Женщина-VAMP Микулина Евгения
Хорошо, что этот французский вампир-кавалерист мертв. Иначе я бы с ума сошел. Когда я думаю о том, что он сделал с ней, мне хочется только одного – убить его. Это инстинкт, автоматическая реакция. Но я смертный человек – я не могу убить вампира, у меня нет ни сил, ни навыков. И я бы рехнулся, пытаясь найти выход из этого тупика.
Хорошо, что он мертв. Мне надо будет при случае сказать Серхио Холодову «спасибо». Я перед ним в вечном и неоплатном долгу. Каким бы он ни был пижоном, Серхио помог Марине, поддержал ее. Наверное, это нелегко для вампира – помочь убить одного из своих «братьев».
Интересно, а как вообще можно убить вампира? Я так понял из отрывочных объяснений Марины, что все эти литературные байки про осиновый или серебряный кол – всего лишь байки. И солнце вампиров не убивает – только причиняет боль. Как же им удалось убить Этьена?
Если им это удалось, конечно.
Мой армянский водитель – человек общительный: все это время он мне что-то говорил, и я ему кивал в нужных, как мне кажется, местах, и он не обращал внимания на мою, скажем так, задумчивость. Но сейчас у меня выражение лица, видимо, такое, что даже он осведомляется с акцентом, достойным Фрунзика Мкртчяна:
– Что такое? Плохо тебе? Притормозить? Что-то я смотрю – ты бледный такой…
Мне плохо – но не в том смысле, который он имеет в виду. Мне плохо от одной простой, коротенькой мысли и от того, какой букет последствий она за собой влечет.
Что, если создатель Марины, этот капитан кавалерии Этьен Дюпре, жив?
Он был жестоким извращенцем, и он был помешан на Марине. Он совершил чудовищные вещи, чтобы овладеть ею, – и он хотел обладать ею вечно. Она бросила его, сбежала, напала на него – да еще с помощью нового возлюбленного: что бы Марина мне ни говорила, я уверен, что они с Серхио не всегда были «просто друзьями», между ними точно был пусть и короткий, но роман… Допустим на секунду, что Этьен как-то пережил их нападение, – зная вампиров, я этому совершенно не удивлюсь. Он скрылся, конечно. Но затаил на них – на нее – злобу. Но не только злобу: его любовь, если можно это так назвать, и его ревность тоже никуда не делись. Марина говорила мне, что вампиры ничего не забывают и не прощают. Он мог ждать своего часа, чтобы отомстить. И она, столько лет жившая осторожно, наконец подставилась – в ее жизни появилось нечто ценное и уязвимое. Нечто такое, что у нее можно отнять и тем самым причинить ей боль.
Я, Владимир Потоцкий собственной персоной.
У меня на лбу выступает холодный пот.
Моя теория хорошо объясняет многие вещи. Непропорциональный ужас, который Марина испытывает по поводу количества нападений вампиров в последнее время, и ее страх за мою безопасность: ОК, это все очень страшно, но почему непременно должно иметь отношение ко мне? Должно, если речь идет об Этьене. Это объясняет проникновение в мою квартиру и смерть Баюна… Марина, правда, сказала, что не узнала запах моего «гостя». И Сережа тоже был не уверен… А запах Этьена Дюпре – это не тот запах, который оба они забудут. Но – они могли соврать насчет того, что запах им незнаком. Это для них самое обычное дело – они же меня оберегают от всяких неприятных сторон жизни.
Только представить себе, что Марина на самом деле узнала запах… Конечно, она пришла в ужас. Конечно, она теперь ни на шаг от меня не отходит.
Впрочем, кое-что моя теория оставляет без ответа. А именно – почему он убил Степу Малахова? И еще кого-то в городе? Почему я еще жив?
Но – к черту, он же чокнутый вампир! Кто знает, как работает его голова – какой у него план. Может, он убивает смертных мужчин в близком к Марине кругу, показывая ей, что он рядом – что он вот-вот нанесет удар. Может, он ее запугивает. Или просто жрет что попало, ожидая подходящего момента…
Сморгнув, я старательно беру себя в руки, чтобы сколько-нибудь связно ответить все еще тревожно изучающему мою зеленую физиономию «Фрунзику»:
– Ничего страшного. Просто жара достала. – Я смотрю на улицу через грязное стекло. Оказывается, мы уже почти приехали. – Знаешь, давай я прямо здесь и выйду. Мне тут пять минут идти. Прости, что в пробку тебя загнал, и вроде как зря. Выберешься?
С этими словами я сую ему пятьсот рублей – это больше, чем стоит наша короткая поездка, но мне сейчас неохота требовать с мужика сдачи, мне нужно как можно быстрее оказаться на воздухе. Он благодарно кивает и машет мне рукой:
– О чем говоришь, друг! В пробке сейчас так и так сидеть – куда от нее денешься?
Я неопределенно хмыкаю и захлопываю за собой дверь. Место, куда мне нужно попасть, буквально в трех минутах ходьбы – только трамвайные пути пересечь. Я стою на тротуаре под железнодорожным мостом. Слева от меня движется с черепашьей скоростью поток машин. Справа и чуть впереди – жухлый зеленый откос, по верху которого растут пыльные московские деревья. На улице довольно много народу, все усталые, несмотря на ранний час, и все куда-то спешат. Жарко. Нормальное московское лето.
Несмотря на еще не прошедшую тошноту, я закуриваю. Прикурить получается не сразу – у меня руки дрожат. Черт бы все это побрал. Куда девались смелые заявления, которыми я успокаивал Марину? Почему мне теперь – в свете моей совершенно, между прочим, необоснованной теории – стало так страшно? Почему мне кажется, что вот этот момент, когда я стою один в толпе посреди промзоны, среди пылищи и паров бензина, как раз и есть «подходящий»?
Потому, что я идиот.
На небе сияет солнце. Сейчас день, ради всего святого. Ни один вампир не станет нападать на меня среди бела дня.
Весьма простое, между прочим, соображение, и то, что я далеко не сразу к нему пришел, показывает, до какой степени мои мозги и моя нервная система расстроены событиями последних недель. В данную секунду я в полной безопасности – как и обещал Марине. И буду в безопасности до тех пор, пока не сядет солнце. А к этому моменту я буду уже с Мариной – я буду хорошим мальчиком, и вызову себе машину из офиса, и приеду прямо к ней, чтобы вместе пойти домой.
Я ничего не скажу ей о своих подозрениях – не хочу выставляться дураком, это раз. А два – не хочу ставить ее и Серхио в неудобное положение, показывая, что я им не доверяю. Думаю, что они не смогли убить врага и что они мне теперь врут в глаза. Нет, я ей ничего не скажу. Я просто больше не буду раздражаться на ее попытки меня защитить.
Меня и в самом деле, похоже, стоит защищать. До меня дошло наконец. Не быстро так дошло – постепенно. Как до жирафа.
А еще… Еще я непременно полазаю по Интернету и постараюсь узнать поподробнее, как все-таки можно убить вампира. Где-то среди лабуды, которой полны всякие сайты на эту тему, должно же быть что-то правдивое… Я теперь много чего знаю о вампирах – может, я смогу отличить, где полный гон, а где крупица правды? Если не получится – черт с ним, поговорю с Серхио. Или с Грантом. Расспрошу, что и как.
Потому что мне надо это знать. Ладно – я, со мной все ясно, убить меня труда особого не составит. Но есть еще одна опасность.
Если за этим стоит Этьен, то у него может быть не только такая вот романтическая идея – лишить Марину смертного любовника. Какое значение, в конце концов, может иметь в глазах вампира смертный любовник? Другое дело – она сама. Марина ведь не просто его бросила – она пыталась его убить. Может, он за ЭТО хочет отомстить?
Если он хочет убить ЕЕ… Черт. Даже думать об этом… невозможно об этом думать. Но я должен знать, возможно ли такое, а если возможно, то как.
Принятие решений существенно облегчает жизнь – оно куда лучше сомнений. Марина всегда так говорит, и она совершенно права. Конечно, «попытаться что-нибудь разузнать» – это не бог весть какое решение, но все же. Мне сразу становится легче – потому что в моей относительной осведомленности есть хоть какой-то потенциал, какая-то возможность действовать.
Направляясь к воротам «культурного центра», размещенного на бывшей коньячной фабрике, я чувствую себя гораздо лучше. Сейчас я пойду и спокойно поработаю – я и так уже опоздал со страшной силой, Олег наверняка вне себя. А потом я начну свои изыскания. И, по крайней мере, не буду ходить, как дурак, в потемках.
За шлагбаумом, который сторожит мордастый и сонный мент, ах, простите, «сотрудник частной охранной структуры», на территории бывшего завода создан фальшивый европейского образца культурный мирок. Книжные магазины с альбомами по искусству, модный бутик, где продается особый и не применимый к жизни вид одежды из серии «застегивать нужно асимметрично», кафе. И несколько подыхающих в отсутствие покупателей художественных галерей. Та, с которой мы договорились о съемке, галерея «Пасифик» – какая-то особенно лузерская. Она торгует паршивой антикварной мебелью, и в ней царит уж совершенно гулкая пустота: кажется, в нее никогда не ступала нога человека-покупателя. Но зато интерьер – большое пространство с крутой лестницей без перил (даже смотреть на нее страшно, не то что ходить по ней!), сплошь от пола до потолка облицованное белой квадратной сантехнической плиткой, нам очень подходит. Тут можно в красивых позах рассадить и разложить наших мальчиков-моделей и нащелкать нужное количество разных кадров с минимальными затратами. И свет в помещении хороший – естественный…
Найти эту галерею «Пасифик», правда, нелегко – она в глубине одного из корпусов завода, и нужно долго брести по бетонным коридорам, выискивая указатели и ориентируясь по приметам в жанре «следуй за белым кроликом». Но в конце концов мне это удается – я прибываю на место, и мне на шею немедленно бросается перевозбужденная девушка-продюсер по имени Лиля.
Она трясет коротко стриженной белокурой головой и чуть не плачет:
– Влад, господи, я так рада, что ты приехал! У нас тут полная задница… Мы простаиваем… Фотограф в бешенстве… Модели устали… А мы ничего не сняли!!!
Я делаю успокаивающий жест, пытаясь прервать это бессвязное словоизвержение:
– Лиля, спокойно, а? Что случилось? В чем проблема? Где Олежка?
Голос белобрысой Лили срывается на визг:
– В том-то и дело, что я не знаю! Его нет! Он не подходит к телефону! Вещи здесь – слава богу! – а его НЕТ!!! И мы не можем снимать! А модели устали… И фотограф… И аренда света знаешь сколько стоит?!
ОК, продюсер, конечно, не должен так истерить, но, в принципе, я понимаю ее возбуждение: ситуация действительно внештатная. Бросив один беглый взгляд на помещение, я и сам вижу масштабы бедствия. Четыре парня-манекенщика сидят, накрашенные и причесанные, с лоснящимися от жары лицами, на которых застыли четыре варианта гримасы глубочайшего презрения к бульварному листку, который не может нормально организовать съемку. Им, кстати, грех жаловаться на простой – им платят за количество проведенных на съемке часов. Но денежку-то они получат, а рассказы о том, какие в Alfa Male работают козлы, в своей тусовке, конечно, распространят. Ну и фиг с ними – чего-чего, а смазливых юнцов в нашей индустрии достаточно, замутят воду эти – других найдем. Фотограф – другое дело: это мой старый знакомый, вполне себе звезда нашего дела Игорь Протасов, он серьезный человек и очень нервный, и его злить в самом деле не хочется. А я вижу по его испитому бородатому лицу – еще пять минут, и он начнет орать стандартный набор упреков про свою язву, и про наше неуважение к профессионалам. Черт, что у Олега в голове – и куда он, в самом деле, подевался?! Но ответа на этот вопрос можно дожидаться долго, а время не ждет. Нужно действовать, и как можно быстрее. Я вполголоса переспрашиваю Лилю:
– Ты говоришь, одежда здесь – ее-то Олег привез?
Она кивает – уже чуточку успокоилась:
– Да. Митя – вон тот блондин, модель, они вроде вместе живут – сказал, что он еще с вечера сюда завез вещи и тут оставил, потому что девушки из галереи ему предоставили место для хранения. Я проверила по гарантийным письмам – и правда, все вещи здесь, ничего не пропало.
Я недоуменно пожимаю плечами:
– Ну если у нас тут Олежкин бойфренд, то почему мы не знаем, где сам Олежка?
Лиля корчит раздраженную гримасу:
– Митя не ночевал дома. Гулял в «Детях ночи». Олежка типа тоже туда отсюда собирался приехать, но Митя его не дождался и с утра дома тоже не видел. У них, видишь ли, «свободные отношения». Пидоры чертовы.
Выразив таким образом презрение и гомофобию, которые она испытывает к коллегам всем своим оскорбленным женским существом, Лиля удаляется в коридор – за новой порцией минеральной воды, которой она с утра отпаивает компанию. Кто-то кричит ей вслед, чтобы она сварила еще и кофе.
Мои мысли в полном смятении. С одной стороны, передо мной стоит острая производственная проблема и ее нужно решать – съемку надо начинать как можно скорее. С другой – я испытываю иррациональную, паническую тревогу. Где, черт подери, Олег? Куда он подевался? Ладно, в «Детях ночи» был вчера не он, а его ветреный дружок… Олег, видимо, загулял в каком-то другом месте. Может, напился где-то и тупо проспал – с кем не бывает. Но все равно – на Олежку это не похоже. Он, конечно, раздолбай порядочный, но есть вещи, которые для него важны. Съемка – это съемка. Он ни разу еще меня не подводил. И он ни за что не захотел бы расстроить Марину…
Марина. Надо бы позвонить Марине и сказать ей, что случилось.
Но ничего особенного пока не случилось. Просто съемка задержалась – я смотрю на часы – на какой-то час. И стилист пропал. И телефон его не отвечает.
И все это, тем не менее, чухня по сравнению с тем фактом, что у меня сейчас съемочная команда начнет материться.
Я стараюсь изобразить на лице лучезарную улыбку – интересно, что у меня получилось? – и поворачиваюсь к черным, как тучи, моделям и фотографу:
– Ребята, у меня слов нет описать, как мне жаль, что так вышло. Обещаю персонально надавать Олегу по ушам. А пока – давайте работать, ладно? Даст бог, вместе что-нибудь придумаем.
Ответом мне служит хмыканье. Но дело двигается с мертвой точки: визажистка, словно по какому-то условному сигналу, бросается поправлять мальчикам попорченный макияж. Протасов бросает на меня злобный взгляд, но тем не менее идет к камере – он уже установил ее на первую точку, по своему разумению. Он весьма крут, и я в общем согласен с его точкой – я подхожу к нему и говорю тихонько:
– Игорь, с меня причитается. Ты чего предпочитаешь – вискарь?
Фотограф смотрит на меня искоса:
– Пошел ты к черту, Потоцкий. У меня ж язва… – Он, однако, ухмыляется. Льщу себя надеждой, что где-то в глубине своей пропитой души он испытывает ко мне симпатию. – Вискарь, конечно, что за вопрос? Ладно, иди, одевай своих парней…
Следующие четыре часа я провожу в аду. Арт-директора, конечно, задействованы в планировании съемок, на уровне концепции, так сказать. Но придумывать каждый образ из восьмиполосной съемки – это не моя работа. Одеть моделей красиво и с воображением я могу, но это только половина дела. Стилист модной съемки обязан еще следить за тем, сколько в каждом кадре вещей от той или иной марки, – мы же должны не просто ублажать рекламодателей, но и соблюдать между ними баланс. Нельзя, чтобы в кадре было одинаковое количество вещей от людей, которые покупают, допустим, пять разворотов в год, – и от тех, кто регулярно покупает козырное рекламное место, четвертую обложку. Олежка такие вещи делает на автомате – он все это держит в голове. А мне это неведомо, только в теории.
Короче, про баланс рекламодателей мне приходится забыть. Я не Господь Бог – сделаю, что смогу. Потом будем разбираться, сейчас главное – все отснять.
И мы снимаем. Мы бесконечно красим и переодеваем мальчиков, мальчики капризничают, не желая надевать те или иные дизайнерские портки, я их уговариваю, Лиля поит их кофе, Игорь Протасов ржет над нами и переставляет свет. В общем, нормальная модная съемка. Хорошо, что Олег привез вещи – и хорошие вещи.
Где, черт возьми, Олег? Что с ним случилось?
Время от времени я бросаю взгляд на Лилю – она продолжает ему названивать. Судя по выражению ее лица, безрезультатно.
Наконец – по моим ощущениям, несколько столетий спустя – мы заканчиваем. Просто потому, что вещи кончились. Мы сделали кучу кадров – более чем достаточно. И я, как ни странно, даже доволен: по крайней мере тут я знаю, какой будет результат, и съемку делал точно такую, как «вижу» на странице. Интересно все-таки иногда сделать часть журнального продукта своими руками, без посредников.
Я устал как собака. Я обпился кофе, и я страшно хочу курить. И есть тоже очень хочу. Но сначала мне необходимо отлить – как я сейчас понимаю, я с самого утра, как приехал, вообще не выходил из этого чертова «Пасифика». Я обращаюсь к Лиле, снова прижимающей к уху телефонную трубку:
– Сейчас вернусь и помогу тебе все собрать. Ты все ему звонишь?
Она молча кивает, и на лице ее снова отражаются вышеупомянутые презрение и гомофобия.
Я выхожу в коридор и некоторое время бреду по нему в поисках сортира. По-моему, счет идет на километры. Мне кажется, что я заблудился, как Семен Фарада в фильме «Чародеи». Не может быть, чтобы это очень полезное, даже, я бы сказал, необходимое в человеческом быту заведение в общественном месте было запрятано в такую даль. Наверное, я пропустил поворот. Или, может быть, их тут все-таки несколько, и, как и положено неудачнику, я пошел в самый дальний?
Наконец удача мне улыбается – я вижу дверь с красноречивыми буквами «м» и «ж», написанными через дробь. Дверь какая-то унылая и перемазанная известкой: в здании до сих пор кое-где идут строительные работы. Наверное, я и правда заблудился и нашел служебный туалет вместо общественного. Ну и фиг с ним – спасибо, что этот нашел.
Я толкаю дверь. Она поддается не сразу – как будто с той стороны ее что-то держит. Я толкаю сильнее и одновременно слышу с другой стороны двери неожиданный звук – звонок мобильного телефона. Черт, там занято, что ли, и человеку звонят? Повезло ему – говорят, когда тебе звонят в сортир, это к деньгам.
Человек внутри туалета не берет трубку, и телефон продолжает звонить. Я невольно вслушиваюсь и понимаю, что звонок – песня «I will survive», которая почему-то считается гимном педерастического сообщества. Я знаю, впрочем, только одного человека, у которого эта песня установлена на телефон в качестве звонка.
Это Олег Шавырин.
Забыв о деликатности, я толкаю дверь изо всей силы. Тяжелый предмет на другой стороне поддается и падает на пол с глухим стуком. Дверь распахивается.
Олежка лежит на бетонном полу в какой-то странной, неестественной позе. А какой еще быть позе, если тебя только что дверью сшибли?
Он совершенно белый – белее моих вампиров. Его голубые глаза широко раскрыты. У него какое-то растерянное лицо. Господи, он ведь такой еще молоденький мальчик…
На горле у него рана – огромная… Словно кто-то пытался ему голову отрезать.
На виске, у самой кромки красно-черных, как у Марины, волос какое-то смазанное бурое пятно. Это запекшаяся кровь.
Его одежда тоже вся в крови. Но на полу крови нет.
Песенка в телефоне мертвеца продолжает уверять меня, что ее лирическая героиня «выживет и не сломается». Это Лиля продолжает ему звонить – мол, куда ты, Олежка, подевался, так тебя и эдак?
У меня перед глазами все плывет – и белое лицо, и пустые глаза, и темные волосы, и кровавая полоса на шее. Колени мои подкашиваются, и тошнота, которая подстерегала меня с самого утра, наконец побеждает.
Я стою один в пустом бетонном коридоре, согнувшись пополам, и меня выворачивает. Черт, я думал, такое только в детективных фильмах бывает с людьми, нашедшими труп. Но вот нате – пожалуйста. Все взаправду.
А телефон все звонит: I will survive… I will survive… I will survive…
Глава 22
Мне редко приходится ощущать себя попавшей в западню: в конце концов, я практически всесильное существо, и меня не так-то легко застать врасплох. Но сейчас вынуждена признать – я в безвыходной ситуации.
Летний день. Четыре часа пополудни. На небе сияет солнце. И все московские улицы плотно забиты машинами. Пробки такие, что нечего и пытаться сквозь них прорваться: проще пойти пешком, и все нормальные люди сегодня так и делают. Но я-то не нормальный человек. Я не могу идти пешком по залитой солнцем, заполоненной толпой улице. Я не могу долго идти по солнцу, потому что сгорю. И не могу закутаться с ног до головы в одежду, обмотав лицо шарфом, – во-первых, зрелище было бы странное, во-вторых, у меня все равно нет шарфа. Господи, шутили же мы в свое время с Ванессой, что нам бы надо постоянно носить в сумочке чадру – как раз на такой случай. Но ни одна из нас этим, увы, не озаботилась. В моем нынешнем положении я могла бы пройти нормальным шагом по теневой стороне улицы и пробежать по солнцу, но не могу сделать этого в толпе: кто-то обязательно заметит мою скорость…
Впору зарычать от бессилия. Я не могу сообразить, как же мне быть. А меж тем мне необходимо попасть на другой конец города, и очень быстро. После истерического звонка Влада прошло уже две минуты. Он и так уже слишком долго остается один в опасном месте. И опасность ему там грозит не только со стороны моего племени – там есть и более приземленные, но не менее неприятные угрозы. Кто-то может прийти в коридор, где он сторожит труп Олега Шавырина. И как тогда Влад будет все это объяснять?
Моим первым импульсом было сказать ему уходить оттуда подобру-поздорову и сделать вид, что он ничего не находил. Но Влад оставил следы своего пребывания в том коридоре – ему теперь нельзя исчезать, и ему придется говорить с милицией. Это означает, что мне нужен Грант Хэмилтон и его милицейские контакты: я не знаю, с кем он дружит в московской прокуратуре, не знаю даже, вампир это или просто «сочувствующий» смертный. Но я не хочу звонить Гранту до тех пор, пока сама не осмотрю тело своего стилиста. Это первый случай в цепочке странных смертей последнего времени, когда у меня есть шанс оказаться на месте преступления раньше других, и принюхаться как следует, и изучить все обстоятельства. Сделав это, я смогу не просто призвать Гранта на помощь, но и сообщить ему что-то конкретное о своих соображениях и подозрениях.
Но для этого мне надо попасть на место.
А я не могу придумать, как мне справиться с солнцем.
И я в панике – потому что прошло еще две минуты, а Влад все еще один в месте, где убили сотрудника моего журнала, несчастного смертного мальчика, влюбленного в меня, пусть и по-своему, который был мне очень близок… Влад все еще один там, где опасно. Он все еще один в минуту ужаса и потрясения. Один с трупом. Один в том месте, где может быть нанесен следующий удар.
Я могла бы, конечно, поехать на метро – вампирам ничто человеческое не чуждо. Дорога до станции метро близкая, и ее я могу пройти по тени. И там, на месте съемки, до метро не так уж далеко – я, наверное, смогу пробежать, даже по солнцу. Но само метро – это очень ДОЛГО. Все вместе – минимум полчаса, потому что я ведь вынуждена буду двигаться с человеческой скоростью.
Значит, мне нужно найти способ добраться до Влада туда быстро. И не обуглиться по дороге.
Думай, думай, голова, сколько будет дважды два…
Чадры у меня нет. И шарфа нет. Но – ради всего святого, я же в редакции модного журнала! У нас есть модная кладовка. В ней есть вещи, которые могут мне помочь.
Хорошо, что в деле производства журналов уже близится осень, – в кладовке лежат не только летние вещи… Совершенно некстати теперь вспоминать, как я подбирала здесь вещи для Влада в первый вечер нашего романа и как была в этот момент счастлива… Тридцать секунд – и я нашла все, что мне нужно: водолазка с высоким горлом. Лыжного типа шапочка и шарф, которым я могу замотать лицо. Джинсы на мне свои… Перчаток, впрочем, нет – ну, значит, буду стараться скрывать руки. Ну или будет у меня на руках ожог… Какая, к черту, теперь разница? И то, что вид у меня до крайности идиотский, сейчас тоже не имеет значения. Никто меня не увидит.
Я придумала, что мне делать.
В дальнем конце нашей редакционной комнаты есть выход на пожарную лестницу. Окно, правда, забрано решеткой, но для меня это не проблема: небольшое усилие – и навесной замок просто сорван с петли. Все мои сотрудники, к счастью, куда-то разбрелись и не видят, как главный редактор, облаченный в костюм ниндзя из второсортного боевика, вылезает в окно и поднимается по пожарной лестнице на крышу здания.
Здесь невыносимо печет солнце. Но сейчас это не так уж важно: теперь, когда меня никто не видит, я могу двигаться со своей нормальной скоростью – и, значит, я пробуду на солнце не так уж долго.
Я бегу по крышам, легко преодолевая расстояния между домами с помощью длинных прыжков. Восемь, десять метров – для меня это не проблема. Только руки во время такого «бега с препятствиями» прятать невозможно – и уже через три минуты я ощущаю на коже характерное покалывание, которое сопровождает солнечный ожог. Черт! Ну ничего… В самом деле ничего страшного.
За эти три минуты я оказываюсь у Садового кольца – мне нужно пересечь его, чтобы попасть в культурный центр, где проходила наша съемка. К счастью, тут есть подземный переход. Тридцать секунд на то, чтобы спуститься по пожарной лестнице во дворе «сталинского» дома на тротуар. Так, тут уже ходят люди – мне нужно двигаться медленно. К счастью, здесь есть тень – мои бедные руки могут получить передышку…
Две минуты. Я на другой стороне улицы. Еще один двор, еще одна лестница, и новая порция раскаленных крыш. Снова горят руки. Но ничего – я уже близко…
Череда низких промышленных зданий – бывших промышленных зданий, конечно, они уже давно либо пустуют, либо приспособлены под иные нужды. У одного из них крыша стеклянная – мне приходится бежать, балансируя на металлических ребрах переплета.
Наконец-то – я на крыше нужного здания, старого коньячного завода. Народу во дворе нет. Я спрыгиваю во двор и прислоняюсь на секунду к кирпичной стене в тени.
Кожа на моих руках покраснела и покрылась волдырями. Гадость какая. И больно!
Путь по крышам занял у меня десять минут – как минимум в четыре раза быстрее, чем дорога на метро. И бог знает, сколько времени я пробыла бы в пробках… Со времени его звонка не прошло и четверти часа, а я уже на месте. Это стоит обгоревших рук.
Я нахожу Влада очень быстро – по его запаху и по запаху трупа.
Мой возлюбленный четко выполнил инструкции: он прикрыл дверь туалета и неподвижно стоит рядом, прижавшись спиной к стене. Он очень бледен – с каким-то зеленоватым, я бы сказала, оттенком, и глаза у него дикие. Неудивительно.
Влад бросается ко мне с невнятным восклицанием и крепко прижимает к себе.
– Господи боже… Марина, я так рад тебя видеть. Это такой кошмар.
Я поднимаю на него глаза: да, нам надо торопиться, но утешить его и успокоить – тоже важно для меня.
– Испугался?
Он кивает:
– Да. Честно – да. И главное, я понятия не имею, что теперь делать?
– Не переживай больше. Я с тобой. Мы сейчас во всем разберемся.
Он прикрывает на секунду глаза – словно собирается с силами, чтобы меня отпустить. Потом, еще раз быстро и коротко обняв, отходит в сторону – туда, к стене, где стоял раньше.
Я открываю дверь туалета ногой – я стараюсь не показывать Владу свои руки. Мне сейчас совершенно не нужны его волнения и переживания еще и по этому поводу.
Картина, которая предстает моему взору, и в самом деле ужасна. Убийца Олега был груб – рана на шее, призванная замаскировать следы укуса, так велика, что голова едва держится на теле. Нет никакой нужды наносить такую рану… Вся рубашка залита кровью… Странно – после нападения вампира в теле жертвы не должно было остаться достаточно крови, чтобы так сильно запачкать одежду. Может быть, вампиру помешали и он не успел как следует поесть? Но кто мог помешать ему в таком пустынном месте? И почему тогда нет крови на полу?
Все это очень, очень странно.
Я наклоняюсь к телу, чтобы получше его рассмотреть. Я стараюсь не думать о том, что это не просто труп – а мальчик, которого я хорошо знала, талантливый мальчик, полный жизни. Мальчик, который хотел быть похожим на меня, – трогательный, наивный. Я не хочу думать о том, что у него есть родители и что с ними будет, когда они узнают… Я не хочу даже представлять себе, что он пережил в свои последние минуты – какую степень ужаса и боли.
Но именно это – его последние минуты – я и должна себе представить, чтобы понять, что с ним здесь произошло.
Крови в его теле практически нет – он бледен, как я, даже бледнее. И он такой же холодный. Это неудивительно – даже в такую жару здесь, в глубине здания, прохладно. Он явно умер давно – еще ночью. Это хорошо для наших дальнейших бесед с милицией – у нас с Владом по крайней мере есть алиби.
Крови в его теле мало, но она есть. Это так же странно, как то, что у него испачкана одежда. Не так уж часто вампиры не доедают свою добычу… Не так уж много требуется времени, чтобы выпить кровь, – что же спугнуло убийцу?
И в этот момент, стараясь восстановить в воображении ход нападения, я понимаю, что по-настоящему странно во всей этой ситуации.
Здесь не пахнет вампиром. Дело не в том, что запах слаб или мало знаком, как в случае с котом Влада. Здесь вообще не пахнет вампиром.
Но этого просто не может быть! Если вампир нападал на Олега, он должен был оставить свою метку. Даже если он убил его в другом месте – вот, кстати, и объяснение тому, что на полу чисто… Но все же. Даже если он убил его где-то еще и перенес сюда – на теле обязательно остается запах.
Я принюхиваюсь к ране на шее – несмотря на надрез, там должны были остаться следы зубов и запах нашей ядовитой слюны: в момент укуса она обладает… паралитическим действием. Я нюхаю очень внимательно. Нет, я не ошиблась. Ничего нет.
Это может означать только одно, и это уже совершенно, запредельно странно. Олега Шавырина убил не вампир. Да, все приметы сходятся – и потеря крови, и маскировочная рана на шее. Но вампиры тут ни при чем.
У меня вырывается невольный вздох облегчения.
Это случайность. Смерть Олега – трагедия, и я ни на секунду не буду умалять ее значения… Но она не имеет отношения к моему народу. Она не означает, что на меня и мой круг нападает кто-то из своих… Не показывает, что кто-то подобрался вплотную к Владу. Это просто случайность. Ужасное совпадение.
Я принюхиваюсь к телу еще раз – в то, что кажется хорошими новостями, слишком легко поверить. Я должна уточнить… Должна быть совершенно уверена.
И при втором осмотре трупа я замечаю нечто новое – и еще более странное.
Края раны на шее Олега не пахнут ядом вампира, но неожиданный запах тут есть. Рана Олега пахнет… серебром.
Этот запах, крайне неприятный для любого вампира, чувствуется совершенно отчетливо. Может, он носил на шее серебряный крест? Я склоняюсь к груди трупа, нюхаю его кожу под рубашкой… Да, запах серебра здесь есть. Но он идет не от кожи.
Серебром пахнет еще одна рана на теле Олега – рана, которую я прежде не заметила, потому что она была прикрыта полой его кожаной куртки. Сквозная рана, пронзившая его сердце. Из нее, видимо, и вытекала кровь на рубашку.
Я замираю, пытаясь понять, что это значит. И выводы, которые приходят на ум, мне совершенно не нравятся.
Олега убил не вампир – теперь это совершенно ясно. Какой-то человек подстерег его и нанес ему удар каким-то серебряным предметом в сердце… А потом попытался отрезать ему голову – тоже чем-то серебряным.
Нет, Олега убил не вампир. Олега убили так, как убивают ВАМПИРОВ. Не на самом деле, конечно… На самом деле вампира нельзя убить ударом серебряного кола, и отрезанная голова нас тоже не убьет, хотя заживить такую рану непросто. Олега убили так, как убивают вампиров дураки, начитавшиеся Брэма Стокера и насмотревшиеся дешевых голливудских фильмов с «мудрыми» советами профессора Абрахама Ван Хельсинга.
КТО, ради всего святого, мог сделать это? В Москве? В XXI веке?!
Откуда взялся этот убийца, почему выбрал Олега и что это вообще может означать?
Я выпрямляюсь и некоторое время стою, совершенно оцепенев.
Влад, который все это время тихонько держался в стороне – чтобы не мешать мне и, я так думаю, чтобы не смотреть лишний раз на труп, настороженно спрашивает:
– Что случилось? Ты узнала запах? Это та же скотина, что убила Баюна?
Я медленно качаю головой и оборачиваюсь к нему:
– Нет. – Я смотрю ему в глаза и понимаю, что он видит в моем взгляде недоумение. – Нет. Его вообще убил не вампир. Вампирами здесь и не пахнет. Все это очень странно.
Влад хмурится – он ничего не понимает.
– То есть как? Его просто так убил – какой-то человек? Таким диким способом? Но за что? Почему?
У меня есть кое-какие смутные соображения на этот счет, но я не хочу сейчас излагать их Владу. Во-первых, я сама еще далеко не все поняла. Во-вторых, я не хочу вносить в его и так смятенное сознание лишние поводы для беспокойства. Я пожимаю плечами и говорю почти искренне:
– Я не имею ни малейшего понятия. Ясно одно – мы не можем дольше скрывать, что нашли тело. Мы должны сообщить в милицию. Но сначала мне необходимо связаться с Грантом. Посоветоваться.
Влад послушно кивает и отходит обратно к своему месту у стены. Как ни странно, он даже не спорит со мной – наверное, у него легкий шок.
Я достаю мобильный телефон – руки мои нестерпимо болят, потому что, залезая в карман джинсов, я содрала кожу с волдырей, – и набираю номер своего старого друга. Очень жаль, что он сейчас в Лондоне. Будь он рядом, все было бы чуть проще.
Он берет трубку после второго гудка, и я объясняю ему, что произошло.
Его голос звучит напряженно, но строго – по-деловому:
– Ни о чем не беспокойтесь. Я сейчас позвоню своим друзьям. У вас не будет никаких проблем… Дождитесь их на месте – они приедут через полчаса. А я вылетаю первым же рейсом – буду в Москве к утру.
Словами не передать, как я ему благодарна. Он гораздо старше меня и мудрее. Хорошо, что он будет рядом в такую трудную – и такую… обескураживающую минуту.
Я закрываю крышку телефона, засовываю его в карман, слегка морщась от того, что мои ожоги снова царапает ткань джинсов, и поворачиваюсь к Владу:
– Все в порядке. Грант вызывает своих высокопоставленных милиционеров, и они во всем разберутся. Мы дождемся их здесь, а потом поедем домой. Грант завтра прилетит, и мы вместе все выясним. Все будет хорошо.
Влад слушает меня и кивает. Но я понимаю, что его внимание переключилось на что-то другое – и это «что-то» его пугает и беспокоит. Что теперь случилось?
Что-то серьезное: его глаза расширены – он смотрит на меня с ужасом.
– Что с твоими руками?!
Черт! Я быстро прячу руки за спину, но уже поздно: он заметил, что с ними произошло, и он шокирован. Я его понимаю – зрелище и правда неприятное, кожа сошла местами до мяса. Я вздыхаю – теперь мне не отвертеться, придется все ему объяснить.
– Обгорели. Я бежала сюда по крышам и провела на солнце десять минут. Я говорила тебе, что быстро сгораю. Но это совершенно не страшно. Это пройдет…
Он подходит ко мне вплотную и осторожно берет мои покалеченные руки в свои. Смотрит на них молча, осторожно поглаживая неповрежденную кожу на ладонях. Его мягкое прикосновение очень приятно – кажется, что оно успокаивает жар в раненых участках. Он поднимает на меня глаза:
– Больно?
Я не могу его обманывать – все равно не получится. Да и мне приятно, на самом деле, что он меня утешает. Приятно проявить рядом с ним настоящую слабость – как и положено женщине. Я честно признаюсь:
– Да. Это одна из немногих вещей, от которых нам действительно больно. Но это пройдет – я же сказала.
– Когда? – Его голос звучит резко.
Я пожимаю плечами:
– Вечером. Я доберусь до дома, поем… И все заживет.
Его глаза непроницаемы:
– Ты собираешься терпеть эту боль до вечера? Представляю себе, какая это боль, если ТЫ ее чувствуешь… Ты с ума сошла?
– Влад, это ерунда. Ничего страшного. – Я пытаюсь отнять у него руки и, как назло, задеваю одной из ранок за ремешок его часов, из-за чего непроизвольно кривлюсь от боли. Он вопросительно поднимает бровь. – Ну ладно, это действительно неприятно. Но ничего такого, что я не могла бы потерпеть до вечера.
– Ты должна идти домой – прямо сейчас. – Он настроен решительно.
– Глупости. Я не оставлю тебя здесь одного – снова.
Он упрямо возражает:
– Со мной ничего не случится.
– Ты ведь сам понимаешь, что я не могу уйти? – Я выразительно киваю в сторону мертвого тела в туалете.
Влад молчит – он знает, что я права, но не хочет со мной соглашаться. Заботится обо мне. Мой прекрасный смертный защитник…
Неожиданно он отходит от меня и спрашивает:
– Чтобы раны зажили, тебе нужно поесть – верно?
– Да.
Он смотрит на меня задумчиво и при этом запускает руку в задний карман джинсов. Отходит от меня дальше еще на один шаг. Отворачивается и смотрит через плечо… Как-то странно он себя ведет. Что он там еще придумал?
А потом его невидимые для меня руки делают одно резкое движение, и он непроизвольно крякает от боли.
И в эту же секунду коридор наполняется запахом свежей, горячей человеческой крови – запахом, от которого у меня мгновенно пересыхает во рту и выдвигаются клыки.
Чертов идиот, что он сделал?!
Влад стремительно подходит ко мне и протягивает руку – на ладони у него глубокий порез, крови много, она течет между пальцев на запястье. Он смотрит мне прямо в покрасневшие глаза:
– Пей.
Я качаю головой. Он понятия не имеет, что предлагает мне, – я и так-то от одного запаха ЕГО крови с ума схожу, а он хочет, чтобы я ее пила…
– Марина, не будь дурой! Тебе нужно попить.
Я пячусь от него, прижимаюсь спиной к стене. Закрываю глаза, чтобы не видеть его, его кровоточащей руки. Если бы я могла еще перестать чувствовать запах.
Не открывая глаз, я говорю сквозь сжатые зубы:
– Уйди. Выйди в другой коридор. Отойди от меня! – Он не двигается с места – я знаю, потому что запах все так же близок ко мне. И он усиливается, потому что крови все больше… – Уйди, кретин, я могу тебя убить!
Вместо того чтобы послушаться, этот сумасшедший делает еще один шаг вперед – теперь он стоит прямо рядом со мной и говорит мягко и ласково:
– Ничего ты мне не сделаешь. Пей, дурочка.
У меня нет выбора – он слишком близко. И он не отвяжется. Да я и не могу больше терпеть. Некоторые вещи вытерпеть невозможно.
Я опускаюсь на колени, прижимаюсь губами к его ладони и пью.
Боже, какое же это наслаждение… Я так давно не пила крови живого человека. Это ни с чем не сравнимо – это самое большое удовольствие, доступное моему племени. Но сейчас случай вообще особый. Я пью не просто горячую, живую, хранящую ритм человеческого сердца кровь. Это кровь Влада – человека, в котором для меня по определению все – самое лучшее. И кровь самая вкусная.
Я пью осторожно – делая все возможное, чтобы не коснуться его зубами, чтобы ни в коем случае не укусить… Но я пью жадно. Все-таки я вампир. И для меня нет способа глубже почувствовать человека, кроме как попробовать его… Я всегда мечтала слиться с Владом полностью, и вот наконец это случилось. Я попробовала его кровь, и теперь я едина с ним, как никогда. Для меня нет большего счастья.
Нет. Есть! Для меня есть счастье большее, чем пить его кровь. Любить его – куда большее счастье. Более глубокое и острое наслаждение…
Я отрываюсь от его руки и поднимаю лицо, чтобы посмотреть на него. Он бледен, на лбу у него пот, под глазами тени, и сами глаза как-то странно блестят.
Читать бесплатно другие книги:
