Самоубийство Куприн Александр

ГЛАВА 5

ПРО СОБАК В БЕЗВОЗДУШНОМ ПРОСТРАНСТВЕ.

Многие события в истории можно правильно понять только тогда, когда известны характеры лиц, принимавших в них участие.

Генерал-лейтенант Гюнтер Блюментритт. Роковые решения. с. 65

Не буду распространяться о роли личности в истории. Скажу только, что монголы с Чингисханом — одно, а без него — другое. Одно дело — французы с Робеспьером, другое — с Бонапартом. Используя имя владыки и название страны, мы в двух словах описываем целую эпоху: рейгановская Америка, николаевская Россия, кайзеровская Германия.

Спорить не будем: без Гитлера Германия была бы совсем другим государством, как и Советский Союз — без Сталина. Потому, коль скоро речь зашла о том, кто лучше был готов к войне, есть смысл обратить наш взгляд на Сталина и Гитлера, ибо от этих двух людей так много зависело.

Прежде всего оценим умение слушать, ибо умеющий слушать всегда сильнее не умеющего и всегда его побеждает. Это даже не умение, а талант. Одна только способность — дар, если хотите, — выслушать собеседника выводит человека в разряд выдающихся личностей, так как среди двуногих обитателей планеты Земля это умение встречается крайне редко.

Свидетельствует Маршал Советского Союза Д. Ф. Устинов: «Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом… Зная вес своего слова, Сталин старался до поры не обнаруживать своего отношения к обсуждаемой проблеме, чаще всего или сидел будто бы отрешенно, или прохаживался почти бесшумно по кабинету, так что казалось, что он весьма далек от предмета разговора, думает о чем-то своем. И вдруг раздавалась короткая реплика, порой поворачивающая разговор в новое и, как потом зачастую оказывалось, единственно верное русло» (Во имя победы. М.: Воениздат, 1988. с. 91).

Таких описаний я могу привести еще два десятка: именно так рассказывали о Сталине Черчилль, посланец Рузвельта Гопкинс, гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп, так описывают Сталина маршалы, генералы и министры.

Великий Макиавелли рекомендовал государям говорить как можно меньше. Сталин эту рекомендацию выполнял. Он внимательно слушал и молчал как сфинкс в песках. А уж если говорил, то слов на ветер не бросал. «Свои мысли и решения Сталин формулировал ясно, четко, лаконично, с неумолимой логикой. Лишних слов не любил и не говорил их» (Устинов. с. 92). А о Гитлере рассказывают как раз противоположное. Гитлер не умел и не хотел никого слушать. Гитлер говорил сам. Сталин пришел к власти как молчаливый конспиратор, Гитлер — как горластый оратор. Но болтливость противопоказана диктатору. Получив власть, Гитлер должен был подавить свое стремление произносить речи. Он должен был превратиться в молчаливого фюрера, который внимательно прислушивается к тому, что говорят вокруг. Но этого не случилось.

«Гитлер неистощим в речах. Говорение — стихия его существования» (Otto Dietrich. 12 Jahre mit Hitler. Munchen, 1955. s. 159-160).

Министр вооружений и боеприпасов А. Шпеер добавляет: «Он говорил без умолку, словно преступник, желающий выговориться и готовый, не страшась опасных для себя последствий, выдать даже прокурору свои самые сокровенные тайны» (Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. с. 418).

Генерал-полковник Курт Цейтцлер: «Как только я прибыл в ставку, Гитлер по своему обыкновению обратился ко мне с многочасовым монологом. Невозможно было перебить его речь» (Роковые решения. М.: Воениздат, 1958. с. 155).

«Зимой 1943 года Рундштедт попытался доложить Гитлеру о действительном положении, сложившемся тогда на Западе, но только потерял время. Беседа в Оберзальцберге, продолжавшаяся 3 часа, на две трети состояла из речи Гитлера, высказывавшего свои взгляды на положение на Восточном фронте, и на одну треть из чаепития, когда официальные разговоры запрещались. Легко представить, что Рундштедт едва усидел в кресле от поднимавшегося в нем бешенства» (Там же. с. 220).

Спустя несколько месяцев фельдмаршалы Роммель и Рундштедт настояли на встрече с Гитлером. «К фельдмаршалам отнеслись с заметным „холодком и несколько часов заставили их ждать. Наконец, приняв их, Гитлер прочитал им длиннейший монолог относительно результатов, ожидаемых от нового «чудодейственного оружия“ (Там же. с. 236).

Болтливость Гитлера не знала границ и пределов. Каждую ночь он собирал окружающих: стенографисток, министров, машинисток, генералов, секретарш, гауляйтеров, водителей и адъютантов, рассаживал их вокруг стола якобы на ужин и начинал говорить. Он говорил и говорил. До трех часов ночи, до четырех. Он говорил обо всем: об истории и экономике, о климате и религии, о том, как сделать свою овчарку Блонди вегетарианкой, о том, что предками германцев были греки (в другой раз — викинги), о том, что думает женщина, чего ей хочется и чего ей не хватает, о производстве стали и бумаги, о качествах одеколона и еще — о себе, о себе, о себе. «Гитлер зачастую производил впечатление крайне неуравновешенного человека. Гости под утро уже чуть не засыпали, и только чувство вежливости и долга заставляло их приходить на эти чаепития. После долгих, утомительных заседаний монотонный голос Гитлера действовал на нас усыпляюще. У нас буквально слипались веки» (Шпеер. с. 408).

Эти насильственные проповеди были тяжкой мукой для гитлеровского окружения. Машинистки, секретарши и стенографистки устанавливали между собой очередь, кому в какую ночь идти слушать гитлеровские речи. Отбывание этой повинности считалось чем-то вроде тяжелого ночного дежурства. Среди этих женщин иногда прямо в присутствии Гитлера возникали перебранки типа: «Я тут третью ночь тут высиживаю, а кто-то там вне очереди отсыпается».

Интересно посмотреть на Сталина и Гитлера в момент, когда они принимают гостей.

Свидетельствует министр иностранных дел гитлеровской Германии И. фон Риббентроп: «Затем заговорил Сталин. Кратко, точно, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно… Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба. Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом и великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву. Ход моих переговоров и бесед со Сталиным дал мне ясное представление о силе и власти этого человека, одно мановение руки которого становилось приказом для самой отдаленной деревни, затерянной где-нибудь в необъятных просторах России, — человека, который сумел сплотить двухсотмиллионное население своей империи сильнее, чем какой-либо царь прежде» (Между Лондоном и Москвой. М.: Мысль, 1996. с. 141-143). Далее — о широте души, щедрости, радушии и гостеприимстве Сталина. Вернувшись в Берлин, очарованный Риббентроп рассказывал, что чувствовал себя в Кремле «как среди старых партийных товарищей».

