Королева в придачу Вилар Симона

– Во всей красе! – в тон ему выпалил Брэндон. И оба расхохотались.

Потом Брэндон прислуживал королю при одевании. Генрих не вызвал пажа, они все ещё оставались вдвоем, беседовали, вроде бы беспечно – об одежде, новых модах и изысканных запахах лосьонов, параллельно с этим слегка пиная друг друга, ловя момент, когда противник более расслаблен (Брэндону при этом, разумеется, доставалось сильнее, чем королю). Но Брэндон очень ценил эти моменты проявления доверия и дружбы монарха. И он был не прочь получить пару тумаков, даже разок растянуться во весь рост на полу, когда Генрих стоял над ним, хохоча и протягивая руку, чтобы помочь встать.

– Не нравится мне эта итальянская мода с заниженными плечами, – говорил король, считавший единственным изъяном в своей фигуре слишком покатую линию плеч, несколько не вязавшуюся с его природным атлетизмом. – Помнишь те вороненые доспехи, что подарил мне посол императора Максимилиана? Там наплечники приподняты и имеют форму рогатых ящериц, но какой это создает вид!

Брэндон, сидя на полу, расправлял буфы в прорезях узких штанов Генриха. Буфов было множество, и казалось, что сами штаны просто изрезаны этими маленькими диагональными дырочками, сквозь которые полагалось пропускать тонкое белье. А колет был коротким, в талию, и по моде таким узким, что даже не сходился на груди, и его следовало покрывать треугольным или квадратным нагрудником.

– Почему ты отсоветовал мне вызвать сестру Мэри на это Рождество? – вдруг спросил король. – Я соскучился по малышке, а сейчас...

– Но вы вспомните, государь – ответил Брэндон, – какие заносы были этой зимой. Просто немыслимо было заставлять нежную, к тому же болезненную девочку отправляться в дорогу в такое ненастье. Да и эти слухи, что к ней заезжал испанец Фуэнсалида... Бог весть, что он мог наговорить ей.

Маленький рот короля по привычке сурово поджался. Если воспоминания о доспехах, подаренных австрийцем Максимилианом, ещё могли настроить его на позитивный лад, то само напоминание об Испании, об его тесте Фердинанде, которому он верил и который его так предал, сразу заставили вспыхнуть холодным светом его маленькие синие глаза. Но Чарльз остался доволен. Он был против давнишнего брака Мэри с Карлом Кастильским, он принадлежал к партии, которая делала все, чтобы не допустить этот союз.

Король был уже готов, чтобы выйти. Лихо водрузив набекрень широкий, опушенный лебяжьим пухом берет, он посмотрел на свое отражение. Небесно-голубой бархат его камзола искрился золотыми нашивками, на блистающем алмазной пылью опушенном горностаем нагруднике были богатые аппликации из рубиновых роз, а сверху ещё сверкала подвесками несметной ценности золотая цепь. Король явно любовался собой – надменно вскинутый бритый подбородок, короткий прямой нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая волнистая шевелюра до плеч, пышная после купания, оранжево-золотистая.

– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире ещё не было подобного монарха!

И лишь на миг облачко набежало на его чело:

– Мне все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как королева?

Он все ещё робел перед ней. Хотя и жаловался Брэндону, что из-за поста её величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время как никогда хочется плотских утех.

– Но почему именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?

– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы скрыть насмешку в глазах.

– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все ещё лежит. Я даже не помню столь долгой и суровой зимы. Он что-то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.

– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах, да, сначала к исповеднику...

Он что-то ещё припомнил:

– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити, потом... Это потом. Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих. – Думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я тебя жду.

Брэндона порой восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно гнездилась недюжинная сила. Проведя прошлые полдня на охоте, потом заседая в совете, по сути, не спав во время их рейда по притонам Саутворка, он вел себя так, словно не чувствовал усталости, и был как раз в форме, чтобы обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось многое... Много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями... В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость, и то, что всё чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон – безжалостная жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив с теми, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем-то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.

Площадка для тенниса была давно вычищена от снега и присыпана песком, однако влага от талого снега и сырость от реки проникали и сюда. Песок был мокрым, налипал на обувь, мяч, даже скрипел на зубах. И все же игра была яростной.

Король посылал удар за ударом.

– Тебе сегодня везет, Брэндон!

Это было сказано хоть и весело, но с заметным оттенком досады. Но Чарльз Брэндон ничего не мог поделать. Сегодня король играл из рук вон плохо, а он не мог даже поддаться, ибо король сразу замечал подвох и начинал злиться.

Солнце уже светило по-весеннему, и Брэндон уже скинул камзол, потом и жилет. Король наконец-то разыгрался и, когда Чарльз, ловя мяч, оступился и растянулся на песке, Генрих весело захохотал.

Брэндон, отплевываясь от песка и отряхиваясь, стал подниматься.

– У вашего величества просто повергающий левый удар. Но партия ещё не окончена.

Король вновь метнул мяч.

Со стороны, где на галерее сидели зрители, раздались аплодисменты, но Генрих сделал нетерпеливый жест, даже поглядел угрюмо туда, где сидели королева и дамы.

– Будете аплодировать, если я выиграю.

И тут же вновь послал неудачный выпад, забросив за поле мяч. Король явно нервничал, вращая ракетку в руке.

– Энри, подойди, я сотру с тебя песок, – раздался мягкий голос её величества.

Генрих нетерпеливо отмахнулся. После исповеди он держался с Катериной уверенно, словно после отпущения грехов, уже не чувствуя себя виноватым перед ней.

Брэндон, отбивая очередную подачу, покосился туда, где сидела королева и придворные дамы. На королеве был введенный ею в моду пятиугольный жесткий чепец – один угол надо лбом, два – на уровне висков и два чуть ниже ушей, а сзади на спину спускалось легкое шелковое покрывало. Все окружающие королеву дамы, в подражание её величеству, носили такие же чепцы, закрывающие волосы и придающие дамам почти монашеский вид. Дам при дворе было мало, в соотношении с мужчинами – примерно одна к пяти. Поэтому отношение к ним было особо изысканное, бережное, а легкий флирт, какой порой позволяли придворные кавалеры по отношению к прекрасной половине, не выходил за рамки приличий. Королева была очень строга в этом вопросе, следила за нравами и, если где-то допускалась вольность, то провинившихся могли и услать.

Мяч ударился о заграждение галереи и, подскочив, перелетел за поручень, вызвав нервный возглас у зрительниц. Король нетерпеливо взмахнул ракеткой. Да, ему явно не везло сегодня, но он старался не сильно это показывать. Генрих отвесил в сторону королевы и дам извиняющийся поклон, и те заулыбались, пряча лица в муфты. Только королева имела право улыбаться королю открыто. Улыбка у неё была очаровательная, возмещавшая сторицей обычно несколько унылое выражение лица. Она уже была не так хороша, как ранее: бледность кожи, круги под глазами придавали ей несколько болезненный вид, старили её и тяжелые, рано появившиеся складки от крыльев носа к уголкам рта. Хороши были только глаза – серые, прозрачные, добрые. И тем не менее Катерина знала, что выглядит уже не такой свежей и молодой, потому и старалась окружать себя пожилыми матронами, дамами в летах. Даже сейчас именно они окружали её величество – тетка короля Катерина Йоркская, важная графиня Солсбери, тучная Агнесса Норфолк. Лишь чуть поодаль от королевы сгруппировались дочери и молодые жены придворных, входящие в штат её величества, румяные, хорошенькие. Брэндон скользнул по ним взглядом. Интересно, на кого из них, как говориться, «положил глаз» король. Бледнолицая красавица Мод Парр... Очень хороша, но она жена верного сторонника Генриха, и он едва ли захочет скандала. Тогда может, кареглазая, хорошенькая, с ямочками на щеках Нэнси Керью, тайная любовница самого Брэндона, которую он с готовностью бы уступил королю, ибо, как бы она не нравилась самому Чарльзу, он бы не смел стать поперек дороги Генриху. Или эта новенькая фрейлина, малышка Бесси Блаунт, благодушная хохотушка, с какой-то особо чувственной грацией в каждом движении. Именно к её ногам подкатился мяч, и Брэндон с поклоном попросил подать его. Но пока Бесси подбирала юбки, ища мяч, её опередил герцог Бэкингем.

– Не дело заставлять даму пачкать пальчики песком, – одновременно улыбаясь Бесси и бросая на Брэндона колючий взгляд, произнес этот вельможа из рода Стаффордов, – Вы не учтивы, Чарльз, – жестко сказал он и, не подав мяча Брэндону, кинул его в сторону короля.

– Плохой пасс, сэр Эдвард, – заметил сидевший неподалеку Норфолк. – Если из вас никудышный теннисист, вы бы лучше не показывали этого королю, а положились на Чарльза.

Вот они – два герцога в Англии, единственные родовитые дворяне при дворе, оставшиеся после уничтожившей почти всю знать войны Роз. Эдвард Стаффорд, герцоги Бэкингем и Норфолк, лорд Говард. Бэкингем в дружбе с королевой и придерживается происпанской политики. Норфолк же союзник Брэндона, однако меж ними царит холод – родовитый Говард несколько предвзято относится к выскочке из простых джентри, Брэндону. И все же они одна партия, поэтому Брэндон поблагодарил Норфолка улыбкой.

– Вы, как всегда, правы, милорд. Бэкингем ошибся, сейчас подавать должен я.

Он вернулся на место, и игра возобновилась.

Слава Богу, королю стало везти. Но счет был все равно в пользу Брэндона, а королю хотелось отыграться. Поэтому, когда Катерина заметила супругу, что приближается время полуденной мессы и следует отправляться в часовню, он никак не отреагировал. Генрих был азартен и готов играть помногу часов. Двор же должен был присутствовать на королевской игре.

– Партия! – наконец произнес молодой Гарри Гилфорд, выступавший судьей. Преимущество все ещё было на стороне Брэндона.

– Я должен отыграться! – не унимался король. Брэндон видел, как Генрих принял из рук пажа новый мяч, проверил его, несколько раз ударив о землю ракеткой, но вдруг замер, кого-то увидев. Сжав мяч рукой и заложив под мышку ракетку, он направился ко входу на галерею, где сидели зрители.

В проходе стоял тучный, импозантного вида человек в роскошном, опушенном мехом плаще, из-под которого выглядывало одеяние священнослужителя. На голове его был берет с опущенными наушниками, лицо полное, холеное, с густыми черными бровями над темными круглыми глазами, мясистый нос и пухлый двойной подбородок, словно стекающий в меховую опушку воротника. Лицо отражало неимоверную властность, несколько смягченную улыбкой, какой он приветствовал своего монарха. В руках он держал папку с бумагами, и было видно, как на его холеных руках сверкают каменья несметной ценности.

Когда король приблизился, пришедший хотел поклониться, но Генрих не позволил, обняв его рукой за плечи. Они о чем-то заговорили, Генрих рассмеялся.

Брэндону стало холодно в одной рубашке, его молодой паж Норрис подбежал, подал колет. Проказник, улыбаясь, негромко сказал:

– Ставлю голову против дырявого башмака, что сейчас Вулси уведет его величество.

Так и вышло. Через минуту Генрих сделал знак, что более не будет играть, и он отпускает двор. Король удалился, все так же обнимая своего канцлера Вулси за плечи, а Чарльз заметил, как нервно скомкала в руке платок королева. Она глядела вслед удаляющейся паре без улыбки, и её можно было понять. Венценосный супруг на её слова не обратил никакого внимания, в то время как стоило появиться Вулси, как Генрих оставил даже любимый теннис. Катерина нервничала. Канцлер Генриха был её основным соперником при дворе, и его влияние на короля превышало даже любовь к ней Генриха.

Чарльз счел своим долгом подойти к ней. Несколько веселых шуток – и он заставил её рассмеяться. Катерина милостиво протянула ему руку, Чарльз поцеловал её под гневным взглядом Бэкингема и, выпрямляясь, даже лукаво подмигнул ему.

О Вулси при дворе говорили постоянно. Его головокружительная карьера была притчей во языцех. Отчасти он, как и Брэндон, возвысился только благодаря симпатии к нему короля. Но если Брэндону даже его злопыхатели многое прощали, так как он все же являлся дворянином и рыцарем, то Вулси был человеком из народа, сыном простого мясника из Испвича. И привлек к себе внимание короля только исключительно своими деловыми качествами, целеустремленностью и удивительной ловкостью, с какой он шел навстречу всем желаниям Генриха, направляя их в нужное русло и превращая в законы.

Брэндон и Вулси были союзниками. Не друзьями, ибо при дворе редко кого связывала искренняя дружба, но они были единомышленниками. Оба возвысившиеся благодаря симпатии короля, оба зависящие от его благоволения, они поддерживали друг друга, чтобы не иметь один в лице другого врага, а наоборот, заключили союз, чтобы противостоять аристократии, окружавшей Генриха. На их стороне было осторожное отношение Генриха, монарха из молодой династии Тюдоров, к представителям древних родов, ведших свое происхождение ещё к английским королям Плантагенетам.

При дворе Вулси за глаза называли «мясницкой дворняжкой», памятуя его незнатное происхождение. Но в пятнадцать лет Вулси стал уже бакалавром, в двадцать – священником. Он намеренно избрал духовную карьеру, ибо церковь уравнивает людей, если у них есть таланты, а талантами Вулси обладал несомненно. Ещё старый Генрих VII обратил на него внимание и сделал духовником своего сына Генриха. Уже тогда Вулси завоевал доверие будущего наследника, и когда Генрих стал королем, он не преминул возвысить своего духовника, сделав его интендантом и поставщиком на время военной кампании во Франции. Вулси справился с назначением прекрасно. Он был администратором, которому не было равных, и прекрасным организатором, но главное – он умел находить подход к королю. И тот продвигал свою «мясницкую дворняжку», пока не ввел в королевский совет, назначив канцлером королевства. Даже влияние любимой Катерины не играло для Генриха такой роли, как мнение Вулси. Немудрено, что королева ревновала мужа к канцлеру.

А Брэндон... Поначалу, в угоду королю, он просто поддерживал Вулси, потом стал им восхищаться. Даже он, опытный придворный интриган, поражался уму и работоспособности канцлера Томаса Вулси, дивился, как тот мог сесть за работу ещё затемно и трудиться до ночи, без еды и отдыха, не обращая внимания на потребности человеческой природы. И, поддерживая его, Брэндон сначала сблизился с ним, а потом попал под его влияние. Он стал человеком Вулси, его союзником, даже шпионом. Брэндон, блистательный придворный, который слыл личным другом короля, поверенным его тайн и участником развлечений... Вот-вот, развлечений, ибо Брэндон теперь мог только развлекать короля. И оказывать на него некоторое влияние, это бесспорно. Но в руках Вулси была вся Англия. И король.

У Брэндона были свои апартаменты в Гринвиче: несколько комнат, узких, темных и не отличавшихся особым комфортом, зато богато обставленных и смежных с личными покоями короля. А у Вулси были дворцы, епархии, земли. Брэндон же вынужден был крутиться и так и этак, чтобы как-то материально поддержать свой статус друга короля. У него было несколько должностей, но ни обширных земель, ни богатых угодий, обеспечивающих регулярный доход. Разве что он владел поместьями в Девоншире, оставшимися ему после женитьбы на Маргарет Мортимер, но большая часть их уже была заложена, а с остальных оброк он уже получил. Стриженую овцу дважды не стригут... А Брэндону необходимо было поддерживать подобающий придворный образ жизни. Его друг Генрих даровал ему милость одеваться в одежду одного цвета с ним. Но у Генриха были сотни одежд, и Брэндону с трудом удавалось сводить концы с концами, чтобы поддерживать эту «милость».

Сегодня король избрал для себя одежды голубых тонов. Брэндон также оделся в платье из голубого велюра. Его элегантный стеганый колет до талии и пышные присборенные рукава имели вертикальные, горизонтальные и – наискосок – мелкие прорези, сквозь которые буфами проступало белье. Показывать белье вошло в моду, и это повлекло за собой невероятный рост цен на него. Зачастую рубашка из тонкого атласа или узорчатого белейшего полотна стоила дороже, чем весь костюм со штанами и башмаками. И сейчас, когда Брэндон стягивал у горла и расправлял складки рубахи, он мысленно прикидывал, где ему взять деньги на такую роскошь. У венецианского посла Себастьяно Джустиниани, например. И словно в ответ на его мысли, ему сообщили, что посол дожидается его в прихожей.

Брэндон чуть вздрогнул, оглянувшись на своих оруженосцев и пажей, находившихся в комнате. Они служили ему, но одновременно могли быть и подкуплены кем-то из недругов Чарльза, даже его так называемыми приятелями, которые, однако, не прочь установить слежку за другом короля. И то, что Брэндона навещает посол Венеции, да ещё тогда, когда двор отправился на мессу в замковую капеллу, а, следовательно, эта встреча должна произойти тайно... Что может произойти тайно при дворе, где все – от стен до оконных наличников – имеет уши? И про себя Брэндон обозвал сеньора Себастьяно ослом. Что ему столь срочно понабилось, раз он готов бросить тень на Чарльза? То, что Брэндон был доносчиком и шпионом Венеции, его не волновало. Не он, так другой получал бы деньги от сеньора Себастьяно, при дворе без этого нельзя, как нельзя быть искренним или принципиальным. Но Брэндон вырос при дворе, знал все альковные тайны, а так как жизнь научила его ни от чего не отказываться – он спокойно давал венецианцу нужные сведения и проводил его политику. Ведь Себастьяно никогда не скупился.

Поэтому он принял венецианца с самой лучезарной улыбкой и, угостив вином и галетами, завел непринужденную беседу. Но посол сегодня был настроен решительно:

– Мне сообщили, что сегодня король Генрих согласился принять испанского посла дона Акарозу. Чем вы объясните подобное благоволение его величества, особенно после того, как вы уверяли, что встречи не будет? Брэндон продолжал улыбаться. Конечно, в свое время он обещал Себастьяно сделать все возможное, чтобы испанец не был принят. Но не может же он повелеть королю выгнать его вон. И сейчас Брэндон объяснил, что Генрих примет дона Акарозу только из желания угодить супруге. И примет его после встречи с представителями купечества Сити – сделал он упор на последнем факте, давая тем самым понять, что даже такая очередность, когда посла короля Фердинанда ставят на второе место после обычных купцов, сама по себе является оскорблением для Испании.

Теперь Себастьян Джустиниани довольно улыбнулся. Венецию тревожил союз Генриха VIII с её извечными врагами Испанией и Австрией, стремящимися втянуть Англию в войну против республики Святого Марка[6], и их устраивало, что Брэндон будет напоминать Генриху, какое предательство совершили против него родственники королевы. Но существовала ещё помолвка Мэри Английской и Карла Кастильского. Поэтому посол снова помрачнел, слушая вполуха жалобы Брэндона на неимоверную дороговизну придворной жизни, то есть намеки на то, что Джустиниани снова следует раскошелиться. И хотя в первый миг посол потянулся к кошельку, но в следующую минуту словно передумал.

– Говорят, Испания настаивает на скорейшем заключении брака Мэри Тюдор и Карла Кастильского.

– Зря они на это надеются, – любуясь игрой света на перстнях, заметил Брэндон. – Их принц ещё не созрел для брачного возраста, и... Хотите попробовать этой мальвазии, синьор?

Кувшин с вином был великолепен – из светлого серебра в форме вздыбленного, сидящего на задних лапах, льва. Крышкой ему служила сама голова царя зверей, верхняя часть которой откидывалась, и из пасти наливалось вино. Однако наливать вино из подобного отверстия было не совсем удобно, да и сам сосуд был достаточно тяжел, поэтому Брэндону, чтобы угостить посла, пришлось вплотную приблизиться к нему. Он намеренно не обратился за помощью к пажу, дабы в момент, пока он будет обхаживать гостя, шепнуть ему, чтобы они встретились около полуночи в их месте в конце парка.

– Тогда и обсудим наши финансовые проблемы, – в тон ему ответил сеньор Себастьяно. Вслух же воскликнул. – Ах, какая темная, густая мальвазия! Восхитительный напиток!

Он был доволен, что поставил Брэндона на место. Он платил ему, однако ему нужны были конкретные сведения, а не пустые обещания.

Насладиться вином им так и не удалось. Раздался глас трубы, возвещающий, что двор по окончании мессы движется в трапезную залу, и Брэндону следовало поспешить.

Король был в прекрасном расположении духа.

– Эй, Чарльз, чертов безбожник, ты опять не присутствовал в капелле. Стыд и срам, сударь. Непременно следует вас наказать, хотя, поверьте, мне это и неприятно.

Брэндон отвесил грациозный поклон:

– В таком случае, сир, кому вы хотите доставить удовольствие?

Генрих даже приостановился, удивленно глянул на друга и громко расхохотался.

– За что я люблю Брэндона, – сказал, обнимая его за плечи, – так за то, что с ним всегда весело.

Однако, несмотря на проявление расположения короля, в трапезной Чарльзу пришлось уступить свое место подле него более важным особам. Он не был достаточно знатен, не имел положенных титулов и званий, чтобы восседать подле Генриха во время трапез. И тем ни менее король то и дело требовал его к себе. Он был в настроении, хотел веселиться. Даже во время поста, когда запрещена музыка, изысканное веселье, мясные блюда с жирными приправами.

– Эй, Брэндон! – кричал Генрих через весь зал. – Нам что-то невесело. Думаю, у тебя всегда найдется какая-нибудь история, чтобы нас развеселить.

Брэндону пришлось выйти со своего места и встать, облокотясь на королевский стол. Он даже мог взять с блюда его величества кусочек розовой лососины и, кусая её мелкими кусочками, чтобы не говорить с полным ртом, начал рассказывать королю забавную историю. Как всегда, он выбрал для своих насмешек испанца Акарозу.

– Что-то нет вашего шута Уила, – произнес Чарльз. – А он бы лучше, чем я, пересказал вам очередную житейскую мудрость, какую недавно поведал нам дон Кароза.

– И в чем заключается сия мудрость? – полюбопытствовал Генрих.

– Испанец заметил, что если стоять на Лондонском мосту, бросать камни в воду и не видеть при этом кругов... то, значит, наступила зима.

Король расхохотался. Зима в этом году и в самом деле была столь холодной, что даже Темза замерзла.

– Он мудрец, наш испанец! – заметил Генрих. Король смеялся, остальные вторили ему. Даже те, кого насмешки над послом короля Фердинанда не очень радовали. Катерина тоже рассмеялась. Она умела оценить шутку, к тому же понимала, что заступиться сейчас за посланника своего отца значило навлечь на себя немилость супруга.

И все же Брэндон видел, что ей несладко и не мог не восхищаться ее самообладанием. Издевательства над послом ее отца, да еще Генрих посадил подле себя французского герцога де Лонгвиля, и Катерине приходилось терпеть общество врага Испании...

Подали вторую смену блюд. У короля был отменный аппетит, он ел и пил в невероятных количествах, но так как много времени уделял физическим упражнениям, то именно мускулы, а не жир делали его фигуру плотной. И все же в свои двадцать три года он выглядел излишне зрелым. Это его не пугало – наоборот, это делало его более значительным, несмотря на порой чисто ребяческие проделки. И у него была королева старше его на шесть лет. Но он любил её и даже стремился выглядеть более возмужавшим, чтобы быть подстать ей.

Сейчас, откинувшись в кресле, Генрих откровенно красовался; у него было настроение поиграть в величие. Он переговаривался с Вулси о сохранении лесов, Вулси поддакивал и предлагал посадку новых. Потом они заговорили об артиллерии, кораблях, и Генрих, как бы между прочим, решил государственный вопрос о создании гильдии лоцманов для безопасности мореплавания. О своих кораблях и пушках Генрих говорил с мальчишеской гордостью. Но так как это все было неофициально, то с такой же игривостью он переходил на разговоры о том, что желает украсить свой двор образованными людьми, видными учеными.

– Лорд Маунтджой, это правда, что великий Эразм Роттердамский хочет покинуть Англию? Нас это огорчает.

– Об этом лучше спросите Томаса Мора, в доме которого остановился ученый.

– Ах, наш милый Томас Мор, – улыбался Генрих, отбрасывая салфетку и вставая. Все тотчас встали, поняв, что это сигнал к окончанию трапезы.

А Генрих, обняв за плечи невысокого, одетого в темные простые одежды Томаса Мора и, не обращая внимания на собравшихся, направился к выходу. Немного посокрушавшись оттого, что Эразму здоровье повелевает отправиться на континент, он уже вел разговор на иную тему, расспрашивал собеседника о его новой книге о коварном Ричарде III. Генрих хотел чувствовать себя серьезным королем, получающим удовольствие от общения с ученым Томасом Мором. Но в следующую минуту он уже повелевал через весь зал королеве:

– Ваше величество, после аудиенц-зала я намерен с нашим другом де Лонгвилем посетить зверинцы Тауэра. И желал бы, чтобы за время нашего отсутствия вы приготовили для нас какое-нибудь увеселение. Благопристойное увеселение, в духе времени поста.

Ничего труднее Генрих не мог приказать жене. Король хотел, чтобы его двор блистал, но такая строгая, скромная женщина, как Катерина, была не в состоянии соответствовать этому, возложенному на неё требованию короля. Охотнее всего она проводила время со священниками, или тихо занималась рукоделием в своих покоях. А заведовать увеселениями... Она даже побледнела и стала искать глазами Чарльза Брэндона. Вот кто всегда помогал ей в этом неимоверно трудном задании. Но в этот момент раздался громкий голос Генриха:

– Брэндон, я желаю, чтобы вы сопровождали меня.

Лицо Катерины стало совсем несчастным. Брэндону стало жаль ее. Конечно, он не входил в круг друзей королевы, но симпатизировал ей и хотел помочь. Подозвав молодого Гилфорда, он тихо велел передать королеве, что выкроит время навестить ее.

Король ушел вперед вместе с Мором. Это дало возможность Брэндону и Вулси переговорить, когда они шли через узкий коридор, отчего свита канцлера растянулась. Чарльз сообщил Вулси об утреннем разговоре с королем насчет кандидатуры любовницы и даже назвал троих, кто, по его мнению, подходит на эту роль. Заметил, что лично сам склоняется к тому, что его величество изберет молоденькую фрейлину Бесси Блаунт. И неожиданно Вулси поддержал его, сославшись на упоминание короля, что знал ее еще ребенком, а мисс Бесси – дочь одного из королевских гвардейцев. Он сказал это, как бы между прочим, но Брэндон посмотрел на Вулси с невольным уважением. Как этот обремененный государственными заботами муж ещё успевал обращать внимание на подобные мелочи? И Чарльз лишь согласно кивнул, когда Вулси посоветовал ему обратить особое внимание на эту Бесси Блаунт.

Аудиенц-зал был старой постройкой со сводчатыми перекрытиями и цветными витражами в высоких готических окнах. Величие в нем было, а вот комфорта никакого. Старые, далеко расположенные в дальних концах залы камины еле согревали помещение, плиты на полу для тепла покрывали соломенные циновки. Ряд внушительных колонн по периметру придавал залу величавость, как в храме. Но холод... От каменных стен так и веяло сыростью, и подбитая мехами мантия короля была сейчас как раз кстати. Генрих занял место на стоявшем на возвышении троне, но долго сохранять положение идола не смог. Энергия так и кипела в нем, и он сошел с трона, ходил по залу, сбивая полами мантии циновки, и не столько слушая, сколько говоря сам. Забавно было наблюдать, как мечутся за ним все эти солидные купцы и предприниматели в своих длиннополых одеждах, как семенят следом писцы с досками через плечо, придерживая чернильницы, строчат то, что говорит король.

