Присягнувшие Тьме Гранже Жан-Кристоф

26

Я проснулся в машине на обочине дороги, утратив ощущение времени и пространства, и, еще не до конца придя в себя, посмотрел на часы: десять минут пятого утра.

Должно быть, я находился где-то между Авалоном и Дижоном. Вчера около полуночи я решил хоть немного поспать на стоянке. И четыре часа провел в полном беспамятстве.

У меня затекло все тело, и я с трудом выбрался из машины. На парковке безмолвно дремали тяжелые грузовики. Деревья гнулись под резкими порывами ледяного ветра. Наспех помочившись и дрожа от холода, я вернулся в свою «ауди». Закурил сигарету.

Первая затяжка обожгла мне горло, вторая – гортань, и лишь третья принесла облегчение. Поодаль мерцали огоньки станции техобслуживания. Я повернул ключ зажигания. Сначала залить полный бак, потом выпить кофе, и все как можно скорее.

Через несколько минут я уже ехал по автостраде, мысленно перебирая собранную информацию. Река Ду петляла между Францией и Швейцарией на высоте 1500 метров над уровнем моря. Город Сартуи располагался в верховьях реки, в горной местности, изрезанной узкими долинами. В дороге я пытался представить себе эти места – уже не Франция, но еще не Швейцария. Настоящая ничейная полоса.

И вот в первых лучах солнца показался Безансон. Город был построен на развалинах старинной крепости. Когда спускаешься к центру, вокруг сплошь крепостные стены, пересохшие рвы и зубцы башен вперемежку с садами. В целом это напоминало полосу препятствий для тренировки спецназовцев, где приходится бежать, взбираться по стенам, прыгать и скрываться на местности…

Я устроился в кафе, дожидаясь, когда совсем рассветет. Развернув карту города, попытался найти на ней исправительный суд. Оказывается, он располагался в укрепленном здании прямо напротив того места, где я находился, и я подумал, что такое совпадение предвещает удачу.

Однако я ошибся: здание было на реконструкции, а прокуратуру временно перевели в другой конец города, на холм Брежий. Я снова пустился в путь и после получасовых блужданий по городу наконец-то нашел нужное место. Суд разместился в помещении бывшей часовой фабрики: это было большое промышленное здание на холме, в лесных зарослях. На входной двери все еще красовалась надпись «Франс Эбош». Внутри все напоминало о производстве: крашеные цементные стены, широкие коридоры, по которым мог проехать электрокар, грузовой лифт вместо пассажирского.

Цветные наклейки указывали назначение каждой комнаты: дежурная часть, секретариат, апелляционный суд… По лестнице я поднялся на первый этаж, где располагались судебные следователи. Проходя мимо кабинета заместителя прокурора, я решил зайти, чтобы оценить обстановку.

Дверь была открыта. За письменным столом сидел молодой человек, а по бокам от него – две женщины. Одна что-то печатала на его компьютере, другая разговаривала по громкой связи, делая записи.

– Самоубийство? Ты уверен?

Я поздоровался с мужчиной, который с улыбкой поднялся мне навстречу, и представился ему вымышленным именем, назвавшись журналистом. Заместитель прокурора меня выслушал. На нем были облегающие брюки из зеленого вельвета и рубашка цвета молодой листвы, делающие его похожим на Питера Пэна. Когда я произнес имя Сильви Симонис, его лицо застыло:

– Дела Симонис не существует.

У него за спиной секретарша суда склонилась к телефону:

– Что-то я не поняла: он что – сам себя задушил?

Я решился сблефовать:

– В июне появилось несколько сообщений по поводу тела этой женщины, найденного в парке у какого-то монастыря. С тех пор – больше ничего. Разве дело закрыто?

Питер Пэн заволновался:

– Не понимаю, что могло вас заинтересовать в этой истории.

– В тех сообщениях, что мы получили, есть противоречия.

– Противоречия?

– Например, тело было опознано спасателями. Значит, лицо жертвы сохранилось. Однако в другом сообщении говорится о сильно разложившемся теле. Нам такое представляется невозможным.

Он почесал затылок. За его спиной секретарша суда повысила голос:

– Как это? Пластиковым пакетом? Он задушил себя пластиковым пакетом?

Заместитель прокурора неуверенно ответил мне:

– Что-то не припоминаю таких деталей.

– Но вы хотя бы знаете, кто был судебным следователем?

– Ну конечно. Мадам Корина Маньян.

Тем временем секретарша уже кричала:

– Другие? Там были и другие пластиковые пакеты?

Невольно я напряг слух, чтобы расслышать ответ жандарма по громкой связи.

– Там их нашли целую дюжину, – произнес низкий голос, – все завязаны одинаковым узлом.

Через плечо заместителя я подсказал секретарше:

– Спросите у него, не было ли во рту жертвы, под пакетом, носового платка.

Она растерянно на меня взглянула. Прежде чем она успела ответить, послышался голос жандарма:

– У него рот был забит ватой. Кто там говорит рядом с вами?

– Тогда это не самоубийство, – отозвался я. – Это несчастный случай.

– Откуда вы знаете? – спросила женщина, уставившись на меня.

– Должно быть, он онанировал, – продолжал я, – а нехватка кислорода усиливает сексуальное наслаждение. По крайней мере, так говорят. Подобный способ описывается у Сада. Этот тип, должно быть, завязал пакет, прикусив кусок ваты, чтобы не задохнуться. К несчастью, он не успел вовремя развязать узел.

Мои объяснения были встречены гробовым молчанием. Потом по громкой связи снова спросили:

– Кто там с вами? Кто это говорит?

– Я уверен, вскрытие покажет, – добавил я, – что сосуды пениса расширены. У него была эрекция. Это несчастный случай, а не самоубийство. «Эротический» несчастный случай.

У заместителя отвисла челюсть:

– А вам-то откуда это известно?

– Я обычно пишу о мелких происшествиях. В Париже такие случаи не редкость. Так где кабинет Корины Маньян?

Он указал мне кабинет в конце коридора. Несколько шагов – и я постучал в дверь. Меня пригласили войти. За столом сидела женщина лет пятидесяти в окружении пачек носовых платков. Слева и справа от нее стояли пустые столы. Женщина была рыжей, и меня поразило ее сходство с Люком. Та же белая сухая кожа, те же веснушки. Вот только ее рыжина была тусклой, неяркой. Гладкие волосы цвета ржавчины, подстриженные под «каре».

– Мадам Корина Маньян?

Она кивнула и высморкалась.

– Извините, – сказала она, хлюпая носом. – У меня в отделе все простужены. Поэтому я здесь сегодня одна. Что вы хотели?

Я шагнул в кабинет и назвал свое вымышленное имя и профессию.

– Журналист? – повторила она. – Из Парижа? И вы приехали сюда без предварительной договоренности?

– Да вот рискнул.

– Напрасно. Что именно вас интересует?

– Убийство Сильви Симонис.

Ее лицо застыло, но выражало оно не удивление, как лицо заместителя, а скорее недоверие.

– О каком убийстве идет речь?

– Это я хотел узнать у вас. В Париже были получены сообщения, в которых…

– Вы напрасно проехали семьсот километров. Сожалею, но нам неизвестны причины смерти Сильви Симонис.

– А вскрытие?

– Оно не дало результатов. Ни подтверждающих версию убийства, ни каких-либо других.

Уж не знаю, каким судебным следователем была Корина Маньян, но обманщицы из нее не вышло. Она даже не попыталась казаться правдоподобной. На стене у нее за спиной я заметил большую вышитую мандалу. Символическое изображение Вселенной в представлении тибетских буддистов. На этажерке стояла бронзовая статуэтка Будды. Я настаивал:

– Насколько мне известно, тело находилось сразу в нескольких стадиях разложения.

– Ах это… Наш патологоанатом не видит здесь ничего необычного. Разложение не следует каким-либо строгим правилам. В этой области все возможно.

Я уже пожалел, что назвался журналистом. Представительница прокураторы никогда бы не стала так нагло лгать сыщику из уголовки. Она снова высморкалась, вынула продолговатую железную трубочку, достала немного мази и потерла виски.

– Тигровый бальзам, – пояснила она. – Только он мне и помогает.

– От чего умерла та женщина?

– Повторяю, никто этого не знает. Несчастный случай, самоубийство – по состоянию тела судить невозможно. Сильви Симонис вела очень уединенный образ жизни. Опрос соседей тоже ничего не дал. – Она помолчала и взглянула на меня с подозрением: – Я не поняла, в какой газете вы работаете?

Прежде чем закрыть за собой дверь, я на прощание помахал ей рукой. В коридоре верхушки деревьев стучали по оконным стеклам. Я и так был готов к тому, что следствие окажется трудным. Но все обстояло еще хуже.

27

Район Трепийо, в западной части города.

Позади муниципального бассейна размещался центральный отдел местной жандармерии. На стоянку я проник без проблем – на входе не было даже постового – и припарковал машину между двумя «пежо». Мне следовало бы ехать прямо в Сартуи, но очень уж хотелось взглянуть на тех, кто вел дело о столь тщательно охраняемом трупе.

Я выбрал самое внушительное здание казарменного типа, нашел лестницу и поднялся на один пролет. Ни одного человека в форме я не встретил. Заглянув в коридор второго этажа, я наткнулся на табличку «Следственный отдел». Ни души. На третьем этаже еще одна табличка: «Опергруппа жандармерии».

Дверь была приоткрыта. Двое жандармов дремали перед коммутатором, над которым висела карта региона. Я представился, вновь назвав вымышленное имя и профессию, и спросил, не могу ли поговорить с тем, кто вел дело Симонис. Жандармы переглянулись. Один из них молча вышел.

Через пять минут он вернулся и провел меня на четвертый этаж в комнатку, обставленную по-спартански: белые стены, деревянные стулья и стол из пластика. Не успел я выглянуть в окно, как в дверях появился тощий тип с двумя пластиковыми стаканчиками в руках. По комнате поплыл запах кофе. На вошедшем не было ни фуражки, ни форменной куртки, только светло-голубая рубашка с расстегнутым воротом, на плечах погоны.

Не проронив ни слова, он поставил передо мной стаканчик с кофе, а сам сел напротив. Это означало приказ: я не стал возражать и сел.

Офицер рассматривал меня в упор, а я, в свою очередь, изучал его. Ему было от силы лет тридцать, и, однако, я был уверен, что именно он занимался делом Симонис. Во всем его облике чувствовалась решимость. Коротко остриженные волосы окружали его голову, как черный монашеский капюшон. Слишком близко посаженные темные глаза напряженно сверкали из-под густых бровей.

– Капитан Стефан Сарразен, – наконец произнес он. – Корина Маньян мне звонила.

Он говорил очень быстро, давясь и проглатывая слоги. Я опять представился не тем, кем был:

– Я журналист из Парижа, и…

– Кого вы хотите обмануть?

У меня напрягся затылок.

– Вы из уголовки. Верно?

– Я здесь неофициально, – признался я.

– Это мы уже выяснили. Что вам известно о Сильви Симонис?

У меня все больше пересыхало во рту:

– Ничего. Я прочел всего две статьи. В «Эст републикен» и в «Курье де Юра».

– Почему вас интересует это дело?

– Оно интересовало одного из моих коллег – Люка Субейра.

– Никогда не слышал о таком.

– Он пытался покончить с собой. Теперь он в коме. Он мой друг, и я должен знать, что за мысли его одолевали, когда он принимал это… решение.

Я вынул из кармана и положил на стол фотографию Люка.

– Никогда его не видел, – сказал он, едва взглянув. – Вы просчитались. Если бы ваш друг явился сюда, чтобы вынюхивать про это дело, он бы меня не миновал. Я возглавляю следственную группу.

Черные зрачки смотрели жестко, словно сверля мне череп. Он продолжал:

– А в связи с чем его интересовала эта история?

Не мог же я ответить: «Потому что его преследовала мысль о дьяволе».

– Из-за тайны.

– Какой еще тайны?

– Причина смерти. Необычное разложение трупа.

– Вы лжете. Не приехали же вы сюда, чтобы разузнать о мушиных личинках!

– Клянусь, мне больше ничего не известно.

– И вы не знаете, кем была Сильви Симонис?

– Нет. Я затем и приехал, чтобы узнать.

Офицер взял свой стаканчик и подул на кофе.

На какой-то миг я поверил, что он готов дать мне информацию, но ошибся.

– Скажу вам прямо, – отрезал он. – Мне известны ваше имя, имя вашего дивизионного комиссара и все остальное. Все это имеется в вашей регистрационной карте. Если вы уедете, то я не дотронусь до телефона. Но если завтра я узнаю, что вы все еще болтаетесь здесь… вас ждут большие неприятности!

Я медленно выпил кофе. В нем не было ни вкуса, ни запаха – он казался нереальным. Подделка, как и оказанный мне прием. Я поднялся и пошел к двери. Жандарм бросил мне вдогонку:

– У вас в распоряжении целый день. Вы вполне успеете посетить форт Вобан.

Я ехал к центру города, где находился офис агентства «Франс пресс». Оставив машину у площади Пастера, я углубился в пешеходный квартал. Агентство я разыскал с трудом: оно ютилось в мансарде жилого дома ничем не примечательной архитектуры. Жоэль Шапиро с наслаждением выслушал мою историю:

– Ничего не скажешь, они приняли вас с распростертыми объятиями!

Он был совсем молод, но уже с изрядной лысиной. Голый череп обрамляли кудряшки на манер лаврового венка. В качестве компенсации он отрастил козлиную бородку. Я продолжал обращаться к нему на «ты»:

– Чем ты объяснишь такое отношение?

– Заговор молчания. Они не хотят, чтобы что-нибудь просочилось.

– А ты со своей стороны за эти месяцы ничего нового не узнал?

Он захватил из коробки полную пригоршню кукурузных хлопьев – завтрака чемпионов:

– Глухо. Поверьте мне, все шито-крыто. А в моем положении не просто что-нибудь разнюхать.

– Почему?

– Я не местный. Здесь, в Юра, грязное белье на людях не стирают.

– А ты давно здесь?

– Полгода. Просился в Ирак, а получил Безак!

– Безак?

– Так они называют Безансон.

– Сарразен намекнул на необычную личность жертвы, Сильви Симонис.

– Здесь это важно.

– Речь о детоубийстве?

– Не то чтобы. Ничего не доказано. Было три других подозреваемых. И все закончилось ничем.

– Выходит, убийца так и не был найден?

– Нет. И вот Сильви Симонис сама умирает при подозрительных обстоятельствах. Представьте себе, что то же самое произошло бы с Кристиной Вильмен? Вдруг стало бы известно, что она убита?

– Корина Маньян заверила меня, что версия убийства не нашла подтверждения.

– Еще бы! Об этом решили молчать. Тем все и кончилось…

Я разглядывал полки под покатой крышей мансарды, забитые серыми папками с делами и коробками с фотографиями.

– У тебя есть статьи или фотографии того времени? Я имею в виду восемьдесят восьмой год.

– Нет. Мы держим у себя материалы только за последние десять лет, остальные возвращаем в центральный архив, в Париж.

– А разве в июне ты их снова не запрашивал?

– Запрашивал, но все отправил обратно. Да и материалов-то было немного.

– Вернемся к Сильви Симонис. У тебя есть снимки тела?

– Ни одного.

– Что тебе известно про аномалии в разложении трупа?

– Только слухи. Похоже, что местами он разложился до костей. Но зато лицо ничуть не изменилось.

– И больше ты ничего не узнал?

– Я расспросил Вальре, судмедэксперта из Безансона. По его словам, такое встречается нередко. Он привел мне примеры, когда за долгие годы тела совершенно не разложились, в частности тела канонизированных святых.

– Да, случается, что труп не разлагается совсем, но не бывает так, чтобы он разложился наполовину.

– Лучше бы вам поговорить с самим Вальре. Вот дока! Он из Парижа, но там у него были неприятности.

– Какие именно?

– Не в курсе.

Я попробовал зайти с другой стороны:

– Кое-кто считает, что речь идет о сатанинском убийстве. Ты об этом что-то знаешь?

– Нет, о таком никогда не слышал.

– А что ты можешь сказать о монастыре?

– Монастырь Богоматери Благих дел? Он не действующий. Я хочу сказать, там больше нет ни монахов, ни монахинь. Это своего рода убежище, приют. Там отдыхают миссионеры, ищут уединения те, кто в трауре.

Я поднялся:

– Съезжу-ка я в Сартуи.

– Я с вами!

– Если хочешь быть полезным, – сказал я, – наведайся лучше в суд. Выясни, какую реакцию вызвал мой визит.

Казалось, он был разочарован. Я решил его подбодрить:

– Потом я тебе позвоню.

В заключение я показал ему фотографию Люка:

– Ты видел здесь этого человека?

– Нет. А кто это?

Можно подумать, что Люк и не появлялся в Безансоне. Я молча пошел к выходу.

– Последний вопрос, – сказал я, стоя на пороге. – Ты знаком с местными журналистами? Из Сартуи?

– Конечно. Жан-Клод Шопар из «Курье де Юра». Он занимался тем, первым делом. Даже книгу хотел написать.

– Думаешь, он мне что-нибудь скажет?

– По сравнению с ним я просто молчун!

28

– Судмедэксперт по фамилии Вальре? Никогда о таком не слышал.

Я ехал на юго-запад к кварталу Плануаз, где находится больница Жан-Менжоз, и разговаривал по мобильнику со Свендсеном. Он знал всех крупных патологоанатомов во Франции и даже в Европе. Не может быть, чтобы он не слышал о специалисте, «доке» из Парижа. Шапиро говорил еще что-то о «неприятностях». Может, в столице у Вальре была другая специальность? Судебная медицина иной раз становится прибежищем для тех, кто боится лечить живых.

– Он работает в Жан-Менжоз в Безансоне. Можешь навести справки? Думаю, у него были в свое время проблемы в Париже.

– Не иначе, трупы в шкафу?

– Очень смешно. Займешься этим? Дело срочное.

Свендсен засмеялся:

– Держи линию свободной, птенчик.

Я убрал мобильник и въехал на стоянку при больнице. Больница представляла собой мрачное бетонное здание с узкими окнами, без сомнения, построенное в пятидесятые годы. На втором этаже висели плакаты: «Нет – асфиксии!», «Даешь пособия, а не сокращения!»

Я закурил и, барабаня пальцами по рулю, отсчитывал минуты. Действовать следовало быстро: капитан Сарразен от меня так просто не отвяжется. Он не только будет следовать за мной по пятам, но и постарается предвосхитить мои действия. Может, он уже позвонил Вальре… Звонок мобильника заставил меня вздрогнуть.

– Похоже, этому типу пришлось ограничиться трупами.

Я взглянул на часы: Свендсену и шести минут не понадобилось, чтобы все разузнать.

– Прежде он был хирургом-ортопедом. Говорят, отличным, но перенес депрессию, и это отразилось на его работе. Он сделал неудачную операцию.

– Что ты хочешь этим сказать?

– У ребенка была инфекция. Во время операции Вальре задремал и повредил мышцу. Теперь мальчишка хромает.

– Как он мог заснуть?

– Он выпивал и злоупотреблял антидепрессантами. Для хирурга хуже не придумаешь…