А вот как гостей принимает Гитлер. Будучи вегетарианцем, всех, кто в рядах вегетарианцев не состоял, он считал трупоедами, так их и называл за своим столом и всячески старался испортить им аппетит. Впрочем, те, кто не ел мяса, но ел рыбу, были тоже Гитлеру омерзительны, и он этого не скрывал. «Когда приносили вареных раков, он принимался рассказывать о том, как в одной из деревень умерла старуха и родственники сбросили ее труп в ручей, чтобы таким образом наловить побольше раков. Если же он видел жареных угрей, то как бы между прочим замечал, что лучше всего эти рыбы клюют на дохлую кошку» (Шпеер. с. 412).

Приятного аппетита, дорогие гости!

О личной жизни Сталина мы знаем мало. Но одна деталь делает его непохожим на Гитлера, Ежова и Ленина. У Сталина было два сына и дочь. Это свидетельство того, что в половом отношении он был нормальным человеком. А Гитлер, Ленин и Ежов — педерасты. Берлинский психиатр доктор Артур Кронфельд имел возможность наблюдать Гитлера с предельно близкой дистанции: «Как многие резко выраженные психопатические личности, Гитлер ненормален в половом отношении. Можно считать установленным, что чувство любви к женщине ему недоступно. В прошлом он был в половой связи с Гейнесом и Эрнстом. Оба были убиты по приказу рейхсканцлера 30 июня 1934 года».

В окружении Гитлера (как и в окружении Ленина) — больше половины педерастов. Он таких себе и подбирал. А причина уничтожения главы СА Э. Рема и его любовного окружения не в том, что они были педерастами, а в том, что они из этого не делали секрета. Гитлер их уничтожил для того, чтобы все думали, что сам он не из того же круга.

Приступ гнева — лучший момент изучения личности. Во гневе характер раскрывается полностью. Ярость — это взрыв. Взрыв сопровождается пламенем, которое высвечивает самые темные закоулки души. Главное при изучении личности — установить частоту, глубину и продолжительность приступов гнева.

Гитлера не зря звали бесноватым. И не зря специалисты считали его ярко выраженным психопатом — уж слишком часто он впадал в ярость. Приступы гнева у него перерастали в истерические припадки.

Слово Шпееру: «От всего услышанного Гитлер разнервничался, настроение его явно испортилось. И хотя он еще не сказал ни слова, это было заметно по тому, как изменилось выражение его лица, как он судорожно сжимает и разжимает кулаки, грызет ногти. Чувствовалось, что в нем нарастает внутреннее напряжение… Гитлер больше не владел собой. Его лицо покрылось красными пятнами, он уставился невидящими глазами куда-то в пустоту и заорал во все горло: „Проведение каких-либо оперативных мероприятий является исключительно моей прерогативой! Вас это никак не касается! Ваше дело — производство вооружения, вот и занимайтесь им!“… Фюрер окончательно утратил самообладание, речь его была сбивчива, он буквально захлебывался в потоке слов» (Шпеер. с. 543).

«Я вдруг услышал нечленораздельный, почти звериный вопль» (Там же. с. 250).

«Даже для совершенно не сведущего в военном деле человека было ясно, что наше наступление выдохлось. И тут вдруг в ставку поступило сообщение о том, что подразделение германских горных стрелков взобралось на окруженную ледниками самую высокую гору Кавказа Эльбрус — его высота составляет 5600 метров — и водрузило на ней имперский военный флаг. В сущности, это была чистейшей воды авантюра, которая никак не могла отразиться на ходе военных действий. Мы все полагали, что вообще не стоит предавать безумной выходке альпинистов-фанатиков большое значение. Реакция Гитлера была совершенно иной. Мне нередко приходилось видеть, как Гитлер гневается, но никогда не думал, что он способен настолько потерять самообладание. Несколько часов он кричал и бился в истерике, словно этот эпизод поставил под угрозу весь стратегический план Восточной кампании. Даже через неделю он никак не мог успокоиться и проклинал „этих сумасшедших альпинистов, которых следовало бы отдать под трибунал“. Он говорил, что этих идиотов обуяло честолюбие и они полезли на эту дурацкую вершину, хотя он недвусмысленно приказал бросить все силы на Сухуми» (Там же. с. 331).

«Ярость обрушивалась в виде урагана слов. В такие моменты он отметал любые возражения простым усилением голоса. Подобные сцены могли быть вызваны как большими, так и совсем ничтожными событиями. Однажды в Оберзальцберге я наблюдал, как его собака Блонди отказалась повиноваться приказу. Кровь бросилась в лицо Гитлера, и, несмотря на огромную толпу присутствующих, он начал бешено орать на одного из своих помощников, оказавшегося рядом с ним. Без всякого объяснения, не обращая внимания на удивление толпы, он обрушил на него поток гневных слов» (О. Дитрих. с. 213).

Хорошо известно замечание Геринга: «Адольф — вегетарианец, но мы не знали, что кроме салата вегетарианцы пожирают ковры». Дело было в 1933 году, Гитлер поругался с Отто Штрассером и изливал свою ярость поросячьим визгом, воплями и оскорблял всех окружающих. Гитлер бегал по комнатам, ломал мебель, бил зеркала и стекла, швырял в окружающих тяжелые предметы, катался по полу и грыз ковер.

Вот что писал генерал Гудериан об эпизоде, когда в ходе войны прибыл к Гитлеру на доклад: «Гитлер, с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками, стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались» (Воспоминания солдата. Смоленск: Русич, 1998. с. 572)

Та же ситуация, но не в Берлине, а в Москве. Случилось вот что. В мае 1942 года войска Крымского фронта готовились к наступлению. По приказу командующего фронтом генерал-лейтенанта Д. Т. Козлова массы танков, артиллерии и пехоты были собраны на предельно узких участках фронта — по 800 метров на дивизию, т.е. меньше километра на 10-12 тысяч человек с артиллерией, танками, полевыми складами, средствами усиления, госпиталями и прочим. Немцы нанесли упреждающий удар, он был сокрушительным и для советских войск катастрофическим. Советских войск было собрано так много, и стояли они так густо, что промахнуться было невозможно. Каждый немецкий снаряд, куда бы он ни упал, нес смерть и разрушение. Так как готовилось советское наступление, командные пункты фронта, армий, корпусов, дивизий, бригад и полков, многочисленные узлы связи были максимально приближены к переднему краю, потому они попали под удар, и советские войска остались без управления. Запасы боеприпасов, топлива, запчастей были выдвинуты вперед, все это оказалось под огнем и не могло быть использовано советскими войсками. В связи с тем, что советские войска готовились к наступлению, минные поля и проволочные заграждения были сняты и противник шел вперед беспрепятственно. Одним словом, повторился 1941 год, но только в меньшем масштабе.

