Танец с драконами. Книга 1. Грёзы и пыль Мартин Джордж

Бран

«Мы уже там?» Бран не спрашивал этого вслух, хотя ему очень хотелось. Они все шли и шли — через дубовые рощи, мимо высоченных страж-деревьев, темных гвардейских сосен и голых каштанов. Далеко ли еще? Ходор в очередной раз взбирался на каменный склон или спускался в трещину, где грязный снег хрустел под ногами. Далеко ли? Лось расплескивал наполовину замерзший ручей. Сколько еще осталось? Очень уж холодно тут. Где же трехглазая ворона?

Раскачиваясь в корзине на спине Ходора, Бран пригнулся под веткой дуба. Снег пошел снова, тяжелый и мокрый. У Ходора один глаз замерз и не открывался, борода заиндевела, на косматых усах висели сосульки. Он все время держался за ржавый меч, взятый в крипте под Винтерфеллом, и время от времени замахивался на ветку, поднимая фонтаны снега, стуча зубами и бормоча:

— Ход-д-дор.

Его голос, как ни странно, успокаивал мальчика. На пути от Винтерфелла к Стене Бран и его спутники коротали время, разговаривая и рассказывая истории, но здесь все было иначе. Даже Ходор это чувствовал, и его «ходоры» раздавались все реже. Бран не знал, что в лесу может быть так тихо. До снега палые листья, взметаемые северным ветром, шуршали вокруг, как тараканы в буфете, но теперь их плотно укрыла белая пелена. Пролетит порой ворон, хлопая крыльями, — вот и все здешние звуки.

Лось пробирался через сугробы, пригнув голову с обледенелыми рогами. На нем ехал разведчик, мрачный и молчаливый. «Холодные Руки», назвал его толстяк Сэм: руки у него, несмотря на бледность лица, черные, твердые и холодные, как железо. Все прочее, кроме них, одето в шерсть, кольчугу и вареную кожу, на голове капюшон, лицо до самых глаз замотано черным шарфом.

Позади него на лосе сидели Риды — Мира обнимала брата, согревая его. У Жойена под носом замерзли сопли, и временами он содрогался всем телом. «Каким же он кажется маленьким, — удивлялся Бран. — Меньше меня и слабее, хотя я калека».

Маленький отряд замыкал Лето с заиндевелой мордой, все еще припадающий на заднюю лапу, куда у Короны Королевы попала стрела. Бран чувствовал боль от раны всякий раз, как залезал в волчью шкуру. Последнее время он жил в теле лютоволка чаще, чем в своем собственном; волк, несмотря на густую шерсть, тоже мерз, но видел дальше, слышал лучше и чуял гораздо больше запахов, чем закутанный мальчик в корзине.

Когда Брану надоедало быть волком, он залезал в Ходора. Здоровенный конюх при этом ныл и мотал головой, хоть и не так сильно, как в первый раз, у Короны. «Он знает, что это я, — надеялся Бран, — и привыкает быть мной». Не сказать, чтобы в Ходоре было очень удобно: он не понимал, что происходит, и Бран все время чувствовал его страх. С Летом все получалось гораздо лучше. Он — это Бран, а Бран — это он. И чувствуют они одинаково.

Иногда Лето, следуя за лосем, думал, может ли он свалить такого большого зверя. В Винтерфелле он привык к лошадям, но лось — другое дело: это добыча. Чуя теплую кровь под лохматой лосиной шкурой, он пускал слюни, и рот Брана тоже наполнялся слюной.

На дубу каркнул ворон, к нему прилетел другой. Днем их сопровождало не больше полудюжины воронов — они перелетали с дерева на дерево или сидели на лосиных рогах. Остальная стая держалась впереди или позади, но на закате все слетались и рассаживались вокруг, занимая каждую ветку поблизости. Некоторые говорили что-то разведчику на своем языке, и Брану казалось, что тот понимает их. Вороны, как видно, докладывают ему обо всех опасностях, таящихся впереди или крадущихся сзади.

Вот как теперь. Лось внезапно остановился, и разведчик спрыгнул с него, уйдя по колено в снег. Лето, ощетинившись, зарычал на него — волку не нравилось, как пахнет Холодные Руки. Сухое мясо, сухая кровь, слабый запашок гнили и холод. Холод — прежде всего.

— Что там такое? — спросила Мира.

— Позади нас, — глухо ответил Холодные Руки в свой черный шарф.

— Волки? — Бран знал, что те все время идут за ними. По ночам путники слышали жалобный вой, с каждой ночью чуть ближе. Охотники были голодны и чуяли слабость тех, за кем шли. Часто Бран просыпался еще до рассвета и слушал, как они перекликаются вдалеке. Волки просто так не ходят, они должны преследовать какую-то дичь. Он долго так думал, а потом понял: «Дичь — это мы».

— Люди. Волки пока держатся на расстоянии, люди смелее.

Мира откинула капюшон — мокрый снег с него обвалился наземь.

— Сколько их? Кто они?

— Враги. Я разберусь с ними.

— Я с тобой.

— Ты останешься и будешь охранять мальчика. Впереди замерзшее озеро. Поворачивайте по льду на север и идите вдоль берега. Как придете в рыбачью деревню, остановитесь и ждите меня.

Бран думал, что Мира сейчас начнет спорить, но ее брат сказал:

— Делай, как он говорит. Он знает эти места. — В темно-зеленых, как мох, глазах Жойена поселилась усталость, которой Бран ни разу не замечал прежде. Настоящий маленький старичок. Юный житель болот, к югу от Стены казавшийся не по годам мудрым, здесь был напуган и растерян не меньше всех остальных, но Мира все равно его слушалась.

Холодные Руки ушел в обратную сторону, четверо воронов улетели за ним. Щеки у Миры разгорелись, из ноздрей шел парок. Она толкнула пятками лося, и они двинулись дальше. Не проехав и двадцати ярдов, девушка оглянулась назад.

— Люди… Одичалые, что ли? Нет бы так и сказать.

— Он сказал, что сам разберется, — заметил Бран.

— Сказал, да. Он говорил еще, что отведет нас к трехглазой вороне. Могу поклясться, что сегодня утром мы перешли ту же самую реку, которую переходили четвертого дня. Мы ходим кругами!

— У рек много изгибов, — неуверенно сказал Бран, — а холмы и озера приходится обходить.

— Слишком много обходов. И тайн, — стояла на своем Мира. — Не нравится мне это, и он тоже не нравится. Я не доверяю ему. Взять одни его руки. Лицо он прячет, имени своего не назвал. Кто он и что он? Черный плащ любой может надеть. Он не ест, не пьет и холода, похоже, не чувствует.

Бран тоже замечал это, но боялся сказать. Во время ночевок они все жались друг к другу, кроме разведчика. Глаза он иногда закрывал, но Бран сомневался, что он когда-нибудь спит. И еще…

— Шарф. — Все вороны улетели вслед за разведчиком, но Бран на всякий случай понизил голос. — Шарф, которым завязан его рот, никогда не обмерзает, как борода у Ходора. Даже когда он говорит.

— Верно, — согласилась с ним Мира. — Мы ни разу не видели, как он дышит, ведь так?

— Не видели. — Хотя дыхание всех остальных, считая и лося, оставляет в воздухе белые облачка.

— Если он не дышит, значит…

Брану вспомнились сказки старой Нэн. «За Стеной живут великаны, людоеды, тени и ходячие мертвецы, — говорила она, укрывая его колючим шерстяным одеялом, — но сюда они не пройдут, покуда стоит Стена и несут свой дозор люди в черном. Сладких тебе снов, мой маленький Брандон». Разведчик носит черный плащ Ночного Дозора, но что, если он и не человек вовсе? Что, если он ведет их на съедение другим чудищам?

— Он спас Сэма с девушкой от упырей, — все также нерешительно сказал Бран, — и ведет меня к трехглазой вороне.

— А почему она сама не прилетела к Стене, раз у нее крылья есть? Мой брат с каждым днем слабеет. Сколько еще нам идти?

— Пока не придем, — откашлявшись, сказал Жойен.

Придя вскоре к замерзшему озеру, они повернули на север, как велел разведчик. Это была сама легкая часть пути.

Снег, шедший столько дней, что Бран и счет потерял, превратил озеро в бескрайнюю белую пустыню. По ровному льду они продвигались быстро, но из-за снега трудно было сказать, где кончается лед и начинается берег. Даже деревья не могли служить вехами: на озере встречались лесистые островки, а берег зачастую был голым.

Лось шел, как сам считал нужным, не слушаясь всадников. Большей частью он держался под деревьями, но стоило береговой линии повернуть к западу, он опять спускался на лед, трещавший у него под копытами, и пробирался через заносы, которые Брана укрыли бы с головой. Северный ветер, свиставший над озером, пробирал до костей и слепил глаза снегом.

Между деревьями уже шевелились длинные пальцы сумерек. На севере дни короткие, каждый короче предыдущего — и если днем холодно, то ночью мороз становится просто убийственным.

— Пора бы ей уже быть, этой деревне, — после долгого молчания произнесла Мира.

— Может, мы мимо нее прошли? — сказал Бран.

— Надеюсь, что нет. Скоро стемнеет, нужно где-то укрыться.

Она, конечно, права. Щеки у нее из красных стали почти лиловыми, у Жойена синие губы, Бран почти не чувствует собственного лица. Ходор, бредущий по колено в снегу, оброс ледяной коркой. Если уж и он спотыкается…

— Лето найдет деревню, — неожиданно для себя самого сказал Бран. Не дожидаясь ответа Миры, он закрыл глаза и вышел из своего разбитого тела.

Как только он очутился в волчьей шкуре, мертвый лес ожил. Там, где раньше стояла полная тишина, слышался шум ветра, дыхание Ходора, лось, скребущий землю копытом в поисках корма. Нос наполнили знакомые запахи мокрых листьев, увядшей травы, сгнившей в подлеске белки, кислого человечьего пота, лосиной шкуры. Еда. Мясо. Лось, чуя его возбуждение, наставил на лютоволка рога.

«Нельзя, — шепнул мальчик зверю, делившему с ним одну шкуру. — Оставь лося. Беги».

И Лето побежал через озеро, взрывая лапами снег. Деревья, одетые в белое, стояли плечом к плечу, как солдаты в бою. Корни, камни, наносы старого снега. На холме росли сосны и пахло хвоей. Волк покружил на вершине, нюхая воздух, поднял голову и завыл.

Здесь пахло человеком.

Бран унюхал слабый, но явственный запах пепла, горелого дерева, сажи, угля. Угасший очаг.

Он отряхнул морду от снега. Ветер налетал порывами, мешая понять, откуда исходит запах. Кругом только снежные горы и белые деревья в строю. Волк подставил язык снежинкам, пробуя воздух на вкус, и потрусил в нужную сторону. Ходор не отставал, но лось медлил. Бран нехотя вернулся в тело мальчика и сказал:

— Поезжайте за Летом. Я чую жилье.

Когда сквозь тучи проглянул тонкий месяц, они наконец вошли в деревню у озера, которую нипочем бы не заметили без помощи Брана. Круглые каменные домики, заметенные снегом, легко было спутать с валунами или пригорками. Вчера Жойен принял за хижину бурелом — они долго раскапывали сугроб, но нашли только ветки да поваленные стволы.

Деревня, как и все, что встречались им на пути, была брошена. Некоторые свои селения одичалые жгли, чтобы отрезать себе все пути к возвращению, но это избежало огня. Под снегом обнаружились с десяток хижин и бревенчатый длинный дом под дерновой крышей.

— Хоть от ветра укроемся, — сказал Бран.

— Ходор, — сказал Ходор.

Мира и ее брат, спешившись, помогли ему вынуть Брана.

— Может, от одичалых что съестное осталось?

Напрасная надежда. В длинном доме с твердым земляным полом стоял пронизывающий холод, но крыша и стены все-таки защищали от ветра. Рядом журчал ручей — лось напился из него, проломив лед копытом, и Мира всем набрала льда для питья. Бран передернулся, взяв в рот свою льдинку.

Лето не пошел с ними в дом.

— Иди, иди охотиться, — сказал ему Бран, ощущая его голод, как тень своего, — только лося не трогай. — Часть его существа тоже хотела пойти на охоту — может быть, позднее он так и сделает.

Их ужин состоял из истолченных в кашицу желудей. Бран ими давился, Жойен не стал и пробовать.

— Надо есть, Жойен, — сказала ему сестра.

— Потом, когда отдохну немного. Не в этот день мне суждено умереть, — заверил он с вымученной улыбкой.

— Ты чуть не свалился с лося!

— Но все-таки усидел. Я замерз и проголодался, в этом все дело.

— Тогда ешь.

— Желуди твои? Животу от них только хуже. Оставь меня, Мира — хочу увидеть во сне жареного цыпленка.

— Сном сыт не будешь, даже если это зеленый сон.

— Что ж делать, раз у нас нет ничего, кроме снов.

Вся еда у них вышла дней десять назад, и голод сопровождал их неотлучно. Даже Лето не мог найти дичи в этих лесах — путники жили на желудях и на сырой рыбе. Ручьев и мелких озер здесь было полно, и Мира промышляла со своей острогой не хуже, чем с удочкой. Порой она возвращалась вся синяя, однако с уловом, но вот уже три дня — три года, как склонен был считать пустой желудок Брана — ей ничего не удавалось поймать.

После скудной трапезы Мира прислонилась к стене и стала точить о брусок свой кинжал. Ходор сидел у двери на корточках, раскачивался и бормотал:

— Ходор, ходор, ходор.

Бран закрыл глаза. Говорить было холодно, огонь Холодные Руки разводить не велел. «Этот лес не такой пустой, как вы думаете, — сказал он. — Никогда не знаешь, что может прийти из тьмы на твой огонек». Бран вздрогнул, вспомнив об этом, несмотря на соседство теплого Ходора.

Сон не шел — какой уж тут сон. Только ветер, жгучий мороз и луна на снегу. Он снова вернулся в Лето, бегущего за много лиг от него, и ночь запахла кровью. Неподалеку убили что-то живое — мясо еще не успело остыть. Внутри ворочался голод, зубы омывала слюна. Нет, это не лось. Не олень.

Лютоволк поджарой серой тенью скользил от дерева к дереву, сквозь лужицы лунного света, через сугробы. Ветер, все такой же порывистый, то и дело менял направление. Лето потерял запах, нашел, потерял снова… и насторожил уши, услышав далекий звук.

Волк! Лето, соблюдая осторожность, пошел на голос. Запах крови вернулся, но теперь его сопровождали другие: моча, шкуры мертвых зверей, птичий помет, перья и волк, волк, волк. Стая. За мясо придется драться.

Они тоже его учуяли и смотрели, как он выходит на залитую кровью поляну. Самка, увидев его, бросила грызть сапог с застрявшей внутри ногой. Старый одноглазый самец с поседелой мордой вышел, ощерясь, навстречу чужому, молодой волк тоже оскалился.

Бледно-желтые глаза лютоволка вобрали в себя клубок внутренностей, перепутанный с ветками, пар из вскрытого живота, голову, глядящую на месяц пустыми глазницами, красную лужу замерзшей крови.

Люди. Только человек так воняет. Раньше их было как пальцев на человечьей лапе, теперь их нисколько. Обыкновенное мясо. Раньше на них были плащи с капюшонами, но волки все изодрали в клочья. На сохранившихся кое у кого лицах торчат бороды в застывших соплях. Трупы уже начал заметать снег, очень белый по сравнению с их лохмотьями.

За много лиг от лютоволка беспокойно зашевелился мальчик.

Черное. Братья Ночного Дозора.

Лютоволка это не волновало. Они были мясом, а его мучил голод.

Глаза трех волков загорелись желтым огнем. Лютоволк поводил головой, раздул ноздри, оскалился, зарычал. Молодой волк попятился, и Лето учуял его страх, но старый вышел наперерез чужаку. Он не боялся лютоволка, хотя тот был вдвое больше его.

Их глаза встретились. Варг! Они покатились по снегу, терзая один другого. Двое других волков щерили зубы, следя за боем. Лютоволк куснул мех, сомкнул челюсти на тонкой как палка лапе, но одноглазый прошелся когтями по его животу, вырвался, перекувырнулся, снова ринулся в бой. Его желтые клыки щелкнули у самого горла, но лютоволк стряхнул старика, как крысу. Свежая кровь запятнала снег, прежде чем одноглазый лег и показал брюхо. Лютоволк, огрызнувшись еще пару раз, понюхал ему зад, задрал ногу и оросил побежденного.

Двое других подчинились ему без боя. Стая была его и добыча тоже.

Лютоволк, обнюхав убитых, остановился на самом большом, без лица, с черной железякой в руке. Культя другой, лишенной кисти руки была обмотана кожей, из разреза на горле вытекала густая вязкая кровь. Волк полизал ее, прошелся языком по разодранному лицу и вырвал кусок из горла. Никогда он еще не пробовал такого вкусного мяса.

Покончив с этим человеком, он перешел к следующему и съел самые лакомые части тела. Вороны смотрели на него с деревьев, волки доедали добычу за ним: сначала одноглазый, потом волчица, потом молодой. Теперь они сделались его стаей.

«Нет, — прошептал мальчик, — у нас своя стая. Леди мертва и Серый Ветер скорее всего тоже, но где-то живут Нимерия, Лохматый Песик и Призрак. Помнишь Призрака?»

Падающий снег и кормящиеся волки начали меркнуть. Тепло касалось лица материнскими поцелуями. «Огонь, — отметил про себя мальчик, — дым». Нос дернулся от запаха жареного. Лес пропал окончательно: он снова был в длинном доме, в искалеченном теле, и смотрел на огонь. Красное мясо, которое поворачивала над пламенем Мира Рид, шипело и плевалось жиром.

— Чуть ужин не проспал, — сказала она. Бран протер глаза, оперся на стену, сел. — Разведчик принес свинью.

Ходор жадно поедал свою долю, бормоча «ходор, ходор». По бороде у него текли кровь и жир, меч он положил на пол рядом с собой. Жойен откусывал от свиной ноги по кусочку, тщательно их прожевывая.

Холодные Руки стоял у двери с вороном на руке. В двух парах черных глаз отражалось пламя. «Он ничего не ест и боится огня», — вспомнил Бран.

— Ты же сказал, что огонь нельзя зажигать, — сказал он разведчику.

— Здесь его прячут стены, да и рассвет близко. Скоро отправимся.

— Что случилось с теми людьми? С врагами?

— Они больше не опасны.

— Кто это был, одичалые?

Мира перевернула мясо другой стороной, Ходор жевал и глотал, не переставая бубнить, — только Жойен, кажется, понял, что здесь происходит.

— Это были враги, — ответил Холодные Руки.

«Люди Ночного Дозора».

— Ты их убил. Ты и вороны. У них лица изодраны, глаза выклеваны.

Холодные Руки ничего не стал отрицать.

— Это были твои братья, я видел. Волки сорвали с них всю одежду, но она была черная. Как твои руки.

Разведчик молчал.

— Кто ты? Почему у тебя руки черные?

Разведчик посмотрел на них так, будто видел впервые.

— Когда сердце человека перестает биться, кровь застаивается в руках и ногах. — Голос звучал еле слышно, такой же изможденный, как сам разведчик. — Они пухнут и чернеют, а все остальное тело становится белым, как молоко.

Мира Рид встала, держа в руке лягушачий трезубец с насаженным на него мясом.

— Покажи нам свое лицо.

Разведчик не шелохнулся.

— Он мертвый, Мира. — Горло Брану обожгла желчь. — Старая Нэн говорила, что нежить из-за Стены не может пройти сюда, покуда Стена стоит и несут свой дозор люди в черном. Он пришел за нами к Стене, но пройти не мог — послал вместо себя Сэма и одичалую девушку.

Мирина рука в перчатке еще крепче сжала древко остроги.

— А тебя кто послал? Кто эта трехглазая ворона?

— Мой друг. Сновидица, ведунья — назови как угодно. Последняя из древовидцев. — Дверь распахнулась. В ночи выл ветер и кричали вороны на деревьях. Холодные Руки не шелохнулся.

— Ты упырь, — сказал Бран.

Разведчик смотрел на него так, словно остальных вовсе не было.

— Твой упырь, Брандон Старк.

— Твой, — повторил ворон у него на плече, и вороны на деревьях подхватили, наполнив ночь жутким эхом: — Твой, твой, твой!

— Жойен, тебе это снилось? — Мира ухватилась за плечо брата. — Что нам теперь делать?

— Мы зашли слишком далеко, Мира — до Стены уже не добраться. Надо идти дальше с упырем Брана, если мы хотим жить.

Тирион

Из Пентоса они выехали через Рассветные ворота, хотя рассвета Тирион Ланнистер не увидел.

— Как будто тебя вовсе не было в Пентосе, — говорил магистр Иллирио, задвигая пурпурные бархатные занавески носилок. — Никто не видел, как ты проник в этот город, никто не должен видеть, как ты его покидаешь.

— Никто, кроме матросов, запихнувших меня в бочонок, юнги, прибиравшего за мной, наложницы, которую ты мне прислал, и хитрой веснушчатой прачки. Да, охрану забыл! Если ты и мозги им не удалил вместе с яйцами, они знают, что ты здесь не один. — Носилки на толстых кожаных постромках раскачивались между восемью битюгами. С каждой стороны их шли по двое евнухов, остальные тянулись позади, охраняя обоз.

— Безупречные не болтают, а галея, доставившая тебя сюда, находится сейчас на пути к Асшаю. Вернется она не раньше чем два года спустя, если море будет к ней милостиво. Что до моей челяди, то они любят меня, и никто из них хозяина не предаст.

«Утешай себя этим, мой толстый друг — когда-нибудь эти слова высекут на твоей гробнице».

— Надо нам было сесть на нее, — сказал карлик. — Кратчайший путь до Волантиса лежит по морю.

— Море изменчиво. Осень — сезон штормов, на Ступенях гнездятся пираты. Мы не хотим, чтобы мой маленький друг оказался у них в руках.

— На Ройне тоже пираты водятся.

— Речные. — Торговец сырами зевнул, прикрыв рукой рот. — Тараканы, что кормятся крошками.

— Я слышал еще о каменных людях.

— Да, есть такие, но зачем о них говорить в такой прекрасный день? На берегах Ройна ты избавишься от Иллирио с его большим животом, а пока будем пить, спать и грезить. У нас вдоволь хорошего вина и вкусной еды — зачем думать о болезнях и смерти?

«И верно, зачем?» — спросил себя Тирион, вновь слыша гул тетивы арбалета. Носилки раскачивались, точно мать убаюкивала его на руках — в жизни, правда, ему этого не довелось испытать. Возлежал он на подушках из гусиного пуха, пурпурные стенки и потолок держали тепло, не пуская осень в передвижной домик.

Вьючные мулы везли за ними сундуки, бочонки и разные вкусности на потребу сырному лорду. Завтракали они пряной колбасой и пивом из дымной ягоды, в полдень запивали дорнийским красным угрей в желе, вечером ели ветчину, вареные яйца и жаворонков с начинкой из лука и чеснока, а пили светлый эль и огненную мирийскую брагу, улучшающую пищеварение. Носилки, несмотря на все свое удобство, двигались очень медленно — карлик просто чесался от нетерпения.

— Долго ли еще до реки? — спросил он Иллирио. — Если будем плестись таким ходом, твои драконы вырастут больше Эйегоновых.

— Твоими бы устами! Большой дракон страшней маленького. Очень бы мне хотелось приветствовать королеву Дейенерис в Волантисе, но приходится положиться в этом на тебя и на Гриффа. Я лучше послужу ей в Пентосе, готовя дорогу для ее возвращения. Ну, а пока мы вместе, надо же толстому старику как-то скрашивать себе путешествие. Выпей еще вина.

— Скажи, какое пентосскому магистру дело до того, кто носит вестеросскую корону? Где твоя выгода во всем этом, милорд?

Иллирио промокнул жирные губы.

— Я старый человек, уставший от измен этого мира. Так ли уж странно, что на исходе моих дней я хочу сделать что-то хорошее? Помочь прелестной девушке восстановить свои наследственные права?

«Как же, как же. Скажи еще, что у тебя есть волшебные доспехи и дворец в древней Валирии».

— Если Дейенерис не более чем прелестная девушка, Железный Трон порежет ее на прелестные маленькие кусочки.

— Не беспокойся, дружок. В ней течет кровь Эйегона Драконовластного.

«А также Эйегона Недостойного, Мейегора Жестокого и Бейелора Полоумного».

— Расскажи мне о ней.

Толстяк призадумался.

— Дейенерис, когда прибыла в Пентос, была еще наполовину ребенком, но красотой превосходила даже мою вторую жену. Я возжелал ее для себя, но ее робость и боязливость не предвещали радостей плоти. Я призвал наложницу и утешался с ней, пока безумие не прошло. По правде говоря, я думал, что у табунщиков Дейенерис протянет недолго.

— Это не помешало тебе продать ее кхалу Дрого.

— Дотракийцы куплей-продажей не занимаются. Верней будет сказать, что ее брат Визерис отдал девушку кхалу в обмен на дружбу. Тщеславный был юноша. Очень хотел сесть на отцовский трон, но сестру свою желал не менее страстно. В ночь перед свадьбой он пытался залезть к принцессе в постель — не руку, так хотя бы невинность ее получить. Не поставь я часовых у ее двери, он нарушил бы все мои многолетние планы.

— Полным дураком он был, что ли?

— Всего лишь сыном Безумного Эйериса. Дейенерис… совсем другая. — Иллирио сунул в рот жаворонка и разгрыз прямо с костями. — Испуганное дитя, которому я дал приют в своем доме, умерло в Дотракийском море, возродившись в крови и огне. Драконья королева, носящая ныне ее имя — истинная Таргариен. Когда я прислал ей корабли, чтобы ехать домой, она повернула к заливу Работорговцев, где в считанные дни завоевала Астапор, подчинила себе Юнкай и разграбила Миэрин. Следующим, если она двинется по старым валирийским дорогам, будет Мантарис… если же выйдет в море, то ее флот должен будет запастись водой и провиантом в Волантисе.

— От Миэрина до Волантиса много лиг — что сушей, что морем.

— Пятьсот пятьдесят по прямой, как летает дракон, через пустыни, горы, болота и населенные демонами руины. Многие погибнут, но живые, достигнув Волантиса, станут крепче… а там будете ждать вы с Гриффом, и свежие силы, и достаточное число кораблей, чтобы переправить их через море в Вестерос.

Тирион стал припоминать, что известно ему о Волантисе, самом древнем и гордом из Девяти Городов. Что-то тут было не так — он чуял это даже своим ополовиненным носом.

— Говорят, что в Волантисе на каждого свободного человека приходится пять рабов. Зачем триархам помогать королеве, губящей работорговлю? И если уж на то пошло, зачем это делаешь ты? Может, пентосские законы и запрещают рабство, но у тебя большой интерес в торговле живым товаром — и все же ты оказываешь Дейенерис поддержку. Что ты надеешься от нее получить?

— Снова-здорово… ох и въедлив же ты, дружок. — Иллирио со смехом хлопнул себя по животу. — Будь по-твоему. Король-Попрошайка сулил сделать меня своим мастером над монетой да к тому же и лордом. Как только он, дескать, наденет корону, я смогу выбрать себе любой замок… даже Бобровый Утес, если того пожелаю.

Тирион фыркнул так, что вино пролилось из носа.

— Жаль, батюшка мой не слышал.

— У твоего лорда-отца не было причин волноваться — на кой мне Утес? Мой особняк достаточно велик и гораздо удобнее ваших продуваемых насквозь замков. А вот мастер над монетой… — Толстяк облупил очередное яйцо. — Люблю золото — есть ли звук слаще его перезвона?

«Есть. Вопли дражайшей сестрицы».

— Ты так уверен, что Дейенерис сдержит обещание своего брата?

— То ли сдержит, то ли нет. — Иллирио откусил половину яйца. — Я тебе уже говорил, дружок: не все в мире совершается ради выгоды. Думай что хочешь, но даже у толстых стариков вроде меня есть друзья и долги, которые дружба обязывает платить.

«Врешь, толстяк, — подумал Тирион. — Что-то в этом деле влечет тебя больше, чем монета и замки».

— Как редко в наши дни люди ставят дружбу превыше золота.

— Твоя правда. — Магистр остался глух к иронии карлика.

— И с чего это наш Паук так тебе дорог?

— Мы земляки. Росли вместе.

— Варис родом из Мира.

— Верно. К нам он явился, сбежав от работорговца. Днем спал в сточных канавах, ночью лазил по крышам, как кот. А я, брави в грязных шелках, немногим богаче его, жил только своим клинком. Видел статую у меня в бассейне? Пито Маланон изваял ее, когда мне было шестнадцать. Красивая вещь, хотя теперь я не могу смотреть на нее без слез.

— Все мы с годами портимся — я до сих пор оплакиваю свой нос. Так что же Варис?

— В Мире он был принцем воров, пока один из соперников не донес на него. В Пентосе его выделял акцент. Потом узнали, что он евнух, и начали его бить и оплевывать. Почему он именно меня выбрал в защитники, я, возможно, никогда не узнаю, но мы пришли к соглашению. Варис шпионил за менее удачливыми ворами и забирал их добычу, а я за вознаграждение возвращал потерпевшим украденное. Вскоре все обворованные стали ходить ко мне, а все городские воры мечтали заполучить в руки Вариса. Одна половина — чтобы глотку ему перерезать, другая — чтобы продать ворованное. Мы с ним постепенно богатели и стали еще богаче, когда Варис натаскал своих мышек.

— В Королевской Гавани он держит пташек.

— Тогда мы их называли мышками. Другие воры думали сдуру, что мы весь свой слам пропиваем, а Варис тем временем обучал сироток — как мальчиков, так и девочек. Подбирал самых маленьких, кто пошустрее, и учил их лазить по стенам и дымоходам, а также читать. Золото и драгоценности они оставляли заурядным ворам, сами же искали письма, счетные книги, карты… Найденное прочитывали и клали на то же место. Тайны, уверял Варис, стоят дороже серебра и сапфиров. Меня так зауважали, что кузен принца Пентосского отдал за меня свою дочь, а слухи о талантах некого евнуха пересекли Узкое море и дошли до ушей одного короля. Крайне подозрительного короля, не доверявшего ни жене, ни сыну, ни своему деснице — другу юности, который с годами чересчур о себе возомнил. Конец истории тебе, полагаю, известен?

— В основном. Я вижу теперь, что ты не простой торговец сырами.

— Как ты любезен, дружок, — насмешливо поклонился Иллирио. — Я тоже вижу, что лорд Варис не ошибся в тебе — ты и вправду смышлен. — Он выставил в улыбке все свои желтые зубы и потребовал еще кувшинчик мирийской.

Когда он уснул с кувшином под боком, Тирион умыкнул сосуд и налил себе чашечку. Выпил, зевнул, снова налил. Если выпить много огненного вина, могут присниться драконы.

Одиноко подрастая в Бобровом Утесе, он часто летал по ночам на драконах, воображая себя потерянным принцем из рода Таргариенов или валирийским драконьим лордом. Когда дяди спросили, какой подарок он хочет на именины, он сказал, что дракона. «Можно совсем маленького, такого как я». Дядя Герион решил, что ничего забавнее в жизни не слышал, а дядя Тигетт сказал: «Последний дракон умер сто лет назад, мальчуган». От такой чудовищной несправедливости мальчик проплакал всю ночь.

Однако у дочери Безумного Короля, если верить торговцу сырами, вылупились трое живых. На два больше, чем требуется кому бы то ни было, даже Таргариену. Тирион почти жалел, что убил отца. Какую он скроил бы мину, услышав, что одна из Таргариенов с тремя драконами держит путь в Вестерос при поддержке хитрого евнуха и купца толщиной с пол-Утеса!

Тирион так наелся, что пришлось распустить пояс и завязки на бриджах. В детских одежках он чувствовал себя колбасой в слишком тесной шкурке. Если так есть каждый день, он до встречи с драконьей королевой сравняется толщиной с Иллирио. Снаружи настала ночь, в носилках было темно. Тирион слышал храп Иллирио, поскрипывание упряжи, стук подкованных копыт по гладкой валирийской дороге, но сердце его жаждало шума кожистых крыльев.

Проснулся он, когда уже рассвело. Лошади шагали, носилки раскачивались. Тирион выглянул в щелку, но не увидел ничего, кроме полей цвета охры, голых вязов и самой дороги, прямой как стрела. Он читал о валирийских дорогах, но никогда их прежде не видел. Валирия некогда захватила Драконий Камень и остановилась на этом. Странно, у них ведь были драконы. Почему они не пошли дальше, на богатые земли западного материка?

Ночью он перебрал. В голове стучало, к горлу подкатывало даже от легкой качки.

— Давай-ка выпьем, — сказал Иллирио, хотя Тирион не жаловался. — Потребим, как говорится, чешуйку дракона, который тебя спалил. — Ежевичное вино было такое сладкое, что мухи слетались к нему, как на мед. Тирион разогнал их и выпил. Первую чашу он с трудом удержал внутри, потом пошло легче, но аппетита все равно не прибавилось.

— Мне снилась королева, — поведал он, отвергнув предложенную Иллирио ежевику со сливками. — Я стоял перед ней на коленях и присягал ей на верность, но она приняла меня за моего брата Джейме и скормила своим драконам.

— Будем надеяться, что сон не был вещим. Ты, как и говорил Варис, смышленый бесенок, а Дейенерис умные люди ох как нужны. Сир Барристан — храбрый и верный рыцарь, но хитростью сроду не отличался.

— У рыцарей на все вопросы один ответ: копья наперевес и в атаку. Карлик по-другому смотрит на мир. Ну, а ты что же? Ты и сам далеко не глуп.

— Ты мне льстишь. Я, увы, не создан для путешествий, потому и отправляю тебя к Дейенерис вместо себя. Ты оказал ее величеству великую услугу, убив своего отца, — и, надеюсь, еще не одну окажешь. Дейенерис в отличие от своего брата не дурочка и сумеет оценить тебя по достоинству.

«Как растопку, видимо». Тирион только улыбнулся в ответ.

Лошадей они меняли три раза в день, но через каждые полчаса останавливались, чтобы Иллирио мог помочиться. Сам со слона, а пузырь у него, как видно, с орех. Во время одной такой остановки Тирион рассмотрел дорогу как следует. Он заранее знал, что увидит: не утоптанный грунт, не кирпич, не булыжник, а ленту из сплошного монолитного камня, поднятую на полфута над землей для стока осадков. В отличие от того, что сходило за дороги в Семи Королевствах, валирийский тракт износа не знал, и по нему могли проехать в ряд три повозки. Четыреста лет прошло с тех пор, как Рок сокрушил Валирию, а дорога все та же. Тщетно Тирион искал в ней вмятины или трещины — кроме лошадиного навоза, ничего не нашлось.