Рай Куприн Александр
– Вон там! – протянул Джон руку со стаканом, как только толпа немного рассеялась.
Узнав девушку, Паркер победно усмехнулся:
– Все вы знаете ее сто лет, просто давно не видели.
Четверо недоумевающих приятелей безмолвно требовали ответа, и улыбка Паркера стала еще шире.
– Это, друзья мои, Мередит Бенкрофт.
– Да ты просто не в своем уме, – покачал головой Джон и пристально уставился на девушку, но, как ни пытался, не мог найти сходства между неуклюжей, некрасивой девчонкой и этой сдержанной, уверенной в себе красавицей. Куда делась детская полнота, очки, скобки и вечная заколка в прямых светлых волосах? Теперь бледно-золотые пряди были уложены в простой пучок, из которого выбивались локоны, обрамляя классически красивое лицо со скульптурными чертами. Мередит подняла голову, кивнула кому-то, стоящему рядом с приятелями Джона, и тот увидел ее глаза. Увидел через всю комнату эти огромные потрясающе прекрасные аквамариновые озера и внезапно припомнил, как они смотрели на него несколько лет назад.
Страшно измученная Мередит стояла не двигаясь, прислушиваясь к людям, что-то говорившим ей, улыбаясь, когда улыбались они, но никак не могла осознать жестокую реальность – дедушка умер и сотни людей, переходивших из комнаты в комнату, пришли сюда именно из-за него. Лишь потому, что она знала его не очень хорошо, мучительная грусть последних дней вскоре превратилась в тупую боль.
Она мельком увидела Паркера на кладбище и знала, что он сейчас где-то в доме, но поскольку гости собрались сегодня по столь печальному поводу, ей казалось неуместным и оскорбительным для памяти деда разыскивать молодого человека в надежде, что тот наконец обратит на нее внимание. Кроме того, Мередит немного устала оттого, что именно она должна постоянно разыскивать Паркера и приглашать куда-то, в конце концов, сейчас его очередь делать ход и как-то показать, что он заинтересован в ней.
И Паркер, словно угадав ее мысли, возник из ниоткуда. Мередит услышала до боли знакомый голос, шепчущий на ухо:
– Вон в том алькове стоит человек, угрожающий лишить меня жизни, если я не приведу тебя, чтобы он смог поздороваться и назначить свидание.
Мередит улыбаясь обернулась, положила ладони в протянутые руки Паркера и почувствовала, как слабеют ноги, когда он притянул ее к себе и поцеловал в щеку.
– Выглядишь настоящей красавицей, хотя и ужасно усталой. Как насчет того, чтобы пойти на прогулку, когда все разойдутся и с обменом любезностями будет покончено?
– Хорошо, – кивнула она, удивленная тем, что голос звучит ровно и спокойно.
Они направились к алькову, и Мередит оказалась в немного смешном положении – пришлось заново знакомиться с людьми, которых она знала много лет, теми, кто всегда вел себя так, словно она была невидимкой, но сейчас, казалось, с искренней радостью готовы были принять ее в свой круг. Шелли пригласила ее на вечеринку на следующей неделе, а Ли упрашивала сесть рядом на балу, который ежегодно давала Четвертого июля администрация загородного клуба «Гленмур».
Паркер нарочно представил Джона последним.
– Не могу поверить, что это вы, – пробормотал он заплетающимся языком, пьяно глотая слова, и, победно улыбнувшись, добавил: – Мисс Бенкрофт, я только что объяснял этим людям, что срочно нуждаюсь в красивой и богатой жене. Не согласитесь ли выйти за меня замуж в следующий уик-энд?
Отец Мередит несколько раз упоминал о бесконечных скандалах Джонатана с разочарованными в нем родителями. Мередит предположила, что неотложная необходимость срочно жениться на богатой красавице, вероятно, вызвана очередной ссорой, но ей почему-то стало смешно.
– Превосходно. Самая подходящая дата, – сообщила она, жизнерадостно улыбаясь. – Но к сожалению, отец пригрозил лишить меня наследства, если выйду замуж до окончания колледжа, так что придется жить с вашими родителями.
– Только не это, – вздрогнул Джонатан, и все, включая его самого, расхохотались.
Сжав локоть Мередит, Паркер спас ее от дальнейшей бессмысленной беседы, объявив:
– Мередит хочет немного подышать свежим воздухом. Мы идем гулять.
Выйдя из дома, они пересекли газон и медленно направились по подъездной дорожке.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Паркер.
– Все в порядке… просто немного устала.
В наступившем молчании Мередит, как всегда, лихорадочно пыталась придумать остроумную тонкую реплику, однако решила не мучиться и сказать что-нибудь попроще.
– Должно быть, многое случилось с тобой за последний год? – осведомилась она с искренним интересом.
Паркер кивнул и неожиданно объявил то, что Мередит меньше всего ожидала услышать:
– Ты будешь первой, кто поздравит меня. Сара Росс и я решили пожениться. Собираемся официально объявить о своей помолвке на вечере в субботу.
Все закружилось перед глазами девушки. Сара Росс! Мередит знала Сару и не любила ее. Хотя она была очень хорошенькой, живой и веселой, однако всегда казалась Мередит тщеславной и ограниченной.
– Надеюсь, ты будешь очень счастлив, – выговорила она вслух, старательно скрывая разочарование и сомнение.
– Я тоже на это надеюсь.
Еще с полчаса они гуляли по двору, беседуя о планах на будущее. Мередит неотступно, с чувством невозвратной потери думала все это время, какой Паркер прекрасный собеседник, внимательный, все понимающий и к тому же полностью поддерживает ее желание поступить в Северо-западный колледж вместо Мэривилля.
Они уже направлялись к дому, когда к дверям подкатил лимузин, откуда вышла эффектная брюнетка в сопровождении двух молодых людей лет двадцати.
– Вижу, скорбящая вдова наконец-то решила показаться! – с необычным для него сарказмом пробормотал Паркер, глядя на Шарлотту Бенкрофт. В ее ушах горели и переливались огромные бриллианты, и, несмотря на простой серый костюм, она выглядела чувственно-соблазнительной.
– Ты заметила, она и слезинки не проронила на похоронах! Эта женщина напоминает мне чем-то Лукрецию Борджа!
Мередит немедленно согласилась со столь нелестной характеристикой:
– Она здесь не для того, чтобы принимать соболезнования. Хочет, чтобы завещание прочитали сегодня же, как только гости разойдутся, чтобы немедленно этим же вечером вернуться в Палм-Бич.
– Кстати, насчет «разойдутся». У меня через час деловое свидание.
Наклонившись, он по-братски чмокнул Мередит в щеку.
– Попрощайся за меня с отцом.
Мередит смотрела вслед Паркеру, уносившему с собой ее романтические девичьи мечты. Он открыл дверцу автомобиля, бросил темный пиджак на заднее сиденье и, подняв глаза, помахал ей рукой.
Отчаянно пытаясь не зацикливаться на потере, Мередит вынудила себя подойти и поздороваться с Шарлоттой. Во время похоронной службы та ни разу не заговорила с Мередит и ее отцом, а просто с бесстрастным видом стояла между сыновьями.
– Как вы себя чувствуете? – вежливо спросила Мередит.
– Не терпится уехать отсюда, – ледяным тоном бросила женщина. – Как скоро мы сможем перейти к делу?
– В доме полно гостей, – объяснила Мередит, внутренне сжавшись от неоправданно резкого приема. – Вам придется спросить отца, когда вскроют завещание.
Шарлотта, уже поставившая ногу на ступеньку, обернулась с каменным лицом:
– Я слова не сказала Филипу с того дня в Палм-Бич. И заговорю лишь тогда, когда буду командовать парадом, а он станет умолять меня потолковать с ним. До этого времени вам, Мередит, придется исполнять роль переводчика.
Она вошла в дом; сыновья держались по обе стороны, как почетный караул.
Мередит смотрела Шарлотте в спину, потрясенная исходившей от нее ненавистью. Тот день в Палм-Бич, о котором упоминала Шарлотта, был по-прежнему так ясно жив в памяти девушки, словно это происходило вчера. Семь лет назад она с отцом прилетела во Флориду по просьбе деда, переехавшего туда после сердечного приступа. Приехав, они обнаружили, что приглашены не просто на уик-энд, а на свадьбу Сирила Бенкрофта с Шарлоттой, двадцать лет служившей у него секретаршей. В свои тридцать восемь она была на тридцать лет моложе жениха, да к тому же вдовой с двумя сыновьями-подростками немного старше Мередит.
Мередит никогда не понимала, почему Шарлотта и Филип так ненавидят друг друга, но из того немногого, что она услышала во время яростного спора между дедом и отцом, поняла, что неприязнь началась давно, когда Сирил еще жил в Чикаго. Филип, не стесняясь Шарлотты, назвал ее расчетливой интриганкой, амбициозной потаскухой, а отца – старым дураком, которого обманом и лестью принудили сделать предложение с тем, чтобы ее сыновья смогли заполучить часть денег Сирила.
В тот день Мередит в последний раз видела деда. Он продолжал контролировать все предприятия, кроме «Бенкрофт энд компани», управление которой целиком передал в руки сына. И хотя универмаг составлял менее четверти фамильного состояния, однако сам характер фирмы требовал постоянного и неусыпного внимания отца. В отличие от остальных обширных владений семьи магазин был гораздо большим, чем просто акционерным обществом, приносящим дивиденды, – он считался основой богатства Бенкрофтов и источником их неизменной гордости.
– Это последняя воля и завещание Сирила Бенкрофта, – начал поверенный деда, как только Мередит и Филип уселись в библиотеке рядом с Шарлоттой и ее сыновьями. Сначала шли суммы, завещанные благотворительным фондам, потом – слугам: по пятнадцать тысяч долларов шоферу, экономке, садовнику и сторожу.
Поскольку поверенный настоятельно потребовал присутствия Мередит, та предположила, что и ей отказаны какие-то небольшие деньги, но, несмотря на это, подпрыгнула от неожиданности, когда адвокат Уилсон Райли прочел:
– «Моей внучке, Мередит Бенкрофт, я завещаю четыре миллиона долларов».
Рот девушки открылся сам собой, и пришлось сделать усилие, чтобы сосредоточиться на словах Райли.
– «Хотя время и обстоятельства помешали лучше узнать Мередит, во время нашей последней встречи мне стало очевидно, что она добрая и умная девочка, которая не растратит деньги зря. Чтобы помочь ей употребить их с пользой, я завещаю эти четыре миллиона с тем условием, чтобы они были положены на доверительный фонд вместе с процентами, дивидендами и т. п., пока она не достигнет возраста тридцати лет. Далее, я назначаю своего сына, Филипа Эдуарда Бенкрофта, ее попечителем и опекуном над указанными суммами».
Остановившись, чтобы откашляться, Райли перевел взгляд с Филипа на Шарлотту и ее сыновей и снова начал читать:
– «В интересах справедливости я разделил оставшееся имущество поровну между всеми наследниками. Моему сыну, Филипу Эдуарду Бенкрофту, я оставляю все акции и вложения в универмаг «Бенкрофт энд компани», что составляет приблизительно четверть всего состояния».
Мередит слушала, ничего не понимая. «В интересах справедливости» он оставляет сыну четверть состояния? Но если дед хотел разделить все поровну, его жена должна получить тоже четверть, а не оставшиеся три! Но тут же словно издалека до нее донеслись слова поверенного:
– «Моей жене Шарлотте и усыновленным по закону сыновьям Джейсону и Джоелу я завещаю остальные три четверти своего состояния в равных долях, с условием, что Шарлотта Бенсон станет попечительницей и опекуном над частями, принадлежащими Джейсону и Джоелу, пока оба не достигнут возраста тридцати лет».
Слова «усыновленным по закону» кинжалом вонзились в сердце Мередит, особенно когда она заметила выражение лица Филипа, потрясенного изменой. Он медленно повернул голову и уставился на Шарлотту. Та не мигая вернула его взгляд, растянув губы в улыбке злобного торжества.
– Ты хитрая сука, – процедил он. – Сказала, что заставишь его усыновить их, и добилась своего!
– Я предупредила тебя тогда и предупреждаю сейчас, что счеты еще не сведены, – ответила она, наслаждаясь его яростью. – Думай об этом, Филип. Лежи без сна по ночам, гадая, какой удар я нанесу следующим и что отниму у тебя. Лежи без сна, тревожась, мучаясь, совсем так, как заставил страдать меня восемнадцать лет назад.
Филип стиснул зубы с такой силой, что побелевшие скулы выступили буграми, но усилием воли удержался от ответа. Мередит отвела глаза от противников и посмотрела на сыновей Шарлотты. Лицо Джейсона было словно отражением материнского – такое же злобно-торжествующее. Джоел, уставясь в пол, хмурился.
– Джоел – слабак, – сказал когда-то Мередит отец. – Шарлотта и Джейсон – алчные барракуды, но по крайней мере мы хотя бы знаем, чего от них ожидать. От младшего же мальчишки, Джоела, мурашки по коже бегут – в нем есть что-то странное.
Словно почувствовав, что Мередит смотрит на него, Джоел поднял глаза, стараясь выглядеть при этом как можно более безучастным. Он не выглядел странным, и в нем, по мнению Мередит, не было ничего угрожающего. По правде говоря, во время последней встречи он выходил из себя, чтобы ей угодить. Тогда Мередит жалела его, потому что мать открыто предпочитала Джейсона, а тот, хотя и был года на два старше брата, не испытывал к нему ничего, кроме презрения.
И неожиданно Мередит почувствовала, что не может больше выносить угнетающей атмосферы этой комнаты.
– Прошу извинить меня, – сказала она адвокату, раскладывавшему на столе какие-то документы, – я подожду за дверями, пока вы закончите.
– Но вы должны подписать эти бумаги, мисс Бенкрофт.
– Подпишу позже, перед вашим уходом, когда отец их прочтет.
Вместо того чтобы подняться наверх, Мередит решила выйти во двор. Становилось темно, и она медленно сошла с крыльца, чувствуя, как холодный ветерок леденит щеки. За спиной открылась дверь, и девушка обернулась, думая, что адвокат хочет позвать ее, но это оказался Джоел, застывший на полпути, так же как она, испуганный этой встречей. Молодой человек колебался, словно хотел остаться, но не был уверен в дружеском приеме.
Мередит с детства вбивали в голову, что необходимо быть вежливой с гостями, и поэтому она попыталась улыбнуться:
– Правда, здесь хорошо?
Джоел кивнул, принимая невысказанное приглашение присоединиться к ней, и спустился с крыльца. В двадцать три года он был на несколько дюймов ниже младшего брата и не так привлекателен, как Джейсон. Джоел стоял, глядя на нее, словно не зная, что сказать.
– Вы изменились, – наконец выдавил он.
– По-видимому, да. В последний раз мы виделись, когда мне было одиннадцать лет.
– После того, что сейчас здесь произошло, и вы, должно быть, станете молить Бога о том, чтобы никогда больше в глаза нас не видеть.
Все еще немного ошеломленная условиями завещания деда и не в силах осознать, что они означают для отца, Мередит пожала плечами:
– Завтра я, видимо, так и буду думать. Но сейчас… я словно оцепенела.
– Я хотел бы, чтобы вы знали, – нерешительно начал он. – Не я замышлял лишить вас любви деда и украсть деньги вашего отца.
Мередит поняла, что не может ни простить его, ни осуждать за то, что отец потерял принадлежащие ему деньги. Вздохнув, она подняла глаза к небу:
– Что имела в виду ваша мать насчет сведения счетов с отцом?
– Известно только, что они ненавидели друг друга сколько я себя помню. Не имею ни малейшего понятия, с чего все началось, но, зная мать, могу с уверенностью сказать, что она не остановится, пока не утолит жажду мести.
– Боже, какой кошмар!
– Леди, – с холодной уверенностью бросил он, – все еще только начинается!
Озноб пробежал по спине Мередит при этом мрачном пророчестве. Она вгляделась в лицо Джоела, но тот просто поднял брови и отказался что-либо объяснить.
Глава 8
Мередит выдернула из гардероба платье, которое намеревалась надеть на бал в честь Четвертого июля, швырнула его на постель и сняла купальный халат. Лето, начавшееся с похорон, стало непрерывной пятинедельной битвой между ней и отцом, битвой, которая накануне переросла в настоящую войну. Они никак не могли договориться насчет колледжа. Раньше Мередит всегда из кожи вон лезла, чтобы угодить отцу. Даже когда тот был чрезмерно строг, она говорила себе, что все это лишь доказательство любви отца; если Филип вел себя грубо, убеждала себя, что он устал от работы; но теперь, обнаружив, насколько деспотически отец вмешивается в ее жизнь, не считаясь с желаниями дочери, не собиралась отказываться от своей мечты, лишь бы угодить ему.
С самого раннего детства Мередит предполагала, что когда-нибудь получит возможность последовать примеру предков и занять законное место в компании. Каждое последующее поколение мужчин Бенкрофтов поднималось шаг за шагом в иерархии фирмы, начиная с заведующего отделом, ступенька за ступенькой делая карьеру, пока не становились вице-президентами, а позже президентами и главами корпорации.
Наконец, когда они были готовы удалиться от дел, передавали бразды правления сыновьям, а сами становились председателями совета директоров. Все шло по заведенному порядку вот уже почти сто лет, и за все это время ни служащие, ни пресса ни разу не осуждали Бенкрофтов за некомпетентность, не намекали, что они не заслуживают столь высоких должностей. Мередит верила, знала, что может стать достойной преемницей отца, если получит такую возможность. Все, чего она ожидала и хотела, – подходящего шанса. Но отец не желал дать его Мередит лишь потому, что она имела несчастье родиться дочерью, а не сыном.
Доведенная едва ли не до слез, Мередит натянула платье, завела руки за спину и попыталась застегнуть молнию, одновременно подходя к туалетному столику и глядя в зеркало. Девушка без всякого интереса рассматривала короткое вечернее платье без бретелек, купленное за несколько недель специально для этого случая. Корсаж был разрезан по бокам, подхватывая груди, как саронг: многоцветный шифон пастельных тонов, словно неяркая радуга, сужался у талии и легким вихрем ниспадал до колен.
Подняв щетку, она провела по длинным волосам и, не желая делать сложную прическу, откинула их с лица, свернула узлом и вытянула несколько длинных, ложившихся на уши прядей, чтобы смягчить общий эффект. Идеальным украшением для такого платья мог бы послужить кулон из розового топаза, но отец сегодня вечером тоже будет в «Гленмуре», и Мередит не желала доставить ему удовольствие видеть на ней эту драгоценность. Вместо этого она надела затейливые золотые серьги, усаженные розовыми камнями, переливавшимися и сверкавшими в электрическом свете, но кроме них – ни одного украшения. Прическа придавала ей элегантный вид, а золотистый загар чудесно контрастировал со светлыми тонами платья, но будь это не так, Мередит не расстроилась бы и не подумала переодеться в другой наряд. Ей действительно было безразлично, как она выглядит, и решение ехать на бал пришло лишь потому, что Мередит не могла вынести мысли о том, чтобы остаться сегодня дома в одиночестве и медленно сходить с ума от раздражения и тоски. Кроме того, она обещала Шелли Филмор и друзьям Джонатана, что присоединится к ним.
Она уселась за столик, натянула туфли из розового муара на высоких каблуках в тон платью, а когда выпрямилась, случайно взглянула на висевший в рамке журнал «Бизнес уик», на обложке которого была фотография универмага Бенкрофтов со швейцаром в униформе, стоявшим у дверей. Четырнадцатиэтажное здание стало эмблемой и приметой Чикаго, а швейцар – символом неустанного стремления Бенкрофтов как можно лучше обслужить посетителей. В журнале была помещена также восторженная статья о магазине, где говорилось, что этикетка с именем «Бенкрофт» стала признаком определенного общественного статуса, а затейливое «Б» на пластиковом пакете с покупкой – характеристикой придирчивого покупателя с прекрасным вкусом. В статье также рассказывалось о чрезвычайной компетентности наследников семьи Бенкрофтов, необыкновенном умении разбираться в бизнесе, которому они посвящали жизнь, и что талант и любовь к розничной торговле передавались в генах от поколения к поколению Бенкрофтов еще со времен основателя фирмы Джеймса Бенкрофта.
Когда журналист, интервьюировавший отца Филипа, спросил об этом, тот рассмеялся и ответил, что все возможно. Он добавил, однако, что именно Джеймс Бенкрофт установил традицию, передающуюся от отца к сыну, – традицию тренировки и обучения наследника с самого детства, с того времени, когда ребенок становился достаточно взрослым, чтобы обедать с родителями. За столом отец начинал с того, что рассказывал наследнику обо всем происходившем в магазине. Для ребенка эти истории становились чем-то вроде сказки, рассказанной на ночь. Постепенно возрастали волнение и желание узнать, что будет дальше, незаметно накапливались знания. Накапливались и впитывались. Позже обсуждались проблемы попроще и предлагалось найти способ выйти из положения. Отцы внимательно выслушивали отпрысков, пусть даже те оказывались не правы. Но ведь не решение проблемы было главной целью. Самым главным считалось научить, ободрить и возбудить интерес.
В конце статьи автор спрашивал Сирила о преемниках, и, думая об ответе дедушки, Мередит всегда ощущала ком в горле:
– Мой сын уже унаследовал должность президента. У него один ребенок, и, когда придет время занять кресло отца, не сомневаюсь, что Мередит с честью выполнит свой долг. Я хочу лишь дожить до того, чтобы увидеть это своими глазами.
Мередит знала, что, если отец настоит на своем, ей никогда не видеть президентского поста в фирме, и хотя он всегда обсуждал дела с дочерью, совсем как его отец когда-то, тем не менее был непреклонен в своем нежелании видеть ее на должности хотя бы начальника отдела. Она поняла это как-то за ужином, вскоре после похорон деда. В прошлом Мередит не раз упоминала о намерении следовать традиции и занять свое место в фирме, но отец либо не слушал, либо не верил ей. Однако в тот вечер он впервые принял ее слова всерьез и с безжалостной откровенностью сообщил, что не желает и не думает о том, что она пойдет по его стопам. Эту привилегию он оставлял для будущего внука. Потом Филип холодно ознакомил дочь с еще одной традицией, о которой ей ничего не было известно. Женщины семьи Бенкрофтов не работали в магазине и вообще нигде не работали. Их долг – быть примерными женами и матерями и посвящать оставшееся время благотворительным и общественным делам.
Но Мередит не собиралась смириться с этим, не могла, по крайней мере сейчас. Задолго до того, как она влюбилась в Паркера или думала, что влюбилась, другое, более сильное чувство владело сердцем – настоящая любовь к «ее» магазину. Уже в шесть лет она была в дружеских отношениях со всеми швейцарами и охранниками, в двенадцать знала имена и обязанности всех вице-президентов, в тринадцать попросила отца взять ее в Нью-Йорк, где провела день в огромном универмаге Блумингдейла, переходя из отдела в отдел и знакомясь с работой прекрасно отлаженного механизма, пока отец был на совещании в конференц-зале. Уезжая из Нью-Йорка, она уже имела собственное мнение, хотя и не очень верное, насчет того, почему «Бенкрофт» гораздо лучше «Блуми».
Теперь, в восемнадцать, она уже имела представление о проблемах компенсации работникам, принципах закупки товара, коэффициенте доходности и об ответственности за качество продаваемого товара. Все эти вещи неотразимо притягивали ее, именно это она хотела изучать и не собиралась провести следующие четыре года, постигая романские языки и искусство Возрождения.
Когда Мередит сказала об этом отцу, тот с такой силой ударил кулаком по столу, что подпрыгнули тарелки:
– Ты поступишь в Мэривилль, где учились обе твои бабки, и станешь жить дома. Дома! Ясно? Разговор окончен!
Он отшвырнул стул и ушел.
Ребенком Мередит из кожи вон лезла, чтобы сделать ему приятное и угодить оценками, манерами, послушанием. Говоря по правде, она была идеальной дочерью. Теперь же, однако, приходилось признать, что цена мира и покоя в доме становилась слишком высокой, и от Мередит требовалось полностью отказаться от планов на будущее и подчинить собственную индивидуальность несправедливым требованиям, не говоря уже о том, чтобы пожертвовать общественной жизнью. Его бессмысленный отказ позволить дочери встречаться с мужчинами или ходить на вечеринки не был сейчас основной проблемой для Мередит, однако этим летом стал причиной разногласий и бесконечного стыда и смущения. Теперь, когда Мередит исполнилось восемнадцать, отец, вместо того чтобы смягчиться, казалось, с каждым днем становился все строже. Если Мередит назначала кому-то свидание, Филип лично встречал молодого человека у двери, подвергал бесконечному перекрестному допросу и обращался с ним при этом с оскорбительным пренебрежением, обычно приводившим к тому, что тот никогда и никуда не приглашал больше Мередит. Кроме того, он установил смехотворное правило, по которому дочь должна была возвращаться домой не позже полуночи. Если Мередит ночевала у Лайзы, он обязательно изобретал причину, чтобы позвонить и убедиться, что она именно там. Когда дочь отправлялась покататься на машине, отец требовал подробного отчета о том, куда она поедет, а по возвращении домой Мередит должна была рассказать, что делала каждую минуту. И все эти годы, проведенные в закрытых школах, отличавшихся строжайшими правилами, девушка мечтала ощутить на губах вкус свободы. Сама мысль о том, что придется четыре года провести дома, под бдительным оком отца, была невыносимой.
Но до сих пор она никогда не думала о том, чтобы взбунтоваться, потому что любой мятеж только подливал масла в огонь. Отец ненавидел, когда ему перечили, и, рассердившись, был способен неделями не разговаривать с дочерью. Но не только боязнь его гнева заставляла Мередит беспрекословно слушаться отца. Прежде всего она все сделала бы, чтобы заслужить его одобрение, и, во-вторых, понимала, как, должно быть, унизила его распущенность матери и последовавший за этим скандал. Рассказав ей обо всем, Паркер добавил, что отец чрезмерно оберегает ее лишь потому, что боится потерять, ведь у него больше никого не осталось, и, кроме того, смертельно опасается, что какой-нибудь неосторожный поступок дочери пробудит к жизни старые слухи и сплетни о поведении матери.
Мередит не особенно понравилось последнее замечание Паркера, но она хотела понять отца и провела пять недель, пытаясь объясниться с ним. Потерпев неудачу, девушка начала спорить, горячиться и вчера дело дошло до настоящего сражения, первого в их жизни. Из Северозападного университета пришел счет за обучение, и Мередит отнесла его в кабинет к отцу, спокойно и тихо объявив:
– Я не собираюсь в Мэривилль. Поступлю в Северо-западный и получу диплом, который действительно чего-то стоит.
Она вручила отцу счет, но он отбросил тонкий листок бумаги и посмотрел на дочь с таким выражением, от которого желудок свело судорогой.
– Неужели? – процедил он язвительно. – И каким же образом ты собираешься платить за обучение? Я уже сказал, что не дам ни гроша, и до тридцати лет ты не имеешь права ни цента тронуть из наследства. Теперь уже слишком поздно пытаться получить стипендию, и банк не даст тебе кредита, так что можешь позабыть о своих дурацких идеях. Будешь жить дома и учиться в Мэривилле. Ты поняла меня, Мередит?
Годами подавляемая неприязнь наконец вырвалась наружу:
– Ты совершенно нелогичен! Почему не можешь рассуждать спокойно? Пойми же и меня! – вскричала она.
Филип намеренно медленно встал, резанув дочь разъяренно-презрительным взглядом.
– Я прекрасно понял. Понял, что существуют вещи, которыми ты хочешь заняться, люди, с кем ты желаешь встречаться, хотя великолепно сознаешь, что я не одобряю всего этого. Именно потому и желаешь отправиться в другой город, учиться в большом университете и жить в кемпусе! Что больше всего привлекает тебя, Мередит? Возможность жить в общежитиях, где полно парней, так и норовящих забраться в твою постель? Или…
– Ты просто болен! Обезумел!
– А ты – точная копия матери! У тебя есть все самое лучшее, а ты только и ждешь возможности завалиться в постель со всякой швалью…
– Будь ты проклят! – взорвалась Мередит, потрясенная силой собственной неудержимой ярости. – Я никогда не прощу тебе это! Никогда!
Повернувшись, она устремилась к двери.
За спиной раздался громовой голос:
– Куда это ты бежишь, черт побери?!
– Ухожу! – бросила она, не оборачиваясь. – И запомни, к полуночи я не вернусь! Хватит с меня запретов!
– Немедленно вернись! – завопил он. Но Мередит, не обращая на него внимания, пересекла холл и вышла на улицу. Ее ярость лишь усиливалась, пока она садилась в белый «порше», подаренный отцом к шестнадцатилетию. Отец окончательно спятил! Просто сошел с ума!
Мередит провела вечер с Лайзой и намеренно оставалась у нее до трех ночи. Отец ожидал ее в фойе, меряя пол широкими шагами. Он ревел, говорил гадости, сыпал ругательствами, и хотя у Мередит разрывалось сердце, она не позволила унизить себя и испугаться его гнева. Девушка выдержала словесную атаку, и с каждым жестоким словом решимость противостоять отцу лишь усиливалась.
Защищенный от незваных гостей и зевак высоким железным забором и охранником на входе, загородный клуб «Гленмур» располагался на десятках акрах изумрудных газонов, засаженных цветущими кустами и цветочными клумбами. Длинная извилистая подъездная дорожка, освещенная изящными фонарями, обсаженная величественными дубами и кленами, вела к парадной двери клуба и снова сворачивала у шоссе. Сам клуб, трехэтажное здание неопределенного стиля из белого кирпича, с толстыми колоннами, украшавшими широкий фасад, был окружен двумя полями для гольфа и многочисленными теннисными кортами. С обратной стороны стеклянные двери вели на живописные террасы, уставленные столиками под зонтиками и деревьями в горшках. Каменные ступеньки спускались с самой низкой террасы к двум бассейнам олимпийского размера. Сегодня, однако, бассейны были закрыты для купающихся, но на шезлонгах оставили мягкие ярко-желтые подушки для тех, кто хотел бы смотреть фейерверк полулежа или отдохнуть между танцами, когда оркестр выйдет играть на улицу.
Сумерки начали сгущаться, когда Мередит въехала в ворота, где служители помогали гостям выйти из машин. Она подкатила к переполненной автостоянке и поставила машину между сверкающим новым «роллс-ройсом», принадлежавшим богатому владельцу текстильной фабрики, и восьмилетней давности «шевроле», хозяин которого был куда более богатым финансистом.
Обычно полутьма всегда поднимала настроение Мередит, но сегодня, выйдя из машины, она по-прежнему была раздражена и расстроена, мысли блуждали где-то далеко. Кроме одежды, ей нечего продать, чтобы заплатить за учебу. Машина куплена на имя отца, и наследство под его контролем. На счете в банке у Мередит было ровно семьсот долларов и ни цента больше. Мучительно пытаясь найти решение, она медленно направилась к парадному входу клуба.
В такие вечера, как этот, охранники клуба и телохранители выполняли еще обязанности служителей автостоянки. Один из них поспешил взбежать на крыльцо, чтобы распахнуть перед ней дверь.
– Добрый вечер, мисс Бенкрофт, – поздоровался он, блеснув неотразимой улыбкой. Мускулистый, красивый, хорошо сложенный студент из университета штата Иллинойс, он подрабатывал здесь летом. Мередит знала это, потому что молодой человек сам рассказал обо всем, когда она пыталась загорать здесь на прошлой неделе.
– Привет, Крис, – рассеянно бросила она.
Кроме праздника Четвертого июля, Дня независимости, отмечалось также основание «Гленмура», и в клубе то и дело слышались веселый смех и разговоры, а члены клуба с коктейлями в руках, одетые в смокинги и вечерние платья, обязательные наряды для двойного праздника, переходили из комнаты в комнату. Интерьер «Гленмура» был куда менее впечатляющим и элегантным, чем в других, более новых клубах в окрестностях Чикаго. Восточные ковры, покрывавшие натертые деревянные полы, выцвели, а прочная старинная мебель создавала атмосферу скорее пуританского, несколько скучноватого довольства и покоя, чем роскоши и блеска. В этом «Гленмур» был похож на большинство первоклассных загородных клубов страны.
Старый и чрезвычайно эксклюзивный, он гордился тем, что престиж и недоступность, вызывавшие горячее стремление попасть в него, зависели не от мебели или удобств, а от статуса членов. Одно лишь богатство не могло стать гарантией столь желанного членства в клубе, если только не было подкреплено определенным положением в высших слоях чикагского общества. В тех редких случаях, когда кандидат удовлетворял этим двум требованиям, от него все же требовалось получить единодушное одобрение всех четырнадцати членов приемного комитета «Гленмура», прежде чем подать заявление о приеме. Эти строгие правила позволили за последние несколько лет положить конец притязаниям нескольких внезапно разбогатевших предпринимателей, бесчисленных врачей, игроков бейсбольных команд, десятка конгрессменов и члена Верховного суда штата.
На Мередит, однако, не производили впечатления ни замкнутость клуба, ни его члены. Они были просто знакомыми лицами, многих она хорошо знала, других встречала лишь мельком. Шагая по коридору, она механически улыбалась знакомым, заглядывая в различные комнаты в поисках людей, с которыми обещала встретиться. Одна из столовых была на этот вечер превращена в казино, в двух остальных устроили роскошный буфет. Везде толпились люди. Ниже, на первом этаже, в главном банкетном зале, настраивал инструменты оркестр, и, судя по страшному шуму, доносившемуся оттуда, Мередит предположила, что и там полно народа.
Проходя мимо карточной комнаты, она осторожно заглянула туда. Отец был заядлым игроком, как, впрочем, и большинство собравшихся в этой комнате, но ни его, ни компании Джона здесь не было. Мередит обошла весь этаж и наконец решила заглянуть в главный салон.
Несмотря на огромные размеры салона, обстановка создавала атмосферу уюта. Вокруг низких столов расставлены мягкие кресла и диваны, а свет медных бра был приглушен, и мягкое сияние переливалось на панелях старого дуба. Обычно высокие стеклянные двери в глубине салона были закрыты тяжелыми бархатными шторами, но сегодня их распахнули, чтобы гости могли выйти на узкую веранду, где тихо наигрывал оркестр. Стойка бара шла слева, по всей длине комнаты, и бармены суетились, обслуживая гостей. Сегодня здесь тоже было полно народа, и Мередит уже хотела повернуться и направиться к ведущей наверх лестнице, но в этот момент заметила Шелли Филмор и Ли Эккермен, которые сегодня звонили и напоминали, что ждут ее вечером. Девушки стояли в дальнем конце бара, вместе с несколькими приятелями Джонатана и немолодой парой, в которой Мередит, хотя и с некоторым опозданием, узнала мистера и миссис Рассел Соммерс, – дядю и тетку Джонатана. Мередит подошла к ним и мгновенно застыла при виде отца, стоявшего слева в обществе каких-то людей.
– Мередит! – воскликнула миссис Соммерс, когда девушка поздоровалась со всеми. – Мне ужасно нравится твое платье. Где ты его раздобыла?
Мередит пришлось оглядеть себя, чтобы вспомнить, что на ней надето.
– Купила в «Бенкрофт».
– Где же еще? – поддразнила Ли.
Мистер и миссис Соммерс отвернулись, чтобы поговорить с другими гостями, а Мередит не спускала глаз с отца, надеясь, что сегодня у того хватит здравого смысла держаться от нее подальше. Несколько мгновений она не шевелилась, чувствуя, как его присутствие совершенно выводит ее из себя, но тут до девушки внезапно дошло, что даже этот вечер отец ухитрился испортить! Мередит тут же рассерженно решила показать ему, что у него ничего не выйдет и, следовательно, она еще окончательно не побеждена.
Девушка громко заказала коктейль с шампанским, ослепительно улыбнулась Дугу Шелфону, блестяще притворяясь, что зачарованно прислушивается к каждому его слову.
На улице в это время сгустились сумерки, в комнатах голоса становились все громче, в прямой пропорции с количеством поглощаемого спиртного, а Мередит, рассеянно пригубив вторую порцию коктейля, размышляла, не стоит ли поискать работу и поставить отца перед свершившимся фактом как перед очередным доказательством решимости поступить в хороший колледж. Случайно взглянув в зеркало за стойкой бара, Мередит встретилась со взглядом отца, смотревшего на нее с холодным неудовольствием. Интересно, что он не одобряет на этот раз? Платье без бретелек или скорее всего внимание, которое уделяет ей Дуг Шелфон. Вряд ли дело в бокале с шампанским, который она держит в руке. С самого раннего детства от Мередит требовалось говорить и вести себя как взрослой, в двенадцать лет отец разрешил ей оставаться за столом, когда к ужину приглашались гости. К тому времени, когда девушке исполнилось шестнадцать, она уже давно выполняла роль хозяйки дома и пила вино, хотя, конечно, совсем немного.
Стоявшая рядом Шелли Филмор напомнила, что пора идти в столовую, иначе они рискуют потерять заранее зарезервированный столик, и Мередит, мысленно встряхнувшись, повторила свою клятву хорошенько повеселиться сегодня.
– Джонатан сказал, что присоединится к нам за ужином, – добавила Шелли. – Кто-нибудь видел его?
Она вытянула шею, рассматривая быстро редеющую толпу: многие из собравшихся тоже вспомнили об ужине.
– Господи, – выдохнула она, уставясь на распахнутые двери. – Кто это?! Фантастика! Совершенно великолепен!
Неуместно-восторженное замечание, прозвучавшее гораздо громче, чем рассчитывала Шелли, вызвало некоторый интерес среди гостей, и сразу несколько голов повернулось в ту сторону.
– О ком ты говоришь? – удивилась Ли, пытаясь понять, в чем дело.
Мередит, стоявшая лицом к выходу, подняла глаза и сразу поняла, кто был причиной этого благоговейного и одновременно алчного выражения, ясно читавшегося на лице Шелли. На пороге, небрежно сунув правую руку в карман брюк, стоял мужчина, настоящий гигант, ростом не менее шести футов двух дюймов, с волосами почти такими же темными, как смокинг, облегавший словно вторая кожа широкие плечи. На бронзовом от загара лице резким контрастом выделялись светлые глаза, и, пока он не двигался с места, лениво изучая элегантно одетых гостей «Гленмура», Мередит не переставала удивляться, почему Шелли назвала его «великолепным». Черты его лица были словно высечены из гранита неизвестным скульптором, задавшимся целью изобразить не мужскую красоту, а грубую силу и примитивную, почти первобытную, энергию… Квадратный подбородок, прямой нос – олицетворение стальной решимости и неукротимого характера.
Мередит он показался гордым, высокомерным и упорным. Ее никогда не привлекали подобные мужчины, стремившиеся навязать всем и каждому свою волю.
– Взгляните на эти плечи, – продолжала восторгаться Шелли. – На лицо! Вот это, Дуглас, и есть настоящая сексапильность в чистом виде!
Дуглас пригляделся к незнакомцу и, улыбаясь, пожал плечами:
– На меня он не производит столь сильного впечатления. – И, обернувшись к соседу, спросил: – Ну а ты, Рик? Он тебя возбуждает?
– Не узнаю, пока не увижу его ноги, – пошутил Рик. – Обожаю хорошенькие ножки, поэтому меня скорее заводит Мередит!
В этот момент в дверях появился Джонатан, уже немного нетвердо державшийся на ногах, и, обняв незнакомца за плечи, оглядел комнату. Мередит заметила торжествующую ухмылку, адресованную приятелям, и немедленно поняла, что он уже полупьян, однако была полностью сбита с толку оглушительным хохотом Ли и Шелли.
– О нет, – простонала Ли, в комическом ужасе переводя взгляд с Шелли на Мередит. – Только не говорите, что этот великолепный образец мужчины и есть тот рабочий, кого нанял Джонатан!
Дуг, в свою очередь, взорвался смехом, заглушив слова Ли, и Мередит наклонилась ближе к приятельнице:
– Прости… я не расслышала.
Быстрым шепотом, торопясь договорить, прежде чем подойдут мужчины, Ли объяснила:
– Это тот плавильщик из Индианы, о котором говорил Джонатан! Отец заставил его нанять парня для работы на буровой вышке в Венесуэле.
Не понимая причин столь внезапного веселья, Мередит недоумевающе спросила:
– Но зачем было приводить его сюда?
– Это шутка, Мередит! Джон сердит на отца, потому что тот вынудил его взять на работу этого парня, да еще и ставит в пример сыну! Джон привел этого типа сюда, чтобы насолить отцу, ну знаешь, заставить их встретиться неофициально, в обществе. Но самое смешное в том, что тетя Джонатана сказала, будто его родители в последнюю минуту решили не ехать на бал, а провести вместо этого уик-энд в загородном доме.
Слишком громкое, хотя и невнятное приветствие Джонатана заставило всех стоявших рядом, в том числе и отца Мередит, обернуться и с негодованием взглянуть на молодого человека.
– Привет всем! – заорал он, широко разводя руки. – Как поживаете, тетя Гарриет и дядя Рассел? – И, уверившись, что наконец привлек всеобщее внимание, объявил: – Познакомьтесь с моим приятелем, Мэттом Террелом… то есть Фаррелом!
Он осекся, икнул и широко улыбнулся:
– Тетя Гарриет, дядя Рассел, поздоровайтесь с Мэттом! Новейший пример для подражания, по мнению отца! Он считает, что именно таким я должен стать, когда вырасту!
– Рада видеть вас, – вежливо ответила тетка Джонатана и, отводя ледяной взгляд от пьяного племянника, попыталась сделать над собой усилие и проявить нечто вроде гостеприимства к человеку, которого тот привел с собой. – Откуда вы приехали, мистер Фаррел?
– Индиана, – коротко ответил тот.
– Индианаполис? – нахмурилась Гарриет. – Боюсь, мы не знакомы с Фаррелами из Индианаполиса.
– Я не из Индианаполиса. И убежден, что вы не знаете мою семью.
– Из какого же вы города? – резко вмешался отец Мередит, готовый подвергнуть допросу и устрашить любого мужчину, который близко подойдет к дочери.
Мэтт Фаррел повернулся, и Мередит с тайным восторгом увидела, как он не моргнув глазом сдержал уничтожающий взгляд Филипа:
– Эдмунтон, к югу от Гери.
– И чем вы там занимаетесь? – грубо спросил Филип.
– Работаю на сталелитейном заводе, – хладнокровно бросил Мэтт, ухитряясь при этом выглядеть таким же высокомерно недоступным, как Филип Бенкрофт.
Ответом на это признание послужило всеобщее молчание. Несколько пожилых пар, стоявших в стороне в ожидании тети и дяди Джонатана, неловко переглянулись и поспешили отойти. Миссис Соммерс, очевидно, решила сделать то же самое и как можно скорее.
– Желаю приятно провести время, мистер Фаррел, – сухо процедила она и вместе с мужем направилась в столовую.
Неожиданно все пришло в движение.
– Ну что ж, – жизнерадостно объявила Ли Эккермен, оглядывая членов компании, всех, за исключением Мэтта Фаррела, стоявшего немного в стороне. – Пойдемте ужинать!
Взяв Джона под руку, она повернулась к двери и намеренно громко заметила:
– Я зарезервировала стол на девять человек!
Мередит быстро подсчитала – вместе с Мэттом их было десять. Парализованная отвращением к Джонатану и его друзьям, она не тронулась с места. Отец увидел, что дочь находится почти рядом с Фаррелом, и, шагнув к Мередит, больно сжал ее локоть.
– Избавься от него, да побыстрее! – рявкнул Филип достаточно громко, чтобы Мэтт расслышал, и с разгневанным видом почти вылетел из комнаты. Мередит, проводив его взглядом, посмотрела на Мэтта, не совсем представляя, что будет делать. Мэтт повернулся к высокой стеклянной двери и разглядывал веселящихся людей с отчужденным безразличием человека, знающего, что он нежеланный гость, и намеревался вести себя так, словно предпочитает, чтобы его оставили в покое.
Даже не скажи Мэтт, что работает на заводе, Мередит с первого взгляда поняла бы, что он здесь чужак. Прежде всего смокинг слишком тесно облегал широкие плечи, словно был с чужого плеча, скорее всего взят напрокат. Да и сам Фаррел не разговаривал с врожденной уверенностью члена общества, ожидавшего теплого приема везде, куда бы он ни попал. Более того, в манерах чувствовался отчетливый недостаток воспитания – едва заметная резкость и неловкость, интриговавшие и отталкивающие ее одновременно.
Учитывая все это, было удивительно, что он внезапно напомнил Мередит ее самое. Но так и было. Девушка смотрела на этого такого одинокого человека, делавшего вид, что ему нипочем всеобщее пренебрежение, и видела себя – несчастную, всеми брошенную ученицу школы Святого Стефана, проводившую каждую свободную минуту с книгой на коленях, пытавшуюся притвориться, что ей все равно.
– Мистер Фаррел, – бросила она как могла небрежнее, – не хотите выпить что-нибудь?
Удивленный Мэтт повернулся и, немного поколебавшись, кивнул:
– Скотч с водой, пожалуйста.
Мередит посигналила официанту, немедленно оказавшемуся рядом:
– Джимми, принесите мистеру Фаррелу скотч с водой.
Посмотрев на Фаррела, девушка обнаружила, что тот, недоуменно хмурясь, изучает ее: взгляд блуждал по лицу, груди и талии, потом снова поднялся к глазам, словно он подозревал ее в чем-то и хотел понять, почему Мередит пытается завести с ним знакомство.
– Кто был тот человек, который велел вам избавиться от меня? – резко спросил он.
Ей не хотелось зря волновать его, но пришлось сказать правду:
– Мой отец.
– Примите мое глубочайшее и искреннее сочувствие, – торжественно объявил он, и Мередит разразилась громким смехом, потому что никто до сих пор не смел критиковать ее отца, даже косвенно, и, кроме того, она неожиданно почувствовала, что Мэтт Фаррел был мятежником, как она и сама решила отныне стать. Это невольно делало его родственной душой, и она почему-то сравнила Мэтта с храброй дворняжкой, брошенной злобной рукой в стаю надменных чистопородных собак. Девушка решила спасти его.
– Можно пригласить вас на танец? – улыбнулась она Мэтту как старому другу.
Мэтт с веселым изумлением оглядел ее.
– Что заставляет вас думать, принцесса, будто сталелитейщик из Эдмунтона, штат Индиана, умеет танцевать?
– А вы умеете?
– Думаю, справлюсь.
Это определение оказалось явной недооценкой его возможностей, что и поняла Мередит через несколько минут после того, как они вышли потанцевать на террасу под медленную мелодию, которую играл маленький оркестр. Он действительно танцевал неплохо, хотя несколько скованно и старомодно.
– Ну как я справляюсь?
Читать бесплатно другие книги:
