Рубеж Империи: Варвары. Римский орел Мазин Александр

Глава тридцать шестая

Книва. Пир у Хундилы

Алафрида – дура. Коза наша и то умнее. В роду Хундилы все такие. Кроме Ханалы. Но Ханала тоже от старости из ума выжил. Поверить, что Гееннах, сам Гееннах, который в кузне у огня сидел да не только с Травстилой – с самим Овидой-жрецом умные речи вел, чтоб сам Каумантиир Гееннах – в квеманского болотного духа перекинулся! Даже глупой козе известно, как болотные духи огня боятся. Хороши, одним словом. Прибежала дурная девка, завопила – они и поверили. Всполошились, кинулись – как на рать. Немудрено, что разгневался Аласейа. Огнем и дымом ярость свою явил. Да так, что перепугал всех мало не до смерти. Поняли: сейчас разметает-разорвет всех Аласейа. И разорвал бы, да Овида вовремя подоспел. Закричал по-особому, тем голосом, которым к богам обращается. Не внял Аласейа, потому что не бог он, а великий герой. Но ярость поумерил. И умалился гнев Аласейи, потому что и богов умеет смирять Овида, и зверей диких. Вот и с героями небесными Овида – в равных. А Аласейа, небесный герой, Книве теперь – родич. И Сигисбарну. Сигисбарн уже сказал Фретиле-отцу: когда поедет небесный герой Аласейа к Одохару в бург – славы искать, Сигисбарн тоже поедет. Негоже родичу небесного героя в земле ковыряться.

Отец Сигисбарна обругал. А зря. Может, теперь и вовсе на земле работать не надо будет. Аласейа Рагнасвинте рассказывал: повинуются ему духи земные, водные и небесные. Квеманский болотный дух, что лихорадкой людей губит, у Аласейи на посылках. А скучно становится Аласейе – он духа бить начинает и тем от скуки спасается. Вот у Травстилы в кузне огненные духи трудятся: металлу крепость дают. Почему бы Аласейе земным духам не дать повеление, чтоб землю рыхлили?

«Хэй, Аласейа! – говорит Книва. – Подожди пить! Скажи, велишь ли духам земным землю рыхлить или зазорно тебе такое?»

Улыбается Аласейа. Книва ему говорит, а он не слушает. Пиво пьет. Чашей о чашу Овиды стучит. Должно, у них на небе обычай такой: на пиру грохоту щитов подражать. Эх, какой теперь родич у Книвы! Довольно только поглядеть, как он пиво пьет. Сигисбарн… Да что Сигисбарн, сам старший брат Книвы Агилмунд, что у Одохара в любимых десятниках ходит, – и половины того пива не выпьет, что Аласейа в нутро пенным потоком льет. Четверть выпьет – и упадет. А Аласейа только смеется и чашей о чашу Овиды стучит. А Гееннах меньше пьет. И утреннего дара Алафриде не дал Каумантиир Гееннах. Но роду Хундилы в том обиды нет. С этим и сам Хундила согласен. Кто таков Хундила? А Гееннах Каумантиир – ого-го!

Но Аласейа пиво пьет лучше Гееннаха. И от гнева его земля горит и дымом исходит. Книва толкает нового родича:

– Слушай, Аласейа, а ты не можешь опять в гнев прийти? Чтоб гром гремел и дым из земли шел? Страсть как я грохот люблю, Аласейа! И когда огонь из земли, и дым!

Улыбается Аласейа. Не хочет ярость будить. Хорошо ему. А Книве вдруг плохо стало. Желудок к горлу подскочил. И Книва тоже подскочил, выбежал из избы – и сразу пополам согнулся.

Полегчало немного. Выпрямился Книва. Услышал рядом похожие звуки. Кого-то тоже выворачивало.

Шевельнулась шкура у входа. Овида появился. Сошел степенно к плетню, шнурок развязал, помочился. Постоял немного. Потом обратно пошел. После Овиды Гееннах вышел. Вместе с Алафридой. Алафрида теперь – его тиви. Так вокруг и вьется. Гееннах за ворота вышел – струю пустил. И Алафрида рядом присела, пожурчала. И тут же на Гееннахе повисла, к берегу его потянула, где за кустами полянка с мягкой травой. Книве любопытно стало: как у небесных героев это дело происходит? Что они такое делают, что даже зловредная Рагнасвинта мягкой да пушистой сделалась, словно беличья шкурка.

Не утерпел Книва, прокрался тихонечко, за кустами присел. Ничего не видать, зато слышно все. Слышно, как Гееннах зачем-то всю одежду снял. И с Алафриды тоже. Потом пошуршали немного – и Алафрида кричать начала. Сначала тихонько, потом громче, громче…

Мать Книвы тоже, бывает, кричит, когда отец с ней возляжет. И Вутерих говорил: жена его брата, Герменгельда, шибко кричит. Но Вутерих и соврать может. Он Сигисбарну хвастался, что и сам с женой брата баловался. Только вранье это. Герменгельд за такое Вутериху бы все мужество оторвал.

А Алафрида все кричала и кричала. Потом заохала и засмеялась, счастливая. И принялась рассказывать Гееннаху, как ей хорошо было. А Гееннах ей что-то по-своему говорил ласково. А потом они опять говорить перестали. И снова кричала и стонала Алафрида, словно выпь болотная. И скучно стало Книве это слушать. И завидно немного. И подумал Книва, что, когда мужское посвящение примет, непременно попросит Аласейю его, Книву, небесным забавам научить.

Глава тридцать седьмая

Алексей Коршунов. Звезды и огни

Посреди ночи Алексей проснулся. Хотелось пить. Вокруг была темнота. Насыщенная, плотная. Воняло шкурами. Чесалась искусанная блохами кожа.

Да, для этого стоило жить. Вгрызаться в науку. Защищать диссертацию. Оказаться отобранным среди множества претендентов. Пройти безумно трудную подготовку. Полететь в космос. Зачем? Чтобы проснуться в дымной темной избе в компании блох?

Сон пропал. Коршунов лежал, думал.

Из головы не шла проклятая римская монета. «Клавдий-Кесарь-Август-Император-шестой». Где же мы, черт возьми? Где, черт возьми, то Приднепровье, которое тут было? Или будет? Рим – есть. Бизоны – есть. И Китайская стена… Немецкие, английские, русские слова в речи аборигенов. «Байкер» Овида. Невозможно низкий радиационный фон, будь он неладен… И эти чертовы радиосигналы… В мире, в котором электричества в принципе быть не может. И в который эта самая монета отлично укладывается…

«А что ты хотел? – сказал себе Алексей. – Серебряный доллар обнаружить? Или царский червонец?»

Да, именно так. Именно этого он и хотел. Вот если бы в дикарском монисте обнаружился доллар или червонец, все бы встало на свои места. На те места, на которые желало бы поставить факты коршуновское бессознательное. Есть в мире заповедные уголки, куда не проникла настоящая цивилизация, конечно, есть. (Заповедный уголок – в Приднепровье? Гм…) Но присутствие цивилизации, наличие хоть какой-нибудь Великой державы должно ощущаться. В виде жестянки из-под пива. В виде серебряного доллара. Присутствие Великой державы в дикарском поселке, затерянном в джунглях Амазонки. Рано или поздно оно должно было проявиться: коршуновское нутро чувствовало это. И ждало. И проявилось. Присутствие. Великой державы. Только не той. А бессознательное все цепляется, генерирует ощущение того, что все подстроено. Что вокруг декорации, не более. Ткни посильнее – и они рассыплются. А тут – объективная и вполне ожидаемая реальность. Но не та, которую хочется принять.

Очень знакомое состояние, черт подери! Помнится, был у Алексея приятель, коллега по работе. Жена у приятеля ушла. И до этого жили вроде нормально. А тут собрала вещички – и ушла. К какому-то бухгалтеру. И приятель, тоже физик с конкретным логическим мышлением, все никак этого в толк взять не мог. Рассказывал: «Вечером прихожу домой, дверь открываю – и удивляюсь, почему ее нет. В постели лежу, руку протягиваю… Ее нет. Все понимаю: знаю, что ушла, знаю к кому… А осознать не могу!» И так его это мучило… Не принимала душа голых фактов. Все логично, все понятно… Умом. А все равно не верилось. Вот так, должно быть, «крыша» и съезжает. Не когда факты в концепцию не укладываются, а когда факты как раз укладываются, а вот сама концепция – нет.

Алексея в детстве картинка одна очень занимала. Средневековая гравюра. «Монах, дошедший до края света» называлась. Там монах был изображен. Стоит на четвереньках, перед ним небо со звездами. А в небе дыра продрана, как в ткани. И монах в ту дыру смотрит. И видит механику мира. Круги светил, эпициклы Птолемеевы. Как в часах. А за спиной монаха Божий мир: реки, города.

Алексей тогда голову ломал, представить себе пытался, что этот монах чувствует. И как дальше жить будет? С тем, что увидел…

Еще он думал: вот наступит двухтысячный год: роботы, звездолеты фотонные и все прочее.

А мог ли он помыслить, что будет вот так вот в грязной избе валяться? И испытывать то, что тот монах с гравюры испытывать был должен, заглядывая в дырку в полотне мироздания…

Алексей понял, что уснуть ему точно не удастся, сел на лавке. Вот те на! А командира-то нет. Небось с Алафридой своей миловаться отправился.

А что? Это идея. Нет лучшего средства, чтобы примириться с действительностью, чем женщина. Обнаженная и желанная. Твоя.

Коршунов быстренько натянул штаны, обулся.

Со стороны поселка доносился приглушенный собачий брех.

«Надо будет палку взять», – подумал Алексей.

Со здешними хундсами у него складывались сложные отношения. Если без дубья. С дубьем же – просто замечательные. Дружба навеки. А вот к Черепанову, хоть с дубьем, хоть без хундсы неизменно почтение проявляли. Было что-то такое в Генке, от чего даже здешние хундсы застенчивыми становились…

Командир никуда не ушел. Стоял возле плетня. Алексей подошел к нему, встал рядом.

– Тихо, – сказал Геннадий. – Как тут тихо.

Словно в ответ ему в одном из дворов снова залаяла собака. Тотчас ей с готовностью ответила еще одна. И с подворья Хундилы послышался лай.

– Чего это они? – спросил Алексей.

– Перекличку ведут, – хмыкнул командир.

Коршунов поглядел на небо. То самое, с которого они пришли. В городе звезды почти не видны. Загазованность мешает плюс освещение. А тут – пожалуйста. Небо над тобой, звезды и тишина вокруг.

И вдруг…

У Коршунова даже дыхание перехватило. Схватил Черепанова за плечо:

– Генка, гляди! Вон там!

По небу, беззвучно пересекая созвездия, двигался огонек. Для метеора слишком медленно. И не гас…

Внутри все сжалось…

– Генка! Самолет!

Черепанов посмотрел. И сказал тихо так, мягко:

– Нет, Алеша, это не самолет. Это наш с тобой «Союз». Вошел в плотные слои. Ему как раз самое время. Вот ведь повезло увидеть…

Они стояли и смотрели на огненную смерть того, что связывало их с ТЕМ миром. ИХ корабль.

Огонек пересек небосклон и скрылся за горизонтом. Навсегда.

Глава тридцать восьмая

Алексей Коршунов. Набег

– Ты не дергайся, Леха. Все идет как надо, – сказал Черепанов. – Вникай. Исследуй. Адаптируйся. Человек, он везде выжить может. А мы с тобой – тем более. Помнишь, о чем вчера говорили? Последовательно. Без торопливости. Врастаем в общество. Обзаводимся связями и навыками. Завоевываем авторитет. Сначала – здесь, потом – на следующем уровне. И так далее. Принимаем реальность как она есть. Это главное. Не пинать реку, а выбрать ту струю, которая понесет нас в нужном направлении. Не обязательно к тому источнику сигналов. Это – дальняя цель. Сначала следует поразить те, что ближе. Поэтапно. Действовать, только когда все продумано и просчитано. Ты же физик, Леха, ты понимаешь. Эксперимент не ставят наобум.

– Вообще-то, по-всякому бывает…

– Нет. Если риск велик, то без методики ничего у тебя не выйдет. Чтобы наобум и в точку, надо опыт иметь и рефлексы.

– Но бывают ситуации… Вроде той, когда твоя Алафрида на Буратино наткнулась.

– Типичный случай непонимания, – кивнул Черепанов.

– Угу. Как бы, интересно, ты сам себя вел, подполковник, когда тебе в брюхо копье вогнать норовят? – осведомился Алексей.

– Остро бы реагировал. Активно. На явную агрессию только так и следует реагировать, Леха. Еще большей агрессией. Опережающей. Сокрушительной. Ты, вообще-то, неплохо действовал, но вяло.

– Ничего себе вяло! – возмутился Коршунов.

– Вяло, вяло! Следовало не одну гранату кидать, а две, три. И термитную шашку. И нападать сразу, пока не опомнились. Они же тебя и так боялись, Леха…

– Что-то я не заметил…

– Боялись-боялись, иначе не напали бы. А ты должен был их страх на другой уровень перевести, в панику превратить. Это не спортивный зал, Леха. Это – жизнь. Причем твоя. Тут воздействие не дозируют, броски не страхуют, а кидают так, чтобы сразу всей спиной – о землю. А еще лучше – на камень, чтоб хребет хрустнул.

– Не привык я так, – произнес Коршунов. – Чтобы хребет. Нос сломать или ребро – другое дело. А так…

– Только так, Леха. Иначе – пропадешь. В тот раз тебя Овида выручил, в следующий, может, некому будет выручать. Ничего, не расстраивайся. – Командир хлопнул Алексея по спине. – Надо будет – привыкнешь. Считай, что это часть твоей адаптации к местным условиям. Тем более если мы в полководцы метим. Ты меня слушай, Леха, и на ус мотай. Я ведь тебя не кристаллографии учу, в которой ты лучше меня разбираешься, а тому, что на собственной шкуре прочувствовал. Так что – слушай и запоминай. Пригодится.

– Да слушаю я, слушаю, – проворчал Коршунов, даже не подозревая, что пройдет не так уж много времени – и он будет по крупицам извлекать из памяти все, что успел ему наговорить командир за эти шесть дней. – Ты, Генка, мне лучше расскажи, о чем вы с Травстилой сегодня толковали?

– О! Травстила! – О кузнеце Геннадий мог говорить долго. – Толковали мы, брат, о том, что… – Внезапно он оборвал речь на полуслове.

Потому что собачий лай, тот, что доносился с ближайшего двора, вдруг так же резко оборвался визгом и скулежом.

Про общество охраны животных тут слыхом не слыхивали. Пинок или палка – основные средства общения. Надо признать, что здоровенные псы этот «язык жестов» понимали безукоризненно.

Теперь зашлись яростным лаем сразу несколько псов. На берегу, что ли?

– Это там. – Командир показал рукой туда, где в просвете между кустами виден был участок реки. – Что-то они разволновались.

В свете луны видно было, как по реке движутся какие-то пятна.

– Кто это, интересно?

– Не разобрать отсюда. Вроде уток. Нет, побольше будут. Птицы какие-то водоплавающие.

– Может, бобры?

Командир поглядел на Алексея, как на слабоумного:

– Ты бобров-то когда-нибудь видел?

– Только в зоопарке. А ты что, видел?

– Доводилось. В таких местах они не живут.

– Все равно охота тут знатная, – заметил Алексей. – Дичь прямо перед домом дефилирует. Ладно, хрен с ними.

Темные пятна на реке исчезли из поля зрения.

– Пошли в дом, – поежился Алексей. – Холодно что-то.

– Погоди, – незнакомым, неприятным голосом проговорил Черепанов.

С того двора, где взвизгнула собака, вдруг донесся яростный вопль, почти рев. И в тон ему низко и утробно завизжала женщина. Это там, где мы секирой одалживались, сообразил Алексей.

– Генка…

– Молчи! – Пальцы Черепанова впились в Лехино плечо.

– Да ладно тебе. Семейные разборки…

– Не думаю.

Алексей кожей ощутил напряжение, исходящее от командира.

Еще крик. На этот раз с другого двора. И вой, послышавшийся сразу из многих мест.

– Ч-черт! Марш туда! – Командир толкнул Коршунова к навесу и кинулся в избу.

– Ты куда? – крикнул Геннадий, и тут до него доперло.

Он мотнулся к навесу, затаился. Из избы раздался грохот. Черепанов своротил что-то в темноте. Вот он выскочил, упал на землю рядом с Алексеем. Сунул ему в руку тесак.

Вой встал над селом. Яростные крики мужчин, пронзительные вопли женщин…

– Генка! – Алексей дернулся: бежать, помочь…

– Лежать, – просипел Черепанов, прижимая его к земле.

Посреди двора вдруг возник черный силуэт. Без лица. Нет, с лицом. Черным.

Черный замер на миг, перед входом избу, прислушиваясь. Потом вдруг издал короткий, горловой вой и тут же метнулся в сторону, замер сбоку от входа. Отвел руку, изготовившись для удара.

«Вот пес! – подумал Коршунов. – Думает, сейчас выскочат и…»

И сработало бы. Он, Алексей, точно выскочил бы…

Тут он обнаружил, что командира рядом нет. И сразу за спиной изготовившегося убийцы поднялась широкая тень.

Противный хрустящий звук. Чужой осел на землю, командир перехватил копье… Вовремя. За плетнем послышался топот, мелькнул огонь, и во двор ворвалась целая толпа. По крайней мере так поначалу показалось Алексею. Все – чужие, черные с ног до головы, с оружием.

Один с ходу швырнул факел на крышу сарая.

Остальные кучей кинулись на Черепанова. Алексей вскочил, бросился на помощь, но перед ним вырос из темноты еще один, двигавшийся быстро и упруго, как кошка. Удар был стремительным. И почти точным. Копье пропороло рукав, оцарапав руку. Алексей махнул тесаком – черный отпрыгнул, не подпуская к ближнему бою, сразу ударил снова, целя в живот. Коршунов успел перехватить копье за древко, рванул на себя. Черный не догадался или не успел выпустить оружие. Тесак, хрупнув, вошел ему в череп. Алексею показалось: рукоять сама рванулась из пальцев, но он удержал. Лезвие выскочило из раны, и черный повалился Коршунову под ноги.

Раньше Леха никогда никого не убивал. Но сейчас не почувствовал ровно ничего. Не до того было. Коршунов быстро развернулся: как там командир?

В отблеске пожара – солома на крыше сарая уже занялась – увидел. На Генку, мешая друг другу, наседали сразу четверо, черные с ног до головы, в сполохах пламени – как черти в аду. Они бьют и колют, а Черепанов уворачивается (без копья, копье куда-то подевалось) и приседает, уходя от ударов и пытаясь выстроить противников в линию.

Алексей в три прыжка подскочил к дерущимся, с ходу всадил копье в чью-то спину. Попал во что-то твердое: противника швырнуло вперед, копье застряло. Другой чужак ударил Алексея сбоку, тупым концом копья – прямо в печенку. У Коршунова от боли пресеклось дыхание, он выпустил трофейное копье, но устоял, даже отмахнулся тесаком: попал куда-то. Чужак завизжал, как свинья, и пропал, а на его месте возник другой, с секирой. Морда – как негатив: сама – черная, а волосы и бородища – белые. Двумя руками вскинул секиру над головой… Алексей на рефлексе влепил ему, с носка, туда, откуда ноги растут. «Негатив» уронил секиру, взвыл. Коршунов наискось полоснул его тесаком по черной шее – кровь брызнула как из порезанного шланга.

– Леха! Сзади! – хлестнул крик Черепанова.

Коршунов развернулся и увидел, что на него летит здоровенный детина в рогатом шлеме со щитом в одной руке и мечом – в другой.

Алексей еле успел уклониться от падающего клинка… Удар щита отшвырнул Коршунова в сторону, детина с ходу налетел на командира, но Черепанов как-то успел нырнуть вниз, под самый край поднятого щита… В следующее мгновение здоровяк оторвался от земли, перевернулся в воздухе и с маху воткнулся головой в землю. Что-то хрустнуло: может, рог на шлеме, но скорее всего – шея чужака.

Коршунов вскочил на ноги… Но драться больше было не с кем. По двору были разбросаны тела. Некоторые – еще живы. Но самое удивительное, что живы были они с Генкой. Скулу саднило. Алексей потрогал: кровь. Это – здоровый. Щитом.

У командира рубаха вспорота в десяти местах, окровавлена, но не похоже, чтобы кровь была его.

Черепанов наклонился, мазнул пальцем по черной физиономии одного из убитых.

– Так я и думал, – сказал он удовлетворенно. – Краска.

– Ни хрена себе! – пробормотал Коршунов, оглядывая поле боя. – Где это ты так навострился, командир? Ты же летчик, а не коммандос!

– Всякое бывало, – уклончиво ответил Геннадий. – Ты как, не задели?

– Морду поцарапали… – Голос Алексея дрогнул.

Черепанов, выкручивающий меч из пальцев здоровяка – тот и мертвый оружие отдавать не хотел, – повернулся к Коршунову. Лицо у командира, в потеках крови, грязи, в отсветах пламени выглядело жутковато.

– Сам в норме, блевать не тянет? – медленно проговорил Черепанов.

– Да вроде нет, – пробормотал Коршунов, только-только начиная понимать, что изуродованные трупы вокруг – не кино и не муляж, а отчасти и его рук дело.

– Тогда марш в дом и вытащи наше барахло! – яростно рявкнул подполковник, и Алексей сорвался с места и кинулся в дом. Перекинется огонь с сарая – все сгорит, блин, к нехорошей матери. Когда он, выкинув последний тюк, кашляя от дыма, выбрался наружу, Черепанов бросил ему тяжелую куртень с железными нашивками, которую содрал со здоровяка. Скомандовал: – Надевай, живо!

– А ты?

– Надевай, мать твою! – и собственноручно натянул на голову Лехи сначала войлочный колпак, потом рогатый шлем. Коршунов даже успел удивиться: рога были настоящие, бычьи, но совсем легкие.

Над поселком стояло зарево. И маленькие огоньки прыгали у холма, где было деревянное укрепление.

– Село горит, – пробормотал Коршунов. На него вдруг накатила слабость и ощущение полной нереальности происходящего.

– На, жри! – Командир бесцеремонно запихнул в рот Алексею капсулу стимулятора.

Коршунов машинально проглотил, отметил, что пальцы Черепанова – в крови и грязи. Без всякой брезгливости отметил.

– Держи! – В руке Алексея оказался боевой топор на длинной рукояти, в другой – круглый щит с удобной скобой посередине.

Сам Черепанов вооружился копьем и мечом.

Сарай уже пылал по-настоящему. Шибало жаром.

– Вперед! – скомандовал Геннадий, и они побежали к поселку.

Глава тридцать девятая

Алексей Коршунов. Ночная битва

Шлем сполз на затылок. Навешанное на Алексея оружие звенело и бряцало, и весило все это барахло побольше, чем стандартная «полная выкладка», но бежать было легко: подействовал стимулятор.

Ближайший дом пылал, как копна сена, озаряя обширный двор. Живых тут не было – только мертвые.

Из хлева доносилось отчаянное мычание. Его стены уже начали дымиться.

– За мной, не останавливайся! – крикнул командир, и они побежали дальше.

Геннадий перепрыгнул через что-то, Алексей запнулся. Поперек дороги ничком лежала женщина. На какой-то миг пробило: Рагнасвинта!

Нет, не она, другая. Рубаха убитой светлела в темноте. Чуть поодаль белело еще одно пятно: ребенок.

– Ар-р-ха! – страшным голосом зарычал кто-то неподалеку.

Коршунов вскинул голову и увидел, что командира уже не видно впереди. Но звать или искать Черепанова не стал. Рванул вперед и минутой позже, перепрыгнув через опрокинутый плетень, влетел во двор Фретилы.

Во дворе было светло как днем. Но дом, слава Богу, стоял. Горел соседний – Вутериха с Герменгельдом.

Дом Фретилы стоял, и Рагнасвинта почти наверняка была внутри. Квеманы же, четверо, – снаружи. А у дверного проема плечо к плечу орудовали копьями сам хозяин и Сигисбарн.

Квеманы наседали. Орали, грохотали оружием. По двору носились ополоумевшие куры.

Коршунов быстро огляделся: не появился ли Генка? Командира не было. Может, свою Алафриду спасать побежал?

Ах ты…

Алексей увидел еще двоих чужаков. Один подставил спину, второй карабкался наверх, на крышу Фретиловой избы.

Внезапно в голове Алексея все как-то установилось и опустело. Это было знакомое чувство, сходное с тем, какое испытывает актер, когда поднимается занавес. Когда предстартовый мандраж куда-то уходит и остается только играть свою роль.

В несколько длинных прыжков Коршунов преодолел двор и с ходу рубанул верхом лезвия по толстой шее ближайшего чужака. С оттягом, будто сук отсекал. И на том же махе, петлей, снизу – по правой руке другого, наискось – и с каким-то кровожадным интересом увидел, как кисть руки с зажатым в ней древком отделилась от предплечья, в то время как рука, плечо, туловище чужака продолжали двигаться, нанося «удар».

Движение справа: Коршунов развернулся, увидел красный промельк железа сбоку, черную выпуклость щита прямо перед собой – и изо всех сил влепил подошвой прямо в щит. Узкий лист копейного наконечника дернулся и поразил лишь воздух, а сам копейщик отлетел назад, споткнулся… И захрипел, когда другое копье воткнулось ему в бок.

Сигисбарн мощным рывком выдернул оружие, выдохнул:

– О-о! Аласейа!

Коршунов увидел боковым зрением вынырнувшего из дверного проема Книву, замахивающегося копьем… на него?!

Копье, как чудовищный шмель, прогудело в дециметре от локтя Алексея. Глухой удар – Коршунов развернулся на сто восемьдесят – за его спиной сгибался пополам еще один чужак. Черная морда, вытаращенные белки, всклокоченная борода.

Чужак уронил топор, вцепился двумя руками в древко, разинул рот, выблевал на сапоги поток крови и повалился на бок.

Взгляд Коршунова заметался по сторонам в поисках новых врагов… И увидел, как двое чужаков удирают через плетень. Рядом возник Сигисбарн. С другой стороны – Фретила, дышащий надрывно, со всхлипом, как астматик. И Книва. Сосредоточенный, без всегдашней белозубой улыбки.

В дверном проеме (завеса из шкур висела клочьями) выглянула перепуганная мордочка: Рагнасвинта!

Увидела, рванулась к Алексею, но кто-то из своих сцапал ее и втянул обратно в дом.

– Квеман! – отрывисто, злобно, будто сплюнув, бросил Фретила. – Аласейа! Иди убивай квеман!

Коршунов понял. Трудно не понять.

В поселке горела половина домов. Вокруг холма, где стоял тын, мелькали огни. Видно, кто-то успел затвориться за стенами.

Горло першило от дыма.

– Аласейа! – полувластно-полужалобно выкрикнул Фретила. – Иди убивай квеман!

Коршунов быстро взглянул на него, показал знаком: ты остаешься. И бросился со двора.

Он мчался по улочке. Слева и справа от него, мягко, по-волчьи, бежали Книва и Сигисбарн. Мимо горящего дома Герменгельда (сам Герменгельд, с пропоротым животом, умирал в двадцати шагах от пожарища), мимо еще одного горящего дома, мимо поваленного плетня…

Нет, не мимо! Из дверного проема выскочил мужик с черной мордой – квеман!

Выскочил, замер на миг… Книва, хакнув, метнул копье. Квеман присел – и копье, пройдя над его головой, воткнулось в бревенчатую стену. Оно еще дрожало, когда Сигисбарн, набежав, ударил врага щитом, опрокинув на землю, и тут же добил коротким колющим ударом сверху.

Из черного дверного проема, как чертик из шкатулки, выпрыгнул еще один квеман, в прыжке ловко метнул копье… Алексей успел выбросить вверх руку со щитом – руку тут же отбросило назад. Железное жало с треском прошибло щит, высунувшись на добрую пядь. Коршунов бросил отяжелевший щит, увидел, как квеман, как-то ухитрившийся сбить с ног Книву, замахивается топором, одновременно отшибая в сторону копье Сигисбарна…

Не думая, Алексей метнул секиру, целя квеману в живот. Секира ударила не острием, а обухом, и не в живот, а в пах. Квеман дико завизжал. Книва вскочил на ноги, ухватил квемана за бороду и полоснул ножом. Вопль тут же перешел в бульканье…

Книва выдернул свое копье из стены. Алексей подхватил с земли новый щит, свой топор, махнул рукой: дальше!

И они помчались дальше. И Коршунов вел их и ощущал, как внутри вскипает яростный восторг. Будто он и впрямь «герой, пришедший с неба», ангел мщения.

Еще одно подворье.

Здесь дрались. Гулко бухало железо, истошно ржала лошадь в горящей конюшне…

Втроем они с тыла обрушились на врагов. Секунд десять, не больше, – и еще четверо мертвяков с перепачканными черным рожами.

А их уже пятеро. Двое старых знакомцев из тех, что чуть не вздели Коршунова на копья во время недоразумения с Буратино.

Дальше, дальше…

Двое черномордых волокут из сарая визжащую девчонку. Увидели. Бросили девку, схватились за топоры…

Коршунов прыгнул первым, сблокировал руку с топором, ширнул копьем в брюхо.

Получи, фашист, гранату!

Второго прикончили мигом позже.

Следующий двор. Аж трое. Один, с копьем, теснит к стене мужика с ножиком, а двое других уже разложили на земле женщину.

Ну все! Брошенное копье с хрустом пробивает грудь. Второй квеман подскакивает, но путается в спущенных штанах. Третий поворачивает голову – и мужик успевает ухватиться за древко копья. Рывок – и квеман летит на землю.

Сигисбарн наступает на спину запутавшегося в штанах, хищно оскалившись, дробит обухом топора его локти, колени. Квеман страшно кричит. Женщина перекатывается на живот, встает на четвереньки, полуголая; одежда на ней изодрана в клочья. Сигисбарн вынимает нож и бросает женщине, кивает на орущего квемана: он твой.

Их уже шестеро. Они бегут от двора к двору. Мимо пожаров, мимо трупов. Они проходят поселок насквозь. Подворье Хундилы горит, и живых там уже не осталось. Их уже больше десятка. Но Черепанова нет.

А на холме идет бой.

Коршунов делает знак: тише. Теперь они двигаются очень быстро и почти бесшумно. Даже амуниция на Коршунове почему-то больше не гремит.

Вот он, холм. Вокруг – целая прорва квеманов: в темноте не посчитать сколько. В тын наверху воткнуто несколько факелов. Враги теснятся у входа. Там, где стены образуют щель. Внутри – рубка. Кто-то закидывает на стену аркан, пытается влезть, но соскальзывает.

Коршунов проводит рукой по отнятому у квемана щиту, потом по лицу. Теперь он почти такой же черный, как квеман. Показывает: делай, как я.

Его небольшой отряд повинуется. Теперь – вперед.

Они поднимаются к стенам. На них не обращают внимания: взгляды врагов сосредоточены на маленькой крепости.

Коршунов видит, кто стоит в проходе, не пуская квеманов внутрь. Травстила. Алексей испытывает мгновенное разочарование: он почему-то надеялся, что это Геннадий.

Травстила – в настоящей броне (еще бы – кузнец!). У него – щит и длинный меч. Квеманы топчутся у щели. Никому не хочется лезть первым. Вот один сунулся… Кузнец ударил сверху. Без всякой хитрости, раз – и все. Щит треснул, кожаный шлем развалился. И череп. Травстила пихнул смельчака, тот упал, а кузнец – вот он, по-прежнему стоит меж двух бревенчатых стен. Живые ворота…

Тут Алексей перестал глазеть на Травстилу, потому что увидел вражеского вождя. На нем был рогатый шлем, вроде того, какой достался Коршунову. Но опознал его Алексей не по шлему, а по тому, что этот квеман явно распоряжался остальными. По его команде часть нападающих рассредоточилась, некоторые обогнули крепость…

Неглупая идея: напасть всем сразу с разных сторон.

«Убей вождя!» – посоветовал провокатор – внутренний голос.