Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке Ершов Дмитрий

Хозяева Кореи

Борьба с неуловимыми шайками «краснобородых», наводнявшими Маньчжурию и Уссурийский край, долгие годы шла с переменным успехом. Нечасты были случаи, когда власти обеих стран могли похвастаться безоговорочным успехом на «хунхузском фронте». Приходя в себя после очередной вылазки «братьев», жители русского Приморья и их китайские соседи могли, по крайней мере, утешаться тем, что, несмотря на все поражения, их начальство не прекращает попыток обуздать разбойников. Гораздо хуже обстояли дела на севере Корейского полуострова, где хунхузы были полными хозяевами жизни и смерти мирных жителей.

Корея, с конца XIV в. находившаяся под властью королей из династии Ли, во второй половине XIX столетия продолжала придерживаться правила жесткой самоизоляции, всячески ограничивая любые контакты со всеми иностранными державами, кроме Поднебесной. Китайские императоры считались сюзеренами корейских монархов. В 1860 г. Корея стала соседкой России, причем граница двух стран была проведена без участия корейских представителей: их роль взяли на себя китайцы. Уже спустя три года в Уссурийском крае появились корейцы, переправлявшиеся через пограничную реку Туманган, чтобы поселиться во владениях русского царя. Переселенцы рассказывали о невыносимой жизни на родине, о налогах, выбивавшихся властями, несмотря на неурожаи и отсутствие заработков. С ужасом рассказывали корейцы о хунхузах, спокойно приходивших в их страну из Маньчжурии и бесчинствовавших в крестьянских селениях. На севере полуострова «краснобородые» чувствовали себя как дома. Королевский двор, худо-бедно поддерживавший порядок на юге страны, совершенно не интересовался судьбой своих подданных, живших вдоль китайско-корейской границы. Последствия такого пренебрежения для всего севера страны были ужасающими. Корреспондент газеты «Владивосток» в конце 1896 г. писал: «Нам передают из Кореи, что китайские хунхузы положительно поселились среди корейцев в округах, прилегающих к русско-китайской границе, и хозяйничают там как у себя дома, занимаясь грабежом и разбоем. Не довольствуясь этим, хунхузы целыми бандами переходят из фанзы в фанзу, пожирая все у них, как голодные волки, пируя на хозяйский счет, насилуют и женщин и девушек, даже уводят их с собой, и корейцы бессильны противиться этому».

Любимым прибежищем хунхузов в Корее были непроходимые леса, покрывавшие базальтовое плоскогорье Чанбайшань, увенчанное снежной короной священной горы Пэктусан (Байтоушань). Горная страна, где берут свое начало крупнейшие реки Кореи и Маньчжурии — Сунгари, Амноккан (Ялуцзян) и Туманган (Тумэньцзян или просто Тумэнь), — долгое время оставалась белым пятном, где не ступала нога европейца. К концу XIX в. в этих местах удалось побывать нескольким путешественникам — миссионеру-иезуиту Дю Гальду, а также англичанам Джеймсу, Фульфорду и Янгхазбенду. В последние годы столетия, после того как границы Кореи приоткрылись для иностранцев, полковник русского Генерального штаба П.П. Стрельбицкий задался целью найти прямой путь из китайского города Хуньчунь в Мукден через горы Чанбайшаня. Стрельбицкому удалось пройти вдоль реки Туманган до самого Пэктусана. Полковник даже совершил восхождение на вершину горы [15], оказавшейся потухшим вулканом, однако с этого момента его отряд стали преследовать неудачи. Местные жители убедили Стрельбицкого, что прямой дороги с Пэктусана в долину реки Амноккан нет, и русский путешественник повернул обратно.

На пути к священной горе отряд Стрельбицкого едва не подвергся нападению большой шайки хунхузов. К счастью, шпионы «краснобородых», следившие за передвижением русских, донесли атаману о хорошем вооружении отряда. Разбойники предпочли не связываться с путешественниками и скрылись в тайге, оставив на пути отряда Стрельбицкого следы бивака: шалаши, костры и деревянные таганы, на которых «краснобородые» устраивали свои походные котлы.

Рассказы полковника о природных богатствах полуострова заинтересовали русское правительство, и осенью 1898 г. в Корею отправилась большая экспедиция А.И. Зве-гинцева, участники которой должны были наметить каналы распространения в стране русского влияния. Один из отрядов экспедиции, изучавший пути сообщения вдоль маньчжуро-корейской границы, возглавил Н.Г. Гарин. Талантливый писатель, известный в истории отечественной литературы под псевдонимом Михайловский, Н.Г. Гарин по своей основной специальности был инженером-путейцем. Много и плодотворно трудился Н.Г. Гарин при подготовке строительства Транссибирской магистрали. Способный инженер наметил точку пересечения «Великого Сибирского пути» с рекой Обью, положив начало истории города Новосибирска. Кроме того, именно Гарин разработал проект строительства магистрали в обход Томска, что позволило сэкономить огромные средства государственной казны. Для изучения путей сообщения Кореи кандидатура инженера Гарина подходила идеально.

14 сентября 1898 г. партия Н.Г. Гарина покинула пределы Российской империи, переправившись через Туманган у пограничного знака «литер Г». Потратив несколько дней на изучение судоходных условий устья реки, путешественники выступили в западном направлении и, миновав города Кёнгхынг, Хойрёнг и Мусан, 24 сентября углубились в горы близ китайской границы. В каждом селении жители жаловались начальнику партии на хунхузов. Корейские деревни жили в постоянном страхе перед набегами маньчжурских разбойников. К тому же нехватка плодородной земли заставляла корейцев арендовать поля на китайской территории, где «краснобородые» часто похищали земледельцев, требуя уплаты выкупа. Опасность нападения бандитов заставляла маленький русский отряд держаться вместе. Путешественники были неплохо вооружены: помимо нескольких винтовок армейского образца, в их распоряжении были охотничьи ружья и револьверы. Сам Гарин еще в Петербурге обзавелся многозарядным карабином системы Маузера. 26 сентября отряд достиг Тянпэ — последней деревни на пути к Пэктусану. Местные жители рассказали Гарину, что в окрестностях горы действует шайка численностью до 40 разбойников. Несмотря на то что «промысловый сезон» хунхузов подходил к концу, «краснобородые» и не думали покидать горы. За несколько месяцев до появления русских хунхузы похитили двоих местных жителей и теперь ожидали уплаты выкупа в 500 лян серебра. Гарин и его спутники не подозревали, что их экспедиция уже давно попала в поле зрения «краснобородых», почуявших новую добычу. В ожидании удобного момента разбойники установили за отрядом слежку.

29 сентября в лесу у подножия горы отряд встретил двоих китайцев, назвавшихся охотниками. Облик выдавал в них бродяг: «грязный костюм, нечистоплотная коса, закоптелый таежный вид». Китайцы охотно беседовали с начальником отряда и указали Гарину дорогу, которая, по их словам, должна была вывести отряд прямо в долину Амноккана. Новые знакомые настойчиво пытались выяснить планы русских. Особенно интересовало китайцев направление дальнейшего движения отряда. По совету корейцев, сразу же заподозривших в «охотниках» хунхузов, Гарин сказал, что после восхождения на Пэктусан собирается вернуться в Тянпэ. На самом деле, завершив изучение окрестностей вулкана, русский отряд выступил на запад, направляясь к селению Шандарен в 60 верстах от Пэктусана. Каково же было удивление Гарина, когда 4 октября его отряд вновь столкнулся на тропе со знакомыми «охотниками». Было ясно, что новая встреча с ними отнюдь не случайна. Следовало быть начеку: переводчику Гарина уже удалось выяснить, что «краснобородые» выслеживают отряд от самого Мусана. Китайцы заявили русским, что идут в одном направлении с отрядом, и вызвались быть проводниками. «Охотники» настойчиво рекламировали свои услуги, обещая удобную дорогу и ночлег в китайских фанзах. Вскоре на пути экспедиции попалось первое жилье — одинокий хутор, хозяин которого, по словам корейцев, был бывшим «капитаном хунхузов» и скупщиком разбойничьей добычи. Рассказы корейцев и подозрительное поведение самозваных проводников заставили Гарина изменить маршрут движения отряда. Эта новость словно громом поразила китайцев, один из которых под благовидным предлогом тут же исчез. Окончательно убедившись, что перед ним шпионы, Гарин велел второму китайцу оставаться при отряде и вечером 4 октября благополучно прибыл в Шандарен, лежавший на китайской территории. Утомленные путешественники решили, что опасность встречи с разбойниками миновала, однако, как оказалось, их радость была преждевременной.

Глубокой ночью тишину спящей деревни разорвали выстрелы. Вся шайка хунхузов, раздосадованная провалом затеи с «охотниками», окружила деревню и вела огонь по фанзе, в которой остановились русские путешественники. В своих путевых заметках Гарин эмоционально описал свои впечатления от внезапного пробуждения: «Хунхузы?! Где ружье?! Где хунхузы?! В фанзе уже перерезали всех, и только я почему-то еще жив. Стреляют в бумажные двери, стоя перед нами? Ночь, хоть глаз выколи. Зажечь свечку? Откроешь им все… Откроют и так… Так вот как это все кончается… Что же, как-нибудь да должно же когда-нибудь кончиться… Поздно, поздно… Теперь одно мужество смерти…»

Бой разгорался. На фоне ружейной трескотни выделялись гулкие выстрелы ручных пушек, стрелявших разрывными бомбами. Вскоре несколько таких снарядов подожгли кровлю фанзы. Гарин и его спутники уже собрались было по-пластунски выбираться из дома, как вдруг пальба на улице стихла. Стало ясно: укрывшиеся в лесу хунхузы ожидают появления русских, надеясь легко перестрелять всех при свете пожара. К счастью, в лучах занимавшейся зари начальнику партии удалось разглядеть вблизи от дома небольшой овраг, спасший исследователям жизнь. Укрывшись в этой ложбинке, путешественники открыли ответный огонь. Под пулями разбойников спутникам инженера удалось увести в укрытие лошадей и спасти из горящей фанзы отрядное имущество. Обескураженные стойкостью путешественников, явно не собиравшихся сдаваться, «краснобородые» отступили.

Сопровождавшие Гарина солдаты насчитали за время боя около трехсот хунхузских залпов. В результате нападения был тяжело ранен хозяин фанзы, еще один кореец — переводчик Сапаги — пропал без вести. Отряд потерял четырех лошадей, а фанза, в которой ночевали русские, сгорела дотла. Опасаясь, что хунхузы могут повторить нападение, путешественники быстро отправились в путь и спустя два дня вышли к реке Амноккан. На каждом ночлеге солдаты выбирали фанзу «с удобной позицией» — на случай нового нападения. Несмотря на постоянную опасность встречи с разбойниками, отряд продолжал исследовательскую работу. Пройденный путь наносился на карту, Гарин постоянно делал измерения высот и вел барометрический журнал. Кроме того, начальник партии не забывал вести дневник, записывал корейские сказки и даже ухитрялся находить время для уроков английского языка. О том, насколько ответственно и хладнокровно относился Гарин к принятым обязанностям, говорит письмо, отправленное им 8 октября 1898 г. из города Таянсхан на имя начальника экспедиции Звегинцева. В этом послании нет и намека на тревожные нотки. В спокойном будничном стиле Гарин пишет: «Железные дороги можно строить, и направления их намечены у меня. Из Маоэршаня на Гирин строить дорогу нельзя, а обходя Пектусан и оставляя его к западу, соединение с Гирином возможное и легкое…»

В городе Маоэршань (Линьцзян) началось путешествие русского отряда по реке Амноккан. Расположившись на борту ветхой китайской шаланды, которую солдаты тут же окрестили «бабушкой», экспедиция отправилась в долгое плавание вниз по течению. По рассказам местных жителей, здесь также орудовали хунхузские шайки. «Краснобородые» добывали в окрестных горах золото. На берегу Амноккана шайки выставляли дозорных, которые, завидев «интересную добычу», выстрелами созывали «братьев». 12 октября произошел курьезный случай, едва не обернувшийся бедой: путешественники, еще недавно спасавшиеся от «краснобородых», сами были приняты китайским караулом за хунхузов. Солдаты в панике обстреляли лодку и даже вытащили на берег ручные пушки. Во многих прибрежных селених — и китайских, и корейских — жители создавали для защиты от хунхузов отряды «милиции». Гарина удивило, что и «милиционеры», и солдаты внешне ничем не отличались от хунхузов…

17 октября опасное путешествие инженера Гарина и его спутников по Корее завершилось в пограничном городе Ыйчжу. Два дня спустя отряд уже был в пределах китайской Маньчжурии. Последние 400 верст пути до Порт-Артура также дались путешественникам нелегко. Ненависть китайцев к иностранцам, два года спустя вылившаяся в кровавое Боксерское восстание, уже давала знать о себе. На третий день путешествия случайная встреча с буддийскими священниками, принявшими русских за миссионеров, едва не окончилась стычкой с местными жителями. Науськиваемые бонзами, китайцы так распалились, что путешественники вынуждены были спасаться бегством… На всем протяжении пути внимание Гарина привлекали клетки, подвешенные на высоких шестах вдоль дороги:

«— А это что за ящики из прутьев, с написанными дощечками, там, вверху, на этих шестах?

— Это головы хунхузов; на дощечках написано, за что им отрубили головы.

О ужас, полусгнившая голова равнодушно смотрит своими потухшими глазами.

— Если бы их не убивали — жить нельзя было бы, надо убивать.

— Но хунхуз и есть следствие жестоких законов.

— Да, конечно, — равнодушно соглашается мой кучер-китаец. — А тела их, — говорит он, — зарывают в одной яме, спиной вверх, с поджатыми под себя ногами и руками так, чтобы обрубленной шеей один труп приходился к задней части другого.

— Зачем это?

— Чтобы все смеялись.

Я возмущен до глубины души.

— Такой закон…»

Вечером 25 октября 1898 г. путешествие Н.Г. Гарина по Корее и Маньчжурии завершилось в Бицзыво (Синь-цзинь) — первом городе занятой русскими войсками Квантунской области. Инженер с гордостью мог заявить начальнику казачьего гарнизона: «Мы — первые сухим путем прибывшие к вам из Владивостока…»

Говоря о бедствиях, причиняемых хунхузами мирным корейцам, нельзя не сказать, что даже переселение на территорию России, увы, не спасало от опасного «внимания» разбойников. Несмотря на строжайший запрет сеульского королевского двора, в январе 1864 г. в Уссурийском крае возникла первая корейская деревенька Тизинхэ. Уже в 1867 г. в крае проживало около 1800 «каулей» — таким прозвищем наградили корейцев русские поселенцы. Число иммигрантов из Страны утренней свежести стремительно росло. В отличие от «манз», предпочитавших торговлю и промыслы и не признававших русскую власть, лояльные и трудолюбивые корейцы занимались в основном земледелием и охотно принимали русское подданство. Русское начальство быстро подметило эту особенность и, за исключением единственной попытки ограничить корейскую иммиграцию в 1880-х гг., всегда охотно принимало корейцев на своей территории. В Уссурийском крае корейцы селились в городах, а также в деревнях, лежащих к западу от Амурского залива. Именно эти деревни, расположенные вблизи от маньчжурской границы, особенно страдали от набегов хунхузских шаек. Разбойники часто похищали зажиточных корейцев ради выкупа, сумма которого могла достигать 2 тысяч рублей. Многие «мирные» китайцы, жившие в корейских деревнях, были связаны с хунхузами и представляли их интересы. Терроризируя корейцев угрозой бандитской расправы, китайцы добивались выполнения различных требований. В 1895 г. газета «Владивосток» писала о корейском селе Синельникове в Суйфунском участке: «.. Мы с большим удивлением замечаем, что тут господствует китайский дракон, который найдется и в маленьких кумирнях православных корейцев, и на больших постоялых дворах, содержимых здесь китайцами. Китайцы… пользуются влиянием на корейцев тем, во-первых, что если здешние китайцы не все хунхузы, то они во всякое время могут напустить хунхузов, припугнуть хунхузами не поддающихся их влиянию корейцев…»

Засилье китайцев в корейских селениях и постоянная угроза хунхузских набегов беспокоили русские власти. В 1886 г. император Александр III даже вынужден был подписать положение, запрещающее новым выходцам из Кореи селиться вдоль русско-китайской границы. Уже осевших в приграничной полосе «каулей» предполагалось переселить во внутренние районы края.

Наемники двуглавого орла

В истории известны случаи, когда зло становится союзником сил, стоящих у власти. История России в этом плане — не исключение. Рюриковичи принимали на службу хищных татар и ногайцев, первые Романовы не чурались услуг разного рода авантюристов из «немцев». Бывало, что и хунхузы оказывались в роли наемников российской короны.

В своих границах русские власти всегда рассматривали шайки «краснобородых» как врага, с которым нужно бороться. Иное дело — сопредельные Маньчжурия и Корея, природные богатства которых в конце XIX в. привлекали жадное внимание петербургских колонизаторов. Проникновение в северо-восточные провинции Поднебесной, как мы уже знаем, началось в 1896 г. с подписанием Петербургского договора, давшего старт истории КВЖД. Защиту интересов империи в зоне железной дороги русскому правительству удалось обеспечить руками своих же подданных — кадровых военных, «политеса» ради переодетых в форму неправительственной Охранной стражи. Иным образом обстояли дела в Корее, где в последние годы XIX столетия также появились «русские интересы».

Уже в 1896 г., после возвращения из Кореи полковника И.И. Стрельбицкого, природные богатства Корейского полуострова заинтересовали петербургский двор. Главной приманкой было золото, которого, как казалось всем, в Корее — хоть лопатой греби. Автором мифа о «золотой Корее» невольно стал немецкий географ Ф. Рихтгофен, утверждавший, что о богатых золотых россыпях этой страны арабам было известно еще в IX в. Помимо желтого металла немалые прибыли обещала разработка лесных богатств Кореи. Именно лесом намеревался заняться на севере полуострова владивостокский купец Ю.И. Бриннер, 28 августа 1896 г. купивший у корейского правительства права концессии на обширной территории вдоль рек Туманган и Амноккан.

В деловом мире Владивостока Юлий Иванович пользовался заслуженным авторитетом. Выходец из Швейцарии, в 1890 г. ставший подданным Российской империи, Бриннер, словно мифический царь Мидас, имел свойство превращать в золото все, к чему прикасался. Угольные копи и рыбные ловли, рудники и собственная судоходная компания к 1896 г. сделали Бриннера купцом 1-й гильдии и почетным гражданином Владивостока. Свои немалые прибыли Бриннер, как истинный предприниматель, обращал в инвестиции, расширяющие пределы его деловой империи. Никто из знакомых «русского швейцарца» не предполагал, что его затея с корейским лесом провалится. Все, однако, так и случилось: кусок корейской тайги протяженностью без малого тысячу верст оказался слишком велик… Спустя два года после покупки концессии Бриннер задумал продать еще недавно столь желанное приобретение. Свои планы Бриннер отнюдь не спешил предавать огласке, однако о намерениях купца тут же стало известно русскому посланнику при корейском королевском дворе.

Этот пост в 1898 г. занимал ветеран российского МИДа и наш хороший знакомый Н.Г. Матюнин, долгое время исполнявший обязанности пограничного комиссара в Уссурийском крае и пользовавшийся заслуженной славой знатока Дальнего Востока.

Через Матюнина о продаже бриннеровской концессии узнал кое-кто в России, где среди посвященных в коммерческую тайну оказался некто Александр Михайлович Безобразов. Бывший гвардейский офицер, Александр Михайлович был человеком с сомнительным прошлым, невзрачным настоящим и весьма неопределенным будущим. Вынужденный фактически бежать из блестящего Петербурга в провинциальный Иркутск, Безобразов тяготился скромностью своего существования и очень хотел разбогатеть. Узнав новости из Кореи, Безобразов понял, что ему необходимо делать. Оставалось найти ответ на вопрос: как добиться исполнения своей мечты, не имея средств? Здесь Александр Михайлович также не полез в карман за соломоновым решением и, устремившись в Петербург, быстро разыскал влиятельного родственника. Им оказался командир Гвардейского флотского экипажа капитан 1-го ранга А.М. Абаза. Последний не только принадлежал к флотской элите, но и приходился племянником покойному министру финансов империи, коим был Александр Агеевич Абаза. Личные и семейные связи капитана 1-го ранга позволили выйти на обитателей петербургского Олимпа — великого князя Александра Михайловича и министра двора графа И.И. Воронцова. Участие последнего в деле было особенно важным: Воронцов распоряжался всеми немалыми средствами императорской семьи. Надо отдать должное Безобразову: в самый короткий срок бывшему гвардейцу удалось так увлечь высоких сановников перспективой обогащения, что уже 11 мая 1898 г. чиновник министерства двора НИ. Непорожнев выкупил у Ю.И. Бриннера его «корейские права». Владивостокский купец смог с честью и без убытка выйти из неудачного предприятия, зато Россия, как выяснилось впоследствии, нажила большую беду…

В состав быстро сплотившейся в столице «безобразовской клики», помимо ее вдохновителя, входило целое созвездие имен и титулов: великий князь Александр Михайлович, граф И. И. Воронцов, вдовствующая императрица Мария Федоровна, будущий дальневосточный наместник адмирал Е.И. Алексеев. Сведущие люди намекали на участие в проекте самого «хозяина земли русской»… Были среди концессионеров и люди попроще, например только что покинувший дипломатическую службу Н.Г.

Матюнин и бывший сослуживец Безобразова полковник В.М. Вонлярлярский.

Роль официального обладателя прав концессии первоначально досталась Н.И. Непорожневу, который весной 1898 г. уже возглавил экспедицию, буквально осадившую сеульский двор с требованиями расширения полномочий концессии. В дополнение к лесу «безобразовская клика» требовала разрешения на строительство железной дороги Цинампо — Гензан — Ыйчжу — русская граница. Это было только началом: Непорожнев желал ни много ни мало права на эксплуатацию всех рудников и угодий, принадлежавших королю Кореи. Здесь русского «гостя» ожидало досадное разочарование: напуганный широтой притязаний, король обещал Непорожневу всего лишь «право первенства» при рассмотрении заявок на разработку природных богатств полуострова. Впрочем, это уже не могло остановить концессионеров. Осенью 1898 г. в Корею отправилась экспедиция под руководством А.И. Звегинцева, за три с лишним месяца исходившая всю Северную Корею. Права концессии из рук Непорожнева перешли к Матюнину, а в мае 1900 г. их обладателем стало Восточно-Азиатское торгово-промышленное товарищество с капиталом в 2 миллиона рублей. Его учредителями были граф Воронцов, князь Юсупов, граф Гендриков, А.М. Абаза и другие. Во втором пункте устава предприятия говорилось: «Вне пределов империи товарищества имеет в виду сосредоточить первоначальное внимание на лесах Северной Кореи, в бассейне Ялу и Тумыни». Примечательно, что третий пункт документа предписывал правительственным органам оказывать товариществу «наибольшее благоприятствование». Учитывая состав пайщиков, иного и быть не могло…

Восточно-Азиатское товарищество должно было вырасти в гигантский концерн, помимо лесных разработок держащий в своих руках недра, рыбные и звериные промыслы, торговлю и транспорт. Готовая к наступлению на Корею «безобразовская клика» летом 1900 г. должна была умерить свои аппетиты в связи с восстанием в Маньчжурии, однако уже в начале 1902 г. на реке Ялу закипела работа. Вскоре фронт работ почтил своим посещением сам А.М. Безобразов, ставший статс-секретарем двора его императорского величества. В числе многих вопросов, которым уделял свое личное внимание «отец» Восточно-Азиатского товарищества, было обеспечение безопасности предприятия. Безобразову и его партнерам были известны непростые обстоятельства путешествия по северу Кореи членов экспедиции Звегинцева, и в первую очередь — партии Н.Г. Гарина. Лесные деляны и лесопромышленный поселок, получивший верноподданническое название Николаевский, следовало защитить от неминуемых визитов хунхузов. Большие надежды возлагал Александр Михайлович на участника концессии, командующего войсками Квантунской области адмирала Е.И. Алексеева. Безобразов просил адмирала о направлении в Корею переодетых солдат, однако вскоре было найдено другое решение.

Неизвестно кому первому пришла в голову идея использовать против хунхузов… их коллег по ремеслу. Возможно, этим человеком был уполномоченный товарищества в Корее и непосредственный руководитель работ, подполковник Генерального штаба А.С. Мадритов. Участник Китайского похода 1900 г., Александр Семенович Мадритов в 1901 г. состоял в распоряжении Е.И. Алексеева и в июле того же года получил назначение на Ялу. Противоречивую натуру Мадритова отличали энергия, инициативность и крайняя неразборчивость в средствах. Подполковник пользовался на территории концессии неограниченной властью и быстро внушил страх не только местным жителям, но и местным корейским и даже пограничным китайским властям. Бывало, что, объезжая свои «владения», Мадритов сутками не слезал с седла.

В один из дней 1901 г. к Мадритову обратился за покровительством некто Линчи. Этого китайца русская пресса именовала «полковником хунхузов». Шайка Линчи так прославилась грабежами и жестокостями в Маньчжурии, что за голову предводителя китайские власти назначили награду в 4 тысячи лян серебра! Опасаясь за свою жизнь, Линчи бежал в Корею и явился к Мадритову с предложением услуг. Подполковник уже имел опыт общения с «краснобородыми» во время событий 1900 г., причем не исключено, что и сам Линчи был ему знаком. Во время зачистки южных районов Маньчжурии от разбойников и участников Боксерского восстания в сентябре 1900 г. атаманом последней крупной хунхузской шайки в этих местах также был человек по имени Линчи. Не исключено, что этот чжангуй и мадритовский гость — одно и то же лицо.

Линчи предложил подполковнику принять его на службу, обещая ему не только защиту лесных разработок от хунхузских набегов, но и возможность использовать «краснобородых» в качестве военной силы. Имя Линчи не было пустым звуком — оно действительно имело вес среди китайских разбойников Кореи. Мадритов согласился, и Линчи был принят на службу «переводчиком» с жалованьем 500 рублей в месяц. Став доверенным лицом русского начальства, Линчи с небывалым рвением принялся исполнять поручения новых хозяев. Он завел себе визитные карточки, на которых его имя было отпечатано на русском и китайском языках. Получивший такую карточку при личном знакомстве с «хунхузским полковником» мог не опасаться за свою жизнь и имущество: имя Линчи на клочке картона внушало окрестным разбойникам такой же трепет, какой некогда внушал монголам ярлык с именем Чингисхана.

Линчи оказывал концессии разнообразные услуги. Он, к примеру, доставлял для перевозки леса и других товаров лодки и лодочников. Никто не смел отказаться работать на русских: непокорные деревни немедленно подвергались набегам шаек, подосланных «полковником». Интересно, что, несмотря на старания и очевидную ценность Линчи для предприятия, Мадритов держал хунхуза в черном теле, обращаясь с ним подчеркнуто сурово. Линчи не роптал: старый бандит привык к унижению младшего старшим, а кроме того, в его памяти были слишком свежи воспоминания о награде, назначенной за его голову в Китае…

Уверовав в безраздельность своей власти на Ялу, Мадритов и Линчи постепенно стали творить настоящее беззаконие. Русские разработки соседствовали с другими иностранными лесными концессиями. Очень скоро подручные Линчи стали попросту… воровать лес конкурентов, сплавляемый по реке. К плотам подходили лодки с хунхузами, которые без церемоний сталкивали плотогонов в воду. Подобные порядки вызывали возмущение лесопромышленников, прежде всего японских. Кроме того, «краснобородые» наемники товарищества вовсю бесчинствовали в окрестных селениях.

«Партнерство» русского офицера и китайского разбойника продолжалось недолго. Весной 1902 г. противник корейской авантюры военный министр А.Н. Куропаткин запретил своим подчиненным службу в концессии. В апреле 1902 г. A.C. Мадритов покинул Ялу, сдав дела другому доверенному концессионеров — егермейстеру И.П. Балашеву. Самоуверенный чиновник, ни в малейшей степени не обладавший опытом и военными навыками Мадритова, первым делом решил избавиться от Линчи. Из Порт-Артура на Ялу была послана телеграмма, в которой предписывалось выдать хунхузу награду в 500 рублей и прогнать. Спустя какое-то время до Балашева дошли сведения, что Линчи… преспокойно продолжает служить. Оказалось, что на телеграфе работали китайцы — люди хунхуза, которые сообщили Линчи о планах начальства, а само сообщение уничтожили. Разъяренный Балашев велел отправить в устье Ялу пароход и под конвоем доставить Линчи в Порт-Артур. Когда судно прибыло на место, Линчи и след простыл…

С увольнением «хунхузского полковника» спокойная жизнь на Ялу закончилась. Николаевский поселок жил отныне в постоянном страхе перед ночным визитом вышедших из-под контроля разбойников. Натерпевшиеся от произвола лодочники отказывались работать на концессию. Кроме того, в устье Ялу появились «морские хунхузы», нападавшие на джонки компании, идущие с лесом в порт Инкоу. Из Порт-Артура пришлось высылать вооруженные катера, охранявшие суда от пиратов.

О самом Линчи какое-то время не было ни слуху ни духу. В конце концов «полковник» был схвачен китайской полицией в одном из притонов Чифу и обезглавлен…

В 1903 г. лесные концессии на реке Ялу получили определенную «независимость», оформившись в Лесопромышленное товарищество. Есть сведения, что использование хунхузов-наемников продолжалось и в этом, последнем перед Русско-японской войной, году. Для Японии, рассматривавшей Корею в качестве своей «родовой вотчины», происходящее на соседнем полуострове было источником сильнейшего беспокойства. Утрата завоеваний Японо-китайской войны 1894–1895 гг., оккупация русскими войсками Маньчжурии, а ныне еще и «безобразовская авантюра», изрядно напоминавшая подготовку к полноценной колонизации, — все это подталкивало островную империю к конфликту с Россией. Наиболее дальновидные русские политики прежде всего С.Ю.

Витте и министр иностранных дел В.Н. Ламздорф, прекрасно понимали, чем может закончиться оголтелый «натиск на восток». Увы, петербургский двор вначале просто не реагировал на предостережения, а во второй половине 1903 г. отстранил главных противников «безобразовской клики» от влияния на большую политику. 30 июля 1903 г. Приамурское генерал-губернаторство и Квантунская область были объединены в наместничество во главе с адмиралом Е.И. Алексеевым. Еще раньше все нити тихоокеанской политики империи были сосредоточены в Особом комитете по делам Дальнего Востока, главой которого стал один из заправил «клики» А.М. Абаза, получивший к этому времени чин контр-адмирала. Вся вторая половина 1903 г. прошла в бесконечных переговорах между русскими и японскими дипломатами, которые, в сущности, уже ничего не могли изменить… Итоговую черту в словесном споре двух империй подвели взрывы японских торпед, прогремевшие на рейде Порт-Артура в ночь на 27 января 1904 г. Разразившаяся полуторалетняя кровавая война быстро стала напоминать схватку неуклюжего гиганта с юрким озлобленным карликом, успех в которой неизменно сопутствовал последнему. Со дня окончания войны 1904–1905 гг. минуло уже более ста лет. Все перипетии злосчастной японской кампании давно изложены и прокомментированы на страницах многочисленных исторических трудов. В этой связи нас волнует только один вопрос: какую роль в противостоянии двух империй сыграли хунхузы?

В очерке «На линии КВЖД» уже говорилось об использовании «краснобородых» для диверсий против железной дороги. Не меньшую пользу могли принести хунхузы в действиях против неприятельской армии. Это хорошо понимали по обе стороны маньчжурского фронта. Ловкие и хладнокровные, изворотливые и привыкшие к конспирации хунхузы-одиночки были идеальными шпионами. Вооруженные шайки «краснобородых» прекрасно подходили для рейдов по тылам противника. Вербовкой хунхузов на «военную службу» занимались разведчики обеих армий, однако успех в этом деле также сопутствовал японцам. Прежде всего, будучи сами представителями «желтой расы», японцы были лишены присущих русским национальных предрассудков. Они гораздо лучше находили общий язык с любым китайцем, используя культурную близость двух азиатских народов и индивидуальные слабости каждого человека — от банальной страсти к деньгам до метафизической ненависти к европейцам. Парадокс: несмотря на поражение Китая в войне 1894–1895 гг. и прочие проблемы в отношениях с Японией, китайцы гораздо охотнее шли на сотрудничество с подданными микадо, чем с русскими. Японские разведчики оказались гораздо лучше готовы к войне, чем высоколобые русские «генштабисты». Еще в мирное время все важнейшие города Маньчжурии и даже Владивосток были наводнены японскими шпионами, не только собиравшими информацию, но и щедро платившими китайцам за будущую службу. Интересно, что к началу войны в распоряжении японских разведчиков имелись не только списки китайцев, пригодных для привлечения на службу, но и подробные списки китайцев, замеченных в связях с русскими. Оказавшись во власти японских оккупационных властей, такие люди начинали служить уже не за деньги, а за страх…

Все сказанное выше справедливо, и все же главной причиной перехода китайских симпатий к японцам были военные успехи Страны восходящего солнца. В любой войне шпион и мастер «грязных дел» никогда не идут на службу к побежденному. В феврале 1905 г., проиграв генеральное сражение под Мукденом, Маньчжурская армия оказалась в положении побежденного, что означало окончательный крах всех планов русской разведки. Уже упоминавшийся американский военный корреспондент Ф. Палмер весьма точно высказался по этому поводу: «Успехи японцев обеспечили им симпатии местного населения… Нанимая шпиона, русские не могут быть уверены, что он уже не работает на японцев. Получая информацию, они не могут быть уверены, что в их распоряжение попало не только то, что японцы позволили им получить. Для русских слишком поздно пытаться завоевать симпатии китайцев».

В случае с вербовкой «краснобородых», за всю войну 1904–1905 гг. русское командование могло похвастаться всего лишь двумя удачными эпизодами. Первым стало привлечение на тайную службу предводителя «хунхузской республики Цзяпигоу» Хань Дэнцзюя, знакомого читателю по очерку «Понизовая вольница» Маньчжурии. Успехом этой операции русское командование было обязано полковнику Генерального штаба, бывшему военному комиссару Гиринской провинции М. А. Соковнину. Большой знаток «краснобородых» и действительно талантливый разведчик, Соковнин встретился с Хань Дэнцзюем в Гирине и сумел уговорить (разумеется, небезвозмездно) могущественного атамана выступить со своими «братьями» на стороне русской армии. В согласии Хань Дэнцзюя сыграли свою роль его личное участие в Японо-китайской войне и уважение к России, сформировавшееся под влиянием событий 1900 г. Отряд из нескольких сотен хунхузов Цзяпигоу очень пригодился на левом фланге Маньчжурской армии. «Подданные» Хань Дэнцзюя собирали разведданные, перехватывали японских лазутчиков и диверсантов, а главное — действовали против своих коллег из шайки атамана Фэн Линго, нанятого японцами.

Второй удачей стало сотрудничество разведки с хабаровским купцом Н.И. Тифонтаем (Цзи Фэнтаем). Считавший Россию второй родиной, Тифонтай, как и Хань Дэнцзюй, искренне ненавидел японцев. Этот крупный предприниматель был полезен русской армии уже тем, что за годы своей «бизнес-карьеры» создал по всей Маньчжурии разветвленную сеть деловых связей, одинаково успешно помогавших ему собирать и коммерческую, и военную информацию. Однако участие Тифонтая в Русско-японской войне этим не ограничилось. 16 мая 1905 г. купец предложил генерал-квартирмейстеру Маньчжурской армии В. А. Орановскому создать партизанский отряд из пяти сотен конных хунхузов. На роль командира отряда Тифонтай предложил энергичного и симпатизирующего России китайского полковника Чжан Чжэнъюаня. Зная о проблемах со снабжением армии и предвидя все сомнения русского командования, Тифонтай обязался в течение трех месяцев полностью содержать отряд за свой счет. От русских требовалось вооружить партизан, а в случае успеха — возместить из казны расходы предпринимателя. 31 мая предложение Тифонтая было принято, а уже десять дней спустя отряд «Пинтуй» начал действия на левом фланге русской армии. Как и предполагалось, хунхузами командовал Чжан Чжэнъюань, действия которого координировали представители русского командования: штабс-капитан Блонский, а позднее — поручик Суслов. Действуя по принципу «доверяй, но охраняй», русского представителя снабдили конвоем из десяти стрелков. Кроме того, отряду были приданы два русских фельдшера.

В действиях отряда «Пинтуй» блестяще проявились все сильные стороны хунхузов: знание района боевых действий и умение приспосабливаться к его условиям, владение языком и связи с местным населением. Деятельность партизан продолжалась до августа 1905 г. По образцу «Пинтуй» летом 1905 г. было создано еще пять «сотен», укомплектованных китайцами. Еще четыре отряда были сформированы Заамурским округом ОКПС. Один из этих отрядов дислоцировался в Сихайчэне. Официально состоявший из полутора сотен всадников, он на деле насчитывал до 600 хунхузов, получавших жалованье от русского командования. В качестве наблюдателя и инструкторов при отряде состояли офицер, прапорщик со знанием китайского языка и несколько рядовых пограничников. Начальник отряда Сяоцунгер сначала был китайским офицером, а потом дезертировал и сколотил шайку, причинявшую немало хлопот железной дороге. В начале 1905 г. пограничники рассеяли банду Сяоцунгера, а самого атамана захватили в плен. Хунхузу предложили возглавить партизанскую «сотню», на что Сяоцунгер немедленно согласился. Чтобы у новоиспеченного «сотника» не возникло соблазна удрать или, паче того, переметнуться к японцам, семья Сяоцунгера была отправлена в Харбин под надзор полиции…

«Отдельные поручения» офицера-путешественника

Пожалуй, нет в нашем Отечестве человека, которому не довелось хотя бы раз посмотреть фильм «Дерсу Узала», а коли найдется такой, то окажется, что и он наверняка что-нибудь да слышал об этой замечательной картине. Уж больно редки в истории «важнейшего из искусств» случаи, когда в создании фильма объединяются усилия сразу нескольких гениев своего дела. Режиссерская работа великого Акиры Куросавы, блестящая актерская игра Ю.М. Соломина и тувинского самородка М.М. Мунзука, сценарий Юрия Нагибина, проникновенная музыка Исаака Шварца и костюмы Юрия Ракши, удостоенные редкого в нашем кинематографе «Оскара». И конечно же знаменитые книги В.К. Арсеньева, лежащие в основе картины. Если бы вклад Арсеньева в науку, не дай бог, оказался забыт, я уверен — его имя сохранилось бы в людской памяти благодаря одному только образу Дерсу Узала…

Что мы знаем о Владимире Клавдиевиче Арсеньеве? Популярные книги путешественника рисуют образ ученого, полевого исследователя, первопроходца. При этом как-то забывается, что Арсеньев был прежде всего офицером русской армии. А раз так, то возникает вопрос: какой необходимостью объяснялись его частые и продолжительные экспедиции? Толковые командиры в войсках Дальнего Востока России всегда были на вес золота, а Арсеньев ровно десять лет службы, с 1900 по 1910 г., потратил на «экскурсии». При этом в распоряжении путешественника были команды, укомплектованные армейскими нижними чинами, а сам он продвигался по служебной лестнице, получая не только очередные воинские звания, но и боевые награды! Естественнонаучные и этнографические изыскания — это, конечно, хорошо, но были ли они главной целью и содержанием походов Владимира Арсеньева по Уссурийскому краю?

В поисках ответа на этот вопрос стоит обратиться к послужному списку офицера-путешественника. Родившийся в 1872 г. потомок крепостных и мещан Тверской губернии уже 19 лет от роду, в ноябре 1891 г., зачисляется вольноопределяющимся в 145-й пехотный Новочеркасский полк. А как же образование? Где учился будущий член двадцати трех российских и иностранных научных обществ? Сын мелкого железнодорожного служащего не получил высшего образования. Поскитавшись несколько лет по частным учебным заведениям, Владимир Арсеньев в 1885 г. оказался в числе учеников 5-й столичной гимназии и спустя год с помощью репетиторов смог сдать экзамен по курсу среднего образования. Военную форму юноша примерил сразу же после получения аттестата, а следующим шагом стало поступление в Петербургское юнкерское пехотное училище. Было это осенью 1893 г. Нельзя сказать, что военная карьера сильно привлекала Арсеньева, уже в юности мечтавшего о путешествиях. Неосознанное детское стремление быстро превратилось в твердую решимость, чему в немалой степени способствовал брат известного исследователя Центральной Азии Г.Е. Грумм-Гржимайло, читавший юнкерам лекции по военной географии. Правила военного ведомства давали Арсеньеву право подать в отставку сразу после выпуска, однако юноша принял другое решение. В самом начале 1896 г. Владимир в числе немногих юнкеров окончил училище «по первому разряду» и был произведен в подпоручики. Несмотря на многочисленные просьбы о переводе на Дальний Восток, новоиспеченному офицеру пришлось отправиться в противоположном направлении: армейскому начальству благоугодно было направить Арсеньева в 14-й пехотный Олонецкий полк, квартировавший в польском городке Ломжа. Лишь четыре года спустя упрямому подпоручику, успевшему сочетаться браком с девицей Анной Константиновной Кадашевич, удалось настоять на своем и получить назначение в 1-й Владивостокский крепостной полк. Весной 1900 г. семья Арсеньевых отправилась в город, ставший домом путешественника на долгие годы…

Несмотря на усилия путейцев, переезд на Дальний Восток на рубеже XIX и XX столетий продолжал оставаться делом нелегким и долгим. Сравнительно спокойно добравшихся до Байкала Арсеньевых ожидали два известия — хорошее и плохое. Хорошее состояло в том, что окончание прокладки новых линий Сибирского пути позволяло продолжить поездку в вагоне от пристани Мысовой до Сретенска. При условии везения молодая чета могла попасть на рабочем поезде КВЖД прямо в пределы Уссурийского края, однако эта возможность начисто отметалась плохой новостью: восстание «боксеров» закрыло перед русскими двери Маньчжурии. Арсеньевым пришлось отправляться в Сретенск, где рельсы железной дороги заканчивались и путешественников ожидала пересадка на пароход. В июле 1900 г. плавание по Шилке и Амуру неожиданно прервалось в Благовещенске: хунхузы и китайские войска, поддерживающие «боксеров», сосредоточились в виду города, угрожая нападением. Подпоручику Арсеньеву пришлось встать в ряды защитников Благовещенска, а Анне Константиновне с маленьким сыном — ждать и тревожиться за мужа. Уже к 1 июля 1900 г. численность китайских войск в ближайшем к Благовещенску городке Сахалян достигла 18 тысяч человек при 40 орудиях. 3 июля город, оборонявшийся взводом 2-й батареи 2-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады и отрядом из 2 тысяч добровольцев, был обстрелян с китайского берега Амура. 8 июля один из участков обороны возглавил подпоручик Арсеньев. 14-го числа на помощь благовещенцам прибыли первые подкрепления из Забайкальской области, военные команды из Хабаровска двигались ускоренным маршем. К 19 июля силы защитников города составили 8 батальонов пехоты и 6 сотен казаков при 27 орудиях. Командовавший этими силами губернатор Амурской области генерал-лейтенант К.Н. Грибский отдал приказ о переправе войск на китайский берег в ночь с 19 на 20 июля. Бои 20–22 июля, в которых принял участие подпоручик Владимир Арсеньев, завершились взятием Айгуна и отходом китайских войск в глубь Маньчжурии. Русские войска преследовали противника, а получивший ранение Арсеньев отправился во Владивосток. Итогом участия офицера в военных действиях на Амуре стала первая боевая награда — серебряная медаль «За поход в Китай».

5 августа 1900 г. семья Арсеньевых добралась до Владивостока. Служба в гарнизоне крепости оставляла офицеру много свободного времени, которое Арсеньев с удовольствием посвящал изучению окрестностей. Короткие прогулки по ближайшим бухтам и островам Уссурийского и Амурского заливов, восхождения на прибрежные горные вершины сменились более продолжительными вылазками. Во время этих походов Арсеньев успешно совмещал приятное с полезным, уточняя карты окрестностей города и изучая жизнь уссурийских «манз», чьи жилища часто попадались ему на лесных тропах.

От старожилов края подпоручику уже было известно и о приморских хунхузах, и о том, что каждая крестьянская и зверовая фанза при случае служит разбойникам приютом. Свежие амурские впечатления заставляли Арсеньева пристально присматриваться к китайцам, изучая их жизнь, стараясь понять их мысли, пристрастия, цели… Уже в первые месяцы своего пребывания в Уссурийском крае Арсеньев фактически стал разведчиком, доставлявшим командованию сведения о деятельности «краснобородых» и их сообщников в окрестностях Владивостока. Сведения эти представляли огромную ценность. Уже в 1885 г. в Уссурийском крае на трех русских приходился один постоянно проживавший здесь китаец, а с учетом «бродячих манз» это соотношение составляло два к одному. В 1891 г. из 32 909 китайских подданных, проживавших на территории Амурской и Приморской областей Приамурского генерал-губернаторства, более 18 тысяч приходилось на Приморскую. Эта людская масса служила питательной средой для хунхузов. Кроме того, русскую администрацию, встревоженную назревавшим конфликтом с Японией, волновал вопрос: на чьей стороне выступят уссурийские китайцы в случае вторжения в край войск неприятеля? Отчуждение, издавна существовавшее между «манзами» и русскими, давало повод для самых неутешительных прогнозов… К чести Арсеньева нужно сказать, что в отношении «манз» он старался сохранять объективность и, в отличие от Н.М. Пржевальского, избегал слишком смелых обобщений.

Быстро проявившиеся в личности Арсеньева качества разведчика, вкупе с боевым опытом и знаниями, не остались незамеченными начальством. Осенью 1902 г. у него в подчинении оказалась «охотничья команда» полка. Так в русской армии именовались штатные разведывательные подразделения, появившиеся в составе войсковых частей в 1886 г. Название «охотничья» уходило корнями в историю русского оружия, напоминая о добровольцах, «охотниках», ходивших в рейды по наполеоновским тылам в 1812 г. и совершавших лихие вылазки из осажденного Севастополя в дни Крымской войны. С другой стороны, это название прямо указывало на особенности боевой подготовки разведчиков. Их занятия обязательно включали длительные пешие «экскурсии», отработку стрельбы навскидку и по движущейся цели. Охота на зверя и птицу считалась для этого прекрасным средством. Вместе с тем «охотники» занимались фехтованием и «атлетическими играми», плавали, отрабатывали приемы рукопашного боя (именовавшегося в те времена «вольным»), изучали топографию и другие военные науки. В задачи «охотников» входило все то, что в современной армии называется «специальными заданиями», а на языке армии старой именовалось «отдельными поручениями». Как писал один из старших современников Арсеньева, «охотникам обыкновенно доверяют самые опасные предприятия: им поручается разведывание сил неприятеля, отыскание удобных мест для нападения на лагерь или укрепление; они обязаны тревожить неприятеля, уничтожать мелкие неприятельские команды, отбивать транспорты, узнавать движение неприятеля и мешать ему неожиданно напасть на наши главные силы; но главное и наиболее почетное — это обязанность первыми идти на штурм». Форма «охотников» первых лет XX в. отличалась зеленой нашивкой на рукаве мундира.

О том, насколько важное место в деятельности Арсеньева-разведчика занимала борьба с хунхузами, косвенно свидетельствует география его первых экспедиций. В 1902–1904 гг. «охотники» под началом своего командира совершают «экскурсии» в район озера Ханка, в бассейн реки Судзухэ, а также в долину Сучанa с выходом к заливу Святой Ольги.

Из предыдущих очерков читатель уже знает, что именно эти местности Уссурийского края наиболее часто посещались «краснобородыми»: к западу от озера Ханка пролегали тропы, ведущие в Китай, а в долине Сучанa издавна простирались «промысловые угодья» хунхузских шаек.

Действия Арсеньева и его подчиненных против китайских разбойников были успешны. Владимир Клавдиевич с самого начала поставил основным принципом удачного «дела» секретность. Несомненно, ему было хорошо известно: все, что ведомо обитателям «китайского квартала», становится известным хунхузам от многочисленных шпионов-«побратимов». От подчиненных Арсеньева требовалось держать язык за зубами не только среди владивостокских обывателей, но и в обществе товарищей по полку. Воспитанные Арсеньевым неприхотливые и выносливые разведчики на походе не зависели от услуг «манз», что также помогало выполнять поставленные задачи. В то же время командир «охотников» старался расположить к себе «инородцев» Приморья, находя у них поддержку и помощь. В 1903 г. Арсеньев уже по праву считался признанным знатоком тайной жизни уссурийской тайги, чьи заслуги были отмечены званием штабс-капитана и орденом Святой Анны IV степени.

В годы Русско-японской войны Владимир Клавдиевич продолжал свою разведывательную деятельность в действующей армии и закончил кампанию офицером 23-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Грудь офицера украсил орден Святой Анны III степени. Сразу после войны Арсеньев получает назначение в Хабаровск, где располагался штаб войск Приамурского военного округа. Новым местом службы командира «охотников» стала генерал-квартирмейстерская часть штаба, отвечавшая за оперативную и разведывательную работу, а также обеспечивавшая войска российского Дальнего Востока топографическими картами.

Только что отгремевшая война поставила перед штабом серьезные задачи. Уссурийский край оказался в положении огромного клина, зажатого между владениями Цинской империи и оккупированным Японией Южным Сахалином. Проиграв кампанию японцам, некогда награжденным презрительным прозвищем «макак», русское командование стало более трезво оценивать военный потенциал соседей. Опасаясь возможного повторения конфликта, в штабе Приамурского округа задавались вопросом: где нанесет удар потенциальный противник? Владивосток, после войны ставший единственной базой русского флота на Тихом океане, был неплохо защищен от атак со стороны Японского моря. Но что, если враг высадится на восточном побережье Приморья и, преодолев хребет Сихотэ-Алиня, перережет железную дорогу и подойдет к городу с севера? Такой вариант грозил повторением порт-артурской эпопеи. Требовалось заранее просчитать все возможные сценарии будущей войны, однако на пути штабных аналитиков стояло застарелое препятствие — плохое знание географии собственной территории. Стереть «белые пятна» с карты Приморья предстояло Арсеньеву. Попутно путешественник должен был обстоятельно изучить природные условия внутренних районов края, оценить их колонизационные возможности, познакомиться с местным «инородческим» населением и проверить его лояльность по отношению к имперским властям. Разумеется, выявление очагов бандитизма также входило в обязанности экспедиции. Начинался новый, богатый на приключения период жизни Владимира Клавдиевича.

22 апреля 1906 г. командующий войсками Приамурского военного округа П.Ф. Унтербергер издал приказ о назначении штабс-капитана Арсеньева начальником партии по исследованию хребта Сихотэ-Алинь и береговой полосы от залива Святой Ольги до залива Терней. Кроме того, экспедиция должна была перевалить горный хребет и исследовать малоизвестную таежную область, где лежали истоки рек Уссури, Иман и Лифудзин. Арсеньева сопровождали 20 человек: 3 офицера, 4 казака и 12 стрелков охотничьей команды. Единственным гражданским участником экспедиции был известный краевед, товарищ Арсеньева по Обществу изучения Амурского края, лесничий H.A. Пальчевский. Основные расходы по снаряжению экспедиции взял на себя Приамурский отдел Русского географического общества и лишь незначительную часть — генерал-губернатор Унтербергер.

Этот факт не стоит воспринимать как признак пренебрежения важностью предприятия. Павел Федорович Унтербергер был уважаемым ветераном, прослужившим в Сибири и на Дальнем Востоке более тридцати лет. Разносторонне образованный человек, много путешествовавший и владевший иностранными языками, Унтербергер в течение девяти лет возглавлял администрацию Приморской области, основал Владивостокскую крепость и Уссурийское казачье войско, строил железную дорогу и много способствовал развитию тихоокеанских окраин России. Став в 1897 г. нижегородским губернатором, Унтербергер уже в 1905 г. вновь встал у кормила дальневосточной власти — его знание края и административный опыт оказались незаменимы в трудную для страны пору. Унтербергер уделял экспедиции Арсеньева пристальное внимание. Генерал-лейтенанту было ясно, что неудачная война, имевшая гибельные для внутреннего положения страны последствия, не могла не оказать влияния на умы китайского населения русского Дальнего Востока. Было важно оценить это влияние: хотя именно война вызвала первый за многие годы отток китайцев из русских пределов на родину, оставшиеся «манзы» были по-прежнему многочисленны [16]. Унтербергер интересовался китайцами отнюдь не как дилетант. В свое время генерал занимался на восточном факультете Петербургского университета, где получил серьезную синологическую подготовку у самого В.П. Васильева — основоположника отечественной школы научного китаеведения. В 1879 г. Унтербергер совершил поездку по Китаю и в дальнейшем никогда не переставал интересоваться Поднебесной и ее народом. Надо полагать, что демонстративное участие Географического общества в подготовке партии Арсеньева было необходимо для создания легенды «чисто научной экспедиции» и маскировки ее главных, военно-разведывательных целей. Последние сомнения в характере работы отряда развеивает личное участие в походе начальника штаба Приамурского округа генерал-лейтенанта П.К. Рутковского, сопровождавшего Арсеньева на 400-верстном пути до залива Святой Ольги.

Путешествие началось на станции Шмаковка 20 мая 1906 г. Сначала отряд поднялся по течению Уссури до слияния питающих ее рек Дауби и Улахэ. Отсюда начался трудный подъем к вершинам Сихотэ-Алиня. Несмотря на тяжесть похода, партия благополучно нашла путь через перевал и, преодолев хребет, оказалась на его восточных склонах. Изучив систему рек Фудзин, Лифудзин и Вайфудзин, отряд вышел к заливу Святой Ольги. Исследования продолжались все лето. Отряд то двигался по берегу моря, то углублялся в таежные дебри, то поднимался к горным перевалам, то спускался в речные долины. На пути разведчиков то и дело попадались китайские деревни и отдельные фанзы, обитатели которых порой встречали партию если и не враждебно, то настороженно.

Много позже, в начале 1910-х гг., Арсеньев вспоминал, что обстановка в таежной глубинке края в 1906–1907 гг. была очень беспокойной. Поражения в Маньчжурии дискредитировали русских в глазах «манз», вновь зародивших надежду установить в Приморье «китайскую власть». Уже в годы войны любая новость с фронта лихорадочно обсуждалась китайцами, забросившими все свои работы и толковавшими только об одном — где добыть оружие и патроны. Последние не заставили себя ждать, и вскоре вместо старых берданок и винчестеров в руках «манз» оказались современные армейские трехлинейки. Винтовки в разобранном виде попадали в край на борту китайских джонок, к тому же известную долю «урожая» нелегальных стволов дали беспорядки, то затухавшие, то вновь разгоравшиеся в войсках Владивостокского гарнизона на протяжении 1905–1907 гг. На Даубихэ, Сучане и Имане все китайское население было вооружено. Ощущение силы делало поведение «манз» в отношении экспедиции «смелым, чтобы не сказать дерзким».

Вскоре Арсеньеву стало известно, что китайцы производят по пути следования экспедиции «розыски», выявляя и наказывая «инородцев», указывавших отряду путь в лесных дебрях. Перед Арсеньевым стояла мрачная перспектива лишиться проводников. Можно представить себе радость исследователя, когда 3 августа к отряду присоединился его старый знакомый — нанаец (гольд) Дерсу из рода Узала (или Оджала), знакомый Арсеньеву со времен «экскурсий» 1902 г. Прекрасный следопыт и знаток тайги, Дерсу уже в юные годы совершил настоящий подвиг, угодив в плен к шайке хунхузов и сумев уйти невредимым. Во время совместных путешествий гольд неоднократно помогал Арсеньеву избежать опасных встреч на таежных тропах.

Ко времени появления Дерсу отряд Арсеньева уже больше месяца занимался обследованием побережья в окрестностях залива Святой Ольги. Теперь его присутствие было особенно кстати, так как экспедиции предстояло, вновь перевалив Сихотэ-Алинь, выйти в бассейн реки Ното, почитавшийся самым глухим и опасным уголком Уссурийского края, привлекавшим подонков «манзовского» общества. Здесь русская власть не имела никакой силы, в чем Арсеньев и его спутники смогли убедиться уже на подходе к хребту. Близ фанзы Иолайза на реке Фудзин отряд ожидала страшная находка — могилы китайца и молодого таза, погребенных заживо всего лишь за двое суток до появления разведчиков. Несмотря на свой чин, начальник партии не мог принять никаких мер к самозваным «судьям» — слишком велико было численное превосходство китайцев. Случай «применить власть» представился путешественнику 12 августа, уже к западу от гор, на реке Вангоу: казаки Арсеньева заставили китайских зверовщиков засыпать заброшенные ловчие ямы, попусту губившие животных.

21 сентября произошло событие, ставшее самым опасным приключением экспедиции: неподалеку от залива Пластун отряд едва не столкнулся с шайкой из двух десятков хунхузов. Путешественников спас от нежелательной встречи Дерсу, от зоркого глаза которого не укрылись следы, оставленные «краснобородыми» на тропе. Окурок редкой для тайги папиросы, лоскут ткани, который китаец рабочий никогда не выбросил бы, — все эти детали насторожили гольда, немедленно вызвавшегося идти на разведку. Дерсу удалось выследить разбойников и благополучно вернуться, отделавшись простреленной одеждой. По совету охотника экспедиция покинула тропу и укрылась в лесной чаще.

В тот же день Арсеньеву довелось встретиться с бойцами охотничьей дружины «Паотоу», содержавшейся на реке Санхобе в окрестностях залива Терней специально для борьбы с разбойниками. Этим «милиционерам», впервые собравшимся в 1880 г., завершение японской кампании изрядно добавило работы. В самом конце войны у мыса Золотого на севере Приморья высадилась группа каторжных, бежавших с оккупированного японцами Сахалина. Четырнадцать забубённых уголовников отметили возвращение на волю грабежами и жестокими убийствами орочей, имевших несчастье оказаться на пути ватаги. Неизвестно, сколько еще продолжались бы кровавые похождения сахалинцев, если бы не дружинники. Два десятка китайцев и тазов подстерегли и безжалостно перебили варнаков. Самосуд дружинников, действовавших по принципу «око за око», не вписывался в рамки законов Российской империи и не мог понравиться официальным властям. До поры до времени рука начальства была не в силах дотянуться до северных уголков края, однако к 1908 г., по мере заселения Приморья русскими, дружина «Паотоу» прекратила свое существование…

Все это произошло позже, а осенью 1906 г. появление «милиционеров» не только избавило небольшой экспедиционный отряд от серьезной опасности, но и дало Арсеньеву возможность познакомиться с чжан-бао (предводителем) дружины Чан-ги-чином. Впечатление, оставшееся от этой встречи, заставило Арсеньева заподозрить в китайце… политического преступника, бежавшего в русские пределы от преследования маньчжурских властей Поднебесной. «Мне не приходилось встречать человека, — писал спустя годы Владимир Клавдиевич, — в котором так совмещались бы серьезность, добродушие, энергия, рассудительность, настойчивость и таланты дипломата… В его жестах, во всей его фигуре, в манере держать себя было что-то интеллигентное. Его ум, самолюбие и умение подчинить себе толпу говорили за то, что это не был простой манза». Чан-ги-чин сообщил исследователям, что хунхузы пришли морем, намереваясь устроиться в заливе Пластун и заняться грабежом джонок, ищущих укрытия от непогоды. Во время экспедиции 1906 г., а также в следующем году, чжан-бао оказал Арсеньеву большие услуги: он предупреждал путешественника о возможных опасностях и обеспечивал охрану стоянок.

25 сентября члены экспедиции разделились: H.A. Пальчевский и А.И. Мерзляков с лошадьми и частью команды должны были вернуться во Владивосток морем. Завершить маршрут выпало самому Арсеньеву, Г.И. Гранатману, Дерсу и трем нижним чинам. Маленькая партия должна была в трудных условиях наступающей зимы в последний раз перевалить Сихотэ-Алинь и выйти к линии железной дороги через бассейн реки Иман. Выдержав по пути сильную метель, путешественники преодолели горный хребет и в конце октября вышли к реке Иман. Три дня отряд отдыхал в виду китайского поселка Сидатун. Загодя предупрежденный Чан-ги-чином, Арсеньев предпочел остановиться в удэгейском становище на противоположном берегу Имана: обитателями Сидатуна были «различные преступники, беглые, уклоняющиеся от суда, и искатели приключений, бурные страсти которых не знали пределов». Местное «инородческое» население, как и повсюду в уссурийской тайге, находилось у китайцев на положении бесправных рабов. Удручающие картины жизни охотников и бессилие что-либо изменить в их существовании заставили путешественника поскорее отправиться в дорогу.

Следующим поселением на пути экспедиции была деревня Сяныпихеза. Местный богач Ли Тан-куй, в фанзе которого путешественники были устроены на ночлег, возбуждал подозрения начальника партии своими заискивающими манерами и подозрительным поведением. Проведя под кровом китайца тревожную ночь, Арсеньев, несмотря на возражения хозяина фанзы, решил во что бы то ни стало посетить ближайшее удэгейское становище Вангубе. Убедившись в твердости намерений путешественника, китайцы резко изменили свое отношение к экспедиции: от показного радушия не осталось и следа. Удэгейцы также встретили отряд с нескрываемой враждебностью, однако это недоразумение вскоре благополучно разрешилось. Лесных жителей возмутило то, что русский капитан остановился на ночлег в доме Ли Тан-куя, который, как выяснилось, был главным эксплуататором иманских «инородцев». Произвол, чинимый китайцем и его подручными, вынудил удэгейцев отправить ходоков с жалобой в Хабаровск. Генерал-губернатор Унтербергер принял охотников и обещал, что с «манзами» разберется начальник русского отряда, который придет на Иман со стороны моря. О жалобе удэге быстро стало известно Ли Тан-кую. Вернувшиеся ходоки были подвергнуты жестокому наказанию. Когда жители Вангубе решили вновь отправить жалобу властям, Ли Тан-куй пригрозил заживо заморозить посланца в реке. К моменту появления Арсеньева жители стойбища уже две недели жили в осаде, не имея возможности заниматься охотой. Арсеньев заступился за удэге и обещал доложить о самоуправстве китайцев начальству.

Последний участок маршрута дался усталым путникам с особенным трудом. Усилившийся мороз мешал производить съемки. Большинство иманских китайцев не скрывали враждебности и грубо отказывали путешественникам в ночлеге. С большим трудом приют удалось найти на винокурне Мяолин, владелец которой, хоть и без радости, принял отряд на постой. Старый «манза» был уверен, что появление офицера и солдат означает намерение властей конфисковать его предприятие… 10 ноября отряд достиг местности, населенной русскими переселенцами, а спустя два дня Арсеньев с тяжелым сердцем расстался со своим проводником и другом Дерсу Узала.

17 ноября экспедиция возвратилась в Хабаровск. За пять месяцев Арсеньеву и его спутникам удалось выполнить большую работу, побывав в местах, где в течение почти полувека не ступала нога исследователя. Командование округа было довольно разведчиками, которым удалось собрать подробные сведения о географии и населении самых недоступных районов Приморья. Члены экспедиции получили награды и повышения по службе. Сам Владимир Клавдиевич за «труд, сопряженный с огромными лишениями и опасностями, вместе с тем составляющий основательный вклад в науку, рвение, энергию и фанатическую преданность делу» стал кавалером ордена Святого Владимира IV степени. Принимая поздравления, путешественник мысленно возвращался к дням, проведенным в тайге. Арсеньев испытывал противоречивые чувства. К ярким впечатлениям походной жизни примешивалась жалость к вымирающим аборигенам, жизнью и имуществом которых безраздельно распоряжались китайцы. Особое возмущение вызывали китайские и корейские охотники, с хищническими методами которых Арсеньеву неоднократно доводилось сталкиваться в тайге. Самым ярким примером безудержного и безнаказанного истребления природных богатств стал для путешественника промысел кабарги, добывавшейся только ради целебного мускуса. Две трети животных, угодивших в ловушки браконьеров, составляли самки, не имевшие в глазах охотников никакой ценности. Их туши попросту выбрасывали! От браконьеров не отставали русские лесопромышленники, бездумно вырубавшие огромные участки тайги, не догадавшись позаботиться о вывозе древесины. Путешественник с горечью убеждался в правоте Дерсу, отводившего уссурийской тайге от силы десяток лет жизни при таких «хозяевах». Борьба с засильем в крае хищников всех мастей — хунхузов, купцов, браконьеров — на долгие годы стала смыслом жизни Арсеньева.

Экспедиция 1906 г. стала самым известным путешествием Владимира Клавдиевича и своеобразным эталоном для последующих походов. В 1906 г. его партия девять раз пересекала хребет Сихотэ-Алиня в его южной части. В следующем сезоне изысканиями путешественника был охвачен центральный участок цепи, которую на этот раз пришлось преодолевать четырежды. В 1908–1910 гг. отряды Арсеньева трижды совершают походы вдоль главной горной цепи Приморья, проводя разведку и топографическую съемку местности. Путешественник изучал культуру народности орочей, составив первый словарь их угасающего наречия.

В 1910 г. к Арсеньеву пришло заслуженное признание научного мира. Он активно сотрудничает с Приамурским отделом Русского географического общества, выезжает в столицу, где преподносит Музею императора Александра III богатую этнографическую коллекцию, собранную во время путешествий. В начале 1911 г. с арсеньевским собранием пожелал ознакомиться император Николай II. Во время экскурсии путешественник лично давал августейшему гостю пояснения, заслужившие благодарность самодержца. Выгодное впечатление стало причиной явного «монаршего благоволения» к Арсеньеву: путешественник получает право совершать экспедиции независимо от выполнения обязанностей службы. Весной того же 1911 г. в жизни Владимира Клавдиевича происходят серьезные изменения: он переводится в ведомство Главного управления землеустройства и земледелия с редким для Российской империи сохранением военного чинопроизводства. Разумеется, такое решение начальства не могло объясняться «непригодностью» офицера. Арсеньев зарекомендовал себя образцовым военным и умелым разведчиком, обладающим уникальным опытом оперативной работы. Причины, заставившие Владимира Клавдиевича снять военный мундир, становятся более понятными, если учесть, что как раз в это время в российской армии происходило формирование органов военной контрразведки… Переход Арсеньева в «штатское» состояние способствовал формированию новой легенды путешественника-разведчика и к тому же облегчал служебные отношения с новым приамурским генерал-губернатором, которым в 1911 г. впервые стало гражданское лицо — шталмейстер двора его императорского величества H.JI. Гондатти. Нового администратора отличали, с одной стороны, подозрительность в отношении соседних «желтых» народов, а с другой — интерес к изучению вверенной территории: Гондатти одновременно возглавлял комплексную Амурскую экспедицию, работавшую в крае до 1912 г.

С 1911 г. начинается череда «особых» командировок Арсеньева, преследующих отнюдь не научные цели. Доклады путешественника, составленные по итогам экспедиций предшествующих лет, наконец заставили администрацию Приамурья обратить внимание на засилье в тайге китайцев и связь этой проблемы с хунхузничеством. В июне 1911 г. в Ольгинском уезде Приморской области высаживается предводительствуемый Арсеньевым десант лесничих и чинов полиции. Инструкция генерал-губернатора предписывает Арсеньеву упразднение незаконного «манзовского самоуправления», задержание подозрительных и беспаспортных лиц, конфискацию незарегистрированного оружия и незаконных орудий промысла, ликвидацию винокурен и хунхузских зимовий.

Действия отряда начались в долине реки Нахтоху, затем распространились на юг — на речки Холопку, Сунерх, Каньчжу, Кулаху, Тахобо, Кусун и Соен. Закончилась экспедиция в заливе Джигит в ноябре того же года. Всего лишь за месяц в уезде было уничтожено три с лишним тысячи браконьерских соболиных ловушек, задержано около сорока хищников и бродяг. Всего за время действий отряд Арсеньева уничтожил 5 тысяч варварских приспособлений для добычи пушного зверя. 26 лесных браконьерских убежищ были преданы огню.

Спустя год Владимир Клавдиевич вновь получает «отдельное поручение». Бурлящий котел Синьхайской революции, охватившей Китай в начале 1911 г., обильно выплескивал на русскую территорию хунхузские шайки, расплодившиеся в атмосфере воцарившегося безвластия. Еще одним источником головной боли для властей были многочисленные конфликты между рабочими и администрацией золотых приисков Восточной Сибири, вылившиеся в апреле 1912 г. в кровавые события Ленского расстрела. Ситуация в горной промышленности Приамурского края начала накаляться. Особое беспокойство хабаровской администрации вызывали рудники «Акционерного горнопромышленного общества «Тетюхэ»», сформированного Ю.И. Бриннером и его партнерами в 1909 г. Условия работы на молодом предприятии в Северном Приморье были тяжелыми и вызывали недовольство многих рабочих. Обстановка на рудниках поглощала все внимание местных властей, чем пользовались хунхузы и браконьеры, почувствовавшие себя в тайге в полной безопасности. Новая экспедиция Владимира Клавдиевича началась 22 апреля в селе Кремове. За четыре месяца его подчиненные задержали около тысячи подозрительных лиц. В августе отряд Арсеньева вышел в долину реки Тетюхэ и вскоре соединился в заливе Святой Ольги с партией A.A. Шильникова, обследовавшей бассейн реки Тазуши. С побережья Арсеньев повел своих подчиненных вверх по реке Аввакумовке (Вайфудзин) и вышел в долину Имана. Уничтожив в верховьях реки около сорока заимок, служивших базами разбойников, отряд в январе 1913 г. появился в китайском селении Сидатун, где за семь лет до этого Арсеньев вынужден был с бессильным возмущением наблюдать самоуправство китайцев. Теперь ситуация изменилась: фанзы селения подверглись обыску, по итогам которого 16 «манз» были арестованы за незаконную добычу золота. К досаде Арсеньева, остальным китайцам удалось скрыться в тайге…

В мае 1913 г. Арсеньеву присваивается звание подполковника. К этому времени он уже около года состоит в должности чиновника по особым поручениям при генерал-губернаторе Приамурского края. Решительность в исполнении «особых поручений» всегда сочеталась у Арсеньева со стремлением объективно разобраться в ситуации и найти корень проблемы. В своих многочисленных докладах и записках Арсеньев доказывал, что причину засилья браконьеров в уссурийской тайге нужно искать в действиях крупных китайских предпринимателей, организовывавших хищнический промысел своих соплеменников под респектабельной гильдейской вывеской. Причину зависимости аборигенов края от китайских купцов путешественник видел в бедности малых народов. По мнению путешественника, освободить их от «манзовской» кабалы можно было, образовав особые «инородческие участки», наделив аборигенов землей и предоставив им специальную помощь. Для противодействия все более усиливавшемуся влиянию китайцев на Дальнем Востоке России Арсеньев предлагал использовать прежде всего экономические методы, укрепляющие благосостояние русского населения и привлекающие на берега Тихого океана новых переселенцев. К сожалению, в роли чиновника Арсеньеву не удалось добиться больших успехов: самые смелые выводы и предложения путешественника начальство предпочитало оставлять без внимания… Разочарованный Арсеньев с головой ушел в науку, приводя в порядок коллекции Хабаровского краевого музея, публикуя историко-этнографические труды и конечно же продолжая поездки по любимому Дальнему Востоку.

Мировая война, а затем и революция поставили крест на служебной карьере подполковника Арсеньева. Последней значительной должностью в жизни ученого был пост комиссара «по инородческим делам» в республиканской администрации Приамурского края. В октябре 1917 г. Арсеньев вышел в отставку. В годы Гражданской войны различные силы — от лидеров эмиграции до сотрудников американской разведки — пытались привлечь его на свою сторону, однако Арсеньев навсегда остался патриотом России, чуждым сиюминутной политической или материальной выгоды.

Последнее десятилетие жизни Владимира Клавдиевича стало особенно плодотворным. В начале 1920-х гг. выходят в свет первые художественные произведения Арсеньева, вошедшие в золотой фонд русской «литературы путешествий». Арсеньев преподает — сначала в Хабаровском народном университете, а затем — в Государственном Дальневосточном университете Владивостока. Расширяется география экспедиций: Арсеньева видят на Камчатке и Командорских островах, в Пенжинской губе и на берегах Татарского пролива. В 1926 г. возобновляется административная работа ученого: Владимир Клавдиевич поступает на службу в Дальневосточное переселенческое управление.

Колонизационные планы новой власти, энергично взявшейся за освоение дальневосточных окраин, произвели впечатление на патриота-уссурийца. Со своей стороны большевики, признававшие научные заслуги путешественника, закрыли глаза на службу Арсеньева царскому режиму… Был и еще один момент, заставлявший новых хозяев страны проявлять интерес к ученому, не скрывавшему равнодушия к официальной идеологии. Развитие Дальнего Востока было невозможно без учета «китайского фактора», влияние которого не только не исчезло за годы великих потрясений, но и грозило еще более усилиться. Более компетентного специалиста по «манзовскому вопросу», чем Арсеньев, найти было невозможно…

В 1928 г. в канцелярию Дальневосточного краевого комитета ВКП(б) в Хабаровске поступил аналитический доклад, сразу же попавший под гриф «секретно». Под документом стояла подпись В.К. Арсеньева. Оценивая положение России среди ее дальневосточных соседей, ученый-разведчик предостерегал власть от чрезмерного наплыва «самовольных китайских и корейских заселыциков». Верный себе, Владимир Клавдиевич предлагал меры по укреплению границ, привлечению переселенцев и развитию сильных «промышленно-экономических организаций».

Хотя некоторые идеи Арсеньева были использованы при составлении планов развития Дальнего Востока в ходе второй пятилетки, оказать сколько-нибудь заметное влияние на будущее столь любимого им Приморья ученый не успел. Летом 1930 г., во время экспедиции в низовья Амура, Владимир Клавдиевич тяжело заболел и 4 сентября скончался во Владивостоке…

В огне гражданской: «японские прислужники» и «красные хунхузы»

3 марта 1917 г. жители Владивостока узнали, что отныне они являются гражданами республики. Известие было встречено с большим энтузиазмом: даже уссурийское казачество через десять дней после отречения императора сместило войскового атамана и избрало собственный исполнительный комитет. Разные политические силы Приморья объединяло желание обогнать «локомотив истории» и как можно скорее сделать окраину бывшей империи оплотом «истинного» народовластия. Хотя формальная власть в Приморской области принадлежала комиссару Временного правительства А. Н. Русанову, очень скоро выяснилось, что у чиновника имеются влиятельные конкуренты в лице Советов рабочих и солдатских депутатов. Во Владивостоке этот орган появился уже 4 марта 1917 г.

Поначалу казалось, что для перехода к новой жизни насилие не понадобится. Прозаическими вопросами повседневности продолжали заниматься старые кадры, функционировали торговля, транспорт и другие винтики общественного механизма. Местные политические лидеры, несмотря на расхождения во взглядах, до поры до времени успешно находили общий язык по всем ключевым вопросам дальнейшего совместного существования. Не были исключением и приверженцы леворадикальных идей, представленные в Приморье эсерами и социал-демократами меньшевистского и большевистского толка. На областном съезде Советов в мае 1917-го им удалось согласовать общую программу действий. У радетелей народного блага в общем-то не было причин жаловаться на «недостаточную революционность» Дальнего Востока. Все приметы ненавистного «старого режима» успешно ликвидировались, сократился рабочий день, на предприятиях появился рабочий контроль, а почти 50-тысячная группировка сухопутных войск и Сибирской флотилии сохраняла лояльность революции.

Первые знамения будущего братоубийственного противостояния появились в Приморье летом 1917 г., после памятных событий 3 июля в Петрограде. Дальневосточные большевики под предводительством только что вернувшегося из США эмигранта А.Я. Нейбута настаивали на необходимости социалистического переворота. К концу августа страх перед слухами о надвигающейся корниловщине толкнул умеренное крыло левого лагеря в объятия ленинцев, и 29 августа 1917 г. объединенный исполком при Владивостокском Совете объявил о принятии на себя всей полноты власти в Приморье. Возглавляемый прочно ухватившимися за власть большевиками, Владсовет сумел поставить под свой контроль Никольск-Уссурийский, Сучан, Раздольное и другие важные пункты области. Формирование отрядов Красной гвардии сделало Советы обладателями реальной военной силы, а самое главное — большевикам удалось завоевать поддержку социальных низов щедрыми обещаниями решения наболевшего земельного вопроса и облегчения ухудшающихся условий жизни. Чувствуя силу, большевики успешно сопротивлялись попыткам Временного правительства добиться роспуска объединенных исполкомов Советов. Пытаясь вернуть ситуацию под свой контроль, Петроград ускорил создание на Дальнем Востоке городского и земского (в деревне) самоуправления. Осенью 1917 г. эти органы были готовы вмешаться в борьбу за власть, но тут грянул Октябрьский переворот… В декабре столица Приамурья Хабаровск стал ареной решительной схватки между краевым Бюро земств и городов, с одной стороны, и III краевым съездом Советов — с другой. Большевики во главе с председателем президиума съезда А.М. Краснощековым могли бы считать себя победителями, если бы не проигрыш на «деревенском фронте», где крестьянские Советы делали первые робкие шаги. Скрепя сердце ленинцам пришлось пойти на сотрудничество с «земщиной»…

Происходящее сильно настораживало казачество, под влиянием происходящего возжелавшего автономии. Выразителем этих чаяний был избранный в январе 1918 г. новый атаман уссурийцев П.П. Калмыков. Калмыковцы начали сосредотачивать силы в полосе отчуждения КВЖД близ китайской границы, в чем атаману помогали японцы.

Надо отдать должное большевикам — происходящее не поставило их в тупик. Опираясь на сторонников советской власти в рядах казаков, ленинцы уже в марте смогли заменить Калмыкова временным советом Уссурийского казачьего войска.

Тем временем развитие событий на территории все еще воюющего члена Антанты беспокоило державы оси. Если во внутренних районах страны возможности союзников непосредственно влиять на ситуацию были ограничены, то окраины, и прежде всего Дальний Восток, открывали для этого более широкие возможности. Самыми неуемными аппетитами выделялась Япония, лишенная собственных природных ресурсов и стремившаяся наложить руку на естественные богатства Приамурского края. Важное место в японских планах по отторжению российских тихоокеанских окраин отводилось Китаю. Пекинское правительство Дуань Цижуя и хозяин Мукдена генерал Чжан Цзолинь регулярно пользовались японскими займами (только от официального Токио и только за 1918 г. финансовые вливания поступали 29 раз). Внушительные средства правительственных и частных японских инвесторов вкладывались в экономику Маньчжурии, прежде всего в развитие ее дорожной сети и энергетики: Северо-Восточный Китай, по мысли токийских стратегов, должен был стать продовольственной базой и плацдармом японской армии, действующей в Приамурье и Восточной Сибири. Наконец, японцы рассчитывали непосредственно использовать на территории России части китайской армии.

В январе 1918 г. в гавани Владивостока отдал якоря отряд японских военных кораблей. Интересно, что, рассчитывая на психологическое воздействие, японцы направили к берегам России бывшие русские военные корабли — броненосцы «Орел» («Ивами») и «Ретвизан» («Хидзен»), доставшиеся Стране восходящего солнца во время войны 1904–1905 гг. 6 апреля, воспользовавшись убийством двух японских граждан (которое, по всей видимости, было организовано японской разведкой), с кораблей отряда высадили десант.

В мае 1918 г. между Японией и пекинским правительством было достигнуто секретное соглашение о военном сотрудничестве двух стран против России. Во Владивостоке появился китайский крейсер «Хайюн», а позднее — части китайской 9-й пехотной дивизии [17]. При этом новоявленные союзники объясняли появление на русской сцене «актеров» в китайской военной форме… необходимостью совместного отражения немецкой агрессии (Китай еще с марта 1917 г. формально находился в состоянии войны с кайзеровской Германией на стороне Антанты)! Китайские войска, чья боеспособность сильно уступала японским частям, несли в основном гарнизонную службу и занимались охраной тыловых коммуникаций. Оперативное командование войсками двух стран осуществлял японский штаб.

Искрой, положившей начало всероссийскому пожару, вошедшему в историю страны под названием Гражданской войны, стал разгон Учредительного собрания, предпринятый большевиками в январе 1918 г. Действия хозяев Петрограда дали отмашку противникам ленинского режима, быстро сформировавшим собственные правительства в Поволжье, Области войска Донского и других регионах некогда единой империи. «Триумфальное шествие советской власти» сменилось вооруженной борьбой, принимавшей все более ожесточенный характер. По иронии судьбы главная роль в начале войны в Сибири выпала силе, меньше всего хотевшей воевать, а именно 45-тысячному Чехословацкому корпусу, принимавшему участие в боевых действиях Первой мировой войны на стороне русской армии. В марте 1918 г. Брестский мир вывел Советскую Россию из стана воюющих союзников и превратил чехословаков, в массе своей не сочувствовавших большевикам, в весьма опасную для ленинского правительства ненужность. Попытки «сплавить» просившихся домой чехословаков бывшим союзникам через западные границы не увенчались успехом. Корпус было решено эвакуировать через Владивосток, при этом для самообороны чехословакам было частично оставлено оружие. Первый эшелон отправился на восток в конце марта 1918 г. и спустя месяц благополучно добрался до Владивостока. Другим частям везло значительно меньше: из-за нехватки вагонов и перебоев в работе Транссиба эшелоны корпуса растянулись по всей Сибири. В мае 1918-го осатаневшие от трудностей движения по дезорганизованной магистрали славяне взбунтовались [18]. К концу месяца советское Приморье оказалось начисто отрезано от Европейской России. К этому времени численность чехословаков, ожидавших отправки на родину во Владивостоке, достигла 15 тысяч человек. Предоставить суда для перевозки солдат никто не спешил: страны Антанты готовили славянам иную роль. В столице Приморья при поддержке союзников готовился антибольшевистский переворот, основной ударной силой которого и должны были стать чехословаки. 29 июня 1918 г. власть исполкома В лад совета была свергнута, а его руководство — арестовано. Вытесненные из города отряды Красной гвардии после боев в районе Вольно-Надеждинского и Никольска-Уссурийского отступили к станции Уссури. Попытка контрнаступления красных была отбита японцами, и к власти в Приморье пришло Временное правительство автономной Сибири.

3 августа 1918 г. во Владивостоке высадился батальон британских войск численностью более 800 штыков. Шесть дней спустя появились французы, выставившие 107 человек, большинство из которых составляли вьетнамцы. Наконец, 16 августа во Владивостоке высадились два полка американской армии, переброшенные с Филиппин (более 3 тысяч штыков). 3 сентября численность американской группировки была доведена до 5 тысяч солдат и офицеров, включая медицинский персонал и подразделения связи. Последними прибыли во Владивосток солдаты Италии — страны, еще недавно противостоявшей Антанте в составе Тройственного союза, но вовремя сориентировавшейся в ситуации… Предлогом для интервенции была, разумеется, «бескорыстная» помощь в эвакуации из России чехословаков. Тон продолжала задавать Япония, стремительно наращивавшая свое военное присутствие: к октябрю 1918 г. численность японских войск на Дальнем Востоке России и в Маньчжурии достигла 73 тысяч человек, в разы превысив цифру, согласованную с партнерами по разделу российского пирога.

В сентябре 1918 г. большевистский Дальсовнарком принял решение распустить оставившие Хабаровск части Красной гвардии и перейти на нелегальное положение. Установившаяся на Дальнем Востоке новая власть, казалось, могла торжествовать победу, однако на деле все было не так радужно. Режим «автономистов» уже в конце года уступил власть эмиссару Верховного правителя России адмирала A.B. Колчака генералу Д.Л. Хорвату, которого в июле 1919 г. сменил генерал С.Н. Розанов. Несмотря на энергичные усилия и помощь «заграницы» режиму Верховного правителя не удавалось наладить нормальную жизнь. В стане противников советской власти отсутствовало элементарное единодушие. Даже в пределах относительно небольшого по территории Приморья власть колчаковских «наместников» ограничивалась крупными населенными пунктами и полосой отчуждения Транссиба. В таежных районах уже в конце 1918 г. развернулось партизанское движение, тяготевшее к большевизму, а на соединительной ветке КВЖД и в районе станции Гродеково хозяйничали сторонники несостоявшегося атамана уссурийцев Калмыкова. Разруха, обесценивание денег и растущая дороговизна вызывали глухой ропот, повсеместно выливавшийся в стихийные митинги и стачки. На проявления недовольства колчаковские власти отвечали привычным террором. Установлению атмосферы страха способствовали отсутствие правопорядка и расцвет преступности. Разумеется, в процветающем криминальном мире Приморья не обходилось без хунхузов.

Особенно широкое проникновение «краснобородых» на территорию края началось в 1920 г. Падение Колчака, чехарда смены не обладающих никаким авторитетом властей и уход из Приморья военных контингентов большинства участников интервенции, озадаченных внушительными успехами Красной армии, обеспечивали бандитам полную безнаказанность. Остававшиеся на Дальнем Востоке японские и китайские воинские части предоставили хунхузам карт-бланш, используя бесчинства «краснобородых» как повод для сохранения собственного военного присутствия. Стремясь наиболее эффективно реализовать «потенциал» хунхузничества, японская разведка в Маньчжурии занималась организацией и вооружением банд, полностью находившихся под японским контролем и предназначавшихся для действий на русской территории. По сообщениям китайской католической газеты «Ишибао», с июня 1920 г. по март 1921 г. было сформировано 27 банд. Хунхузов снабдили 2 тысячами винтовок, 300 револьверами и 8 пулеметами. Лидер хунхузов Чиншан, произведенный японцами в майоры (неясно, впрочем, какой армии), согласился действовать под руководством японского командования против большевиков. Уже 19 июня 1920 г. одна из шаек наведалась в приморские деревни Дворянка и Жариково, где хунхузы учинили погром, уничтожив все, что не смогли унести с собой. Особенно широкий размах практика организации банд приняла в конце 1921 г., когда командующий японскими экспедиционными войсками на Дальнем Востоке генерал Тачибана отдал приказ эмиссару разведки Гамади Масаицы развернуть в Спасске набор вооруженных отрядов из китайских бродяг. «Мобилизация» хунхузов бросилась в глаза даже не слишком разборчивым в средствах американцам: факты «военного и экономического насилия» японских наемников в отношении мирного русского населения особо отмечены наблюдателем при штабе американских экспедиционных сил в Приморье Ашурстом в докладе сенату США от 2 марта 1922 г.

В скором времени весь край оказался наводнен шайками заботливо опекаемых японцами бандитов. Больше всего страдали от нападений хунхузов Полтавский и Вознесенский округа, не меньше доставалось Ольгинскому уезду, особенно бедовали местности, прилегающие к реке Сучан — традиционной вотчине «краснобородых». Внимания разбойников не избегали даже селения, расположенные вблизи охраняемой железной дороги. 19–21 июня 1921 г. несколько хунхузских шаек были замечены в долине Сучана, а 23 июня 700 разбойников появились в Шкотовской волости. 25 июня деревня Дорофеев ка была разграблена сотней хунхузов. Примерно в то же время еще более крупная шайка посетила Черниговку и хутор Бычковского. В первых числах июля 1921 г. с территории Китая в Приморье перешло свыше 2 тысяч хунхузов. 17 июля «краснобородые» напали на поселок Барановский, 19-го — на хутор Янченко. Известный винокуренный завод фирмы «М.П. Пьянков с братьями» близ Никольска-Уссурийского стал «базой», где окопались более пяти сотен разбойников.

Сообщения о набегах бандитов, чьи шайки насчитывали до тысячи человек, поступали со всех концов Приморья. Крестьяне подвергались грабежам и издевательствам, лишаясь денег и, что было особенно важно в то время, продуктов. Малейшая задержка исполнения требований хунхузов каралась смертью. Приморское областное управление во Владивостоке сформировало дивизион народной охраны и энергично требовало от японского командования организации совместных рейдов против бандитов. Штаб генерала Тачибаны, на словах обещая принять «решительные меры», на деле отнюдь не спешил обращать японские штыки против своих тайных союзников.

Хунхузы между тем продолжали собирать на уссурийской земле свою кровавую жатву.

В августе 1921 г. «краснобородые» нанесли визит в Шмаковский Свято-Троицкий Николаевский монастырь — крупнейший центр православия в Приморье. Основанная в 1895 г., обитель отличалась богатством и благоустроенностью. Монастырю принадлежали около десятка мастерских, пасека, два скотных двора, оленья ферма, три гостиницы, больница с аптекой, фотографическое ателье и книжный магазин со складом церковной утвари. В 1917 г. в обители подвизалось более 300 монахов, в связи с чем в Святейшем синоде даже рассматривался вопрос о придании монастырю статуса лавры. Расположенный в горной таежной местности близ станции Уссури, монастырь долгие годы содержал хорошо вооруженную стражу, которая успешно охраняла его владения от посягательств лиходеев. После революции ситуация изменилась: стража разбежалась, а большинство шмаковских иноков уехали в Харбин. Тем не менее остатков монастырского богатства хватило для того, чтобы привлечь бандитов. Шайка численностью до 700 человек при 16 пулеметах (!) явилась в монастырь и расположилась на отдых. Перепуганные монахи в течение трех дней исполняли все требования «краснобородых», а перед уходом шайки были вынуждены выплатить хунхузам солидную «контрибуцию» натуральными продуктами — хлебом, медом, свечами и прочим.

Прояпонские шайки хунхузов действовали не только в оккупированном интервентами Приморье, но и на территории Дальневосточной республики — контролируемого большевиками «буферного» государства, провозглашенного 6 апреля 1920 г. на учредительном съезде трудящихся Прибайкалья в Верхнеудинске (ныне город Улан-Удэ). Высшие органы власти нового гособразования возглавлялись коммунистами: Временное правительство — А.М. Краснощековым, а Совет министров — П.М. Никифоровым. Быстро признанная Москвой республика располагала собственными вооруженными силами, носившими название Народно-революционной армии. В состав территории ДВР формально входили Забайкальская, Амурская, Приморская и Камчатская области, а также северная часть острова Сахалин. На деле Приморье и Северный Сахалин были оккупированы японцами, а связь с Камчаткой полностью отсутствовала. Забайкальская область была разделена так называемой «читинской пробкой» — районами, в которых хозяйничали японцы, забайкальские казаки атамана Г.М. Семенова и остатки колчаковских войск под командованием генерала В.О. Каппеля. Что касается Амурской области, то ее исполнительный комитет согласился признать власть правительства ДВР только в августе 1920 г.

Весной и летом 1920 г. частям НРА удалось добиться значительных успехов на Забайкальском фронте. Хотя цель овладения Читой ею так и не была достигнута, японское командование решило прекратить военные действия. После трехнедельных переговоров на станции Гонгота 17 июля 1920 г. японцы подписали с представителями ДВР соответствующее соглашение и спустя восемь дней начали отвод войск в Маньчжурию, бросив своих белогвардейских союзников на произвол судьбы. К концу октября 1920 г. территория Забайкалья полностью контролировалась частями НРА ДВР. Новой столицей республики стала освобожденная Чита, где в январе 1921 г. на основании выборов в Учредительное собрание было создано постоянное правительство, по-прежнему возглавлявшееся коммунистами.

Потерпев поражение в открытом противостоянии, силы Белого движения и поддерживающие их японцы отнюдь не спешили отказываться от борьбы с противником. На смену «правильным» боевым действиям пришли грязные методы. Ставка была сделана все на тех же хунхузов, удары которых направлялись прежде всего против объектов, имевших первостепенное значение для существования ДВР, а именно — против золотых приисков Забайкалья и Амурской области. Формирование пограничных войск ДВР, начавшееся в ноябре 1920 г., проходило трудно, чем активно пользовались «краснобородые». Разбойничьи набеги принимали порой такие масштабы, что грозили полным прекращением золотодобычи в целых районах. Несмотря на потребность в «презренном металле», правительство ДВР, занятое положением на фронте и последующим формированием постоянных органов власти, поначалу довольно вяло реагировало на вылазки бандитов. 21 марта 1921 г. Управление горными разработками ДВР обратилось в военное министерство республики с воззванием. «Свыше года уже горное ведомство, — говорилось в письме, — безрезультатно настаивает перед военными властями о защите золотого промысла от нападений и разграблений… хунхузами. В первых числах февраля разграблены прииски Улунгинского района, сегодня получены телеграммы о разграблении районов Ивановского и Ленского. Везде много жертв, взято золото и продукты, население терроризировано, в панике покидает прииски». В заключительных строках послания руководство горного ведомства предрекало правительству гибель золотодобывающей отрасли в момент, когда «золото… нужно государству и, в частности, армии… более чем когда-либо» [19]. Увы, несмотря на отчаянный характер послания, набеги хунхузов на прииски продолжались. В конце июня 1921 г. в Зейском округе Владимирского района Амурской области разбойниками были разграблены прииски Иннокентьевский, Могочи и Шихановский, при этом рабочие и служащие подверглись избиениям и издевательствам.

Другим объектом хунхузских набегов было мирное население приграничных районов ДВР. Особенно часто подвергались нападениям селения, лежащие на северном берегу Амура. Пик хунхузских вылазок приходился на зимние месяцы, когда воды великой реки сковывал лед. Под покровом ночи шайки переходили на русский берег и, нанеся быстрый удар, стремительно уходили на китайскую территорию. В первые годы существования ДВР части HP А, подобно казакам былых времен, часто преследовали налетчиков на китайской территории. К примеру, в начале июля 1921 г. в окрестностях станции Маньчжурия солдатами НРА были схвачены и переданы китайским властям члены шайки, ограбившей группу русских крестьян. Однако уже в скором времени подобную практику стали запрещать, а 23 сентября 1922 г. Дальбюро приняло особое постановление, предписывающее войскам избегать перехода китайской границы. Причину такой заботы о суверенитете соседней державы потать нетрудно: властям республики не хотелось давать китайским властям Маньчжурии повод к конфликту, который в условиях продолжающейся Гражданской войны был бы абсолютно лишней проблемой…

Масштаб «хунхузской напасти», выпавшей на долю приамурского крестьянства, можно оценить на примере села Благословенного Амурской области. 28 декабря 1920 г. село подверглось набегу «краснобородых» численностью более 200 человек. Бандиты хозяйничали в Благословенном четыре дня. Они расстреляли 5 жителей села (в том числе одну женщину), сожгли 23 дома, увели 217 лучших лошадей, зарезали 17 коров и отняли у крестьян все наиболее ценные вещи. Хунхузы были хорошо вооружены, однако появление отряда НРА заставило бандитов отступить на территорию Китая. В следующем году село Благословенное подверглось повторному нападению «краснобородых». После этого крестьяне были вынуждены превратить село в настоящую крепость. Благословенное было обнесено земляным валом и колючей проволокой, на самых опасных направлениях были оборудованы стрелковые позиции. Несмотря на это, нападения продолжались. 24 июня 1922 г. представитель Благословенской волости Андрей Цха выступил на заседании Амурского областного управления с подробным рассказом о бедствиях земляков. «На село Благословенное, — говорил он, — ежегодно нападают крупные шайки хунхузов, оперирующие круглый год на китайском берегу Амура… В последние два года имело место три крупных набега, хунхузами перебито много молодых людей, защищавших свое село, уведено несколько сот лошадей и рогатого скота, сожжено много домов, в том числе школа и почтово-телеграфное отделение; в процессе многочисленных эвакуации села погибло от холода и голода несколько десятков детей и женщин; волость разорена почти до состояния нищеты; запашки сократились до ужасающего минимума». Подытоживая свое печальное выступление, делегат заявил, что если «не будут приняты меры до 1 августа, то ожидающее новых нападений население до начала зимы разбежится по соседним волостям» [20].

Единственной защитой мирного населения были части HP А, которые приходили на выручку крестьянам, но не могли предупредить проникновение вооруженных шаек на территорию республики. Организация пограничной охраны продолжала буксовать, а что касается органов правопорядка, то их состояние на местах было столь удручающим, что никакой защиты с их стороны ждать не приходилось. В газете «Амурская правда» от 30 июля 1921 г. была опубликована заметка селькора, яркими красками рисующая жизнь милиционеров одного из участков области. Текст ее заслуживает быть приведенным полностью: «В Ивановке. Участковая милиция окончательно выбилась из колеи. Нет дня, чтобы милиционеры что-нибудь не напроказили. По обыкновению, ежедневно пьяные ходят в обнимку со спиртоносами-контрабандистами, раскатываются по улицам села, наигрывая в гармошку и распевая похабные песни, производят стрельбу по улицам, безразлично днем или ночью, ничем не вызванную. В общем, творится что-то ужасное, население ждет от кого-то помощи, начальник участковой милиции неоднократно обращался в областную милицию за помощью и просил увольнения его, ибо не в силах бороться со своим штатом (курсив мой. — Д.E.), но на это ничего положительного нет. Оставлять в таком положении милиционное дело невозможно, необходимы срочные меры к упорядочению этого дела. В крайнем случае выслать в распоряжение начальника участка милиции народоармейцев, до подыскания соответствующего штата милиционеров, или же совершенно упразднить милицию». Комментарии излишни…

Шайки хунхузов, проникавшие на территорию ДВР, с начала 1920-х гг. начали «разбавляться» русскими из числа уголовников, опустившихся личностей и худших представителей белогвардейского лагеря. Гражданская война заставила тысячи подданных бывшей Российской империи искать убежища за границей. Для жителей Дальнего Востока наиболее доступной заграницей была Маньчжурия, тем более что жизнь в полосе отчуждения КВЖД и ее столице Харбине мало отличалась от привычной домашней обстановки. В Маньчжурию уходили колчаковцы, а после ликвидации «читинской пробки» на территорию Маньчжурии отступили последние остатки забайкальской группировки Белой армии. Около половины русских военных на территории Маньчжурии составляли офицеры, не питавшие иллюзий относительно своей дальнейшей судьбы «под большевиками». Многие из них продолжали считать себя солдатами, сохраняли традиции русской армии и понятие об офицерской чести. Однако находились и те, кто, озлобившись, считали «свою» Россию безвозвратно погибшей и готовы были повернуть оружие против народа страны, которую еще недавно называли родиной… Бывшие русские военные были самыми боеспособными членами шаек, играли роль «инструкторов» и способствовали поддержанию дисциплины. В большевистской печати Дальнего Востока 1920-х гг. подобные элементы получили название «белохунхузов».

Использование «краснобородых» в своих целях отнюдь не было фирменным ноу-хау японцев. Их менее удачливые партнеры по интервенции, выдавленные из России, также стремились приобрести «ручных» хунхузов. В декабре 1921 г. в Харбине были выявлены организации, сбывавшие «краснобородым» первоклассное оружие. Как выяснилось при этом, операции с закупкой и продажей вооружений происходили при непосредственном участии… французского и английского консульств. Разные фракции Белого движения также не брезговали помощью китайских бандитов в борьбе друг с другом. В середине июля 1921 г. в Никольске-Уссурийском произошел бой между хунхузами и каппелевцами, которым в те лихие дни принадлежал контроль над этим приморским городом. Во главе разбойников стоял некий Ко-сан (или Киу-сан), незадолго перед этим замеченный в переговорах с атаманом Семеновым в Харбине. Отвлекая внимание, часть хунхузов затеяла перестрелку на китайском базаре. В это время основные силы шайки атаковали каппелевскую комендатуру. Комендант города, подполковник Иоров, был ранен, однако не растерялся и сумел организовать отпор. На помощь каппелевцам пришли японские жандармы. В скоротечном бою Ко-сан и несколько членов его шайки были убиты, а остальные хунхузы обратились в бегство. При убитом помощнике Ко-сана были найдены документы, изобличавшие сговор между семеновцами и главарями «краснобородых».

На дальневосточных фронтах Гражданской войны можно было также найти «красных хунхузов», составлявших самобытную часть партизанского движения. Следует сразу указать на их главное отличие от «японских прислужников». Если интервенты привлекали бандитов возможностью грабить, получая от хозяев оружие и жалованье, то в революционный лагерь хунхузы приходили под влиянием коммунистической пропаганды.

О «красных хунхузах» времен «борьбы за советскую власть на Дальнем Востоке» известно мало. Попытки поставить хунхузскую вольницу на службу делу революции предпринимались членами китайских антимонархических организаций еще в начале XX в. Компартия Китая, возникшая в 1921 г., сразу же включила «краснобородых» в сферу действия своей пропаганды. Китайский делегат на III конгрессе Коминтерна Чжан Тайлэй в выступлении назвал хунхузов «боевым революционным материалом», который, несмотря на «сырость», поможет «развивать по стране широкое партизанское движение». В Маньчжурии в контакт с «краснобородыми» входили не только китайские коммунисты, но и эмиссары ленинской партии, стремившиеся пробудить в хунхузах «классовое сознание» и призывавшие разбойников поддержать «братьев», сражающихся за «рабочее дело» на российской земле. При этом «краснобородых» убеждали, что большевики видят в них не бандитов, а «повстанцев». Впрочем, последнее утверждение было скорее пропагандистским приемом, чем отражением действительности. В реальности русские «красные» партизаны, действовавшие в Приморье, неохотно принимали в отряды китайцев именно потому, что большинство «манз», бродивших в дебрях уссурийской тайги, были хунхузами, а понятия «хунхуз» и «большевик» имели противоположное значение в общественном мнении… Впрочем, иногда партизаны все же пользовались помощью китайцев, как это было, к примеру, во время тяжелых боев с японцами в районе села Анучино. Летом 1921 г. на стороне партизанских сил в Южном Приморье выступали две шайки хунхузов общей численностью в тысячу человек. Об этом в телеграмме на имя главкома НРА В.К. Блюхера сообщал временный командующий 2-й Амурской армией A.A. Школин. Одна из банд 12 июля совершила нападение на станцию Мучная и нанесла серьезный урон каппелевцам и японцам, со стороны которых было убито 13 человек. Одновременно с этим партизаны и хунхузы совершили совместный рейд в село Спасское, где у конно-егерского полка интервентов было захвачено 48 лошадей. Впрочем, в сферу влияния партизанского командования хунхузы все же не допускались…

Переход части хунхузов на сторону красных объяснялся не только успехами большевистской пропаганды, но и наметившимися антияпонскими настроениями многих «краснобородых». В марте 1921 г. отряд хунхузов численностью 700 человек вступил в переговоры с командованием НРА ДВР. Контакту предшествовала работа армейской разведки, со слов местных жителей знавшей о планах хунхузов перейти на русскую территорию для соединения с красными. В беседе с представителями командования НРА «начальник хунхузотряда» заявил, что он и его люди будут сражаться на стороне красных против японцев.

Приход хунхузов и вообще китайцев в ряды «красных» партизан сильно беспокоил власти Поднебесной. На протяжении всех трех лет существования ДВР китайские консульства в Хабаровске, Благовещенске и некоторых других городах бомбардировали местные власти бесчисленными заявлениями и протестами. Главным было требование немедленного роспуска китайских коммунистических ячеек, ликвидации китайских секций при областных комитетах коммунистической партии и прекращения большевистской агитации среди китайцев. При этом дипломаты утверждали, что интерес китайских коммунистов к хунхузам объясняется их желанием сколотить новые шайки для грабежа русского и китайского населения. Одновременно полпреды пекинского правительства в ДВР добивались ликвидации отделений союза китайских рабочих (СКР). Эта организация, возникшая в апреле 1917 г. и первые полтора года именовавшаяся Союзом китайских граждан, объединяла китайцев, прибывших на заработки в Российскую империю и застигнутых революционной бурей на чужой земле. Начав с аполитичной благотворительности, СКР быстро попал под сильное влияние большевиков и превратился в политическую организацию. По мнению китайских дипломатов, все отделения союза были прибежищем «хунхузов и порочных китайцев». Наконец, консульства не уставали требовать роспуска китайских партизанских отрядов, которые в нотах также именовались «бандами хунхузов».

Беспроигрышным пропагандистским приемом большевиков в отношении китайцев было противопоставление «братского» отношения коммунистов тому презрению, которое питали к китайцам власти «старой» России. Интересно, что по другую сторону баррикад в целях контр пропаганды использовались приемы из того же арсенала. Дальневосточный обыватель привык презирать мирного китайца (таких называли «ходя») и бояться китайца-разбойника (хунхуза). Справедливо полагая, что инертная мещанская среда крупных городов Дальнего Востока не спешит расстаться с укоренившимися взглядами, белогвардейцы распространяли среди населения городов, лежавших на пути наступления красных, россказни о грядущих зверствах китайцев, идущих в первых рядах «большевистских орд». Так, в апреле 1920 г. Николаевск-на-Амуре был взбудоражен слухами о том, что красное командование посулило своим бойцам-китайцам устроить после взятия города… раздачу русских девушек и вдов.

Нередки были и прямые провокации, призванные дискредитировать «красных хунхузов». К примеру, в начале мая 1920 г. шайка конных китайцев с демонстративно развернутым красным знаменем, изображая партизан, ворвалась в приморское село Владимиро-Александровское и стала производить поборы с крестьян и китайских торговцев.

С окончанием интервенции и установлением в Приморье власти большевиков надобность в «красных китайских партизанах» отпала. По-иному обстояло дело с «японскими прислужниками», получившими новые задания, и «безыдейными» хунхузами, продолжавшими разбойничать в Маньчжурии и на Дальнем Востоке России.

«Золотой век» хунхузов

Двадцатые годы XX столетия в истории Маньчжурии можно без преувеличения назвать «золотым веком» хунхузничества. Революционные потрясения, в 1911 г. охватившие Поднебесную, а спустя считаные годы — и Россию, привели к тому, что на обширных территориях Северо-Восточного Китая и российского Дальнего Востока надолго воцарился хаос. Стремительное падение двух одряхлевших империй похоронило под обломками государственности освященный веками уклад жизни и связанные с ним ценности. Всеобщее разорение увеличило армию обездоленных, а упадок правопорядка ласкал душу паупера соблазном легкой поживы на «большой дороге». Бандитизм расцвел пышным ядовитым цветом. Тот из маньчжурских бедняков, кто хотя бы в малейшей степени обладал смелостью и предприимчивостью, пополнял ряды «краснобородых». Новые времена открыли перед вчерашними отверженными новые возможности.

Навстречу покинувшим потайные убежища хунхузам устремились многочисленные «спонсоры», предлагавшие деньги, оружие и снаряжение в обмен на «грязную работу» в интересах тех или иных политических сил. А те, кому не по душе было именоваться бандитами, получили возможность абсолютно легально поступать на военную службу, что в Китае 1920-х гг. означало приход в ряды войск одной из милитаристских группировок, вернувших Поднебесную во времена «сражающихся царств» древности [21].

Попытки привлечения хунхузов на военную службу предпринимались в Маньчжурии еще в последние годы правления династии Цин. В начале 1907 г. правительственный уполномоченный Су Шичан, совершивший инспекционную поездку по землям Северо-Восточного Китая, представил цинскому двору проект приема на военную службу конных хунхузов, которые, по его мнению, могли составить прекрасные кавалерийские части. Цзунду (военный губернатор) трех восточных провинций Чжао Эрсюнь также ходатайствовал перед пекинским двором о принятии на службу отрядов наиболее известных атаманов, рассчитывая укрепить с их помощью свое влияние в Маньчжурии.

Среди первых хунхузов, оказавшихся в строю, был главарь шайки из уезда Хайчэн провинции Фэнтянь Чжан Цзолинь (или Чжан Юйтин), которому в 1920-х гг. предстояло стать единоличным правителем Маньчжурии и отцом-покровителем всех «братьев». Родившийся в 1876 г. (по другим данным — в 1875 г.) в семье бедных выходцев из провинции Чжили, Чжан Цзолинь уже в возрасте 8 лет остался сиротой и вынужден был зарабатывать на жизнь. Работа «на посылках» в частной школе позволила мальчику получить некое подобие начального образования. Достигнув возраста 15 лет, будущий генералиссимус брался за любую работу, в конце концов овладев навыками разных профессий, среди которых было даже ремесло коновала. Нищета тяготила Чжана, пристрастившегося к азартным играм, однако первые перемены в его богатой приключениями жизни произошли только в годы Японо-китайской войны 1894–1895 гг. Уезд Хайчэн наводнили цинские войска, среди которых было немало кавалерийских частей. Припомнив ветеринарные познания, Чжан открыл в деревне Гаокань импровизированную лечебницу и принялся пользовать армейских лошадей. Предприимчивый молодой человек быстро оброс связями в офицерской среде и добился зачисления на службу. Вылечив по случаю лошадь одного из маньчжурских генералов, Чжан Цзолинь получил награду и повышение. Чин вывел его из низов общества и позволил приобрести кое-какой достаток.

С окончанием боевых действий и уходом войск Чжан с легким сердцем дезертировал из армии и вскоре женился на дочери местного помещика. Ветеринарная лечебница в деревне Гаокань процветала, однако вовсе не она была главным источником доходов семьи Чжана. Под вывеской коновала скрывался атаман хунхузской шайки, действовавшей в ляодунских лесах и на окрестных торговых дорогах. По одной из легенд, Чжан практически случайно стал главарем уже сформировавшейся банды. Во время охоты в лесу он наткнулся на лошадь, с седла которой свисало тело убитого бандита, оказавшегося чжангуем местных «краснобородых». Чжан присвоил коня и оружие убитого, прискакал в лагерь шайки и объявил себя новым атаманом. Как бы то ни было, уже во время Боксерского восстания 1900 г. имя Чжан Цзолиня пользовалось известностью. Его хунхузы за солидное вознаграждение охраняли местных помещиков и крупных купцов от мятежников. Во время Русско-японской войны Чжан Цзолинь предлагал услуги своих «разведчиков» обоим противникам, однако общий язык нашел с японцами. Связям Чжана со Страной восходящего солнца суждена была долгая жизнь…

Поступив на военную службу, Чжан Цзолинь получил небольшой чин командира кавалерийского батальона, что, разумеется, не могло удовлетворить честолюбивого хунхуза. Решению проблемы карьерного роста помогла взятка. Командующий фэнтяньской армией генерал Чжан Силуань получил в подарок прекрасную лошадь и крупную сумму наличных, а Чжан Цзолинь принял под свое командование сперва пять, а в 1908 г. — целых семь армейских батальонов. В 1911 г. Чжан Цзолинь уже командовал двумя соединениями охранно-полицейских войск провинции.

Во время Синьхайской революции Чжан Цзолинь, казалось, полностью оправдал доверие Чжао Эрсюня, разгромив в Мукдене местные революционные организации и расправившись с их лидерами. В действительности бывший хунхузский атаман преследовал исключительно собственные цели. Он понимал, что богатая Маньчжурия, связанная с историческим Китаем единственной дорогой, зажатой между горами и Ляодунским заливом, может стать для него прекрасной вотчиной. Мечтая стать единоличным хозяином Северо-Восточного Китая, Чжан Цзолинь начал с того, что отказался подчиниться приказу командования и передислоцировать свои войска в провинцию Чжили. Старый цинский генерал Юань Шикай, ставший «пожизненным президентом» Китайской Республики, ничего не мог поделать со строптивым маньчжурским военачальником. Впрочем, Чжан Цзолинь не собирался портить отношения с президентом. В 1915 г. бывший хунхуз, занимавший к тому времени должность командира 27-й армейской дивизии и «в нагрузку» фактически командовавший соседней 28-й, поддержал попытку Юань Шикая провозгласить себя императором. В то же время наместнику новоявленного монарха, попытавшемуся было занять резиденцию в Мукдене, без церемоний указали на дверь… Попытка реставрации империи буквально взорвала и без того взбудораженное китайское общество и положила начало расколу страны на области, контролируемые различными военными «кликами». Вскоре после провала монархической авантюры, в 1916 г., Юань Шикай умер и в Пекине утвердился режим, формально возглавлявшийся лидером «аньхуйских милитаристов» [22] Дуань Цижуем. Нуждавшееся в союзниках пекинское правительство в 1917 г. назначило Чжан Цзолиня генерал-губернатором провинции Фэнтянь. Первый шаг бывшего хунхуза на пути к вершинам власти был сделан.

Став губернатором, Чжан Цзолинь вовсе не собирался выполнять указания Пекина. Перед ним стояла заманчивая цель: как можно скорее распространить свою власть на всю Маньчжурию. В этом губернатору помогли весьма кстати появившиеся японцы, не упускавшие из виду своего широко шагающего бывшего наемника. В самом начале политической карьеры Чжана японские банки поспешили предоставить хозяину Фэнтяни финансовые вливания. Не отказываясь от денег, генерал-хунхуз попробовал было проигнорировать встречные требования банкиров, однако японцы тут же дали понять, что шутить не намерены. На Чжан Цзолиня было совершено покушение. Уцелев, губернатор поддался японскому натиску, а на деле — начал с японцами смертельно опасную игру, с переменным успехом продолжавшуюся до самой гибели Чжан Цзолиня в 1928 г. При поддержке японцев Чжан быстро стал совладельцем множества японо-китайских предприятий Северо-Восточного Китая. Рост состояния губернатора, окруженного японскими «советниками», сопровождался бурной военно-политической активностью. Весной 1918 г. Чжан Цзолинь продемонстрировал свою поддержку Дуань Цижую, послав фэнтяньские войска сражаться за пекинское правительство в провинции Хунань. Награда последовала в сентябре того же года, когда Чжан был назначен генерал-инспектором трех восточных провинций. Мечта бывшего хунхуза сбылась — он стал фактически полновластным правителем Маньчжурии. Впрочем, аппетиты Чжана уже успели перерасти достигнутый уровень: он рассчитывал на пост вице-президента Китайской Республики и оказался разочарован, затаив желание отомстить Дуань Цижую…

Еще одним неприятным для Чжан Цзолиня сюрпризом стало соглашение между пекинским правительством и Японией о совместных действиях против РСФСР, подписанное 16 мая 1918 г. Договоренность предусматривала ввод в Северную Маньчжурию 60-тысячной группировки японских войск, которые должны были занять позиции вдоль русско-китайской границы. Секретное приложение к соглашению предоставляло японцам право на свободное плавание по судоходным рекам Маньчжурии и отдавало в руки интервентов соответствующее количество плавсредств. Кроме того, правительство Дуань Цижуя обязалось предоставить японцам для военных перевозок КВЖД (при этом за охрану эшелонов отвечали китайские власти), разрешило снабжение войск из местных ресурсов и взяло на себя ряд других обязательств.

Чжан Цзолинь понял, что к экономическому «поводку» японцев скоро добавится их прямое военное давление. Нужно было срочно увеличивать собственную армию, тем более что соответствующие права давал пост генерал-инспектора. Тут-то и пригодилось Чжан Цзолиню его богатое хунхузское прошлое. Численность расплодившихся бандитских шаек в Маньчжурии могла поразить самое богатое воображение. Только на 200-километровом участке границы с Уссурийским краем от Хуньчуня до станции Пограничная в 1920–1922 гг. постоянно находилось более 11 тысяч (!) «краснобородых», действовавших как на русской, так и на китайской территории. Бывшие коллеги по разбою представляли собой прекрасный боеспособный мобилизационный резерв. Правда, несколько хуже обстояло дело с офицерскими кадрами и инструкторами, способными сделать из бандитов полноценных солдат. Однако и здесь Чжан нашел выход из положения, обратив внимание на белогвардейцев, наводнивших Маньчжурию после завершения Гражданской войны в России.

Военное строительство, предпринятое Чжан Цзолинем в начале 1920-х гг., объяснялось не только его стремлением «нарастить мускулы» на случай враждебных действий японцев, но и планами по расширению сферы контроля. Весной 1919 г. он выступает против Дуань Цижуя. В следующем году генерал-инспектор вводит войска в Пекин и к концу 1921 г. получает контроль над правительством. Это была серьезная «заявка на победу», однако, несмотря на многочисленную армию и поддержку правительства Южного Китая во главе с Сунь Ятсеном, в 1922 г. Чжан Цзолинь потерпел поражение от другого «милитариста» — дуцзюня У Пэйфу. По мнению некоторых историков, военные поражения генерал-инспектора в немалой степени объяснялись его примитивными представлениями о военном искусстве: старый хунхуз даже в войне продолжал действовать по правилам хунхузской тактики…

В конце мая 1922 г. отступивший в Маньчжурию Чжан Цзолинь провозгласил автономию северо-восточных провинций и приступил к полной милитаризации страны. Как и рассчитывал Чжан, его немеркнущая бандитская «слава» вкупе со щедрыми обещаниями привлекли в ряды маньчжурской армии тысячи хунхузов. Бандиты вербовались в войска фэйдан (шайками). Вскоре целые воинские части, такие как старая чжан-цзолиневская 27-я дивизия, могли с полным основанием именоваться хунхузскими. Надев военную форму, «братья» и не думали расставаться с бандитскими привычками. Получив современное оружие, новоиспеченные вояки при случае не отказывали себе в удовольствии использовать его для грабежей. Появились своеобразные «солдато-бандиты» (бинфэй) — молодчики, в зависимости от обстановки легко переходившие от солдатских обязанностей к разбою и наоборот.

Хунхузы Северо-Восточного Китая попадали на службу не только в местные войска, но и в армии противников Чжан Цзолиня. Осенью 1926 г., после победы под Учаном, в Национальную армию Гоминьдана был зачислен отряд хунхуза Лю Юйшуана, промышлявший до этого на советско-китайской границе в Маньчжурии.

Многие хунхузские атаманы смогли сделать на службе у Чжан Цзолиня успешную военную карьеру. Список маньчжурских «генералов-хунхузов» выглядит весьма внушительно: Бао Гуйцин, Ду Лисань, Фэн Дэлинь, Цзи Цзиньчунь, Ли Хайцин, Линь Иньцин, Сунь Лечэнь, Тан Юйлинь, У Баофэн, У Цзюныпэн, Ян Юйтин, Чжан Хайпэн, Чжан Цзинхуй, Чжан Инфан, Чжан Цзунчан, Чжан Цзосян и Цзоу Фэн. Это была своеобразная историческая пародия на «когорту маршалов» Наполеона Бонапарта.

Большинство перечисленных имен составляют знакомые Чжана по старому ремеслу.

Чжан Цзосян и Чжан Цзинхуй стали «побратимами» будущего маршала еще в лесах Ляодуна. Ян Юйтин также пользовался особым доверием Чжан Цзолиня и долгие годы был бессменным начальником мукденского штаба. Уцелев в роковой день гибели патрона, Ян Юйтин при поддержке японцев попытался узурпировать маньчжурский «трон» и был убит сыном Чжан Цзолиня — «молодым маршалом» Чжан Сюэляном… Едва ли не каждый из «генералов-хунхузов» достоин отдельного рассказа.

Наиболее яркую карьеру, напоминающую взлет и падение самого Чжан Цзолиня, сделал Чжан Цзунчан. Этот «милитарист» родился в 1881 г. в современном уезде Лайчжоу провинции Шаньдун. В 1899 г. Чжан Цзунчан приехал на северо-восток, где быстро примкнул к хунхузам. Из Маньчжурии Чжан перебрался во Владивосток, где быстро поднялся: служил частным сыщиком при корпорации китайских купцов, содержал публичные дома, опиекурильни и игорные притоны. Благодаря сотрудничеству с русской полицией Чжан Цзунчан в скором времени стал одним из тогдашних «преступных авторитетов» Владивостока. После победы Синьхайской революции Чжан Цзунчан вернулся в Китай и поступил на службу в войска провинции Шаньдун, а затем — провинции Цзянсу. В 1921 г. Чжан Цзунчан перешел на службу к своему знакомцу и названому брату Чжан Цзолиню и быстро добился высокого положения, став в 1922 г. комиссаром обороны пограничного района Нингута — Суйфэнь. Не забывая о собственном кармане, Чжан Цзунчан открыл на вверенной территории 25 игорных домов и засеял тысячи гектаров земли опийным маком. Позднее Чжан Цзунчан принимал участие в гражданской войне (так называемые 1-я и 2-я чжилийские войны), после чего ушел от Чжан Цзолиня и вернулся на родину в Шаньдун. Здесь он с головой ушел в политику и в апреле 1925 г. стал цзюньу дубань (военным губернатором) провинции. Успешное наступление войск Чан Кайши в 1927 г. вынудило Чжана бежать в Далянь (Дальний), а оттуда — в Японию, где он прожил пять лет. Возвратившись в Китай в начале 1932 г., Чжан Цзунчан несколько месяцев скрывался в Тяньцзине, а затем вновь появился в Шаньдуне. Это было опрометчивое решение, ибо слишком многие шаньдунцы поминали бывшего губернатора недобрым словом. 3 сентября 1932 г. член провинциального правительства Чжэн Цзичэн, мстя за убитого отца, заколол Чжан Цзунчана на вокзале города Цзинань…

Те из «братьев», которые не желали изменять традиционному «ремеслу», также весьма вольготно чувствовали себя на территории автономии. Шайки множились не только за счет местной бедноты, но и за счет волны беженцев из провинций Шаньдун и Чжили, в довершение всех бед переживших в 1920–1921 гг. сильнейшую засуху. Неписаные законы хунхузской «корпоративной этики» ушли в прошлое. Хунхузы 1920-х гг. не признавали никаких правил. Особенно страдала от разбойничьего «беспредела» Северная Маньчжурия. Здесь из-за непрекращающихся грабежей и бесчинств к середине десятилетия обезлюдели целые районы, такие как местности между реками Сунгари и Уссури, а также вдоль восточной линии КВЖД. В докладе дирекции Южно-Маньчжурской железной дороги за 1929 г. численность «краснобородых» в трех северо-восточных провинциях оценивалось не менее чем в 57 тысяч человек!

Немалое число «краснобородых» действовало в полосе отчуждения КВЖД. Здесь хунхузы выполняли «заказ» японцев, мечтавших добиться контроля над стратегически важной магистралью, с марта 1920 г. находившейся во временном китайском управлении. Перед хунхузами была поставлена задача разрушать железнодорожное полотно, громить и поджигать станционные сооружения, нападать на мирных граждан. Так же как и на оккупированных территориях России, бесчинства бандитов на КВЖД должны были продемонстрировать «неспособность» местных властей поддерживать правопорядок и доказать, что дело охраны дороги должно быть передано в японские руки. Еще летом 1920 г. китайской администрации дороги стало известно о «секретном договоре», который шестеро хунхузских главарей подписали с японским командованием. По договору атаманы обязались разными способами прерывать железнодорожное сообщение на линии.

Японцы намеревались протащить своих представителей в правление Общества КВЖД, что, разумеется, также было «необходимо» для успешной охраны дороги. 20 мая 1920 г. японское командование направило начальнику штаба своих сил в Харбине подробную инструкцию. В первых строках документа офицеру сообщалось, что в полосе отчуждения КВЖД действуют несколько шаек хунхузов. Далее начальнику штаба предписывалось время от времени направлять китайским властям запросы относительно действий разбойников и обсуждать способы охраны магистрали. Со своей стороны командование собиралось регулярно направлять в Пекин протесты, добиваясь включения японских представителей в состав железнодорожной администрации. Понимая, что никаких юридических прав на КВЖД у них нет, японцы намеревались формально передать власть в полосе отчуждения своему ставленнику Г.М. Семенову. Побитый красными забайкальский атаман должен был изображать «законную русскую администрацию», прикрывая истинных хозяев магистрали.

Несмотря на подобные ухищрения, деятельность японского командования ни для кого не была секретом. Представитель США в железнодорожном комитете союзников Смит однажды весьма откровенно высказался и о целях японцев в отношении КВЖД, и об их методах: «В Маньчжурии хунхузнические отряды японцы создали и вооружили для нападения на железную дорогу. Цель преследовалась та, что вот Уссурийскую железную дорогу охраняют японцы и нападений не бывает, а поэтому и КВЖД дайте под нашу охрану. Но мы знали, чего они добиваются…» [23].

В апреле 1922 г. консул пекинского правительства во Владивостоке вручил своему японскому коллеге официальный протест против формирования японцами в полосе отчуждения КВЖД отрядов хунхузов, предназначенных для нападения на эту дорогу. Протест был хорошо подкреплен документальными доказательствами.

Планы японцев оказались сорваны в 1924 г. после перехода КВЖД в совместное советско-китайское управление. Соответствующие соглашения были подписаны правительством СССР с пекинским правительством (31 мая 1924 г.) и Чжан Цзолинем (20 сентября 1924 г.). Увы, несмотря на ликвидацию «японской угрозы», обстановка на КВЖД продолжала оставаться напряженной и в итоге вылилась в вооруженный конфликт между СССР и сыном-наследником Чжан Цзолиня — Чжан Сюэляном.

Яркую картину жизни дороги в конце 1920-х гг. изобразил советский журналист Яков Окунев:

«Над кроватью начальника станции висит ружье. Перед тем как свалиться на постель, он сунул под подушку револьвер. Сломанный усталостью и болезнью, он спит тревожно и чутко. Его лицо вздрагивает. Из-под полузакрытых ресниц блестят, как ртутные полоски, его зрачки. За окном обронили что-то. Начальник станции вскакивает и еще в полусне сует руку под подушку:

— Кто? Что? — и снова валится на кровать…

Часа через два он сидит передо мной и пьет чай. Его освеженные сном, заросшие щеки слегка порозовели.

— Отчего вы не соснули? — Теперь его голос свеж. — Вы не будете спать всю ночь. На нашем участке неспокойно.

— Почему?

— Хунхузы.

— Давно?

— Они никогда не переводятся. Прошлой зимой они остановили скорый поезд, ограбили пассажиров, нескольких убили, нескольких увели с собой, потребовав выкупа. В последнее время опять стало тревожно. В сопках бродит большая шайка…»

Маньчжурских «краснобородых» привечали не только Чжан Цзолинь и японцы. Белое движение также не прочь было использовать хунхузов. Совершая набеги на приграничные районы ДВР, а затем — СССР, «краснобородые» часто выполняли задания белогвардейцев: убивали военнослужащих Красной армии и деятелей местной администрации, поддерживали контакты с контрреволюционной агентурой, устраивали диверсии. Близкое общение с хунхузами не проходило даром: отдельные представители эмиграции сами начинали перенимать черты «краснобородых», вливаясь в китайские преступные сообщества или сколачивая собственные бандитские шайки. Иногда «русским хунхузам» удавались весьма громкие дела. Так, в 1925 г. в Харбине ими был похищен богатый купец Тонконогов. Выкуп за освобождение предпринимателя принес бывшим «благородиям» и их китайским сообщникам четверть миллиона иен! Преступная деятельность «белохунхузов» продолжалась даже после оккупации Маньчжурии японскими войсками. Много шуму наделало похищение французского пианиста Каспэ в 1932 г. Он был схвачен 24 августа среди бела дня на главной улице Харбина и увезен в неизвестном направлении. За освобождение музыканта бандиты требовали 300 тысяч иен. Сумму собрать не смогли, и 24 ноября 1932 г. несчастный Каспэ был убит. Преступление было раскрыто исключительно благодаря настойчивости французского вице-консула, находившегося в Харбине. В ходе расследования выяснилась пикантная подробность: один из главарей шайки, некто Н. Мартынов, «по совместительству» являлся… сотрудником харбинской полиции, что и позволяло гангстерам долгое время оставаться безнаказанными. Тем не менее подавляющее большинство нападений на иностранцев продолжало совершаться китайцами. Не успела получить свое завершение история с Каспэ, как в Харбине вновь произошло громкое происшествие. 10 сентября 1932 г. агент Гонконгско-Шанхайского банка англичанин Мельхиш играл в гольф со своим подчиненным Хэнселлом. Дойдя до пятой лунки местного игрового поля, Мельхиш был вынужден спуститься за мячом в ложбинку у полотна железной дороги. Здесь на него напали двое китайцев, попытавшихся утащить его под железнодорожный мост. На крик Мельхиша прибежал Хэнселл. Увидев его, китайцы отпустили свою жертву и нанесли ей несколько ударов дубинками. Затем один из них выхватил маузер и прострелил Хэнселлу левую руку.

Напуганное иностранное сообщество Харбина было вынуждено позаботиться о своей безопасности. В этом ему сильно помогли русские эмигранты. Журналист Г. Вудхэд, побывавший в столице КВЖД осенью 1932 г., писал: «Не будет преувеличением утверждать, что, попав в Харбин, я оказался в сердце царства ужаса. Многие иностранцы здесь отказываются от любых приглашений, подразумевающих передвижение по городу после захода солнца. Когда я поехал в гольф-клуб, в двухстах ярдах от ворот заведения мою машину встретили два вооруженных верховых казака. Четверо русских охранников, вооруженных ружьями и пистолетами, неусыпно охраняют территорию поля. Они расставлены в разных точках, а один из них всегда сопровождает посетителя, если тот направляется в место, недоступное наблюдению… В Харбинском клубе посетителей проверяет на входе детектив из русских эмигрантов. В зале для боулинга, где собирается по вечерам все местное общество, на барной стойке лежат пистолеты посетителей, всегда готовых пустить их в ход. Банки, торговые фирмы и многие частные лица нанимают русских охранников. Вооруженный эскорт желателен при любых перемещениях по городу — как днем, так и ночью. Многие иностранцы нанимают бывших русских военных в качестве вооруженных водителей. К чести последних нужно сказать, что никто здесь не может припомнить случая, когда такой телохранитель не оправдал бы доверия хозяина. Таковы условия жизни в сегодняшнем Харбине — по уверениям официальных лиц Маньчжоу-Го, гораздо более «мирном», чем когда-либо прежде!»

В начале 1920-х гг. в северных областях Маньчжурии изредка можно было встретить немногочисленных «красных хунхузов» — идейных бойцов за «освобождение рабочего класса». Большинство из них являлись агентами Коминтерна, прошедшими специальную идеологическую подготовку в Советской России. Другие представляли собой осколки партизанского движения Гражданской войны, продолжавшей бушевать на российском Дальнем Востоке. Китайские партизаны заходили в Маньчжурию еще во время боев с семеновцами. Наибольшую известность приобрели действия партизанской бригады Син Диу в провинции Цзилинь в июле 1921 г. Син Диу, командовавший до этого китайским «красным отрядом» на юге Приморья, по заданию Дальбюро ЦК РКП(б) сумел объединить множество разрозненных мятежных групп в «1-ю китайскую революционную дивизию». Вступление бедняков в ряды этого воинства поощрялось материально: каждому новобранцу командование выдавало от 50 до 100 «китайских долларов». Численность формирования колебалась от 3300 до 1700 человек. Оружие и боеприпасы Син Диу получал с территории ДВР, а деньги и продовольствие взимал с населения окрестных деревень и городов. В этом отношении «революционная дивизия» ничем не отличалась от хунхузских шаек… Отправляясь в Маньчжурию, Син заявил советским друзьям, что вступает в борьбу с предателями китайского народа — бандами Чжан Цзолиня. Вероятно, под предательством Син Диу имел в виду сотрудничество Чжана с японцами… В цзилиньских лесах «красным хунхузам» удалось продержаться несколько месяцев. Поздней осенью Син Диу был со всех сторон обложен чжан-цзолиневскими войсками, однако сумел уйти на территорию ДВР. По некоторым сведениям, спасение партизан не обошлось без участия Народно-революционной армии… Оказавшись на русской территории, Син Диу продолжал воевать на стороне советской власти, став к концу Гражданской командиром партизанского соединения, насчитывавшего 43 отряда.

«Золотой век» маньчжурских хунхузов завершился с уходом из жизни их «крестного отца» Чжан Цзолиня. Набравший силу и стремившийся к полной независимости генералиссимус к концу 1920-х гг. стал помехой на пути японцев, считавших Маньчжурию своей законной добычей. 4 июня 1928 г. штабной вагон диктатора был взорван под виадуком Южно-Маньчжурской железной дороги на подъезде к Мукдену. Спустя три года вторжение японской армии поставило крест на вольготной жизни «краснобородых». Оккупанты сразу же озаботились решением бандитской проблемы. Начали со сбора сведений о численности и составе злодейских шаек. Сделанные выводы изумили даже опытных военных. Получалось, что общая численность бандитов в трех провинциях Маньчжурии достигала 212 тысяч человек, в том числе 100 тысяч — в Фэнтяни, 71 тысяча — в Гирине и 38 тысяч — в Хэйлунцзяне. Несмотря на то что главную трудность оккупанты видели в ликвидации именно хунхузов «старой школы», последние составляли лишь часть бандитского мира Маньчжурии (около 62 тысяч человек). Помимо хунхузов, японцы относили к «бандитам» следующие категории вооруженных удальцов:

1. Антияпонские группировки, объединявшие в своих рядах так называемых «добровольцев», а также остатки войск чжанцзолиневских войск (69 тысяч человек). Главным вдохновителем и спонсором этого движения японцы небезосновательно считали «молодого маршала» Чжан Сюэляна — старшего сына и наследника Чжан Цзолиня, выдавленного из Маньчжурии и окопавшегося в Пекине [24].

2. Религиозные фанатические организации (16 тысяч человек), распространенные преимущественно в восточной части провинции Фэнтянь, между Мукденом и корейской границей. Эти организации, сохранившиеся в Маньчжурии едва ли не со времен Боксерского восстания, состояли в основном из хэбэйских и шаньдунских китайцев.

3. Так называемые «деревенские бандиты», решавшиеся на разбой в силу экономических и политических причин (65 тысяч человек)…

Для «братьев» наступали тяжелые времена. Кто-то из хунхузов покинул Маньчжурию, кто-то затаился в ожидании лучших времен, однако были и такие, кто с оружием в руках выступил против захватчиков. Среди этих патриотов наибольшую известность получил Ван Дэлинь.

Ровесник Чжан Цзолиня, Ван стал хунхузом в дни Боксерского восстания 1900 г. Семнадцать лет его шайка орудовала на восточной линии КВЖД, нападая на поезда и время от времени пиратствуя на реках Сунгари и Уссури. На военную службу Ван поступил сравнительно поздно — в 1917 г. Откликнувшись на приглашение Чжан Цзолиня, атаман записался в войска Гиринской провинции. Его шайка получила наименование 3-го батальона 1-й бригады провинциальной армии. В момент японского вторжения в 1931 г. батальон Вана стоял в городке Яньцзи (ныне — столица Яньбяньского корейского автономного округа провинции Цзилинь). Ван немедленно приказал своим людям открыть огонь по японским путейцам, тянувшим железнодорожную ветку из соседней Кореи, а затем объявил о своем неподчинении властям марионеточного государства Маньчжоу-Го. В феврале 1932 г. Ван провозгласил создание «Армии гражданского спасения» (Гоминь цзюгоцзюнь), которая к июлю того же года насчитывала в своих рядах около 10 тысяч человек. Уже 20 февраля сторонники Ван Дэлиня взяли город Дуньхуа, а затем перебазировались в провинцию Хэйлунцзян. В марте 1932 г. в районе озера Цзинбо отряд нанес несколько поражений посланным против него японским частям. Поскольку основные силы японцев были в то время скованы действиями против остатков чжан-цзолиневской армии, Ван Дэлиню на первых порах сопутствовал успех. Под его полным контролем оказалась станция Пограничная, Суйфэньхэская таможня и целый участок восточной линии КВЖД.

Бывший «солдато-бандит» поддерживал сотрудничество с Компартией Китая, начальником штаба его армии был коммунист Ли Яньлу. В ноябре 1932 г. положение «Армии гражданского спасения» осложнилось. Японские и маньчжурские войска перешли в решительное наступление в рамках специальной «Антибандитской операции». 13 января 1933 г., исчерпав все возможности для сопротивления, Ван Дэлинь с остатками своей разгромленной армии перешел границу СССР. «Борец с японским милитаризмом» был благосклонно принят советскими властями и получил возможность выехать в Европу, чтобы в итоге вернуться в Китай и продолжить участие в антияпонском движении. Впрочем, эта глава в жизни хунхуза-патриота оказалась короткой: 20 декабря 1938 г. он умер в провинции Шаньдун.

Остатки разбойничьей «армии», разбитой новыми хозяевами Маньчжурии, переместились в города. Последняя заметная вспышка кровавой активности хунхузов наблюдалась во второй половине 1940-х гг., когда капитулировавшие японцы утратили контроль над ситуацией, а правительство генералиссимуса Чан Кайши, едва успев вернуть Маньчжурию на орбиту Гоминьдана, тут же вступило в схватку за власть с окрепшими за годы войны китайскими коммунистами.

На границе тучи ходят хмуро…

1922 г. стал последним годом иностранной интервенции и Белого движения на территории России. Уже в феврале Народно-революционная армия ДВР одержала убедительную победу над силами белых в знаменитом Волочаевском сражении. Отныне единственным препятствием на пути продвижения проболыпевистских сил в Приморье были укрепленные позиции в районе Спасска, оборонявшиеся японскими частями. Впрочем, этот противник уже готов был сдать рубежи обороны, о чем японские представители недвусмысленно объявили на международных конференциях 1921 г. Уссурийский край, единственный контролируемый интервентами регион России, был наводнен красными партизанскими отрядами и все больше напоминал перегретый паровой котел. Временное приамурское правительство талантливого С.Д. Меркулова, несмотря на энергичные усилия, не смогло удержаться у власти и в августе 1922 г. уступило бразды правления генералу М.К. Дитерихсу, избранному главой Приамурского земского края. Смена названия ничего не дала — «каинова печать» сотрудничества с иностранными захватчиками, дискредитировавшая белых, лезла в глаза из-под любой правительственной вывески. В конце августа японские войска начали покидать места дислокации в Приморье и стягиваться к Владивостоку. В последней отчаянной попытке удержать край «земекая рать» генерала Дитерихса встретила наступающие части НРА ДВР на Спасских позициях, однако 9 октября 1922 г. воспетые в известной советской песне «Штурмовые ночи Спасска» завершились последней крупной военной победой красных. Путь на Владивосток был открыт.

25 октября 1922 г. в столице Приморья царило оживление. Арьергард японских экспедиционных сил с лихорадочной поспешностью эвакуировался на корабли императорского флота и на ближайший остров Русский. От них не отставали остатки «земской рати», спешившие занять места на кораблях Сибирской флотилии.

Поглощенные эвакуацией, военные не обращали внимания на горожан, постепенно заполнявших улицы города. Мирное население не скрывало радости, превратившейся в ликование, когда на въезде во Владивосток показались передовые части НРА. Фактически город занимала большевистская Красная армия, однако о будущем в тот момент никто не думал — слишком велика была всеобщая радость по поводу завершения четырехлетней японской оккупации, ухода опостылевших интервентов и их пособников [25].

Дальний Восток быстро входил в колею новой жизни. На северо-восточных окраинах бывшей империи, на Камчатке и Чукотке, еще не угасли последние искры отгоревшей Гражданской войны, когда Москва, добившаяся изгнания с территории страны последних крупных формирований своих противников, с циничной прямолинейностью поспешила ликвидировать ставший ненужным «буфер». 14 ноября 1922 г. руководимое большевиками Народное собрание ДВР обратилось к ВЦИК РСФСР с просьбой о принятии республики в состав Советской России. Свое решение «парламентарии» мотивировали, разумеется, «желанием трудящихся». Просьба была удовлетворена уже на следующий (!) день, и Дальневосточная республика завершила свое короткое существование. Территория вчерашнего «суверенного государства» превратилась в Дальневосточную область, включавшую Прибайкальскую, Приморскую и Камчатскую губернии, а также Бурятию. Высшим органом областной власти стал Дальневосточный революционный комитет, чья резиденция находилась в Хабаровске. Интересно, что законодательное оформление в Постановлении ВЦИК и СНК существование этого органа получило только восемь месяцев спустя, 25 июля 1923 г. Это было связано с образованием СССР и формированием новых, союзных органов власти. Власть в губерниях Дальневосточной области осуществляли губернские военно-революционные комитеты.

Изменения произошли и в структуре вооруженных сил бывшей республики. Народнореволюционная армия слилась с частями Красной армии и была переименована в 5-ю Краснознаменную армию.

Красное знамя отнюдь не было волшебной палочкой, по мановению которой в небытие можно было отправить все бедственные явления, сопровождавшие Гражданскую войну. К таким бедствиям в первую очередь относились хунхузы, чьи шайки продолжали угрожать теперь уже советской территории. Борьба с «краснобородыми» как с явлением, тесно связанным с переходом государственной границы, была возложена на части погранохраны ОГПУ РСФСР — СССР. Кстати, вопрос об охране госграницы в освобожденном Приморье был поставлен уже на первом заседании Приморского военно-революционного комитета, состоявшемся 27 октября 1922 г., то есть на третий день после вступления красных войск во Владивосток. Комитет постановил создать для этого отдел ГПО — Государственной политической охраны ДВР.

К моменту завершения Гражданской войны на Дальнем Востоке вооруженные силы «буферной» республики уже накопили определенный опыт охраны государственных рубежей. Будучи формально суверенным государством, ДВР граничила с РСФСР, Монголией и Китаем. Договор о границе с Советской Россией был подписан в декабре 1920 г. Особых проблем обстановка на этом рубеже, как можно понять, не создавала. Иным образом обстояли дела на границе с Монголией и Китаем. Здесь пограничной линией служила старая граница Российской империи, которая действительно нуждалась в реальной охране. 17 ноября 1920 г. приказом главкома НРА ДВР было сформировано Управление начальника погранрайонов, обязанности которого в первое время исполнял C.JI. Марголин. Из разношерстных партизанских, сводно-армейских и заградительных отрядов начальнику предстояло сформировать новый полноценный род войск, организовать прикрытие границы, ликвидацию вооруженных банд в пограничной полосе, а кроме того — совместно с Управлением таможни и Министерством продовольствия и торговли принять меры к пресечению контрабанды.

Число пограничных районов ДВР росло по мере продвижения красных войск в восточном направлении. Первый, Троицкосавский, район был образован еще 16 июля 1920 г. в составе 1-го отдельного пограничного пехотного батальона и 1-го отдельного пограничного кавалерийского дивизиона. Командование пограничными силами республики осуществлял штаб, подчинявшийся на первых порах непосредственно главкому НРА. Менее чем через год, в марте 1921 г., число погранрайонов достигло пяти. Это были Троицкосавский, Благовещенский, Акшинский, Нерчинско-Заводской и Хабаровский районы. Самыми крупными по численности войск были Акшинский и Благовещенский районы (2275 и 1760 бойцов соответственно).

Пограничные силы ДВР испытывали колоссальные трудности. На первом месте в их скорбном списке стояли нехватка личного состава, вооружения и материальной части. Едва ли не более негативным образом сказывались на боеспособности пограничников недостаток квалифицированных кадров командного состава и формирование погранвойск по «остаточному принципу». Последнее означало, что в ряды пограничников попадали, как правило, самые отпетые представители разухабистой «партизанщины», дезертиры и бывшие уголовники. Слабость командования поначалу приводила к тому, что вчерашние партизаны сплошь и рядом выходили из подчинения, демонстрируя полное моральное разложение. Вместо того чтобы защищать население пограничной полосы от хунхузов, пограничники зачастую сами становились для него источником немалой опасности. Период «болезней роста» довелось пережить всем пограничным подразделениям ДВР, при этом уровень дисциплины и боевой подготовки был прямо пропорционален длительности существования части. Если силы первых пограничных районов республики приобрели вид регулярных войск уже к весне 1921 г., то командир 5-го кавалерийского дивизиона Благовещенского погранрайона, к примеру, и в конце мая того же года докладывал командованию о безудержном пьянстве и разгуле своих подчиненных в поселке Суражевка Амурской области.

Формирование пограничной охраны ДВР в целом завершилось в июне 1921 г., когда ее части официально стали именоваться пограничными войсками. 23 июня приказом главы военного министерства республики вступило в силу Положение о пограничных войсках ДВР. В качестве боевых задач пограничников документ определял борьбу с контрабандой, оборону границы и борьбу с бандитизмом. Интересно, что, в отличие от советских погранвойск, их дальневосточные коллеги не занимались борьбой со шпионажем и диверсионной деятельностью в пограничной полосе. Для этого еще в августе 1920 г. в ДВР была создана уже упоминавшаяся Государственная политическая охрана (ГПО) — орган государственной безопасности. Помимо всего прочего, в ведении ГПО находились пограничные контрольно-пропускные пункты (по одному на каждый погранрайон) и проверка лиц, заявивших в органы внутренних дел о своем желании получить заграничный паспорт. Разделение функций погранвойск и ГПО объяснялось тем, что в условиях продолжавшейся Гражданской войны пограничники рассматривались прежде всего как составная часть НРА, участвующая в боевых действиях.

Еще одной проблемой охраны южной границы ДВР к лету 1921 г. стала возросшая протяженность линии границы, затруднявшая общее командование районами, по-прежнему осуществлявшееся из Читы. Для преодоления этой трудности в июле 1921 г. была предпринята последняя реорганизация погранвойск республики. Имевшиеся к тому времени шесть пограничных районов были переданы в различное подчинение. Начальник управления пограничных районов, ставший начальником погранвойск республики, руководил тремя западными районами (Троицкосавским, Акшинским и Амурским). Благовещенский и Уссурийский пограничные районы подчинялись военному отделу Амурской стрелковой дивизии НРА. Последний, Маньчжурский, погранрайон находился в ведении военного отдела ГПО при военном совете НРА.

К осени 1921 г. пограничники ДВР охраняли границу в военном (борьба с вооруженными бандами), политическом (борьба со шпионажем) и экономическом (борьба с контрабандой) отношении. Хотя общее руководство охраной границы было возложено на военный отдел ГПО, полного единоначалия до самых последних дней существования «буферного государства» достичь так и не удалось. Так, в боевом отношении погранвойска продолжали подчиняться военному совету НРА, а, борясь с контрабандой, должны были руководствоваться инструкциями Министерства продовольствия и торговли (с первой половины 1922 г. — Министерства финансов). И тем не менее главенствующий статус органов госбезопасности в структуре погранвойск ДВР как бы предвосхищал их грядущее слияние с органами ОГПУ Советской России.

Должность начальника пограничного района в Дальневосточной республике соответствовала уровню армейского комбрига. Начальник погранрайона отвечал за непосредственную организацию охраны границы на своей территории. Район делился на участки, кордоны и пограничный посты, комплектовавшиеся как пехотными, так и кавалерийскими подразделениями. Если границы зоны ответственности каждой структурной единицы были четко определены, то формы и методы охраны границы, напротив, были оставлены на усмотрение командиров.

После присоединения территории Дальневосточной республики к РСФСР состав и структура сил, охранявших тихоокеанские рубежи Советской России, не претерпевали принципиальных изменений вплоть до 1924 г. Особенностью охраны государственной границы на Дальнем Востоке было то, что здесь поначалу не был сформирован пограничный округ. Таких округов к концу октября 1922 г. в РСФСР насчитывалось семь. Для Дальнего Востока, напротив, было создано особое Управление пограничной охраны и войск ГПУ. Лишь в феврале 1924 г. на всей территории СССР была установлена единая организационная структура пограничной охраны: пограничная застава — пограничная комендатура — пограничный отряд — пограничный округ. В ходе преобразований в том же году был сформирован Дальневосточный пограничный округ.

Главным занятием защитников дальневосточных рубежей России на всем протяжении 20-х г. XX в. была борьба с бандитизмом, и в первую очередь — с хунхузничеством. От набегов китайских разбойников по-прежнему страдало Приморье. С 1922 по 1928 г. на Никольск-Уссурийском участке произошло 49 боевых столкновений пограничников с различными бандами, которые потеряли в ходе боев 371 человека убитыми, ранеными и взятыми в плен. На Владивостокском участке в те же годы в бой с бандитами пограничникам приходилось вступать 28 раз. Здесь потери бандитов составили 253 человека. Потери защитников границы на обоих участках были гораздо скромнее: 21 человек был убит и столько же — ранено.

Весьма горячим выдался 1923 г. Только на Гродековском участке границы за год было ликвидировано 6 шаек, насчитывающих в своих рядах без малого пятьсот бандитов. Счет мелких вооруженных групп и одиночек, задержанных пограничниками, перевалил за полторы тысячи человек. Гродековский участок был горячей точкой приморской границы: именно в зоне ответственности застав этого участка оказались традиционные пути перемещения хунхузских шаек на российскую территорию. Только за три года, с 1925 по 1928-й, гродековцам удалось ликвидировать 22 банды общей численностью около тысячи человек. На Владивостокском участке бандиты проявляли себя не так активно, но и тут не обходилось без происшествий. В июле 1923 г. в районе озера Хасан конный пограничный разъезд подвергся внезапному нападению шайки из 65 хунхузов. После упорного боя уцелевшие под огнем пограничников «краснобородые» ушли на территорию Китая. Часто целью таких нападений было отвлечение внимания пограничников от контрабандистов, пересекавших границу на равнинных, хорошо просматриваемых участках.

Обычным делом в 1920-х гг. стало «сотрудничество» между хунхузами и активной частью русской эмиграции, поставившей себе целью вооруженную борьбу против коммунистического режима в приграничных районах Дальнего Востока. Найдя убежище в Маньчжурии, вдохновители этой борьбы не только создавали собственные отряды для действий на советской территории, но и привлекали к набегам «краснобородых». Лишившиеся «японских» заработков, хунхузы охотно шли на такое «сотрудничество». В начале 1924 г. белогвардейцы попытались нанести одновременный удар сразу на двух направлениях — на Амуре и в Южном Приморье. В направлении Владивостока действовали сразу 6 банд белобандитов и хунхузов. Пограничникам пришлось приложить немало усилий для срыва наступления и разгрома шаек. Зато результат превзошел все ожидания: вплоть до октября ни белые, ни хунхузы крупных акций на советской территории больше не предпринимали.

В 1925 г. пограничники ликвидировали три группы хунхузов на Никольск-Уссурийском участке. Из 15 банд, проникших на территорию советского Дальнего Востока из Китая в 1925 г., 10 были хунхузскими. Численность шаек составляла от 40 до 150 человек в каждой. В 1925–1926 гг. активность хунхузов была отмечена и во внутренних районах края. В 1925 г. на территории Приморья действовало 14 банд, численность которых порой достигала шести десятков человек. Спустя год 8 из них покинули край, а из оставшихся 6 шаек 3 были полностью ликвидированы органами ГПУ к концу 1926 г. Наиболее крупная банда в составе полусотни «краснобородых» базировалась в Шкотовском районе вблизи Владивостока.

От нападений «краснобородых» страдало не только Приморье. Жители поселений, расположенных на русском берегу Амура, также не могли спать спокойно. В конце 1922 г. очередному разграблению подверглось многострадальное село Благословенное. В следующем году от набега «краснобородых» пострадало село Головино, а в 1924 г. не менее жестокое нападение пришлось выдержать селу Нагибову. Однако все эти происшествия не идут ни в какое сравнение с ужасами, которые выпало пережить селу Доброму 18 января 1925 г. Около 3 часов ночи отряд численностью до 150 разбойников, вооруженных винтовками русского и японского производства, револьверами и саблями, перешел по льду Амура на русский берег и двинулся в направлении села. Помимо китайцев, в рядах шайки было несколько русских. Неподалеку от Доброго бандиты наткнулись на трех служащих, совершавших рабочий объезд района. Это были секретарь Екатерино-Никольского волостного исполкома Х.И. Потеряйло, делопроизводитель волостной милиции Б.Ю. Самсонов и уполномоченный Амурской губернской страховой кассы П.Г. Стемпковский. Бандиты обыскали служащих, а затем, раздев и избив их, погнали в направлении села. Уже в самом селении, воспользовавшись шумом и суматохой, поднявшимися при появлении хунхузов, трое пленников сумели бежать и укрыться в одном из сараев.

Рассеявшись по селу, хунхузы начали грабеж. Среди разбойников выделялись четверо китайцев, которые поместились в одной из крестьянских изб и руководили налетом. Остальные врывались в дома, насиловали женщин, а мужчин выгоняли во двор и заставляли готовить подводы и запрягать лошадей. Всех, кто пытался противиться, убивали. Два дома, жители которых оказали наиболее активное сопротивление, были сожжены со всеми надворными постройками.

Нападение продолжалось около четырех с половиной часов и сопровождалось непрерывной стрельбой и взрывами гранат, которые хунхузы бросали для усиления паники. В конце концов банда отправилась на китайскую территорию, угоняя скот и увозя на крестьянских подводах награбленное имущество: продукты, одежду, конскую сбрую и даже предметы домашнего обихода. В результате набега в Добром не осталось ни одной лошади. Кони, кстати, были весьма желанной добычей для хунхузов 1920-х гг., особенно в Амурской области и Забайкалье, где их можно было легко перегнать в Китай. Скупка краденых лошадей в приграничных районах Маньчжурии была в 1920-х гг. весьма распространенным и прибыльным бизнесом.

Оказавшись на маньчжурском берегу Амура, банда в течение двух суток открыто отдыхала… на китайском пограничном посту «Восемь балаганов». Протесты местных советских властей и жалобы пострадавших крестьян китайские пограничники оставили без внимания. Амурский губернский исполнительный комитет направил несколько писем консулу СССР в Сахаляне (Хэйхэ) с требованием заявить протест местному даоиню (областному начальнику). Исполком настаивал на аресте и предании суду участников нападения, а также администрации поста «Восемь балаганов». При этом русских участников набега предлагалось передать для наказания в руки советских властей. В последнем письме губернского начальства, в частности, говорилось: «Озлобление населения указанного района, вконец разоренного ежегодными налетами, в течение последних четырех лет, банд с китайской стороны, против китайцев достигло крайних пределов; нет уверенности в том, что наша погранохрана сможет остановить порыв раздраженного до крайности населения из мести сделать нападение на китайскую сторону».

Никаких мер со стороны китайской администрации не последовало. Подобная лояльность маньчжурских властей того времени по отношению к хунхузам была самым обычным делом. Более того, даже военнослужащие регулярной армии знакомого нам Чжан Цзолиня, действуя не хуже «краснобородых», регулярно наведывались на советскую территорию отнюдь не с дружественными намерениями. 2 июня 1923 г. в районе Нерчинского завода несколько китайских солдат проникли на советскую территорию, где ограбили и избили случайно встреченных крестьян села Луговского. В 1923–1924 гг. на разных участках дальневосточной границы отмечались случаи нападения китайских солдат на советских пограничников и даже попытки самовольного переноса пограничных знаков в глубь советской территории. Подобные выходки выглядели, мягко говоря, странно, особенно если учесть, что диалог между правительствами Советской России и Китая начался еще осенью 1920 г., а окончательное установление официальных отношений произошло в 1924 г. На самом деле никакого противоречия тут нет. Советское правительство поддерживало договорные и дипломатические отношения с пекинским правительством, которому маньчжурская администрация Чжан Цзолиня не подчинялась. Правителя Северо-Восточного Китая подобная ситуация нисколько не устраивала. Особое раздражение генералиссимуса и бывшего хунхуза вызвало установление в 1924 г. совместного советско-китайского управления на КВЖД. Недовольство Чжана Советами проявлялось не только в мелких происшествиях на границе, но и в гораздо более серьезных инцидентах. Так, в январе 1926 г., в нарушение договора о совместном использовании КВЖД, маньчжурские власти стали осуществлять бесплатную перевозку войск по линии. Одновременно в полосе отчуждения магистрали началась перепись оружия, находившегося на руках у населения, а чжан-цзолиневские войска в приграничных районах были приведены в боевую готовность. Это было, пожалуй, первое крупное предзнаменование конфликта, разгоревшегося из-за КВЖД в 1929 г.

Борьба с хунхузничеством на территории Дальневосточной области (с 4 января 1926 г. — Дальневосточный край) проходила под самым пристальным вниманием партийных и советских органов. Несмотря на это, главной проблемой борцов с китайским бандитизмом по-прежнему оставались «жесткий бюджет» и нехватка людских ресурсов. Для преодоления этого препятствия был сделан упор на качественный подбор и подготовку личного состава погранвойск — основной силы, противостоявшей хунхузам. В официальном отчете Дальневосточного краевого исполкома за 1925–1926 гг. по этому поводу говорилось: «Молодняк, прибывающий на пополнение погранохраны, не сразу направляется на границу, а получает в тылу в течение продолжительного времени соответствующую строевую и политическую подготовку, в течение которой из молодняка вырабатывается стойкий, политически развитый и знающий военное дело боец. Приобретенные за время учебы знания дают ему возможность разбираться и действовать в сложной обстановке на самой границе».

В тактическом плане, для придания пограничным войскам наибольшей мобильности в условиях пересеченной местности, был сделан упор на использовании в охране границы кавалерийских подразделений и увеличении возможностей технических средств связи — телеграфа и телефона.

Немалую помощь в борьбе с хунхузами 1920-х гг. оказывало пограничникам местное население. Это было особенно характерно для Приморья, где внушительный процент мирных жителей в годы Гражданской войны прошел школу партизанского движения, был психологически подготовлен для противостояния вооруженным преступникам и имел для этого необходимые боевые навыки. Кроме того, лишения времен Гражданской сильно сплотили уцелевших приморцев. Именно гражданская активность и спайка в борьбе с «краснобородыми» выгодно отличает советскую эпоху от дореволюционного периода в истории Уссурийского края, когда, по выражению В.К. Арсеньева, у приморских крестьян не наблюдалось солидарности, не было ни общего плана, ни согласия, ни взаимной поддержки.

С каждым годом зловредное присутствие хунхузов на нашей земле ощущалось все меньше и меньше. В 1927 г. дальневосточную границу маньчжурские «краснобородые» нарушали 57 раз. В следующем, 1928 г. число их «визитов» сократилось до 35. В 1929–1930 гг. это количество стало столь незначительным, что говорить о хунхузничестве как о явлении в жизни советского Дальнего Востока уже не приходилось.

Одним из последних серьезных инцидентов, связанных с действиями советских пограничников-дальневосточников против «краснобородых», стала перестрелка 30 июля 1929 г. [26], стоившая жизни начальнику заставы Княжеская иманской комендатуры 57-го Хабаровского пограничного отряда JI.A. Григорьеву. Лаврентий (Лавр) Абрамович Григорьев пришел на эту заставу помощником начальника в 1927 г., а в марте 1929 г. возглавил ее личный состав. Биография уроженца Оренбургской губернии была довольно обычна для участника Гражданской войны. Родился 9 августа 1899 г., с детства помогал отцу в крестьянском труде, с 15 до 17 лет батрачил… В декабре 1917 г. Григорьев оказался в рядах Красной гвардии Оренбурга, в начале следующего года был зачислен в кавалерию и закончил участие в Гражданской войне лишь в 1921 г. в составе 1-й армии Туркестанского фронта.

В 1921–1923 гг. Григорьев учился на различных кавалерийских курсах, получив в сентябре 1923 г. звание красного командира. Около двух лет Лаврентий Григорьев командовал взводами в одном из кавалерийских полков 2-й Черниговской дивизии 1-го Конного корпуса, а в августе 1925 г. вновь отправился на учебу в Борисоглебско-Ленинградскую кавалерийскую школу в Ленинграде. В сентябре 1927 г. выпускник Григорьев, как подготовленный офицер, обладающий богатым боевым опытом, был направлен в войска Дальневосточного пограничного округа.

30 июля 1929 г. в районе села Княжеского на территорию СССР проникла вооруженная банда в составе 8 хунхузов. Разбойники совершили налет на хозяйство одиноко живущего корейца. Хунхузы связали хозяина, ограбили фанзу и, забрав 8 лошадей, удалились. Сумев освободиться, кореец прибежал на заставу. Л. А. Григорьев, взяв с собой шестерых пограничников, отправился в погоню, однако хунхузы, почувствовав преследование, устроили засаду. Внезапным огнем бандитов были убиты начальник заставы и двое его подчиненных. Ответными выстрелами уцелевшие пограничники уничтожили двоих хунхузов, а затем вернулись на заставу с телами убитых товарищей. Дальнейшие события развивались весьма любопытным образом. Супруга убитого начальника заставы, проявив недюжинные выдержку и энергию, организовала и лично возглавила группу преследования из пограничников и местных жителей. Силами этого отряда хунхузы были ликвидированы. Л. А. Григорьев был торжественно похоронен в городском парке города Имана (с 1972 г. — Дальнереченск). Гибель пограничника совпала по времени с советско-китайским конфликтом на КВЖД, поэтому в сознании последующих поколений иманцев имя Григорьева стало ассоциироваться с этим событием, а реальные обстоятельства службы и гибели офицера оказались забыты. Лишь в марте 1969 г., во время известных столкновений в районе острова Даманский на реке Уссури, в одном из материалов газеты «Правда» была сделана попытка изменить ситуацию. Впрочем, корреспондентам Ю. Мокееву и Ю. Апенченко так и не удалось узнать ничего определенного о Григорьеве, поэтому упоминание о нем в материале «На границе — как на границе» пришлось ограничить несколькими строчками: «.. в городском парке еще в двадцатых годах появился обелиск с красной звездой — памятник на могиле начальника заставы Григорьева. Рассказывают, что был он конармейцем, стал чекистом, погиб в бою с белокитайскими бандитами».

Вдова Л. А. Григорьева после смерти мужа перебралась в Хабаровск, где очень скоро осталась без средств к существованию по причине тяжелой болезни. Лишь в начале 1931 г., по ходатайству местных органов ГПУ, ей была назначена скромная пенсия — 100 рублей в месяц…

В 1929 г. успехи пограничников были подкреплены мощным психологическим воздействием победы Красной армии в боях за КВЖД. Боевые действия не только сорвали притязания местного режима на полный контроль над железнодорожной магистралью, но и обезопасили территорию российского Дальнего Востока от хунхузских набегов. Воля советского руководства и боевые возможности Красной армии, нанесшей болезненное поражение китайским войскам на их собственной территории, произвели огромное впечатление на местных жителей, в том числе и на «краснобородых». С началом 1930-х гг. шайки из Маньчжурии прекратили заходить на советскую территорию, ограничившись «домашним промыслом».