День ангела Ишутина Елена

– Ты как хочешь, а я полетела купаться!

Я беспомощно смотрел на неё.

– Я не умею летать.

Она состроила презрительную гримаску:

– С кем я связалась! Даже летать не умеет. Где твои крылья, ну?

Я засмеялся. Меня она не могла обидеть, даже откусив мне ухо.

Она прыснула, уловив.

– Тут до воды с километр всего. Догонишь – будем купаться вместе. Бегать ты умеешь?

Бегать я умел. А если бы даже не умел, научился бы ради такого случая. Но была одна проблема.

– Понимаешь, если я отсюда уйду, то полянку эту не найду потом. Ты же знаешь, психоблокада. Мама твоя постаралась.

Она смотрит весело.

– Была вчера. А нынче кончилась твоя блокада. Ты теперь вольный человек. Мы сломали барьер, понимаешь?

Это было здорово.

– Жду тебя на берегу!

Вода была бодрящей, и после бега меня пробрали мурашки. Я выскочил на берег, приплясывая, начал натягивать рубашку.

Туман стоял над водой ещё гуще, чем в лесу. Ирочка, плескавшаяся в десяти метрах, была невидима без всякой маскировки. До меня доносился лишь плеск и хлопанье крыльев.

Она выскочила из тумана рядом со мной, шумно захлопала крыльями, стряхивая воду. Крылья сложились за спиной, и она запрыгала на одной ноге, наклонив голову, вытряхивая воду из уха.

– Всё-таки вода слишком тёплая.

Я любовался ей. Моя. Моё. В голове возник образ лебедя, плещущегося в озере.

Ирочка фыркнула, и образ лебедя сменился котом, осторожно трогающим лапой воду. Ответ понятен.

Я тоже запрыгал на одной ноге, стараясь натянуть плавки – я их снял перед купанием, неприятно потом ходить в мокром. Странно, мелькнула мимолётная мысль, ведь я должен её стесняться, а ничуть не стесняюсь. Как отражения в зеркале.

«Ничего странного, ведь мы знакомы тысячу лет, и ты привык ко мне» – пришла мысль извне. Её мысль. Да, это правда.

Ирочка рассматривала меня спокойно и внимательно.

– Интересно, вся кожа у тебя безволосая, ну так, рудиментарный покров кое-где, а где не надо – мех.

– Ты обратила внимание на мои половые органы. Это даёт мне некоторую надежду.

Она фыркнула и заявила моим голосом:

– Вот до чего, оказывается, бесстыдными бывают люди. Сроду бы не подумала!

И мы снова хохочем.

– Я есть хочу вообще-то!

Я как-то совсем забыл, что ангелы тоже должны есть. Живые же. А где-то в глубине проскользнуло нелепое: «ангелы святым духом питаются».

Ирочка опять фыркнула.

– Ни разу не ела святого духа.

Она уже вовсю шуровала в рюкзаке, вытаскивая на свет мои припасы, раскладывала на земле.

– Слушай, ты же хищник! Закоренелый хищник!

Да, действительно. Одна тушёнка. Впрочем, есть банка шпротов. Не пойдёт?

– Нет, не пойдёт. Ага, есть!

Она извлекла пару банок сгущёнки и банку оливок. Про них-то я и забыл.

Я вздохнул, взял котелок и пошёл за водой – чай вскипятить. Вода тут рядом, в полусотне шагов из земли пробивался крохотный родничок. Я и поляну-то вчера эту выбрал из-за источника.

Когда я вернулся, Ирочка уже разложила припасы на две кучки.

– Так, это мне, – она подвинула к себе две банки сгущёнки, банку оливок, начатую пачку галетного печенья, засохшую корку хлеба и приличный кусок сыра. – Остальное хищному зверю.

Я хмыкнул и начал сооружать костёр. Надо же, туман ночью какой был – береста отсырела, и зажигалкой не подпалишь.

Ирочка мельком взглянула, и костёр вдруг разом вспыхнул. Я отпрянул. Колдунья и колдунья.

Она засмеялась, показав мне перстень.

– Всё гораздо проще, Рома.

Мы завтракали молча. Аппетит был зверский. Я орудовал ножом, выскребая из банки тушёнку – ложку отдал гостье. Вторая банка, уже пустая, валялась рядом.

Ирочка не отставала от меня, энергично работая ложкой. Взглянула на меня, фыркнула. В моём мозгу тут же всплыл образ кота, поедающего мышь. Я даже почувствовал, как изо рта у меня торчат задние лапы и хвост этой мыши, и её вкус во рту. Я поперхнулся, закашлялся. Зачем мне такая телепатия?

– Хоть бы корку хлеба уступила!

– Хлеб – травоядным. Мне и так немного досталось.

Я с сомнением посмотрел на её долю. Не так уж мало для её роста.

– Ты не забывай, я же летучая. Знаешь, сколько надо калорий!

Перехватив мой взгляд, Ирочка засмеялась.

– Ладно, держи свою корку. Не такой уж ты хищный, как кажешься.

Она приканчивала сгущёнку, облизываясь. Вылитая школьница-третьеклассница.

– На курсах подготовки нас учили есть всякую гадость, вплоть до мяса. А так мы трупов не едим, и рыбьих тоже. Ни сырых, ни варёных. Наши предки питались плодами деревьев, орехами всякими. Ну и насекомых ели, правда, и ещё птичьи яйца.

В моём мозгу возник образ глазастого крылатого существа, покрытого мехом. Только лицо было голым. Существо сидело на толстом суку дерева и смачно чавкало, поедая какой-то плод.

Ирочка вздохнула, отложила пустую банку. Облизала ложку.

– Неохота возвращаться домой. Ох мне и будет! Мама уже передала мысль, – она поёжилась, – а папа молчит пока. Не хочет портить мне свидания. Хорошо, что он сейчас не дома.

Меня охватило тоскливое чувство близкого расставания.

Её глаза стали грустно-виноватыми.

«Я ведь сперва отшить хотела тебя, Рома. Правильно сказала?»

«Нет, неправильно. Меня нельзя отшить»

«Я поняла. Почти сразу поняла. Когда ты не испугался»

«Это когда ты меня ногой схватила за руку?»

«Ну да. А потом я поняла, что и не хочу»

«Это когда я спросил про клыки?»

Она улыбнулась.

«Точно»

Она вдруг шагнула ко мне, прижалась. Я судорожно схватил её голову, прижимая к груди.

«Мы теперь не расстанемся, Рома. Я ещё не знаю, как это будет, но будет»

Она подняла глаза, сияющие теперь нестерпимым светом.

– Ладно, долгие проводы – лишние слёзы.

– Ещё пять минут…

– Пять минут мне мало, Рома. Я хочу всю жизнь.

Она мягко высвободилась из моих рук.

– Значит, так. По лесу ты больше не броди, езжай в Москву. Ты теперь должен меня слышать, правда, я не знаю, как далеко. Я тут сама, как это – а, разрулю. Правильно сказала? Коля-Хруст научил.

Я почувствовал ревность к Коле-Хрусту. Рэкет. И вообще, чему ребёнка учит!

Она опять смеётся.

– Это ты зря. Он очень хороший, но к нашей с тобой истории отношения не имеет. Да если хочешь знать, таких случаев, может, два-три за всю историю вашей Земли и было. Ну четыре, я точно не знаю.

Моё сердце взорвалось. Так, значит, возможно?!!

Её глаза печальны.

– Только все они кончились плохо, Рома.

Сердце ухнуло в ледяную пропасть. Так, значит. Я стиснул зубы. Ничего, мы ещё посмотрим. Всё равно, она моя!..

Она смотрит мягко, нежно. Такого взгляда я у неё ещё не видел.

– Я знала, ты не испугаешься.

Спохватилась, вздрогнула. На лице промелькнул ряд неуловимых, быстро сменяющихся выражений. Понятно, вызывают.

– Ты прав, Рома. Всё, ни одной минуты. Ты вот что, купи себе сотовый телефон, телепат ты пока тот ещё. И носи с собой всегда. Хоть какая-то связь.

– Какой купить?

– Да всё равно, лишь бы работал. Я тебя найду, скоро. До свидания!

Она отходит к краю поляны. Смотрит вверх, вздыхает.

– Ну как тут взлетать, из колодца такого? А я ещё и наелась!

Широко распахиваются крылья, по ним пробегает волна света. Изображение кипит, пузырится. Вот уже только марево на месте Ирочки. Вихрь задувает и так еле живой костёр. Всё.

И тут я вспомнил: она же хотела найти гнездо кукушки. А я даже не спросил.

Бесплотный голос в голове: «Ищем».

Работает, значит, телепатия. Далеко ли?

Я весело бежал по узкой лесной дороге, на ходу отмахиваясь от веток, вылезающих на проезжую часть. Бежать с рюкзаком за спиной – нелёгкое дело, но радость, распиравшая меня, требовала выхода.

А, вот и знаменитая лужа-ловушка, как там – «с управляемым грунтом»? Надо же, не пересыхает, хотя дождя нет уже недели три. Тонкая работа. Только меня ты не поймаешь, хитрая лужа, я хитрее!

Меня разбирает озорство. Я беру длинную палку, осторожно сую в воду. Под тонким слоем воды чувствуется вязкая грязь. Палка с усилием входит в неё, но и выходит без особых проблем. Не такая уж ты хитрая. Сейчас обойду тебя, и привет.

Я осторожно трогаю лужу ногой, совсем как в детстве. Грязь под слоем воды чуть раздаётся, но назад кроссовка не идёт. Странно, палка без проблем, а тут…

Я ещё сильнее тяну ногу – бесполезно. Та-ак, влип. Глупо-то как!

Кроссовку между тем явственно засасывает, несмотря на мои отчаянные потуги её вытащить. Э, да так и ногу засосёт. Ну-ка!

Я торопливо срываю липучку и вытаскиваю ногу. Кроссовка медленно уползает в жижу, чавкнув на прощание. И запасной пары в машине нет. Нет, Ирочка переоценила мои умственные способности. Я явно глупее Казбека – пёс в эту лужу не полез бы.

Подобрав найденную палку, я начинаю осторожно обходить ловушку, по широкой дуге. Это не так просто, лес тут густой, стволы деревьев чуть не срослись, да ещё густой валежник. Носок стремительно приходит в негодность, и вот уже пальцы торчат наружу.

Наконец я выбираюсь на дорогу. Становится легче, и я тут же забываю о досадной мелочи. Бодро ковыляю по дороге, и сердце поёт. Она моя! Вот вам! И что там было, я знать не желаю. Наш случай будет первым счастливым!

Вот и бревно-шлагбаум. Я фамильярно хлопаю его по шершавому боку. До скорого свидания, приятель!

Теперь, когда заклятье не действует, найти дорогу – раз плюнуть, я помню её наизусть. Подумать только, да я тут кружил раз сто, пока искал путь к моей Ирочке!

Постой, где же машина? Я озирался кругом. Вот тут была!

М-да. Банальный угон. Собственно, почему я вдруг решил, что тут, в глухом лесу, машина в безопасности, как на охраняемой стоянке? Дорога есть, значит, и люди ходят.

Однако даже этот довольно-таки несчастный случай не испортил мне настроения. Конечно, это не китайская кроссовка, ну и что с того? Да и хрен с ней, пусть подавятся! Ирочка моя, моя! И забирайте всё остальное!

Однако, надо как-то выбираться. Лапоть попробовать сплести, что ли?

– Ира, Ир… – неожиданно для себя самого позвал я вслух.

«Ау! Что случилось?» – раздался в голове безликий голос.

« Тут история дурацкая. Машину мою угнали. И башмак я утопил в вашей луже»

Шелестящий, бесплотный смех. Значит, и смех передаётся…

«С кем обычно приключаются дурацкие истории?»

«Да я и не отрицаю. Но выбираться мне как-то надо?»

«Сиди и не двигайся. Думаю, мне удастся тебя спасти. Какой твой размер?»

«Размер сорок два»

«Ждите ответа»

В моём мозгу всплывает картина – кот, залезший в валенок, только хвост торчит, безуспешно пытается выбраться. Смешно.

Я сидел уже добрых полтора часа. Конечно, я человек терпеливый, но уж больно комары тут кусачие. Очевидно, власть деда Иваныча на здешних комаров уже не распространялась.

Помощь пришла в неожиданной форме. Раздался шум мотора, и на лесной дороге появилась малиновая «шестёрка». Точно, моя машина!

Дверца открылась, и с водительского места выбрался дед Иваныч.

– Карета подана, значит. Прошу!

Понятно. Вот кто угонщик, оказывается.

– Да, пришлось передвинуть твою колымагу, тут ей не место. И проход загораживала, и угнать тоже могли. У нас хоть и глушь, а народ портится помалу.

Я направился к водительской двери, но дед и не подумал уступить мне место.

– Давай садись справа. Обратно едем. Поступила просьба и указание – доставить тебя на базу.

Чья просьба? Чьё указание?

Дед смотрит мне в лицо, явно пытаясь передать какую-то мысль. Но в голове лишь неясное шуршание. Он шумно вздохнул.

– Ну правильно. Потому и едем. Телепат ты, значит, недоделанный, и надо тебя доделывать, раз уж так вышло.

Я больше не спрашиваю ни о чём. Сажусь, где велят. Поехали, телепат доделанный!

Дед утробно урчит.

– Обижается ещё. Да, парень, натворил ты делов! Объясняю, чтоб по порядку. Ирка тебя пробудила, значит, да только ты ведь кроме неё пока никого не слышишь. Да и ещё её-то далеко не слышишь. Так Маша тебя сделает полноценным, чтобы, значит, слышал и понимал всё. Это указание, значит, от Маши. А есть и просьба, от твоей Ирочки…

Да, от моей Ирочки. Так-то, дед.

Дед сопит, пыхтит.

– Нет, надо было-таки застрелить тебя, Рома, и самому мне потом застрелиться. Взял бы грех на душу, да с покойника какой спрос? Погубишь ты её теперь.

Нет! Теперь мы как раз будем жить, долго и счастливо. И если бы ты пристрелил меня тогда, ты сделал бы её несчастной.

Дед думает долго.

– Может, ты и прав.

Машина поворачивает в проход. Бревно со скрежетом взлетает – путь открыт. Мы едем назад, и я ещё раз увижу мою Ирочку. Славно получилось!

– Нет, Рома, не увидишь. Хитрющая девка. Улизнула на задание, значит, чтобы переждать, покуда первая волна пройдёт. И при этом с матерью договориться успела, насчёт тебя, олуха. И меня попросила – уж ты не дай пропасть моему Роме, значит, штиблеты ему одолжи. Возьми в бардачке, кстати…

Моему Роме. Внутри у меня горит, как от неразведённого спирта.

Мы проезжаем по знаменитой луже, как по мокрому асфальту.

– Ты чего сюда-то полез?

– Сдуру, дед. Любопытно стало, как работает.

– Вот засосало бы тебя по пояс, и стоял бы дурак дураком, покуда не вытащили.

Я только сейчас обратил внимание: замок зажигания вырван, и блокировка руля сломана. Молодец, дед…

– Да не учён я угонам. Как сумел, извиняй. Не мелочись.

Да, мне теперь не до мелочей.

А под колёсами уже колдовская дорога, покрытая плотной густой травой, как английский газон. Да, сейчас мне предстоит беседа с… будущей тёщей, ага. Я поёжился.

Дед ухмыляется в бороду.

– Правильно боишься, Рома. Добрая-то она добрая, а всё-таки межпланетный агент. Она в сорок втором восьмерых эсэсов уложила и предателя одного, да в сорок девятом трёх энкаведистов с осведомителем. Это только что я знаю.

Ну ни хрена себе!

Дед утробно смеётся.

– На неё теперь вся моя надежда, значит, что с Иркой-то ничего худого не случиться. С такой тёщей не забалуешь.

Перед нами бесшумно распахиваются почерневшие ворота на бронзовых петлях, и дед, не останавливаясь, въезжает во двор.

– Ну давай, Рома. Ни пуха тебе. Насчёт останков своих не беспокойся, захороним в лучшем виде.

– Здравствуй, Роман. Присаживайся.

– Здравствуйте…

Впервые я видел одетого ангела. Доктор Маша была одета в тёмно-зелёную одежду, напоминающую комбинезон. Причём крылья были одеты в какие-то полупрозрачные чехлы, что-то вроде тончайшей кисеи. На голове шапочка, на руках перчатки.

Она стянула перчатки, потом шапочку, тряхнула золотистыми кудрявыми волосами – кудряшки рассыпались. Девчонка-малолетка, и это в сто с лишним лет. И невозможно представить, что это мать моей Ирочки, инопланетный агент с довоенным стажем.

– Я хотела бы понять кое-что. Для начала посмотри мне в глаза.

Да, дед не врал. Одного взгляда в эти глаза было достаточно, чтобы развеять всякие сомнения – восемь эсэсовцев для неё далеко не предел.

Но я твёрдо выдержал её взгляд. Делайте со мной что хотите, но я не могу жить без неё. Без вашей дочери Ирочки. В чём моя вина? Ну убейте меня, если уверены, что моей Ирочке – у неё дрогнули веки – да, моей! Если ей будет лучше. Только ведь ей без меня не будет лучше, разве нет?

Взгляд доктора Маши утратил прожигающую силу, и со дна огромных глаз всплыла, заклубилась мудрая печаль. Она села в кресло по-турецки, вялым движением стащила с ног бахилы, пошевелила пальцами узких ступней.

– Никто тебя не винит, и убивать не собирается. И памяти лишать тебя уже бесполезно, это будет бессмысленная жестокость. Всё равно процесс стал двусторонне-необратимым. У нас любовь священна. Всё, что я могу – попытаться предотвратить трагические последствия.

– Да почему непременно трагические?! – не выдержал я.

– Да потому! Такая, как у вас, любовь между представителями разных видов разумных – исключительная редкость, и ни разу, понимаешь ты, ни разу не заканчивалась хорошо. Всегда трагически.

Ну что ей ответить? Что и среди обычных людей трагедии происходят ежечасно, и огромное большинство людей умирают, так и не узнав, не увидев настоящего счастья. Трагический конец, говорите? Да ведь всему на свете приходит конец, рано или поздно. Но перед концом бывают ещё начало и середина, и у нас уже есть счастливое начало, и будет счастливое продолжение. Будет!

Доктор Маша смотрит внимательно, задумчиво.

– Ну что же, по крайней мере, мыслишь ты верно. Только ведь середина часто бывает очень короткой. Кажется, только что всё началось – и уже конец.

Я смотрел ей в глаза и не боялся. Нечего мне бояться, я не эсэсовец. Я хочу счастья для вашей дочери, для моей Ирочки. Я постараюсь изо всех сил, чтобы наше счастье длилось как можно дольше. Я не знаю, как это будет, но это будет. А для этого прежде всего нам надо быть вместе. А дальше покажет бой.

Она чуть улыбается, и в глазах появилось то непередаваемо-ласковое выражение, которое я видел сегодня утром у Ирочки. Нет, не совсем такое – мудрее и грустнее.

– Ладно. Собственно, точно такие же понятия изобразила мне сегодня утром Иолла – мы беседовали глубоко, и не одними словами. Но общий смысл тот же.

Она начала снимать с себя комбинезон (я уже догадался, что это хирургическое одеяние), расстёгивая многочисленные застёжки-липучки. Неудобно всё-таки с крыльями.

– И всё-таки я хотела бы прояснить. Женщина должна иметь детей, растить их, воспитывать – таков главный закон жизни везде, и у нас, и у вас тоже. И должно быть общее дело. Поверь, без этого счастья не бывает. Невозможно жить только тем, что смотреть в глаза друг другу, если нет ничего больше, рано или поздно смотреть станет нечего. Плюс физиология – тебе известно, что особи разного пола обычно кое-чем занимаются, кроме рассматривания глаз? Как ты себе всё это представляешь?

А вот это уже вопросы медицины, дорогая доктор Маша. Или биологии? Вы специалист, вам виднее.

Она вдруг коротко рассмеялась.

– Нет, я сплю. Так же не бывает! Как же это?

Я понимаю вас, дорогая доктор Маша. Очень хорошо понимаю. Только это случилось. Сумасшествие – болезнь заразная.

– Ну что же, как врач, я обязана пытаться помочь самым безнадёжным больным. Иди сюда, – она указала на низенькую кушетку, двумя стойками вросшую в пол. – Не надо раздеваться, это не витализатор. Обувь только сними.

Она приподняла бровь – совсем как Ирочка – и кушетка мгновенно трансформировалась в некое подобие зубоврачебного кресла.

– Глотай не жуя, – она протянула мне блестящий шарик. Я послушно проглотил – увесистый, точь-в-точь шарик от подшипника. Шарик ощутимо тяжело лёг в желудке.

– Теперь садись.

Я послушно сел. Доктор Маша села рядом, разминая руки, встряхивая пальцами.

– А как мать, я очень хочу, чтобы ваш случай стал исключением из правил. И помогу тебе во всём, раз так вышло. Вы же не оставили мне выбора. Но только очень тебя прошу – сделай её счастливой. Иначе ты её убьёшь.

Она приблизила свои глаза к моим. Взяла мою голову в твёрдые, горячие ладони.

– И тогда позавидуешь тем эсэсовцам. Веришь?

Ещё бы не верить!

Красные, зелёные, жёлтые тени причудливо переплетались, плавали перед глазами. Яркий солнечный свет пронизывал мою голову насквозь, собираясь внутри в упругий, тёплый, пушистый шар. На этот раз шар перекатывался в голове быстро и уверенно, точно громадная ртутная капля.

Яркая вспышка света! Певучие, щебечущие голоса перекликаются, спорят. Я не вижу спорщиков, но знаю – это Мауна (я знаю её полное имя, но не могу произнести) и Иолла (тоже знаю полное имя) спорят не на жизнь, а на смерть. И я понимаю язык. Более того, я вижу и понимаю мыслеобразы, роящиеся в двух головах сразу. Мозги мои трещат с непривычки, но я стараюсь не пропустить ни слова.

«…Абориген с отсталой планеты, представитель иного вида, существо с чуждой физиологией – подумай же наконец! Он же питается трупами животных и рыб!»

« Я тоже могу питаться трупами, и даже сырыми. На курсах выживания нас этому учили»

« Не юродствуй!!! Ты собираешься вместе с ним бороться за выживание, вместо того, чтобы жить?! Будешь сидеть на насесте в ку…курятнике?!!»

«Ну зачем так? У людей есть мягкие и удобные диваны, кровати разные»

«А ты знаешь, чем он занимается? Он обслуживает автомобили, да, вот эти первобытные механизмы. Возможно, у него даже нет дивана»

«У него есть диван, большой и мягкий, я подсмотрела у него в голове. И живёт он не в… да, в курятнике. Большой ячеистый дом, и его ячейка на верхнем этаже. С балконом. И небо над головой. Представляешь, как удобно будет взлетать!»

«Нет, ты серьёзно?! И чем же вы будете заниматься? Он с утра до вечера будет чинить эти древние механизмы, а ты летать и резвиться в восходящих потоках? А вечерами на пару есть варёное мясо? А по ночам вы будете заниматься межвидовым сексом?!»

«Кстати, почему нет? Я видела вблизи – ничего страшного, практически всё как у нас, ну может, чуть побольше. Только зачем-то мех»

«Ты…Ты…Дура! Дура!! Какая дура!!! Нет, это я дура. Ну зачем я тогда вылезла? Надо было стереть им всем память, ничего страшного, и жили бы дальше. Все были бы живы и счастливы»