Медный всадник Лукаш Иван

Что это с ним? И почему он так расстроен?

Незнакомец стоял около военного грузовика, наблюдая, как молодые рабочие грузят в кузов деревянные ящики. Именно на эти ящики и смотрел мужчина с таким мучительным сожалением. Словно терял самое дорогое, что у него было.

– Кто этот человек? – спросила она, пораженная.

– Хранитель Эрмитажа.

– А почему он так тоскливо смотрит на эти ящики?

– Это главная ценность в его жизни. Он боится, что больше никогда их не увидит.

Татьяне вдруг захотелось подойти к хранителю и попытаться его утешить.

– По-моему, у него должно быть больше веры, не находишь?

– Согласен, – улыбнулся Александр. – У него должно быть немного больше веры. Когда война окончится, он снова увидит свои ящики.

– Судя по тому, как он на них смотрит, после окончания войны он собственноручно принесет каждый и положит на место! – сказала Таня.

У музея припарковалось еще четыре военных грузовика. Вместо ответа Александр показал на машины. В этот момент из широких зеленых дверей появилось еще несколько человек, и в руках у них были ящики с просверленными в них дырами.

– Картины?

Он кивнул.

– Четыре грузовика картин?

– О, это всего лишь малая часть.

– Александр, почему они выносят картины из Эрмитажа?

– Потому что идет война.

– Хочешь сказать, они их эвакуируют? – негодовала Татьяна.

– Да.

– Но почему же при этом оставляют людей?

Александр широко улыбнулся, и она тут же забыла о своем вопросе.

– Таня, но кто же останется бороться с нацистами? Картины не умеют сражаться.

– Но мы ведь люди гражданские.

– В Ленинграде есть гарнизон. Там сотни солдат. Если понадобится, они будут сражаться на баррикадах. Сначала пошлют пехотинцев. Если их не останется, в бой пойдут танкисты. Когда же и этого окажется недостаточно, отправим тебя с камнями.

– А когда убьют и меня?

– Ты – последняя линия обороны. Когда она будет сломлена, Гитлер промарширует по городу, как в свое время по Парижу. Читала об этом?

– Это несправедливо! И французы не сражались! – пробормотала Татьяна, желая в эту минуту быть подальше от этих мужчин, грузивших сокровища Эрмитажа.

– Они – нет. А ты будешь сражаться. За каждую улицу. За каждый дом. И когда проиграешь…

– Хотя бы искусство будет спасено.

– Да, искусство будет спасено! – с чувством произнес Александр. – И другой художник напишет великолепную картину, обессмертив тебя. Запечатлев с дубинкой в поднятой руке, готовую броситься на немецкий танк, – и все это на фоне статуи Петра Великого. Медного всадника. Картину повесят в Эрмитаже, и в начале следующей войны другой хранитель будет стоять на улице, плача над исчезающими ящиками.

– В твоих устах это звучит очень романтично, – сказала Татьяна. – И кажется, даже стоит умереть за Ленинград.

– А разве не стоит?

– Знаешь, может быть, не так уж и страшно жить среди нацистов… – Татьяна вскинула руку вперед и вверх. – И тогда мы будем отдавать честь фюреру, как теперь приветствуем товарища Сталина. – Татьяна согнула руку в локте и отсалютовала. – Конечно, мы будем несвободными, превратимся в рабов. Но что с того? У нас будет еда. У нас будет своя жизнь. Свободная жизнь, конечно, лучше, но любая жизнь лучше, чем никакой, правда?

Александр молчал, и Татьяна продолжила:

– Мы не сможем поехать в другие страны. Но мы и сейчас этого не можем. Да и зачем вообще ехать в эти западные трущобы, где люди убивают друг друга за пятьдесят – как их там… – центов? Ведь об этом нам рассказывали в школе?

Татьяна заглянула Александру в глаза.

– Наверно, – сказала она, – и в самом деле лучше умереть перед Медным всадником с камнем в руке, чтобы кто-то другой жил потом свободной жизнью, которую я даже не могу себе представить.

– Да, – хрипло произнес Александр, – наверно.

И жестом, одновременно нежным и отчаянным, положил ладонь на то место между ключицами, где тревожно билось девичье сердце. Эта мужская ладонь была так велика, что доходила до вершинок грудей. У Татьяны перехватило дыхание. Она беспомощно смотрела, как он медленно наклоняет голову… но в этот момент мимо них прошел военный патруль.

– Эй вы, двое, шевелитесь! – грубо крикнул старший. – На что это вы глазеете? Нечего тут стоять! Довольно! Вы уже все увидели!

Александр отнял руку, повернулся и злобно уставился на патрульного, который тут же отступил, пробормотав, что офицеры Красной армии тоже обязаны подчиняться закону.

Несколько минут спустя Александр и Татьяна попрощались, не глядя друг на друга и ни словом не обмолвившись о том, что между ними произошло.

Наскоро поужинав холодной картошкой с жареным луком, Татьяна поднялась на крышу – немного посидеть, посмотреть на вражеские самолеты. Но в эту ночь самолеты могли бы спокойно разрушить весь город и Татьяна ничего бы не заметила. Потому что перед ней стояли полные страсти глаза Александра, а на коже по-прежнему горел отпечаток его ладони.

Она не заметила, как за эти недели потеряла свою безгрешность. Безгрешность и наивность честности, которая была ей присуща. Отныне ей приходилось жить во лжи. В обмане. Каждую ночь, лежа в одной постели с сестрой, прикасаясь к ней, она сгорала от необходимости жить во лжи.

Потому что ее сердце принадлежало Александру.

И только эти чувства были правдивы.

И глухи к барабанному бою совести.

О, гулять по Ленинграду в белые ночи, когда закат и рассвет соединяются в одно платиновое свечение!

А вместо этого она лежит, повернувшись к стене. Опять к стене. Как всегда. «Александр, мои ночи, мои дни, мои мысли и чаяния! Когда-нибудь ты уйдешь, покинешь меня, и я снова стану собой, буду продолжать жить, влюблюсь в кого-то другого – так бывает всегда».

И только моя безгрешность уже не вернется.

Два дня спустя, во второе воскресенье июля, к Метановым явились Александр и Дмитрий, одетые в штатское. На Александре были черные полотняные брюки и белая рубашка с короткими рукавами. Оказалось, что руки у него мускулистые и загорелые. Он был чисто выбрит. Татьяна никогда не видела его таким – к вечеру на его лице всегда лежала темная тень. Но теперь… теперь он выглядел почти невозможно красивым, с замиранием сердца подумала Татьяна.

– Куда хотят пойти девушки? Давайте придумаем что-нибудь особенное, – предложил Дмитрий. – Поедем в Петергоф.

Они запаслись едой и решили сесть в пригородный поезд, который шел с Варшавского вокзала. До Петергофа был час езды. Все четверо направились по набережной Обводного канала, где каждый день бродили Татьяна и Александр. Татьяна всю дорогу молчала, глядя, как Александр идет рядом с Дашей и его рука касается ее голой руки.

Уже в поезде Даша сказала:

– Таня, расскажи Диме и Саше, как ты называла Петергоф!

Татьяна, выйдя из задумчивости, рассеянно пробормотала:

– О, я называла его советским Версалем.

– В детстве Таня любила играть в королеву и воображала, что живет в большом дворце, правда, Танечка?

– Угу.

– Как ребятишки в Луге прозвали тебя?

– Не помню.

– Как-то забавно… королева… королева чего-то…

Татьяна и Александр переглянулись.

– Таня, что бы ты сделала, став королевой? – осведомился Дмитрий.

– Восстановила мир в государстве и обезглавила бы изменников, – не задумываясь объявила она.

Все рассмеялись.

– Знаешь, Танечка, я вправду скучал по тебе, – признался Дмитрий.

Александр, мгновенно став серьезным, уставился в окно. Татьяна последовала его примеру. Они украдкой поглядывали друг на друга с противоположных сидений.

– Татьяна, – не отставал Дмитрий, – почему ты никогда не распускаешь волосы? Тебе пошло бы.

– Ах, Дима, не приставай, она такая упрямая, – оборвала Даша. – Сколько раз ей уже говорила. Зачем иметь длинные волосы, если никогда их не показываешь? Но она вечно стянет их в пучок, как старушка! И никогда не распускает, верно, Таня?

Татьяна что-то буркнула, желая одного: провалиться сквозь землю и не встречаться со спокойно-внимательным взглядом Александра.

– Распусти их, Танечка, – попросил Дмитрий. – Пожалуйста.

– Давай же, Таня, – сказала Даша.

Татьяна медленно стянула с волос аптечную резинку, повернулась к окну и ни с кем не разговаривала до самого Петергофа.

Они не присоединились ни к одной группе, а медленно бродили вокруг дворца, по зеленым лужайкам, и наконец нашли уединенное местечко под деревьями, около фонтанов Большого каскада, и с удовольствием перекусили крутыми яйцами с хлебом и сыром. Даша догадалась захватить водку, и они пили прямо из горлышка. Татьяна, правда, отказалась. После обеда все, кроме Татьяны, закурили.

– Таня, ты не куришь и не пьешь. А что ты умеешь делать? – спросил Дмитрий.

– Ходить колесом! – воскликнула Даша. – Верно, Таня? В Луге она учила всех мальчишек делать колесо.

– Всех мальчишек? – удивился Александр.

– А в Луге много мальчиков? – воскликнул Дмитрий.

– И все, как мухи, вились вокруг Танечки.

– О чем ты, Даша? – смутилась Татьяна, стараясь не встречаться глазами с Александром.

Даша ущипнула сестру:

– Ну же, не стесняйся, расскажи, как эти паршивцы вечно к тебе приставали! Летели, как пчелы на мед!

– Да, расскажи, – поддержал Дмитрий.

Александр молчал.

Татьяна зарделась:

– Даша, мне тогда исполнилось лет семь. Там было много девочек, кроме меня.

– Да, но все смотрели тебе в рот, – хихикнула Даша, любовно глядя на сестру. – Умнее нашей Тани никого не было. И такая хорошенькая! Круглые, как пуговицы, глаза, веснушки, а какие волосы! Словно солнечный лучик! Старушки то и дело ее тискали, целовали и совали конфетки.

– Только старушки? – бесстрастно осведомился Александр.

– Сделай колесо, Таня! – попросил Дмитрий, обняв ее за талию. – Покажи, как это у тебя получается.

– Немцы в Минске, – пролепетала Татьяна, пытаясь не смотреть на Александра, растянувшегося на боку; он опирался на локоть и выглядел таким… легкомысленным, давно знакомым.

Знакомым и в то же время недоступным и далеким.

– Забудьте вы о войне хоть на минуту! – досадливо бросил Дмитрий. – Это место создано для любви.

– Давай, Таня, я хочу видеть это знаменитое колесо, – тихо произнес Александр, садясь и закуривая.

– Ты же никогда мне не отказывала, – настаивала Даша.

Но сегодня Тане хотелось отказать.

Она вздохнула и встала:

– Ладно. Хотя ни одна королева не стала бы делать колесо перед подданными.

Сегодня на ней был простой розовый сарафанчик. Отойдя на несколько метров, она спросила:

– Готовы?

И даже с этого расстояния увидела, как Александр пожирает ее взглядом.

– Смотрите! – велела она, выставив вперед правую ногу. Упала на правую руку, описала телом идеальную дугу, оперлась на левую, потом на левую ногу и, не останавливаясь, не переводя дыхания, с летящими светлым облаком волосами перевернулась еще раз, еще, еще, покатилась по прямой траектории, по зеленой траве, к Большому дворцу, к детству, прочь от Даши, Дмитрия и Александра.

И когда шла назад, раскрасневшаяся, растрепанная, сумела наконец позволить себе взглянуть на него. И увидела все, что хотела увидеть.

Даша, смеясь, повалилась на Александра:

– Ну, что я тебе говорила? У нее куча скрытых талантов!

Татьяна опустила глаза и уселась на одеяло. Дмитрий принялся растирать ей спину.

– Так, Таня, сколько еще сюрпризов у тебя в запасе?

– Это все, – сухо ответила она.

Немного спустя он спросил:

– Девушки, что такое, по-вашему, любовь?

– Что?!

– Что такое любовь? Как бы вы ее определили?

– Дима, вряд ли это интересно, – возразила Даша, улыбаясь Александру.

– Это всего лишь вопрос, – не унимался Дмитрий, прильнув к бутылке. – Вполне уместный для воскресного дня и такого пейзажа.

– Я не знаю, Александр, стоит ли мне отвечать? – спросила Даша.

– Если хочешь, – пожал тот плечами.

Татьяна подумала, что одеяло слишком мало для четверых. Она сидела, скрестив ноги, Дима лежал на животе, а Даша прижималась к Александру.

– Ладно. Любовь – это… Таня, помоги мне.

– Даша, ты сама ответь.

Ей хотелось добавить, что у Даши, в отличие от нее, достаточно опыта в этой области.

– Хм… любовь – это когда он обещает тебе прийти и приходит. Когда опаздывает, но при этом извиняется. Когда не смотрит ни на одну девушку, кроме тебя. – Она подтолкнула локтем Александра. – Ну как?

– Все верно, Даша, – кивнул он.

Татьяна кашлянула.

– Как! Тане не понравилось? – удивилась сестра.

– Нет-нет, все в порядке, – с шутливым сомнением отозвалась Таня.

– Ах ты бессовестная! Я что-то пропустила?

– Нет, Даша. Но мне кажется, что ты описала, как должно быть, когда любят тебя. – Она помолчала; никто не возразил. – Любовь – это то, что даешь ему ты. А не то, что он дает тебе. Разве это не так? Видишь разницу? Или я не права?

– Конечно, – улыбнулась Даша. – Что ты в этом понимаешь?

– Танечка, а что такое любовь в твоем понимании? – осведомился Дмитрий.

Татьяна растерялась, чувствуя, что попала в ловушку.

– Ну же, расскажи, что такое любовь? – повторил Дмитрий.

– Да, Таня, расскажи, – вторила Даша, – что такое любовь? – И, не дожидаясь ответа, весело продолжала: – Для Тани любовь – это когда ее оставляют в покое на целое лето и не мешают читать. И возможность спать допоздна. Это любовь номер один. Любовь номер два – это крем-брюле, нет, ЭТО любовь номер один. Скажи же, Таня: если тебе дадут все лето читать, спать до полудня и есть каждый день мороженое, это и есть истинное блаженство. Любовь – это… о, я знаю, это дед! Вот где великое чувство! И глупые анекдоты, и, конечно, Паша, он уж определенно главная ее любовь. Любовь – колесо в чистом виде! – со смехом воскликнула Даша.

– Колесо, – повторил Александр, не сводя с Татьяны глаз.

– А можно посмотреть? – оживился Дмитрий.

– О, Таня! Это и в самом деле стоило бы показать. На озере Ильмень она переворачивалась пять раз, прежде чем голышом нырнуть в воду! – с восторгом поведала Даша. – Погоди! Вспомнила! Они называли тебя королевой колеса озера Ильмень!

– Да, – спокойно кивнула Татьяна. – Только не голой королевой.

Александр едва сдержал смех. Даша и Дима катались от хохота. Татьяна, побагровев от досады, швырнула в сестру кусочком хлеба:

– Дашка, тогда мне было семь лет!

– И сейчас тоже…

– Замолчи!

Даша набросилась на Татьяну, сбила ее, улеглась сверху и, визжа, принялась щекотать.

– Посмотри на свои веснушки, – шепнула Даша, чмокнув сестру в нос. – Сколько их высыпало! Должно быть, много гуляла на солнышке. Неужели ходишь пешком с работы?

– Нет, и слезь с меня. Ты весишь сто пудов, – проворчала Татьяна, тоже щекоча сестру.

– Таня, ты не ответила, – настаивал Дмитрий.

– Верно, – поддержал Александр. – Пусть ответит.

Татьяна глубоко вздохнула.

– Любовь… – наконец произнесла она и запнулась. А что действительно она могла бы сказать об этом? Как найти такие слова, которые не были бы ложью? И где кроется правда? – Любовь, – медленно повторила она, глядя только на Дашу, – это когда он голоден, а ты его кормишь. Любовь в том, чтобы знать, когда он голоден.

– Таня, но ты ведь не умеешь готовить! Он, пожалуй, умрет с голоду!

– А если он пожелает чего-то другого? – зашелся хохотом Дмитрий. – Желания бывают разные, верно? Сообразишь, что делать?

– Закрой свой рот, болван! – взорвался Александр.

– Дима, это вульгарно! – фыркнула Даша. – Откуда в тебе столько пошлости? Саша, теперь твоя очередь.

Татьяна по-прежнему сидела со скрещенными ногами, глядя мимо Александра на Большой Петергофский дворец и представляя позолоченный тронный зал и все свои мечты, расцветавшие здесь, в Петергофе. В далеком детстве.

– Любовь – это когда любимая отвечает тебе тем же, – выговорил Александр наконец.

Татьяна, чувствуя, как дрожит нижняя губа, не сводила глаз с дворца Петра Великого. Даша с улыбкой прислонилась к Александру:

– Красиво сказано, Саша.

Только когда они встали и сложили одеяло, перед тем как пуститься в обратный путь, до Татьяны дошло, что никто не спросил у Дмитрия, что такое любовь.

Этой ночью Татьяна, лежа лицом к стене, терзалась невыносимым сознанием вины. Отвернуться таким образом от Даши означало признать то, что нельзя признать, принять то, что невозможно принять, простить то, что немыслимо простить. Отвернуться – означало, что обман становится образом жизни до тех пор, пока у нее есть темная стена, к которой можно повернуться.

Как теперь жить, дышать, существовать, спать рядом с сестрой, от которой она отворачивается каждую ночь? От сестры, вместе с которой ходили собирать грибы под Лугой и не брали ничего, кроме корзины, даже ножа, «чтобы грибы не боялись». От сестры, которая учила ее шнуровать ботинки в пять лет, кататься на велосипеде в шесть и высасывать медовый нектар из клевера. От сестры, которая покрывала все ее проделки, готовила вкусную еду, заплетала косички, купала… От сестры, которая однажды взяла ее на свидание со своим пылким кавалером. Татьяна неловко переминалась, стоя у стены и поглощая мороженое, и старалась не замечать целующихся влюбленных. Впоследствии Даша никогда не брала ее с собой и после той ночи стала относиться к ней еще более покровительственно.

Больше так продолжаться не может.

Она должна потребовать, чтобы Александр прекратил эти встречи.

То, что она испытывала к Александру, не подлежало обсуждению. Ей следовало вести себя с ним по-другому. И это тоже не подлежало обсуждению.

Повернувшись лицом к сестре, она нежно погладила густые локоны.

– До чего же приятно, – сонно пробормотала Даша.

– Я люблю тебя, – шепнула Татьяна; слезы бесшумно падали на подушку.

– И я тоже. Спи.

И все это время, пока Татьяна боролась с собой, устанавливая неоспоримые правила морали и порядочности, в мозгу звучало одно слово, бьющееся в такт ударам сердца: «Шу-ра, Шу-ра, Шу-ра…»

В понедельник, после поездки в Петергоф, Татьяна, сурово глядя в улыбающееся лицо Александра, объявила, даже не поздоровавшись:

– Александр, ты больше не можешь сюда приходить.

Улыбка сползла с его лица.

– Пойдем, – попросил он, взяв ее за руку. – Пойдем.

В молчании они добрались до улицы Говорова.

– Что случилось? – пробормотал он, уставившись в землю.

– Александр, так больше не может продолжаться. У меня нет сил.

Он ничего не ответил.

– Я правда совсем потерялась, – продолжала Татьяна чуть бодрее. Хорошо, что они идут рядом и можно не смотреть ему в лицо. – Все это слишком тяжело для меня.

– Почему? – спросил он.

– Почему… – растерялась она. Как выразить вслух свои мысли? У нее не хватало смелости.

– Мы ведь просто друзья, верно? – спокойно осведомился Александр. – Добрые друзья. Я прихожу, потому что знаю, как ты устаешь. Много работаешь, до дома далеко, а впереди одинокий вечер. Я прихожу, потому что иногда ты улыбаешься мне, и тогда я думаю, что тебе хорошо. Я ошибаюсь? Но ведь только поэтому я и прихожу. Это такая малость. Все, что я могу для тебя сделать.

– Александр! – воскликнула она. – Да, мы постоянно притворяемся, что ничего такого не происходит. Но в таком случае почему мы все скрываем от Даши? Почему каждый раз расстаемся в нескольких кварталах от моего дома?

– Даша не поймет, – очень медленно пояснил он. – Это ранит ее чувства.

– Еще бы!

– Таня, все это не имеет ничего общего с Дашей.

Татьяна с такой силой сжала кулаки, что побелели пальцы.

– Ты сам знаешь, что это не так. Я не могу лежать рядом с ней ночь за ночью и бояться, что она все узнает. Пожалуйста!

Они добрались до трамвайной остановки. Александр встал перед ней:

– Таня, взгляни на меня.

– Нет.

Она отвернулась.

– Взгляни на меня, – повторил он, сжимая ее руки.

Она подняла глаза. До чего же у него теплые ладони!

– Взгляни на меня и скажи: «Александр, я не хочу, чтобы ты приходил».

– Александр, – прошептала она, – я не хочу, чтобы ты приходил.

Он не отпускал ее руки. Она не отстранялась.

– Это после вчерашнего? – спросил он срывающимся голосом.

– Особенно после вчерашнего, – выдавила она.

– Таня! – неожиданно воскликнул он. – Давай ей скажем!

– Что? – ахнула Татьяна, не веря своим ушам.

– Да. Давай ей скажем.

– Что именно? – едва ворочая языком от страха, пробормотала Татьяна. Ей вдруг стало ужасно холодно. – Нечего тут говорить.

– Тата, пожалуйста. Нужно наконец объясниться, и будь что будет. Так, по крайней мере, честнее. Даша этого достойна. Я немедленно покончу с нашими отношениями, и тогда…