Королева в придачу Вилар Симона

Глава 1

24 декабря 1513 г.

Графство Саффолкшир, Англия

В старом замке Хогли готовились к Рождеству...

Время было полуденное, однако из-за продолжавшегося уже несколько дней снегопада, низких свинцовых туч и снежной круговерти в замке стоял полумрак. Но даже эти ранние потемки не могли повлиять на то праздничное оживление и веселье, какое прямо-таки проникает в кровь и душу в преддверии праздника Светлого Рождества Христова.

В полуподвальном помещении замковой кухни шла подготовка к рождественскому ужину. Воздух был насыщен запахами специй, жаркого, соусов, ароматом пирогов и сладостей. Поварята, кухарки, прислуга, горничные, охранники замка – все находились здесь, всем нашлась работа – одни рубили мясо, другие вращали вертела, гремели кастрюлями и противнями. В помещении замковой кухни шла обычная шумная подготовка к рождественскому ужину. Кто-то ругался на клубы дыма, то и дело врывавшиеся под вытяжки очагов из-за непогоды, трещали сковороды, кричала гусыня, которой кухарка неловко свернула голову.

По кухне с деловым видом сновала пожилая дама в черном траурном платье, переднике и накрахмаленном чепце и, бранясь, отдавала приказания. Ей не перечили, ибо леди Гилфорд слыла дамой властной и не терпящей возражений. Худая как жердь, с лицом некрасивым, но не лишенным того обаяния, какое дает сильной личности особый внутренний свет, она постоянно вмешивалась во все дела, приказы её были точны и беспрекословны, как у решительного полководца.

– Хью, добавь дров в камин. Черри, не переперчи соус. Берта, да уйми ты эту гусыню! Голова раскалывается от её криков. Изабел, ты уверена, что точно знаешь, сколько чернослива надо класть в рождественскую кашу? О нет! Святочная каша делается не так. Отойди-ка, милочка. Святочная каша – нечто особенное. Зерна должны быть из самой лучшей первосортной пшеницы, и варить ее надо непременно на молоке, а не на воде. Даже если это вода из источника Святого Эдмунда.

На ходу перекрестившись при упоминании имени самого почитаемого в Саффолкских землях святого, она решительно потеснила робкого вида бледную женщину, и стала сцеживать в котелок желтоватое молоко утренней дойки. Изабел Одли, жена кастеляна замка, робко отступив в сторону, послушно кивала, соглашаясь со всем, что ей выкрикивала, чтобы перекрыть общий гул, властная леди Гилфорд. Но в какой-то момент она отвлеклась, заметив на сходнях лестницы своего мужа, топтавшегося на ступенях и мявшего в руках берет.

– Да ты слушаешь ли, милочка? – окликнула её леди Гилфорд – Я говорю, что теперь надо добавить сахара и специй и дать настояться. Но чтобы к столу её подавали непременно горячей...

– Простите, миледи, – робко прервала её Изабел. – Но пришел Джон и ему надо сказать вам...

– Что, ваш олух сынок так и не появился? Что ж, одному Богу ведомо, куда он мог отправиться в такую метель.

– О нет, миледи. Дело не в Илайдже, а в... Кажется, моего Джона послал доктор Холл. Это касается принцессы.

Леди Гилфорд тут же перестала мешать половником в котле и, вытерев руки о передник, заторопилась к выходу, успев заметить Изабел, что голову с неё снимет, если та что-нибудь испортит и святочная каша будет не такой, как должно.

Джон Одли, кастелян замка Хогли, что-то сказал ей, и дама, решительно потеснив его и подхватив пышные юбки, совсем по-девичьи взбежала по крутым ступеням. Миновав узкий сводчатый коридор, где после жара кухни было пронзительно холодно, она оказалась в главном, зале поместья. Здесь также царила предпраздничная суета – служанки украшали стены остролистом с красными ягодами, окуривали старинное помещение розмарином, пажи вешали на потолочные балки гирлянды плюща. Леди Гилфорд шла быстро, но и здесь успевала давать указания. Лишь выйдя в очередной узкий коридор и заметив солидного полноватого мужчину в темно-синем одеянии лекаря, несколько замедлила шаги. Приближаясь, она машинально постаралась припрятать за отворот чепца выбившуюся прядь. Взгляд её стал мягче, на тонких губах появилась нежная, почти заискивающая улыбка.

– Мистер Джонатан?

Он подошел стремительно, взял её руку в свои и почти по-отечески похлопал, словно не замечая невольного кокетства во взгляде важной матроны.

– Дело, Мег, гораздо хуже, чем я предполагал. Она стоит наверху башни и не желает выходить. Откуда у неё эта уверенность, что брат пришлет за ней непременно сегодня? Мег, голубушка, уж не ты ли подала ей эту идею?

– Сохрани Боже, Джонатан! Я не ведаю, отчего наша Мэри решила, что с неё снята опала, и её августейший брат непременно сообщит ей об этом к Рождеству. Святочный подарок от старшего брата, то бишь! Бедная девочка. Три года в изгнании! Она ведь так истосковалась, понимает, что король Хэл[1] поступает с ней несправедливо, но не хочет в это верить.

Теперь леди Гилфорд не кокетничала, она была взволнована и расстроена, и с охотой согласилась пойти к принцессе, лишь захватив в кладовой подбитый мехом плащ.

Узкая винтовая лестница в башне выстыла от холода. Пламя факела колебалось сквозняком, отбрасывая красноватые тени. Также холодно и уныло было в округлой, башенной комнате, где возле узкого, как бойница, окна с западной стороны стояла худенькая девичья фигура. У леди Гилфорд заныло сердце – такой одинокой и хрупкой показалась ей она. Лишь пышная, золотистого цвета, волна волос, ниспадающая по спине девушки из-под облегающей голову вязаной шапочки, была единственным теплым пятном в сером сумраке каменного покоя. Даже огонь в очаге потух, а от тяжелых серых стен так и веяло холодом.

Женщина накинула на плечи госпожи плащ.

– Мэри... моя высокочтимая леди... девочка моя. Так ведь можно совсем расхвораться, подхватить насморк. Что же тогда будет с нашим хорошеньким носиком?

Носик действительно был очаровательным. Маленький, изящно вылепленный кельтский нос Тюдоров. Леди Гилфорд видела нежную округлость щеки девушки, темный изгиб длинных ресниц. А когда сестра короля, принцесса Мэри Тюдор повернулась, стали видны её огромные темные глаза. Темными они казались в сумраке помещения. На самом деле они были серыми – не прозрачно-серыми, светлыми, а того темно-серого оттенка, какой бывает на камнях гранита, когда их освещает солнце, или в цвете крыла голубки, или в грозовом небе над северным морем.

– Что ты хочешь, Гилфорд? – тихо спросила девушка. – Оставь меня. Я не выйду отсюда, пока не увижу на дороге гонцов от короля.

Три года не было вестей. Три года она жила в изоляции, в глуши и безвестности. И это принцесса королевских кровей, дочь августейших Тюдоров, сестра самого прославленного в христианском мире короля Генриха VIII, невеста эрцгерцога Карла, которую и величать-то полагалось – её высочество принцесса Кастильская, как пышно титуловали её до того, как по указу брата сослали в Саффолк, в провинцию.

Леди Гилфорд хотела сказать ей много теплых хороших слов, но вместо этого лишь строгим тоном произнесла:

– А ну-ка подожмите губы, как добропорядочная леди. Уж и наградил вас Господь губищами. Сущее наказание для девицы благородных кровей.

Принцесса Мэри повиновалась. Губы у неё действительно были пухлые, чувственные, неприличные, как уверяли ее. И она привыкла держать их чуть сжатыми, дабы казались тоньше. Но эта очаровательная ямочка под нижней губой на подбородке все же выдавала их сочную мягкость, почти непристойную для невинной девушки, да ещё принцессы.

Леди Гилфорд отошла, начала ворошить кочергой в камине, выгребая из-под золы ещё тлевшие уголья. Потом раздула их, стала накладывать сверху хворост, а когда он занялся, положила сверху толстые поленья.

– Ну вот, теперь вы не замерзнете. Ишь, что удумала! Простудиться захотела, да ещё в такой день. Вспомните, ваша милость, какой сегодня праздник. Скоро Рождество, родится божественный младенец, и весь мир пребывает в предвкушении этого события. Добрые христиане ликуют, а вы...

– Я хочу умереть, – тихо сказала принцесса. – Обо мне все забыли. И Чарльз Брэндон в том числе...

Если Мэри Тюдор заговорила о своей первой полудетской любви, значит дело совсем плохо. Но Мег Гилфорд сделала вид, что не расслышала последних слов своей подопечной.

– Ну, вот еще! – совсем по-деревенски фыркнула матрона. – Да вы поглядите, Мэри, какая круговерть на дворе. Никакой гонец к нам не пробьется через такие заносы.

Мэри впервые за все время оглянулась.

– Ты думаешь, Гилфорд? Мег, но ведь ты говорила, что на Рождество всегда ясное небо. Чтобы видеть звезды.

Леди Гилфорд прислушалась. Ветер выл и стонал на улице. В окне дребезжали стекла, за которыми то и дело проносились хлопья снега, белые, как призраки. В трубе завывало, разгоревшийся огонь метался, и клубы дыма из-за ветра разлетались по комнате. Послышалось, как затрещала сорванная бурей с крыши плитка черепицы и неслышно упала – вокруг замка намело огромные сугробы.

– Вишь, какое ненастье, – сказала леди Гилфорд. – Зря ты здесь торчишь, девочка. Но к ночи, ко времени Рождественской мессы, непременно распогодится, уверяю тебя. А там и гонцы прибудут.

Она не верила в то, что говорила, но главное – вывести Мэри из её горестного оцепенения, какое нашло на неё с утра. Надо же, а ведь ещё накануне весела была, как птичка.

– Ну так что, Мэри? Так и будешь тут торчать? Мне нужна твоя помощь, Сама-то я не управлюсь по хозяйству.

Мэри впервые улыбнулась. Это ее-то Гилфорд не управится? А потом принцесса сказала, что выпила бы немного эля с булочкой. Ну что ж, это уже победа. У её высочества с утра маковой росинки во рту не было.

Однако покидать свой наблюдательный пункт принцесса отказалась. Леди Гилфорд не настаивала, уйдя целиком в предпраздничные хлопоты. А потом в какой-то момент и сама почувствовала себя усталой и подавленной. Душа болела за подопечную. Носившая ей перекусить Изабел сказала, что принцесса хоть и поела с аппетитом, но от окна не отходит. И что, спрашивается, выглядывает? Кругом лишь снег и сугробы, дороги совсем замело. Но с другой стороны, леди Гилфорд её понимала, и ей сделалось горько. Она отстраненно следила, как слуги устанавливают столешницы на козлах, расстилают белоснежные скатерти. Им и дела нет до переживаний принцессы, они привыкли к постоянным перепадам её настроения. А на подходе Рождество. Все веселы, смеются, охранники шутят со служанками, дети бегают, собаки путаются под ногами. Леди Гилфорд неожиданно все это стало раздражать. Она кричала, бранилась, мечась меж кухней и залом, даже ударила и отчитала одну из нерадивых служанок.

А потом ей на плечи легла широкая теплая рука доктора Джонатана Холла.

– Ты утомилась, дорогая. Иди передохни. Я пригляжу за всем.

Как хорошо, когда на закате жизни подле тебя человек, который заботится о тебе, желает помочь. Леди Гилфорд на миг склонила набок голову, потерлась благодарно щекой о его теплые пальцы. Не беда, если кто-то и заметит. Хогли – замок маленький, здесь все всем известно, и наверняка многие из слуг уже знают, что лекарь принцессы наведывается по ночам в спальню гувернантки миледи. Но так приятно после долгих лет вдовства вновь очутиться в постели с теплым мужским телом, заснуть, положив голову ему на плечо. А то, что он не ровня ей, даме из свиты её высочества, что ниже рангом... Будь они при дворе, она бы этого не допустила. Здесь же... что ж, жизнь в глуши имеет и свои преимущества.

Леди Гилфорд решила отдохнуть часок в своей комнате. Кровать чуть скрипнула, когда пожилая леди удобно устроилась поверх мехового покрывала. Огонь в её комнате поддерживали весь день, и теперь здесь царило тепло в сочетании с тонким запахом сосновых поленьев. Глядя на язычки пламени, женщина задумалась.

Она была приставлена к принцессе, когда той минуло пять лет. Король Генрих VII Тюдор, покойный отец нынешнего монарха, считал, что девочке самое время браться за обучение. Мэри была младшей в семье. Старшими были наследник престола Артур, принцесса Маргарет и принц Генрих. Мэри считали слабым и болезненным ребенком и, когда в штат юной принцессы ввели вдову лорда Гилфорда леди Мег, ей сразу дали понять – её подопечная нуждается в особо деликатном и бережном обращении. Гувернантка же вскоре пришла к выводу, что более избалованного и капризного ребенка ещё свет не видывал. А все эти её загадочные болезни – притворство чистейшей воды. Стоило девочке чего-то захотеть, что ей не дозволялось – и она начинала жаловаться на всякие боли, реветь, падать на пол в истерике. Часто своим плачем она и в самом деле доводила себя до болезненной лихорадки, покрываясь нервной сыпью. Ее венценосные родители тут же шли на всякие уступки – и приступы принцессы тотчас прекращалась. Возможно, Мэри и была слабенькой с детства, но потом своим детским умишком скоро усвоила, как многого может добиться притворством. Леди Гилфорд это поняла не сразу. А потом убедилась, что в этом очаровательном хрупком ребенке пропасть здоровья и лицемерия, и не побоялась все чаще прикладывать к августейшей попке её высочества свою худощавую, но отнюдь не легкую руку. Тогда она еле терпела свою подопечную и всерьез подумывала отказаться от столь хлопотного места. Но потом незаметно получилось, что строгая дама и капризная принцесса научились находить общий язык, а Мэри даже привязалась к зануде гувернантке. И постепенно Гилфорд стала с ней куда мягче, принцесса сделалась послушнее, прекратила симулировать, её обучение пошло в гору, и вскоре леди Гилфорд получила в знак поощрения за успехи принцессы повышение жалованья.

Потом в Англию прибыла испанская принцесса Катерина Арагонская, элегантная, ученая, утонченная, и Мэри заявила, что хочет быть такой же, как эта леди из древнего рода де Тостамара. Катерина приехала, чтобы стать женой наследника трона, принца Артура Уэльского, и в день их свадьбы состоялись торжества, какие скупой Генрих VII редко когда устраивал. Маленькие Маргарет, Генрих и Мэри получили от них истинное удовольствие. Мэри даже позволили принимать участие в танцах, и придворные улыбались, глядя, как крошку-принцессу вел в круг воспитанник короля, восемнадцатилетний Чарльз Брэндон. Одна Мег сурово поджимала губы. Брэндон был известным повесой, о его амурных похождениях ходило немало толков, и гувернантке не нравилось, что ее подопечной позволяют так много времени проводить с этим вертопрахом. Хотя... Мэри ведь еще сущий ребенок, а Брэндон всегда находился на особом положении в королевской семье. Отец Чарльза был одним из соратников Генриха VII в его борьбе за трон, и в решающей Босуортской битве[2] закрыл короля своим телом. Тогда над умирающим другом Генрих Тюдор поклялся позаботиться о его сыне, и Чарльза Брэндона привезли ко двору, где он рос и воспитывался, как член семьи Тюдоров.

Поэтому никто не был шокирован, что красавчик Брэндон так много времени проводит с младшей принцессой. Одна Мег была недовольна. Она замечала, как ее высочество всегда необыкновенно возбуждена, прямо светится, стоит лишь появиться протеже ее отца. А после свадьбы Артура и Катерины и танцев с Чарльзом, она говорила Гилфорд, едва не заикаясь от волнения:

– Ты видела, Мег? Ты видела?.. А когда я вырасту, Брэндон будет первым, кто влюбится в меня. Ведь и я когда-нибудь стану леди, не хуже, чем Катерина Арагонская! Однако участь Катерины Арагонской оказалась отнюдь не завидной. Артур Уэльский умер через полгода после свадьбы, и как поступить с Катериной никто не знал. Оказалось, что её отец – испанский король Фердинанд Арагонский – не выплатил и половины обещанного приданого, а Генрих Тюдор не желал отдавать её назад, пока его не получит. Поэтому овдовевшую Катерину поселили в Лондоне в Дурхем Хаусе, причем с таким ничтожным содержанием, что ей едва удавалось сводить концы с концами. Принцесса Мэри порой навещала ее, а вернувшись, рассказывала «своей Мег», округлив глаза и забавно выпячивая яркие губы:

– Она вынуждена рассчитать всех своих слуг, у неё на стол подают самые простые блюда, камины почти не топят, а подол платья у неё заштопан до неприличия. Ей даже пришлось заложить свои драгоценности, и она не брезгует теми подношениями, какие посылает к её столу герцог Бэкингемский.

Ко двору Катерину не приглашали несколько лет. Лишь когда состоялась заочная помолвка ее племянника, малолетнего Карла Австрийского с Мэри Тюдор, вдовствующую принцессу удосужились позвать. Она прибыла в новом платье, но придворные перешучивались за её спиной, рассказывая друг другу, что принцессе Катерине для обновления гардероба пришлось распродать все свое фамильное серебро. Мэри возмущали эти слухи, ибо она благосклонно относилась к молодой вдове брата, сидела у её ног на маленькой скамеечке, держа руку Катерины в своих ладонях, словно оберегая ее. Ей явно нравилась эта воспитанная немногословная испанка, такая миленькая и с грустными глазами. Но при дворе заметили, что не только Мэри уделяет внимание принцессе. Её брат Генрих, ставший после смерти старшего брата наследником трона, тоже не сводил с Катерины своих эмалево-голубых, выразительных глаз. Ему было четырнадцать лет, он уже стал заглядываться на леди, а при дворе так и роились слухи, что двадцатилетняя Катерина, находящаяся в расцвете красоты, может стать его женой.

Происходило это под Рождество 1508 года. В Англию прибыл посол от Габсбургов с дарами для невесты, среди которых была и бесценная бриллиантовая лилия, гордость испанских сокровищ. Мэри тогда было одиннадцать лет. Ее старшая сестра Маргарет к этому времени уже стала Шотландской королевой, на рынок невест Англия могла выставить лишь Мэри, а интересы королевства требовали союза с Австрией и Испанией. Поэтому и состоялось это обручение одиннадцатилетней принцессы и восьмилетнего эрцгерцога Австрийского, наследного принца испанских владений.

Для себя Мэри из всего этого вынесла лишь одно – отныне ее должны именовать принцессой Кастильской, а для обитания ей положена собственная резиденция – Ванстедский дворец.

– Вот видишь, Мег, кем я стала! – важно заявляла она гувернантке.

И добавляла взволнованно:

– Как думаешь, Чарльз Брэндон теперь обязательно полюбит меня? Ведь он самый красивый парень при дворе, и я просто обожаю его!

Маленькая вертихвостка! Леди Гилфорд не преминула отвесить принцессе Кастильской за это пощечину, а потом гонялась за Мэри с розгой, когда та в ответ укусила ее.

Потом они помирились. Но девочка так и не прекратила общаться с красавцем Брэндоном. Леди Гилфорд вынуждена была это терпеть, ибо даже король не видел ничего дурного в том, что Чарльз то и дело навещает принцессу при её Ванстедском дворе. И леди Гилфорд лишь сурово поджимала губы, когда Брэндон поднимал и кружил Мэри, щекотал её, шутливо боролся, или о чем-то секретничал с ней, запершись в отдельном покое.

Но вскоре Брэндон впал в немилость после своего тайного брака с фрейлиной Анной Браун. Брак был совершен без дозволения короля, и супругов изгнали, более того, объявили их союз недействительным, раз он совершен без монаршего одобрения. А бедняжка Анна Браун была уже беременна...

Леди Гилфорд наблюдала в эти дни за Мэри и поразилась, как не по-детски тяжело перенесла Мэри известие о женитьбе Чарльза.

– А что же ты хотела, девочка моя, – утешала Гилфорд плачущую принцессу. – У тебя жених за морем. А Брэндону, как-никак, уже двадцать три года. Должен же он был рано или поздно жениться.

– Но он ведь не просто женился, – всхлипывала Мэри. – Он любил ее. И любит столь сильно, что даже не побоялся подвергнуться опале.

Действительно, при дворе тогда многие осуждали Брэндона, ответившего воспитавшему его королю таким непослушанием. Придворные успокоились, лишь когда Чарльз пал в ноги Генриху VII, вымолил прощение, пообещав никогда не видеться с Анной Браун. Но все же ходили слухи, что Брэндон нет-нет да навестит брошенную по монаршему повелению женщину. Принцесса же об этом не ведала. Она была счастлива, что Брэндон вновь навещает и веселит ее, и как же шумно становилось в королевских покоях, когда они сходились вместе – наследник престола Генрих, его сестра-подросток и обаятельный Брэндон!

Годы шли. Умерла королева-мать. Скончался и Генрих VII, родоначальник династии Тюдоров на троне Англии. Королем стал его сын – златокудрый семнадцатилетний Генрих VIII. Он тут же возвысил всех, кто оказался в опале при его отце, и Чарльза Брэндона в том числе. Катерину Арагонскую также. Молодой юноша-король давно имел интерес к рыжеволосой, сероглазой испанке и обвенчался с нею при первой же возможности. Потом последовала пышнейшая коронация: Генрих стал королем Генрихом VIII, а Катерина Арагонская – его королевой.

Началась новая эра, время торжеств, балов и веселья. Огромная казна, оставшаяся после прижимистого Генриха VII, дала юноше-королю возможность ослепить мир невиданным ещё блеском придворной жизни. Теперь не побывать при дворе считалось зазорным, а Генрих словно стремился показать миру, что подобного царствования Англия ещё не знала. Увеселения чередовались со зрелищами, охотами... и казнями. Ибо Генрих поспешил послать на плаху двух ближайших советников своего отца, о заступничестве за которых просил сына умирающий король. Но Генрих быстро забыл об этом, как забыл и настойчивые просьбы родителя не жениться на вдове собственного брата, ибо ещё ранее старый король разочаровался в союзе с Испанией. Но Генриху нравилась Катерина, и теперь, когда над ним не тяготела власть отца, он намерен был поступать лишь так, как ему угодно.

При дворе веселились. На турнирах королева Катерина и принцесса Мэри с разукрашенной трибуны рукоплескали победам короля Генриха, когда он сражался с Чарльзом Брэндоном, Эдвардом Говардом, сыном леди Гилфорд Генри и другими блестящими молодыми людьми, неизменно выходя победителем. А фейерверки, а охоты, а катания под музыку по Темзе в ночи полнолуния! Принцесса Мэри была счастлива в водовороте придворных празднеств и твердила, что, когда станет королевой Кастильской, непременно заведет при своем дворе подобные развлечения.

Но опять же, стоило Чарльзу Брэндону свистнуть под окошком, и принцесса бежала к нему, как собачонка. Гилфорд сердилась, её мучили предчувствия. Но что она могла? Король баловал младшую сестру до невозможности, королева всячески ей потакала, и никто не задумывался, почему почти член королевской семьи Чарльз Брэндон так много внимания уделяет младшей принцессе. По крайней мере, не считали это чем-то, достойным внимания. И хотя брак Чарльза с Анной Браун был уже аннулирован, при дворе знали, что не за горами его женитьба на немолодой, но невероятно богатой вдове леди Маргарет Мортимер. Что же касается Мэри, то ей позволялось и прощалось все, она была такой хорошенькой, очаровательной, веселой... Даже чопорная королева Катерина смотрела сквозь пальцы на её ребяческие выходки. Это-то попустительство королевы и привело к трагедии.

Была зима. Мэри ещё затемно велела залить парковые дорожки водой, и забавлялась утром, завлекая на скользкие дорожки придворных, хохотала, видя, как они падают, как поднимаются, потирая ушибленные места. Леди Гилфорд никак не могла её угомонить и, хотя уже было время идти на занятия, Мэри всячески увертывалась от неё, убегала, а потом опять издали звала кого-то к опасному месту, показывая из мехового отворота «своей Мег» маленький кулачок. В конце концов, леди Гилфорд не выдержала и, сказав Мэри, что та у нее еще поплатится, удалилась в сторону серых стен Гринвичского дворца.

Ах, если бы она тогда не ушла...

Буквально через полчаса в покои влетела Мэри, бледная как полотно.

– Я очень плохо себя чувствую! – заявила она на ходу, скидывая плащ, башмаки и забираясь под одеяло. – У меня болит живот. И дерет горло. И темнеет в глазах. Вели меня не беспокоить!

Леди Гилфорд сразу поняла, что что-то случилось. И, расспросив перепуганных фрейлин, сама испугалась не на шутку.

Оказывается, Мэри увидела идущую после полуденной мессы королеву Катерину в сопровождении её дам и камеристок. По случаю мороза все они были закутаны в тяжелые меховые плащи и двигались так осторожно и медленно, что Мэри решила подшутить над ними.

– Кэт! – закричала принцесса, фамильярно зовя королеву, – Кэт, моя милая Кэт, иди сюда, я тебе что-то покажу.

Ее подружка, фрейлина леди Попинкорт, попыталась было остановить Мэри, испугавшись её дерзости, но Мэри лишь толкнула её в снег и ещё громче позвала Катерину.

Дамы приближались очень осторожно, окружив и поддерживая королеву, и Мэри уже было решила, что они заметили подвох, когда Катерина вдруг поскользнулась и стала падать. Она попыталась удержаться, схватившись за свою камеристку, испанку де Салиас, но та задела ещё кого-то, сбив с ног, и этим окончательно толкнула на скользкий спуск королеву.

Как они падали, как катились по мерзлой земле! Под горкой образовалась настоящая куча-мала из вопящих, запутавшихся в шубах и брыкающихся в юбках придворных дам. Королева оказалась в самом низу, лежала тихая и бледная, без кровинки в лице.

А Мэри хохотала как сумасшедшая. Лишь когда к ней подскочила испанка де Салиас и с размаху отпустила пощечину, она опешила.

– Аура! Идиотка! Карамба! – путая английские и испанские слова, кричала де Салиас в лицо растерявшейся принцессе. – Королева беременна! Если с ней что-то... Карамба! Да я сама сожгу тебя!

Она бросилась помогать дамам поднять странно притихшую Катерину. Теперь Мэри испугалась, сжалась, втянув голову в плечи. А королева вдруг болезненно застонала, потом заплакала и стала читать молитву. И Мэри, поняв, что наделала, со всех ног кинулась прочь, решив прибегнуть к своему излюбленному методу – к симуляции, надеясь, что, если скажется больной, её накажут не слишком строго.

Но леди Гилфорд понимала, что после выходки Мэри мало что могло спасти, хотя из-за страха принцесса действительно выглядела больной, даже покрылась нервной сыпью.

Вскоре они узнали, что самое худое случилось: королева выкинула. Потерять первенца, наследника престола, продолжателя династии... Да ещё и неизвестно, будут ли после первого срыва у Катерины дети. А это уже политика. К тому же и искреннюю любовь короля к супруге нельзя сбрасывать со счетов.

Гринвич притих. Придворные разбились на группы. Как-то незаметно из апартаментов принцессы исчезло всё окружение. В холодном темном покое с Мэри остались лишь леди Гилфорд да притихшая резвушка Джейн Попинкорт. Но когда уже вечером в переходах послышалась тяжелая поступь короля, Джейн не выдержала, шмыгнула куда-то, как мышка. Только Гилфорд осталась стоять подле ложа принцессы, слышала, как та всхлипывает и шепчет молитвы, накрывшись с головой одеялом.

Король вошел мрачнее тучи. Глаза сузились, выбритые щеки подрагивают, маленький рот стал жестким. Не спуская глаз с кровати, где сжалась в комочек сестра, он жестом выслал гувернантку.

В прихожей Гилфорд заметила Брэндона. Обычно недолюбливающая Чарльза матрона сейчас просто кинулась к нему.

– Что же будет? – твердила она, теребя Брэндона за модный разрезной рукав.

В темноте она не могла видеть его лица, но услышала глубокий протяжный вздох.

Король был в покое сестры больше часа.

А потом стало известно, что он отослал принцессу от двора. Это было даже лучшее, на что они могли рассчитывать. Ссылка в Саффолкшир, глушь Англии, в старый замок, где сестре короля надлежит провести время в покаянии и молитвах, как следует подумать о своем поведении и раскаяться... Воистину, король Генрих был даже милостив с Мэри.

В том, что эта «милость» не так и легка, они поняли, когда принцессе значительно урезали штат прислуги, сократили свиту и дали почти нищенское содержание для особы королевских кровей – шестьдесят фунтов в год. Леди Гилфорд даже ахнула, когда узнала об этом. Оставалось лишь надеяться, что ссылка не продлится достаточно долго и его величество сменит гнев на милость и вскоре вернет сестру.

Что же касается Мэри, то она теперь, когда опасность миновала, даже ворчала:

– Не надо было Катерине быть такой скромницей и скрывать, что она ждет ребенка. Я бы тогда не шутила с ней.

А пока они с небольшим обозом двигались по грязи и талому снегу в Восточную Англию, Саффолкшир – край, удаленный от основных дорог, край болот, низин и овцеводства, тихую гавань по сравнению с остальной Англией. По прибытии их ждало ещё одно разочарование. Замок Хогли-Кастл оказался древним, неуютным и необжитым домом, по сути, небольшой заброшенной крепостью, принадлежавшей ранее семейству Ла Полей, которую, как и остальную недвижимость, конфисковали у них после мятежа против отца Мэри Генриха VII. С тех пор за конфискованными замками Ла Полей не было надлежащего присмотра, на их содержание отводились ничтожные суммы, и это не преминуло на них сказаться. У выросшей в холе и тепле принцессы округлились глаза, когда она увидела замшелые облупившиеся башни Хогли, обмельчавший ров, узкие бойницы вместо окон, в которых даже не было стекол, а так как очаги в замке были плохо устроены и дымили, ставни приходилось даже в холодную погоду держать открытыми, отчего среди сырых каменных стен всегда стоял пронзительный холод.

– Да здесь просто невозможно жить! – воскликнула Мэри, бродя по устланным лежалой соломой переходам замка. – Я напишу об этом брату, и он отзовет меня назад. Не может же он быть так жесток со мной. Но их испытания только начинались.

Прежде всего стала разбегаться свита Мэри Тюдор. То один, то другой из свиты ее высочества находили предлоги, чтобы оставить службу у опальной принцессы. Мэри пыталась сделать вид, что не придает этому значения.

– Посмотрим, как они начнут унижаться и клянчить милости, когда мой братец Хэл вернет меня ко двору.

Но царственный Генрих, похоже, и не думал о сестре. И она жила в неуютном замке с остатками разбежавшейся свиты, ела вареную репу, запивая её разбавленным элем, бродила по пустым тропинкам у старинного Адлвудского леса или сидела с удочкой, ловя рыбешку во рву замка, и уверяла, что подобное занятие весьма занимательно. Но на деле принцесса Тюдор, просто не желала показывать, как огорчена. Она держалась так невозмутимо, что даже хорошо знавшая ее Мег не сразу поняла, что беспечность подопечной основана лишь на ее гордости.

Да, Мэри теперь многое стала понимать. Она повзрослела и, наконец, стала превращаться в женщину, похорошев неимоверно. У неё появилась грудь, бедра округлились, в движениях появилась восхитительная женственность. В Хогли не было зеркал, но Мэри могла глядеться в воды рва, и то, что она видела, её восхищало. Огорчало другое: старые платья стали ей тесны, новых не было и не на что было купить, так что приходилось перешивать те, что есть. И не только перешивать – штопать, латать, чинить. И Мэри невольно вспоминала свою невестку Катерину.

– Она-то как никто должна понимать, в каком положении я оказалась. Она ведь знает, какое это унижение – нищета. Неужели эта корыстная испанка и словечка не замолвит за меня Хэлу?

Мэри уже не вспоминала, что является причиной трагедии. Даже до такой тихой заводи, как Саффолкшир, дошла весть, что Катерина Арагонская вновь забеременела, а значит, вина Мэри не так и ужасна. Но, видимо, Генрих считал иначе, или просто не желал, чтобы выходки сестры привели к каким-нибудь ещё ужасным последствиям, и предпочитал держать её подалее от дражайшей супруги. По крайней мере, на все умоляющие и извиняющиеся письма Мэри он не удосужился даже ответить.

– Ничего! – вскидывала красивую голову девушка. – Если мой брат не интересуется мной, я напишу жениху.

Сколько просьб, уверений, даже скандалов пришлось пережить леди Гилфорд, чтобы уломать принцессу не вмешиваться в политику и не писать эрцгерцогу. Она напомнила, что её женишок Карл и ранее не больно-то интересовался невестой, не писал, и даже прислал Генриху счет за когда-то подаренную бриллиантовую лилию. Вряд ли он захочет вмешаться, посодействовать опальной сестре английского короля. К тому же мир полон слухов и до них дошла весть, что эрцгерцог Карл даже подумывает расторгнуть помолвку с Мэри Тюдор ради женитьбы на дочери французского короля Клодии. Мэри отказывалась этому верить.

– Не может быть, чтобы мир состоял из одних изменников, – твердила она в отчаянии.

Леди Гилфорд молчала. «Очень даже может быть, – думала она. – Всегда изменяют тем, кто оказался в немилости у сильных мира сего».

Мэри больше не писала брату. Она стала иной, – не сдалась, а просто отвлеклась на другое. Теперь она считала каждый пенни, училась вести хозяйство, как простая сельская леди, вникала во все дела. И это девочка, которой едва исполнилось пятнадцать. Ей бы веселиться и плясать, а она то и дело вызывала кастеляна замка Джона Одли и просиживала с ним допоздна. По сути, оставлять молодую леди с мужчиной наедине, да ещё до полуночи – было верхом неприличия. Но у леди Гилфорд из-за недостатка прислуги было столько дел, да она ничего и не понимала в их беседах и когда поначалу оставалась с ними, от скуки начинала дремать, а потом вздрагивала от сердитого крика Мэри, выговаривавшей гувернантке, что та громко похрапывает и мешает. И леди Гилфорд отступила. К тому же этот Джон Одли был совсем не тем мужчиной, с которым страшно оставить миледи Мэри. Рохля рохлей, человек бестолковый, да ещё и с ленцой. По сути, это он так запустил поместье Хогли. Диво, что его до сих пор не лишили должности. Не иначе, как родство с Брэндоном помогло, ибо в Саффолкшире семейство Брэндонов имело силу. И хотя родство было весьма дальним, все же он поддерживал с ними отношения, и через него Мэри узнала, что её любимчик Чарльз Брэндон после второй женитьбы успел овдоветь и вновь сошелся со своей красавицей Анной Браун, которая родила ему уже вторую дочь. Леди Гилфорд наблюдала, как Мэри отреагирует на эту новость, но по молчанию принцессы ничего не могла понять. Хотя чего волноваться? Чарльз Брэндон был далеко, а Мэри хорошенькая девушка, которая жаждала поклонения, и теперь её куда больше интересовало внимание к её персоне местных юношей. И она заигрывала со старшим сыном Джона и Изабел, Илайджей, ровесником самой Мэри, юношей тихим, но прехорошеньким, преданно и влюбленно глядевшему на миледи карими, всегда чуть печальными глазами. Был ещё некий Гэмфри Вингфильд, сын соседнего баронета. Этот, в отличие от Илайджи, был шустрым малым, и каждый приезд Гэмфри в Хогли был для гувернантки сущим испытанием. Уж до чего был предприимчив и хитер мальчишка, с Мэри явно заигрывал, веселил ее, задаривал подарками. Против последнего обстоятельства, да ещё в их затруднительном положении, Гилфорд бы и не возражала, если бы взгляды Гэмфри так откровенно не требовали награды, а принцесса так многообещающе ему не улыбалась.

С Илайджей было хоть спокойнее. Этот был мечтатель и романтик, видевший в Мэри не женщину, какой она со дня на день становилась, а прекрасный идеал, даму, какой этот начитавшийся рыцарских романов юноша хотел поклоняться, И леди Гилфорд ничего не имела против, когда по вечерам он тешил принцессу, рассказывая местные преданья. А потом Мэри свела знакомство с самым богатым промышленником Саффолкшира Джоном Пейкоком. Он прибыл в Хогли-Кастл и имел с ее высочеством продолжительную беседу. Джон Пейкок не скрывал, что ему известно, в каких затруднительных обстоятельствах оказалась принцесса. И он готов предложить ей выгодную для них обоих сделку.

– Земли имения Хогли мало плодородны, – говорил этот солидный мужчина. – К тому же они на две трети заболочены, и ваши арендаторы почти не в состоянии снимать с них урожай.

– Мы берем с них оброк тростником для кровли, торфом и ягодами, кои используем для консервации, – отвечала Мэри, изо всех сил стараясь глядеть в лицо промышленнику, тогда как за его спиной стоял его здоровяк и обаяшка сын и смотрел на Мэри восхищенным взором, словно не замечая, что она одета в старое платье и простую овчинную безрукавку.

«Еще один сынок», – сердито думала леди Гилфорд, присутствовавшая здесь же и так испепелявшая нахала взглядом.

– Вы поступаете вполне разумно, – кивал головой Джон Пейкок, – однако вы можете извлечь из этого куда большую выгоду, если прибегнете к огораживанию.

– К огораживанию? Но ведь это ведет к обнищанию крестьян, толкает их на бродяжничество.

– Это если поступить неразумно – просто согнать людей с земли и пустить туда овец. Вы ведь разумная девушка, ваше высочество, и понимаете, что в наше время ничто так не ведет к обогащению, как торговля шерстью. Я же намерен устроить в здешних краях несколько шерстяных мануфактур, а для этого мне нужны такие вот влажные серые земли для выпаса и разведения овец, и люди, которым бы я мог дать работу на мануфактурах. Если вы дадите мне ваши земли в аренду, я устрою и то, и другое. Согласитесь, пока ваши крестьяне еле сводят концы с концами и с трудом могут платить оброк. Я же дам им работу, они не будут в накладе. А я со своей стороны хоть сейчас готов выложить вам щедрый задаток.

Деньги! Как раз то, в чем они так нуждаются! Леди Гилфорд не была бы уверена, что её глаза не засветились, как у кошки. Почему же её госпожа не соглашается, почему просто обещает подумать?

Позже Мэри ей все пояснила. Оказывается, она была просто уверена, что со дня на день за ней пришлют из Лондона. Ведь уже подошел срок Катерине рожать, а значит, вина Мэри отошла в прошлое.

А вести до Суффолка доходят опозданием. И весть, что у её брата родился сын, они получили только через две недели после случившегося. И то, не от королевского гонца, а от Боба, сына того Джона Пейкока, который последнее время зачастил к принцессе. И если Мэри до этого изрядно кокетничала с красивым юношей, то тогда тотчас услала его.

– Моя Мег, – сказала она леди Гилфорд. – Наша ссылка окончена. Неси пергамент, чернила и перья. Я буду писать королю!

Позже леди Гилфорд винила себя, ибо считала, что в том, что случилось, была и её вина. Она ведь вместе с принцессой сочиняла послание и именно по её совету Мэри не писала, с чем поздравляет брата и его жену. Она ведь просто хотела, чтобы в письме не было и отголоска на прошедшие ранее события. А так Мэри написала, что «душа её исполнилась торжества», что «теперь она надеется, что король и его богоданная супруга получили то, что заслужили».

Письмо было отправлено. А ответ они получили лишь через месяц. И какой ответ! Он поверг обоих в шок. Генрих был в гневе. Писал, что и знать не желает теперь свою сестру, он обвинял её в жестокосердии и злонравии, и сообщал, что она должна благодарить своего короля, что он оставляет её в покое с прежним содержанием, а не упек в какую-нибудь ещё более глухую дыру.

Оказалось, что маленький принц, в честь рождения которого были даны столь потрясающие празднества, умер через две недели, и письмо от Мэри пришло, когда король был в трауре и находился в глубочайшем отчаянии.

– Вы должны ехать в Лондон, – не выдержала Гилфорд. – Это все дикое недоразумение. Вы должны пасть ему в ноги и все объяснить.

Мэри молчала, но какой-то лихорадочный блеск в её глазах не понравился гувернантке. А потом девушка вскинула голову, выпрямилась с таким видом, словно сбрасывая гору с плеч.

– Пасть в ноги? Ни за что! Я его сестра, а он даже не пожелал ни в чем разобраться, не захотел понять. Это он, который обрек принцессу крови на нищенское существование. И мне пасть ему в ноги?

– Милочка моя, он – это король Англии.

– И мой брат. Довольно, Мег. Обойдусь и без его прощения. К тому же у меня здесь столько дел, столько задумок.

И она велела оседлать пони, сказав, что едет к Джону Пейкоку. Сделка с промышленником действительно оказалась делом выгодным. Мэри настояла, чтобы никто из окрестных жителей не оказался выброшенным на улицу, и вскоре бывшие крестьяне приступили к работе на шерстяных мануфактурах. А позже она заключила с Пейкоком новый союз: Мэри согласилась приложить свой перстень-печатку на документы, по которым Пейкок от имени английской принцессы Мэри Тюдор стал вести торговлю шерстью с Нидерландами. Леди Гилфорд поначалу опасалась подобного самоуправства, но все было тихо. То ли король и в самом деле не интересовался сестрой, то ли не смел запретить ей иметь отношения со страной, которой правила тетка жениха Мэри (его брак с француженкой так и не состоялся, они все ещё считались в Европе женихом и невестой), то ли у Генриха были другие дела. Так или иначе, а в Хогли завелись деньги, принцесса смогла привести в приличное состояние замок, обновить обстановку, а также и свой гардероб; начала наконец принимать гостей. Она стала в этом краю полноправной хозяйкой, но леди Гилфорд понимала, что принцесса все более выходит из-под её власти. В ней появилась какая-то особая уверенность в себе, какой не было и в её бытность при дворе, на щеках играл румянец, и кто бы мог подумать, что это та болезненная девочка, над которой так дрожали её родители. И, кроме того, она стала очень красивой.

Время шло. Жизнь в Суффолке и в самом деле была тихой заводью, но вести о событиях в стране доходили и сюда. Так они узнали, что королева вновь была беременна, но всякий раз дело оканчивалось выкидышами.

– Люди говорят, что не стоило Генриху жениться на вдове брата, – говорила леди Гилфорд принцессе.

Та никак не реагировала на её слова. Казалось, события при дворе её не беспокоили. И все же когда пришла весть, что король собирается на войну, она оживилась.

– Он будет воевать с французами. Давно пора. Франция – наш извечный враг. И Генрих готовится вместе со своим тестем Филиппом Арагонским и императором Максимилианом Австрийским пощипать перья французскому петуху.

Король отбыл с огромным войском, а Катерина Арагонская была удостоена высшего доверия своего супруга, будучи названа регентшей на время его пребывания во Франции. Ещё никогда женщина в Англии не пользовалась подобной властью.

– Подумать только, – говорила Мэри, – а ведь я помню её униженной, в простом платье со штопаным подолом.

Мэри говорила это беззлобно. С тех пор, как у неё появились деньги – свои деньги, – она позволяла себе жить, если не роскошно, то вполне сносно. Она не держала зла на Генриха и Катерину, однако, когда именно после отбытия Генриха из Англии, она стала получать послания от королевы, то бросала их в камин, не читая.

– Я – отрезанный ломоть. Я сельская госпожа, а не принцесса, – говорила она оторопевшей леди Гилфорд. – И пока мой жених не созреет и не пришлет за мной, не хочу иметь ни с Катериной, ни с Хэлом ничего общего.

Но, видимо, она все же чувствовала себя английской принцессой и, когда стали приходить тревожные вести, она не на шутку заволновалась. Воспользовавшись тем, что король с армией на континенте, с севера вторглись шотландцы. Король Яков IV, несмотря на мирный договор с Англией и на мольбы сестры Генриха VIII Маргарет начал войну.

Теперь Мэри с жадностью выпытывала новости, горячо сопереживала. Но, оказывается, жена её брата была женщиной незаурядной. Оставшись без войск и опытных полководцев, она сумела пламенными речами и публичными выступлениями зажечь патриотический пыл англичан, рекрутов набрали быстро, и когда она выступила на север, у неё было уже вполне приличное войско, которое пополнялось в каждом городе, через который она проезжала, на каждой рыночной площади. Так Мэри узнала, насколько популярна в стране её золовка. Но Катерина была вновь беременна, а после стольких выкидышей отправиться за двести миль на север... Но весть пришла благая. Девятого сентября армии встретились у Флоддена, и англичане наголову разгромили шотландцев – треть их солдат пала, погиб и сам король Яков. У власти остались его двухлетний сын и королева-англичанка. Похоже, в ближайшие несколько лет шотландцы не причинят Англии беспокойства.

Потом Мэри получила от Катерины очередное письмо и, тронутая тем, что даже в час триумфа, королева не забыла о ней, наконец-то решилась его прочесть.

Когда леди Гилфорд поднялась к ней в комнату, Мэри сидела с увлажненными глазами, все ещё держа в руках длинный, мелко исписанный свиток.

– Такое милое письмо, – сказала она гувернантке. – Она достаточно скромно пишет о своих победах, а в основном обращается ко мне с вопросами сочувствия и обеспокоенности. Пишет, что приложит все усилия, чтобы настроить в мою пользу Генриха, ибо теперь, когда она такое сделала для Англии, Генрих не сможет отказать ей в просьбе. Что ж это получается, Мег? Выходит, не из-за Катерины, а только по воле брата я прозябаю в глуши?

Леди Гилфорд лишь пожала плечами. Все эти придворные интриги – никогда не разберешь, кто прав, кто виноват.

Мэри вновь зашуршала свитком.

– А как Катерина пишет о Генрихе! Он удачно воюет, победил при Турне и Теруане, взял в плен нескольких знатных французских вельмож, даже принцев крови. Но знаешь, когда она пишет, как Генрих собственноручно поджигает порох у пушек, какие пиры устраивает по случаю побед – создается впечатление, что он словно на турнире, а не на войне.

«Вполне на него похоже», – отметила про себя гувернантка. Но была довольна, когда Мэри тут же села писать ответ золовке.

Так между ними вновь восстановилась связь. Но ненадолго... Король вернулся, успешная победа супруги после его менее значительных побед во Франции скорее задела его, чем воодушевила. К тому же Катерина вскоре разрешилась очередным мертворожденным сыном, что стало уже раздражать Генриха. Да ещё тесть Генриха Фердинанд Арагонский, в то время как английский король одерживал победы на севере Франции, неожиданно пошел на союз с Людовиком XII, подбив, к тому же и императора Максимилиана и, объединившись, эти трое потребовали от Генриха приостановить продвижение, грозясь выступить против него. Так что английский монарх гневался на свою испано-австрийскую родню, да тут ещё опять разочарование по поводу рождения престолонаследника... Видимо, это сказалось на его отношении к Катерине – она прекратила даже писать, не то чтобы осмелиться замолвить словечко о принцессе.

Но Мэри неожиданно написала придворная дама королевы де Салиас.

«Мы очень ждем вас, миледи, – писала та, которая когда-то отхлестала Мэри по щекам за первый срыв королевы. – Эрцгерцог Карл шлет вам письмо за письмом, хотя после предательства его деда Фердинанда Генрих Тюдор удерживает их у себя. Однако все понимают, что это ненадолго».

Мэри была крайне возбуждена этим посланием. Ей было шестнадцать – жениху тринадцать. Продлится ли опала до периода созревания супруга или, по традиции, её отошлют к австрийскому двору, дабы она изучала местный этикет и обычаи? А пока она усиленно изучала испанский и немецкий, освежала в памяти свои познания в академических науках, много музицировала.

– Я буду такой же великолепной госпожой, как Катерина, – вновь заявляла она.

Потом прекращала учиться, опять садилась за счета, решая, сколько товаров закупить, что заготовить на зиму – она уже боялась отказаться от привычных занятий, опасалась что-то упустить... если её опять оставят саму на себя. И продолжала предаваться тем простым сельским увеселениям, кои так полюбила и которые наивно называла «свободой». Мэри охотилась вместе с троицей своих поклонников – Бобом Пейкоком, Илайджей Одли, Гэмфри Вингфильдом, – ездила в гости к соседям или в богатый дом своего торгового партнера в Испвиче, где получала свежие придворные новости, выслушивала его рассказы о некоем сыне мясника из Испвича, Томасе Вулси, который невероятно возвысился и стал едва ли не советником короля. Потом Мэри возвращалась, притащив с собой какую-нибудь труппу бродячих актеров, в замке начинались представления, а когда это надоедало, принцесса с гостями и челядью собирались вместе у горящих каминов, они играли в шарады, спорили, хохотали или устраивали танцы до полуночи.

Зима началась дождями. Но это не мешало молодежи веселиться в преддверии Рождества. Меся грязь, они ездили по домам и усадьбам, пели песни о приближении Рождества или, когда дождь стихал, зажигали на полях дымные костры.

Как-то раз, когда Мэри вернулась уже затемно после одной из таких поездок, оказалось, что в Хогли прибыл испанский посол Фуэнсалида, который ехал из Лондона в Нидерланды к своему господину эрцгерцогу Карлу и по пути не преминул заглянуть к невесте повелителя.

У Мэри перехватило дыхание при взгляде на этого блестящего вельможу – плащ подбит серебристой лисой, на колете[3] нашито такое множество жемчуга и мерцающих опалов, что он напоминает ночное небо в июне; штаны новомодные – широкие, до середины бедер, и сквозь прорези в них пробиваются атласные буфы. А она... пропахла дымом, на сапожках комья глины, плащ забрызган, а в косе застряла хвоя.

Но принцесса быстро взяла себя в руки, выпрямившись с истинно королевской осанкой. Позже они сидели у огня, попивая подогретое вино с пряностями. Дон Фуэнсалида, рассыпаясь в цветистых комплиментах, сообщил, что прибыл сюда инкогнито, исключительно по просьбе своего юного государя, который весьма интересуется своей невестой, ибо даже за море дошла весть, что король прячет редкостную жемчужину английской короны, красавицу принцессу, о которой идет молва, как об умнейшей и предусмотрительной особе, которая ведет с Нидерландами успешную торговлю, прекрасно распоряжается в своих владениях (при слове «владения» Мэри едва не хмыкнула), и которую очень любит тетка Карла, королева Екатерина. Вот его господин и послал его к своей избраннице, дабы дон Фуэнсалида лично выказал ей любовь и уважение светлейшего эрцгерцога и принца Кастилии, преподнес ей дары, а также попросил, чтобы её высочество оставалось и далее верной их освященному церковью договору.

В тот момент Мэри интересовали только дары: душистый мускус, ароматная амбра, серебряная шкатулка с перламутровой пудрой, пара рулонов дорогих тканей и несколько удивительных птиц – индеек, коих привозят из испанских колоний за морем[4], и мясо которых особенно сочно и нежно. Мэри была довольна и не удержалась, чтобы не наобещать дону Фуэнсалиде всего что угодно, и даже немного пококетничала (все-таки это был весьма импозантный мужчина). Но когда посол уехал – задумалась.

– Мы здесь, в провинции, многого не знаем. Но, видимо, что-то не ладится у испанцев с Хэлом, раз они даже перед его опальной сестрой заискивают. Конечно, после такого предательства Фердинанда... Но не осмелится же Хэл разорвать помолвку между мной и Карлом? Ведь этот союз желал заключить еще наш отец.

А через час, прикладывая к плечу то малиновый бархат, то шуршащую парчу – подарки дона Фуэнсалиды – она и думать забыла о дарителе. Но, как оказалось, ненадолго. Мэри вбила себе в голову, что приезд испанца – начало перемен в ее жизни. И почему-то именно на это Рождество ждала вестей от брата.

В дверь постучали.

Леди Гилфорд резко села. Уж не задремала ли она? Или размечталась, как монахиня? С чего бы ей это валяться в постели, когда в замке столько дел? Стареет она, что ли?

Леди Гилфорд заметила, что в трубе, где раньше завывал и стонал ветер, тихо, огонь не мечется, а горит тихим, ровным пламенем. Вернее, догорает. Сколько же она пролежала? За окошком совсем стемнело, и тихо так. Видать, и впрямь распогодилось к вечеру. Который сейчас час?

Стук в дверь повторился. Даже не стук, а какое-то робкое поскрёбывание. Уже по одному этому Мег Гилфорд догадалась, что это жена кастеляна.

– Да входи, Изабел. Ну, голубушка, что случилось? Робкая дама нервно теребила край передника.

– Миледи, в замок прибыла...

– Что? – так и подскочила Гилфорд. – Неужели от короля?..

– Нет, миледи, нет. Просто в Хогли прибыла одна знатная дама. Удивительно, как она смогла пробраться сквозь заносы. А ведь по всему видать – прибыла она издалека.

Леди Гилфорд торопливо разгладила складки на юбке, поправила отвороты высокого пятиугольного чепца.

– Знатная дама, говоришь. Ну она хоть представилась?

– Конечно. Это леди Джейн Попинкорт.

Гилфорд даже застыла на миг, перевела дыхание. Подумаешь, Джейн Попинкорт! А эта дуреха кастелянша – «леди». На деле – бывшая фрейлина ее Мэри, была девочкой сиротой, воспитанницей одного из вельмож двора. После опалы Мэри ее тоже услали Бог весть куда. И вот она прибыла в Хогли, да еще в такую погоду. Гм. Надо сообщить Мэри, может, хоть встреча с бывшей наперсницей развлечет ее.

Глава 2

Мэри сбегала с башни, перепрыгивая через ступеньки лестницы.

– Ваше высочество! – кричала сзади Гилфорд. – Возьмите себя в руки! Ведь это просто Джейн. А ваше достоинство, ваш сан...

К словам Мег следовало прислушаться. Но и в самой Мэри, дочери и сестре королей, жило истинное монаршее достоинство, которое всегда приходило ей на выручку, когда неуемный темперамент девушки брал верх. Принцесса опомнилась. Она ведь не простая сельская леди, она... Хотя ей так приятно было узнать, что хоть Джейн Попинкорт своим прибытием сделала ей сюрприз в предрождественскую ночь. Предрождественская ночь, Сочельник!.. Принцесса, казалось, только сейчас ощутила удивительную атмосферу праздника.

Она остановилась перед дверью в холл, перевела дыхание и вошла в помещение с достоинством истинной принцессы крови. И тем не менее ее появление не сразу заметили. В зале было людно. Мэри увидела несколько незнакомых усталых людей, чьи промокшие от снега накидки развесили перед огнем камина. Однако большинство присутствующих сгруппировались там, где сидела удивительно нарядная молодая женщина. Воистину леди!

Принцесса даже не сразу узнала её. Неужели эта пухленькая и элегантная дама и есть та Джейн Попинкорт, что так веселила её в детстве, та шустрая девочка-подросток, что не гнушалась подслушивать под дверьми, а потом доносила принцессе все придворные сплетни, и они, укрывшись в кровати с головой, подолгу шептались и хихикали.

Сейчас Мэри даже тихонечко ахнула, словно удивляясь, откуда в их край залетела эта райская птица. Такое яркое платье – оранжевый бархат с парчовыми аппликациями, пышные буфы на локтях и плечах. Плоская шапочка из парчи, казалось, лишь чудом держится на затылке, не пряча черных, гладко зачесанных волос Джейн. Прямоугольный вырез ее платья не скрывал высоко поднятую корсажем грудь фрейлины, ее пышные плечи. Джейн стояла у камина, повернувшись в сторону находившейся в полутьме принцессы, и Мэри видела её круглое, милое личико – пухлый подбородок, рот в форме сердечка, с очаровательной родинкой в углу губ, отчего казалось, что Джейн слегка улыбается. Под яркими черными бровями глаза цвета спелой вишни.

Мэри сделала несколько шагов вперед. Джейн наконец узнала ее, ахнула, но тут же взяла себя в руки. Подхватив юбки, девушка присела в низком реверансе, опустив глаза, в полной достоинства и почтения истинно придворной манере.

– Моя высокочтимая принцесса!

Мэри молчала. Она была и рада встрече с подругой детства, и несколько шокирована, почти обижена её вызывающей роскошью.

– Встаньте, Джейн Попинкорт. Мы рады вам. Джейн выпрямилась. Несколько минут она глядела на принцессу, потом улыбнулась.

– Ваше высочество, вы стали просто красавицей! Я восхищена.

В тот же миг Мэри простила ей и вызывающую роскошь её наряда, и то, что после стольких лет молчания Джейн появилась так неожиданно. Она даже сделала шаг к подруге, словно намереваясь её обнять, и окружающие торопливо расступились, глядя на них с интересом. И Мэри отчего-то ощутила неловкость.

– Следуйте за мной, мисс Попинкорт.

В своей комнате она вновь оглядела Джейн, усевшись перед прибывшей в кресле, как на троне.

– Рассказывай, Джейн, что привело тебя в Хогли-Кастл? Она глядела на Джейн снизу вверх, не предлагая сесть, и той, чтобы выразить просьбу, пришлось почти стать на колени в реверансе.

– Ваше высочество... Миледи! Я прибыла, чтобы нижайше умолять вас зачислить меня в ваш штат в качестве фрейлины.

– Что?! Ты – богатая, знатная леди, приезжаешь ко мне, к опальной принцессе, и просишь о покровительстве? Или ты не разглядела замок Хогли? Это сельское поместье, где, смею тебя уверить, я влачу, благодаря щедротам моей семьи, отнюдь не царственное существование.

Джейн, все ещё не вставая с колен, улыбнулась.

– Что ж, Хогли-Кастл хоть и несколько старомоден, но вполне уютен и комфортабелен, смею заметить. А эти панели на стенах сделаны в стиле последней моды. Но главное, я так скучала по вашему высочеству все это время! И при первой же возможности... Я так спешила к вам, что даже обогнала свой обоз и свиту.

– Обоз, свита... Да ты стала состоятельной дамой, леди Джейн Попинкорт.

– И бездомной, – тише добавила Джейн. – Поэтому у меня вся надежда на то, что вы не откажете мне, и в память старой дружбы возьмете меня в услужение.

Мэри стало любопытно, но поговорить им так и не дали. Появилась леди Гилфорд с прислужницами. Гувернантка стала возмущаться, что Мэри не будут греть второй раз воду для купания, да и пора вспомнить, какой сегодня день, нужно готовиться к приему гостей.

– Рождество! Сочельник!.. – вскочила Джейн. – Я так рада, что успела к празднику. А ведь я прибыла из-за моря, едва пережив страшную бурю. Моя свита умоляла меня остаться передохнуть, но я велела взять самых сильных лошадей, нанять самых толковых провожатых. И вот, несмотря на все превратности пути, я с вами, моя принцесса.

Мэри же подумала, что тяготы пути в зимнюю пору не слишком-то сказались на Джейн. Но главное не это: она отметила, что Джейн была за морем, и ощутила жгучее любопытство.

– Идемте, мисс Джейн, вы поможете мне принять ванну.

О возможной усталости Джейн она не думала, да и фрейлина также не ссылалась на нее. Она провела жизнь при дворах правителей и знала, что личное самочувствие не играет там роли, если надо услужить. Джейн научилась быть выносливой, поэтому только спросила:

– Так я принята?

– Я ещё ничего не обещала.

Пока Мэри раздевалась и прятала волосы под чепчик, Джейн сбегала за всякими душистыми эссенциями для воды, и теперь вода стала даже чуть маслянистой, а пар так и заблагоухал лавандой и мятой. Джейн же старалась вовсю. Намылив шерстяную варежку, она усердно терла плечи и спину принцессы, заодно отвечая на её многочисленные вопросы.

После ссылки принцессы она тоже была удалена со двора в имение своего покровителя лорда Уингфольда. Но вскоре лорд был отправлен послом в Брюссель ко двору Маргариты Австрийской, и для Джейн лучшим выходом стало отправиться с ним. Так она стала фрейлиной при дворе этой правительницы, в штат которой входили ещё несколько дочерей английских вельмож – дочери лорда Дакра и сестры Болейн, к примеру.