Сталин приказал отстранить от должности командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Козлова и вызвал его в Москву.

Итак, Москва, Кремль, сталинский кабинет. В кабинете на приеме у Сталина генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский. Он идет на повышение: был командующим 16-й армией, будет командующим Брянским фронтом.

«Когда Рокоссовский уже собирался попрощаться, вошел Поскребышев и сказал, что прибыл и ждет приема Козлов. Сталин сначала было простился с Рокоссовским, а потом вдруг задержал его и сказал: — Подождите немного, тут у меня будет один разговор, может быть, интересный для вас. Побудьте.

И обращаясь к Поскребышеву, сказал, чтобы вызвали Козлова.

Козлов вошел. И хотя это было очень скоро после керченской катастрофы, все это было очень свежо в памяти, Сталин встретил его совершенно спокойно, ничем не показал ни гнева, ни неприязни. Поздоровался за руку» (свидетельство Адмирала флота Советского Союза И. С. Исакова. «Знамя». 1988. No 3. с. 72).

Далее у Сталина — спокойный разговор с Козловым, без криков и воплей, без выпученных глаз и посиневших вен. Сталин указал Козлову на ошибки и назначил — с понижением — командующим 24-й армией. Вот и все. Через несколько месяцев Козлов поднимется до заместителя командующего фронтом, и даже — до представителя Ставки ВГК на Ленинградском фронте.

Так Сталин выражал свой гнев.

А вот как выглядел настоящий взрыв вулканической сталинской ярости в ситуации, когда ему публично нанесли персональное оскорбление.

Предыстория такова: начиная с 1939 года готовится внезапный всесокрушающий удар по Германии. План прост: обеспечить себе господство в воздухе неожиданным ударом по вражеской авиации на земле, задавить германскую авиацию на спящих аэродромах. Для таких действий не нужен высший пилотаж, а нужно иметь много самолетов и внезапно сбросить побольше бомб на стоянки вражеских истребителей и бомбардировщиков, на склады топлива и боеприпасов, на узлы связи и командные пункты. Предполагалось, что при таком раскладе воздушные бои будут попросту исключены. И прозвучал знаменитый лозунг генерал-лейтенанта авиации Павла Рычагова: «Не будем фигурять!» — т.е. не будем учить молодых летчиков умению вести воздушный бой и высшему пилотажу, который для воздушного боя необходим. Будем готовить летчиков десятками тысяч по небывалой трехмесячной программе — «взлет-посадка». Разница с японскими смертниками — их надо было учить только взлетать и следовать по курсу, а посадку на учебных полетах совершал опытный инструктор. Кроме того, у них добровольцы, а у нас летные училища по приказу Рычагова комплектовали принудительными наборами.

Подготовить летчика за три месяца нельзя. Тем более — насильно. Естественно, соколики гробились в изрядных количествах. Ссылки на то, что самолеты были плохими, — чепуха. Посадите сто тысяч силой загнанных в казармы юнцов любой национальности на самые лучшие самолеты и готовьте их три месяца, посмотрим, что получится. Тут дело не в самолетах. Рычагову следовало пенять не на плохие самолеты, а на свою дурь. Следовало сократить число будущих летчиков (в одном только 1941 году планировалось выпустить 150 000 пилотов) и за счет сокращения числа новых летчиков следовало увеличить сроки обучения хотя бы до шести месяцев. Но Рычагов упорно стоял на своем: моя линия правильная, а бьются они оттого, что самолеты плохие.

И вот совещание в Кремле о причинах высокой аварийности в авиации. Свидетель тот же — Адмирал флота Советского Союза И. С. Исаков. «Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда Военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:

— Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.

Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная гробовая тишина. Стоял только Рычагов, еще не отошедший после своего выкрика, багровый и взволнованный, и в нескольких шагах от него стоял Сталин. Вообще-то он ходил, но, когда Рычагов сказал это, Сталин остановился.

Скажу свое мнение. Говорить это в такой форме на Военном совете не следовало. Сталин много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с ней вопросах довольно основательно, во всяком случае, куда более основательно, чем большинство людей, возглавлявших в то время Наркомат обороны. Он гораздо лучше знал авиацию. Несомненно, эта реплика Рычагова в такой форме прозвучала для него личным оскорблением, и это все понимали.

Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет.

Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

— Вы не должны были так сказать!

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же низким спокойным голосом:

— Вы не должны были так сказать. — И, сделав крошечную паузу, добавил:

— Заседание закрывается.

И первым вышел из комнаты.

Все стали собирать свои папки, портфели, ушли, ожидая, что будет дальше.

Ни завтра, ни послезавтра, ни через два дня, ни через три ничего не было. А через неделю Рычагов был арестован и исчез навсегда.

Вот так это происходило. Вот так выглядела вспышка гнева у Сталина.

Когда я сказал, что видел Сталина во гневе только несколько раз, надо учесть, что он умел прятать свои чувства, и умел это очень хорошо. Для этого у него были давно выработанные навыки. Он ходил, отворачивался, смотрел в пол, курил трубку, возился с ней… Все это были средства для того, чтобы сдержать себя, не проявить своих чувств, не выдать их» («Знамя». 1988. No 3. с. 73).

Казалось бы, горячий кавказский человек, ему бы бить зеркала, ковры грызть и метать в своих генералов чугунные головы Маркса и Ленина. Но нет — сдерживался.

Адмирал Исаков ошибся в одном: Рычагов действительно пропал, но не потому, что был через неделю арестован. 8 апреля 1941 года Сталин снял Рычагова с должности и направил учиться в Академию Генерального штаба. Это горячему Рычагову должно было помочь. Арестован же Рычагов был 24 июня совсем по другому делу. Расстрелян без суда 28 октября 1941 года.

Важно знать, что люди говорят о себе. Для оценки личности это бесценный материал.

Сталин мог бы придумать себе любое звание и любую должность. Но его главная должность — секретарь.

Официально именовалась — Генеральный секретарь, но Сталин обходился одним сереньким словом, ставя себя на уровень других секретарей партии. А письма дочери подписывал и того лучше: секретаришка.

А вот Гитлер — о себе.

Гудериану: «Поверьте мне! Я являюсь самым крупным инженером-строителем укреплений всех времен» (Воспоминания солдата. с. 448).

А вот в теплом кругу адъютантов, машинисток, стенографисток 27 февраля 1942 года, сразу после разгрома германских войск под Москвой: «Я себя превосходно чувствую в обществе великих исторических героев, к которым сам принадлежу. На том Олимпе, на который я восхожу, восседают блистательные умы всех времен».

Вообще-то Олимп — обиталище богов. Вот куда бесноватого заносило.

10 марта 1942 года: «Моя мать была простой женщиной, но она подарила немецкому народу великого сына».

Ни дать ни взять — мадонна с младенцем.

