Тень в воде Фриманссон Ингер
– Мне-то нехорошо что-то. Накатило вот.
– Да ладно, сделаю. Чего уж там. – Сам не зная почему, Микке положил руку на плечо старика. Его поразило, насколько хрупким оно казалось на ощупь. Каким-то острым. И нежным, точь-в-точь цыплячья косточка.
После Микке помогал и в другом – стриг траву, красил облупившуюся веранду.
– Прям внучок у нас завелся, – говорила Мэрта, и ее светлые, почти бесцветные глаза подергивались слезой.
– Да ладно вам, – отзывался Микке. – Что ж не помочь, раз могу.
Он никогда прежде не общался со стариками. Его бабушка по матери вышла замуж во второй раз и поселилась в Аликанте. Да она и не стара была: Нетту она родила совсем молодой. А родители Натана умерли, их Микке никогда не видел. Генри и Мэрта – они были его и только его. Микке не собирался ничего говорить Нетте, она бы только все испортила.
Домик старики купили в семидесятые годы.
– Тебя еще и в проекте не было, – посмеивался Генри. – Мы были молодые – или почти молодые – тогда. А сколько вообще длится молодость? Вы об этом думали? Когда начинается старость? – Иногда он принимался философствовать, довольно занудно.
Домик построили в 1909 году, вот-вот столетний юбилей справит. Построили его родители Карла-Густава Линдстеда, рассказывала Мэрта с гордым видом.
– А ты знаешь, кто это такой? Ты, наверное, слишком молод, чтобы помнить. – Сдвинув кустистые брови, Мэрта смотрела на Микке. – Один из великих актеров нашего времени. Никогда не забуду, как он играл Примуса Свенссона в «Доме Вавилонском». Его по телевизору показывали. Когда, Генри? Помнишь? В начале восьмидесятых? Хотя тебя тогда и планах не было, да, мальчик?
– Был, конечно.
– Но взрослых фильмов по телевизору не смотрел. Хотя этот сериал был хороший, про такие вот земельные участки, – правда, не эти, а в другом районе, Эншедедален. Там он и жил, Примус Свенссон. Но потом все домики там снесли, чтобы построить большую больницу, помнишь, Генри? Бульдозеры… и домишек милых как не бывало. Грабеж и разбой, вот что это.
Мэрта умолкла и шмыгнула. Кот терся о ее ноги, Мэрта рассеянно погладила его.
– Да, а еще «Три чудака». Хотя тогда тебя уж точно на свете не было. Йоста Бернард, Гуннар «Чудак» Линдквист и Карл-Густав Линдстед. Они звали себя «Три чудака». – Мэрта захихикала, вспоминая.
«Вот тупизм, – подумал Микке. – Нереально тупо».
Но ничего не сказал.
В один прекрасный день, когда Микке подстриг лужайку, старики вручили ему ключ от домика.
– Мы хотим, чтобы он у тебя был, – произнес Генри с серьезным видом. – Вдруг с нами чего стрясется. В нашем возрасте ничего не знаешь наперед. Обернешься – а смерть с косой тут как тут. Кого сразу скосит, а кого так, подкосит, и лежи тогда, точно кура на прилавке. Мы с Мэртой все обсудили. Хорошо, когда есть запасной ключ. Мы могли бы, конечно, дать его кому-нибудь из соседей. Но, честно говоря, соседям мы тут не очень доверяем. Или как сказать?.. Мы не хотим, чтобы они сюда ходили и шпионили. Это все наше. Соседи у нас неплохие, дело не в том. Но болтать же начнут. Как мы живем, то да се. Ты же понимаешь?
Микке кивнул, зажав ключ в руке. К ключу был привязан пластиковый плетеный шнурок. Бело-зеленый, замусоленный.
– Ты так близко живешь, можешь заглядывать сюда иногда. Зимой то есть. Зимой-то мы не тут. Не так часто, имею в виду. Транспорта нормального-то нет. Да и что тут делать, зимой? Ничего тут хорошего зимою нет.
Микке снова кивнул.
– Рад помочь, – сказал он.
Глава 22
– Ты пришла, – приветливо произнес он. – А мы с Кристой заждались. Сидели и ждали, когда же наша мамочка придет.
Она стояла спиной к нему. В горле набухал ком, который она никак не могла сглотнуть. Сняв крышку с кастрюли, она проткнула картофелину вилкой, хоть и знала, что варить еще минут десять, не меньше.
– Сидели и ждали, – повторил он, на этот раз громче. Она услышала его шаги. – Правда, Криста, мы ведь ждали?
Тоненький, угодливый голос Кристы:
– Да, папа.
– Еда скоро готовая, – пробормотала она и обожглась крышкой. Вздрогнув, с грохотом уронила ее на плиту.
Теперь он был совсем рядом, за спиной, она слышала сдержанное дыхание.
– Где ты была? – Руки вокруг ее груди, сжимают, давят.
– Но… на работе.
– Ах, на работе…
– Да.
– Так долго?
– Автобуса не было, я ждала. Я пошла покупать в магазин, а там очередь в касса, и пропустила автобус, а следующего ждать… они не часто, ты знаешь.
Он повернул ее к себе, у него были маленькие, льдисто-голубые глаза. Когда-то она любила эти глаза, эту светловолосую дикую силу, когда-то…
– Очередь в касса… – передразнил он. – Очередь была в касса? Ты что, полмагазина скупила?
Она молчала, чувствуя, как сердце качает кровь.
– Ты в три заканчиваешь, не так ли? В пятнадцать ноль-ноль. Разве не так?
– Да, – прошептала она.
– Так долго домой не добираются. Даже если очередь в касса.
– Сегодня больше.
– Вот как. Больше.
– Да.
– Больше постояльцев, что ли?
– Мы говорили, было важно.
– Вы говорили? – Он ослабил медвежью хватку, поднял руку. Коснулся ее припухшего лица кончиками пальцев. Прикосновение обожгло огнем.
– Да.
Откуда-то издалека доносился звон столовых приборов – Криста.
– С кем? С кем ты говорила, вместо того чтобы мчаться домой и заботиться о семье?
– Ханс-Петер.
– Ханс-Петер.
– Да.
– И о чем же таком важном надо было поговорить именно сегодня? Таком важном, что все остальное стало неважно? Все остальное! – прорычал он, и слюна запузырилась в уголках рта.
Зазвонил телефон. Он так резко оттолкнул Ариадну, что та ударилась о стол. Уверенным шагом он направился в холл. Ариадна посмотрела на Кристу. Девочка быстро-быстро, словно одержимая, постукивала вилкой по стакану. В комнате стоял тревожный перезвон.
– Тихо, – прошептала Ариадна. – Пожалуйста, Криста, тише, положи вилку.
Он был в холле. Говорил по телефону. Смеялся. Интересно, кто это. Наверное, кто-то с работы. Она поставила на стол блюдо с нарезанной ветчиной, украшенной помидорами и петрушкой. Полила соусом и добавила ароматной чесночной соли.
– Скоро еда готовая, – механически повторила она.
Девочка сидела, обратив лицо вверх. Зрачки бегали по сторонам. Родители пытались научить девочку концентрировать взгляд – по крайней мере, когда она не одна. Но Криста все время забывала.
– Дождаться картошка только, – произнесла Ариадна.
Они сели за стол. Ариадна разрезала порцию Кристы на кусочки, как всегда. Он молча наблюдал за дочерью. Сама Ариадна не хотела есть.
– Куколка, осторожнее, – предупреждала ее когда-то мама. Родители называли ее «куколкой», будто ждали, что в один прекрасный день кокон лопнет и на свет появится обворожительная красавица. – Я очень хорошо понимаю, что ты находишь в этом светловолосом чужестранце. Но я вижу больше, чем ты, потому что я не влюблена.
Матери. Что они понимают.
Он заканчивал полицейскую школу. На греческий остров он прибыл вместе с несколькими друзьями. Она наблюдала за ним, стоя у тогда еще нового бассейна. Видела, как он стоял на бортике, готовясь нырнуть. На нем были облегающие плавки, а волосы на теле в лучах солнца отливали золотом.
Родители Ариадны держали гостиницу, в которой остановился будущий полицейский. То, что он выбрал именно эту гостиницу, а не другую, это ведь был знак, разве нет? Иногда постояльцев регистрировала Ариадна. Так было и в тот вечер, когда он приплыл вместе с друзьями. Именно она вписала его имя в регистрационный журнал. Томми Ягландер.
– Do you speak English? – спросил он, хотя она поздоровалась с ним по-английски.
– Yes, sir.
– Then I have to tell you something very important[4].
– Да… – прошептала она, насторожившись.
Речь шла о еде. У него была аллергия на millet. Настолько сильная, что он всегда носил с собой таблетки и шприцы для инъекций. Millet? Что это такое? Она не знала.
– Может быть, вы и не кладете millet в еду, – сказал он. – Но если кладете, то, пожалуйста, не делайте этого, пока я здесь. Иначе вам придется разбираться с трупом.
Она сходила за словарем и в конце концов выяснила, что millet означает просо.
– I thought millet was food for birds[5], – сказала она. – Корм для попугайчиков.
Он рассмеялся так весело, что она заметила золотые пломбы в коренных зубах.
Когда, взяв ключ, он ушел в свою комнату, она заглянула в его паспорт. На пять лет старше нее, родился в декабре. Стрелец. Живет в Стокгольме, Швеция.
Ночью ей приснилось существо – наполовину конь, наполовину человек. Он скакал по берегу моря, натягивая тетиву лука и целясь прямо в нее. Подскакал так близко, что песок из-под копыт угодил ей в лицо. По спине пробежало тепло, и она проснулась в ту же минуту. Казалось, между ног пролилось теплое молоко.
Он уезжал и возвращался. За год не менее трех раз наведывался на остров, в гостиницу. За это время она успела выучить несколько шведских предложений. А он выучился говорить не только «калимера».
Он произвел впечатление на ее родителей, хоть и был чужестранцем. Заморочил им голову – как она думала теперь. Хотя она и не смогла бы объяснить – как. Он просто показал лишь одну сторону себя – приятную, очаровательную. Вежливую, приличную, веселую.
Родители постепенно перестали обращать внимание на старинные правила поведения, требования морали. Они освобождали ее от работы в отеле.
«Тебе нужно иногда выходить, Куколка. Возьми с собой нашего шведского гостя, покажи ему остров».
Так что когда он торжественно попросил руки их дочери, они приняли его в свои объятия как любимого сына. Они думали, что знают его. Он так много рассказывал им жестами и самодельными словами. О себе. О том, как они будут жить в Швеции. Так убедительно, что даже мама наконец сдалась.
За несколько дней до свадьбы произошло непредвиденное – у папы случился инфаркт. Рано утром, когда он встал с кровати, чтобы пойти в туалет, жена проснулась от странных звуков и едва успела поймать его, прежде чем он свалился с кровати. Упали оба – ее тело оказалось внизу, смягчив удар. Но это не помогло. Он умер прямо на каменном полу, на руках у жены.
Вместо свадьбы вышли похороны. Ариадне пришлось спрятать чудесное свадебное платье и облачиться в траур. Все это время Томми очень помогал им. Он держал Ариадну за руку на похоронах, пока она плакала, плакала. Он обнимал ее маму и предлагал ей переехать в Швецию. Когда угодно. Например, через месяц, когда все практические вопросы будут улажены.
Спустя неделю они с Ариадной поднялись на борт самолета, направлявшегося в стокгольмский аэропорт Арланда. Стремительная церемония в стокгольмской ратуше, и невинная греческая девушка стала госпожой Ягландер. Руки украсили два простых золотых кольца. После они вместе с одетыми по форме коллегами Томми, присутствовавшими на церемонии в качестве свидетелей, отобедали в ресторане «Стальмэстарегорден».
Ариадна представляла себе все совсем иначе: радость, праздник, музыка, танцы до рассвета. Но вышло как вышло. И поскольку вся родня носила траур, отметить так было приличнее. С этим не поспоришь.
– Мать твоя может приехать чуть позже, – утешал Томми. – Пусть живет в новом доме, поможет присматривать за детьми.
На самом деле за семнадцать лет совместной жизни Томми и Ариадны мать навестила их всего четыре раза. Отчасти в этом была вина Ариадны. Ей было невмоготу видеть по лицу матери, что та знает. Что ее тревога была вовсе не беспочвенной.
Томми изменился сразу после рождения дочери. Ариадна стала замечать его темную сторону – полную противоположность той, в которую она влюбилась. Их вызвали в больницу для беседы с доктором. Что-то было не так с глазами Кристы. Девочка спала в детском автомобильном кресле. Проплакав всю ночь, она совершенно изнемогла.
Врача звали «доктор Новаковска». Она была родом из какой-то восточноевропейской страны – имя и акцент свидетельствовали о том. После Томми жаловался, что им не дали шведского специалиста. Как будто их ребенок не достоин лучшего! Почему именно им приходится довольствоваться отбросами с Востока!
У доктора Эвы Новаковска были холодные пальцы. Она улыбнулась, глядя в сторону автомобильного кресла.
– Какая у вас замечательная девочка. Такая славная, хорошенькая, а какие длинные реснички.
Она взяла стопку документов и стала молча их перелистывать. На подоконнике стояла пластмассовая фигурка: аист со свертком в клюве. Из свертка торчал белобрысый хохолок.
Они ждали. Криста захныкала и уронила соску. Ариадна вернула соску на место и снова укачала девочку.
Доктор Новаковска поправила очки. Прокашлялась.
– Как вы уже, наверное, поняли, что-то пошло не так.
Именно этими словами: что-то пошло не так.
Что могло пойти не так? В материнском теле ребенок под защитой. Женское тело устроено таким образом: внутри есть специальная комнатка. Надежная, уютная комнатка, где зародыш вырастает в плод, а плод в ребенка.
– Мы ее обследовали, – продолжала доктор Новаковска. На шее у нее висела цепочка с крестиком. Когда Новаковска двигалась, крестик раскачивался. – К сожалению, мы ничего не можем сделать. Называя вещи своими именами, скажу: ваша дочь никогда не будет видеть.
Томми рассердился, просто рассвирепел. Вскочил, навис над столом, опираясь на костяшки пальцев. Ариадна никогда раньше не замечала, какие мощные у него кулаки.
– Что вы с ней сделали! – Голос глухо дрожал, рвался из глотки, точно зверь.
Доктор Новаковска отшатнулась. Это было самое трудное в ее профессии: сообщать о неизлечимой болезни или смерти. Во время учебы они тренировались делать такие сообщения, половину учебного дня посвятили ролевой игре на эту тему. Это и вправду было как игра, театр.
– Поверьте, мы сделали все, что в наших силах. Но у маленькой Кристы врожденный порок. Он возник уже в утробе матери.
Он не воспринял ее слова. В ту минуту.
– Моя жена ходила на осмотры. Вы должны были заметить уже тогда! Зачем нам тогда женские консультации, если вы не можете проследить, чтобы беременность протекала как надо!
– Конечно, конечно, разумеется. И Швеция – одна из передовых стран в этой области. Но не все можно обнаружить сразу.
– Значит, плохо смотрели. Скажите как есть. Вы совершили ошибку.
– Но, Томми… – Ариадна нащупала его запястье. Оно было как гранит. Он повернулся к ней, поджав губы:
– Значит, ты с ними согласна!
– Нет… но…
Он посмотрел на нее, глубоко в глаза, глубоко в кожу.
– Но ее жизнь все равно может сложиться счастливо, – продолжила доктор Новаковска, явно шокированная реакцией молодого отца. – Это еще не катастрофа. Я знаю многих… есть вспомогательные средства, специальное обучение… когда Криста подрастет. Если хотите, я могу дать вам номера телефонов родителей, оказавшихся в той же ситуации.
Но Томми уже схватил автомобильное сиденье Кристы и рванул на себя так, что девочка проснулась и заплакала. Он застыл в дверях.
– Мне нужен специалист.
Врач нервно засмеялась.
– Вы только что говорили со специалистом. Вы говорили со мной, а я именно специалист.
Томми повернулся к Ариадне. Взгляд его был острее лезвия.
– Поехали.
Глава 23
Услышав внезапный свистящий звук, она вздрогнула и затаила дыхание. Потом увидела, как быстро перемещаются по небу тучи. Ветер раздвигал их, будто театральный занавес, открывая луну. Она казалась такой близкой. Были отчетливо видны и поля, и кратеры.
Из темноты проступил и сад: посеребренные листья и сплетение теней. Она перевела взгляд на вольер. Птица? Нет, та спала – наверное, где-то высоко, спрятав голову под крыло.
Пора и ей в постель: без двадцати час. Надо идти в спальню, забираться под одеяло, устраиваться рядом с пустотой, где должен находиться Ханс-Петер. Надо обнять пустоту, заставить себя вспомнить его надежную спину и ноги.
Она взглянула на озеро. Поверхность серебрилась в сиянии ночного светила, подергивалась рябью под порывами ветра.
Нет, подумала она, нет. Капли пота выступили над верхней губой. Она утерла рот тыльной стороной ладони, ее переполняли страх и печаль.
В этот день, как и во все прочие дни, она выходила на лодке. Гребла несколько сотен метров – теперь ей сложно определять расстояние. Зимой все выглядело иначе. Даже темнота была другой, более серой.
Как и в другие дни, в этот день она встала в лодке на колени, перегнулась через борт, глядя в прозрачную воду. Водоросли и травы, рыба – все иное. Здесь было глубоко – а как глубоко, она не знала.
Достаточно?
Ханс-Петер не любил ее лодочные прогулки, он называл это поведение полуистерическим. Она отвечала, что иногда ей нужно собраться с силами. Что это жизненно важно для нее – близость к воде, созерцание.
Она убеждала его, произнося пафосные речи.
– Там, между небом и водой, я достигаю особого спокойствия. Не надо пытаться отнять его у меня, мешать мне. Мы с тобой не из тех людей, что принуждают друг друга. Мы никогда, ни за что не должны этого делать.
– Да ты сумасшедшая. – Ханс-Петер пытался отшутиться. – Но все мы не без странностей.
– Понимаешь, это важно для меня, – ворковала она детским голоском, прижимаясь к нему. – Так же важно, как для тебя – читать.
Это случилось в конце зимы шесть с половиной лет назад. Лед был хрупок и рыхл. Обмякшее женское тело, привязанное к финским санкам, стало еще тяжелее от пакетов с камнями, которые она привязала к нему. Она толкала санки все дальше и дальше, пока лед не начал проседать под ее весом. Последнее усилие, толчок, руки отпускают деревянную ручку, сани с глухим бульканьем наклоняются вперед и погружаются в воду.
Глава 24
Аэропорт располагался в страшной глуши. Добираясь туда, им пришлось ехать по узким извивающимся дорожкам, а под конец – мимо хлева, вокруг которого блеяли овцы. Глина и навоз облепили покрышки. Они припарковались у здания терминала.
– Мы всю неделю ездили так осторожно, – вздохнула Йилл, – а теперь на машину смотреть страшно! Что о нас подумают в прокате…
– Что подумают, то и подумают.
Тор достал сумки из машины и отправился к терминалу. Отпуск закончился, настала пора возвращаться домой. Он надеялся, что ощутит облегчение или, по крайней мере, не почувствует ничего, но с удивлением обнаружил, что это не так.
Зал ожидания был пуст. Неужели они с Йилл – единственные пассажиры рейса на Будё? Неужели самолет отправится в путь только ради них? Они зарегистрировались и опустили ключ от машины в ячейку возврата на стене, чтобы персонал фирмы по прокату авто забрал его.
– Машиночка наша… Я успела к ней привыкнуть. – Йилл бросила взгляд на пустую парковку и изобразила игриво-детский тон, как иногда делают женщины.
Берит была такой же – по крайней мере, в начале знакомства. А он уже и забыл. Все казалось таким далеким. Вся его жизнь.
Они уселись на диван и стали ждать. За стойкой кафетерия гремел посудой сонный подросток. В воздухе терпко пахло кофе, слишком долго простоявшим на плитке. Самолет должен был взлететь через полчаса, но его еще не было видно. В паре сотен метров от аэродрома находилось кладбище с белыми крестами и надгробиями, а дальше – непроходимый дикий лес.
«Совсем не так, как дома, – подумал Тор. – У нас кладбища ухоженные и уютные, люди ходят туда, чтобы предаваться воспоминаниям. День Всех Святых, большие свечи, запахи мха и дыма. Дрожащие от холода люди, собравшиеся стайками, чтобы согреться, слушают оркестр Армии спасения. Частый, туманный дождь превращает их в тени, стирая лица. Почему в День Всех Святых всегда идет дождь? Может быть, как говорила бабушка, ангелы плачут вместе с нами?»
Он указал на надгробия:
– Странное место для кладбища, правда? Совсем рядом с взлетной полосой.
– Мертвым шум не мешает, – произнесла Йилл с норвежским акцентом, листая брошюру авиакомпании.
– Что ты сказала?
Она посмотрела на него, прищурив глаза и наморщив нос, а затем прочитала на своем деланном норвежском:
– «Шум – это главная экологическая проблема для жителей районов, расположенных рядом с аэропортом». Ты только послушай: нежелательные громкие звуки называют шумом. Вот почему аэропорт построили среди пастбищ и кладбищ.
Тор невольно улыбнулся. Это подстегнуло Йилл, и она продолжила:
– Но все не так страшно. В соответствии с планом правительства, в период с 1999 по 2010 год шумовые помехи должны быть сокращены на двадцать пять процентов – из расчета так называемого «индекса шумовых помех».
– Великолепно.
Она умолкла и придвинулась к нему.
– Ну, как все? Хорошо?
– Да.
– Доволен поездкой?
– Конечно. Конечно.
– Значит, не жалеешь, что согласился?
Он фыркнул:
– Нет!
– Ты так и не увидел китов. Это сильное впечатление.
– Я уже понял, – сухо отозвался он.
Йилл открыла сумку и достала сверток. На шее выступили красные пятна.
– Вот.
– Это мне?
– Да.
– С чего вдруг?
– На память. И спасибо, что ты поехал сюда вместе со мной.
– Тебе спасибо. – Он почувствовал, как неубедительно это прозвучало.
Тор вертел сверток в руках. Прямоугольный и твердый. Книга. Она купила ему книгу.
– Открыть?
– Если хочешь.
Это и вправду была книга. Альбом фотографий. Обложка отливала синим: море, небо, горные гребни. Посреди сине-белого – судно, красно-черно-белое, сфотографированное сверху.
– Такие красивые снимки, что я подумала… Не могла пройти мимо.
– Спасибо, Йилл.
– Тут и фотографии китов есть. Кашалотов. Никто и не узнает, что ты не видел их собственными глазами. Ты же был рядом с ними. В паре метров от них, в общем-то. Можешь все равно рассказать о них друзьям.
«Друзьям, – подумал он. – У меня есть друзья?»
Когда-то давно друзья у них были. Пока жизнь текла так, как ей и положено течь. Они дружили семьями, устраивали ужины, вместе праздновали день летнего солнцестояния. Но Тор никогда не чувствовал себя особо вовлеченным в эти отношения. В основном, это были знакомые Берит. Люди из издательского мира. Друзья юности. Например, Йилл и ее теперь уже бывший. Как его звали? Пелле? Грубый, нахрапистый качок. Они плохо смотрелись вместе. В этом Тор и Берит были солидарны. Тор вдруг понял, что очень мало знает о Йилл, хоть они и знакомы много лет. Вероятно, она знает его гораздо лучше, чем он ее.
Она встала и подошла к окну, будто прислушиваясь. Перед дорогой она накрасилась, нацепила официальное лицо. Все закончилось. Они летят домой. Йилл – работать, уже завтра ей предстоит встать в шесть. Он – зачем? Чтобы ждать дальше, разумеется. Искать и ждать. И иногда встречаться с сыновьями. Неужели это все, что осталось от его тщательно выстроенной жизни?
С Йоргеном они не виделись с тех пор, как сынок спустил на него собак. Он дико испугался, когда Тор рухнул на колени и схватился за сердце, немедленно вызвал «скорую» и отправился в больницу вместе с отцом. Там Тора определили в палату интенсивной терапии и подключили трубки и измерительные приборы. Даже в туалет вставать запретили. Йорген сидел на табуретке у койки – на круглой стальной табуретке с дырочками. Казалось, это очень неудобно. Тор с мучением смотрел на сына: «Можешь идти домой, Йорген, ничего страшного».
Нет, парень упрямо продолжал сидеть. Через несколько часов Тора выписали. Сердце оказалось здоровым и целым. Что же с ним произошло?
«Может быть, что-то с желудком. Часто симптомы напоминают сердечную боль. Но конечно, лучше лишний раз обратиться за помощью, чем… ну, вы понимаете».
Домой Тор поехал на такси. Йорген отправился к себе в Сульна. Там он жил со своей девушкой. Интересно, он до сих пор с ней? Хелле. Кажется, так звали эту миниатюрную плоскогрудую датчанку.
Когда Берит еще была с ним, сыновья часто приезжали вместе со своими девушками, спонтанно. Теперь этого не случалось. Младший, Йене, разозлился и расстроился, когда Тору пришлось продать летний домик в Вэтё. Он часто ездил туда со своей девушкой, но с ремонтом помогать не собирался. Они чуть ли посуду грязную после себя не оставляли.
Тор знал, что и Берит расстроилась бы, если бы вернулась. Может, он продал летний домик, чтобы насолить ей? Может, это стало неосознанной местью? Психолог наверняка додумался бы до такого объяснения. Берит обожала Вэтё. Он так и видел ее с книжкой, полулежащей в кресле на веранде. Ей всегда приходилось что-то читать по работе.
Там, в домике, оставалось немало книг, над которыми она работала. Например, «Большая книга о съедобных грибах». И несколько романов Сони Карлберг. Тор словно впервые заметил названия: неужели такие книги издают до сих пор? Одна называлась «Салон „Судьба“». Вторая – «Перед закатом». Обложки в стиле пятидесятых. Что-то вроде усадебных романов. Тор вспомнил, как Берит жаловалась на писательницу, даму, которая заводилась с пол-оборота. Как она явилась в редакцию, обнаружив опечатку в своей новой книге, и в ярости швырнула увесистый том на клавиатуру компьютера, отчего и книга, и клавиатура пришли в негодность.
Перед продажей Вэтё Тор забрал почти все личные вещи, но мебель и все прочее оставил. И книги Берит тоже.
От мощного гула задрожали большие окна, и пластиковый стакан съехал на самый край стола. Какой-то самолет шел на посадку. Тор встал рядом с Йилл. Она пахла чем-то незнакомым – мылом или духами. Они увидели, как маленький белый самолет опускается и приземляется на полосу.
– Понятно, – кивнула Йилл.
Женщина в комбинезоне, с темно-красными волосами, завязанными в хвостики, выкатила тележку только с их багажом. Больше ничего. Она посигналила самолету двумя желтыми лопаточками, приглашая ближе к терминалу. Самолет остановился в нескольких десятках сантиметров от нее. Звук мотора затих. Женщина поставила колодки под колеса и натянула чехлы на две лопасти пропеллера. После подсоединила шланг с горючим. Под комбинезоном угадывались широкие бедра. Тор почувствовал легкий прилив желания. Он слегка ткнул Йилл:
– Гляди-ка, баба-то не промах.
Она кивнула. Пора было идти садиться. К удивлению Тора, самолет оказался почти заполнен. Он хотел сказать Йилл что-то шутливое, вроде «откуда они все взялись?».
Но вдруг увидел ее лицо.
Она плакала.
Глава 25
Едва Ханс-Петер устроился на кушетке в своей каморке, как в дверь позвонили.
Черт, подумал он, вроде бы все постояльцы уже пришли.
Спина ныла – когда-то у него был жуткий приступ остеохондроза, лишь бы снова не повторился. Ханс-Петер не раз пытался уговорить Ульфа установить кодовый замок, в то же время понимая, что любые проявления модернизации таили угрозу его служебному положению. Но Ульф сопротивлялся. Он хотел, чтобы все в гостинице работало по старинке, проверенным способом. Это был его фирменный стиль.
В дверь снова позвонили. Ханс-Петер медленно встал и пригладил волосы – то немногое, что от них осталось. Мать беспокоилась при встречах: «Тебе бы врачу сказать про облысение, Ханс-Петер. Вдруг болезнь какая. С болезнями надо быть осторожнее. А если вовремя начать лечение, то можно победить недуг».
Ханс-Петер устал объяснять, что его растущая лысина – проявление возраста, что это совершенно нормально. Мать вздрагивала, как от удара:
Читать бесплатно другие книги:
