Рай Гриндер Александра

Глава 6

Комната в Бенсонхерсте, которую четыре года делили Мередит и Лайза, была завалена упаковочными коробками и наполовину уложенными чемоданами. На дверце встроенного шкафа висели голубые мантии и платья, которые девушки надевали вчерашним вечером на церемонию окончания школы. Кисточки из золотой тесьмы на мантиях говорили о том, что подруги все эти годы были лучшими ученицами школы. Лайза деловито укладывала свитеры в коробку. За стеной слышался непривычный гул мужских голосов: это отцы, братья и приятели отъезжающих учениц носили вниз вещи. Отец Мередит переночевал в местной гостинице и должен был появиться через час, но девушка, охваченная ностальгическими чувствами, потеряла представление о времени и задумчиво перебирала стопку фотографий, только сейчас вынутых из письменного стола, улыбаясь воспоминаниям, которые они пробуждали.

Годы, проведенные в Вермонте, были самыми счастливыми для нее и Лайзы. Вопреки всем страхам Лайзы, что она будет чувствовать себя в Бенсонхерсте парией, девушка вскоре стала законодательницей мод среди остальных учениц, считающих ее необычной и смелой. На первом году обучения именно Лайза организовала и возглавила успешный набег на мальчиков Личфилдской частной средней школы в возмездие за налет с целью похищения трусиков в Бенсонхерсте – старой традиции, переходившей из года в год. На втором курсе Лайза так талантливо расписала декорации и украсила сцену для ежегодного спектакля драматического кружка, что фотографии попали в газеты нескольких городов. На предпоследнем курсе Билл Флетчер пригласил Лайзу на весенний бал в Личфилде. Не говоря уже о том, что Флетчер с честью выполнял обязанности капитана школьной футбольной команды, он был еще фантастически красив и очень умен. За день перед балом он забил два гола на поле и третий – в ближайшем мотеле, где Лайза подарила ему свою девственность. После этого незабываемого события она вернулась в комнату, которую делила с Мередит, и жизнерадостно сообщила новость четырем собравшимся там девочкам. Плюхнувшись на постель, Лайза широко улыбнулась и объявила:

– Я больше не девушка! Отныне можете спрашивать у меня совета и получите любую информацию.

Остальные ученицы, очевидно, посчитали это событие еще одним доказательством необычайной независимости и искушенности Лайзы, потому что все начали смеясь поздравлять ее, но Мередит встревожилась и даже возмутилась. Вечером, когда все разошлись и подруги остались одни, Мередит и Лайза впервые за все время пребывания в Бенсонхерсте по-настоящему поссорились.

– Не могу поверить, что ты сделала это! – взорвалась Мередит. – Что, если ты забеременеешь? Что, если девчонки начнут сплетничать? Что, если твои родители узнают?

Но Лайза была настроена не менее решительно:

– Ты не мой опекун и не отвечаешь за меня, так что прекрати вести себя как моя мамаша! Если желаешь дожидаться, пока Паркер Рейнолдс или другой мифический рыцарь на белом коне примчится, подхватит тебя и унесет в постель, – это твое дело, но не вмешивайся в мою жизнь и не считай, что другие обязаны вести себя точно так же. Мне плевать на весь этот вздор о чистоте, который вдалбливали нам в головы монахини в Святом Стефане! – продолжала Лайза, швыряя блейзер в шкаф. – Если ты оказалась достаточно глупой, чтобы поверить им, оставайся вечной девственницей, но не требуй от меня того же! И я не такая дура, чтобы забеременеть, – Билл пользовался презервативом. Кроме того, ни одна из девчонок и словом не обмолвится, потому что все уже давно переспали с мальчишками. Единственной шокированной крошкой-девственницей в этой комнате была ты.

– Довольно, – холодно перебила Мередит, отходя к своему столу. Несмотря на внешнее спокойствие, девушка изнывала от смущения и угрызений совести. Она действительно чувствовала себя ответственной за Лайзу, потому что добилась для подруги стипендии в Бенсонхерсте. Более того, Мередит признавала, что ее моральные принципы устарели и скорее подходят для монастыря и поэтому она не имеет права читать нравоучения Лайзе. Она и сама сыта по горло подобными наставлениями.

– Я не собиралась осуждать тебя, Лайза, просто беспокоилась, вот и все.

После нескольких моментов напряженного молчания Лайза повернулась к подруге:

– Мер, прости меня.

– Забудь, – отозвалась Мередит. – Ты была права.

– Вовсе нет, – горячо возразила Лайза, с отчаянной мольбой глядя на Мередит. – Дело в том, что я совсем другая и никогда не буду такой, как ты. Я, честно, пыталась.

Откровенное признание вызвало мрачную улыбку на лице Мередит.

