Странный человек Акунин Борис

И ведь как в воду глядел…

Случилось это в тот же день. Верней, на исходе суток, перед полуночью. В это мертвое время, когда посетителей нет, шпики в подворотне не дежурили. Один, правда дремал на ступеньках в парадной. Когда раздался звонок и сонный швейцар, ворча, пошел спрашивая кто, филер встал и зевнул.

Швейцар вполголоса переговаривался с кем-то через щель. Потом снял фуражку, поклонился и распахнул створки.

В подъезд двинулась целая процессия: впереди двое богатырей в ливреях, потом две женские фигуры, сзади мужчина в котелке. Он сунул швейцару красненькую.

— Куда? К кому? — с подозрением спросил агент Охранного.

— Василий! — повелительно произнесла старшая из женщин, в горностаевой ротонде (на молодой была распахнутая заячья шубка).

Котелок вышел вперед, дал казенному человеку две бумажки.

— Ничего не видел, ничего не слышал. Ясно?

Агент с сомнением ответил:

— Не положено…

Получил третью банкноту, но все еще колебался.

— Если с ним что, мне голову оторвут…

— Долго еще? — повысила голос дама.

Василий (очень солидный, внушающий доверие господин) пообещал:

— Господин Странник нас не интересует.

В руку агента легли еще две бумажки.

Тогда служивый вздохнул, снова сел на ступеньку. Притворился, что спит.

Процессия поднялась на третий этаж.

Позвонили: раз, другой, третий.

Толкнули дверь — по ночному времени заперта.

Наконец внутри что-то зашуршало. В щель, поверх цепочки, глядел испуганный старушечий глаз.

— Кого это среди ночи, Господи?

— Откройте! — приказала дама. — Немедленно откройте! Василий!

Котелок подал знак — двое ливрейных, очевидно, готовые к такому повороту событий, действовали слаженно. Один взялся за край двери, чтоб не захлопнули, другой щелкнул большими кусачками. Обрезанная цепочка жалобно звякнула.

Старушенция бежала прочь по коридору.

— Караул! Разбойники! Емельян Иваныч! Тимофе-ей!

Молодая в заячьей шубке тоже завопила:

— Тимоша! Где ты, родной? И Емельян Иваныч здесь! — возбужденно сказала она даме. — Говорила я вам, видела я его давеча!

— Вперед! — скомандовала предводительница. — Искать!

Лакеи быстро шли по коридору, открывая одну за одной все двери.

За каждой их встречал крик, визг.

На агрессоров откуда-то коршуном налетела женщина, простоволосая, в накинутом на плечи платке.

— Не пущу! Сначала меня убейте! — зашипела она, закрыв собою одну из дверей.

Тому, кто хотел ее оттащить, вцепилась ногтями в лицо. Но дверь все-таки открыли. На постели, под светящимся лампадами киотом, сидел бородатый мужик в нижнем белье, трясся.

— Где Емельян Иванович? — спросила его княгиня. — Куда вы его спрятали, негодяй? Мне говорили, что вы его приворожили, но я не верила!

— Изыди, ведьма. Ты видение сонное, дурное. Растай! Тьфу на тебя троекратно.

Бородатый размашисто крестил ее.

— Лидь Сергевна! — крикнула сзади Зина.

Верейская оглянулась.

Из кухни с револьвером в руке — верно, на шум — выскочил Базаров. И застыл. На заспанном лице читалось раздражение. Но Лидии Сергеевне возлюбленный — разутый, в нательной рубахе, с растрепанными светлыми волосами — показался бесконечно милым, потерянным, трогательным.

Княгиня бросилась к нему, обняла, заплакала.

— Боже мой, я нашла тебя!

Никогда раньше она не называла его на «ты», даже в минуты интимности.

— Гадкий старик, он загипнотизировал тебя! Но я здесь! Я рассею чары!

Сзади появилась и тут же исчезла растрепанная башка «контуженного». Но Зине хватило и секунды.

— Тимофей Иваныч!

Оттолкнув барыню с ее кавалером, девушка кинулась к избраннику своего сердца и тоже обхватила его руками.

Бедный Тимо только крякнул.

— Что вы, сударыня, в самом деле, — недовольно говорил Зепп. — Ворвались среди ночи… Мне здесь отлично. Я тут душой спасаюсь.

— Он меня не слышит! — драматически возопила Верейская. — Эмиль, это же я, твоя Лида! Я пришла тебя спасти! Как Герда своего Кая! Мерзкий колдун заморозил твое сердце!

— Какая еще Герда? — разозлился майор. (В семье Теофельсов детям не читали сказок Андерсена.) — С ума вы, что ли, сошли?

Не следовало так грубо. Лидия Сергеевна закрыла лицо руками и разрыдалась.

— И все равно… Я не уйду отсюда… Ты не в себе… Я увезу тебя. Потом, когда опомнишься, будешь мне благодарен.

Еще не хватало! Он представил сцену в духе похищения сабинянок: дюжие лакеи, закутав его в шубу, волокут во двор.

Скрипнув зубами, сменил тон.

— Милая, я все тот же, — шепнул он ей на ухо. — Иди. Со мной все в порядке. Так надо. Мы поговорим завтра. Я все тебе объясню.

— Честное слово?

Она смотрела на него мокрыми глазами.

— Клянусь нашей любовью.

И княгиня сразу успокоилась.

Грозно — будто и не плакала, не говорила жалких слов — она оборотилась к двери, из которой выглядывал моргающий Странник.

— Учтите, старый негодяй. Если завтра Емельян Иванович не будет у меня, я приду снова. И тогда вам не поздоровится! — Она повысила голос. — Зина! Мы уходим! Здравствуй, Тимофей. Тебя я тоже выручу! В Германии ты и твой господин спасли нас, а мы…

— Теперь я вижу, что вы действительно меня любите! — затараторил Зепп по-французски, пока дура не наболтала лишнего. «Странный человек» неглуп. Если узнает, что «контуженный» — денщик «прапорщика Базарова», будет катастрофа. — Пойми, мне нужно разобраться в своих чувствах. Любовь небесная, любовь земная — все перепуталось в моей бедной голове. Мы поговорим завтра.

— Хорошо… До завтра, милый…

Нежный поцелуй, еще пара всхлипов, и ночной штурм, хоть не без потерь, был отбит. Ее светлость со свитой удалились.

В квартире с их уходом переполох не закончился. Приживалки галдели, спорили. Они так и не поняли, что это была за барыня. Версии возникали одна диковинней другой. Поминалась нечистая сила, происки Врага человеческого.

Григорий отстранил Марью Прокофьевну, цеплявшуюся ему за плечи.

— Ох, бабы, бабы. Кака барыня ни будь, а коли полюбит — тигра лютая. Про Германию-то это что она?

— Мозги у нее набекрень, вот что, — пожал плечами Зепп. — Сами видели. Пойдем-ка мы с Тимошей проверим, ушла ли. И что с охраной.

На лестнице он схватил Тимо стальными пальцами за плечо.

— Слюнявый идиот! Я тебя предупреждал! Проблема должна быть решена. Немедленно. Как — дело твое.

Тимо решает проблему

Он завел мотор, когда автомобиля княгини на Гороховой уже не было. Но это ничего. Тимо знал, где она живет, каким маршрутом поедет. Ясные, неизменяемые вещи вроде расположения улиц, направлений, ориентиров он схватывал легко.

По Гороховой он ехал не очень быстро. Ночью приморозило, мостовая была, как каток. Из соображений экономии в городе освещались только главные проспекты, и то через два фонаря на третий. На улицах и в переулках, кроме самых именитых, было вовсе темно.

Зато на Садовой наверстал отставание. С точки зрения удобства и надежности, машина «руссобалт», по мнению Тимо, никуда не годилась. Зато двигатель специально установленный, был невиданной могучести — на пятьдесят лошадиных сил.

Ночной Петроград был пуст, похож на фотокарточку с очень большой выдержкой, которая не регистрирует движущиеся объекты: во-первых, не видно людей и вообще ничего живого; во-вторых, ноль красок — только черное, белое, серое.

Какой этот город красивый, когда в нем никого нет, думал Тимо. Наверно и весь мир был бы гораздо лучше, если убрать из него человеков.

Кто-то перед важным делом нервничает, а он, наоборот, впадал в раздумчивость. Мысли всякие приходили в голову. В Тимо пропадал философ.

Но мысли не мысли, а к заранее намеченному удобному месту, у Chrapowitzki Brcke,[14] он прибыл с хорошим опережением.

У него еще осталось две-три минуты прикинуть, как именно он будет действовать, и даже погрустить о жестокости мира, о неправильном его устройстве.

Люди вроде льдин на реке, думал Тимо. Стукаются друг о друга, крошатся. И всем холодно, очень холодно.

Это он так подумал, потому что машина стояла возле берега скованной льдом Мойки. Недавно, во время оттепели, лед там потек и потрескался, а теперь снова схватился, но сквозь белую корку, по которой мела поземка, проглядывала темная паутина сросшихся разломов.

А потом вдали, из-за угла Офицерской, выбросился яркий луч, стал быстро увеличиваться и превратился в «делоне-бельвиль» русской Frstin.[15] Всё было рассчитано правильно.

Свою машину Тимо поставил носом к мосту, прямо перед въездом, но немного наискось — с таким расчетом, чтобы не достал свет фар «бельвиля».

Большой, с цилиндрическим рылом, семиместный автомобиль несся вперед по Алексеевской, стремительно приближаясь к мосту. Тимо и сам любил вот так, ночью, когда нет уличного движения, с размаху пролететь над рекой или каналом. Это приятно.

Когда «бельвиль» был ровно на середине моста, Тимо чуть повернул свое авто, включил прожекторные фары на максимум и одновременно дал полный газ.

Ослепший шофер встречной машины инстинктивно вдавил тормоз. Лимузин перекосило, боком потащило по наледи. Всего-то и пришлось сделать — подтолкнуть бампером в край кузова.

С оглушительным грохотом тяжелый экипаж пробил чугунное ограждение, на мгновение задержался на краю и вертикально, носом, упал в Мойку.

Хрустнуло, булькнуло.

Стало тихо.

Auf jeden Fall[16] (предварительно, конечно, отъехав в тень домов) Тимо пошел посмотреть, не вынырнет ли кто. Так уж, из добросовестности.

На белом льду чернела дыра, как клякса на чистом листе бумаги.

Поднялся и лопнул пузырь воздуха. Покачалась и успокоилась маслянистая вода.

Тимо пробормотал:

— Armes Mdchen… Verfluchtes Leben…[17]

Большим свежевыстиранным платком вытер слезу с правого, потом с левого глаза.

Печально побрел к машине. Думал: наверняка крыло придется менять.

Дождались!

Телефон зазвонил вечером, когда крыши пунцовели, окрашенные морозным декабрьским закатом. Трель у аппарата была не такая, как всегда, а особенная, часто-прерывистая.

Весь день Зепп выполнял при Страннике обязанности секретаря — всегдашний «письмовник», разбиравший корреспонденцию, третью неделю на Гороховой не показывался, болел. Вероятно, болезнь носила карантинный характер — до момента, когда акции опального чудотворца пойдут вверх.

Они, собственно, уже и пошли. Писем от всякого рода ходатаев и жалобщиков то не было совсем, а теперь снова принесли целую стопку.

— «…Человек это хороший, сирот жалеет, ты дай ему должность какую просит, а я добро попомню», — прочитал Теофельс ндиктованное. — Подпишете?

— Давай. — Странник пошевелил губами, поставил закорючку. — Ну, министру отписали, благое дело сделали. Теперя чево?

Зепп взял следующее письмо.

— От фабриканта Зоммера. Просит посодействовать в получении заказа на армейские полушубки.

— Спохватилси. Пошустрее его есть. Вот ему. — Странник показал кукиш.

«Шустрый какой. А кукиша не хошь?» — старательно вывел Зепп. Зачитал.

Согласно кивнув, Григорий подписал.

Получалось, что слухи о «записочках» святого человека, при помощи которых делались и рушились карьеры или заключались миллионные контракты, не такое уж преувеличение. Только корысть от такой протекции у «странного человека» была своеобразная. Мзды он себе не брал, помогал тем, кто сумел ему понравиться. А понравиться этому хитрому, а в то же время удивительно простодушному человеку было нетрудно — майор знал это по собственному опыту.

— Упарилси. Чайку попьем, — сказал Григорий, покончив с фабрикантом. Тут телефон и зазвонил.

Странник так шмякнул подстаканником об стол, что расплескал чай.

— Осподи-Боже, дождалси! — прошептал он, часто крестясь. — Уж не чаял… Не тронь, Марья! Сам возьму.

Он подсеменил к телефонному столику, но дальше действовал с обычной в таких случаях торжественностью. Сначала поставил ногу на табурет, потом подбоченился. Задрал бороду, взял трубку.

— Алё.

— Отче, рычаг покрутить забыли! — кинулась помогать Марья Прокофьевна. — Положите трубку!

Григорий переполошился.

— Ай, ай, напортил всё! Не дождут, бросют!

Но на том конце терпеливо ждали.

— Алё, — снова сказал «странный человек» и после этого минуту или две молчал, только слушал. Его лицо помрачнело, между бровей обозначилась складка.

— Давайтя, шлитя, — проговорил он звучным, уверенным голосом. — Маме — чтоб не убивалася. Передайтя: Бог поможет. Ну и я, грешный, чем смогу.

— Что? Вызывают? — весь подобрался Зепп.

— Сподобил Господь. У малого жар страшенный. Мается. Из дворца машина едет. Собираться надоть. Яблочка моченого возьму мальчонке, он любит.

Но прежде чем собираться, подошел к окну, выглянул из-за шторы и показал крышным сидельцам кукиш.

— Что, Жуковский-енарал, съел? Зуб у тебя мелок Гришку схарчить.

Теофельс тоже остановился у подоконника, но задержался там.

— Закрою от греха.

И задвинул занавески плотно. Раздвинул снова — наверху зацепилось кольцо. Опять сдвинул.

На его манипуляции никто не обращал внимания. Марья помогала Страннику переодеться в «дворцовое»: шелковую рубашку, хорошие брюки, теплую сибирку. Тетки-старушки пялились из коридора, «странный человек» их не стеснялся.

Полчаса спустя

Полчаса спустя стояли в арке, ждали машину из Царского. Это Зепп предложил: чтоб не терять ни минуты и поскорее попасть к страдающему цесаревичу, спуститься вниз. Попросился проводить до улицы — «странный человек» не противоречил. Готовясь к сеансу исцеления, он сделался молчалив, будто ушел внутрь себя.

Здесь же была Марья, укутывала его шарфом. Странник послушно задирал голову. В руке он держал сверток с мочеными яблоками, под мышкой — обернутую в платок икону.

— Едут! — показал Зепп налево.

От Фонтанки на большой скорости несся черный лаковый автомобиль, клаксоном распугивая с проезжей части пешеходов.

Григорий выглянул из подворотни:

— Не, с дворца не такая авта приезжает, подлиньше энтой.

— Как же другая? У этой, смотрите, герб императорский на дверце.

Лимузин резко остановился у тротуара. Из кабины выскочил круглолицый и усатый камер-лакей в камзоле с золотыми позументами.

— Григорий Ефимович! Скорее! Ждут!

— А Сазоныч игде? — удивился Странник, идя к машине. — За мной завсегда он ездеет.

— Хворает Иван Сазонович. Лихорадка.

— Ну, после своди меня к нему. Ужо вылечу.

В машине на откидных сидели еще двое, в мундирах дворцовой полиции.

— Охранять будетя? Ну-ну.

С кряхтением Григорий важно сел на заднее сиденье. Велел шоферу в кожаном кепи:

— Трогай, милай. Поспешать надоть.

Тот, не ответив, бешено рванул с места — будто от погони.

Марья Прокофьевна крестила удаляющийся автомобиль, ее губы что-то беззвучно шептали.

Вслед бешено мчащемуся «мерседесу» смотрел и Зепп. Из-за этого оба не заметили, как сзади, мягко скрипнув тормозами, остановилось еще одно авто.

— Что Григорий Ефимович, готов? — спросил Марью седоусый старик точно в такой же ливрее, как давешний круглолицый.

— Иван Сазонович? — пролепетала женщина. — Как же это? А кто же тогда…

Она беспомощно показала в сумерки, где еле-еле виднелись задние огни «мерседеса».

— А-а!!! — зарычал-застонал Зепп. — Это измена! Не уберегли!

— Виноват, — удивился камер-лакей. — В каком смысле?

Не поняла весь ужас случившегося и Марья Прокофьевна, хоть вроде и умная женщина.

— Некогда! Уйдут!

Теофельс кинулся к своему «руссобалту», с первого поворота включил мотор. Машина была зверь, даром что с помятым крылом.

Взревела, выпустила облако черного дыма — и погнала вдоль по Гороховой.

Ужасные минуты

— Что, служивые, груститя? — весело молвил Странник. — Чего носы повесили? Теперя все ладно будет.

Ответом ему было молчание.

Впереди сидел один шофер (виднелся кончик длинного загнутого уса); напротив пассажира, спиной к движению, расположился незнакомый камер-лакей — он улыбался неживой, будто приклеенной улыбкой. Чины дворцовой полиции, два крепких молодца, были неподвижны.

— Томно, я чай, во дворце-то? Ништо. Скоро запляшут-запоют. Раньше бы позвали. Эх, гордость, глупость… — Он поглядел в окно. — Эй, ты куды повернул? Не так едем! Навовсе в другу сторону!

Шофер на миг повернул профиль. Лицо было сухое, жесткое. Лицо не прислужника — военного человека, привыкшего отдавать приказы.

— Заткните ему пасть.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — ответил камер-лакей и махнул охранникам. — А ну!

Они разом подсели к Страннику с двух сторон. Один взял его за руки, второй лапищей зажал рот.

Сопротивляться «странный человек» и не думал От ужаса он обмяк. Глаза вылезли. Раздалось глухое мычание.

— Ноги. Брыкаться будет, — приказал шофер через минуту.

Тот, что зажимал рот, нагнулся и ловко стянул щиколотки ремнем.

— Вы от енарала? От Жуковского? — сдавленно прошептал Странник.

Кошачья улыбка, не покидавшая лицо «камер-лакея», стала шире.

— Гляди-ка. Дурак-дурак, а умный. Сообразил.

В руке у круглолицего (он, пожалуй, был страшнее всех) звякнула сталь — это выскочило из кулака лезвие ножа.

— Не сейчас, вахмистр, — сказал шофер. — Сиденье запачкаешь. Надо, чтобы все чисто. У залива. Концы в воду.

Услышав про воду, «странный человек» вышел из оцепенения. Забился, заорал:

— Лю-юди-и-и! Убивают! Бяда-а-а!

Его коротко, профессионально ткнули пальцем под ложечку, и он согнулся пополам, захрипел.

Автомобиль гнал по темным улицам, мимо складов, мимо глухих заборов в сторону Путиловского завода, к заливу.

Сзади донеслись отрывистые звуки клаксона.

— Ваше высокоблагородие, едет кто-то. Свернуть бы.

Машина сделала один поворот, другой. Сигналы не прекратились. Наоборот, фары второго автомобиля стали ближе.

Круглолицый открыл окно, высунулся. Плюхнулся обратно на сиденье.

— Непорядок, ваше высокоблагородие. Я этот «руссобалт» на Гороховой видал. Не иначе «охранные» на хвост сели.

Шофер замысловато, по-барски выматерился. Свет прижавшегося сзади авто, удивительно сильный, залил зеркало заднего вида, слепил глаза.

— Кончать, что ли? — нервно спросил человек с ножом.

Подручные приготовили жертву — хватили за волосы, завернули голову назад, подставляя беззащитное горло.

— Нет, я его лучше в печенку, — сказал убийца. — А то кровянкой окатит.

Странник только шептал молитву, голоса у него уже не было.

Начальник снова выругался.

— Отставить! Не на глазах же у «охранных». У них мотор зверь. Догонят. Выкиньте его к черту. Успеется.

Открыли дверцу.

Поняв, что его сейчас выбросят прямо на бешеном ходу, Григорий завыл, стал хвататься за тех, кого только что пытался оттолкнуть.

Его проволокли через колени одного из ряженых и, наподдав ногой, вышвырнули из авто.