Энергия заблуждения. Книга о сюжете Шкловский Виктор
Потому что здесь собраны начала большинства сюжетов, особенно сюжеты отношений мужчины и женщины.
«Декамерон» – это альманах с разными построениями сюжета.
Среди новелл «Декамерона» в разные периоды нашей книги на первый план выходят разные новеллы, разные способы построения отношений, разные способы преодоления противоречий.
Сейчас, здесь, нам надо выделить две новеллы.
История греческого романа знает большое число фабульных перипетий, которые сохраняют девственность героев.
В «Декамероне» выделяется одна из лучших новелл.
О дочери султана, ее зовут Алатиэль.
Алатиэль с удовольствием переходит из рук в руки и потом вступает в счастливую жизнь со своим прежним женихом.
Это очевидная пародия, но одновременно это переосмысливание сюжета, введение нового типа героя, его отношения с действительностью, со старыми законами.
Вторая новелла – новелла о донне Филиппе из маленького города Прато; вызванная в суд мужественная донна Филиппа сказала, что она не подчиняется законам, так как это законы мужчин, по которым они судят женщин.
В совершенно преображенном виде эта же тема появится в «Анне Карениной».
Так же, как и тема старости.
А замкнув круг, скажу: разность морали страстной и морали обычной.
В «Декамероне» пародией же является история о старике муже – судье; у него пират украл молодую жену, муж пришел за ней, а она отвечает: обо всем этом надо было думать раньше, я же остаюсь у мужчины в его веселой работе.
Осмысленным это живет в «Анне Карениной» Толстого. Анна говорит, что она счастлива, как голодный, который ест, – он получил хлеб.
Под этическими правилами находится реальная жизнь; только Толстой говорит об этом прямо.
Так возникают странствующие сюжеты.
Из сюжета в сюжет переходят мотивы, положения, но прежде всего из времени во время переходят жизненные обстоятельства.
Писатель сюжетом промывает мир.
Мир все время как бы запутывается, запыливается.
Писатель сюжетом протирает зеркало сознания.
И вот разные писатели в свои времена нащупывают как бы один и тот же узор, зазубрину в том лабиринте сцеплений, в той путанице, что называется жизнь.
Это переход, существование одних и тех же жизненных обстоятельств.
Так мы подошли к вопросу об истории написания «Анны Карениной», к вопросу, который сам Толстой назвал энергией заблуждения, а перед этим скажем, что в основе сюжета «Анны Карениной» лежит сюжет Пушкина, история его отрывка, двух отрывков: «Гости съезжались на дачу» и «На углу маленькой площади стояла карета».
Сюжетное сходство таково, что кажется плагиатом Толстого; конечно, это не так, на самом деле это нащупывание одной и той же реальности.
И вот когда мы начинаем писать об эпиграфе «Анны Карениной», это уже самый конец нашей главы о романе, мы скажем, что русская литература дошла до вопроса, что такое преступление и что такое необходимость.
Ибо это «Преступление и наказание» Достоевского.
У Достоевского выяснено, что преступление есть преступление, если даже отбросить религию, нравственность остается.
Поколения, школа от школы, передают одни и те же темы: любовь в очень сильной мере, страсть, богатство, вопрос о свободе человека – тема Хаджи-Мурата.
Так вот, на повестке дня отношения мужчины и женщины, построение семьи, брак.
Предваряя книгу, скажу, что один и тот же вопрос один и тот же писатель может решать разным способом.
У Толстого:
«Крейцерова соната»,
«Дьявол»,
«Анна Каренина».
И в то же время у него есть «Идиллия».
Простой рассказ о любви в деревне.
Но нам важно, что Толстой говорит об измене вместе с вопросом о собственности.
Человек говорит – «моя земля», а надо говорить – «мы земли».
Может быть, это выражение покажется необычным?
Но послушайте стихи Н. Асеева:
- Чайки кричали; – Чьи вы? Чьи вы? —
- Мы отвечали: – Ничьи.
Теперь посмотрите подлинные слова Великого Инки. Он стоял, связанный, перед Писарро. Сказал: вы, пришельцы, говорите – «моя земля», говорить надо – «мы земли». Слово перед казнью.
Когда приходили к великому актеру Щепкину, его мать спрашивала: «Вы чьи?» Она знала времена ответа: «Мы казенные», «Мы Морозова».
И был ответ: «Мы боговы».
Здесь нужно сказать про Холстомера. Холстомер много думал о людях и о собственности. Он думает, про себя: «…я никак не мог понять, что такое значило то, что меня называли собственностью человека. Слова: моя лошадь, относимые ко мне, живой лошади, казались мне так же странны, как слова: моя земля, мой воздух, моя вода… Люди вообразили себе обо мне, что я принадлежал не Богу и себе, как это свойственно всему живому, а что я принадлежал конюшему».
Человек говорит – «моя жена», а она уже не его жена.
Важно то, что здесь нет одного решения, здесь ничто не сводится к одному решению.
Потом говорим про Чехова.
Среди остального о том, что «Чайка» летит над морем Гамлета.
Перед этим говорим об Оресте, судьбу которого почти точно повторяет Гамлет – изменяя.
Так снова возникает вопрос о сюжете, о странствующем сюжете.
Потом круг опять возвращается к «Декамерону», где существуют разные способы разрешения противоречий.
Вот тут надо высказать мысль, ее мы сами нащупываем, ищем уже давно.
Нашли недавно.
В основе разных способов разрешения противоречия лежит множественность нравственностей.
Их как звезд на небе.
Но без звезд даже птицы запутываются – в небе.
После этого и одновременно с этим во второй раз встает вопрос о фабуле и о сюжете, о началах и концах вещей – произведений.
Ибо все эти вещи не имеют конца; счастливый конец не предполагает переделки мира.
В римском войске, в боях, в третьем ряду ставили ветеранов.
Хирургия была тогда слабая, вылечивали людей не до конца, труды по созданию окопов были большими, и старики были и тогда не очень обрадованы своим присутствием в войне.
Один из римских классиков описывает, как старый солдат засовывал в рот палец своего начальника, чтобы тот почувствовал; – старик давно съел свои зубы.
Но в боях ветераны стояли в строю, в третьем ряду.
Когда дело было плохо, трудно, когда враг не сдавался, то старики, привычные к бою, умеющие пользоваться щитом и мечом, выступали вперед, они вступали в бой с грозным криком: «Здесь терциарии!»
2. Энергия заблуждения
Обдумать мильоны возможных сочетаний для того, чтобы выбрать из них 1/1000 000, ужасно трудно.
Лев Толстой. Письмо к А. А. Фету17 ноября 1870 г.
Слова вынесены в заголовок с разрешения Льва Николаевича Толстого.
Он писал в апреле 1878 года Н. Н. Страхову, что он испытывает чувство неготовности в работе, неготовности напряжения; напрягаться надо тогда, когда найдено и выбрано.
Он утешает Н. Н. Страхова, который жалуется на трудности в работе: «Я очень хорошо знаю это чувство – даже теперь последнее время его испытываю: все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергий заблуждения; земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать».
Это сказано о стихийности сил природы, которые действуют разно и не сразу и создают ту путаницу, которую мы называем мир.
Когда-то с улыбкой Маяковский написал о вещах на «том свете»:
- Ветхий чертеж, неизвестно чей.
- Первый неудачный чертеж кита.
Ничего не получается даром. И цветы зацветают, и птицы прилетают к сроку только после многих часов подготовки.
Мир как бы протестует против первых попыток плана создания, т. е. осознания его.
Преодолевая прошлое, мы идем вперед, сознавая разницу между намерением и выполнением.
Впоследствии в статье своей о Мопассане Толстой писал, что талант помогает писателю «видеть истину».
Если он ошибается в изображении мира, то талант покажет ему невозможность конструкции, принудит его написать истину.
Энергия заблуждения – энергия свободного поиска – эта энергия никогда не оставляла Толстого.
Он начинает писать о Кутузове, думая о «Войне и мире».
Создает неверную схему характера, хотя включает реально существующие факты, реально существующие черты характера.
Но энергия заблуждения, энергия проб, попыток, энергия исследования заставляет его описать опять другого, истинного человека. Это берет годы.
Он хочет выяснить Александра I, но энергия заблуждения, энергия поиска стирает торжественный показ Александра, который задуман как благотворитель истории, – и герой исчезает, отодвигается на дальние планы романа.
Толстой хотел поставить в центре романа аристократа Андрея Болконского, который все понимает, именно он осмысливает происходящее. Это не получилось.
Получился другой человек – Тушин.
Андрей Болконский хотел бы относиться иронически к Тушину, обращается к нему «как к китайцу», как к человеку другого племени, чужому, которым не надо даже интересоваться.
Заинтересоваться.
И предрассудок в романе как бы без задания сталкивается с истиной.
Сперва, еще в плане, Толстой рассматривает князя Анатоля Курагина с заинтересованностью, хочет его показать среди героев народа. Получается он любителем жизни, – и не только любителем жизни, а и любителей жить на чужой счет, спокойным лжецом.
Энергия заблуждения – это поиск истины в романе.
В вариантах Анна Каренина сперва некрасивая, толстая, неграциозная, правда обаятельная.
Она вне интеллекта.
Имеет плотного, благоразумного, добродушного мужа, он много старше ее. Она влюбляется в молодого, младше себя, человека. Она – женщина, виноватая перед мужем. Она та женщина, про которых Дюма-младший говорил, что это самки каиновой породы. Это французское решение. Во всяком случае, решение Дюма.
Эпиграф романа «Мне отмщение, и аз воздам» похож на амнистию.
Не надо тебе убивать, совесть ее убьет.
Но истина сильней предубеждений.
Анна Каренина постепенно становится очаровательной. И Лев Николаевич пишет Александрине Толстой, своему другу, странной женщине, с которой обменивается письмами в стиле Руссо. Пишет, что усыновил, вернее, удочерил Анну, она для него своя.
Каренин в результате попыток, скажу – пробных чертежей, реабилитируется: старый муж оказался не машиной, а человеком. Но Каренин оказался слабым заблуждением, человеком, чья доброта и муки не нужны.
История литературы – история поиска героев. Можно даже сказать, что это свод истории заблуждений.
И нет противоречия в том, что гений не боится заблудиться, потому что талант не только выведет, талант, можно сказать, требует заблуждений, ибо он требует напряжения, пищи, материала, он требует лабиринта сцеплений, в которых он призван разбираться.
Часто говорят о странствующих сюжетах. Но сюжеты странствуют по культуре, которая изменяется.
Они странствуют в изменяющейся стране.
Поэтому они разно разгадываются. Они носят на себе различный, как будто не ими созданный, смысловой материал. Они странствуют не переодеваясь, а переосмысливаясь.
В эпохи изменения – в эпохи предчувствия революции, в эпохи открытия новых стран, в эпохи падения монархии – жажда изменений, поиска в искусстве возрастает.
«Казаки» Толстого – это гениально решенный сюжет именно такого рода.
И так же, как метель, завихриваясь, видна материалом, снегом, снежной метелью, она, завихриваясь, разрастается, вырастает из себя, вовлекает в спираль все большую массу перемещенного, взволнованного, так «Казаки» Толстого содержат в себе энергию заблуждения его, «то» времени его, что потом будет повторено, разрастаясь, охватом «Войны и мира», «Анны Карениной», «Воскресения», «Хаджи-Мурата».
Толстому нужно идти, чтобы видеть сцепление обстоятельств.
Толстой на Кавказе.
Толстой на Кавказ юношей попал без денег, без документов. Это почти робинзонада. Хотел полюбить и подружиться.
Полюбил. Вкусил разочарования.
Он хотел описать это. Записывал по-разному. Начал с намерения создать серию очерков, дать описание древней красивой страны – страны терских казаков.
Описание Терской линии, по которой расположены станицы, первоначально было очерком. И дальше этот очерк отодвинулся и стал четвертой частью великого и короткого романа «Казаки».
Роман писался десять лет. Менялись в стадиях работы фамилии героев. Менялась обстановка. Менялись завязки и развязки.
Сменялись варианты.
Какую же внятность хотел Толстой? Какая первая задача, первое нахождение конфликта?
В романе Толстой описывает чувства Оленина. «Оленин был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не служивший (только числившийся в каком-то присутственном месте), промотавший половину своего состояния и до двадцати четырех лет не избравший еще себе никакой карьеры и никогда ничего не делавший. Он был то, что называется «молодой человек» в московском обществе».
Друзья Оленина удивлялись: почему он, довольно богатый человек, с хорошими связями, уезжает, не имея офицерского чина, на Кавказ? Он мог бы жить в Москве.
Для него нашли бы службу, и он мог бы выгодно жениться, как женился отец Толстого, на богатой женщине, которую смог бы даже неожиданно полюбить. Но у Оленина своя судьба – не новая, не в первый раз описанная. Но в первый раз так описанная.
Это и судьба пушкинского Алеко, который бежал из своей, вероятно, благополучной жизни к цыганам и не смог жить с цыганами.
Оленин – человек, никем не гонимый, человек, любимый своими товарищами, почти любящий девушку, которая его любит; оказывается, эта девушка богата и из хорошей семьи.
Оленин едет из своего мира в мир чужой. Для того чтобы описать неудачную любовь, надо обязательно сказать, что его кто-то любит: иначе, скажу так, иначе это литература про другое. Оленин это почти что сам Толстой.
Брат Николай, видя, как не ладится жизнь Льва в Ясной и в Москве, давно звал его к себе на Кавказ; вопрос был, по-видимому, решен при свидании в Москве. В марте 1851 года Толстой пишет Т. Ергольской (по-французски): «Приезд Николеньки был для меня очень приятной неожиданностью, так как я почти потерял надежду, что он ко мне приедет. – Я так ему обрадовался, что даже несколько запустил свои обязанности… Теперь я снова в одиночестве, и в полном одиночестве, нигде не бываю и никого не принимаю к себе. Строю планы на весну и лето, одобрите ли вы их? К концу мая приеду в Ясную, проведу там месяц или два, стараясь как можно дольше задержать там Николеньку, а потом с ним вместе съезжу на Кавказ (все это в том случае, ежели мне здесь ничего не удастся)».
На деле 20 апреля уже выехал с братом в Москву, а оттуда на Кавказ, через Саратов и Астрахань. 30 мая братья приехали в станицу Старогладковскую.
В тот же вечер Толстой записал в дневнике: «Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже».
Сам Толстой пишет об Оленине: «В восемнадцать лет Оленин был так свободен, как только бывали свободны русские богатые молодые люди сороковых годов… У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды, ни обязанностей…»
Толстой пишет, что странно построена жизнь той молодежи. Они не находят места в империи Николая.
Они скитаются в его проспектах.
А жить – хочется, соглашаться нельзя.
Спорить тоже нельзя: уже проспорили в декабре.
Человек, причем человек родовитый, имеющий поместье, коней, собак, родственников, становится как бы изгоем, как бы незаконнорожденным. Он едет на край тогдашнего русского света.
Едет без надежд.
Едет путем самого Толстого – через степи. Едет от Волги на Кавказ и видит горы.
Проехав необычным путем, он увидел новые края.
Сперва он чувствует, что горы – такой же обман, как любовь, что все, что он читал в книгах, совершенно не существенно. Но потом чувствует – горы становятся его действительностью. Он переживает, передумывает, переощущает свои долги, говорит о своих неопределенных надеждах. И голосом хора новой трагедии звучат – повторяясь – слова: а горы!.. Приближающиеся горы, рельеф их виден, виден характер их сопряженных, сложных поверхностей. Горы становятся новой реальностью. Эти горы – реальность истинная, а не только литературная реальность.
Эти горы брали в плен людей, и засланных, и просто приехавших сюда по своей воле. Горы Пушкина, Лермонтова. Через эти горы проезжал Грибоедов.
Романтизм Кавказа много раз обсуждался, подвергался сомнениям. Но Оленин увидит настоящий, великий и как будто еще не увиденный Кавказ. Его впечатление от гор поддержано лакеем Ванюшкой, который говорит: у нас дома не поверят, что это так хорошо.
Четвертая глава, как мы уже говорили, рассказывает языком почти географическим о том, кто такие терские казаки, как они живут, насколько они состоятельны, насколько они отличаются от населения России. Толстой уже на Кавказе писал, что недаром за границей называют русских «казаками». Казаки – это русские.
Казаки – это русские, не пережившие крепостного права.
Петр с трудом брал Азов, но потерял его. Казаки взяли задолго до Петра Азов, потому что эта крепость мешала им входить в Черное море.
Долго они не отдавали Азова.
Толстой понимает, что как военная сила казаки под Азовом сражались как русские, а не созданные по немецкому образцу наемники.
Эти хорошие войска как бы случайно носили название потешных.
Название солдат дано для игры молодого принца.
Казаки были хорошими войсками с очень большими недостатками.
Но Наполеон боялся их. Впоследствии даже хотел создать в своей армии нечто похожее.
Казаки, в сущности говоря, сражались не только на поле битвы, но и в тех странах, где происходила война; иначе говоря, они становились частью пейзажа.
Для европейца можно было бы объяснить, что в них есть что-то похожее на «разбойников» в творчестве молодого Шиллера или благородных разбойников итальянского Возрождения.
Выйти казачеству, уйти было трудно, потому что те казаки, которых знал Толстой, имели очень хорошие отвоеванные куски земли, тоже отрезки из очень богатых земель, завоеванных русскими.
Казачество – одна из загадок России. Плохо читанная. Разгадывал эту загадку недавно Шолохов в «Тихом Доне», в своей книге долгих исканий.
Другие люди.
Другие женщины.
Другие правила, нравы.
Это Кавказ Ерошки – старого казака, вольного человека, у которого была самая большая слава, самое лучшее оружие. И решает: «Это все – фальшь».
Правда – природа.
То есть охота.
Правда – настоящее казачество и настоящие горы. Брошка на них не удивляется.
Ерошка почти великан, он могуч, широкая грудь, могучие плечи, руки и ноги, не утратившие мускулов, они скрадывают рост казака.
Слова Ерошки, те слова, которые он говорит о душе Оленина: «Ты нелюбимый», – приговор.
Ерошка – человек своей нравственности. Он мало верит в бога, но это его не беспокоит.
Не боится он посмертного возмездия.
Говорит: умрешь, ну что ж, вырастет трава.
Оленин, врастая в казачью жизнь, решает; ну и что, что из меня вырастет трава.
Он не враждебен кабанам, на которых охотится: он не боится смерти.
Казак уезжает. Беспрерывны их посылы, он воюет. Женщина дома, на ней хозяйство, хлеб и виноград и скот на руках. Женщины красивы, великолепны; прекрасные, великолепные создания. Они кажутся, мы бы сказали, людьми другой, настоящей галактики.
В разговоре о женщине казаки говорят пренебрежительно, а в доме к женщине относятся с почтением: в женщине реальны основы жизни.
И Оленин влюбляется в Марьяну – одну из красивейших женщин в станице.
Марьяна существовала. Мы знаем даже ее имя. Ее прозвище было «Соболька». Услышав, что Толстой воюет в большой войне, она «посмотрела внимательно».
Об этом друзья сочли необходимым написать в воюющий Севастополь – так была она прекрасна, улыбнувшись на имя Толстого.
Толстой, человек, реально живущий много месяцев в этой станице, не может создать сюжета, который бы выразил сущность этой жизни.
Он изменяет вариант за вариантом, вырастая на этом.
Здесь он оглянулся на свое детство. Смог написать как бы мемуары мальчика. Не увидеть себя мальчиком, а быть тем мальчиком, ребенком, который записывает то, что он видит.
На Тереке Толстой пережил первую углубленность жизни.
Он и тут играл в карты. Проигрывался. Старался проигрыш уходивших тысяч представить небольшим несчастьем.
Хотел сэкономить на стоимости хлеба, вина, платья.
Он нашел друга – казака, похожего на Лукашку. Этот казак, его облик был трудно нарисован Толстым.
Толстой говорил, что он не может сразу нарисовать круг. Он должен долго подправлять.
Толстой разглядывал своих героев, вынашивая их не девять месяцев, как женщина вынашивает ребенка, а годы.
Он сперва видел своих героев, как будто они его знакомые, и приписывал им то, что приписывается полузнакомым людям, и постепенно они, изменяясь, становились ему хорошо известны.
Энергия заблуждения была энергией исследования человека, а для этого исследования человек входил в разные обстоятельства, реально предполагаемые, и потом эти обстоятельства сами входили в личную жизнь Толстого.
Он ревновал женщину.
Он хотел не «жить» с ней, он хотел «жить ее жизнью».
И не знал, как построить нестареющий роман.
Он его хотел написать даже стихами и написал два варианта стихов.
Это не былины.
Скорее – исторические песни.
В них рассказывается, как уходят казаки за реку, воевать с горцами. И как одни возвращаются, других привозят ранеными или убитыми.
Жизнь казачества в работе, в гульбе, в войне, в любви, в простоте и высокомерии; они считают, что только одни они и есть настоящие люди.
Оленин был человеком своего времени. О нем записал Толстой в текстах, которые ему пришлось выкинуть из книги, вероятно по соображениям цензуры. Там было написано: «Странно подделывалась русская молодежь к жизни в последние времена. Весь порыв силы, сдержанный в жизненной внешней деятельности, переходил в другую область внутренней деятельности и в ней развивался с тем большей свободой и силой. Хорошие натуры русской молодежи сороковых годов все приняли на себя этот отпечаток несоразмерности внутреннего развития с способностью деятельности праздного умствования, ничем не сдержанной свободы мысли, космополитизма и праздной, но горячей любви без цели и предмета».
Оленин ехал в литературную Утопию, обожаемую землю свободы и любви.
Девушка, его любящая, была для другой жизни; другой, но знакомой.
Он мечтал о синеглазой черкешенке, близкой потому, что она «чужая».
Эту мечту потом опроверг и возвысил Лев Николаевич Толстой в прекрасном рассказе «Кавказский пленник». Русский небогатый офицер, рукодел, покорный сын матери, попадает в плен. Была измена богатого друга, который мог прикрыть его уход своим оружием. Жилин дружит с черкесской девочкой.
Лепит для нее игрушки, ласков с ней, и она освобождает его из ямы.
Тут нет любви, тут есть высокая дружба и вера во всеобщую правду человеческого сердца.
Лев Николаевич выделял эту повесть и считал ее единственной просто написанной.
Едет в великое будущее молодой недоучка Толстой. Едет с флейтой, на которой не научится играть, с английским словарем, с недопереведенной книгой Стерна, с очень хорошим костюмом, который взят от французского портного, который он не оплатил и оплатит приблизительно через десятилетие. Он едет созреть и стать писателем. Но он не знает, что есть разные нравственности и разные освобождения. Едет научиться разнообразию человеческих сердец. Едет освободиться от иллюзий.
В старину мадеру ставили на палубу парусника и считали, что когда корабль дважды пересечет экватор, вот тогда вино станет совершенным.
Поставлю слова эти в любое место книги моей, вот хоть в это; в любое место, когда человек едет без адреса.
Поэт не безумен. Он знает, что он берет в руки. Он часто начинает с иронии.
Сколько раз усталое человечество думало о том, что нужно вернуться к первоначальной жизни, жизни счастливых дикарей, понятых изолированно. Так вот, в поэзии дикари – это не те люди, которые имеют свои дикие представления, это люди, которые не имеют наших преступлений, которые чисты от наших ошибок. Их осознал Руссо в великой работе.
По следам их шел Пушкин в «Цыганах».
Его помнят цыгане Молдавии. Они не помнят точно, но они согласны помнить, что такой русский барин, русский офицер Александр Пушкин мог ходить с цыганами, мог иметь ребенка от цыганки.
Читать бесплатно другие книги:
