Третьего не дано? Елманов Валерий

Пускай.

Зато третий точно поосторожничает и сработает на расстоянии, тем же кнутом захлестнув мои ноги. Да, я буду извиваться, летать, выкручиваться, и это у него выйдет не сразу, но с пятой или десятой попытки он точно не промахнется.

Впрочем, меня и отлавливать не обязательно. Достаточно отхлестать как следует, стоя на безопасном удалении, и все — берите наглеца тепленьким.

Что будет дальше, прогнозировать не хотелось — перспективы вырисовывались слишком мрачные.

Судя по повеселевшему лицу боярина, он вроде бы пришел к тем же выводам. Значит, надо идти на мировую, и побыстрее, хотя и уступать не хотелось. Сдавать игру в то время, когда я ухитрился кое-чего добиться, глупо.

Ага, тогда мы поступим так…

Я легонько переступил с ноги на ногу и сообщил «аптекарю»:

— Ну что ж, стою я теперь на твердом, мне удобно, а слово, которое дал, привык держать, потому слушай, что за видение мне было перед тем, как я отъехал в Путивль.

Боярин открыл рот. Наверное, он ожидал услышать от меня что угодно, но только не это.

— А теперь у меня к тебе деловое предложение, — сказал я, завершив рассказ об «увиденной» мною смерти Бориса Федоровича. — Ты выпускаешь меня отсюда вместе с Васюком, а я обязуюсь тебе рассказывать о всех своих видениях, которые ко мне придут, и клянусь ничего не утаивать, а слово свое, как видишь, я держать умею.

— Нет уж! — злобно прошипел «аптекарь», и лицо его исказилось от ярости. — Я лучше сдохну тута в углу, чем уступлю. Ишь чего умыслил! Ты хитер, да и я не глуп. Чтоб ты сразу с ябедой[126] на меня к царю побежал?!

— Не пойду, — пообещал я.

— Не верю! — отрезал Годунов, и, судя по его тону и твердому голосу, я понял, что он и впрямь готов стоять в углу до самой ночи, хотя, скорее всего, избавление придет куда раньше.

Но к нему.

Я не удивился его отказу. Каждый судит других по себе, и переубедить «аптекаря», что ради возможности освободиться я готов наплевать на сей инцидент, навряд ли получится. Нужно искать иной вариант.

— Тогда давай так, — великодушно предложил я. — Ты ставишь в моей темнице лавку с удобной постелью, поишь, кормишь, лечишь моего Васюка, который будет находиться рядом со мной, а я тебе рассказываю все свои видения. — И сразу предупредил: — Но учти, что это мое последнее слово.

— Нет, — ответил боярин.

Однако в голосе уже не было столько решимости, да и ответ прозвучал не сразу, а после некоторого раздумья. Значит, стоило поднажать.

— Ты хорошо подумал, старче? — уточнил я.

— А ты и так все поведаешь, — угрожающе пообещал Годунов. — Недолго уж осталось. Вот кто-нибудь зайдет и…

— Понятно, — кивнул я. — Спасибо, что предупредил. — И, глядя на свою веревку, тянущуюся к потолочной балке, а далее через нее поверху и спускающуюся вдоль стены к вороту, задумчиво протянул: — Та-ак. Думается, что и я поспешил предлагать тебе такое, потому как помощи тебе не дождаться. Сразу я, конечно, до тебя не достану — коротковата моя веревочка, но дотянуться ногами до ворота смогу. И вон тот клинышек, который его удерживает, выбить мне тоже по силам. А уж когда я его выбью и веревочка размотается…

«Аптекарь» оценивающе покосился на мою веревку, прикидывая ее длину, и перевел взгляд на ворот.

Я ждал.

На самом-то деле пугать не имело смысла — куда как лучше было бы осуществить все на практике, но я, хоть ни бельмеса не смыслю в высшей математике, основы геометрии в школе выучил хорошо.

Как там? «Сумма квадратов катетов равна…»

Короче, дергаться мне не стоило — даже по самым грубым прикидкам до клина, держащего ворот, я не доставал.

Никак.

Не хватало минимум полметра.

Вот только он этого не знал, а у страха глаза ох как велики.

— Ладно уж, дозволю я тебе эдакое проживание, — махнул он рукой, вновь превращаясь в сухонького безобидного старичка-пенсионера.

— Только помни: стоит тебе нарушить свое слово, и от меня ты ничего не услышишь, — предупредил я и на всякий случай пояснил причину: — И не из упрямства смолчу — дыба и не таким, как я, рты развязывала, а потому, что не смогу. Это мне точно известно — было как-то раз такое после большой драки, где мне досталось. Потом целый год ничего не видел. Ну а если и запою под твоим кнутом, все равно совру, чтоб только отстали.

Ироничная усмешка, появившаяся на его лице вначале, по мере того как я объяснял расклад, сползла.

— Так это что ж, даже для острастки нельзя? — растерялся Годунов. — А яко же тогда быти?

— Думай, — предложил я. — Только поскорее, а то этот клин, что ворот держит, такой соблазнительный. Боюсь, не совладаю я, грешник, с эдаким искушением, да и…

— Согласен, — быстро произнес «аптекарь», и на его лице вновь показалась коварная усмешка.

Не иначе как что-то задумал, вот только бы знать, что именно.

— Точно слово сдержишь? — уточнил я, оттягивая время.

— Мне без того нельзя, — пояснил он. — Одного обманешь, жизнь, к примеру, посулив, и другой, прознав о том, не поверит. Потому я свое словцо хошь и берегу, но вспять от него не бегу.

— Только сразу предупреждаю: бывают у меня видения не часто, примерно раз в два-три дня, а иной раз и вовсе одно за седмицу или две. Словом, как бог укажет. Правда, с последнего изрядно времени прошло, так что, думаю, следующее вот-вот нагрянет. А уж потом, извини, подождать придется.

— Погодим сколь надобно, — кивнул Семен Никитич и, с опаской поглядывая на меня, двинулся к заветной веревочке.

— Меня вначале развяжи, — потребовал я.

— Али не веришь мне, лапушка?! — Он изумленно всплеснул ручонками.

— А ты мне, боярин? — в тон ему ответил я, после чего мы, лукаво поглядывая друг на друга, весело рассмеялись…

Я добился своего. Вначале он вытащил клин, удерживающий ворот, после чего самолично принялся развязывать узлы на моих руках и только потом дернул за веревочку.

А спустя час я уже сидел пусть и в камере, но на мягком матрасе, застеленном толстым одеялом, и наблюдал, как лекарь заботливо смазывает раны Васюка каким-то пахучим снадобьем.

Теперь предстояло обмозговать содержание моих будущих видений.

С первым из них, которое я увижу этой же ночью, все было ясно — мятеж царского войска под Кромами. Заодно, когда придут первые беглецы оттуда, «аптекарь» убедится, насколько достоверны мои картины.

А вот касаемо дальнейших следовало крепко призадуматься, чтобы и напугать, и заставить освободить. Пока время в запасе у меня имелось, хотя с каждым днем его становилось все меньше и меньше.

Но завтрашний день — это старый плут, который всегда сумеет провести.

«Царево ухо» был тот еще кадр, а что означала его коварная усмешка, я понял на следующее утро.

Чего уж там он велел подлить мне вечером в сбитень, не знаю, но продрых я без задних ног, а проснувшись, обнаружил на своей ноге железный обруч и идущую от него цепь, второй конец которой был прикреплен к здоровенному крюку, вбитому в стену.

— Цельную ночь трудились, — похвастался Семен Никитич, заняв безопасную позицию возле самой двери, которую на всякий случай держал открытой, и язвительно поинтересовался: — Тебя, лапушка, часом, не разбудили? Я хоть и наказывал им потише, да какое там — грохот, поди, на всю темницу стоял.

«То-то мне всю ночь Малая Бронная слобода снилась, и что я у Николы Хромого какой-то меч себе кую», — припомнил я, но злость свою выказывать не стал, лишь осведомился с простодушным выражением на лице:

— А зачем?

— Уж больно ты летать ловок, — пожаловался он. — Боюсь, возьмешь да и в одночасье упорхнешь отсель. — И тут же торопливо заверил меня: — Все по уговору, кой я ничем пред тобой не нарушил. Еда, питье, постель и лекарь для твоего ратника — раз обещался, то не отступаюсь. Потому и ты, лапушка, сделай милость, сполни свое.

А ведь и правда, ничем не нарушил, так что придется исполнять. Да и цепь, собственно, мне не помеха — сам же откроет. Но наказать старого черта надо, чтоб впредь подобных фокусов не вытворял.

Сейчас я расскажу тебе такое, что мало не покажется.

— Слушай, — сказал я угрюмо. — Было мне видение… Только поначалу дверь закрой да присядь поближе, уж больно оно страшное.

— А ты не того?.. — Семен Никитич опасливо скосил глаза на мои ноги.

Боишься, зараза?! То-то.

— Сам повелишь снять, — пророчески заметил я. — Чую. А слову своему я хозяин — если уж дал, то сдержу, поэтому даже пальцем к тебе не притронусь. А чтобы тебе совсем спокойно было, гляди. — И лег на свою лавку, да еще демонстративно заложил руки за голову.

После некоторых колебаний боярин все-таки послушался и хоть и продолжал опасливо коситься на меня, но дверь прикрыл, аккуратно присев напротив, на самый край лавки, где лежал Васюк.

— А теперь слушай, — сказал я мрачно и приступил к своему повествованию…

Выходил он от меня потрясенный услышанным. Нет, если кратко, то суть моего рассказа была той же самой, но вот краски при описании подробностей я применил совсем иные.

В моем изложении Петрак Басманов не просто предавал из-за того, что князя Телятевского поставили на два ранга выше его.

Вначале я «видел», как он сокрушается ночью, а потом в бессильной злобе взывает к дьяволу, который тут же появляется перед ним и покупает его душу за возможность отомстить подлым обманщикам Годуновым.

Причем договор с сатаной Басманов подписывал не только своей кровью, но и лично умертвив двенадцать ни в чем не повинных ратников — строго по числу апостолов — учеников Христа. И только после этого сатана подсказал ему путь к отмщению, который заключался в том, чтобы стать первым после царя, но уже нового.

Да и сам мятеж в моем описании приобрел зловещие очертания какого-то бесовского шабаша.

Казаки в Кромах на самом деле были прислужниками все того же дьявола и не только обнимали тех, кто поддался на льстивые уговоры Басманова, но и запечатлевали на щеках ратников сатанинские поцелуи.

Сам Корела с нечеловеческим хохотом чуть ли не летал в это время над Кромами, игриво помахивая своим хвостом.

Самозванец же в это время творил в Путивле очередное черное страшное колдовство, с помощью которого ему уже удалось убить Бориса Федоровича, и, склонившись над «Некрономиконом»…

— Над чем? — пискнул перепуганный «аптекарь».

— Над «Некрономиконом». Так именуют оную книгу отъявленные колдуны и чернокнижники, что в переводе на русский язык означает «Книга мертвых», — завывающим голосом произнес я. — Именно за нею я и ринулся в Путивль, дабы попытаться уничтожить ее, ибо без оной книги самозванец — никто, но еле-еле унес оттуда ноги.

— Да правду ли ты мне сказываешь?! — плачущим голосом взмолился Семен Никитич и как-то иначе посмотрел на меня. — И… от бога ли у тебя такой дар? — произнес он тихо, словно сам опасался своих слов.

Ого! Кажется, я немного перестарался. Не иначе как костерком повеяло.

Дрова сухие, сосновые, целая поленница, горят жарко, вокруг черный дым, а в самой середине стоит некая хорошо знакомая мне фигура, крепко привязанная к столбу…

Нет, мне эта картина не нравится, тем более что-то похожее уже представлялось мне в Путивле, так что повторяться не стоит.

— Что до бога, — прозаично заметил я самым обыкновенным, даже чуточку усталым тоном — надоело объяснять всем и каждому, — то сам подумай, разве дьявол стал бы предупреждать меня о своих кознях? Да ему чем неожиданнее, тем страшнее, а значит, и лучше. Зато господу в своем милосердии не все равно, что случится с православным народом, вот он и…

— Так-то оно так… — неуверенно протянул Семен Никитич.

— А теперь касаемо правды, — невозмутимо продолжил я. — Клясться и божиться не стану, потому как ты мне все равно не поверишь, хотя до сей поры все видения сбывались. Но тебе и ни к чему верить мне на слово. В скором времени те, кто уцелел, вернутся оттуда, вот от них ты и услышишь подтверждение моих слов. — И подчеркнул: — Всех слов.

— Да как же таперича?! — плачуще взмолился «аптекарь». — У меня ж с Голицыным все сговорено было. Он и сватов по приезде обещался заслать…

— Ты хочешь выдать дочь за сына боярина, кой продал душу диаволу вместе с Басмановым? — осведомился я, стараясь сохранять хладнокровие, хотя в душе все кипело.

Кто о чем, а вшивый о бане. Тут дом державный трещит, вот-вот и крыша рухнет да кое-кого придавит, а этот все о дочерях печется!

— Да что ты?! — взвыл Семен Никитич и вскочил со своего места.

Торопливо осеняя себя крестом и бормоча на ходу: «Свят-свят…», боярин бегом припустил из моей камеры, да так шустро — впору молодому.

«Ты еще попомнишь мою цепочку», — глядя ему вслед, мстительно пообещал я и принялся вдохновенно размышлять, о чем и как подать ему мое следующее «видение».

Ближе к вечеру контуры вчерне были мною намечены, а к следующему полудню все готово окончательно. Нечто вроде нового сериала ужастиков «Сатану звали Дмитрий».

Разумеется, спасти от него могу только я, и никто больше.

Отсутствие Семена Никитича меня не смутило, тем более было чем заняться.

Здоровье Васюка на удивление быстро пошло на поправку — повреждения оказались не столь серьезными, как я опасался, — и у парня открылся зверский аппетит, а руками он не владел. Выбитые на дыбе суставы плохо слушались, потому кормить его с ложки приходилось мне.

Помнится, к вечеру я, балда, еще и порадовался отсутствию «аптекаря».

Пользуясь свободным временем, мне удалось критически переосмыслить сюжет и творчески его переработать, введя новую линию с «Некрономиконом» — чего добру пропадать, раз я про него уже упомянул.

Надежда, что уж теперь-то Семен Никитич должен меня выпустить, к ночи переросла в уверенность.

«А отомщу я ему за все потом, это от него никуда не уйдет», — пообещал я себе.

Счет, который я собирался ему предъявить впоследствии, после того как выслушал Васюка, вырос еще больше. По самым грубым прикидкам — вдвое.

Оказывается, мой гонец исхитрился попасть к царю только благодаря тому, что был сыном одного из стрельцов. Можно сказать, пролез в государевы палаты по отцовскому блату, и, если б не это обстоятельство, он так и не смог бы увидеть Годунова.

Отсюда и эта фраза про Думную келью, которая явно принадлежала Борису Федоровичу.

Вот только произнес ее царь совсем в другом контексте, сказав, что ждет меня в ней с нетерпением, а потому просит возвернуться и не совать свою голову в пекло, и велев завтра же поутру отправляться ко мне.

А вечером за Васюком пришли люди Семена Никитича…

Пытки были потом — поначалу «аптекарь» говорил с моим гонцом ласково и вкрадчиво, уверяя, что государь передумал и решил повелеть своему верному князю иное.

Однако Васюк, заподозрив неладное, заупрямился, яд брать отказался, заявив: над ним, как над ратником полка Стражи Верных, только четыре воеводы. Приказ одного из них он выполнил, а повеление другого слышал, потому пускай тот вначале сам отменит его, а уж тогда…

Слово за слово, и пряник быстренько был сменен на кнут, после чего понеслось…

Я слушал и диву давался, каким идиотом может быть человек. Еще одного такого советника близ царя, как Семен Никитич, и никаких врагов Руси не надо — сами все развалят, причем в наикратчайшие сроки.

Следующий день я ожидал с нетерпением.

Однако жизнь хитра. Когда у меня на руках появились козыри, она внезапно решила сыграть со мной в шахматы — не было «аптекаря», и все тут.

Молчуны-палачи, исправно поставлявшие нам еду и питье, словоохотливостью не страдали, отвечая на все вопросы односложно: «Не велено, княже, с тобою говорю вести», да и лекаря, который явился сегодня переменить повязки у Васюка, раскрутить не вышло.

Напуганный до полусмерти Семеном Никитичем костоправ наотрез отказался говорить, боязливо косясь на мрачного здоровяка, стоящего в дверях и выразительно скрестившего на груди могучие ручищи.

А когда я попытался действовать понастойчивее, то этот же здоровяк заметил:

— И с им, княже, говорю тебе вести не велено.

«Не иначе как «аптекарь» решает вопрос с новым кандидатом в женихи для своей дочери, — сделал я мрачный вывод. — Ну и ладно. Он мужик шустрый, так что выберет быстро. Авось завтра появится».

Но, как ни удивительно, за этим днем точно так же прошел следующий, потом еще и еще, а Годунов так ни разу и не появился, и какие меры можно предпринять, я не представлял, понятия не имея, что означает его долгое отсутствие.

Все мои попытки заявить приносящим еду, что у меня есть сведения, которые жаждет услышать боярин, и потому я очень хочу с ним увидеться, наталкивались на глухую стену.

Просвет наступил, когда лекарь объявил, что он пришел в «остатний раз». Именно в тот день палач, который, скорее всего, устал выслушивать из моих уст одно и то же требование, нехотя ответил:

— Болен боярин. А ты знай себе жди. А егда выздоровеет, не ведаю.

Буквально через пять минут его слова подтвердил и лекарь. Оглянувшись на ненадолго отвлекшегося здоровяка — кто-то из приятелей позвал его в оридор, — он сочувственно шепнул мне:

— И впрямь болен, ага. Слух есть, даже и с постели не встает. Сказывали, вовсе в беспамятство впал.

— И давно он захворал?

— А вот яко первые беглецы из-под Кром в Москву заявились, в тот же вечер и слег, ага.

— А ты к нему никак не попадешь? — спросил я.

— Ни-ни. — Он отчаянно замотал головой. — Его царевы лекари пользуют, ага. Нам… — И осекся при появлении здоровяка.

Вот это номер! Вот это я влип так влип!

Я метался по камере, злющий как собака, благо что длина цепи позволяла беспрепятственно рассекать из угла в угол.

Но больше всего злило, что я сам создал эту тупиковую ситуацию.

Собственными руками!

Тоже мне мститель выискался! Цепь ему, видите ли, не понравилась!

Наплел, блин, адских ужасов, Стивен Кинг недоделанный!

И нечего оправдываться, что был уверен в крепкой психике «аптекаря». Это ж Русь, а не Российская Федерация, и шестнадцатый, ну пусть начало семнадцатого века, что в сущности один хрен, а никак не двадцать первый, в котором в чертей верят только попы, да и то через одного.

Мало тебе было Дмитрия, который косился на твои руки?! Еще захотелось?!

Васюк, изрядно посвежевший, если не считать слабости в руках, испуганно смотрел на мое тигриное расхаживание, но помалкивал, боясь вымолвить хоть слово.

Он вообще после моих акробатических этюдов в пыточной — оказывается, парень очнулся и видел большую часть происходящего, вновь потеряв сознание лишь под самый конец, — стал смотреть на меня совершенно иначе.

Периодически в его глазах сквозило то слепое обожание, словно перед посланцем бога, с которым не больно-то поговоришь, то откровенный страх, особенно после того, как я рассказал «аптекарю» о своем последнем видении.

И, по-моему, в последнее время эти два чувства, по всей видимости, слились во что-то невообразимо целое, но донельзя запутанное.

Кем при этом он считал меня — бог весть.

— Из-за меня все, из-за меня! — периодически еле слышно бубнил он себе под нос.

Услышав это впервые, я подробно объяснил, что он тут вообще ни при чем, но он успокаивался только на время. Дважды подряд выложив подробный расклад его невиновности, на третий я сказал кратко:

— Уговоры не доходят? Тогда слушай приказ второго воеводы, ратник. Вину свою несуществующую из головы выкинуть и более о ней не помышлять.

— А ты, княже, рази после содеянного меня из ратников не того? — удивился Васюк.

— После содеянного — турнул бы, только не было ничего содеяно, потому и не того! — отрезал я.

— То славно, — заулыбался он, но тут же пригорюнился. — Какой из меня ныне ратник с такими дланями?

— Ложку ко рту подносишь?

— Так то ложку, а ратник должон саблю, — возразил он.

— Не все сразу, будет тебе и сабля, — успокоил я его. — И вообще, что за разговорчики?! Руки не работают, так бей ногами, бодай врага головой, рви глотку зубами. И запомни: это у стрельцов или немчуры всякой болезнь допустима, а ратника полка Стражи Верных от присяги освобождает только смерть.

— А… воеводу? — полюбопытствовал он.

— Для воеводы… — Я усмехнулся и отчеканил: — Даже смерть не оправдание. Можно и с небес на землю к царю на выручку спуститься, было бы желание. — И зло пнул стену сапогом — кажется, с небес смыться легче, чем отсюда.

Дантес у Дюма хотя бы имел годы, чтобы заниматься рытьем подземного хода, а у меня не было ни инструмента — даже ложки и те деревянные, ни хитроумного аббата Фариа, ни времени.

Какие уж там годы — тут каждый прошедший день как серпом по… шее.

Попытаться выдернуть из стены крюк? Но мало того, что его на совесть всадили в стену, так еще приносивший еду палач всякий раз проверял крюк на крепость.

Но разговор с Васюком пришелся кстати. После него началось дальнейшее, что помогало хоть как-то скоротать время и… подготовить план освобождения. Замысел заключался в том, что на ратника палачи не обращали внимания, поглядывая с опаской только на меня.

Оно и понятно — подручные Семена Никитича из опытных, потому прекрасно знали, что паренек сможет как следует владеть руками спустя полтора-два месяца, не раньше.

Да и вид у него был непредставительный. Я тоже не гора мускулатуры, но хоть рост плюс показанное на практике, а у него…

Словом, если мне удастся отвлечь того, кто в очередной раз принесет еду, а у Васюка получится его вырубить, и если у палача на поясе среди обилия ключей отыщется тот, что от моей цепи…

Короче, при условии многих положительных «если» кое-какие шансы на успех у нас имелись, и я стал учить ратника драться ногами без помощи рук.

К сожалению, он оказался не очень смышленым, потому дело двигалось не так быстро, как мне бы того хотелось. Однако пришел день, когда я сказал себе, что пора.

К тому времени я уже потерял счет суткам, но, по моим прикидкам, было то ли двадцать девятое, то ли тридцатое мая — дальше откладывать нельзя.

Атаковать тюремщика я решил перед обедом, когда он принесет много еды и обе руки его будут заняты.

Но случилось иначе, и совершенно без нашего участия.

Глава 23

Из огня да в полымя

Вначале был непривычный гул множества голосов, к тому же с непривычными для этого места радостными интонациями.

Что происходило за дверями нашей камеры, мы не видели, но вот дверь отворилась и к нам вместо ожидаемого тюремщика ввалилась куча народу.

Судя по живописным лохмотьям ворвавшихся, минимум половина имели отношение к «сурьезному народцу», и у меня на мгновение мелькнула невероятная мысль, что Игнашка каким-то чудом проведал, где находится его старый знакомый, и подбил своих корешков на штурм русской Бастилии.

Однако, приглядевшись, я понял, что ошибся. Половина остальных явно принадлежали к вольным казакам — их платье, но особенно манеры и жесты трудно спутать с чьими-нибудь еще.

Особенно мне после пребывания в Путивле.

— А это кто ж такие? — разочарованно протянул один из оборванцев и, не дождавшись ответа, с силой ткнул в бок приведенного откуда-то палача.

— Гонцы от вора… ой, то исть от царя-батюшки Дмитрия Иваныча, — торопливо поправился тот.

— Гонцы?! — раздался в коридоре чей-то голос, и в дверях появился еще один казак, чье лицо мне напоминало…

Да нет, не может быть. Он же сейчас с Дмитрием.

Щурясь от непривычно яркого, режущего глаза факельного света, я вглядывался в знакомую фигуру, с изумлением понимая, что не ошибся.

— Корела?!

— Ох ты ж, мать честна! — вытаращил он глаза. — Вот нежданно-негаданно. А я тебя как раз и искал повсюду, княже. Сам государь мне такой наказ дал, мол, на тебя вся надежа. А енто кто?

— Тоже мой человек. Он еще раньше сюда угодил, — торопливо пояснил я и вдруг похолодел. — А ты сам-то как в Москве оказался?

— Да не боись, — неверно понял он причину моего испуга. — Нету такой темницы, чтоб Корелу в ней удержати! — И, гордо подбоченясь, пояснил: — То мы ныне вместях с народцем из Царева села Плещеева с Пушкиным в Москву провожали. Они покамест с Лобного места грамотку царя-батюшки чтут, а я вот тута по узилищам тебя разыскиваю.

Ключа от моей цепи у тюремщика не нашлось, так что вся наша затея потерпела бы поражение на первоначальном этапе, но к Семену Никитичу не побежали, обошлись собственными силами.

Невесть откуда возник кузнец, который живо разрубил кольцо на моей ноге, после чего меня, как я ни сопротивлялся, потащили… на Лобное место.

Демонстрация всему московскому люду двух истерзанных гонцов, прибывших в столицу от истинного царевича, наглядно доказывающая зверства, чинимые Годуновыми, возымела необычайный успех, и толпа дружно ринулась в Кремль штурмовать царевы палаты.

Я порывался за ними, но куда там — из цепких объятий Гуляя и других знакомцев по Путивлю попробуй вырвись.

Кто-то совал мне в руки флягу с водкой, кто-то ободряюще хлопал по плечу, кто-то на все лады костерил клятую дочку поганца Малюты[127], а кто-то добрался в своих проклятиях и до поганых ублюдков царя, с которыми они — дай время — тоже посчитаются.

У меня отлегло от сердца. Раз еще не добрались, значит, Годуновы живы, а коли так, все поправимо. И я заторопился поскорее исчезнуть.

Но от Корелы так просто не сбежишь.

— Мне бы в баньку, — сопротивлялся я, рассчитывая улизнуть под благовидным предлогом, но бравый атаман и герой обороны Кром на все уговоры отпустить меня отрицательно мотал головой и кричал в самое ухо — иначе в этом гомоне ничего нельзя было услышать.

— Все опосля! А что до баньки — непременно напаримся! — успокоил он меня. — И впрямь от тебя ныне духом разит острожным. Токмо негоже так быстро своих спасителей оставлять, давай-ка допрежь попируем!

— У меня здесь терем недалече, в Белом городе, на Никитской, — быстро предложил я, однако и новая попытка добраться до своего подворья сорвалась.

— Да к чему столь далеко катить? Эвон сколь ныне боярских хором в запустенье, любое выбирай, — отмахнулся Корела. — Заодно и одежку поменяешь, да и сабельку тебе там подыщем.

«Ну и ладно», — решил я.

Все равно отстаивать город теперь уже поздно, а до даты убийства Годуновых еще десять дней, и один из них уже мало что значит. Нынче вечером или, на худой конец, завтра поутру распрощаемся, и я покачу к себе.

Пока же есть время привести мысли в порядок.

Вечером улизнуть у меня не вышло — судя по назойливости, мой постоянный почетный эскорт изрядно напоминал скрытое конвоирование. Количество сопровождающих постоянно исчислялось если не десятком, то пятком, не меньше.

Даже отлучиться по нужде я в одиночку не мог — всегда находилось два-три человека, которым тоже приспичило.

А на следующий день поутру я обнаружил, что, оказывается, пришло время в путь-дорогу, и даже мой конь уже оседлан — осталось только взобраться в седло.

Я было дернулся, что есть кое-какие дела в Москве, да и на подворье надо побывать, но Корела был неумолим.

— Неможно, княже. Вчера о том надо было думать, — разводил руками он, — а ныне времени нет. Дмитрий Иваныч велел, как токмо князь сыщется, немедля его, то есть тебя, привезти со всем бережением к нему в стан. Оченно он по тебе скучает.

И снова я угодил из огня да в полымя, поскольку открыто сопротивляться такому повелению было нельзя, а смыться незаметно…

— Да, чуть не запамятовал, — остановил меня Корела, когда мы уже уселись на коней. — Мне государь повелел тебя о некой грамотке спросить. Цела ли она и оглашал ли ты ее?

— Цела или нет, не ведаю, потому как оставил ее, и все, — почти честно ответил я, но не уточнил где, поскольку оба послания Дмитрия к Федору лежали в шкатулке, которую я действительно оставил, но в полку. — А вот зачитать не успел.

— Ну и ладно, — весело улыбнулся Корела, и в его глазах я прочел явное облегчение.

Мы отмахали уж не знаю сколько верст, а я все никак не мог выбрать мало-мальски удобного случая для побега. Все продолжалось в точности, как и в Москве. По нужде — толпой, спать — я в самой середине, якобы чтоб не замерз, в пути — тоже в центре.

К тому же, вопреки моим расчетам, дорога слишком быстро закончилась. Одна ночевка в пути, и все — на другой день после полудня мы прибыли в Серпухов, из которого, оказывается, никуда больше ехать не надо, поскольку Дмитрий был уже тут.

В сам город мы не поехали, а, переправившись через реку Нару, направились дальше, к лугам, где царевич раскинул свой здоровенный шатер.

Но встретил меня без пяти минут царь всея Руси Дмитрий Иоаннович радушно, с распростертыми объятиями — даже удивительно.

Признаться, я ожидал худшего, судя по назойливому контролю за мной со стороны казачьего эскорта.

Страницы: «« ... 2021222324252627 »»

Читать бесплатно другие книги:

Имбирный корень – это чудодейственное средство от многих болезней. Он отличается пряным жгучим вкусо...
Казалось бы, что нового можно сказать о Второй Мировой, про которую написаны целые библиотеки? Однак...
Фаина Раневская – сплошное противоречие. Беспардонное хамство и нежная беспомощность души, умение об...
В сборнике собраны афоризмы, цитаты, высказывания известных мужчин. Это политики, воины, писатели, п...
История Ноева ковчега, в котором люди и животные спаслись от Всемирного потопа, знакома представител...
Практикующий фитнес-тренер Ольга Дан представляет самые эффективные комплексы дыхательных методик, л...