Женщина-VAMP Микулина Евгения

Глава 13

Самое удивительное впечатление моей новой жизни – осознание того, что вампиры очень застенчивые существа. Да, они ослепительно красивы, безгранично сильны, гипнотически обаятельны и бессмертны. И когда ты просто так встречаешься с ними по жизни, они первым делом производят на тебя не самое приятное впечатление: заносчивые, слишком совершенные типы, от которых так и веет сознанием собственного превосходства. Когда ты узнаешь их получше, они начинают вести себя более дружелюбно, но все равно пребывание рядом с ними – постоянная цепь унижений для обычного смертного, склонного краснеть, спотыкаться, ронять разные вещи (и не успевать подхватить их в полете), туго соображать и отвечать невпопад. Они, конечно, никогда не издеваются над людьми прямо – но всегда смотрят на тебя, будто бы мысленно приподняв иронически идеально вычерченную бровь.

Но все это – только до тех пор, пока вампиры не знают, что ты знаешь, кто они такие. Тогда они совершенно меняются. В присутствии человека, которому известно об их, хм, особенностях, они начинают вести себя с преувеличенной деликатностью – вампиры словно бы тебя стесняются. Ты, смертный, знаешь, почему они такие сильные, ловкие и красивые. И из-за этого твоего знания они страшно парятся – они как будто извиняются за все свои совершенства. Возможно, потому, что все их неоспоримые достоинства зависят от одного существенного недостатка – да, они быстрые, но они… мертвые. И им за себя неловко.

Поведение вампира в присутствии хорошо осведомленного человека напоминает извиняющиеся ухмылки заядлого курильщика, оказавшегося в компании людей некурящих. Они ему, конечно, курить не запрещают – все нынче такие вежливые и политкорректные с инвалидами и идиотами, а курильщик среди некурящих – это практически инвалид и уж точно представитель «меньшинств». Но ему курить среди них как-то неудобно. И он закуривает упрямо, назло, чтобы не уступать диктатуре здорового образа жизни, но дымит без всякого удовольствия, каждую секунду помня о том, что все окружающие его молчаливо осуждают – или, что еще хуже, жалеют, считая, на сколько минут эта чертова сигарета сокращает продолжительность его жизни. Я – заядлый курильщик, и оказывался в такой ситуации не раз и не два, так что в поведении вампиров узнаю много знакомых примет. Это тем более странно, что курильщик из моего примера – один против многих. А у нас все наоборот – одинокий и «правильный», я самим своим видом смущаю целую толпу сверхъестественных существ.

Конечно, я могу судить только о тех вампирах, которых знаю лично, – о цивилизованных типах, которые не собираются тебя сжирать, не тратя время на рефлексию. Я говорю о вампирах, нацеленных на мирное сосуществование с людьми и осведомленными, как я, и пребывающими в неведении. Я это страшно уважаю: будь я на их месте – совершенный, бессмертный и обладающий численным превосходством, – я бы одинокого и хилого человечка давно сожрал и откинулся в кресле, посвистывая и забыв о недавней неловкости, как о страшном сне. Но мои знакомые вампиры не поддаются искушению, потому что уважают выбор своей подруги, – они называют ее «сестрой», они все друг другу братья и сестры. Они, конечно, не могут понять, что такого она во мне нашла, – я и сам не уверен, что понимаю это. Но вампиры никогда ей об этом не скажут, и, пока она меня ценит и хочет видеть рядом, они тоже будут меня терпеть. Это я как раз понимаю – моя большая и дружная семья ко всем «пришлым» женам, подругам и женихам относится точно так же: любой Вася Пупкин будет считаться членом семьи, пока он нравится моей сестре, и все такое. Но что вампиры станут со мной делать, если я вдруг Марине надоем… Об этом я стараюсь не думать. Я не представляю себе, чего ждать. Потому что, хотя и знал раньше того же Гранта Хэмилтона, это было до того, как он узнал, что я знаю. Тогда он был просто моим всесильным английским начальником, а я был просто оболтусом-дизайнером, и он вроде как ценил мои профессиональные качества. Я его ничем не смущал, потому что не знал его ТАЙНЫ. А теперь… Ясно же, что все по-другому. Черт его знает, что он сделает, если мое положение вдруг… изменится. Просто уволит – или заодно пообедает?

Нет, об этих вещах лучше не думать – во-первых, потому, что можно и ума лишиться (если у кого какой остался, конечно). Но главное – потому, что я не желаю даже в мыслях представлять себе момент, когда Марина вдруг от меня устанет. Я боюсь этого, конечно, постоянно, и я понимаю, что рано или поздно это произойдет, потому что мне нечем ее удержать и увлечь. Во мне нет ничего интересного – я самый обычный человек. У меня даже нет запаха какого-то особенного, который бы выделял меня из людской массы, – ну как у этой девицы из «Сумерек», которые я, узнав о Марине правду, посмотрел в образовательных целях, за что она меня обсмеяла, взъерошила мне волосы и назвала «дурачком». Это послужило мне хорошим уроком – о просмотре «Дракулы» с Гэри Олдменом я ей рассказывать уже не стал… Хотя, между прочим, на гламурных американских вампиров мои знакомые похожи куда больше, чем на сморщенную летучую мышь в дурацком парике, цилиндре и круглых солнечных очках. В любом случае Марина права – я дурак. Влюбленный дурак без особых примет – ни тебе сходства с утраченным в глубокой древности женихом, ни героиново-притягательной крови. Мне нечем ее удержать, и когда-нибудь она меня оставит. Только одна мысль слегка утешает: когда она бросит меня, мне будет наплевать на остальную ее «семейку». Пусть едят – на здоровье. Приятного аппетита, ребята. Я весь ваш.

Но я о таких вещах сейчас не думаю. Я просто живу – и жизнь моя, в принципе, похожа на сценарий молодежной комедии о придурке, которого неожиданно приняли в свой круг какие-то мистические существа – как Джима Кэрри в «Однажды укушенном». Да, все верно, я пересмотрел в последнее время много фильмов по заданной тематике!.. Это удивительно приятная, легкая и увлекательная жизнь. На работе Марина все еще старается соблюдать политес и ничем не показывает нашей близости. Но она перестала скрывать меня от своих друзей. Я теперь вхож в вампирское общество. Насчет работы она права – не нужно компрометировать профессиональный процесс любовными отношениями: люди перестанут уважать… меня, конечно, ее-то никогда. Хотя, честно говоря, я уверен, что все уже давно всё знают – в большом офисе такие вещи скрыть невозможно. Насчет свободного времени… Не знаю. Я не уверен, что мне стоит так уж навязывать ее «семье» свое общество. Но она, по-моему, просто наслаждается моментом – она в эйфории потому, что ей больше не нужно от меня ничего скрывать, и таскает меня с собой всюду. Будто хвастается. Ну а мне самое важное – чтобы она была счастлива. И поэтому я теперь выхожу в свет куда чаще, чем когда-либо в своей жизни, – и в основном с вампирами. А вампиры – московские по крайней мере, но, надо думать, и остальные тоже – большие тусовщики. Ну любой стал бы тусовщиком, если бы ему требовалось спать максимум три часа в сутки, и силы его были поистине бесконечны, и проведенная на танцполе пьяная ночь никак не отражалась на внешности.

Они не перестают меня удивлять в этом моем странном, на грани между сном и явью существующем, новом мире. Я всегда думал – ну по своим ограниченным книжно-киношным представлениям, – что вампиры ничего не могут есть и пить, кроме крови. Насчет еды у них и в самом деле есть некоторые проблемы – они, как животные, едят только сырое или практически сырое мясо. Но насчет питья… Они, оказывается, могут пить все, что смешивается с кровью, – что, в общем, логично. То есть алкоголь им отнюдь не противопоказан. Собственно, Марина, например, очень любит «Кровавую Мэри» – только добавляет в нее не томатный сок, а настоящую кровь. И у нее есть любимый бармен – Майк, что может быть пошлее бармена по имени Майк? – в клубе «Дети ночи», где я теперь провожу практически все свои ночи, и он готовит эту жутковатую смесь специально для нее. Я не люблю Майка – смазливого типа с зализанными назад черными волосами, в обтягивающей накачанные бицепсы педерастической черной майке: он улыбается ей самым похабным образом. Мне приятно думать, что и я его раздражаю: он мне страшно завидует. Потому что я прихожу с Ней. А оказаться рядом с Мариной – заветная мечта любого существа в брюках, равно смертного и бессмертного, которое переступает порог вампирского ночного клуба.

Да, у вампиров есть свой ночной клуб. Им владеет вампир – по совместительству очень известный московский модельер, чью физиономию я не раз заверстывал на страницы светской хроники в нашем журнале, и никогда в жизни бы не подумал, что он… ну, не человек. Я, честно говоря, всегда полагал, что его стройность и бледность объясняются тем, что он плотно сидит на кокаине. Ну, так или иначе, клуб его устроен по старому и верному принципу: если хочешь что-то скрыть, выстави это напоказ – люди ни за что не заметят очевидного. «Дети ночи» находятся в переулке неподалеку от нашего офиса на Петровке, имеют два этажа, один из них подвальный, и оформлены в «готическом стиле». Интерьер в клубе вампирский до пошлости – он похож на декорации к попсовому видеоклипу 1980-х: красные занавеси, черная мебель, демоническая подсветка и официантки в кожаных ошейниках. Людей сюда тянет, как мух на мед, – место, прямо скажем, с драйвом, и диджеи всегда хорошие. Иногда и сам хозяин встает за пульт. Обычные посетители наряжаются вампирами и прутся сюда праздновать Хеллоуин. А вампиры ходят сюда запросто, как домой, – неузнанные и незаметные в толпе ряженых. Я научился их отличать – по холодным рукам, по темно-красным глазам, но главное – по олимпийской расслабленности, с которой они делают все, даже танцуют, – и я не про медленные танцы говорю… Они все делают без усилий, с какой-то особой грацией. Потому что они – совершенные животные.

Кстати, о животных – вот в этом смысле вампиры меня разочаровали. Они не могут превращаться в животных. Ни в волков, ни в летучих мышей, ни в крыс. Ни даже в зеленый дым. И мысли они не читают, и гипнотизировать на расстоянии никого не могут. Все их особенности – совсем не волшебные, а какие-то… чисто физиологические.

Ну хорошо хотя бы то, что для подкрепления сил им не нужно спать в гробах, наполненных родной трансильванской землей.

Сегодня у нас запланирована большая тусовка – потому что Грант Хэмилтон в городе. С тех пор как Марина завела со мной роман, лондонское начальство стало наведываться в московский филиал издательства чаще. Раньше Грант приезжал от силы раз в три месяца и задерживался на день-другой. Теперь ездит каждый месяц и остается на неделю. Он напряженно работает над тем, чтобы я чувствовал себя в их компании непринужденно, – очевидно, ради Марины. Или следит, как бы чего не вышло?

Иногда мне кажется, что он за меня беспокоится.

Так или иначе – Грант в городе, он привез с собой Ванессу, которая тоже… член «семьи», и сегодня мы снова зависаем в «Детях ночи». Вернее, пока что я тут зависаю один – мои друзья задерживаются, потому что им нужно поохотиться. И вот я сижу тут, на диване из черного бархата, и пью уже третий джин с тоником, а они где-то там рыщут по городу, уничтожая бродячих собак. И присматриваю за Ванессой, чтобы она ненароком не сожрала какого-нибудь бомжа: Марина объяснила мне, что у нашей топ-модели проблемы с самоконтролем. Они у нее и при жизни были – до превращения.

Я не могу сказать, что обстановка «Детей ночи» мне так уж нравится. Здесь слишком шумно, слишком людно, и меня откровенно раздражает весь этот маскарад и бутафория с барными стойками в виде гробов. Когда я один, мне здесь нечего делать – все это совершенно «не мое». Но я обещал, что буду их ждать уже на месте. А если я обещал что-то Марине, то, значит, я буду тут сидеть и ждать, даже если у меня голова раскалывается. Надо еще выпить, вот что. И покурить…

Официантка в черном латексе приносит мне коктейль необыкновенно быстро – вся обслуга заведения уже знает, что я «особый клиент», прихожу сюда с VIPами. Так что мне даже двигаться с места не надо – можно просто сидеть и смотреть на все прибывающую толпу и следить за тем, как все более пьяными становятся танцы. Одна парочка привлекает особенное внимание – главным образом потому, что молодому человеку удалось добиться практически точного сходства с вампиром. Он высокий, бледный и в самом деле хорошо двигается. Темные волосы уложены гелем и стоят торчком. Очень модный тип. Только пьяный в стельку, хотя ночь еще ранняя и время детское. Девица с ним не такая интересная – типичная московская блонда с нездоровым темно-коричневым загаром, с устрашающе длинными ногтями и в устрашающе короткой кожаной мини-юбке. Она к нему так и липнет, а он все время, играючи, присасывается к ее шее.

Как люди могут быть такими пошляками?

Очевидно, я сам пьянее, чем думал. Потому что я долго наблюдаю за этой парой, прежде чем понять, что молодой человек мне знаком. Это же Степа Малахов – директор отдела моды из журнала «Лидер», который вся глянцевая общественность, естественно, называет за глаза журналом «Пидор». Мы с ним когда-то вместе работали – я был в «Пидоре» старшим дизайнером, пока Грант Хэмилтон не переманил меня в Alfa Male. И, собственно, только из-за старинного знакомства меня не удивляет тот факт, что Степа целуется взасос с девушкой, – вся остальная Москва автоматически считает его геем, но я точно знаю, что это не так. Он просто слишком модный – хотя его, впрочем, служебное положение обязывает. И теперь, приглядевшись, я понимаю, почему не узнал его сразу: он волосы покрасил в более темный цвет. Надо думать, для «готичности». Он вообще-то парень неплохой – просто не слишком умный.

По обычному закону вероятностей, ровно в ту минуту, как я его узнаю, Степа отрывается на мгновение от своей спутницы, поднимает глаза – и видит меня. И с оглушительным воплем «Потоцкий!» бросается ко мне через толпу, чтобы плюхнуться рядом на диван. Музыка такая громкая, что ему приходится орать:

– Влад! Ты здесь чего – какими судьбами? Как у тя дела?

Он еле ворочает языком, и физиономия у него болезненно бледная. Сильно пьян? Или тоже подсел на что-то? Все-таки жить в Москве очень страшно.

Я неопределенно машу рукой в сторону танцпола:

– Ничего, как все – культурно отдыхаю. Дела хороши.

– Ты все там же, в «Альфе»? В отряде, как грится, спецназа?

– Все там же.

– Не скучаешь?

– А что – хотите обратно позвать?

– Ну ты же понимаешь – один раз не пидорас. Один раз в «Пидоре» поработать нельзя – туда нужно вернуться.

Я вежливо смеюсь над старой шуткой – Степа, который и правда как-то раз увольнялся из «Лидера» и уходил на вольные хлеба, работать стилистом модных показов, отметил ею свое возвращение на насиженное журнальное место, – и качаю головой:

– Не, это не ко мне. Какая скука, когда главредов меняют с космической скоростью.

Степа сразу понимает, о чем я говорю: увольнение Михалыча из «Альфы» – господи, неужели это было меньше года назад? – наделало в нашей среде много шума. Его осоловевшие глаза загораются любопытством:

– А че, вашу гламурную суку тоже собираются подвинуть?

Я знаю, что он пьян, и понимаю, что он никак не может со стороны осознавать, как хороша Марина, какой она крутой редактор и уж тем более – как важна она конкретно для меня. Но его легкомысленно сказанная пакость вызывает у меня бесконтрольное желание дать ему в морду. Я с трудом сдерживаюсь и отвечаю спокойно:

– Никто ее никуда двигать не собирается. И она не гламурная сука. Она суперская. В работе просто монстр. И человек приятный.

Степа недоверчиво фыркает:

– Да ладно! Прямо-таки тебе с ней хорошо? А как же Михалыч?

– Мне с ней отлично. – Ох, я надеюсь, что на моей физиономии не появилось в этот момент идиотски-мечтательное выражение. Потому что чувства меня охватили самые идиотские и самые мечтательные. Когда уже они перебьют всех собак на сегодня и придут? Я хочу ее увидеть. И целовать. Быть с ней рядом. Я не хочу беседовать с пьяным Степой Малаховым, пытаясь перекричать очередной микс Рианны.

Степа хмыкает:

– Поддался знаменитой харизме?

Я понимаю, что нужно срочно поменять направление его расспросов:

– Повышению зарплаты я поддался, если честно.

Степа сразу успокаивается и понимающе подмигивает – хотя ему это, с пьяных глаз, не очень хорошо удается:

– Ну это святое. Мне бы кто зарплату повысил…

– А ты попробуй – уволься еще разок?

– Э, два раза этот номер не пройдет. Один раз не пидорас! А два – это уже что?..

Разговор, безусловно, движется к тупику – Малахова и его шутки долго выносить нельзя. Кроме того, с той секунды, как я позволил себе подумать о том, что скоро увижу Марину, мною овладело почти лихорадочное нетерпение. Я не могу сидеть на месте и не хочу болтать – мне приходит в голову мысль выйти покурить на улицу и, таким образом, вроде как ее встретить… Но сначала мне нужно сбросить с хвоста Степу. Черт, мне вообще-то хорошо бы его совсем сбросить – если он сейчас увидит нас с Мариной и Грантом тут вместе, то по всему городу сразу же поползут слухи, которых мы так стараемся с ней избежать. Имеет смысл встретить их хотя бы для того, чтобы предупредить – в клубе имеются склонные к сплетням знакомые…

Мне нужно чем-то отвлечь Степу. Я бросаю взгляд в зал, пытаясь обнаружить среди дергающихся тел его блондинистую подружку.

– Да что мы о работе-то, как дебилы? Что это с тобой за девушка?

Степа тоже устремляет взгляд в толпу:

– Фиг знает… В смысле, я с ней только что познакомился. Она чего-то сказала, кто она, но кто их слушает? Пиарщица какая-то. Или рекламщица. Лина? Лена? Чего-то в таком духе.

Я поднимаю бровь – надеюсь, это выглядит как эротический намек:

– Ничего такая, активная.

Он машет рукой:

– И не говори! Но щас вся Москва такая – на каждого гетеросексуального мужика десять недотраханных баб. Все активные – надо же им как-то пристраиваться.

– К тебе пристроишься, пожалуй!

Степа широко ухмыляется:

– Ко мне пристроиться – самое милое дело. Только ненадолго…

Вот оно, мое спасение – я наконец заметил в толпе Лену-Лину. Она сидит у барной стойки с обиженным видом и бросает в нашу сторону гневные взгляды начинающего василиска – они не убивают, но обжигают. Я указываю на нее Степе.

– Малахов, вот там твоя спутница сидит у бара и явно хочет еще коктейль. Либо ты идешь к ней, либо ты ее потеряешь!

Степа нехотя встает, теряет равновесие и едва не падает на меня:

– Доктор, мы ее теряем… Но ты прав – она и правда злится. Я пойду – она вообще-то клевая. И танцует хорошо, и вообще.

Я киваю, проявляя понимание ситуации, достойное настоящего друга, и бормочу дежурное «Еще увидимся». Наблюдаю за тем, как Малахов, покачиваясь, пробирается сквозь толпу, протискивается на барный стул рядом со своей пассией и начинает, изредка указывая в мою сторону, объяснять ей что-то про старого друга и неожиданную встречу. Она понимающе кивает и с успокоенным видом принимает от него новый стакан с коктейлем. Минута – и он уже кладет руку ей на задницу, и она смотрит на него с кокетливой улыбкой.

Это ужасно, конечно, но он прав: в столице нашей Родины городе-герое Москве так мало нормальных мужчин и так много одиноких женщин, что даже тотальный козел с пивным брюхом, лысиной и потными подмышками легко находит себе подружку почти модельной красоты. Степа – это еще хороший вариант: он придурок, конечно, и, видимо, торчок, но он хоть выглядит нормально, и девушке не противно лечь с ним в постель.

Внезапно мое глухое раздражение «Детьми ночи» и вообще обстановкой этого вечера переходит все границы. Я не могу здесь больше находиться. Мне нужно хотя бы на пять минут выйти – воздухом подышать. Ну и покурить. Мало я в дыму курил – теперь нужно, конечно, покурить и на ветерке.

Я стою на брусчатой мостовой перед красными занавесками, они на террасе «Детей ночи» вместо входной двери, обозреваю жизнь ночного города – даже в столь поздний час люди куда-то спешат, ловят такси, обнимаются, думают о чем-то своем – и курю. Швейцар, он же охранник, смотрит на меня равнодушно – мало ли почему я вышел, может, у меня внутри помещения телефон не ловит сеть. В городе весна – вечер теплый и какой-то синий-синий. Похоже, был небольшой дождик: мостовая мокрая, и в ней отражаются фонари. И воздух даже здесь, в центре города, кажется замечательно свежим после спертой атмосферы клуба. Был такой прекрасный анекдот из серии «про английских джентльменов». Выходит джентльмен после бурной ночи в клубе на улицу – рассвет, туман, он еле на ногах держится. И спрашивает швейцара: «Что это тут за странный запах?!» А швейцар ему невозмутимо объясняет: «Это свежий воздух, сэр!»

Интересно, как мои вампиры вообще выносят этот клуб – у них ведь такие чувствительные носы, им же там должно быть противно до ужаса?

И тут, словно вызванные из темноты силой моей мысли, в конце улицы появляются они. Уж сколько раз я их такими видел – а все равно дух захватывает, как и всегда, когда перед тобой что-то экстраординарное. Бледные, красивые, разные, но неуловимо похожие, такие ослепительные даже в неброской одежде. Они так легко двигаются, что словно бы не идут, а летят над мостовой. Как крокодил из хохлацкого анекдота – низэнько-низэнько…

Грант – высоченный, но грациозный, как танцор. Существо, родившееся в горах Шотландии в XII веке, боровшееся с дикими зверями и англичанами и, как я глубоко убежден, наведшее кого-то в шоу-бизнесе на идею фильма «Горец», перевидавшее за свои века все, что только можно, и обычно облаченное в строгий деловой костюм. А по танцполу он двигается так, что Майкл Джексон может съесть свою шляпу от зависти. Ванесса – странная молчаливая девица, но она реальная, настоящая топ-модель, и была ею еще до того, как стать вампиром, и это, как говорится, видно. Ее обратил Грант – вернее, сначала он ее «открыл», сделал ей карьеру, печатал ее темноволосую красоту на обложках всех своих журналов, а потом… Потом, как он говорит, пришел момент, когда у него кончилось терпение смотреть, как она методично убивает себя наркотиками. И он подарил ей новую жизнь – и себя заодно. Сережа Холодов – еще один, как выяснилось, Маринин «брат». Этот-то что здесь делает – на охоте они его, что ли, подцепили? Не могу сказать, что полностью избавился от ревности, которую он во мне вызывал, когда всюду ходил с Мариной. Он мне все еще не слишком симпатичен. Но я не могу не оценить его ленивую грацию, его злое чувство юмора и его утонченное лицо, которое словно сошло с полотен Эль Греко. А очень может быть, что на полотнах Эль Греко и в самом деле мелькает именно его лицо – испанец Серхио в то время уже жил…

Я отношусь к ним всем по-разному. Но я вижу и понимаю, что они все прекрасны. Но Марина – лучше всех. Как бы все они ни были хороши, она совершеннее – ее лицо самое красивое, ее глаза самые яркие, ее походка легче остальных. Они крокодилы и летят низэнько. Она – скользит по воздуху, как Царевна-Лебедь по волнам.

Марина замечает меня первой – возможно, слышит мой запах: в нем, конечно, нет ничего эдакого, как в романтических книжках, но она отличает его и отмечает, потому что все люди пахнут по-разному. И немедленно ускоряет шаг – подтанцовывает ко мне, веселая и довольная. Она сегодня на каблуках, и прекрасное лицо оказывается чуть ближе ко мне, чем обычно, и я сразу утопаю в ее вишневых глазах – теплых, влажных и сытых. Она тянется, чтобы поцеловать меня (Холодов, стоя чуть поодаль, иронически поднимает бровь), и спрашивает:

– Ты чего здесь стоишь?

– Вас встречаю.

– Правда? – Она, похоже, искренне этому рада.

– Правда. – Я улыбаюсь в ответ на ее улыбку. – Но на самом деле у нас есть некоторая проблема: там в клубе парень, которого я знаю по прежней работе. Жуткий сплетник. Увидит нас вместе – могут возникнуть сложности.

Грант подходит к нам и хмурится – как я уже говорил, он всегда настороже:

– Какой парень?

– Степа Малахов из «Лидера». Последний раз, когда я его видел, он обжимал какую-то девку у бара. А перед тем расспрашивал о Марине, и не собираешься ли ты уволить ее, и как мне с ней работается.

Мы с Грантом теперь на «ты» – по крайней мере в неформальной обстановке. Ну да, он мой босс – но он же еще и вампир, и я про это знаю. Так что я ему теперь – что-то вроде родственника. Или хотя бы друга семьи.

Грант пожимает плечами и отмахивается от моего предостережения:

– Я его знаю. Жуткий выпивоха. Сколько ты здесь стоишь – минут двадцать?

– Три сигареты… Да, минут двадцать.

– За это время он уже наверняка впал в анабиоз. Пойдем, все будет в порядке. В крайнем случае сделаем вид, что Марина не с тобой, а с Серхио.

Холодов, который тоже уже успел закурить сигарету – вот еще ходячее недоразумение, курящий вампир! – бросает на меня взгляд искоса. Ей-богу, на его хитрой рыжей морде отражается настоящее торжество. Я невольно сжимаю зубы в бессильном раздражении. Это тот случай, когда я вообще ничего не могу поделать: если я попытаюсь с ним подраться, от меня мокрого места не останется…

Марина, улыбаясь, крепко сжимает мою руку:

– Не обращай внимания на этих дураков – они тебя дразнят. У меня есть план получше. Если этот твой Степа Малахов еще в сознании, мы просто натравим на него Ванессу – и он забудет обо всем на свете. Что думаешь, Грант?

Ванесса широко улыбается, обнажая свои идеальные хищные зубы, – у нее своеобразное чувство юмора, и ей нравится, когда Хэмилтона ставят на место. Грант издает короткий смешок, признавая, что Марина его уела:

– Туше. Ладно, пойдем внутрь. Зря мы, что ли, сюда добирались?

Все вместе мы заходим обратно в клуб.

Мне кажется или человеческая толпа невольно расступается перед ними? Наверное, кажется – люди все-таки удивительно слепы. Я не понимаю, как можно не заметить, что эти существа – ДРУГИЕ. Прекрасные и немного пугающие. Особенные. Вот уж поистине – боги и монстры в одном флаконе.

Если бы я в кино изображал эту сцену – «вампиры заходят в зал», – я бы точно впал в первейший прием бездарного режиссера: снимал бы их в рапиде, в замедленной съемке. Но я, к счастью, кино не снимаю. И даже не смотрю на вампиров со стороны. Я иду вместе с ними – потому, что они мне это позволяют. Потому, что одна из них меня любит. Неважно, надолго, на день или навсегда, – как я ее. Сейчас, сегодня – она меня любит.

То, что она любит меня. То, что я с ней, с ними, то, что на меня падает их отраженный свет… Это опьяняет похлеще любого коктейля.

Стыдно признаваться в этом, но надо быть честным с собой: мне очень нравится быть частью их мира.

Глава 14

– По-моему, тебе надо его обратить.

– Пошел к черту!

Сережа хмыкает и щелкает зажигалкой. Он превращает процесс закуривания в целое шоу – безуспешно прикрывает сигарету от ветра руками, отгораживается плечом, он занят только этим. И все для того, чтобы спрятать от меня глаза, в которых, как мне отлично известно, пляшут искры веселья. Наконец он снова встречается со мной взглядом:

– Ну видно же, что ему только этого и хочется!

Я была права – ему, черт возьми, весело!

Мы сидим у меня дома, на террасе – в Москву пришла весна, воздух стал теплым, и теперь ночные посиделки на открытом воздухе вновь стали времяпрепровождением, которое может доставить удовольствие не только вампиру. Сегодня, впрочем, смертных здесь нет: Влад ушел спать к себе домой на Чаплыгина. Заявил, что ему необходимо присмотреть за своим котом. И что завтра рабочий день, и ему, в отличие от некоторых, нужно поспать перед работой – хотя бы пару часов, а тут, с нами, ему это точно не удастся. Он прав, конечно, – уже пять утра, еще полчаса назад мы были в клубе, и он немало выпил. Ему нужно отдохнуть. Но мне все равно неуютно от мысли, что он от меня ушел. Неуютно и холодно – я и сама не сознаю, как привыкла все время чувствовать рядом его тепло, физическое и душевное. И мне кажется, что он ушел не по всем этим разумным и правильным причинам, а потому, что злится на Сережу. Который объявился сегодня крайне неожиданно и весь вечер в клубе вел себя довольно противно. С ним такое бывает, это верно. Но мне все равно кажется, что мой друг мог бы проявить деликатность.

Да, я знаю, что он ревнует меня к Владу: ему странно, что после стольких лет сдержанности и равнодушия к любовным делам я выбрала в спутники смертного – да еще и, как кажется Сереже, самого обычного. И сегодня вечером он пришел явно именно для того, чтобы рассмотреть Влада поближе и попытаться меня понять. Результат налицо: Влад разозлился – он ведь всего лишь человек. А Сережа получил массу удовольствия, дразня его. Ведь и ему тоже ничто человеческое не чуждо.

А теперь он сидит на временно освобожденной территории, дымит своими сигаретами и заявляет, что Влад, дескать, безумно увлечен вампирским образом жизни, полностью покорен нашим обаянием – завидует нам и хочет быть одним из нас!

Самое неприятное, что в его словах, возможно, есть доля истины.

А если это так, то я не вижу здесь никакого повода для шуток. Жизнь вампира – не увеселительная поездка и не пропуск в волшебный мир гламура. Это… ну не зря это испокон веков считалось проклятием. Даже когда вампир живет цивилизованно, сохраняя все возможные приличия, тьма, которой мы принадлежим, всегда где-то рядом – всегда оттеняет даже самые светлые наши моменты. И мне страшно, что человек, которого я люблю, не замечает угрозы, не видит темной стороны Луны. Мне кажется, я знаю, почему: Влад подсознательно защищается от неприятных сторон моего мира. Он твердо решил видеть во мне только хорошее и распространяет эту частичную слепоту на все, что со мной связано.

Но такое его поведение добра не принесет.

Я вскидываю взгляд на своего старого друга:

– Хочется, перехочется, перетерпится. Я не буду этого делать. И не надо об этом говорить – особенно с ним! Не делай невинные глаза – с тебя станется… Это неправильно, это совершенно ему не подходит, и не надо поощрять в нем эти дурацкие мысли.

Сережа пожимает плечами – но, слава богу, он хотя бы хихикать перестал.

– Глупости ты говоришь. Невозможно заранее сказать, подходит смертному такая судьба или нет. В конце концов, тебя вот никто не спрашивал, хочешь ли ты быть вампиром, – а между тем отлично получилось.

Во мне поднимается волна черного гнева – я бросаюсь на него, одним прыжком через всю террасу, и рычу прямо в лицо:

– Как ты смеешь это говорить?! Ты, из всех существ на свете… Ты же прекрасно знаешь историю моего обращения – ты знаешь, КАК мне это было отвратительно.

Сережа отстраняется от меня и поджимает губы.

– Прости. Это в самом деле прозвучало некрасиво… Но я всего лишь имел в виду, что, если уж человек правда этого хочет, он в самом деле готов стать одним из нас… В обращении может и не быть ничего плохого. Ты сама понимаешь, что от этого всем нам – и ему – было бы легче.

Я немного успокаиваюсь и спрыгиваю с бетонного парапета на покрывающую пол серую керамическую плитку.

– Он сам не знает, чего хочет. И он точно ни к чему не готов. Он не знает и сотой доли того, что на самом деле происходит в нашей жизни.

– Так расскажи ему.

Я молчу.

Сережа склоняет голову набок:

– Ты боишься ему рассказать. Ты все еще его защищаешь. Но почему, собственно? Он вполне взрослый. Он может сам принимать решения. Ему нравится наша жизнь.

Я качаю головой в бессильной печали:

– Любое решение, которое, как ему, может быть – может быть! – кажется, он готов принять, будет необдуманным, поверхностным человеческим решением. Мы для того и обладаем мудростью, которую наживали веками, чтобы оберегать людей от таких вещей. И тем более мы не должны делать что-то нехорошее только потому, что нам от этого будет легче.

– Ему тоже будет легче. Подумай, как ему сейчас неловко: мы сильнее его, красивее, мы в любой момент можем его сожрать. Рядом с нами он ни в чем не уверен – он даже в твоей любви не уверен, потому что он «всего лишь человек», и уступает любому из твоих кровных братьев. Подумай, сколько он всего обретет, если станет одним из нас… Могущество, красота. Бессмертие, чтобы быть рядом с тобой вечно.

– А ты не думал о том, сколько он всего потеряет? – Я не злюсь больше: теперь мне просто грустно. – Он потеряет жизнь, семью, тысячу человеческих удовольствий. Возможность выходить на солнце. Есть пиццу – он любит пиццу. Иметь детей. Плакать… Тебе на все это наплевать, наверное, – ты слишком старый вампир, ты уже не помнишь, как все это бывает. А я еще помню. Потому что не давала себе забыть.

Сережа слушает меня внимательно, но на лице его написано неодобрение.

– И, по моему глубокому убеждению, ты делала это зря. Ты только себя мучаешь. В этом нет ни пользы, ни смысла.

– В смирении всегда есть польза и смысл. Ему нужно учиться всю жизнь, даже если живешь века.

Мой старый друг возмущенно фыркает – он как-то вдруг разозлился:

– Да что ты говоришь! Марина, я и в самом деле стар и многое из человеческого уже забыл. Но я прекрасно помню, как ровно такие же слова о смирении говорил отец-настоятель в монастыре, куда меня в пятнадцать лет запихала моя семейка – для того, чтобы я не мог претендовать на наследство! Ты так ценишь все человеческое… Как насчет человеческой жестокости и жадности, подчиняясь которой старший брат заточает младшего в тюрьму католической обители – без единого шанса на жизнь, свет, свободу и любовь? Меня постригли в монахи насильно еще мальчишкой – и я должен был заживо сгнить в своей келье, так и не узнав ничего… ни о чем. Те три года, что я провел в монастыре, были адом на земле – все недостатки нашего нынешнего положения меркнут перед тем, что я пережил там. Телесные наказания, посты, похоть жирного лысого настоятеля, бесконечное лицемерие – и полная, абсолютная беспросветность, когда ты знаешь, что вот тебе восемнадцать, и тебя ничего больше не ждет – впереди пустота, – ты никогда не будешь ЖИТЬ! Ты проклинала своего создателя, я знаю, и, конечно, ты была права. Он поступил с тобой непростительно. Но я… Я буду вечно благодарить свою создательницу… Ты не можешь себе представить, какое это было чудо, когда в моей келье появилась среди ночи эта невероятная, неправдоподобно красивая женщина и заговорила со мной, объясняя, что заприметила меня в церкви во время мессы – увидела, что я несчастен, и решила спасти. Я понимал, конечно, что происходит что-то нечестивое, – только демон мог проникнуть ночью в монастырь в облике неземной красавицы. Но мне было все равно. Вечное проклятие было лучше моей тогдашней жизни. Она поцеловала меня – она любила меня, – и она подарила мне то, о чем монахи только лгали: жизнь вечную. – Он замолкает и передергивает плечами, сам, видимо, смущенный неожиданной горячностью своего рассказа. После паузы он говорит уже куда спокойнее: – Я никогда не оглядывался назад. Не жалел ни об одной секунде своей человеческой жизни. К черту смирение! Если жизнь человека похожа на ад, мы имеем право принять решение за него.

Я смотрю на Серхио с болью: мы знакомы почти двести лет, мы в самом деле лучшие друзья, но он никогда еще не был со мной так откровенен. Я не знала подробностей его человеческой жизни и его обращения – не понимала горечи, с которой он думает о людях, и боли, которую ему причинили. Я прикасаюсь к его руке:

– Я сожалею… Я понимаю, что не все люди были при жизни так счастливы, как я. Не всем было что терять. Но пойми… Влад – не в монастыре. И не в аду. Он счастлив. Ему, как и мне когда-то, есть за что ценить жизнь.

Сережа смотрит на меня с глубокой печалью в темных глазах:

– Я не для того рассказал тебе это, чтобы растрогать. Я хочу, чтобы ты задумалась: ни один смертный не станет любить вампира, если у него… все хорошо. В жизни человека чего-то недостает – только тогда он обращается за любовью к мертвецу. И мертвеца притягивает к себе только тот, в ком что-то уже умерло.

Его серьезность пугает меня – я по-настоящему вздрагиваю и опускаю глаза:

– Во Владе ничто не умерло. Он самый ЖИВОЙ человек, которого я знаю.

– Возможно, ты не так хорошо его знаешь. Нам ведь трудно понять людей – даже если мы хорошо помним, как сами были людьми. Даже если мы их любим.

Мне совсем не нравится этот разговор, хотя я и понимаю, что он необходим. Я понимаю в глубине души, что Серхио говорит правду. Я действительно многого не знаю о Владе – многое в нем ставит меня в тупик. Начиная, собственно, с легкости, с которой он принял мою истинную природу. И пока он человек, а я нечеловек, между нами всегда будет стоять незримая, но прочная преграда, и каждое наше прикосновение – даже очень осязаемое, очень телесное – будет подобно соприкосновению рук через ткань перчатки. Или через прозрачное стекло. У Антониони в «Затмении», кажется, есть такой эпизод: влюбленные стоят по разные стороны стеклянной двери и прикасаются губами к стеклу – каждый со своей стороны. Это красивый поцелуй. Но не настоящий.

Неужели все, что происходит у нас с Владом, такое же – отстраненное? И всегда будет таким?

Я не хочу так – я хочу владеть им целиком. И принадлежать ему целиком.

Но я не хочу ради этого делать его вампиром. Я хочу любить ЧЕЛОВЕКА. Я не понимаю ту вампиршу, которая спасла Серхио, – зачем она сразу обратила его? Неужели нельзя было помочь ему, не принимая последних, крайних мер?