Обычно Генрих не любил заниматься государственными дедами и предпочитал скидывать их на своего канцлера. Вот и сейчас, если в чем-то возникала заминка, он кивал в сторону Томаса Вулси – мол, это к нему. А потом опять прямо-таки рассыпался цветистыми фразами: он готов выдать лицензии на торговлю с Флоренцией, он желает, чтобы английское сукно везли в Средиземное море, он готов понизить налоги для тех торговцев, которые строят торговые суда. Его Англии надлежит быть морской державой!

Какая уверенность, какой блеск! А ведь Брэндон помнил этого великолепного короля ещё застенчивым, робким мальчиком, нелюбимым сыном, который панически боялся отца. Но уже и тогда было в Генрихе нечто особое, выдающееся. «Этот огромный мальчишка», – как порой отзывался о нем старый король, с детства был непоседой и умел завладеть всеобщим вниманием.

Судьба благоволила к нему. Генрих стал королем, блистательным королем! И Англия, устав от бесцветного правления Генриха VII, словно влюбилась в молодого красивого Генриха VIII. Люди собирались толпами во время его выездов, орали и вопили как сумасшедшие, желая всяких благ своему молодому рыжему государю.

Брэндон стал его любимцем. Молодой Генрих смело ломал условности, что бытовали при дворе отца. Щепетильный, но в то же время щедрый, влюбленный в себя и жизнь, он хотел видеть в себе идеального правителя. Он окружил себя блистательными молодыми людьми, позволял им звать себя по имени, разрешал бесцеремонные шутки, при дворе преобладали легкие необременительные обязанности. И если порой король и гневался на кого-то из них, то вскоре прощал. Они были его блестящим окружением, его фоном, на котором ему полагалось быть главной фигурой.

Да, Генриху было необходимо, чтобы окружающие видели и откровенно подчеркивали его превосходство, чтобы прилюдно восхищались им. И сейчас, когда после аудиенции с лондонским купечеством Генрих принял испанского посла Акарозу, но принял во всем блеске своего королевского гнева – Брэндон не удержался, чтобы не зааплодировать. Гневный взгляд испанца, который тот бросил на фаворита, он выдержал с самой приветливой улыбкой. Его голубые чистые глаза не раз выручали его в сложных ситуациях, придавая лицу циника и интригана Брэндона девичье невинное выражение.

А Генрих бушевал:

– Я не желаю иметь с вашим королем никаких дел. Не смейте мне предлагать никаких проектов. Я и Фердинанд – немыслимо! После того как он предал меня во Франции, я и слышать не хочу ни о каком союзе с ним. И я не хочу вмешиваться в его дела с Италией и Венецией, Особенно с Венецией. Христианскому миру с юга угрожают турки, а республика Святого Марка – единственная морская держава, которая может им противостоять.

Поэтому я скорее готов поддерживать ее, чем вступить в лигу, направленную против Венеции.

«Ого! – обрадовался Брэндон. – Одной этой фразой славный Хэл заработал мне немало венецианских денежек!»

– Ваше величество, – робко продолжал Кароза, – могу ли я считать ваши слова окончательным разрывом с моим королем?

– Когда я укажу вам на дверь, тогда и принимайте подобное решение. Я же просто не желаю вас видеть при дворе, но отнюдь не настаиваю на вашем выдворении из Англии. И учтите, я поступаю так только из любви к её величеству королеве.

Дело было не только в этом. Разрыв с Фердинандом мог бы означать и сбои торговли с Нидерландами – основным партнером Англии в торговле шерстью. А это был бы удар по купечеству, представителям которого Генрих недавно дал такие полномочия. Кароза это понимал, и поэтому он решился коснуться последнего щекотливого вопроса – брака Мэри Английской и внука Фердинанда Карла Кастильского. Но Генрих ушел от прямого ответа, заявив, что Карл ещё не вступил в пору возмужания, когда ему срочно понадобится супруга.

– Но леди Мэри могла бы жить при его дворе, – заметил Кароза и невинно добавил: – Раз принцесса все равно не живет при особе вашего величества.

Генрих принял важную позу.

– Позвольте мне решать, где жить моей сестре. Потом вскочил:

– Довольно. Аудиенция окончена. Я устал.

Кароза, кланяясь, удалился. Но за дверью толпились другие просители, которых, однако, Генрих не собирался принимать. Его славный Томас Вулси – улыбка в сторону канцлера – завершит дела и без него. А Генрих...

– Чарльз, я еду с Лонгвилем, – похлопал он по плечу Брэндона. Присоединяешься?

Брэндон вздохнул. В последнее время Генрих все больше проявлял внимание к французскому герцогу, и Лонгвиль, взятый в плен в битве при Теруане, вскоре из пленника стал другом короля и, как поговаривали, даже потеснил из сердца Генриха самого Брэндона. Однако это сближение было нужно тем, кого интересовал союз Генриха с Францией. Брэндон принадлежал к их числу, а уступал свое место подле короля этому надменному Лонгвилю.

И сейчас он лишь сокрушенно развел руками, сославшись на неотложные дела.

Генрих скорчил недовольную мину:

– Бог мой, Брэндон, я давал тебе все эти должности не для того, чтобы ты увиливал от основной своей обязанности – быть моим другом. Однако ладно. В конце концов, я знаю, что такое долг, и заменю приятное общение с тобой компанией с Франсуа де Лонгвилем.

У Брэндона, когда он отказывал королю, не было никаких неотложных дел, но было его обещание королеве помочь в подготовке вечерних развлечений. Поэтому, проводив короля, он тут же направился в покои королевы. И в полутемном переходе он встретился с Нэнси Керью, спешившей куда-то по поручению госпожи. У Нэнси были плутовские карие глаза, а её строгий пятиугольный чепец был сделан из серебристой парчи, что очень ей шло. Чарльз обрадовался этой неожиданной встрече и тут же заключил Нэнси в объятия.

– Фи, сэр, какой вы прыткий, – вымолвила молодая женщина, все ещё задыхаясь после поцелуя. Но тут же опять подставила губы.

Она была из обедневшего рода Керью, державшегося на плаву исключительно из благоволения к ним короля. Выданная замуж в четырнадцать лет и овдовевшая в восемнадцать, Нэнси была девушкой умной, осторожной и идеальной любовницей для Брэндона, так как не только понимала, что их союз не будет одобрен при дворе, но и умела так следить за собой, что их связь не имела последствий. К тому же она доносила любовнику все альковные тайны королевы.

– Ты придешь ко мне сегодня? – спросила Нэнси, отстраняясь от Брэндона, когда почувствовала, что их объятия требуют ещё большей близости. Брэндон перевел дыхание.

– Я бы с удовольствием, малышка. Но как карта ляжет.

– Фи, сэр, разве вы не знаете, что азартные игры запрещены во время поста?

– Но в королевских покоях частенько нарушается это предписание, не так ли?

Они рассмеялись. Брэндону нравилась живость Нэнси, её умение шутить и поддерживать шутку. Иногда он подумывал, что Нэнси с её опытом придворной жизни, умом и очарованием, была бы ему неплохой женой. Если бы девушка была хоть немного богата, или же он чувствовал к ней хоть каплю того сильного всепоглощающего чувства, какое владело им во время его первой женитьбы на Анне Браун!

– Королева послала меня купить шелковых ниток, – сказала Нэнси, приводя в порядок одежду. – Она села за рукоделие, но явно ждет тебя. И нервничает.

– Я как раз иду к ней. Скажи, Нэнси, а леди Бесси Блаунт у неё?

– Да. А что? Не надумал ли ты изменить мне с этой смазливой дурочкой?

– Она что, так глупа?

– Ну, она добрая, милая, всегда весела... но глупа, как гусыня.

– Жаль. Нет, Нэнси, не сердись. Просто я интересуюсь ею ради одного друга.

Нэнси Керью была сообразительна и сразу поняла. Губы её сложились в скептическую складку. Нет, эта девушка хотя и мила, но не сможет надолго увлечь такого человека как «друг Чарльза». Хотя... Она многим нравится своим смазливым личиком и веселостью. И она уступчива.

– Боже правый! Неужели она уже была с кем-то? Моему другу нужна непременно девственница.

– Думаю, мисс Бесси невинна, – сказала Нэнси после минутного раздумья. – Она ведь недавно вошла в штат её величества и очень дорожит местом. Ты же знаешь, как строга королева насчет амурных похождений. Так что я очень рискую, оставляя свою дверь незапертой для тебя, ветрогон ты этакий.

– О, я ценю это Нэнси, очень ценю.

Он поцеловал ей шейку и шепнул, что при первой же возможности не преминет воспользоваться незапертой дверью. Нэнси чмокнула его в щеку и, смеясь, убежала. Брэндон направился к королеве.

В покое её величества было жарко. В большом камине на груде раскаленных углей пылало целое дерево. Катерина всегда зябла в расположенном в низине у реки Гринвиче. Сейчас она сидела в нише у окна, вышивая для мужа рубаху. Она всегда сама шила для него белье и, как уверял Генрих, справлялась с этой, чисто женской обязанностью, просто превосходно. Правда, последнее время он замечал, что лучше бы она столь же хорошо справлялась и с другими своими обязанностями – рожала бы ему здоровых сыновей, к примеру.

Сейчас в покое Катерины было ещё несколько женщин – четверо леди вышивали одеяло в углу, герцогиня Солсбери беседовала у другого окна с духовником её величества, а ещё одна молоденькая фрейлина наигрывала на лютне. Это и была Бесси Блаунт. Проходя, Брэндон чуть подмигнул ей. И она ответила ему просто очаровательной белозубой улыбкой, которая, увы, сразу давала понять, насколько сия девица уступчива. Остальные смотрели на Брэндона, шталмейстера его величества, несколько угрюмо. Он входил в партию противников королевы. По крайней мере, её политических противников. Но личные отношения меж Чарльзом и Катериной были легкими и приветливыми, и сейчас королева милостиво протянула ему для поцелуя руку.

– Итак, сэр, что мы предпримем?

– Что пожелаете, ваше величество. Мы можем придумать игру в шарады или представления с масками...

– О нет, никаких шумных игр, или нескромных представлений – королева поджала губы: – Сейчас время поста.

– Как вам угодно. Но тогда мы могли бы приготовить для его величества пьесу. Что-нибудь из классики, на благородной латыни. Его величество так любит латынь.

Эту идею Катерина одобрила. Они какое-то время обсуждали, пока не остановили выбор на пьесе Плавта «Milles Cloriosus», пьесе древней, но забавной. И тут же стали подбирать актеров, назначать роли, готовить костюмы. Позвали молодых придворных, пажей, задействовали даже охранников. На главную женскую роль Брэндон выбрал Бесси Блаунт. Она взялась с усердием, но латынь она почти не знала, фразы произносила неправильно и так забавно, что вызывала смех. Но когда Катерина предложила отдать роль кому-либо другому, вернувшейся Нэнси Керью, например, которая прекрасно бы справилась и отличалась большим артистизмом, Брэндон воспротивился, хотя и видел на лице Нэнси обиженную гримасу. Но мисс Бесси так соблазнительно смотрелась в длинной рубахе.

«Хвастливый воин» с венком из бессмертников на распущенных длинных волосах, что Генрих будет доволен. Разумеется, этого Брэндон не говорил Катерине и заставил доверчивую королеву одобрить его выбор.

Поначалу Чарльз опасался, что они не успеют все отрепетировать к возвращению короля. Но за окном уже стало смеркаться, а Генрих все не ехал. Королеву посетил её друг Бэкингем. Увидев, какое в покоях королевы царит веселье, и, поняв, что его причиной был Чарльз Брэндон, обиженно отошел в сторону и стоял, глядя в окно, нервно сжимая руки за спиной.

Пьесу они уже несколько раз отрепетировали, за окном стемнело, а короля все не было. Катерина, нервничая, велела подать ужин. Когда любящий внешнюю пышность Генрих отсутствовал, Катерина позволяла себе трапезы в простой домашней обстановке. За стол она пригласила своего духовника Диего, леди Солсбери, герцога Бэкингема и Брэндона. И весь ужин Чарльз старался быть веселым, несмотря на колкие замечания Бэкингема, суровую молчаливость Диего и сухие фразы леди Солсбери. По сути, любезной с ним была лишь королева, и ужин оставил в душе Брэндона тягостное впечатление.

Они ещё не окончили трапезы, когда явился паж с сообщением, что его величество заночует в Тауэре, но желал бы, чтобы к нему прибыл Чарльз Брэндон.

Лицо королевы стало грустным. Чарльзу даже стало жаль ее.

– Я обязательно сообщу его величеству, как вас расстроило его отсутствие. А нашу пьесу мы покажем Генриху в другой раз.

У пристани Гринвича покачивались лодки, на носу которых горели факелы. Брэндон кликнул того лодочника, которому платил за информацию, кто и когда покидал Гринвич. И едва они отчалили, осведомитель сообщил:

– Его преосвященство Томас Вулси тоже был вызван. Отплыл, и часа ещё не прошло. Если ваша милость прикажет, я налягу на весла и попробую его догнать.

– Не стоит, Хью. Меня даже устраивает, если Вулси первым прибудет к королю.

Было темно, и река казалась черной. Спасаясь от сырости, Брэндон поплотнее закутался в плащ. Он догадывался, что за причина заставила Генриха остаться в Тауэре и даже вызвать Вулси и его. Дело в переговорах с Францией, какие вел Лонгвиль. Ибо, разочаровавшись в своих прежних союзниках, Австрии и Испании, Генрих решился на союз с Людовиком XII. Окруженный со всех сторон враждебными державами, Людовик Французский должен был принять его на любых условиях. А залогом этого союза мог бы стать брак младшей сестры Генриха Мэри с Франциском Ангулемским, племянником Людовика, который в случае смерти престарелого французского короля, как основной мужской отпрыск боковой ветви Валуа, должен был взойти на трон. Для английского дома Тюдоров это бы был значительный и престижный союз. Что же касается помолвки Мэри с Карлом Кастильским, то Брэндон знал, что его король уже решил – этому браку не бывать. Но сейчас его волновало другое. В полночь у него встреча с Себастьяно Джустиниани, и что бы ни случилось, ему следовало придумать предлог, как до назначенного часа вернуться в Гринвич, успеть на встречу и получить свои деньги, А когда они подплывали к Лондону, колокола как раз отбили девять раз.

Сигнал для тушения городских огней будет дан через час. А пока город сверкал огнями и шумел, река была ещё полна снующих туда сюда лодок и везущему Брэндона Хью пришлось изрядно поманеврировать, чтобы благополучно доставить пассажира к темной громаде Тауэра.

Брэндон, сидя на корме лодки, с невольным трепетом вглядывался в эти освещенные огнями на башнях тяжелые стены. Он плохо себя понимал, но ему всегда становилось не по себе при виде этой крепости. Древняя резиденция английских королей, построенная на ещё римском фундаменте в царствование Вильгельма Завоевателя, она возвышалась несокрушимо, свидетельствуя о величии английской монархии. Пять веков она была Лондонским пристанищем королей, – сначала Норманской династии, потом Плантагенетов, Ланкастеров, Йорков, и вот теперь Тюдоров. Но с каждой династией Тауэр постепенно утрачивал свое значение как королевская резиденция, а при последних Йорках вообще приобрел мрачную славу. Из королевской резиденции он постепенно стал превращаться в государственную тюрьму. Здесь держали в заточении государственных преступников, здесь же им отрубали головы на площадке перед Тауэр-Грин. И даже сейчас, хотя Генрих и поселил здесь Лонгвиля со всевозможной роскошью, устраивал в его честь в главном здании древней Белой Башни балы и маскарады, но на стенах все равно стояла стража, в подземельях крепости содержались в ужасных условиях узники, а окрестные жители божились, что даже мощь пятифунтовых стен не в силах сдержать нечеловеческих воплей, какие порой доносились из пыточных камер.

Речной прилив поднял лодку, и Хью подвел её прямо к лестнице у Трейторс-Гейт – Ворот Изменников (ну и название!). Под мощной каменной аркой тускло светил фонарь. И все же Брэндон поскользнулся на скользких от нанесенного ила ступенях. Чертыхнувшись, он бросил лодочнику монету, велев никого не брать в пассажиры и дожидаться его. Охранники провели его к Белому Тауэру, узкая лестница со стертыми за века ступенями вела в верхние этажи. Стражник светил Брэндону факелом, открывая одну дверь за другой. Наконец он оказался в обставленной с элегантной роскошью комнате, где в креслах у горевшего в камине огня сидели король и его канцлер Вулси, Лонгвиль стоял, опираясь о мраморную полку камина. Когда вошел Брэндон, он повернулся. У него было утонченное бледное лицо, волосы такие светлые, что казались седыми, светлыми были и глаза. Лонгвиль обликом более походил на выходца из Скандинавии или Нидерландов, нежели на француза. И все же в нем текла чисто французская кровь, ибо Франсуа д’Орпан, герцог де Лонгвиль, был сыном знаменитого бастарда Дюнуа, потомка королей Франции.

Лонгвиль, не меняя холодного выражения лица, учтиво поклонился вошедшему, потом повернулся к королю:

– Ваше величество, Генрих, не заставляйте меня в третий раз пересказывать содержание депеши.

Генрих, нарушая правила поста, коих столь придерживался под строгим оком королевы, с аппетитом поедал жареного каплуна. Он улыбнулся вошедшему, не переставая жевать. Губы и пальцы у него блестели от жира, он лишь кивнул Вулси, предлагая ему посвятить Брэндона в содержимое послания.

– Все вышло не так, как мы думали, Чарльз, – начал канцлер-епископ, машинально вращая перстни на холеных пальцах. – Однако все не так и плохо. Мы-то, конечно, рассчитывали увлечь Людовика союзом меж его наследником Франциском и нашей Мэри. Но герцог Лонгвиль получил извещение, что прекрасный Франциск всего неделю назад обвенчался со старшей дочерью короля Клодией Французской.

Вулси сделал паузу. Брэндон выжидал. «Что же тогда «не так и плохо?» – соображал он, стараясь не выказать любопытства.

Лонгвиль все же решил снизойти до объяснений.

– Для нашего короля Людовика, так как у него лишь две дочери и нет потомка мужского пола, это единственная возможность оставить свою кровь и плоть на троне Франции. Ведь принято считать, что именно Франциск наследует после него корону. Поэтому помолвка меж Франциском и Клодией была заключена несколько лет назад. Однако жена Людовика, королева Анна, знавшая, какой Франциск ветреный распутник, всячески противилась этому браку, считая, что её некрасивая хромая дочь будет несчастна замужем за повесой Франциском. Но в начале этого года Анна умерла, и Людовик, хоть тоже недолюбливает Франциска, все же из политических соображений дал своё согласие на брак дочери и наследника престола.

На этом Лонгвиль счел информацию исчерпывающей и отвернулся к огню, вороша кочергой в поленьях камина.

– Они тебя просто дразнят, Чарльз, – сказал наконец Генрих. Он выглядел довольным, с аппетитом пережевывая мясо, глаза его лукаво блестели. Заметив, что король отодвинул тарелку, Лонгвиль отставил кочергу, поднес королю таз с ароматной водой для омовения пальцев, подал салфетку.

– Дело в том, – продолжил Вулси, – что французского короля очень заинтересовал брачный союз с английскими Тюдорами. Он дает ему гарантию, что Англия будет на его стороне. И его очень заинтересовала сама Мария Тюдор, так как герцог де Лонгвиль постарался всячески разукрасить красоту, ум и добродетель нашей Мэри.

«Которую он ни разу не видел», – отметил Брэндон. Он начал догадываться, к чему клонится разговор, и помимо воли заволновался. Даже отставил бокал, который до этого вертел в руках.

– Как отметил герцог Лонгвиль, – продолжал Булой, – Людовик недолюбливает герцога Франциска. Перспектива, что после него этот хлыщ, хоть он теперь и муж принцессы Клодии, станет наследником, не устраивает французского монарха. Более того, он надеется, что если здоровая молодая женщина станет его женой, то у него появится шанс произвести от неё наследника мужского пола, прямого потомка Валуа, который после него займет трон. Поэтому он и предлагает нам обсудить эту проблему, заверяя со своей стороны, что готов принять любые условия.

– Мэри пора вернуть ко двору! – хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Генрих.

У Брэндона сжалось сердце. Он видел, как доволен был король предстоящей перспективой брачного союза с французским королем. И все же, сделав над собой усилие, осмелился заметить:

– Ваше величество, не забывайте, что принцессе Мэри буквально на днях исполнилось семнадцать. Она совсем молоденькая девушка. Королю же Франции, его величеству Людовику XII, если не ошибаюсь, под шестьдесят.

Генрих глянул на него исподлобья.

– Ему пятьдесят шесть.

Тон, каким это было сказано, не допускал возражений, и Брэндон не стал продолжать. Он понял, что Мэри уже продана с политического аукциона.

А Генрих, не видя больше возражений с его стороны, довольно заулыбался.

– Конечно, Людовик Валуа годится моей сестре в отцы... если не в деды. Но Мэри в том возрасте, когда ей любой мужчина старше двадцати покажется перезрелым. К тому же, кто будет спрашивать её мнения? Она принцесса, дочь и сестра королей, она рождена для высшей доли. К тому же, какие перспективы могут открыться перед ней! Людовик... Ха! Старый хлыщ, ещё после смерти Анны твердил, что вскоре последует за своей любимой Бретонкой, а видишь, повеяло весной, и его сразу потянуло на английскую телятину. И если наша Мэри родит ему сына... Людовик стар, ничто не предвещает этому подагрику долгих лет – не в обиду тебе сказано, Франсуа. Но ты сам понимаешь, что если Мэри понесет от него, а он поторопится к своей Бретонке, то Мария Английская станет регентшей. А тогда... Я в Англии, Маргарет в Шотландии, а Мэри во Франции... Да мы заставим заплясать всю Европу!..

Чарльз больше не вмешивался. Что судьба Мэри предопределена, уже ясно. И это к тому же не его дело. Сейчас он лишь молча слушал обсуждение того, как это лучше провернуть меж королем, Лонгвилем и Томасом Вулси и только и думал, как бы ему найти предлог, чтобы скорее улизнуть на встречу с венецианским послом.

– За Мэри надо послать немедленно, – говорил Генрих, – Конечно, её нельзя вот так сразу посвящать в наши планы, особенно, когда все ещё не обговорено, но привести её следует как можно скорее.

Томас Вулси и Брэндон быстро переглянулись. Оба подумали об одном и том же. Ещё год назад Генрих значительно увеличил сумму на содержание принцессы. Но они выяснили, что леди Мэри занялась самостоятельной коммерцией и сумела создать себе вполне сносные условия. Брэндон к тому же наладил контакт с неким промышленником из Саффолкшира Джоном Пейкоком, свел его с Вулси и тот, поняв, что Пейкок помогает Мэри, дал ему все льготы для торговли с Нидерландами, дабы торговец обеспечил принцессе надлежащее содержание. Сумму же, выделенную для сестры Генрихом, Вулси с Брэндоном преспокойно поделили пополам, положив в собственные карманы. И если это откроется... Значит, за Мэри, чтобы все уладить, следует поехать кому-то из их доверенных лиц. Если не кому-то из них самих. А так как Вулси, обремененный государственными заботами, не может себе это позволить, то остается только Чарльз Брэндон.

И ещё Чарльз подумал, что если сейчас под предлогом начала сборов он покинет Лондон, то у него будет возможность поспеть на встречу с сеньором Себастьяно в Гринвиче.

Но когда он высказался что готов взять на себя миссию возвращения принцессы, Генрих поначалу обиженно поджал губы, стал ворчать, что хотя его и восхищает готовность Брэндона выполнить королевское поручение, но если Чарльз уедет, ему будет недоставать его. Хотя... Он подавил вздох.

– Что ж, возможно, ты прав. Мэри, наверное, дуется на меня за столь долгую ссылку, и только ты сможешь расположить её ко мне, заставить забыть все обиды. Да и она будет рада тебе. Когда ты готов начать сборы?

– С вашего позволения, прямо сейчас же.

Генрих довольно похлопал его по руке и повернулся к Лонгвилю.

– Видишь, Франсуа, какие у меня верные подданные. Ради моей воли готовы с места в карьер.

Брэндон повернулся к герцогу, вскинув бровь, состроил игриво-насмешливую мину. Француз ответил ему тем же и сказал:

– Что ж, с Богом, господин шталмейстер. Мой король в нетерпении.

– Уже бегу, – поднялся Брэндон.

– Даю тебе для сборов неограниченные полномочия, – крикнул ему вдогонку король. – Принцесса, моя сестра, должна прибыть с блеском.

Перепрыгивая через ступеньки, Брэндон сбежал по лестнице, пересек двор, скользнул легкой тенью в Ворота Изменников.

– А теперь налегай на весла, Хью! Не позже, чем до полуночи, мы должны быть в Гринвиче.

Часы только пробили двенадцать, когда лодка с Брэндоном пришвартовалась у каменной пристани Гринвичского парка. В кромешном мраке, закутавшись в плащ, Чарльз Брэндон обошел дворцовые постройки, торопясь к указанному месту. Ему только один раз повстречалась стража, да и та, когда Брэндон открылся, поспешила пропустить королевского фаворита.

От талого снега его башмаки совсем промокли. Голые деревья черными тенями проступали в ночном сумраке, тропинка петляла между ними. Пройдя через заросли кустарника, Брэндон оказался возле искусственного грота в стене. Перед ним белел ещё пустой бассейн фонтана. Выполненная в новомодном итальянском вкусе античная статуя по его центру казалась призраком, не менее призрачным выглядел силуэт Себастьяно Джустиниани за ней в белом плаще.

«Дурак. Нашел, что надеть для ночной прогулки», – подумал Брэндон.

Вслух же лишь извинился за опоздание, но не удержался полюбопытствовать, отчего блистательный посол Венеции решил рядиться в приведение в полночь.

– Но ведь снег же ещё не сошел, – удивился сеньор Себастьяно. – Я думал, так будет лучше.

«Дурак», – вновь подумал Брэндон.

Было удивительно тихо. Они шептались в тени грота, и Брэндон даже шикнул на Себастьяно, когда тот довольно засмеялся после рассказа Брэндона, о том, что сказал сегодня король по поводу Венеции и турецких нападок.

– Ради Бога, тише, сеньор! Здесь и деревья могут подслушивать.

Он нервно огляделся. Показалось ему или нет, что он слышит где-то голоса?

– Итак, сеньор Себастьяно, мне кажется, я честно заработал свое золото.

– Si. Вы правы, господин шталмейстер. Мне будет, о чем отписать дожу Венеции.

Он развязал тесемки своей сумки, и в руку Брэндона перекочевал увесистый мешочек с приятным мелодичным звоном. Брэндон с удовольствием подкинул его на ладони. Но тут он заметил, что из сумки венецианца высунулся свернутый трубочкой свиток.

– Ого, сеньор! Вы торопите события, и послание, я гляжу, уже готово.