Странный человек Лермонтов Михаил

Находка для шпиона

— Понравилась вам моя русалочка? — всё пробовал обратить происшествие в шутку Жилин. — Я приметил, как вы глазами на ее бюст постреливали.

— Кто был этот человек? — спросил Романов унтера, даже не повернувшись.

Слива не затруднился с ответом:

— Поручик Аничкин, интендант из хозяйственного отдела.

И скривил губы. К интендантам он относился с презрением.

Алеша длинно выругался. Не столь давно он обнаружил, что матерная брань — отличное средство разрядить излишнее нервное напряжение, а нервозности в службе контрразведчика хватало.

По крепости и заковыристости ругательства (спасибо учителю, князю Козловскому) растяпа Жилин догадался, что отделаться пустым трепом не удастся. Глаза штабс-капитана тревожно забегали.

— Аничкин? — воскликнул он. — Из хозяйственного? Что ж ты, Семен, сразу не сказал? Всё в порядке, Романов, тут не о чем беспокоиться. Это мой агент. Я его сейчас догоню и прикажу помалкивать.

— Ваш агент? — Алексей был поражен. — Позвольте, но кто вам позволил вербовать офицеров? Это запрещено уставом контрразведки!

Жилин с важностью тронул ус:

— Кроме внешнего врага есть еще и внутренний. А кроме военных дел — политические. Тут мало в одну сторону глядеть.

Подпоручик поморщился:

— Вы хотите сказать, что обслуживаете Охранное отделение?

Некоторые офицеры контрразведки, особенно переведенные из Департамента полиции или Жандармского корпуса, имели двойное подчинение, заодно работая на Охранку, однако бравировать этим было не заведено.

— Всё будет ажурно. — Жилин шлепнул себя по губам. — Запечатаю Аничкину уста — будет нем как рыба. А что там, на высоте-то? Кто эти четверо?

— Неважно! Агента этого вашего немедленно отправьте в штаб фронта, к подполковнику Козловскому. Сей же час!

На окрик Жилин было ощерился, но вспомнил, что кругом виноват, и рысцой побежал догонять штабного.

— Бесится, что в подчинение к вам попал, — сказал Слива. — Как же, у его четыре звездочки, а у вас только две.

— Значит, попрошу себе другого помощника. У кого звездочек меньше.

Романов и так уже решил, что с этим кретином работать больше не станет. Прямо сегодня протелефонирует князю и потребует замену.

А обруганный Жилин бежал по ходам сообщений и яростно шептал: «Молокосос! Сволочь питерская! При нижнем чине!»

Поручика он нагнал уже за рощей, неподалеку от полкового командного пункта.

— Эй, как вас, стойте!

Офицер остановился, с удивлением глядя на усатого, которого недавно видел спящим в окопе. Насчет агента Жилин, разумеется, наврал.

— Это вы сейчас были вон у той высотки?

— Ну допустим.

Тон незнакомца поручику не понравился.

— Жандармского корпуса Жилин, — небрежно назвался штабс-капитан. — Начальник отделения контрразведки. Можете не представляться. Я знаю, кто вы.

Контрразведчиков, да еще из жандармов, Аничкин побаивался. Такой напишет кляузу или шепнет начальству — и пойдешь на передовую, под пули.

— В чем дело? — насторожился он.

— Забудьте то, что вы видели на высоте, ясно? Иначе — военно-полевой суд.

Поручик замигал. Мозги у него работали неплохо.

— Уже забыл. — И, понизив голос. — Что, наступать будут? Прямо тут?

Жилин его не слушал, он хотел отыграться на этом тюфяке за недавнее унижение.

— Вы уже в пяти минутах от военно-полевого, — зашипел он. — Ясно?

— Да что я такого сделал?!

— У вас шестьдесят минут на то, чтобы собраться и сдать дела. Немедленно отправляйтесь в штаб фронта, к подполковнику князю Козловскому. Ему о вас протелефонируют.

Интендант побледнел. Потом снова порозовел. Ход его быстрых мыслей был таков: «Если наступление, то чем дальше отсюда, тем лучше».

— Через час проверю. Если не отбыли — отправлю под конвоем, — пригрозил контрразведчик.

Сорок пять минут спустя запыхавшийся Аничкин, уже с чемоданом, заскочил к себе в отдел забрать из стола личные принадлежности. До Русиновки он домчал на попутном грузовике, начальству сказал лишь, что срочно вызван в штаб фронта. Настроение у интенданта делалось все лучше. В конце концов ничего ужасного он не натворил, а если ради секретности его желают упечь в карантин, он не против. Хоть до конца войны, ради Бога.

Хозяйственный отдел 74-ой дивизии располагался в здании волостной ссудной кассы, одноэтажном доме с железной крышей. Как все остальные помещения, занятые штабными подразделениями, всё здесь сверкало и сияло. Служба в Русиновке у бывших блюстителей столичной чистоты почиталась величайшим счастьем, и те, кто попадал в это тихое место, разбивались в лепешку, только бы остаться при штабе. Степенные, животастые солдаты, все сплошь либо бородатые (это были дворники), либо с большущими бакенбардами (швейцары), с утра до вечера драили медные ручки, полировали и вощили до блеска дощатые полы, красили стены, белили потолки. Ни в какой гвардейской казарме, хоть бы даже в аракчеевские времена, еще не бывало столь ослепительного порядка.

Все же не без печали оглядел Аничкин большую комнату, в которой провоевал несколько тихих месяцев. Где еще столы будут расставлены в геометрически безупречном ордере? Где так любовно вычертят многочисленные графики и пособия по мудреному интендантскому делу, все эти «Предельные цены закупки мяса у населения», «Сортировки фуража», «Расчеты фронтовых надбавок для обер-офицеров» и прочее?

Поручик наскоро выгреб из стола свое имущество: цветные карандаши, линейки, огромную по военному времени редкость — немецкие красные чернила.

За соседним столом сидел прапорщик Петренко, ведавший банно-прачечным хозяйством. Человек он был славный, добродушный, и на вид приятен: хорошие уютные усы подковой, ямочка на подбородке, запах душистого самосада. Грех с таким не попрощаться.

Начальник, чей стол был установлен на возвышении, частных разговоров в присутствии не дозволял. Поэтому Аничкин дождался, когда полковник станет диктовать писарю-ремингтонисту какую-то бумагу, и шепотом сказал:

— Ну, Афанасий Никитич, прощайте. Убываю.

— Шо так? — не слишком удивился Петренко (он был из Житомира, выговаривал слова на малороссийский лад). — Неужто отпуск дали?

— Как же, дождешься от них. И вам не дадут, теперь уж точно. — Поручик нагнулся ближе. — Наступление у нас будет. Я на переднем крае командира корпуса видел, и с ним еще трех генералов. Так что держитесь. Буду за вас Бога молить.

— Наступление так наступление, наше дело маленькое, — равнодушно молвил прапорщик, водя карандашом по ведомости. — А вам, Северьян Антонович, счастливого пути и хорошей должности.

После того как Аничкин отбыл, банно-прачечный прапорщик просидел над ведомостью совсем недолго. Задумался что-то, заерзал. Подошел к полковнику, сказал, что надобно проверить, как работают новые вошебойки.

— Ну так идите и проверьте. Я что ль за вас буду вшей истреблять? — раздраженно сказал начальник.

Ну, Петренко и пошел. По роду занятий ему часто приходилось отлучаться.

В банно-прачечном

Дивизионная прачечная соответствовала своему названию лишь частично. Обстирывали здесь только офицеров штаба, да и то в порядке личной любезности славного Афанасия Никитича, а вообще-то сей важный санитарный объект предназначался для задачи более ответственной: истреблял из обмундирования паразитов, грозящих личному составу сыпным тифом. Недавно поступили новые модернизированные котлы, сразу окрещенные «вошебойками». Их испытывала команда солдат под предводительством пожилого фельдфебеля.

На свежей весенней травке в три параллельных ряда, как по линейке, было разложено исподнее белье.

— Ну шо, Савчук? — спросил прапорщик, садясь на корточки и щупая подштанники. — Ишь ты, она и стирает недурно. Белые-то какие.

— Энта обстоятельней прежней, — признал фельдфебель, пряча за спину цигарку — он как раз собирался со вкусом подымить. — Хотя и та была ничего себе.

Вошебойки в прачечной проверяли уже третью неделю — неторопливо, со вкусом. Дело было хорошее, чистое, а торопиться особенно некуда.

— Э, брат, что это ты весь двор захламил? — Петренко распрямился, поглядел вокруг. — Лошадь проскачет, копытом в лужу топнет — белье забрызгает.

— Завсегда так ложили, Афанасий Никитич.

— «Завсегда». А сегодня переложи. Видишь, солнышком грязюку растопило. Вот эти поперек нехай будут, — показал прапорщик на средний ряд сохнущего белья. — И места меньше займет, и не запачкается. Старый солдат, сам соображать должен.

Фельдфебель заворчал:

— А завтра сызнова велите по-старому ложить? Лучше бы рогожу достали, постелить. От травы вон зеленится всё.

— Ничего, солдату в этих подштанниках не на танцы ходить. Давай-давай, перекладывай.

Савчук пошел распорядиться, бормоча:

— Удумал, сам не знает чего…

Новый помощник

Ну что, казалось бы, за фигура пехотный подпоручик? Крохотный винтик в гигантском механизме целого фронта. Однако на Алексея сейчас работало всё управление. Никогда еще он не чувствовал себя персоной до такой степени значительной. Довольно было нескольких слов по телефону, и штабс-капитан Жилин исчез, будто скверный сон, а еще через пару часов в распоряжение Романова примчался на мотоцикле новый помощник. Заодно доставил приказ о назначении подпоручика временно исправляющим должность начальника дивизионного отделения контрразведки. Это должно было упростить выполнение порученного дела.

Новый помощник был с одной звездочкой и выглядел так, словно едва сошел с гимназической скамьи. Так оно почти и было. Прапорщик Калинкин только что окончил ускоренные шестимесячные курсы, где в прошлом году отучился и Алеша. Но за этот год многое в армии переменилось. Раньше на курсы контрразведчиков не брали мальчишек безо всякого военного опыта. Но в недоброй памяти 1915-ом армия понесла столь тяжкие потери в командном составе младшего и среднего звена, что пришлось пересмотреть всю концепцию офицерского корпуса. Никогда больше это сословие не будет являться белой костью, замкнутой кастой Российской империи. Наскоро созданные курсы и школы тысячами выпускали на фронт свежеиспеченных прапорщиков из числа вчерашних студентов, унтеров, а то и гимназистов.

Калинкину, например, как узнал Алексей из формуляра, недавно исполнилось девятнадцать. Выглядел он того юнее — еще пушок с нежных щек не сошел. Когда представлялся начальнику, от смущения весь зарозовел. Однако из того же формуляра следовало, что курс он закончил первым учеником и, хотя имел право выбрать место службы, попросился не в центральный аппарат, а на фронт. И потом, Лавр не прислал бы на такую ответственную работу человека никчемного. Романов решил отнестись к Калинкину с полным доверием. В конце концов, и сам Алеша полтора года назад, начав работу в контрразведке, был таким же одуванчиком, да еще безо всяких курсов.

Для начала подпоручик показал коллеге свое хозяйство.

Оно было выстроено тонко — с таким расчетом, чтобы держать под контролем все уязвимые точки, но при этом не привлекать к себе внимания. Сев за спину к прапорщику, Романов показывал, куда ехать.

— Вы будете опекать Русиновку. Тут расквартирован штаб дивизии. Это наиболее ответственный участок, сам я тоже большую часть времени провожу здесь. Смотрите, Калинкин, и запоминайте.

— Меня Васей зовут, — сказал прапорщик, поворачивая голову в мотоциклетных очках.

— А я Алексей.

Сразу, очень просто, перешли на «ты».

— У тебя в ведении три наблюдательных пункта, на каждом постоянно дежурит по солдату. Все толковые, но контроль лишним не бывает.

Сгоняли на холм, откуда дозорный с биноклем просматривал все подходы и подъезды к местечку. Должен был докладывать о любом подозрительном перемещении — для этого в его распоряжении имелся полевой телефон. Потом съездили к мосту, там был устроен секрет. Третьим пунктом числилась колокольня. С нее дежурный вел наблюдение за всем, что происходило на территории штаба.

— Это только часть системы обнаружения нестандартной активности, — рассказывал Романов. Приятно было иметь дело не с тупицей Жилиным, а с грамотным офицером, знакомым со специальной терминологией. — В каждом батальоне и каждом тыловом подразделении есть «следящие». Если возникнет необходимость, через час из уезда прибудет «студебекер» с боевой группой. Кроме телефонной связи в нашем распоряжении радиостанция — для передачи шифровок, но она для конспирации расположена на территории соседней дивизии. Теперь про связь с агентурной разведкой…

Они слезли с мотоцикла у церкви, что стояла посередине местечка, на площади.

— Тут восемьдесят две ступеньки, — предупредил Романов. — Твой предшественник чаще одного раза в день не утруждался.

— Это мне нипочем.

Прапорщик легко поскакал вверх по винтовой лестнице. Алеша, улыбаясь, следовал за ним. Оба поднялись, почти не запыхавшись.

— Здорово, Горюнов, — приветствовал подпоручик дежурного ефрейтора. — Привел тебе нового командира.

Калинкин, молодец, поздоровался с нижним чином за руку. Это его на курсах научили: у контрразведчиков званиями не задаются, чинами не чинятся, все друг другу товарищи.

В небе над местечком выписывал медленные круги вражеский аэроплан. По нему так же лениво постреливало зенитное орудие — чтоб не наглел. Среди больших облаков появлялись маленькие — от разорвавшейся шрапнели.

— Как по часам, — сказал ефрейтор. — Завсегда в час пополудни прилетает.

Он развернул тетрадку, готовый докладывать.

— Значится, так. Я заступил на смену с четырех ноль ноль. В 4.32 ночи вон там, третий дом от околицы, под журавлем, из трубы искрило здорово. Сажа горела, что ли. А может, сигналили фонариком через дымоход. Я потому отметил, что как раз об это время в небе тоже ероплан шумел. По звуку судить, австрийский.

— Проверишь хату — кто там и что, — сказал прапорщику Алеша. Тот и так уже записал себе.

Наблюдатель докладывал дальше.

— Без десяти шесть, это уже светло было, в квадрате 18, где рощица, дым был. Столбом, высокий. Не мой участок, но я на всякий случай.

— Правильно. Мне уже докладывали с девятого. Я проверил — кашевары это из саперного батальона.

Слушая, Алексей времени даром не терял — осматривал в бинокль Русиновку, которая отсюда вся была как на ладони.

— А это у тебя что? — показал он пальцем.

— В прачечном отряде. Всего полчаса как. Не успел доложить. Последним номером в моем списке обозначено, на 12.25. Белье переложили зачем-то.

Романов задрал голову, поглядел на аэроплан. Тот, качнув крыльями, перестал кружить над местечком. Поплыл восвояси.

— Ну-ка, Вася, за мной!

Что за Петренко?

— А что я? — сказал фельдфебель, начальник прачечной команды. — Мне Петренко приказал.

— Зачем?

Снизу всё выглядело обыкновенно. Просто на зеленой траве три ряда рубах и подштанников: два продольно, один между ними поперечно, ничего особенного. Калинкин поглядывал на старшего товарища с недоумением.

Фельдфебель скривил мясистый рот.

— А я знаю, зачем? Не могет он, ваше благородие, видеть, если человек, к примеру, цыгарку закурил. Беспременно ему надо, чтоб никто без дела не сидел. А я, может, с шести утра, как собака какая, не разогнумши…

— Что за Петренко? — спросил Алеша.

— Дык Петренко, — объяснил фельдфебель. — Афанасий Никитич. Прапорщик наш. Главный банно-прачечный начальник.

— Где он сейчас?

Служивый подумал.

— Об это время они кушают. На квартере у себя. Обедают. В столовой не любят, от столовой у них изжога.

— Где он квартирует, ваш Петренко?

— А вот как пойдете по главной улице, так до конца, оттуда в переулок и прямо до речки. Ихняя хата самая последняя, кусты вдоль околицы.

В кустах

По дороге пришлось объяснить, из-за чего сыр-бор.

— Леш, чего это мы? — совсем по-мальчишески спросил Вася. — С Петренкой этим, а?

Курсы курсами, но без практического опыта, конечно, трудно. Поэтому Романов рассказал попросту, без снисходительности.

— Во-первых, странно. Зачем рубахи с места на место перекладывать. Во-вторых, прямо перед облетом аэроплана, который зачем-то кружит над Русиновкой всегда в один и тот же час. В-третьих, белье, как было выложено?

Калинкин подумал.

— Ну как… Буквой «эн».

— Это по-нашему. А по латинскому шрифту буква «аш». Что это значит по австрийскому армейскому коду?

Прапорщик остановился, хлопнул себя по лбу — звонко.

— Ой, мы же учили! «Экстренное сообщение». Это знак аэроплану?

— Все может быть. Надо проверить. Возможно, банно-прачечный начальник просто самодур. Но мы обязаны удостовериться, что он не вражеский агент, подающий аэронаблюдателю сигнал о полученной информации исключительной важности.

— Ясно…

— Сейчас мы определим, где хата этого Петренки. Я останусь, а ты сбегаешь к начальнику кадрово-персонального отдела дивизии, я напишу записку. Пусть даст формулярный список прапорщика. Принесешь сюда.

Хата, как и сказал фельдфебель, стояла над невысоким обрывом, под которым текла быстрая речка Вильшанка. Для офицерской квартиры домишко был скромненький — в два окошка, с соломенной крышей.

Кусты вдоль околицы — густые, можжевеловые — пришлись кстати. В них контрразведчики и расположились.

Через открытое окошко было видно, как мужчина лет тридцати пяти, в нижней рубахе с закатанными рукавами, достает из печки чугунок, садится, режет хлеб. В бинокль можно было разглядеть лицо (приятно-мужественное, сосредоточенное) и даже содержимое тарелки (борщ).

— Потом будет гуляш трескать, — сказал Вася, потянув воздух носом. — У меня нюх ужасно обостряется, когда жрать охота.

— Один живет, без хозяев, — поделился своими соображениями и Романов. — И денщика не видно. Сам кухарничает. Необычно.

— Куркуль. Денщицкую доплату себе забирает. Чтоб офицер себе сапоги начищал?

На крыльце стояли две пары сапог — сверкающие парадные и пыльные повседневные. Чистюля — у двери разувается.

— А может, просто привычка к холостяцкой жизни. Всё, Вася, дуй в штаб. Хватит гадать, сейчас узнаем точно.

Калинкин слетал пулей. Через двадцать минут, как штык, вернулся с личным делом. За это время прачечный начальник успел доесть борщ, с аппетитом умял второе (действительно гуляш) и взялся за кисель. Выражение лица у него было сосредоточенное.

— Всё правильно, — зашептал на ухо Вася. — Холостой. От денщика отказался. Хату взял пустую, потому что любит жить один. Это мне в отделе хозяйственном рассказали. Заглянул по дороге. Ты не беспокойся, я не говорил, откуда я. Мол, хочу договориться, чтоб меня у Петренки обстирывали, он иногда разрешает. Ну и расспросил немножко, что за человек, как-де лучше подкатиться. Хорошо к нему в отделе относятся. Говорят, простой, приветливый.

— Молодец, Вася, — похвалил подпоручик. — Давай формуляр.

Так-так. До мобилизации Петренко служил счетоводом на железнодорожной рокаде, построенной для нужд военного округа. Превосходная, между прочим, должность для шпиона в мирное время. Отсюда и звание прапорщика запаса. Второй звездочки такому офицеру не выслужить, хоть сто лет прачечной руководи. А в общем, ничего интересного в личном деле Петренки не было.

— Не похож он на австрийского шпиона, — вздохнул Калинкин, глядя, как Афанасий Никитич облизывает с ложки кисельную пенку.

— Ни разу не встречал шпиона, похожего на шпиона. Наше дело — проверить. Скорее всего, зря потратим время. Аэроплан и перекладка белья — случайное совпадение.

Калинкин поинтересовался:

— А как мы проверим? Не у него же спрашивать. Слежку установим, да?

Объект наблюдения, кажется, никуда уходить не собирался. Он уютно раскурил трубочку и улегся на кровать, положив ноги на железную спинку.

— Если буква «аш» — это сигнал самолету-разведчику, что сие означает? — тоном преподавателя спросил Алеша.

— Что у агента нет других средств экстренной связи.

— А стало быть? Особенно с учетом странной пассивности дорогого Афанасия Никитича?

Вася подумал еще и опять ответил правильно:

— К нему пришлют связного. Выяснить, в чем дело.

— Причем сделают это быстро. Если знать тропки, от австрийских позиций через болото в наше расположение можно часа за два пробраться. В общем, так. Остаешься здесь. Пришлю к тебе кого-нибудь в напарники. Он захватит пожевать, чтоб ты тут не мучился обострением нюха. Сидите, бдите за нашим Банщиком. В случае чего пошлешь солдата за мной, он знает, как меня сыскать.

Пристроив новичка к заданию, подпоручик отбыл по дальнейшим делам. Их у Романова хватало. Прежде всего проведал вольнопера Левкина (очень средних способностей), приставленного следить за Учительницей. Предупредил, чтоб удвоил осторожность и внимание. Возможна активизация объекта.

Связной появился перед рассветом

Забот у Романова было через край. О слежке за Банщиком, одной из множества мелких мер предосторожности, в остаток дня он почти не вспоминал. Мотался на позаимствованном у Васи мотоцикле по всему расположению дивизии, трижды телефонировал Козловскому, один раз лично отправлял радиошифровку с отчетом. Перекусил на ходу, куском хлеба с колбасой. К себе на квартиру вернулся в третьем часу ночи. Сел на койку снять сапоги — да так, боком, и повалился.

Вскинулся от стука, как показалось, буквально в следующую секунду. Но за окном уже серело, в стекло барабанила костяшками пальцев чья-то рука.

— Ваше благородие!

Голос Кузина, солдата, которого он вчера направил в помощь Калинкину.

Сон будто ветром выдуло. Неужели?!

— Связной? — спросил подпоручик, вылетев на крыльцо. — К Банщику?

— Пришел какой-то. Семь минут тому. С половиной, — поправился Кузин, глянув на часы. Он был педант. — Прапорщик за вами послал.

Дальнейшие вопросы Алексей задавал на бегу.

— Кто?

— По виду мужик. Гуцул, что ли.

— Почему гуцул?

— Топорик этот ихний на боку. И лапти кожаные.

— Постолы?

— Ага. Бесшумные. Мы его чуть не проморгали. Не слыхали и не видали, как в дом вошел. Только вдруг глядим — свет загорелся…

Солдат начинал задыхаться, а спортивному Романову хоть бы что.

— Вы через ставни подглядели?

— Так точно. Господин прапорщик сначала. Потом я… Сидят они двое, Банщик этому что-то шепчет… Не поспеваю я, ваше бла… городие!

Связной, точно связной! Стреляли наугад, а, похоже, попали в десятку, пронеслась в голове у Алеши азартная мысль.

— А ты не беги за мной. Двигай лучше за Сливой. Пусть подтягивается.

Без опытного унтера не обойтись, если дойдет до живого дела. А дойдет обязательно. Отпускать связного с донесением ни в коем случае нельзя. Если это, конечно, связной, а не что-то другое…

Солдат от хаты Банщика бежал семь с половиной минут. Романов обратный путь проделал вдвое быстрей.

Вася даже спросил:

— Кузин тебя по дороге что ли встретил? Докладываю…

— Всё знаю. Молодец, что в кусты вернулся.

Прапорщик хихикнул:

— А я когда под окошком сидел, ветер подул. Ну я слегка ставенку-то и приоткрыл. Теперь отсюда в бинокль видно. Через щель.

— Дай!

Алексей схватил окуляры.

Петренко сидел спиной, слегка нагнувшись. Делал какие-то непонятные движения — будто колоду тасовал. Напротив — небритый человек в низко надвинутой шапке. Одет по-крестьянски. Лицо странноватое. Дикое какое-то, будто у лешего. Мимики ноль, только глаза зыркают туда-сюда. И молчит. Две минуты Романов его разглядывал — мужик рта не раскрыл.

— В карты они что ли играют? — пробормотал подпоручик.

Вскоре прибыли Слива с Кузиным. Алеша дал посмотреть на неизвестного человека унтеру.

— Старый знакомый, — тихо сказал Семен. — Кум мой.

— Как это?

— А я всех, кого брал, «кумами» зову. Это Нимец, контрабандист. Я его с поличным взял. Каторга ему катила. Но он в Сибирь не схотел, сдал все ихние схроны. А за это…

Унтер умолк, не договорив, и вернул подпоручику бинокль.