Рай Куприн Александр

Глава 11

Солнечные лучи пробивались сквозь лобовое стекло и сверкали на золотом обручальном кольце, которое Мэтт вчера надел ей на палец во время простой гражданской церемонии, совершенной местным судьей в присутствии только двух свидетелей – Джули и Патрика. По сравнению с роскошными, богатыми свадьбами в лучших церквах Чикаго ее собственная оказалась короткой и весьма прозаической, чего, правда, нельзя было сказать о медовом месяце, или, вернее говоря, ночи, проведенной в постели Мэтта. Они опять остались вдвоем в доме, и он не давал ей заснуть до рассвета, снова и снова сжимая в объятиях, пытаясь, как Мередит заподозрила, искупить вину за невозможность увезти жену в традиционное свадебное путешествие.

Мередит непрестанно думала об этом, машинально полируя кольцо о подол летнего платьица, позаимствованного у Джули. В постели Мэтт давал, давал и давал и, казалось, не хотел и не просил ничего взамен. Иногда, когда он ласкал ее, Мередит жаждала подарить ему такое же сокрушительное наслаждение, какое получала от него, но без ободрения Мэтта не решалась, боясь показаться слишком назойливой. Ее беспокоило, что он, по-видимому, давал больше, чем получал, но, когда он ложился на нее и глубоко вонзался в податливое тело, Мередит забывала обо всем. Обо всем на свете.

Сегодня утром, пока она еще почти спала, Мэтт поставил поднос с завтраком на тумбочку и уселся на постель. Мередит знала, что до конца жизни не забудет ослепительный блеск белозубой мальчишеской улыбки, когда он нагнулся над ней и прошептал:

– Просыпайся, спящая красавица, и поцелуй лягушку.

Но теперь, глядя на него, она не находила ничего мальчишеского в этой квадратной челюсти и упрямом подбородке… хотя были и другие моменты, когда он смеялся или спал и темные волосы были взъерошены, а выражение лица казалось трогательно-нежным. А ресницы! Только вчера утром она заметила эти густые пушистые ресницы, веерами лежавшие на щеке спящего Мэтта, и едва подавила абсурдный порыв наклониться над ним и подоткнуть одеяло как маленькому.

Мэтт заметил, что она исподтишка изучает его, и пошутил:

– Я что, забыл сегодня утром побриться?

Мередит едва подавила испуганный смешок: настолько его слова не соответствовали ее мыслям.

– По правде говоря, я думала, что ради таких ресниц, как у тебя, любая девушка пойдет на убийство.

– Поосторожнее, – предупредил он, бросив на нее делано-угрюмый взгляд. – В шестом классе я побил парня за то, что он сказал, будто у меня девчоночьи ресницы.

Мередит засмеялась, но, по мере того как они приближались к ее дому и встреча с отцом становилась все неизбежнее, беспечное настроение, которое оба пытались сохранить, менялось на глазах. Через два дня Мэтт улетал в Венесуэлу, так что вместе им осталось быть совсем немного. И хотя Мэтт уступил просьбе Мередит пока ничего не говорить отцу о ее беременности, на самом деле был с самого начала против такого решения.

Мередит тоже это не нравилось. Она терпеть не могла ощущать себя неопытной дурочкой и решила обязательно научиться готовить до того, как придется отправиться в Южную Америку. За последние несколько дней идея стать настоящей женой, иметь мужа и собственный дом становилась с каждым часом все привлекательнее, несмотря на обескураживающие рассказы Мэтта о том, каким, по всей вероятности, убогим может оказаться их жилище.

– Ну вот, приехали, – вздохнула Мередит, когда машина свернула на усыпанную щебнем дорожку. – Дом, милый дом.

– Если отец любит тебя так сильно, как ты считаешь, – со спокойной уверенностью сказал Мэтт, помогая ей выйти из машины, – он сделает все возможное, чтобы примириться с твоим браком, после того, конечно, как немного очнется от потрясения.

Мередит надеялась, что он прав, потому что в противном случае до отъезда к мужу пришлось бы жить на ферме, а этого ей совсем не хотелось, особенно потому, что Патрик Фаррел явно недолюбливал невестку.

