О любви (сборник) Астафьев Виктор

Сны набирали обороты, целую неделю снились записные книжки за разные годы, за 67-й год вспыхнула запись, где зачеркнутый телефон какой-то Аллы и приписано рукой Сергеева: «Все кончено, нет в жизни счастья». Что кончено в двадцать лет? Какая Алла?

Сергеев погрузился в файлы прошлого и вспомнил, как какая-то Алла обманула его ожидания с неким Колей, он трое суток лежал лицом к стене и не хотел жить.

След от Аллы остался исключительно в записной книжке – без лица, только пустая клетка в календаре прошлого.

В среду газета «Правда» с информационным сообщением, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, выбило его из колеи на целый день – сон серьезный, требовал пояснений.

Сергееву в 1967 году было десять лет, он не знал, что значит «Всем дадут по потребностям», и написал в изложении по истории, что хочет три телевизора к 1980 году. Учительница вызвала маму в школу и отдала его изложение подальше от греха. «Пионер не должен так много хотеть», – с укором сказала работница идеологического фронта. Мама отблагодарила ее коробкой конфет «Вечерний звон».

К 80-му году в их семье было три телевизора, и Сергеев задумался о вступлении в КПСС для исполнения новых желаний, но его не приняли, поставили в очередь, желающих было до хера.

Потом документы сниться перестали, каждую ночь приходила ящерица, сидела на камешке, тараща на него глаза, а потом мгновенно отбрасывала хвост и скрывалась меж камней.

Сергеев сходил с ума от этой ящерицы и ее сброшенных хвостов, пока не понял, что сам превращается в ящерицу, отбрасывающую свое прошлое, тянущее назад. Он понял, что, все отбросив, еще имеет шанс догнать Миронову из 5 «А», и запах сырых тряпок в конце коридора будет ему навигатором.

Сергеев проснулся, мальчик из сна помахал ему рукой с чернильным пятном на ладошке.

Он опять закрыл глаза, боясь разрушить чудесный сон, зазвонил будильник, он потянулся к нему с закрытыми глазами, последний осколок сна, который он увидел: ящерица превращается в огромную черепаху, раздавленную многолетним панцирем прошлого. Она ползла и не видела горизонта.

«Вана Таллин»

Cергеев ехал в Елабугу на автозавод – подписывать бумаги на новый станок. Командировка в провинцию – дело беспонтовое: гостиница с удобствами в коридоре и буфет, где в 85-м году, кроме яйца под майонезом и бутербродов с сельдью иваси, ничего не водилось. Сергеев хотел обернуться за сутки – «Одесская» колбаса должна была решить вопросы научно-технического прогресса – и сэкономленные дни провести дома, в Москве, без надоевших за пятнадцать лет постылых морд из его НИИ.

Приехав в гостиницу, он по привычке зашел в буфет – опыт у него такой, что с расстояния десять метров он мог определить свежесть сыра и сосисок на глаз. Знание и интуиция позволяли не сдохнуть от этих «продуктов великой эпохи», по которой сейчас многие вздыхают.

За прилавком стояла новая буфетчица 54-го размера, с мощными руками. Эпиляция тогда еще не была нормой жизни, ее руки, поросшие мхом, были обесцвечены перекисью водорода, этим же химическим составом была обработана голова с прической «бабетта». На икры перекиси не хватило, и они чернели естественным цветом.

Она царила за прилавком и управлялась ловко и хватко. Сергеев залюбовался ее грацией и разговорился с ней. Она созналась, что здесь временно, до этого работала в «Интуристе», а сюда сослана за махинации с коктейлем «Коблер» (смесь шампанского с коньяком). Она лила свой коньяк и была в шоколаде, пока ее не застукали по доносу швейцара, старого козла, которому она отказала пить на халяву. Он сдал ее – и вот она здесь.

В этот день Сергеев на завод не пошел – он провел его в буфете, как очарованный странник, охмуряя королеву прилавка. Есть сегмент мужчин, обожающих буфетчиц, проводниц и горничных. Это особые люди, независимо от возраста и образования, им вне дома не хватает домашней заботы, и они компенсируют ее, ухаживая за этим контингентом особого рода.

Такой женщины он не видел никогда – она поразила его своей энергией и полным отсутствием сомнений в сценарии своей жизни.

Мужа у нее не было, а сын был. Она жила для него, для него же воровала, он ходил в спецшколу и на фигурное катание – она любила этот вид спорта за красоту и внешний вид. Ей нравился канадский фигурист Патрик Пера несоветским видом и сумасшедшей пластикой и артистизмом, ее глаз радовали люди в шубах и кольцах на трибунах – она об этом не мечтала, но радовалась, что есть и другая жизнь, в которую она готовила своего сына.

В центре комнаты, где она жила, стоял рояль – она купила его для сына у старика из филармонии. Инструмент сиял черным лаком. Когда сын играл «Полонез» Огиньского, она плакала, вспоминала старую мандолину – самую дорогую вещь своей детской жизни.

Сергеев до ночи сидел в буфете, восхищенный женщиной-исполином. Он выпил уже весь коньяк в буфете, перешел к ней в подсобку и гладил ее руки. Она отталкивала его и говорила: «Мальчик, иди отсюда, тут тебе не обломится».

Сергеев настаивал, она отказывала. Он напирал, обещал в следующий раз привезти вьетнамский ковер, развивал успех легкими объятиями, но дама была неприступна, позиций не сдавала. Она была воспитана на инструкциях гостиницы «Интурист»: вступать с гостями в отношения категорически запрещалось, только если в интересах государственной безопасности.

Сергеев, как старший инженер несекретного НИИ, интереса для страны не представлял, и давать ему было не обязательно.

К часу ночи игра закончилась, Сергеев убедил королеву недолива и обсчета пригласить его к ней домой, она сложила по привычке заработанные продукты и сказала: «Иди на служебный вход».

Сергеев побежал, раскатав губы, предвкушая, как он овладеет «мохнатым шмелем» – так он про себя стал ее называть. Он стоял, качаясь, у входа и представлял их ночь, как битву моржа и ежа. Ассоциация с моржихой усилилась во время губительного поцелуя в подсобке, который он вырвал у нее перед уходом. Легкая шелковистость ее усов уколола Сергеева в самое сердце, он ждал полчаса, вернулся в буфет: замки висели неприступно – она ушла через другой выход.

Сергеев не обиделся – он понимал, что ему эта хищница не по зубам. Ей нравились Штирлиц и Михалков, а он ими никогда не будет.

Утром он пришел в буфет, терзаясь предстоящей встречей. За прилавком стояла другая женщина, похожая на сосиски, скользкие и несвежие. Она сообщила ему, что его любовь здесь больше не живет – вернулась на прежнее место.

Сергеев поехал на завод, раздал подарки, быстро подписал бумаги и был свободен, как птица, у которой прошлой ночью подрезали крылья, но в пальто этого не было видно.

На автобусной остановке он увидел молодую неброскую женщину – если бы выбирали лицо монголо-татарского воина, она подошла бы без конкурса. Фотографии Чингисхана никто не видел, но, глядя на эту женщину, ее признали бы его дочерью.

Сергеев передал деньги за проезд, она повернулась к нему, и он сказал, что она похожа на актрису Сафонову из «Зимней вишни».

Сергееву актриса тоже нравилась, фильм он запомнил – в то время у него был служебный роман и он смотрел кино как инструкцию для принятия решения. В фильме ответа не было – герой к Сафоновой не ушел, и Сергеев тоже.

Несафонова (далее НФ) улыбнулась – она тоже любила этот фильм, ей нравилась Сафонова. Она знала, что не похожа на нее, но ей было приятно – в свое время она не смогла вырвать чужого мужа из родного гнезда.

В автобусе толпилось много народу, Сергеева прижали к НФ так близко, что его нога уперлась в ее круглый зад. Ему стало неловко: вдруг она подумает, что он извращенец? Но она молчала, не пытаясь отодвинуться.

Он загадал, что если она выйдет с ним на одной остановке, он подойдет. Он стал напряженно смотреть ей в затылок и давать ей мысленные приказы выйти на следующей. Она заерзала и, не оглядываясь, стала пробиваться к выходу. Случилось чудо: Сергеев вышел с НФ и оказался в центре города.

Сергеев подошел и попросил ее подсказать, где находится дом Марины Цветаевой, в котором поэтесса закончила свои дни. НФ не удивилась: все приезжие интересовались этим. Она согласилась показать, и они разговорились, время у нее было: дети в пионерлагере, дома никто не ждет, кроме кота. Он рассказал, что москвич, здесь в командировке и вечером уезжает. Они шли по городу и болтали, перескакивая с темы на тему, с радостью понимая, что в них звучат одни ноты: так бывает, люди живут параллельно, но любят творог и курицу, слушают одни песни и судьбы их совершают одни и те же круги.

Дом, в котором жила Цветаева, был закрыт, но огорчения не было. «Поход за культурным потрясением надо кончать», – подумал Сергеев и предложил пойти в гостиницу пообедать.

НФ смутилась, сказала, что в гостиницу не пойдет по моральным соображениям, но если он хочет, то можно пойти к ней домой выпить чаю. Предложение было принято, и через десять минут они оказались в стандартной «трешке» – такая же была у Сергеева в Москве.

Он сразу нашел дорогу в ванную, пописал с удовольствием, близким к оргазму, – во время прогулки он долго терпел, а это напряжение снижало его интеллект и обаяние. Много лет назад одна девушка научила его, что терпеть не надо, и села на темной аллее в первый вечер знакомства, Сергеева тогда это потрясло. Она объяснила ему, что отправлять естественные надобности надо естественно, но Сергеев до сих пор не научился.

Квартира у НФ ничем не отличалась от его. В то время отличие состояло в том, какой портрет висит на стене: у одних висел С. Есенин с трубкой в резьбе по дереву или в чеканке, в остальных фотография Хемингуэя с бородой. Те, у кого висел Есенин, были за Россию, а те, что с Хемом, – за весь мир.

У НФ висел Хемингуэй, это его обрадовало. В маленькой комнате стояли этажерка с книжками и журналами, торшер и проигрыватель «Аккорд» с пластинкой Тухманова «По волне моей памяти» – сегодняшним детям это ничего не скажет, но тогда это был выбор поколения.

Если к этому набору добавить кассеты Высоцкого и магнитофон «Яуза», то картина станет законченной. НФ сварила кофе из пачки марки «Дружба» – смесь кофейного мусора с цикорием – и включила торшер. Сергеев воспринял свет торшера как команду «Вперед», погладил ее по голове, натолкнулся на пульсирующий родничок на темени, какой бывает только у годовалых детей, но потом бесследно зарастает. Это редкое явление у взрослых людей взбудоражило его. НФ, смущенно покраснев, сказала, что это у нее давно и ей не мешает, но если он хочет, она наденет шапочку. Он засмеялся.

Сергеева бьющийся пульс на темечке так поразил, что он гладил его не переставая, он перевозбудился, все произошло нежно и естественно, пластинка с песней «Вальс-бостон» крутилась на диске уже десятый раз из-за царапины в последнем куплете. Они лежали на тахте, узенькой и короткой – им хватало места, – без слов и в абсолютной гармонии.

Потом НФ встала и ушла в другую комнату, долго не приходила, слышались какие-то шорохи и звуки падающих предметов. Когда она вошла, он увидел в ее руках бутылку ликера «Вана Таллин». Она несла ее как драгоценный сосуд, и Сергеев все сразу понял.

Извлеченная из закромов, припасенная на самый крайний случай, эта бутылка была сильнее всех признаний и слов Данте и Петрарки – тогда в каждом доме была сокровенная бутылка для всего: для больницы, прокурора, на возвращение сына из армии, то есть на День, которого еще не было.

Она открыла этот ликер, налила в крохотные рюмочки и предложила выпить за этот день, за эту ночь, которую она считает драгоценной. Они пили ликер из далекого Таллина, пили скверный кофе «Дружба», в сотый раз пел «Вальс-бостон» еще не депутат Розенбаум, и ничего важнее в этом мире не происходило.

Утром Сергеев уехал. Он больше никогда не был в Елабуге, но иногда в его голове ниоткуда возникает «Вальс-бостон» и горький привкус ликера «Вана Таллин».

День, которого еще не было

«Жить с одной женой 20 лет непросто даже в Швейцарии, а в России вообще невозможно!» – так подумал Сергеев, проснувшись субботним утром после вчерашнего веселья.

Ночью ему приснился певец Муслим Магомаев. Понять, что бы это значило, Сергеев не мог, но беспокойство осталось.

Организм сообщил, что вчера выпили много, на десерт пообщались с гейшами молдавского разлива. Гейши говорили мало, но массаж ступней делали неплохо. Сергеев чувствовал себя неловко: знал бы – носки надел свежие.

От всего остались интоксикация и душевный гепатит.

Сергеев не любил Азию, Дальний и Ближний Восток, особую нелюбовь он испытывал к Новой Зеландии, он был только в Китае в командировке ровно пять дней. Удивило его в Поднебесной огромное количество людей и английский, на котором они говорили.

Сами говорили и сами понимали себя, удивляясь, что чужие их не понимают.

Сергеева звали на Великую стену, но он вспомнил тушенку с одноименным названием и не поехал – переел ее в годы нестабильности и товарного дефицита.

Звали его и в мавзолей Мао, но покойников он не любил – он и живых любил не сильно: родителей и детей своих, вот и весь список.

Тяга к другим цивилизациям закончилась у Сергеева в 75-м году в молодежном лагере «Спутник» под Казанью, когда болгарская комсомолка отказала ему во взаимности на вечере интернациональной дружбы. «Дружба дружбой, а в кровать с капиталистом», – с горечью вспоминал Сергеев, разочаровавшийся с тех пор в идеях социализма.

Он лежал с закрытыми глазами, удивляясь глобальным мыслям, блуждающим в нем.

Зазвонил телефон, он услышал голос своего товарища, соратника по вчерашнему отдыху. У них традиция была – проверять друг друга утром после ночных полетов: жив ли товарищ, не сел ли на запасной аэродром?

– Как дела? – услышал Сергеев, и этот невинный вопрос вызвал у него сильнейшее раздражение: ну какие, бляха, дела, если расстались под утро?

– Дела? Иллюстрирую Борхеса и насвистываю Губайдуллину.

На другом конце провода товарищ хрюкнул – он понимал, что вопрос бестактный, но его бабушка, народная артистка, которая первой разделась догола в советском кино, учила внука интересоваться здоровьем, особенно после пьянки.

Второй вопрос поверг Сергеева в ступор.

– Что делаешь?

Ну что может делать мужчина после загула по случаю отъезда жены в Швейцарию? В холодильнике нет ни хера, вещи от входных дверей до кровати лежат на полу в творческом хаосе.

– Лежу и думаю: или зубы почистить, или повеситься, в голове стучит «Бухенвальдский набат» (привет Магомаева из сна), в кармане ни копейки, последние деньги потратил на букет случайной девушке у метро. За двести долларов сто роз. – Сергеев закончил отчет.

– Ну и что, дала тебе Мисс метро «Белорусская»?

– Я не просил, хотел сделать человеку праздник, – ответил Сергеев.

– Не думаю, – отозвался товарищ. – Лучше бы денег дал, может, ей кушать не на что?

– Я не Красный Крест, я хотел праздника, а пропитание пусть добывает сама.

– Вот весь ты в этом эгоизме и самодовольстве: человеку жрать нечего, а вы лезете к нему с цветами и ликером. Накормите девушку – вот что главное. Все у вас, у нерусских, наперекосяк! – громыхал товарищ в трубку.

– Ты очень русский, – сказал Сергеев, знающий, какой микст представляет его товарищ – убийственный коктейль из цыган, татар, карелов и легкой пенки из русской и еврейской крови.

Эта смесь позволяла ему везде чувствовать себя своим. В зависимости от национального состава компании он извлекал из своей родословной нужную и предъявлял, как проездной.

Товарищ Сергеева был замечательный человек во всех смыслах, только раздражал иногда абсолютным позитивом. Если он попадал в аварию, то радовался, что не на самолете, когда силовое ведомство отобрало у него пансионат, купленный по дешевке, радовался, что не надо платить налог на недвижимость.

В любом, самом мелком случае, даже с женами, которых у него было шесть, он ладил и находил одни плюсы: первая считала ему налоги, вторая лечила его домашних животных, с третьей он иногда спал, а с остальными перезванивался.

Разговор по инициативе Сергеева иссяк. Последней каплей оказалась новость, что Москва завалена дешевыми попугаями. Он не сразу понял, что имелось в виду, но позже осознал сюрреализм информационной политики, когда говорить больше не о чем.

В голове Сергеева загорелась лампочка «Внимание». Он вспомнил, что у жены день рождения и надо бы ее поздравить.

Он не отмечал свои праздники, так и не сумев убедить жену, что ход времени и числа на календаре – это не одно и то же. В дни своего рождения он выключал телефон, не принимал подарков и поздравлений, мотивируя тем, что роды его были тяжелыми и в этот день, день рождения, он испытывает родовые муки и веселье неуместно.

В первые годы жена плакала, не понимая, почему он такой, потом привыкла к его закидонам, но подарков ждать не перестала.

Сергеев еще полежал полчаса, пытаясь заснуть и проснуться здоровым, но обмануть организм не удалось, плоть требовала чаю и супа, а голос плоти сильнее голоса разума.

Он решительно встал, пошел в ванную и увидел свое лицо. Это существительное было большим преувеличением: в отражении зеркала торчала морда, старая, жеваная, красная и мятая, как сарафан девушки, изнасилованной казачьим эскадроном.

«Да, – подумал Сергеев, – как надо любить деньги, чтобы спать с такой рожей!» Эта мысль настроения не улучшила, но на место его поставила, как вчера в ночном клубе, где на писсуаре был наклеен стикер «Не льсти себе, подойди поближе».

Душ смыл все сомнения, чай и суп открыли глаза, и в них забрезжил свет в середине тоннеля.

Он позвонил в фирму «Интерфлора» и попросил послать жене в отель цветочную композицию. Менеджеры обещали прислать в течение часа. Сергеев решил вспомнить молодость и написать жене послание в стихах – раньше он писал их тоннами, пылая страстью.

Взяв бумагу и ручку, он напряг воображение, но первое, что пришло в голову – «Я вам пишу», – оказалось знакомым, однако, кроме песни Киркорова «Единственная моя», ничего не приходило в голову. Он врать не стал, вспомнив вчерашнее, и стихи отбросил. Муза ушла, видимо, к другому мужику – если женщина уже дала, тут не до стихов. «Добавим денег на подарок», – утешил себя Сергеев.

Позвонили в дверь, на пороге стояла симпатичная девушка, очень похожая на вчерашнюю гейшу. Он приятно удивился, что на пороге трепетная лань, а не старая сука с лицом работницы ДЭЗа – бывало, зайдешь в поезде в вагон СВ и ждешь, что в купе зайдет девушка, а заходит мужик с кривой рожей, тоже ожидавший увидеть вместо тебя что-нибудь менее противное.

Лань зашла с альбомом, цепким глазом оценила обстановку и поняла, что здесь можно рассчитывать не только на чаевые, но и на более серьезные бонусы, если фишка ляжет.

Прикинув возраст клиента и стоимость квадратного метра, она решила прилечь только за 300 и внутренне собралась, концентрируя обаяние.

Сергеев в альбом не смотрел – он разглядывал девушку, она заметила, расстегнула две пуговки на фирменной рубашке, и декольте открыло взору Сергеева картину «Утро в сосновом бору». Он почувствовал себя медведем, собирающим малину, и в его ушах зазвучала песня «Ягода малина нас к себе манила…».

Девушка заволновалась: платить за квартиру нужно было еще вчера, осень не за горами, а сапоги надо менять. «Скажу четыреста, дядька вроде бы нормальный», – решила она.

Сергеев готов был включиться в эту игру, но, вспомнив свои мысли в душе и отражение в венецианском стекле, решил, что ничего не будет. Он решил уйти из секса на заслуженный отдых, сам, как Кафельников из «Большого шлема», вовремя зачехлив ракетку.

Девушка поняла, что сапоги пролетели мимо и голубь надежды унес в Америку дензнаки Федеральной резервной системы. Если сапоги отдать в ремонт и нашить на них стразы, можно продержаться до весны, а там, слава Богу, босоножки и Турция, где возможны варианты.

Они расстались недовольные друг другом: Сергеев тем, что принял жесткое и непопулярное решение, она еще раз убедилась, что все мужики козлы и жадные.

На берегу Женевского озера в отеле плакала женщина, глядя на букет из далекого прошлого, когда Сергеев умел писать стихи и дарил одну розу, согревая ее на груди, в рваном пальто, в холодном подъезде чужого дома, где они встречались, не зная своего будущего.

Аз есмь человек?

Сергеев сидел в пятницу дома трезвый и злой, не находя себе места. Жена с дочкой уехали на дачу, и образовался выходной, суббота, который он планировал провести с одной девушкой, трепетной ланью из отдела маркетинга. Связь их была вялотекущая, она хотела его пять раз в неделю, а он готов был отдать себя раз в месяц – и все. Желательно было сделать это на работе в пятницу, в своем кабинете, без прелюдии, но с выпивкой, а-ля фуршет. Вино у него было – осталось после новогодней корпоративной пьянки, фрукты и конфеты ему и так приносили из буфета раз в неделю, как руководителю второго корпоративного круга, – первый круг получал еще и бутерброды, но Сергеев пока еще не дорос до таких высот. «Какие твои годы!» – говорил ему руководитель департамента, бывший директор НИИ, а ныне член совета директоров корпорации «Инвест-гарант», симпатичный старикан, продавший свой НИИ в обмен на пожизненные привилегии. Годы Сергеева перевалили за сорок, он считал себя мудрым и достойным человеком с маленькими слабостями, но с высокой самооценкой.

Сергеев днем послал лани эсэмэс с предложением слиться в экстазе на рабочем месте, но получил отказ – девушка хотела по полной программе: ресторан, караоке, отель, пришла на работу в новой шубе и сапогах со стразами, а в предложенном сценарии этого не предполагалось. Она надулась, отказала Сергееву, и его план рухнул: он не хотел в ресторан – дорого и можно нарваться на знакомых, караоке он просто презирал, как член клуба самодеятельной песни, его колотило, когда на пьянках сотрудники выли под телевизор песни про Чебурашку и «А нам все равно!». Ему было не все равно, он вырос на Окуджаве и Галиче и переступить через себя не мог. С отелем он тоже смириться не мог – зачем, если пыл его ограничивался часом, а минимальная оплата взималась за семь часов? Вообще он не любил ночевать не дома, а проснуться с чужим человеком с утра для него было и вовсе невыносимо. Он с утра себя ненавидел, а чужих просто не переносил.

Отказ его огорошил, он позвонил лани, послушал ее лепет: «Мы нигде не бываем», – обозвал ее неблагодарной свиньей, намекая на бонус перед Новым годом, и в сердцах послал ее туда, откуда она, поломав его план, спрыгнула.

Делать было нечего, он посмотрел в Интернете «Досуг», понял, что о нем там нет ни слова, и поехал в пустую квартиру, переполненный и нереализованный.

«Вот суки, – думал он, кувыркаясь в дорожных пробках, – чего надумали!» – и вспоминал благодатное время пятнадцатилетней давности, в период застоя, когда девушки были другими.

Выпьешь с ними вина венгерского «Токай», песенку споешь про виноградную косточку, и все – любовь в фотолаборатории под красным фонарем или в ротапринтной в условиях антисанитарных, под страхом, что начальник застанет. Вот это любовь! А что сейчас? Одна корысть и бездуховность, кроссворд не с кем разгадать. Раньше любой младший техник во сне мог ответить: «Приток Иртыша?», «Роман Помяловского?»

На работу как на праздник ходили. Главное – ко времени успеть. Пришел, на стул упал, потом чай, обмен мнениями: что читали, как Смоктуновский во МХАТе, Фолкнер, Воннегут? Не успеешь обсудить – обед, потом настольный теннис – и в кабинет, поспишь с закрытыми глазами, упершись локтями в щеки, типа думаешь, а тут буфет в три часа откроют, опять тусовка, чай, пончики и незаметно пять часов, домой.

Конфликты были: кому какой заказ положен, кому с красной рыбой, а кому балык, – это в понедельник. А в пятницу – грильяж, «Мишка», вафли «Лесная быль» и карамельки.

Когда делили дубленки и детские комбинезоны, войны разгорались нешуточные, ветераны все забирали, остальным говорили, как и теперь: «Какие ваши годы!» Вот и годы пришли, дети выросли, дубленки 24 часа в сутки, а счастья нет.

Так думал Сергеев по дороге домой, слушая по радио, что на выборах отменили графу «Против всех». Он на выборы не ходил с третьего класса средней школы, когда его прокатили, не выбрав звеньевым в пионерском отряде, а дали жалкую должность санитара звездочки. Он запомнил и в демократию больше не верил. Люди по радио орали, что это наступление на права человека, имея в виду себя, но Сергеева это развеселило. Он по телевизору смотрел только «Новости» вместо юмора и сатиры. «Новости» заменяли ему все жанры, он смотрел их без звука и смеялся, как подорванный, придумывая свой текст.

Дома было тихо, он лег и стал листать телефонную книгу, чтобы найти какое-нибудь животное вместо лани, дабы совершить задуманное.

Он решил сыграть и провернул справочник номеров закрытыми глазами, выпала К. Он давно не видел ее, они познакомились в подмосковном пансионате на семинаре личностного роста, куда Сергеева послала корпорация. К. тоже была там, как потенциальный кадр на повышение в своей компании.

Они ходили на лекции и тесты, участвовали в деловых играх и пили вечерами, поднимая корпоративный дух. Все это сборище напоминало Сергееву школы комсомольского актива, где тоже читали лекции и где предавалась разврату передовая советская молодежь.

К., сверстница Сергеева, привлекла его своей естественностью и полным отсутствием пошлого жеманства и желания поиметь его и развести на отношения. Он узнал, что она не замужем – муж бросил ее год назад, стремительно разбогатев, ушел от своего прошлого в светлое настоящее, где ему никто не напомнит с упреком, кем он был, а станут аплодировать тому, кем он стал. Он ушел и оставил ей их первую квартиру в Марьине и дочь. В новой жизни они стали помехой, в новой жизни все должно быть новое – и дом, и жена, и дети.

К. отпустила его, не спорила, внутренне собралась и замерла, ничего уже не ожидая: ей в жизни приходилось терпеть, в детстве она жила с отчимом и с десяти лет мылась в ванной в темноте: он любил подсматривать из окна в кухне, а в 16 лет она уехала в Москву со своим бывшим мужем, где они пережили много всего, и вот он ушел, а она осталась.

Сергееву ее одиссея была интересна, как книга, – он перестал читать, как только их стало огромное количество, а читать нечего, многое он прочитал в прошлые годы. Он помнил, как потерял сознание в туристической поездке в Болгарию в 85-м году. Он увидел и купил все, что увидел, и пер чемодан с Булгаковым и Пастернаком, чем очень удивил тещу, которая ждала люрекс и кримплен, но ничего не получила.

Целую неделю Сергеев и К. провели вместе на заключительном банкете. Сергеев перебрал и совершил необдуманный поступок: позвал К. к себе в номер, и она пошла. Сумбурная ночь утолила буйные фантазии Сергеева, и он позволил себе все, о чем дома помыслить не мог. Покладистая и умевшая терпеть К. спровоцировала Сергеева: он заставил ее стать в эту ночь Клеопатрой и портовой шлюхой, такого свинства он себе до этого никогда не позволял, и ему понравилось. К. утром ушла, и на завтраке Сергеев встретил ее не без робости и легкого мандража. Ему было неловко за свои фантазии, но К. вела себя ровно, и Сергеев порадовался, что объясняться не потребовалось, взял телефон и уехал.

К. не очень удивилась поведению Сергеева ночью, она знала за собой этот грех, муж тоже вел себя подобно Сергееву – видимо, она невольно провоцировала мужчин на такое поведение. Сначала ее это расстраивало, но потом она и сама стала находить в этом удовольствие. Она хотела сказать Сергееву, чтобы он не парился по этому поводу, но не смогла. Ночь ушла, и вместе с ней растаяли, как сон, ее зыбкие надежды на продолжение этой связи. «Так бывает, – думала К., – у других и этого нет».

Сергеев набрал номер и услышал ее голос, ровный и бесстрастный. Они поговорили о пустяках. Прошло полгода после их встречи в пансионате, но с каждой новой ничего не значащей фразой у Сергеева возникало непреодолимое желание вернуться в ту ночь.

К. не требовала объяснений полугодовому молчанию и на его предложение приехать спокойно ответила, что не против, и продиктовала адрес.

Сергеев ехал в Марьино долго, напряженный и распаленный воспоминаниями, он летел, как снаряд, начиненный порохом желаний.

Он вошел в квартиру, там была кромешная темнота. К., взяв его за руку, привела в спальню, завязала ему глаза и раздела. Он опять стал тем, кем хотел, поняв в конце концов, кем был в прошлой жизни. Он чувствовал себя хищником, рвущим косулю в далекой стране, которую видел в любимой «Национальной географии».

Все закончилось под утро, стремительно и без слов. Он уехал домой, ошеломленный новым знанием о себе, заехал в ночное кафе, набрал гору еды и ел жадно, как солдат после боя.

Он давно потерял аппетит юных лет, когда влетал в дом после дворового хоккея и метал все подряд, не глядя в тарелку.

Он был пуст и одновременно полон, его голова была чиста, никаких сомнений и рефлексии. Он приехал домой, упал на кровать не раздеваясь и заснул. Проснулся он вечером к программе «Максимум», где показали сюжеты, которые не испугали. Он засмеялся, глядя на ведущего, которому, видимо, давно не давали.

Когда Тамаре исполнилось 40 лет…

Когда Тамаре исполнилось 40 лет, с ней что-то случилось. Муж ее, ровесник и приличный парень, был, на зависть знакомым, всем хорош, не страдал пороками, работал и выполнял супружеский долг с удовольствием. Сын, ее радость и солнце, учился и не беспокоил маму кризисами самоидентификации. В общем, жаловаться было не на что, но навалились смертная тоска и ощущение, что жизнь остановилась. Подруг Тамара не имела, выйдя замуж в двадцать лет, нашла все ответы в семье, и потребности излить душу постороннему человеку не было. Родственников из далекого города не привечала – не хотела обременять мужа людьми ей чужими, а ему тем более. Ей хватало денег, любви, маленькой квартиры и лифчиков из ларька в подземном переходе. Нет, нельзя сказать, что она была непритязательна, но принцип необходимости и достаточности ее полностью удовлетворял. Она не читала журналы «Караван» и «Сosmo», не интересовалась, как бил Валерию бывший муж и что ест на завтрак Алла П., – ей дела до них не было. По старой советской привычке она читала книжки не новые, а те, которые печатали в толстых журналах в ее юности и в ее мире, нежном и яростном. Новое время ее не испугало, она не поддалась новым соблазнам, сохранила лицо и душу в опоре на собственные силы.

Ее раздражал вой ровесников, что все плохо, а у Абрамовича хорошо, она, глядя на него, не думала, что у него так о’кей, она вообще не думала о нем, а заодно и о Буше, и принцессе Диане, и Николае Караченцове, который ей когда-то нравился в «Юноне».

Ее маленький мир из мужа и сына, их заботы и здоровье – вот что занимало ее 20 лет, и ей этого хватало. А теперь что-то случилось: она стала думать об этом и ничего не придумала.

С весны она перестала ездить с семьей на дачу, оставаясь дома, лежала в постели в жуткой тоске и депрессии. По новой моде она пошла к психоаналитику, но, увидев толстую несчастную женщину, которая за 600 рублей в час выслушает рассказы о чужих неприятностях, поняла, что неизвестно, кто кому должен помогать, и ушла, заплатив психологине за ее желание купаться в чужом дерьме.

В ту же ночь она быстро собралась, оглядев себя в зеркале, увидела в отражении стройную молодую женщину, еще без признаков разрушения и вполне милую. Она приехала в клуб эконом-класса, где все было как у больших, зато без понтов и узнаваемых лиц.

Музыка ей была незнакома, но она пошла на танцпол без стеснения: она посещала занятия по шейпингу и чувствовала себя неплохо. В перерыве возле стойки к ней подошел юноша в возрасте ее сына и заговорил с ней, как с девочкой: в темноватой атмосфере клуба он принял ее за объект и пытался ее обаять. Она сказала мальчику, что она тетя и он ошибся, но он настаивал и очень развеселил ее неуклюжими действиями, которые ей были приятны. Он проводил ее домой, взял телефон и вечером забомбил ее эсэмэсками, что хочет ее, и другими милыми глупостями, которые она не слышала двадцать лет.

В течение всего вечера она играла с мальчиком в игры, правила которых сама устанавливала, он рассказывал ей про свои желания, она смеялась, он снова звонил, и к ночи она позволила себя уговорить на свидание в кафе, которых стало видимо-невидимо.

Они сидели в кафе уже третий час, и она не решалась пойти с ним в гостиницу, проигрывая в голове, что ее там ждет. Она, собираясь на встречу, после душа придирчиво осмотрела себя в ванной, видимых причин для беспокойства не нашла, но трусы новые надела на всякий случай, и вот он наступил, этот случай. Она решилась и сказала:

– Ну пошли в твой придуманный рай!

Мальчик обрадовался, слегка занервничал, но старался держать себя в руках – с ногами он не справился, она заметила, что они у него дрожат.

В гостинице, где время для любви продают по часам, ей стало неудобно перед администратором, глядевшей на нее с презрением и сожалением, она читала в ее глазах: «Что же ты, всю совесть потеряла?» Было неприятно, но объяснять, что это в первый раз, не хотелось, да и стерва эта за стойкой ей бы не поверила, повидала, видимо, здесь немало таких. Сама администратор, женщина семейная и порядочная, такого блядства не понимала, она по производственной необходимости иногда давала людям из налоговой и милиции, но это бизнес, ничего личного.

Тамара в номере кувыркалась с мальчиком недолго, неловкость ситуации она исправила, выпив в мини-баре несколько порций виски. Малыш пыхтел, стараясь удивить тетю приемами, освоенными по Интернету, но небо в алмазах она не увидела: мешали потеки на потолке от протечек. В перерывах оказалось, что говорить с ним не о чем, пришлось смотреть телевизор. Показывали сериал, где менты расследовали какое-то убийство. Мальчик смотрел так увлеченно, что чуть не забыл, зачем пришел, а потом вообще заснул от волнения и засопел, как сын на даче после футбольной баталии.

Тамара тихо собралась, укрыла юного совратителя и поехала домой.

В голове ее рассеялся туман, и все приобрело цвет, вкус и запах. Она решительно пошла на кухню готовить ужин для своих мужчин. Они приехали поздно вечером, шумные и веселые, обняли ее, съели весь холодильник, а она сидела напротив них и не могла отвести глаз.

Дресс-код и гроб от Луи Вюиттон

Девушка Лена – как бы модель, как бы содержанка с легким налетом проституции.

Съемная квартира в Филевской пойме с подружкой, полунищая жизнь с ежедневной беготней по кастингам и показам за жалкие 30–50 долларов, спонсорские ужины и постоянные «разводы» мужиков, оплачивающих кто квартиру, кто телефон, кто карточку на фитнес.

В их жизни, которую они считают приличной, ничего хорошего нет: постоянная поза Каштанки, стоящей на задних лапах перед каждым кобелем, который даст кусочек мяска, а хочется все и сразу.

Быть всегда надо в форме, днем и ночью: вдруг увидят, позовут или предложат мифический контракт – быть лицом фирмы. Но чаще приходится вставать раком и садиться потом на свою жопу.

Хочется перевести дух, пожить с каким-нибудь дядькой – куклой для утех, отдохнуть в его тереме, – вдруг удастся запутать или «развести» на что-нибудь крупное (машинку или шопинг на весь сезон).

Терпеть их заморочки – жесткач, а что делать! Девочке без поддержки дома родного не пробиться, вот и приходится терпеть в ожидании исторического шанса встретить вариант с венчанием. За это время умные успевают выучиться, что-то нарулить или развести на салончик или бутик на свое имя. Можно и без перспективы тупо сидеть дома, делать процедуры с утра до вечера и молиться, чтобы он сдох и все оставил, или шарить по другим, которые покруче, побогаче, постарше, а значит, попокладистее.

С такими мыслями наша Лена нырнула в бассейн «Чайка» и вынырнула в объятия молодого коррупционера из сырьевого министерства, работающего в ведомстве на маленькой должности чиновника, оформляющего лицензии на новые месторождения.

Должность маленькая, а кормила хорошо: домик на «Калужской» в поселке бизнес-класса, денежка от барина и еще сбоку – за информацию, когда, что и почем.

Вот такой мальчик рыбку поймал в бассейне, мальчик-чайка клюнул, да так грамотно рыбка все обставила, что он подвоха и не заметил.

Потусовались осень, а потом, ближе к зиме, предложение сделал после сдачи анализов на плохие болезни: все по-взрослому, с венчанием и свадьбой в русском колорите.

Мальчик государственником был, как его барин.

Сценарий брачной ночи заказали в агентстве для состоятельных господ, и агентство возглавлял бывший сотрудник «Артека», он хорошо понимал художественные запросы новой аристократии, они любили все старое, но с другим шампанским, им нравился «Кристалл».

Пришел сценарист с папочкой кожаной и разложил их по концепциям: «Антоний и Клеопатра», «Дафнис и Хлоя», «Ромео и Джульетта до отравления».

Первых двоих отвергли по причине исторического невежества невесты: она не знала этих людей. Читала «Vogue», «Сosmo», а там про них не было: про Ромео она и слушать не хотела – был в ее жизни один Ромео из Сухуми, чуть не убил прошлым летом.

Вторая группа сценариев – полный экстрим: в Мавзолее, в ногах у Ленина, на Воробьевых горах на параплане, в бассейне «Чайка», на платформе-кровати в окружении чемпионок мира по синхронному плаванию.

В третьей группе нашлось подходящее решение: романтическая ночь в президентском люксе гостиницы «Балчуг» планировалась после свадебного ужина – жених несет невесту на руках, перед дверью на именном коврике «Лена + Вася = любовь» лежит черно-бордовая роза, невеста сбрасывает туфли и наступает на шипы юной розы. Капля крови, пиротехника, распахивается дверь – и весь пол усеян золотыми апельсинами. Молодоженам понравилось: показалось ярко, символично, с глубоким смыслом.

Все остальные приготовления прошли без особых извращений.

Жених, как человек государственный, социально ориентированный, попросил обойтись без излишеств – чай, не олигархи безродные.

Свадьбу решили сыграть в Коломенском, без звезд и разгула, скромно, достойно, в жанре петровской ассамблеи. Венчались в Елоховской, потом в шатрах на свежем воздухе свадьба пела и плясала, люди за столами все приятные, с положением и с перспективой – цвет нации, надежда и опора режима.

Только подружки невесты, увидевшие это великолепие, были немножко зажаты, но глазами шарили по контингенту.

Пришло время невесте букет бросать – на счастье следующей пары. Она прицелилась в сторону подружек, но ветер судьбы спутал планы…

Здесь автор просит читателя сделать выбор: если вам нравится вариант, что букет поймала левретка, спящая на руках жены замминистра, то следует читать дальше, если кому-то ближе вариант, что букет поймал карлик из оркестра, – следует пропустить страницу.

Вариант 1

Итак, букет попал к левретке, сделавшей прыжок в сторону своего счастья.

Всем, кроме невесты и собачки, стало весело, так как расчет у них оказался противоположным.

Собачка по годам была пенсионеркой и замуж не собиралась, последний кобелек был у нее давно, и она уже не помнила, чем это пахнет.

Хозяйка собачки тоже занервничала, но букет требовал действий.

На следующий день из клуба привезли кобелька, который по молодости перестарался и затрахал животное так, что ночью оно околело в сладких судорогах. Ночь брачная у людей была менее драматичной: жених оказался крепким молодцом, но неожиданно у него развилась аллергия на апельсины, и к утру он опух до неузнаваемости. Невеста, проснувшись, не узнала его.

С того дня у них не заладилось: после трех дней и ночей с опухшим и ноющим мужиком они разругались вдрызг, девушка вернулась в Филевскую пойму на старый диван.

Погоревав до вечера, она собралась и поехала в клуб «Лето» на поиски охотника на свою дичь. Что-то в эту ночь в облике было не то: дресс-код и фейс-контроль она не прошла (эти иностранные слова придумали геи, чтобы унижать натуралов и мстить им с помощью этих штучек).

Она вернулась в свой Волгоград, где и работает до сих пор в магазине «Ткани», по выходным посещает тир «Динамо», где с упоением стреляет по мишеням из журнала «Forbs».

У жениха все сложилось иначе: после смерти собачки жены замминистра умер и сам хозяин, а он женился на вдове и теперь у него другой горизонт.

Вариант 2

Карлик, играющий на литаврах в оркестре, букет не ловил. Он был уже немолод, и надежд устроить свою жизнь у него не было.

В молодости он был женат на арфистке, крупной, как ее инструмент, но звучала она совсем не арфой, а визжала, как сломанная флейта из ДК. Жизнь их не сложилась из-за несовместимости и отсутствия гармонии.

Дуэт арфы и литавров еще не сочинил ни один композитор.

Букет карлику был ни к чему – он привык жить в тишине, это единственное, что он любил после своих барабанов.

Он поймал букет и решил незаметно перебросить его дальше, но по закону бумеранга букет попал к арфистке. Круг замкнулся, в этом варианте все счастливы, и гроб от Луи Вюиттон остался для другой истории.

И корабль плывет…

В банке каждый год в горячем июле проводили корпоративный праздник. По установившейся традиции его устраивали на арендованном корабле.

С пятницы до воскресенья с помощью водки и других напитков крепили корпоративный дух топ-менеджеры, курьеры, бухгалтеры и операционистки.

С мая народ начинал готовиться: женщины худели, покупали новые купальники, мужчины качали пресс и бицепсы, присматривались к девушкам и намечали подходящие жертвы сексуальных притязаний.

Готовились все, но особенно тщательно собиралась барышня из департамента корпоративного управления. Она ставила на эту поездку многое, она мечтала завалиться в постель к хозяину и изменить свою судьбу. Она тщательно эпилировалась, купила в «Дикой орхидее» белье красного цвета, просидела на майские в Египте десять дней, загорела, истратив в салоне двести долларов, и сделала все процедуры – от головы до пят. Финальным аккордом было тату на копчике в виде дракона с лилией, как у Миледи в фильме про мушкетеров. Она выглядела как Ксения Собчак каждый день и была готова к бою за место под солнцем. Предыдущие двадцать два года она боролась за свое место достойными средствами: училась до посинения, занималась спортом и танцами, делала все, чтобы быть везде первой, выучилась, осталась в Москве, единственный раз переступив через себя, дала декану за направление на стажировку в Сорбонну, где сумела получить МБА, так необходимый для работы в данном банке.

Хозяин, сорокалетний мужчина, преуспевающий и в хорошей спортивной форме, каждый год приезжал на катере на плывущий трехдневный рай для своих сотрудников: он любил кино, и корабль ассоциировался в его сознании с кораблем Феллини, которого он высоко ценил. Но больше великого итальянца он любил одарить какую-нибудь сотрудницу, которые каждый год выстраивались перед его каютой в очередь, как в поликлинике на прием к гинекологу с подозрением на залет от нежелательной беременности.

Он приезжал поздно, ближе к ночи выходил на палубу, пел с группой прихвостней хиты восьмидесятых, жадно ел корабельную еду: гурманом он не был, хотя в рестораны ходил каждый день, – мешало прошлое. Больше всего на свете он любил холодные котлеты с пюре со сковороды, стоя на кухне, не раздеваясь, в пальто.

Корабль шумел и зажигал, как «Титаник» до роковой встречи с айсбергом, курьер ласкал главного бухгалтера, топ-менеджер на корме душил в объятиях операционистку, чувствуя в эту ночь себя Томом Крузом.

Открывались такие бездны и пропасти, что даже старожилы – две женщины из протокола – были удивлены, увидев, что новая сотрудница международного отдела, женщина с виду приличная и в возрасте, приглашенная развивать связи с зарубежными филиалами, тут же открыла на корабле передвижной семинар по лесбийской любви, рекрутировав сотрудницу кадрового управления, которая до этого даже с мужем спала в пижаме и ни разу не занималась сексом днем и без освещения, а тут прорвало.

На палубе начался конкурс «Мисс и Мистер корабль».

Конкурсы «Жаркие танцы» и «Баллада возлюбленных» не выявили победителей, объявили для определения лучших, как в футболе по пенальти, конкурс «Мой первый сексуальный опыт». Два первых рассказа поразили своей неискренностью и откровенным враньем.

Один сотрудник пересказал рассказ Бунина, не сославшись на автора, пьяная женщина из филиала, забыв об условиях конкурса, рассказала о последней поездке в Египет, где ее поразил инструктор по дайвингу, лишив ее девственности после четвертой операции по восстановлению девственной плевы: она готовилась к пятому браку с пожилым состоятельным импотентом.

Поехала в Египет потренироваться на местных, наслушавшись подруг, что они работают, как звери. Это было правдой: инструктор была неистов, как динамо-машина, и для него бухгалтер была первой женщиной: до нее он тренировался на домашних животных и прочей живности. Он выцыганил у нее корпоративный мобильный телефон, а она написала, что его украли у нее в метро вместе с пропуском. Неприятности с администрацией компенсировались жаркими воспоминаниями о подводном сексе.

Особо яркой оказалась искренняя и непритязательная история охранника из центрального офиса, который рассказал, как жаркой июльской ночью в деревне под Воронежем после свадьбы троюродного брата он был изнасилован его матерью, своей теткой.

Все были потрясены этой античной трагедией, он получил звание «Мистер корабль», кофемолку с логотипом банка и благосклонность референта по ценным бумагам, женщины тонкой и любящей людей из народа.

У дверей VIP-зала разыгрывалась своя драма: хозяин отсмотрел уже девять претенденток на роль пленительной рабыни, но все никак не мог определиться. Девушки, предлагавшие себя, были разными, но в их глазах он читал всего одну фразу: «Хочу денег – и все!»

Это оскорбляло его эстетическое чувство художника межличностных отношений, он хотел иллюзии, и он ее получил, выходя из туалета, предварительно проверенного охраной, – в прошлом году был прецедент: там спряталась одна пьяная девушка и набросилась на хозяина, напугав его до смерти. Так вот на выходе из места облегчения он увидел нашу героиню во всем шике и блеске и запал сразу и бесповоротно. Он подошел, она представилась, и пьеса, сыгранная уже не раз, развернулась во всех нюансах.

Они прошли в его каюту-люкс, где все было готово для пленительной ночи с незнакомкой, – хозяин любил Блока, мог прочесть много стихов поэтов Серебряного века, но времени тратить не стал: до утра оставалось несколько часов, утром он должен был быть в правительстве. Делу время, а потеха сидела рядом и дрожала от волнения.

– Съешь что-нибудь, – сказал он ей, аккуратно снимая брюки. Потом, не обременяя себя ласками и словами, он взял ее, не заметив титанических усилий по подготовке этой судьбоносной ночи, умилившись лишь дракончику на попке – поза позволяла рассмотреть его в деталях. На финише зазвонил телефон, и он, сдерживая возбуждение, ответил жене, что у него все хорошо – это было правдой. Оттолкнув использованное тело, он ушел в душ, где под шум струй меланхолически подумал: «Как же все это скучно!»

Не прощаясь, он закрыл дверь, легко и пружинисто прыгнул в катер и собранно и четко принялся думать о сегодняшних терках, которые принесут ему еще пару сотен лимонов, которые он никогда не сумеет потратить.

Девушка осталась лежать в номере, оглушенная и оплеванная произошедшим. Ей никогда до этого не было так противно, она еще не знала, что завтра ей принесут на рабочий стол конверт, где будут лежать пятьсот долларов и письмо из кадров: «Банк в Ваших услугах не нуждается, спасибо за сотрудничество».

Сергеев и Нина

Сергеев жил в маленькой квартирке на набережной, в спартанской обстановке и в стерильной чистоте. Страсть к порядку у него была болезненной, он выгнал первую жену лишь за то, что та чистила картошку на обеденном столе, не подложив газету. Она ушла, ничего не поняв до сих пор, стала лесбиянкой и вообще не готовит.

Распорядок дней недели у Сергеева был железнее тюрьмы строгого режима: понедельник – день личных переживаний, вторник – преферанс с компанией друзей студенческой поры, среда – стирка и уборка, четверг – секс с приходящей Ниной, строго с семи до десяти. Сначала ужин, потом прелюдия, всегда одна и та же: он сажал ее голую на телевизор, и она сидела с раздвинутыми ногами, а он смотрел на нее вместо программы «Время» – вот такой затейник, бляха-муха. Если у него возникало дополнительное желание после десяти, он не продолжал, заканчивал свидание, не нарушая заведенного порядка. Нина уходила, он готовился ко сну и засыпал на правом боку, следуя рекомендациям своего врача не нагружать сердце.

В пятницу он устраивал ужин с друзьями и их женами, всегда с водкой, жареными курами и пением под гитару песен КСП (туристские песни про туман и запахи тайги), пел он плохо, играл еще хуже, но старался, и все терпели, как интеллигентные люди, потом он рассказывал анекдоты, которые много лет собирал и записывал – их накопилось не один десяток, он разработал форму записи, систематизировал их по разделам: про евреев, про Чапая и так далее. Анекдоты по записной книжке слушать было невыносимо, потом все уходили, Нина садилась на телевизор и после ехала в метро, надеясь когда-нибудь остаться у него навсегда.

Единственной страстью Сергеева была коллекция сигаретных пачек из разных стран и континентов. Большей тупости, чем коллекционирование, придумать нельзя – тысячи коробочек стояли в стеллажах в его комнате, он, лежа на диване, всегда их видел, помнил историю их приобретения; он вообще знал много историй о том, что курил тот или иной мудак из всемирной истории. Сам Сергеев не курил, а только собирал пачки и радовался новым, как ребенок: гладил их, чистил, перебирал. Однажды у него ночевал брат из Воронежа и ночью взял сигарету из коллекционной «Новости», сделанной эксклюзивно для Брежнева, когда тому уже запретили курить. Он хотел убить брата, но не смог, однако больше о нем слышать не хотел и даже не поехал к нему на похороны.

Еще он болел за футбол. Сам не играл, но считал себя крупным специалистом, знал футбольную статистику – кто, кому, когда, в каком году какой ногой забил. Кому было надо это знание, не знаю, но он очень этим гордился.

Он принципиально не заводил детей, считая, что они станут его жалкой копией из-за женщины, которая смешает свои гены с его, испортит породу, которой он дорожил, – тогда еще не было моды изучать свою родословную, а Сергеев свою знал, как сборную Кореи на чемпионате мира, и гордился, что его предки служили царю, доставляя царские указы по всей России.

Как и его предки, он тоже работал по связи – на телефонном узле главным инженером. Работу любил за возможность оказать услугу и кое-что получить взамен. Перед ним одним в его кабинете пела Бабкина, Жванецкий на 8 Марта читал работникам узла свои перлы за отдельный номер, не спаренный с соседями, директор фабрики «Ява» лично приносил ему новые пачки экспортной продукции. Он был всемогущ, и это его вдохновляло.

Жизнь катилась ровно и плавно, расписание неделя за неделей выполнялось неукоснительно, но однажды Нина слезла с телевизора, и там затанцевали «Лебединое озеро» в пять часов утра, начался путч, и Сергеев пошел к Белому дому защищать демократию. Он, конечно, как член партии, верил, что можно кое-что поправить, был против развала Союза, хотя никогда не был на Дальнем Востоке и в Душанбе, но крепко понимал, что нельзя отдать ни пяди земли. Он провел три дня у стен Белого дома, получил от Ельцина медаль и гордился, что его руками остановили развал страны.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Приготовить быстро вкусный завтрак для начала хорошего дня, организовать сытный обед и порадовать се...
«Неофициально требовалось, чтобы передовые бойцы были запачканы кровью во время своей подготовки. Ка...
Неожиданная встреча Кирилла Оболенцева, следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре,...
В современном мире новые технологии играют решающую роль, а с помощью Интернета любой человек в коро...
Бережливое производство, разработанное в компании Toyota, – одна из наиболее совершенных моделей биз...
Меня зовут Арсений, и похоже, я заплутал. Еще недавно у меня была престижная работа и положение в об...