– Но почему ты хочешь быть похожей на меня?

– Потому что, – криво усмехнулась Лайза и, имитируя Хэмфри Богарта, прохрипела: – У тебя есть класс, беби. Класс с большой буквы.

Их первая настоящая стычка кончилась перемирием, которое было отпраздновано в этот же вечер за молочными коктейлями в кафе-мороженом Паулсона.

Глядя на фотографии, Мередит вспомнила об этой ночи, но тут ее бесцеремонно вернула к действительности Линн Маклолин. Просунув голову в дверь, девушка звонко объявила:

– Утром звонил Ник Терне из телефона-автомата! Сказал, что вы уже отключили свой телефон и что он собирается сегодня заглянуть ненадолго.

– Которой из нас он звонил? – осведомилась Лайза.

Линн ответила, что Ник хотел поговорить с Мередит, и исчезла. Лайза немедленно подбоченилась и с притворной яростью обрушилась на подругу:

– Я так и знала! Прошлой ночью он не сводил с тебя глаз, хотя я только что на голове не стояла, пытаясь привлечь его внимание! Зря я учила тебя пользоваться косметикой и подбирать одежду!

– Опять ты, – отпарировала Мередит улыбаясь, – относишь на свой счет мой жалкий успех у немногих парней!

Ник Терне учился на предпоследнем курсе в Йеле и, верный традициям, приехал в Вермонт, чтобы присутствовать на церемонии окончания школы его сестрой, и ослепил всех девушек красивым лицом и идеальной фигурой спортсмена. Но стоило ему бросить взгляд на Мередит, остальные отошли на второй план, и Ник даже не делал из этого тайны.

– Жалкий успех у немногих парней? – повторила Лайза, выглядевшая очаровательной даже сейчас, с рыжими волосами, сколотыми на голове в беспорядочный узел. – Если бы ты встречалась хотя бы с половиной мальчиков, которые назначали тебе свидания за последние два года, то побила бы мой рекорд, я просто уверена в этом!

Она хотела добавить еще что-то, но тут в приоткрытую дверь постучала сестра Ника.

– Мередит, – позвала она, беспомощно улыбаясь, – внизу ждет Ник с парой приятелей. Приехали сегодня утром из Нью-Хейвена. Говорит, что твердо намерен помочь тебе собраться, отвезти, куда захочешь, или сделать предложение руки и сердца, в зависимости от того, что ты предпочтешь.

– Пришли несчастного влюбленного и его друзей сюда, – смеясь объявила Лайза, и когда Триш Терне ушла, подруги обменялись веселыми понимающими взглядами. Две полные противоположности. Совершенно согласные во всем.

За последние четыре года они сильно изменились, особенно Мередит. Лайза всегда была ослепительно-красива, ей не приходилось носить очки или страдать от детской полноты. А Мередит два года назад на карманные деньги купила контактные линзы, что избавило ее от очков и позволило привлечь внимание к необыкновенным глазам. Природа и время позаботились обо всем остальном, придав законченность тонко очерченному лицу, блеск и густоту волосам и округлив фигуру в нужных местах.

Лайза с ее кудрявыми пылающими волосами и яркой внешностью в восемнадцать лет выглядела земной и вызывающе красивой. Мередит, напротив, казалась уравновешенной, исполненной достоинства и безмятежно прекрасной. Мужчин привлекало бьющее фонтаном жизнелюбие Лайзы, а улыбчивая сдержанность Мередит служила вызовом. Где бы ни появились обе девушки, мужские головы неизменно поворачивались, словно подсолнухи за солнцем. Лайза наслаждалась вниманием, она обожала волнующее предвкушение встречи и восхитительные новые романы. Мередит, наоборот, совершенно равнодушно относилась к своему успеху у мужчин. Хотя ей нравилось встречаться с мальчиками, ходить с ними на лыжные прогулки и танцы, свидания Мередит с юношами доставляли ей удовольствие, но отнюдь не вызывали того безумного волнения, на которое она рассчитывала.

И к поцелуям Мередит относилась равнодушно. Лайза относила это за счет того, что Мередит, совершенно непонятно почему, идеализировала Паркера и теперь сравнивала с ним каждого мужчину, с которым была знакома. Конечно, это в какой-то мере объясняло безразличие Мередит, но, по правде говоря, беда крылась в том, что она с самого детства воспитывалась среди взрослых и росла под присмотром отца, властного, привыкшего к беспрекословному подчинению. И хотя с мальчиками из Личфилда было неплохо проводить время, она чувствовала себя гораздо старше их.

С юных лет Мередит твердо знала, что хочет получить диплом колледжа и занять подобающее ей место в компании отца. Парни из Личфилда, даже их старшие братья, казалось, не имели в жизни других интересов, кроме секса, спорта и выпивки. Для Мередит идея отдаться какому-то мальчишке только для того, чтобы добавить свое имя к списку бенсонхерстских девственниц, побежденных учениками Личфилда, по слухам, висевшему в актовом зале школы, казалась не только бессмысленной, но и унизительной.

Когда-нибудь она встретит человека, которому захочет подарить себя, пусть это будет тот, кем Мередит восхищается, кому доверяет… Она желала нежности и понимания, романтики и любви. Любви, от которой ждала больше, чем просто интимных отношений и постели. Мередит представляла долгие прогулки по пляжу со сплетенными руками, разговоры обо всем, ночи, проведенные в беседах у камина, перед пылающим огнем. Мередит ждала, что будущий любовник станет поверять ей свои мысли, разделит мечты. И, думая об этом идеальном любовнике, она всегда мысленно видела Паркера.

За все годы, проведенные в Бенсонхерсте, Мередит довольно часто удавалось видеть Паркера во время каникул благодаря тому, что их семьи были членами загородного клуба «Гленмур». В традициях клуба было собирать своих членов на танцы и спортивные соревнования. Только несколько месяцев назад, когда Мередит исполнилось восемнадцать лет, девушке было позволено посещать балы и вечеринки для взрослых, но ей всегда удавалось воспользоваться любой возможностью, чтобы повидаться с Паркером. Каждое лето она приглашала его быть партнером на теннисных матчах между младшими и старшими. Он всегда любезно соглашался, хотя их неизменно разбивали наголову, в основном из-за того, что Мередит всегда невыносимо нервничала, чувствуя его присутствие.

Она пользовалась любыми уловками – убеждала отца устроить несколько вечерних приемов, на которые неизменно звала Паркера и его семью. Поскольку Рейнолдсы владели банком, где лежали средства компании «Бенкрофт», Паркер практически был обязан посещать эти приемы по деловым причинам и всегда оказывался соседом Мередит по столу.

На Рождество Мередит ухитрилась дважды очутиться под омелой[2], повешенной в фойе, когда Паркер и его родные приехали с ежегодным праздничным визитом к Бенкрофтам, и всегда отправлялась с отцом, когда приходило время отдать визит.

Ее уловка с омелой полностью удалась: именно Паркер стал первым в жизни мужчиной, поцеловавшим ее, и она жила этим воспоминанием до следующего Рождества, грезила о его улыбке, ощущала запах одеколона, прикосновение губ.

Когда Паркер приходил к ужину, Мередит зачарованно слушала, как он рассуждает о банковских делах, и особенно любила прогулки после ужина, пока родители наслаждались выдержанным бренди. Во время одной из таких прогулок прошлым летом Мередит, к собственному стыду, обнаружила, что Паркер давно знает о том, что она увлечена им. Он начал с того, что спросил, часто ли она каталась на лыжах в Вермонте прошлой зимой, и Мередит рассказала забавную историю о прогулке с капитаном лыжной команды Личфилда. Закончив смеяться над поклонником, которому пришлось гнаться за ее лыжей по всему горному склону, что тот и сделал с присущей ему грацией и безупречной техникой, Паркер с шутливой серьезностью объявил:

– При каждой новой встрече ты становишься все красивее. По правде говоря, я всегда подозревал, что кто-нибудь обязательно займет мое место в твоем сердце, но никогда не думал, что это окажется какой-то спортсмен, который спасет твои лыжи. Знаешь, – пошутил он, – я уже привык быть твоим любимым романтическим героем.

Гордость и здравый смысл помешали Мередит выпалить, что Паркер все не так понял и никто не может занять его место; зрелость не по годам не позволила притвориться равнодушной к нему. И поскольку Паркера, очевидно, ничуть не расстроила ее воображаемая измена, Мередит попыталась спасти их дружбу и одновременно изобразить свою влюбленность в него чем-то забавным, не стоящим внимания, глупым эпизодом из прошлого.

– Так ты знал о моих чувствах? – выдавила она, стараясь улыбнуться.

– Конечно, знал, – кивнул он, улыбнувшись в ответ. – Я все боялся, что твой отец заметит и ворвется ко мне с пистолетом. Он очень оберегает тебя.

– Я это тоже заметила, – пошутила Мередит, хотя отношение к ней отца вряд ли могло служить предметом веселья, особенно сейчас.

Паркер рассмеялся над ее остроумным замечанием, но тут же, став серьезным, объявил:

– Пусть твое сердце и принадлежит лыжнику, надеюсь, это не означает, что с нашими прогулками, обедами и теннисными матчами покончено. Я всегда прекрасно проводил с тобой время. Честное слово.

Они перешли к обсуждению планов дальнейшего обучения Мередит, ее поступления в колледж, намерений последовать примеру предков и когда-нибудь обязательно занять президентское кресло в фирме отца. Паркер, казалось, единственный понимал ее чувства, справедливость желания занять законное место в компании и искренне верил, что она добьется всего, если только пожелает.

И теперь, стоя в спальне, Мередит думала о том, как встретится с ним после целого года разлуки, и заранее пыталась привыкнуть к мысли, что Паркер навсегда останется для нее всего лишь другом. Конечно, сердце больно сжималось, но девушка была уверена в его дружбе, и это для нее тоже значило очень много.

Лайза отошла от шкафа с охапкой одежды в руках и швырнула все на постель, рядом с открытым чемоданом.

– Опять грезишь наяву о Паркере, – ехидно пропела она. – У тебя при этом всегда становится такая мечтательная физио…

Она осеклась при виде Ника Терне, появившегося на пороге. За его спиной маячили двое друзей.

– Я говорил этим парням, – провозгласил он, показывая подбородком на приятелей, – что в этой комнате они увидят столько красоты, сколько не найдется во всем штате Коннектикут, но так как я оказался здесь первым, то право выбора принадлежит мне, и я выбираю Мередит!

Подмигнув Лайзе, Ник отступил.

– Джентльмены, – воскликнул он, делая широкий жест рукой, – позвольте мне представить вас красотке номер два.

Молодые люди со скучающе-дерзким видом, безупречно одетые, типичные представители «Айви Лиг»[3], вошли в комнату, свысока взглянули на Лайзу и застыли на месте.

Мускулистый блондин первым пришел в себя.

– Вы, должно быть, Мередит, – сказал он Лайзе, и по расстроенному лицу было ясно: он считает, что Ник узурпировал лучшую девушку во всем Бенсонхерсте. – Я Крейг Хаксфорд, а это Чейз Вотье.

Он кивком показал на темноволосого юношу, смотревшего на Лайзу с видом человека, наконец-то обнаружившего совершенство.

Лайза, сложив руки на груди, с веселым изумлением разглядывала непрошеных гостей:

– Я не Мередит.

Их головы одновременно повернулись к противоположному углу комнаты, где стояла Мередит.

– Боже… – почтительно прошептал Крейг Хаксфорд.

– Боже, – вторил ему Чейз Вотье, вслед за приятелем переводя взгляд с одной девушки на другую.

Мередит прикусила губу, чтобы не рассмеяться при виде ошеломленных лиц. Лайза, подняв брови, сухо сказала:

– Когда вы, парни, покончите со своими молитвами, мы предложим вам кока-колу за то, что поможете стащить вниз все эти коробки.

Они улыбаясь шагнули вперед, но в этот момент в дверях появился Филип Бенкрофт, приехавший на полчаса раньше. Потемнев от ярости, он сверлил молодых людей злобным взглядом:

– Что здесь такое творится, черт возьми?

Все собравшиеся на миг оцепенели, но Мередит, немного опомнившись, попыталась вмешаться и исправить положение, представив молодых людей отцу. Не обращая внимания на дочь, он проревел:

– Убирайтесь вон!

Когда гости поспешили уйти, он набросился на девушек:

– Я думал, правила этой проклятой школы запрещают мужчинам, за исключением отцов, входить в здание!

Он не просто «думал», а твердо знал это. Два года назад Филип без предупреждения навестил дочь и, прибыв в студенческое общежитие в воскресенье, в четыре часа дня, застал группу мальчиков, сидевших в вестибюле, рядом с входной дверью. До этого дня молодым людям было позволено заходить в вестибюль по выходным, но с этой минуты в здание больше не допускался ни один представитель сильного пола. Филип собственной волей изменил правила, ворвавшись в кабинет директрисы и обвинив ее во всех грехах, от преступной небрежности до участия в развращении малолетних, угрожал уведомить всех родителей и отменить ежегодные пожертвования, которые делала его семья.

Теперь Мередит постаралась побороть бешенство и чувство униженности, вызванное несправедливой грубостью отца по отношению к ни в чем не повинным молодым людям, ничего не сделавшим, чтобы навлечь на себя такой взрыв ярости.

– Прежде всего, – спокойно возразила она, – школьный год окончился вчера, так что правила перестали действовать. Во-вторых, они всего-навсего пытались помочь нам снести вниз багаж, чтобы мы смогли уехать вовремя…

– У меня сложилось впечатление, – перебил отец, – что я приехал сегодня специально для того, чтобы выполнить всю работу. Именно поэтому и встал так рано…

Он оборвал свою тираду, услышав за спиной голос директрисы:

– Извините, мистер Бенкрофт, но вас срочно спрашивают по телефону.

Не успела за ним закрыться дверь, как Мередит рухнула на постель, а Лайза со стуком поставила на стол банку кока-колы.

– Не могу понять этого человека! – взорвалась она. – Он невозможен! Не позволяет тебе встречаться ни с одним парнем, которого не знал с пеленок, и отпугивает всех остальных! Подарил на шестнадцатилетие машину и не позволяет тебе садиться за руль! У меня четверо братьев, которые к тому же итальянцы, черт возьми, и все вместе они не так трясутся надо мной, как твой папаша! – Не обращая внимания на то, что еще больше подогревает гнев и раздражение подруги, Лайза уселась рядом и продолжала: – Мер, тебе нужно что-то предпринять, иначе это лето окажется куда хуже прошлого. Меня рядом не будет, так что тебе даже сбежать будет не к кому.

Преподаватели Бенсонхерста были так потрясены блестящими успехами и художественным талантом Лайзы, что наградили ее стипендией для полуторамесячного обучения в Европе. Лайза получила возможность выбрать город, наиболее подходящий для ее будущих планов, связанных с карьерой, и она остановилась на Риме, где и записалась на курсы дизайнеров по интерьерам.

Мередит устало прислонилась к стене.

– Я сейчас не так тревожусь за это лето, как три месяца назад.

Лайза знала, что подруга имеет в виду настоящую битву, которую вела с отцом за право поступать в колледж по своему желанию. Несколько колледжей предложили Лайзе стипендии, но она предпочла Северо-западный университет, потому что Мередит тоже намеревалась учиться там. Отец Мередит, однако, настаивал, чтобы дочь поступила в Мэривилль – колледж, который, по ее мнению, был всего-навсего чуть получше частного пансиона для благородных девиц в предместье Чикаго. Мередит пошла на компромисс, записавшись в оба колледжа, и была принята. Теперь она и отец зашли в тупик: никто не хотел уступить.

– Ты действительно считаешь, что сможешь отговорить его от намерения послать тебя в Мэривилль?

– Я туда не поеду!

– Ты знаешь это, и я знаю, но именно твой отец платит за обучение!

– Он согласится, – вздохнула Мередит, – я уверена. Отец слишком оберегает меня, но желает только добра и самого лучшего для меня, а школа бизнеса в Северо-западном университете самая лучшая. Диплом Мэривилля не стоит бумаги, на которой напечатан.

Гнев Лайзы сменился недоумением: она много лет знала Филипа Бенкрофта и все же отказывалась понимать.

– Ты, конечно, права, – согласилась она, – я признаю, что он не похож на большинство родителей, приславших сюда детей. По крайней мере ему есть до тебя дело. Звонит каждую неделю и приезжает на каждый школьный праздник.

Еще на первом курсе Лайза была потрясена, узнав, что родители остальных учениц жили собственной жизнью, не обращая внимания на детей, и дорогие подарки служили обычно заменой посещений, писем и звонков.

– Может, лучше мне поговорить с ним и убедить позволить тебе учиться в Северо-западном?

Мередит метнула насмешливый взгляд на подругу:

– И чего, по-твоему, ты добьешься?

Лайза, нагнувшись, раздраженно поддернула носок и перевязала шнурки.

– Того же, что и в последний раз, когда я спорила с ним и приняла твою сторону: посчитает, что я оказываю на тебя дурное влияние.

Обычно, если не считать одного этого случая, Лайза, чтобы предотвратить катастрофу, вела себя с Филипом почтительно, как с почитаемым благодетелем, без помощи которого она никогда не поступила бы в Бенсонхерст. В его присутствии она всегда была олицетворенной вежливостью и женственностью – роль, настолько не соответствующая ее живой и мятежной натуре, что Лайза обычно донельзя раздражалась и нервничала, вызывая добродушный смех Мередит.

Сначала Филип относился к Лайзе как к чему-то вроде найденыша, которому он покровительствует, но та удивила его, мгновенно освоившись в Бенсонхерсте. По мере того как шло время, он по-своему, без излишних слов и похвал, сдержанно показал, что гордится ею и, вероятно, даже чувствует некоторую привязанность. Родители Лайзы не могли позволить себе приезжать в Бенсонхерст, так что Филип взял на себя роль отца, приглашая Лайзу поужинать каждый раз, когда вел в ресторан Мередит, и выказывая неподдельный интерес к ее успехам. Весной первого года обучения Филип дошел даже до того, что отдал секретарше распоряжение позвонить миссис Понтини и спросить, что та хочет передать Лайзе, когда он полетит в Вермонт на День родителей. Миссис Понтини с радостью приняла предложение и приехала провожать его в аэропорт, нагруженная большой белой кондитерской коробкой, полной итальянских пирожных, и пакетом из грубой бумаги, из которого выглядывали длинные, вкусно пахнущие батоны салями. Раздраженный тем, что пришлось садиться в самолет с таким неприличным грузом и, как позже Филип жаловался Мередит, «выглядеть при этом словно грязный бродяга, решивший проехать в автобусе компании «Грейхаунд» без билета да еще и с коробкой для завтрака в руках», он тем не менее передал посылку Лайзе и с тех пор стал для нее чем-то вроде приемного отца.

Прошлым вечером в честь окончания школы он подарил Мередит кулон из розового топаза с тяжелой золотой цепью от Тиффани. Лайзе он презентовал гораздо менее дорогой, но все же, несомненно, красивый золотой браслет с ее инициалами и датой, искусно выгравированными и вплетавшимися в общий узор. Браслет был тоже куплен у Тиффани.

Сначала Лайза совершенно терялась, не зная, как обращаться с ним, поскольку Филип был неизменно вежлив, но всегда держался несколько холодно и не выказывал своих чувств – так же, как относился и к Мередит. Позже, поняв, что его поступки совершенно не соответствуют внешне бесстрастной и иногда грубоватой манере держать себя, Лайза жизнерадостно объявила Мередит, что Филип, в сущности, добрый и милый плюшевый мишка, который только рычит, но не кусается!

Это полностью ошибочное заключение заставило ее позапрошлым летом попытаться вступиться за Мередит, когда Лайза очень вежливо и с самой милой улыбкой объявила, что, по ее мнению, Мередит должна пользоваться немного большей свободой на каникулах. Реакция Филипа на то, что он назвал «неблагодарностью и вмешательством в чужие дела», была крайне бурной, и только искреннее раскаяние и немедленные извинения девушки помешали ему выполнить угрозу положить конец дружбе Лайзы и Мередит и потребовать от администрации Бенсонхерста передать стипендию кому-нибудь «более заслуживающему» такой милости. Это столкновение потрясло Лайзу куда больше столь неожиданного взрыва бешенства. Из всего сказанного Филипом она справедливо предположила, что стипендия выплачивается из средств, пожертвованных семейством Бенкрофтов, и это открытие заставило Лайзу почувствовать себя совершенным чудовищем, хотя сама ссора оставила в ней чувство гневного раздражения.

И теперь Лайза ощущала такую же бессильную ярость и недоумение оттого, что Мередит держат в такой железной узде, не давая ей ни малейших поблажек.

– Ты в самом деле искренне считаешь, что он разыгрывает роль сторожевой собаки только потому, что твоя мать ему изменила?

– Она не просто изменила, она была настоящей шлюхой, которая после свадьбы спала со всеми, от лошадиных тренеров до водителей грузовиков, намеренно сделала отца посмешищем и развлекалась с самыми подозрительными личностями, грязными ничтожествами. В прошлом году я спросила Паркера, и он рассказал все, что знал от своих родителей. Очевидно, всем было известно, какая она.

– Все это ты часто повторяешь, – горько бросила Лайза, – только я не понимаю, почему твой отец ведет себя так, словно отсутствие моральных устоев – это нечто вроде генетического порока, который ты можешь унаследовать.

– Он ведет себя так, – ответила Мередит, – потому что отчасти верит в это.

Обе виновато посмотрели на Филипа Бенкрофта, вошедшего в комнату. Один взгляд на мрачное лицо, и Мередит забыла о собственных проблемах.

– Что случилось?

– Утром умер твой дед, – угрюмо сообщил он. – Сердечный приступ. Пойду выпишусь из отеля и заберу свои вещи. Я купил себе и тебе билеты на самолет, вылетающий через час. – И, повернувшись к Лайзе, добавил: – Надеюсь, ты сможешь добраться домой на моей машине.

(Мередит, желая, чтобы Лайза вернулась с ними, уговорила отца ехать домой на машине, вместо того чтобы лететь.)

– Конечно, мистер Бенкрофт, – поспешно заверила Лайза. – И я очень сожалею о вашем отце.

После его ухода она взглянула на Мередит, тупо уставившуюся в пространство.

– Мер! С тобой все в порядке?

– Кажется, да, – сдавленным голосом ответила та.

– Твой дед – это тот, кто женился на собственной секретарше?

Мередит кивнула:

– Они не очень-то ладили с отцом. Я не видела деда с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Однако он звонил, обсуждал с отцом, как идут дела в магазине, говорил со мной. Он был… был… я любила его, – беспомощно заключила она. – И он тоже любил меня. – Она подняла на Лайзу затуманенные печалью глаза. – Если не считать отца, он был моим единственным близким родственником. И теперь остались лишь троюродные и четвероюродные братья, которых я даже не знаю.

Глава 7

Неловко переминаясь в фойе дома Филипа Бенкрофта, Джонатан Соммерс оглядывал толпы людей, которые, как и он сам, пришли предложить обязательные и необходимые утешения в день похорон Сирила Бенкрофта.

Джонатан остановил одного из официантов, разносивших спиртное, и быстро взял с подноса два стакана. Опрокинув порцию водки с тоником, он сунул первый стакан в большой горшок с декоративным папоротником, глотнул шотландского виски из второго и сморщил нос, поскольку это оказался не «Чивас Ригал». Водка в сочетании с джином, который он тянул из карманной фляги в машине, немного подкрепила его, и теперь Джонатан чувствовал, что почти готов выдержать утомительную похоронную церемонию. Рядом стояла крошечная пожилая женщина, опираясь на палку и с любопытством изучая его. Поскольку хорошие манеры требовали, чтобы он заговорил с соседкой, Джон завел то, что ему казалось вежливой беседой, подобающей столь печальному случаю.

– Ненавижу похороны, а вы? – осведомился он.

– Ну а мне они нравятся, – самодовольно объявила она. – В моем возрасте я считаю каждые похороны, которые посещаю, личным триумфом, потому что не я – почетный гость.

Джон проглотил смешок, потому что громкий хохот в столь тяжелый час будет серьезным нарушением этикета, который он привык соблюдать с самого детства. Извинившись, он поставил недопитый стакан на маленький столик и направился на поиски чего-нибудь получше. Оставшись одна, престарелая леди подняла стакан и слегка пригубила виски.

– Дешевое пойло, – с отвращением бросила она и поставила стакан на место.

Несколько минут спустя Джон заметил Паркера Рейнолдса, стоящего в алькове рядом с гостиной с двумя молодыми женщинами и мужчиной. Задержавшись у буфетной стойки, он взял очередной стакан со спиртным и подошел к друзьям.

– Блестящее собрание, не так ли? – заметил он, саркастически улыбаясь.

– А я думал, ты терпеть не можешь похороны и никогда на них не бываешь, – заметил Паркер после того, как все обменялись приветствиями.

– Совершенно верно. Я здесь не затем, чтобы оплакивать Сирила Бенкрофта, а для того, чтобы защитить собственное наследство.

Джон сделал большой глоток, пытаясь залить горечь, сжигавшую душу.

– Отец снова угрожает вычеркнуть меня из завещания и выгнать из дома, только на этот раз старый ублюдок, по-моему, не просто треплет языком.

Ли Эккермен, хорошенькая брюнетка с изящной фигурой, с веселым недоверием взглянула на него:

– Твой отец пообещал лишить тебя наследства, если не придешь на похороны?

– Нет, моя прелесть, отец пригрозил избавиться от меня, если не исправлюсь и немедленно не займусь чем-нибудь. Иными словами, это означает, что я обязан появляться на погребении старых друзей семьи, принимать участие в новом семейном бизнесе, иначе все эти чудесные денежки, которые накопил старый дурак, достанутся не мне.

– Печальная история, – кивнул Паркер, однако при этом язвительно улыбаясь. – И какое же новое предприятие ты имеешь в виду?

– Нефтяные скважины, – объяснил Джонатан. – Опять нефтяные скважины. На этот раз предок заключил договор с венесуэльским правительством на проведение там разведки.

Шелли Филмор посмотрелась в маленькое зеркало в позолоченной раме, висевшее за спиной Джона, и коснулась пальчиком уголка рта, стирая небольшой мазок ярко-красной губной помады.

– Только не говори, что он посылает тебя в Южную Америку.

– Нет, до этого он еще не дошел, – раздраженно фыркнул Джон. – Отец назначил меня на почетный пост начальника отдела кадров. Поручил нанимать рабочих и персонал. И знаете, что выкинул потом этот подонок?

Приятели Джона давно привыкли к его каждодневным обличениям отца, как, впрочем, и к беспробудному пьянству, но все же терпеливо выслушали очередные жалобы.

– И что же он сделал? – осведомился Дуг Шелфон.

– Устроил мне проверку! После того как я выбрал пятнадцать здоровых опытных рабочих, старик настоял на том, чтобы встретиться с каждым из тех, с кем я беседовал лично, чтобы оценить мою способность выбирать людей. И подумать только, он выгнал половину тех, кого я нанял! Единственный, кто ему действительно понравился, был какой-то парень по имени Фаррел, сталеплавильщик, именно тот, кого я не собирался брать на работу. Последний раз он видел нефтяную вышку два года назад, когда качал нефть на каком-то чертовом кукурузном поле в Индиане. Он и близко не подходил к большой вышке, такой, какие мы строим в Южной Америке. Кроме того, ему вообще наплевать на бурение. Единственное, что привлекает его, – сто пятьдесят тысяч долларов премии, которую он получит, если продержится там два года. Он так и заявил папаше прямо в лицо.

– Так почему же он его нанял?

– Сказал, что ему нравится стиль Фаррела, – ощерился Джон, опрокидывая стакан. – И то, что Фаррел собирается сделать со своей премией, когда получит ее. Дьявол, да я почти ожидал, что папаша передумает посылать Фаррела в Венесуэлу и вместо этого предложит ему мою должность. Так или иначе, мне приказано в следующем месяце отвезти его туда, познакомить с работой и показать местность.

– Джон, – спокойно заметила Ли, – ты опьянел и говоришь слишком громко.

– Прошу прощения, но мне два дня пришлось выслушивать, как папаша поет дифирамбы этому типу. Говорю же, Фаррел – дерзкий, высокомерный, наглый сукин сын! Ни денег, ни воспитания, а туда же, нос дерет!

– Звучит божественно, – пошутила Ли.

Видя, что остальные трое молчат, Джон, словно оправдываясь, продолжал:

– Если считаете, что я преувеличиваю, можно привести его Четвертого июля на танцы в загородный клуб, и тогда сами увидите, каким человеком, по мнению папаши, я должен стать.

– Не будь идиотом, – предостерегла Шелли. – Твоему отцу, может, и нравится Фаррел как работник, но он кастрирует тебя, если приведешь подобного гостя в «Гленмур».

– Знаю, – сухо усмехнулся Джон, – но оно того стоит.

– Только не вешай его на нас, если приведешь сюда, – предупредила она, обменявшись взглядами с Ли. – Мы не собираемся весь вечер развлекать какого-то литейщика или плавильщика только потому, что тебе пришло в голову позлить отца.

– Без проблем! Предоставлю Фаррела самому себе, и пусть он корчится под взглядами папаши, соображая, какую вилку выбрать. В конце концов именно он велел «присмотреть» за Фаррелом и «показать тому ходы-выходы», пока парень болтается в Чикаго.

Паркер невольно хмыкнул при виде разъяренной физиономии Джона.

– По-моему, должен найтись более легкий способ решить твои проблемы.

– Есть, – согласился тот. – Найти богатую жену, которая будет содержать меня в том стиле, к которому я привык, и тогда уж можно будет спокойно послать папашу ко всем чертям.

Оглянувшись, он жестом подозвал хорошенькую девушку в униформе горничной, как раз проносившую мимо поднос со спиртным. Она поспешила подойти, и Джон широко улыбнулся.

– Вы не только красавица, – заметил он, ставя на поднос пустой стакан и взяв полный, – но еще и спасли мою жизнь!

По тому, как горничная, вспыхнув, улыбнулась Джону, сразу стало ясно, что она не осталась равнодушной к привлекательному лицу и мускулистому, атлетически сложенному телу высокого молодого человека. Нагнувшись пониже, Джон театральным шепотом спросил:

– Признайтесь, вы служите горничной лишь для собственного развлечения или ваш отец на самом деле владеет банком или местом на бирже?

– Что? То есть нет, – пробормотала она, очаровательно смутившись.

Улыбка Джона стала поистине неотразимой.

– Никакого места на бирже? А как насчет фабрик и нефтяных скважин?

– Он… он водопроводчик, – выпалила девушка.

Улыбка Джонатана мгновенно померкла.

– Значит, о свадьбе не может быть и речи, – вздохнул он. – Существуют определенные финансовые и социальные требования, которым должна удовлетворять победительница конкурса претенденток на мою руку. Однако мы вполне могли бы стать любовниками. Давайте встретимся через час в моей машине. Красный «феррари» у самого входа.

Девушка отошла с обиженным и одновременно заинтригованным видом.

– Это было особенно омерзительно с твоей стороны, – бросила Шелли, но Дуг Шелфон, подтолкнув приятеля локтем, хмыкнул:

– Готов поставить пятьдесят баксов, что девчонка уже будет сидеть в машине, когда ты соберешься уйти.

Джон повернул голову и уже хотел что-то ответить, когда его внимание внезапно отвлекла ослепительно-красивая блондинка в черном прямом платье с высоким воротом и короткими рукавами, спускавшаяся по лестнице в гостиную. Джон с отвисшей челюстью наблюдал, как она останавливается, чтобы поговорить с престарелой парой, и когда группа гостей перешла на другое место и загородила девушку, Джон наклонился вбок, пытаясь получше разглядеть ее.

– На кого ты смотришь? – удивился Дуг, пытаясь проследить за направлением его взгляда.

– Не знаю, кто она, но хотел бы выяснить.

– Где она? – спросила Шелли, и все вытянули шеи, пытаясь определить, кого он имеет в виду.