– Ну вот, начинается, – пробормотала она, глубоко вздохнув, когда они поднимались по ступенькам крыльца. Поскольку Мередит утром позвонила Альберту и попросила предупредить отца, что приедет днем, можно было предположить, что он уже ждет.

Она оказалась права. Не успела Мередит открыть дверь, как отец выскочил из гостиной. Выглядел он так, словно не спал и не ел неделю.

– Где ты была, черт возьми? – загремел он, казалось, готовый вот-вот наброситься на дочь. Не замечая Мэтта, стоявшего в нескольких шагах за ее спиной, он продолжал бушевать: – Ты что, пытаешься окончательно свести меня с ума, Мередит?

– Успокойся на минуту, и я все объясню, – попросила Мередит, показывая на Мэтта.

Только сейчас Филип увидел спутника Мередит:

– Сукин сын!

– Это не то, о чем ты думаешь, – вскрикнула Мередит. – Мы женаты!

– Что?!

– Женаты, – повторил Мэтт спокойным, неумолимым голосом.

Филип в мгновение ока угадал, почему дочь так поспешно вышла замуж за человека, которого едва знала. Она беременна!

– Иисусе! – взорвался он.

Потрясенное жалкое лицо, тоскливый гнев в голосе ранили Мередит больше, чем все, что он смог бы сказать и сделать. Она посчитала, что на этом самое худшее кончилось, но оказалось, что это было всего лишь началом. Потрясение и скорбь быстро сменились бешеной яростью. Повернувшись, Филип приказал обоим немедленно идти в кабинет и захлопнул дверь с грохотом, потрясшим стены.

Полностью игнорируя Мередит, он метался по кабинету, словно разъяренная пантера, и в каждом взгляде, брошенном на Мэтта, сверкала злобная ненависть. Время тянулось бесконечно, пока он кричал на новоявленного зятя, обвиняя его во всех грехах, от насилия до разбойного нападения, и бесился все больше, потому что в ответ на все тирады Мэтт лишь плотнее сжимал губы, бесстрастно, спокойно, так что со стороны казалось, будто он замкнулся в угрюмом равнодушии.

Дрожа от нервного возбуждения, умирающая от стыда, Мередит сидела рядом с мужем на том диване, где они впервые любили друг друга. Она была невыносимо расстроена и измучена и даже не поняла сначала, что отец не столько обозлен ее беременностью, сколько тем, что она имела глупость выйти замуж за жадного охотника за приданым, «амбициозного дегенерата из низших слоев». Наконец, исчерпав слова, Филип бросился в кресло и замер в зловещем молчании, не сводя глаз с Мэтта, постукивая концом ножа для разрезания писем, лежавшего на письменном столе.

Чувствуя, как саднит горло от непрошеных слез, Мередит поняла, как ошибался Мэтт. Отец никогда не поймет и не примет ее брака. Он просто выкинет ее из жизни, совсем как в свое время мать, и несмотря на все их противоречия и споры в последнее время, Мередит была совершенно убита. Мэтт оставался почти незнакомцем, а вскоре она лишится и отца, единственного родного человека. Нет смысла пытаться объяснять или защищать Мэтта, потому что каждый раз, когда она прерывала очередную гневную тираду, отец либо не обращал на нее внимания, либо злился еще больше.

Встав, Мередит с достоинством, на которое только была способна, объявила:

– Я собиралась пожить здесь до отъезда в Южную Америку, но это, очевидно, невозможно. Сейчас поднимусь наверх, захвачу несколько платьев, и мы уедем.

Она повернулась к Мэтту, чтобы попросить его подождать около машины, но отец перебил ее напряженным звенящим голосом:

– Это твой дом, Мередит, и принадлежит тебе. Нам с Фаррелом необходимо поговорить наедине.

Мередит это не понравилось, но Мэтт коротким кивком попросил ее уйти.

Когда за ней закрылась дверь, Мэтт ожидал очередного взрыва, но Бенкрофт, кажется, сумел совладать с собой. Он сидел за столом, сцепив руки, разглядывая Мэтта несколько долгих томительных минут, по-видимому, решая, как лучше втолковать зятю то, что собирался сказать. Бешенство и крики ни к чему не привели, так что теперь Филип, вероятно, попробует добиться своего другими методами. Однако Мэтт не ожидал, что Бенкрофт сумеет найти его единственное уязвимое место – в том, что касалось Мередит: сознание собственной вины. Кроме того, Мэтт не представлял, что Бенкрофт с такой убийственной точностью выберет слова.

– Мои поздравления, Фаррел, – с горечью бросил он, саркастически ухмыляясь. – Соблазнили и наградили ребенком невинную восемнадцатилетнюю девчонку, у которой вся жизнь впереди – она могла бы получить образование в колледже, путешествовать по всему миру и иметь все самое лучшее. – И, пронзив Мэтта пренебрежительным взглядом, добавил: – Знаете ли вы, почему у нас существуют клубы, подобные «Гленмуру»? – Мэтт продолжал молчать, и Филип ответил за него: – Затем, чтобы оградить наши семьи и дочерей от таких втируш-подонков, как вы.

Бенкрофт, казалось, почувствовал, что больно ранил Мэтта, и с инстинктом вампира продолжал высасывать кровь.

– Мередит восемнадцать, а вы украли ее юность – она еще не готова быть женой и матерью. А теперь еще и пожелали тащить ее в какую-то Богом забытую глушь и заставить жить в рабочем поселке, как жалкой оборванке. Я бывал в Венесуэле, хорошо знаком с Бредли Соммерсом и прекрасно знаю, где он собирается производить бурение, что это за места и каково там приходится людям. Придется прорубать мачете тропы в джунглях, чтобы добраться от поселка, считающегося в тех местах оплотом цивилизации, до буровой. После каждого нового дождя дорожки исчезают. Все припасы доставляются вертолетами – ни телефонов, ни кондиционеров, никаких удобств! И в эту влажную адскую дыру вы собираетесь везти мою дочь?

Подписывая контракт, Мэтт уже знал: сто пятьдесят тысяч долларов премии легко не достанутся, компания наверняка выплачивает компенсацию за некоторые лишения, но был уверен, что сумеет сделать для Мередит все необходимое. Несмотря на отвращение к Филипу Бенкрофту, Мэтт понимал, что тот имеет право беспокоиться за дочь. Впервые с той минуты, как Мэтт переступил порог кабинета, он решил заговорить.

– В шестидесяти милях есть большая деревня, – хладнокровно сообщил он.

– Бред! Шестьдесят миль – это восемь часов на джипе, если, конечно, тропа, которую вы прорубили, еще не успела зарасти. Или намереваетесь заточить мою дочь в деревне на полтора года? А когда собираетесь навещать? Насколько я понимаю, там приняты двенадцатичасовые смены.

– На буровой построены коттеджи, – возразил Мэтт, хотя подозревал, что вопреки уверениям Соммерса они вряд ли пригодны для не привыкшей к трудностям молодой женщины. Кроме того, Бенкрофт был прав: там и сильному мужчине трудно выжить. Оставалось надеяться лишь на то, что Мередит понравится Венесуэла и что она посчитает свое пребывание там чем-то вроде приключения.

– Да, прекрасное будущее вы ей предлагаете, – с уничтожающим презрением фыркнул Бенкрофт. – Хижина на буровой или лачуга в заброшенной деревне, на краю света. – И, проворачивая словесный нож в ране, продолжал: – У вас толстая шкура, Фаррел, должен признать. Вынесли все, что я тут наговорил, не моргнув глазом. Но есть ли у вас совесть? Продали свои мечты моей дочери в обмен на всю ее жизнь. Так вот, у нее тоже были мечты, подонок вы этакий! Мередит хотела поступить в колледж, с детства любила одного человека… сына банкира, кто мог бы подарить ей весь мир. Она не знала, что мне об этом известно. А вам говорила что-нибудь?

Мэтт стиснул зубы, но ничего не ответил.

– Скажите, где она взяла то, что на ней надето? Подумать только, пробыла с вами всего несколько дней и уже выглядит как домохозяйка из рабочего поселка! Так вот, – деловито продолжал он, – это приводит нас к следующему вопросу, который, как я уверен, жизненно важен для вас, – деньги. Вы ни цента не увидите из денег Мередит. Я достаточно ясно выразился? – Он нетерпеливо наклонился вперед: – Вы уже украли у нее юность и мечты, но денег не сможете украсть. По завещанию отца я остаюсь ее попечителем еще на двенадцать лет, и если она к тому времени все еще не разведется с вами, постараюсь вложить каждый цент в вещи, которые она не сможет ни продать, ни обменять в течение еще двадцати пяти лет. – И, не обращая внимания на ледяное молчание Мэтта, продолжал: – Если думаете, что я пожалею дочь, увидев, в какой нужде она живет с вами, и начну сорить деньгами, чтобы хоть немного помочь ей, – ошибаетесь! Вы еще плохо знаете меня, Фаррел, и если считаете себя упрямым, я во много раз упрямее и не остановлюсь ни перед чем, только бы освободить Мередит от вас, даже если ей придется ходить босиком и в лохмотьях. Повторяю, я достаточно ясно выразился? – рявкнул он, снова приходя в бешенство при виде бесстрастного лица Мэтта.

– Абсолютно, – процедил Мэтт. – А теперь позвольте мне напомнить вам кое о чем. У нас будет ребенок. Мередит уже беременна, поэтому почти все сказанное вами практически не имеет значения.

– Она хотела учиться в колледже, – возразил Филип. – И все знали это. Я отошлю ее отсюда, и она сможет спокойно родить. Кроме того, еще есть время предпринять кое-какие меры…

Глаза Мэтта яростно сверкнули.

– С моим ребенком ничего не должно случиться, – предостерег он тихо, но разъяренно.

– Прекрасно. Если хотите, сможете забрать его.

В хаосе последних дней никто из них не подумал о такой возможности. Правда, в этом не было особой необходимости. И Мэтт с гораздо большей долей убедительности, чем чувствовал на самом деле, ответил:

– Это просто вздор! Мередит хочет остаться со мной.

– Ну конечно, – вскинулся Филип. – Секс для нее – совершенно новое впечатление. – И, бросив на Мэтта понимающий брезгливый взгляд, добавил: – Но не для вас, верно?

Они словно заправские дуэлянты обменивались вместо ударов словами, причем у Филипа рапира была острее, а Мэтт лишь оборонялся.

– Когда вы уедете и секс потеряет свою привлекательность, Мередит начнет мыслить более ясно, – с абсолютной убежденностью провозгласил Бенкрофт. – И захочет осуществить свои мечты, не ваши: посещать колледж, встречаться с друзьями… Поэтому прошу, уступите мне, и я готов заплатить любую сумму. Если она похожа на мать, значит, беременность не будет заметна до шести месяцев, и у нее еще будет время передумать. Пожалуйста, уговорите ее, чтобы она держала этот омерзительный брак и беременность в секрете…

Не желая показать Филипу, что он победил, Мэтт коротко ответил:

– Она уже решила сделать это и пока не сможет приехать ко мне, в Венесуэлу.

И при виде радости, осветившей лицо Бенкрофта, стиснул зубы.

– Прекрасно, если никто не узнает о том, что вы женаты, значит, можно будет спокойно получить развод, без лишних сплетен. Вот что я предлагаю, Фаррел: в обмен на то, что вы освободите Мередит от своего присутствия, я вложу значительную сумму денег в любое сумасбродное предприятие, которое вы намереваетесь затеять, вернувшись из Южной Америки.

Мэтт холодно наблюдал, как Филип достает из стола чековую книжку. Из чистого злорадства он остался сидеть на месте и наблюдал, как Бенкрофт выписывает чек – пусть потрудится, прежде чем Мэтт откажется от его подачки. Это не такое уж большое возмездие за все пытки, которым он подверг Мэтта.

Бенкрофт закончил писать, отбросил ручку и устремился к Мэтту. Тот медленно встал.

– Через пять минут после того, как вы выйдете из комнаты, я звоню в банк и приказываю заморозить этот чек, – предостерег Филип. – Как только вы убедите Мередит покончить с этой комедией брака, велю выплатить деньги. Это ваша награда – сто пятьдесят тысяч долларов за то, что не захотите уничтожить жизнь восемнадцатилетней девушки. Возьмите!

Но Мэтт не обратил внимания на протянутую руку.

– Возьмите чек, потому что больше вы не увидите ни цента из моих денег.

– Не нужны мне ваши проклятые деньги!

– Предупреждаю вас, Фаррел, – прошипел он, снова потемнев лицом от ярости, – лучше возьмите чек!

– Суньте его себе в… – с ледяным хладнокровием отозвался Мэтт.

Бенкрофт с поразительной силой выбросил вперед кулак, но Мэтт увернулся от удара, схватил противника за запястье, рванул на себя, развернул и заломил руку за спину.

– Слушайте меня, Бенкрофт, – тихо прорычал он. – Через несколько лет у меня будет достаточно денег, чтобы купить и продать вас, но если попытаетесь вмешиваться в нашу жизнь, я убью вас! Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Отпусти меня, сукин сын!

Мэтт отшвырнул его и пошел к выходу. Бенкрофт в мгновение ока успел оправиться и прийти в себя.

– Обедаем в три часа, – рявкнул он. – Предпочитаю, чтобы вы не расстраивали Мередит рассказами о том, что здесь произошло. Как вы верно указали, она беременна.

Мэтт, уже положив ладонь на дверную ручку, обернулся, словно против воли соглашаясь, но Бенкрофт еще не закончил. Как ни удивительно, он словно растратил ярость и теперь был вынужден неохотно признать, что не может разорвать этот союз и все дальнейшие попытки могут вызвать непоправимое отчуждение между ним и Мередит.

– Я не хочу потерять дочь, Фаррел, – мрачно признался он. – Очевидно, мы с вами не выносим друг друга, но хотя бы ради нее нужно попытаться поладить.

Мэтт изучал рассерженное, замкнутое лицо собеседника, но не мог найти никаких признаков двуличия, и кроме того, предложение Бенкрофта действительно было сделано в интересах Мередит. Поэтому Мэтт коротко кивнул, соглашаясь:

– Нужно попытаться.

Филип Бенкрофт посмотрел ему вслед и, подождав, пока закроется дверь, со зловещей улыбкой медленно разорвал чек.

– Фаррел, – презрительно бросил он, – сейчас ты совершил две роковые ошибки: отказался от чека и недооценил своего врага.

Лежа рядом с Мэттом, Мередит уставилась в полог над головой, встревоженная переменами, которые почувствовала в муже с тех пор, как он поговорил с ее отцом. Когда она пыталась расспросить о том, что произошло в библиотеке, Мэтт лишь ответил:

– Пытался уговорить меня убраться из твоей жизни.

И поскольку мужчины вели себя друг с другом неизменно вежливо, Мередит предположила, что они заключили перемирие, и весело спросила:

– И как, ему это удалось?

Мэтт отрицательно покачал головой, и Мередит поверила ему, но сегодня ночью он любил ее с мрачной решимостью, что было совершенно на него не похоже. Он словно хотел выжечь на ней клеймо своим телом или… или прощался…

Она украдкой посмотрела на мужа: тот лежал с широко раскрытыми глазами, стиснув зубы, глубоко задумавшись, но она не могла сказать, сердит ли Мэтт, грустит или просто озабочен. Они знали друг друга всего шесть дней, и сейчас Мередит поняла, как поспешен их брак – ведь она до сих пор не может определить настроения мужа.

– О чем ты думаешь? – резко спросил он.

Удивленная его внезапным желанием поговорить, она честно ответила:

– О том, что мы знаем друг друга всего шесть дней.

Издевательская улыбка скривила красиво очерченные губы, словно он ожидал подобного ответа.

– Превосходная причина отказаться от идеи жить вместе, не так ли?

Неловкое чувство мгновенно перешло в безумную панику, и с неожиданной ясностью Мередит поняла причину столь сильного чувства: она влюблена в Мэтта! Безнадежно влюблена и болезненно уязвима из-за этого.

Надеясь, что выглядит достаточно беззаботно, она перевернулась на живот и приподнялась на руках, не совсем понимая, констатирует ли он факт или пытается угадать ее мысли. Первым порывом было предположить, что он попросту слишком резко выразил собственное мнение, и попытаться спасти свою гордость, согласившись с ним, или отнестись к происходящему с притворным безразличием. Но в таком случае она никогда не узнает наверняка, что творится с Мэттом, и эта неопределенность сводила ее с ума. Кроме того, взрослые люди не делают поспешных выводов, особенно в таком положении, когда на карту поставлено слишком много.

Мередит решила последовать второму порыву и обнаружить, что имел в виду Мэтт. Старательно избегая его взгляда, она нарисовала пальцем кружок на подушке и, собравшись с мужеством, пробормотала:

– Ты спрашиваешь о моем мнении или высказываешь свое?

– Я спрашивал, именно об этом ты думаешь?

Мередит, ослабев от облегчения, улыбнулась и, покачав головой, объяснила:

– Нет, я думала, что сегодня мне очень трудно понять тебя, потому что мы так недолго знаем друг друга.

И когда Мэтт ничего не ответил, присмотрелась к нему и заметила, что он по-прежнему мрачен и угрюм.

– Теперь твоя очередь, – объявила она с нервной решительной улыбкой. – О чем думал ты?

Его молчание и без того лишало Мередит присутствия духа, но от его слов она похолодела.

– Я думал, что причина, по которой мы поженились, – твое желание узаконить ребенка и твой страх признаться отцу в беременности. Ребенок родится в законном браке. Твой отец уже все знает. Вместо того чтобы пытаться склеить наш брак, не проще ли принять другое решение, то, о котором мы раньше не подумали? Я могу забрать малыша и вырастить его.

Стремление Мередит вести себя спокойно, как подобает взрослой замужней женщине, мгновенно улетучилось, и она немедленно сделала свои выводы:

– Это избавит тебя от бремени нелюбимой и нежеланной жены, не так ли?

– Я предложил взять ребенка по другой причине.

– Неужели? – презрительно бросила она.

– Клянусь.

Он коснулся ее руки, нежно скользнув ладонью по обнаженной коже. И тут Мередит взорвалась.

– Попробуй только притронуться ко мне! – прошипела она, отдергивая руку. – Конечно, я молода, но все-таки имею право знать, что происходит, и не желаю, чтобы меня использовали всю ночь, словно… словно безмозглую куклу! Если хочешь покончить с этим браком, так и скажи!

Он был почти так же выведен из себя, как и она:

– Черт возьми, не пытаюсь я ни от кого избавиться! Меня мучит совесть, Мередит, как ты не понимаешь?! Совесть – не трусость! Ты забеременела и в панике прибежала ко мне, а я в довершение ко всему уговорил тебя выйти замуж. Как изысканно выразился твой отец, – добавил он с горьким самоуничижением, – я украл твою юность. Похитил твои мечты и заменил их своими.

Вне себя от радости оттого, что Мэтта мучит раскаяние, а не сожаление, Мередит облегченно перевела дыхание и хотела сказать что-то, но он был полон решимости доказать, что поистине виноват во всем и что ее молодость действительно погублена.

– Ты сказала, что не хочешь жить на ферме, пока меня не будет, – продолжал он. – Неужели не понимаешь, что ферма куда лучше того места, куда ты собираешься? Или в каком-то детском заблуждении предполагаешь, что будешь жить в Венесуэле и после возвращения оттуда, как жила до сих пор? Потому что в этом случае тебя ждет неприятное потрясение. Даже если все пойдет так, как я предполагаю, пройдет много лет, прежде чем я смогу дать тебе все, к чему ты привыкла. Черт возьми, да я, возможно, никогда не смогу позволить себе купить подобный дом…

– Подобный дом?! – перебила Мередит, уставясь на мужа в шутливом ужасе, но тут же уткнулась лицом в подушку и залилась смехом.

– Не вижу ничего забавного! – с сердитым недоумением воскликнул Мэтт.

– Зато я вижу! – выпалила Мередит, продолжая хохотать. – Э-это ужасный дом! Холодный и неуютный, и я никогда его не любила.

Когда Мэтт не ответил, Мередит, немного придя в себя, приподнялась, откинула волосы и лукаво взглянула в его непроницаемое лицо.

– Хочешь знать кое-что еще? – заговорщически спросила она, не переставая думать о его признании насчет украденной юности.

Исполненный решимости заставить Мередит понять, какую жертву она приносит, Мэтт подавил настойчивое желание провести ладонью по сверкающей массе золотистых волос, рассыпавшихся по ее спине, но не смог удержать ответную улыбку.

– Что именно? – нежно шепнул он.

Плечи Мередит затряслись от нового приступа веселья.

– Терпеть не могла и свою молодость!

Она надеялась на благосклонный ответ на столь дерзкое заявление и получила его. Мэтт завладел ее губами в безжалостном поцелуе, лишившем ее способности дышать и думать. Пока она пыталась прийти в себя, Мэтт резко сказал:

– Обещай мне одну вещь, Мередит! Если передумаешь возвращаться ко мне, обещай не избавляться от ребенка. Никаких абортов. Я смогу сам его вырастить.

– Не собираюсь я передумывать…

– Обещай, что не избавишься от ребенка.

Поняв, что спорить бессмысленно, Мередит кивнула, глядя в эти недобрые серые глаза.

– Обещаю, – мягко улыбнулась она.

Наградой за это обещание был еще час безумной страсти, но на этот раз ее любил человек, которого она понимала.

Стоя на подъездной аллее, Мередит в третий раз за утро поцеловала на прощание Мэтта. День начался не очень хорошо. За завтраком отец спросил, знает ли кто-нибудь еще о ее замужестве, и это напомнило Мередит о том, что на прошлой неделе, когда в доме Мэтта никто не брал трубку, она позвонила Джонатану Соммерсу и из гордости насочиняла, будто нашла на сиденье машины кредитную карточку Мэтта, после того как подвозила его домой из «Гленмура», и теперь не знает, куда ее послать.

Джонатан объяснил, что Мэтт еще не успел уехать из Эдмунтона, но теперь, по мнению отца, идея объявить о свадьбе всего через несколько дней после этого звонка казалась поистине смехотворной. Он предложил, чтобы Мередит отправилась в Венесуэлу, и пусть окружающие считают, что они поженились там. Мередит понимала правоту отца, но не умела лгать и злилась на себя за то, что по собственной вине оказалась в подобном положении.

Но теперь отъезд Мэтта висел над головой темной тучей.

– Я позвоню тебе из аэропорта, – пообещал он. – А как только доберусь до Венесуэлы и огляжусь, немедленно сообщу тебе, только не сам. У нас радиосвязь с главной станцией, и там есть телефон. Слышимость наверняка не очень хорошая, и к нему никого не допускают, разве что в случае крайней необходимости. Попробую убедить их, что сообщение о моем благополучном прибытии в Венесуэлу и есть самый непредвиденный случай. Однако второй раз мне такое вряд ли удастся.

– Напиши мне, – попросила она, пытаясь улыбнуться.

– Обязательно. Однако почта тоже работает из рук вон, так что не удивляйся, если месяцами не будет ничего приходить, а потом получишь сразу целую пачку.

Мередит долго стояла на аллее, глядя ему вслед, и наконец медленно побрела домой, стараясь думать лишь о том, что через несколько недель они снова будут вместе. Отец, встретивший ее в холле, с жалостью посмотрел на дочь:

– Фаррел из тех людей, которым постоянно требуются новые женщины, новые места, новые приключения. Не стоит на него рассчитывать, иначе он разобьет тебе сердце.

– Немедленно прекрати, – вскинулась Мередит, твердо намереваясь не дать отцу понять, что его слова попали в цель. – Ты ошибаешься. Вот увидишь.

Мэтт, как и обещал, позвонил из аэропорта, и Мередит следующие два дня старалась найти любое занятие по дому, только бы отвлечься от тяжелых мыслей в ожидании звонка из Венесуэлы. Мэтт позвонил на третий день, но Мередит не оказалось дома – она тряслась от страха в приемной гинеколога, потому что боялась выкидыша.