И тут же «великий сын немецкого народа» о своих увлечениях: «Я никогда не читаю романов и почти никогда не читаю в газетах литературных разделов».

Великий сын германского народа — не читатель. Он — писатель.

11 марта 1942 года: «Убежден, что если бы я курил, то никогда бы не смог вынести все эти тяжкие заботы, которые уже долгое время гнетут меня. Может быть, это и спасло немецкий народ».

Вот разорвал бы Адольф папиросу «Герцеговина Флор», набил табаком трубку, закурил бы, и — все, не вынес бы тяжких забот, и германскому народу — конец. А так — спасение.

Обратим внимание на близость дат гитлеровских высказываний. Отрезок времени — меньше двух недель, за это время три официально зарегистрированных одним только Генри Ликером признания Гитлера в собственном величии.

Любой желающий может собрать куда более возвышенные и частые заявления Гитлера о своих выдающихся способностях. В мире множество людей, которые считают себя великими. Но рассказывать окружающим о своем величии — признак тяжелой умственной ущербности.

Сталина тоже называли гением. Но он не делал этого сам и не позволял никому, когда находился в узком кругу. Гений — для широких народных масс, но не в служебном кабинете.

А в окружении Гитлера тема о величии была постоянной в разговорах. Пикер фиксирует события в ночь с 19 на 20 апреля 1942 года: «Офицер Генерального штаба, представлявший в ставке фюрера военно-исторический отдел ОКВ, полковник Шерф, дарит всем книгу „Гений как он есть“ — сборник цитат о сущности гения, явный намек на Гитлера».

И снова не знаешь, чему удивляться. Зачем в ставке фюрера иметь представителя от военно-исторического отдела Главного командования Вермахта? Неужели ставке Верховного главнокомандующего во время жесточайшей из войн есть время заниматься написанием книг о гениях?

10 мая 1942 года: «За обедом шеф в ответ на реплику о том, что все же очень редко встречаются люди, призванные совершить когда-нибудь в своей жизни великие дела, заявил: из таких людей лишь в Моцарте еще в раннем детстве распознали великий талант. Но все равно их жизненный путь предначертан судьбой, и она когда-нибудь призовет их показать свою силу. Каким зажатым он чувствовал себя в Вене, хотя уже обладал в достаточной степени обширными знаниями в самых различных областях». Это стандартная завязка: дежурный лизоблюд за гитлеровским столом невзначай бросает реплику о том, что гении так редко встречаются… Это выстрел в десятку. Прямо в яблочко. И бесноватый заводится: первая фраза о Моцарте, в котором в детстве гения распознали, а вторая — о себе любимом, в котором не распознали. И в юности в Вене ему было так тяжело: он уже знаниями перегружен в самых невероятных областях, а в нем никак гения рассмотреть не могут. До чего же трудно ему было в ту пору!

Далее — весь вечер монолог о том, что тупому школьному учителю гения и не понять, и не увидеть. «Гения может распознать только гений…»

Но и сам факт, что сотни подобных высказываний Гитлера сохранены для истории, говорит о многом. Весь его бред постоянно фиксировался секретарями и стенографистками. Ни одно его высказывание не должно было пропасть для потомков, потому его речь записывали не менее двух стенографисток одновременно. Такой порядок мог установить только тот, кто не сомневается ни на мгновение в своем исполинском превосходстве над окружающими. Так же поступал и вождь Мировой революции Григорий Зиновьев, окружив себя смазливыми мордашками, которые записывали его бесценные указания. Так вел себя и Гитлер.

Но одних только личных стенографисток Гитлеру оказалось мало. «Стремясь доказать будущим поколениям, что всегда отдавал верные приказы, Гитлер еще поздней осенью 1942 года распорядился вызвать в ставку присяжных стенографов рейхстага, которые теперь присутствовали на всех оперативных совещаниях и записывали каждое слово.

Если Гитлеру казалось, что найден выход из затруднительного положения, он иногда произносил такие слова: «Вот видите! Я всегда оказываюсь прав. А эти идиоты из Генштаба никак не хотят мне поверить». И даже если отступление превращалось в беспорядочное бегство, он все равно ликующим голосом заявлял: «А разве я три дня назад не приказывал начать отступление? Мой приказ опять не выполнен. Вообще мои приказы сплошь и рядом не выполняются, а вы всегда находите отговорки и играете русским на руку. Вы лжете, когда утверждаете, что русские помешали осуществить ту или иную операцию». Гитлер никак не желал признать, что его поражение в первую очередь объясняется неспособностью Германии воевать сразу на нескольких фронтах и что в этом безвыходном положении мы оказались исключительно по его вине.

Неожиданно окунувшиеся в атмосферу сумасшедшего дома стенографы, возможно, еще несколько месяцев назад идеализировали Гитлера и верили утверждениям Геббельса о том, что фюрер наделен гениальным умом. Теперь же им пришлось спуститься с небес на землю. До сих пор у меня перед глазами стоит следующая картина: стенографы с бледными, понурыми лицами ведут протокол заседаний или в свободное время нервно расхаживают взад-вперед по территории ставки. Я воспринимал их как посланцев народа, обреченных стать непосредственными свидетелями настоящей трагедии» (Шпеер. с. 418-419).

Помимо личных стенографисток и присяжных стенографов Рейхстага гениальные речи Гитлера постоянно фиксировались «полномочными военными историками фюрера» (минимум один из которых работал на сталинскую разведку).

Заместитель Гитлера по партии Мартин Борман «записывал все высказывания Гитлера, которые представлялись ему важными» (Шпеер. с. 149). Кроме того, речи Гитлера записывались его прихлебателем Генри Пикером. И того, что записано всего за полтора года одним только Пикером, хватит, чтобы смешить многие грядущие поколения. В ночь с 25 на 26 января 1942 года «великий сын германского народа» рассказывал обалдевшим обожателям вот что: «Возможно, когда-то, за 10 000 лет до нашей эры, произошло столкновение с Луной. Не исключено, что Земля вынудила тогда Луну вращаться на ее теперешней орбите. Возможно, наша Земля забрала ее атмосферу и это полностью изменило условия жизни на Земле. Я допускаю, что здесь тогда обитали существа, которые могли жить на любой высоте и глубине, ибо атмосферное давление отсутствовало. Допускаю также, что Земля разверзлась и хлынувшая в кратеры вода вызвала страшные извержения и потоки дождей. Спастись могли только двое людей, так как они укрылись высоко в горах в пещере».

Не знаю, что вас больше удивляет в этом откровении. Мне понравилась хронологическая точность: 10 000 лет до нашей эры. Откуда уверенность, что именно 10 000 лет? Почему не 20? А еще мне понравились существа, которые жили на любой глубине и высоте, ибо атмосферы не было. Бедные существа жили в безвоздушном пространстве и не дышали. Спастись (по Гитлеру) могли только двое людей. Вопрос: почему не предположить, что трое? Или четверо? Бедные люди до столкновения с Луной или вообще легких не имели, или же имели, но не пользовались ими, так как воздуха не было. А после столкновения вздохнули с облегчением и с той поры дышат.

В этом же монологе Гитлер далее сообщает: «Собака — древнейшее домашнее животное. Вот уже 30 000 лет она живет рядом с человеком». Из этого следует, что до столкновения с Луной, которое, как мы теперь знаем, случилось за 10 000 лет до новой эры, собаки, как и люди, жили в безвоздушном пространстве. И если не было атмосферы, то температура (хотел написать — воздуха) безвоздушного пространства была даже ниже, чем под Сталинградом в декабре 1942 года. Знать, намерзлись бедные песики за долгие тысячелетия.

«Застольные разговоры Гитлера», записанные Генри Пикером, переполнены еще и не такими пенками. Мудрость из «великого сына» выпирала. 10 мая 1942 года он рассказывал о том, что главой ГПУ Советского Союза в данный момент является Георгий Димитров. В то время никакого ГПУ уже не существовало, к тому же болгарский коммунист Димитров его никогда не возглавлял. А Гитлер, перескакивая с темы на тему, рекомендует выращивать крапиву вместо хлопка. Он выдвигает идею строить железнодорожные линии с шириной колеи не полтора метра, а четыре. Не надо быть инженером-путейцем, чтобы оценить глубину глупости такого начинания. Надо просто прикинуть длину и толщину шпал, толщину и вес рельсов, ширину и грузоподъемность мостов, высоту тоннелей. Одно дело — строить такую магистраль в степи (но зачем она там нужна?), а другое — в густонаселенной Европе с ее многочисленными городами, реками, горами, подъемами, спусками, дамбами и насыпями. Стоит всего лишь прикинуть изгиб такой дороги и рассчитать радиус, и глупость высветится сама собой. Эксперты сразу сказали Гитлеру, что если нечто подобное и будет построено, то все равно никогда себя не окупит. Но Гитлер с верблюжьим упорством требовал разработки подробных проектов, сам чертил планы трехэтажных пассажирских вагонов с великолепными интерьерами, застекленными обзорными площадками, с фонтанами и оранжереями… Как на «Титанике».

Хочешь быть фантастом, будь им. Но ты же глава государства, которое ведет войну не на жизнь, а на смерть. Если нечем заняться, рисуй вагончики, коридоры, купе и лесенки, только людей от дела не отрывай.

Так если бы только вагончики… Он еще и архитектурой бредил. Он жил в мире игрушечных домиков. Он был поглощен все новыми и новыми проектами. Коридоры и залы его канцелярии, резиденций, командных пунктов и убежищ были заставлены макетами зданий. Когда над бомбоубежищами Берлина уже грохотали советские танки, он вносил новые изменения в проект центральной берлинской магистрали, на которой собирался принимать парад победы…

Его голова была генератором гениальных идей. В ночь на 10 марта 1942 года Гитлер озарил окружающих открытием: «Без мужчин женщины бы пропали». Мысль правильная. Тут не возразишь. И сколько ни мудрствуй, сам до такого не додумаешься.

Гитлеровская мудрость производила на его ближайшее окружение магическое действие. Восхищенный Генри Пикер не только записывает величайшие откровения Гитлера, но и высказывает свое к ним отношение. Вот запись 28 марта 1942 года: «Мысли фюрера, высказываемые им в застольных монологах, часто настолько выдающиеся и облечены в такую словесную форму, что их не колеблясь можно отдавать в печать. Все время видишь, как глубоко осмысливает он со своей точки зрения все встающие перед ним проблемы и как хорошо продуман вывод, к которому он приходит. Загадка его колдовской силы объясняется в основном тем, что он, постоянно занимаясь политическими и военными вопросами, успел всесторонне их обдумать, прежде чем к ним подошел его слушатель.

На наших доморощенных гитлеровцев выдающиеся мысли про собак в безвоздушном пространстве производят не менее потрясающее воздействие. Валерий Скурлатов (Российское возрождение. 1991. Январь. с. 2) объявил, что Сталин «уступал Гитлеру умом и характером». Согласимся: Сталин не грыз ковров и тем доказал слабость характера, а своим скудным умишком он не дошел, да и не мог дойти, до великой мысли о том, что без мужчин женщины пропали бы.

О величии Гитлера, о его уме и характере четко и точно сказал Гудериан; «Но пусть врачи займутся этим делом. Германскому народу следует только знать, что человек, стоявший во главе его, человек, которому народ так доверял, как ни один народ не доверял никогда ни одному вождю, был больным человеком» (Воспоминания солдата. с. 614).

ГЛАВА 6

ПУНКТ ПЕРВЫЙ: ФЮРЕР ВСЕГДА ПРАВ.

Как правило, гауляйтеры работали отдельно от правительственных президентов, обер-президентов провинций и премьер-министров земель. Стало быть, государство фюрера, к которому стремились и которое пропагандировалось Гитлером и его партийной программой, фактически не существовало.

Более того, как раз в области государственного управления господствовала становившаяся все более опасной анархия, которая все больше и больше увеличивалась назначением многочисленных рейхскомиссаров, генеральных уполномоченных, особых уполномоченных и т.д.

Генерал-полковник Г. Гудериан. Воспоминания солдата. с. 624

Гитлер не только говорил, но и писал о своей гениальной непогрешимости. Он лично сформулировал заповеди членов НСДАП, среди которых была и такая: ФЮРЕР ВСЕГДА ПРАВ.

У нас такие заявления — в разряде пошлого казарменного юмора. И если члены нацистской партии, читая это, не кувыркались от смеха, если подчинялись тому, кто всегда прав, значит, уровень их был такой же, как и у «великого сына германского народа». А может быть, и ниже.

Посмотрим же, как Гитлер и Сталин принимают решения и как эти решения выполняются. За сталинским умением толково вести совещания, деловые встречи и переговоры стоял простой секрет: он к ним готовился. Перед любой встречей с министрами, генералами, конструкторами вооружения, главарями тайной полиции, секретарями обкомов и крайкомов, партизанскими вожаками, дипломатами, представителями иностранных государств, разведчиками, директорами предприятий Сталин собирал необходимые сведения и их изучал.

«У него был свой метод овладения конкретным материалом. Перед началом подготовки той или иной операции, перед вызовом командующих фронтами он заранее встречался с небольшими офицерами Генерального штаба — майорами, подполковниками, наблюдавшими за соответствующими оперативными направлениями. Он вызывал их одного за другим на доклад, работал с ними по полтора-два часа, уточнял с каждым обстановку, разбирался в ней и ко времени своей встречи с командующими фронтами, ко времени постановки им новых задач оказывался настолько хорошо подготовленным, что порой удивлял их своей осведомленностью… Пожалуй, пользуясь таким методом, он порой любил подчеркнуть перед ними свое знание обстановки. Но все же главное состояло в том, что его осведомленность была не показной, а действительной, и его предварительная работа с небольшими офицерами Генерального штаба для уточнения обстановки перед принятием решений была работой в высшей степени разумной» (Маршал Советского Союза Жуков. ВИЖ. 1987. No 10).

О том, как Сталин знал обстановку и как требовал этого знания от подчиненных, рассказывал генерал армии С. П. Иванов. В 1942 году он был полковником, начальником оперативного управления штаба Юго-Западного фронта. Готовится Сталинградская стратегическая наступательная операция. Командующий фронтом болен. Тогда ехать надо начальнику штаба фронта, но назначен новый начальник штаба, и он еще не прибыл. Во все планы посвящены только три человека. Третий — начальник оперативного управления штаба фронта полковник С. П. Иванов. Вот его Сталин и вызвал к себе. Самолетом — в Москву, с аэродрома — прямо в сталинский кабинет. На обсуждение обстановки — 30 минут. Эти минуты были использованы с предельной интенсивностью. Сталин выступал в роли противника, загонял бедного полковника в безвыходные ситуации и требовал немедленных, правильных и точных решений. В моменты особого запредельного напряжения организм человека автоматически включает системы защиты. У разных людей в разных ситуациях это проявляется по-своему. В данном случае организм полковника отвечал мощным подъемом температуры тела и необычно интенсивным выделением пота. Гимнастерка на нем вымокла так, словно ее полоскали в реке.

Полковник отбился. Немедленно из сталинского кабинета — на Центральный аэродром, и — в район Сталинграда. В самолете на Иванова навалилась неизбежная после такого напряжения сонливость. А командиру корабля на борт радиограмма: разбудите пассажира и поздравьте с присвоением воинского звания — генерал-майор. И — соответствующая подпись.

Процесс принятия сталинских решений слагался из двух элементов:

— во-первых, он предварительно изучал вопрос;

— во-вторых, на совещаниях давал высказаться всем, внимательно слушал, отбирал ценное и важное и поворачивал обсуждение в нужное, единственно правильное русло.

У Гитлера — наоборот. Прежде всего он отказывался изучать обстановку. Он ее игнорировал.

«Он со свойственной ему манерой богемного художника презирал трудовую дисциплину и не мог, а то и не желал принудить себя к планомерной работе… Собственно день у него начинался с продолжительного обеда» (Шпеер. с. 140).

«Гитлер демонстрировал поразительное незнание истинного положения вещей» (Там же. с. 409).

«Неверная оценка Гитлером ситуации приняла уже совершенно абсурдный характер» (Там же. с. 555).

«Гитлер с большим недоверием относился к всевозможным математическим расчетам… Фюрер с презрением отозвался о вышедшем из-под пера начальника главного управления военной экономики Георга Томаса меморандуме, ибо генерал необычайно высоко оценил советский военный потенциал. Томасу, как и ОКВ, немедленно было запрещено заниматься этой темой» (Там же. с. 414).

Гитлер не только не знает и не желает знать реальную обстановку, он не только как страус австралийский прячет голову в песок от грозной опасности, но еще и запрещает подчиненным вникать в обстановку и ее изучать.

Чтобы решать, нужно знать. Как же принимать решения, не зная обстановки? Для нас это невозможно, но в гитлеровской Германии было все возможно. Гитлер принимал решения не на основе изучения и оценки ситуации, а просто так, не тратя времени на размышления. «Ни у кого из присутствующих на оперативных совещаниях не вызывала возмущения манера Гитлера принимать решения по наитию. Он не брал в расчет ни анализа военного положения, ни потребностей войск в боевой технике, обмундировании и продовольствии и никогда не поручал группам экспертов со всех сторон рассмотреть наши наступательные планы, а также возможные контрмеры противника» (Там же. с. 415).

Разница: Сталин принимает решения в узком кругу, Гитлер — в толпе. «Я увидел целое собрание офицеров и генералов, желавших присутствовать при моем дебюте. Я был неприятно удивлен, увидев такое множество людей, ибо я надеялся, что смогу доложить свои соображения в самом узком кругу. Но я совершил ошибку, сообщив тезисы моего доклада адъютантуре Гитлера. И вот прибыли все заинтересованные лица: весь состав Главного штаба вооруженных сил, начальник Генерального штаба сухопутных войск с некоторыми начальниками отделов, генерал-инспекторы пехоты и артиллерии и, наконец, шеф-адъютант Гитлера Шмундт. Все находили в моих планах какие-нибудь недостатки…» (Гудериан. с. 406).

«Поскольку шеф проводил оперативные совещания в расширенном составе, за обедом и ужином присутствовало столько гостей, что мне приходилось принимать пищу в соседнем помещении — зале No 2», — жалуется Генри Пикер.

«В этих совещаниях, проводившихся в рабочем бомбоубежище в саду имперской канцелярии, всегда принимало участие большое число людей, многим из которых фактически нечего там было делать… В небольшом помещении присутствующие с трудом могли найти себе место. Стеснившись, они стояли вокруг стола с оперативной картой, за которым сидел только Гитлер и несколько поодаль стенографистки.

Постоянное хождение и ведшиеся в задних рядах вполголоса разговоры часто мешали работе, но Гитлер обычно не возражал против этого. Заслушав доклады, он сообщал свои решения относительно следующего дня. При этом он лишь иногда прислушивался к предложениям генералов. Как правило, еще до начала оперативного совещания у него было сложившееся мнение» (ВИЖ. 1964. No 4. с. 92).

Вот другие описания, почти полностью совпадающие с предыдущим: «Все решения были уже предопределены заранее. Гитлер всегда соглашался вносить в свои планы только незначительные изменения» (Шпеер. с. 415).

«Из-за присутствия большого количества людей в сравнительно маленьком помещении всегда был спертый воздух, из-за которого я — как и многие другие участники совещания — очень быстро уставал… Своим собеседникам Гитлер обычно не давал даже слова сказать и удачно избегал обсуждения спорных вопросов» (Шпеер. с. 336-337). Гитлер не переставая говорит, а вокруг него все тоже говорят. Тут не та обстановка, в которой бедных полковников донимает жар и прошибает пот. Тут расслабление с дремотой и треп на свободные темы. И хотя эти разговоры вполголоса, они — свидетельство того, что гитлеровскую болтовню никто не слушает. Если учитель во время урока слышит шепот в классе, он должен принимать какие-то меры. Если ученики говорят о своем, пусть даже шепотом, значит, урок не усваивается. Самый легкий шепот в классе мешает учителю, кроме того, он оскорбляет, показывая, что учитель не сумел заинтересовать своих учеников. Но Гитлеру разговоры вокруг не мешали и не оскорбляли его. «Гитлеру это мешало лишь в тех случаях, когда они излишне волновались и слишком громко переговаривались между собой. Стоило ему с недовольным видом поднять голову, как все сразу же замолкали» (Там же).

Классический военный совет любого уровня проводится по схеме, которая обкатана веками и тысячелетиями. Во-первых, на военный совет приглашают только тех, кто действительно необходим. Во-вторых, старшие по чину не спешат высказывать своего мнения, иначе младшие начнут поддакивать. На военном совете первым говорит самый младший по званию и положению. Затем тот, кто чуть старше. Самый главный, выслушав всех, говорит последним. А у Гитлера все наоборот. Гитлер еще до совещания сам принимает все решения. Коль так, зачем каждый день собирать совещание? Если решения уже приняты, отдавай приказы и распоряжения и не отрывай подчиненных от работы. Но Гитлер собирает людей каждый день. В огромном числе. Включая тех, кому тут вообще делать нечего. Списки приглашенных на гитлеровские оперативные совещания удивляют: тут и министр пропаганды или его уполномоченные, и адъютанты каких-то генералов, и военные историки, которые когда-нибудь расскажут потомкам о том, какие гениальные решения принимались, тут стенографистки личные и стенографисты из Рейхстага, тут просто прихлебатель Генри Пикер, тут личный представитель Гиммлера, офицеры связи от различных штабов и генералы, генералы, генералы… Неудивительно, что гитлеровские планы весьма скоро доходили до Сталина.

Глупость этих совещаний очевидна: зачем их собирать, если тут никто не совещается? Если Гитлеру мнение присутствующих не интересно? Если решения УЖЕ Гитлером приняты? Зачем уже принятые решения сообщать такому количеству людей? Зачем раскрывать свои карты перед столь разношерстным сборищем?

Естественно, что решения Гитлера были самоубийственными. Не обладая даром слушать, Гитлер не мог знать обстановки, не мог ее понимать, поэтому просто не мог принимать адекватных решений. Работа руководителя любого уровня заключается прежде всего в том, чтобы обстановку знать. Вот летит огромный самолет над океаном. Перед командиром корабля невероятное количество лампочек, датчиков, циферблатов со стрелочками: в четвертом двигателе поползло вверх давление масла, а в первом повышенный расход топлива, в третьем ненормальная температура, в хвосте вибрация… Зная все это, командир корабля принимает решения. Для Гитлера его генералы, министры, фельдмаршалы, гауляйтеры и рейхсляйтеры — это индикаторы обстановки. Их не слушать равносильно тому, что не смотреть на приборную доску. Вообразим: командир корабля крутит штурвал, нажимает на рычаги и кнопки, не зная направления, высоты и скорости полета, силы и направления ветра, состояния воздушного корабля, его крыльев, двигателей, систем управления.

Степень незнания Гитлером обстановки ошеломляет. В ноябре 1941 года германское наступление под Москвой окончательно остановилось. Это означало, что надежды на блицкриг больше нет. Это означало затяжную войну, на которую у Германии не было ресурсов. Остановка германских войск — это поражение Германии. Но тут не просто остановка: 5 декабря 1941 года началось неожиданное для германских генералов сверхмощное наступление Красной Армии. И вот через неделю, 12 декабря, Гитлер заявляет: «Война идет к концу. Последняя великая задача нашей эпохи заключается в том, чтобы решить проблему церкви. Только тогда германская нация может быть совершенно спокойна за свое будущее».

Германские солдаты замерзают в снегах, германская армия дрогнула и начала беспорядочный отход, она терпит под Москвой поражение, равного которому в ее истории еще не бывало. А Гитлер об этом не знает. Огромный самолет над бескрайним океаном попал в эпицентр урагана, из которого ему уже не выбраться, уже горят двигатели и отваливаются крылья. А командир корабля не понимает, куда его занесло, он объявляет экипажу и пассажирам, что полет благополучно подходит к концу, и строит радужные планы на следующий после приземления день.

Нас так приучили агитаторы: немцев победил мороз, во всем виновата зима. Нет, товарищи, виноват кретин в «Волчьем логове», который ничего не делал для спасения своей армии и своей страны, которому в декабре 1941 года мерещилось, что проблемы войны уже разрешены и она идет к победоносному завершению. Ему казалось, что для светлого будущего Германии осталось решить только проблему церкви. Других проблем «великий сын германского народа» в тот момент перед собой не усмотрел.

А вот совещания у Сталина. Никаких протоколов и стенограмм, приглашаются только те, чье присутствие на данном совещании жизненно необходимо. Сталин своего мнения не высказывает, ждет и требует, чтобы высказались все приглашенные. Сталин говорит меньше всех. Докладывает тот, кто потом будет отвечать (в прямом смысле — головой) за выполнение принятых решений. «Иногда Сталин прерывал доклад неожиданным вопросом, обращенным к кому-либо из присутствующих: „А что вы думаете по этому поводу?“ или „А как вы относитесь к такому предложению?“ Причем характерный акцент делался именно на слове „вы“. Сталин смотрел на того, кого спрашивал, пристально и требовательно, никогда не торопил с ответом. Вместе с тем все знали, что чересчур медлить нельзя. Отвечать же нужно не только по существу, но и однозначно. Сталин уловок и дипломатических хитростей не терпел. Да и за самим вопросом всегда стояло нечто большее, чем просто ожидание того или иного ответа» (Устинов. с. 91).

Принятое решение должно быть выполнено. За этим Сталин следил весьма внимательно. Для этого он имел свою собственную внутреннюю разведку. Шефом этой разведки Сталин был лично сам, а работала она против ближайшего сталинского окружения и против руководителей на местах: секретарей республиканских компартий, обкомов, крайкомов, командующих округами, флотами, фронтами и армиями, против прокуроров республик, краев и областей, особенно — против главарей тайной полиции всех рангов. О невыполнении своих приказов Сталин узнавал немедленно. «Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И. В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное» (Устинов. с. 92). За невыполнение сталинских приказов виновным шили шпионаж в пользу кого угодно и беспощадно истребляли.

Вот пример того, как сталинские решения выполнялись. 19 ноября 1942 года. Сталинградская стратегическая наступательная операция. После сокрушительной артиллерийской подготовки пехота с танками поддержки взломала первую линию обороны и продвинулась на 4-5 километров. По теории немедленно в момент взлома обороны в «чистый» прорыв надо вводить мощные танковые соединения, которым надлежит вырваться на оперативный простор. Но тут — суровая действительность. Помимо огня противника, минных полей и проволочных заграждений наступающей пехоте мешает снег. Пехота в нем утопает. Оборона противника прорвана частично. Проще говоря: лед проломан достаточно глубоко, но до воды пока не добрались, и неясно, сколько его еще надо долбить. В данном случае «чистый» прорыв обеспечить не удалось — слишком медленно продвигается в снегу первый наступающий эшелон.

В этой обстановке командующий Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин принимает решение вводить в сражение эшелон развития успеха — 1-й, 4-й и 26-й танковые корпуса… хотя успеха еще нет. Решение командующего фронтом означает, что танковые корпуса вводятся в сражение ДО того, как для такого хода созданы условия. Решение означает, что танковые корпуса будут делать работу, для которой они не предназначены. Решение означает, что танковые корпуса понесут тяжелые потери еще до того, как начнут выполнять свою собственную задачу.

Генерал-лейтенант Ватутин отдает приказ, но три командира танковых корпусов, не сговариваясь, его не выполняют. Нет, конечно, они его сейчас начнут выполнять, но пока что-то не ладится… Если не хочешь делать, то причину найти всегда можно. Командиры корпусов по-своему правы. В ходе предыдущих операций, начиная с 22 июня 1941 года, вот уже больше года этот маневр завершался гибелью танковых и механизированных корпусов даже в ситуации, когда был обеспечен «чистый» прорыв. Идти в «чистый» прорыв — это смертельный номер. Представить его можно вот как: нарядимся в тулуп и валенки, возьмем с собой автомат, патроны, гранаты, сухой паек и нырнем в прорубь. Проплывем подо льдом метров триста и в другой проруби вынырнем. Этот маневр танковые командиры ненавидят и просто по-человечески его боятся: в этой войне он пока никому не приносил ничего, кроме позора и смерти. Помимо этого в данном случае корпуса вводятся в сражение в особо неблагоприятной ситуации для выполнения чуждой им задачи: прорубь для них не расчищена. Ее предстоит сначала пробить головой, а уж после этого выполнять основную программу. Потому танковые командиры медлят и выискивают предлоги для того, чтобы еще хоть немного оттянуть момент ввода танков в сражение: пусть, мол, пехота с танками непосредственной поддержки еще немного вперед продвинутся.

Но и командующий фронтом прав. Он понимает, что промедление смерти подобно. В самом прямом смысле. Он знает, что гонит танковые корпуса почти на верную гибель, но если промедлить, то противник, зная теперь, где находится участок прорыва, подбросит сюда танки, самоходки, артиллерию, включая противотанковую, саперов с минами, штрафников, поставит на прямую наводку гаубицы, бросит на борьбу с танками зенитную артиллерию — и прорыв будет ликвидирован. И сорвется вся операция.

Командующий фронтом генерал-лейтенант Ватутин Николай Федорович был человеком деликатным, но при случае мог командиру корпуса, такому же генерал-майору или генерал-лейтенанту, врезать палкой между ушей. А мог Ватутин и пристрелить… о чем командирам корпусов было давно и точно известно. В это время Сталин в Кремле следит за обстановкой: пошли в прорыв? Ватутин докладывает: корпуса с места не сдвинуть… если не расстрелять командиров.

И вот в самый драматический момент, когда вся Сталинградская стратегическая наступательная операция могла захлебнуться, Сталин не грозит, не упрекает, не повелевает идти вперед и не приказывает расстрелять дрогнувших командиров. Он даже не обращается к командирам корпусов. Он тихо говорит как бы сам себе: «Пусть им будет стыдно». И кладет трубку.

Сталинское пожелание передали командирам корпусов, и тут же взревели сотни танковых двигателей, и три танковых корпуса сквозь боевые порядки первых эшелонов, обгоняя пехоту, пошли вперед, завершили прорыв обороны, вырвались на оперативный простор, захватили мост через Дон и через три дня встретились далеко во вражеском тылу с войсками Сталинградского фронта, замкнув кольцо окружения.

Интересно, что Сталин никогда потом не упрекнул ни одного из командиров. Наоборот, именно командиры танковых корпусов, как только кольцо окружения сомкнулось, первыми получили повышение в званиях и награды. Танковые корпуса, а также соединения и части в их составе были преобразованы в гвардейские, они получили ордена на знамена и почетные наименования Донских и Сталинградских.

Ни мордобой, ни реальная угроза расстрела не сдвинули танковые корпуса с места. Но хватило одной сталинской фразы, которая даже не была приказом…

А вот исполнение приказов Гитлера.

Германские частные фирмы весьма быстро нашли способ прикармливать местную власть. Крупная фирма вводила рейхсляйтера или гауляйтера в совет директоров и вполне легально отстегивала ему длинные тысячи за здорово живешь. Рейхсляйтерам, гауляйтерам и другим партийным вождям германского рабочего класса такая практика ужасно нравилась.

В ситуации, когда вставал вопрос, чьи интересы дороже: государственные или частные, рейхсляйтеры, гауляйтеры и прочие партийные товарищи почему-то дружно брали сторону частных фирм.

Гитлер узнал об этом и категорически запретил подобную практику. Вся партийная бюрократия, начиная от рейхсляйтеров, гитлеровское запрещение дружно игнорировала. А заместитель Гитлера по партии Мартин Борман, который над всеми ляйтерами был вождем, проявил со своими подчиненными полную солидарность. «Местная администрация в лице гауляйтеров знала, что Борман никогда не даст ее в обиду, и своими действиями всемерно ослабляла верховную власть» (Шпеер. с. 426). Нет, Борман не отменил гитлеровский запрет. Как можно? Ведь фюрер всегда прав! Борман просто к гитлеровскому запрету ввел уточнение: вот закончится победоносно война, тогда все мы дружно гитлеровский приказ и выполним. А пока идет война, пока страдания и лишения, бедному гауляйтеру на одну получку никак не выжить. Мол, в партийных же интересах гауляйтерам на стороне прикормиться. Так и порешили. Все осталось, как было: и фюрер всегда прав, и гауляйтеры сыты.

А контроль за выполнением своих приказов Гитлер осуществлял не сам, а возложил… на Бормана и партийную иерархию. Это примерно то же самое, что ситуация в Москве в 1992 году, когда на борьбу с чеченской мафией было решено бросить… чеченцев: они-то сами себя лучше знают, вот пусть сами с собой и борются. Во главе борцов с мафией был поставлен кандидат юридических наук генерал-майор милиции Аслаханов Асланбек Ахмедович. «Красная звезда» (2 марта 1993 г.) вежливо интересуется ходом борьбы: «Кстати, о Москве. Асланбек Ахмедович, вы родом из Грозного, вы хорошо знаете своих земляков. Как вы считаете, действительно ли чеченская мафия играет столь заметную роль в преступной среде столицы?»

На это Асланбек Ахмедович изрекает:

«Считаю, что человек, который утверждает, что существует чеченская или, скажем, русская мафия, просто негодяй. Не негодяй, так дилетант или провокатор, стремящийся обострить межнациональные отношения».