До рая подать рукой Кунц Дин
Лили внушила ему, что он пишет открытку Лауре с пожеланиями скорейшего выздоровления.
Записка эта отняла у Крэнка последние силы. Недавнее возбуждение уступило место апатии, такой глубокой, что он сам не смог подняться на второй этаж: Лили и ее брату пришлось тащить его по лестнице, а потом по коридору до ванной.
Он искренне верил, что после того, как побреется, примет душ и переоденется, его отвезут в реабилитационную клинику в Палм-Бич, где, спасибо программе «Двенадцать шагов», избавят от наркотической зависимости ежедневным массажем и сбалансированной, сгоняющей жир диетой и даже научат играть в гольф. Отец Ноя аккуратно усадил Крэнка на крышку сиденья унитаза, где тот и дремал, пока Лили не побеспокоила его, засовывая ствол пистолета в рот. Она надела перчатку и замотала руку шелковой наволочкой, чтобы ее не выдали частицы пороха. В изумлении, почувствовав между зубов что-то твердое, дядя Крэнк открыл глаза, видимо сообразив, что получить место в клинике Палм-Бич не так просто, как казалось с первого взгляда, и тут же Лили нажала на спусковой крючок.
Из всего имеющегося в доме арсенала она выбрала пистолет самого маленького калибра. Больший калибр мог привести к тому, что ошметки мозга разлетелись бы по всей ванной, да и пороховых частичек при выстреле было бы больше. Лили знала толк в заметании следов. А кроме того, не терпела в доме грязи.
И лишь через двадцать минут, в течение которых Крэнка готовили к встрече с адом и отправляли туда, а Лаура лежала на полу в гостиной, с изуродованной половиной лица и прогрессирующим поражением мозга, Лили вызвала «Скорую».
Ной при этом не присутствовал. Узнал обо всем от отца.
Старик вспоминал эти события, как мог бы пересказывать военную историю из своей юности, словно речь шла о захватывающем приключении. Да, он упомянул о том ужасе, который испытал, увидев дочь, о сожалении, которое вызвало у него ее состояние, но главным образом восхищался тем, каким молодцом в столь сложной ситуации показала себя Лили.
«Если необходимо, она может быть твердой, как кремень, твоя тетя Лил. Я знал мужчин, которые в аналогичной ситуации совершенно потеряли бы голову, не то что Лил».
Из этого как бы следовала мораль: «Черт, это ужасно, это грустно, но так уж устроен мир. Но Крэнку мы воздали по заслугам, так что справедливость восторжествовала. Мы все смертны, поэтому ставим на случившемся точку и движемся дальше».
«Живи настоящим», – любил говорить отец Ноя. Эту глубокую мысль он позаимствовал у одного из проповедников, оккупировавших телевизионный экран.
Ужасное продолжилось двумя месяцами позже, когда тетя Лили появилась в их доме с пистолетом куда большего калибра в сравнении с тем, который отправил к праотцам дядю Крэнка. Теперь чистота ее не волновала, потому что дом принадлежал не ей. Ее брат прикарманил семьсот тысяч долларов из прибыли, полученной от продажи метамфетамина. Возврат денег ее не устраивал: она хотела вывести его из дела. Даже призыв к сестринскому милосердию не смягчил Лили. Только Ной удостоился фразы «Я очень сожалею, Ноно», прежде чем она нажала на спусковой крючок.
С двумя пулями в теле, сначала в полной уверенности, что умрет на лужайке перед домом, потом в больнице, уже зная, что выживет, Ной решил, что эти раны – наказание свыше. За то, что он не сумел уберечь свою маленькую сестричку. В действительности он был хорошим парнем. Не тем яблоком, которое падает недалеко от яблони. Его безразличие к преступному бизнесу семьи объяснялось не ошибкой природы. Как указали эксперты по психологии семейных отношений, его моральный дрейф являлся следствием неадекватного воспитания. Но, имея время подумать, Ной пришел к выводу, что нелепо винить природу или воспитание. Только он обладал нитками и иголками, чтобы сшить воедино лохмотья своей жизни и превратить их в костюм, в котором не стыдно показаться в приличной компании. Вина за страдание сестры привела его к выводу, что он должен сшить этот костюм, если хочет, чтобы его дальнейшая жизнь имела хоть какой-то смысл.
Чувство вины придало ему сил, позволило стать самому себе Пигмалионом, вырубить нового Ноя Фаррела из каменной глыбы старого. Вина служила ему и молотком, и резцом. Вина была его хлебом и вдохновением.
А если он слышал, как кто-то вещал о том, что вина – разрушительное чувство, что только полностью самореализовавшаяся личность может избавиться от чувства вины, то знал, что слушает дурака. Вина спасла его душу.
Однако за прошедшие семнадцать лет он осознал, что признание вины далеко не конец пути. Взятие на себя ответственности за свои действия… или, в конкретном случае, за свое бездействие… не приводит к искуплению. И пока он не нашел бы двери, ведущей к искуплению, пока не открыл бы ее и не переступил порог, прежний Ной Фаррел не мог почувствовать, что возродился в новом человеке, которого сам и создал. Его не покидало ощущение, что он – самозванец, никчемность, ждущий, когда же всем откроется, что перед ними безответственный мальчишка, каким он был в прошлом.
Единственным путем к искуплению, открытым для него, оставалась сестра. После стольких лет, в течение которых он оплачивал уход за ней, после тысяч часов, когда он говорил, а она, не реагируя на его слова, блуждала в только ей ведомых мирах, мог наступить момент, когда перед ним открылась бы заветная дверь. Если бы она посмотрела на него, если бы их души соприкоснулись, если бы хоть на мгновение выражение ее лица показало ему, что она слышит его монологи и от них ей становится хоть чуточку легче, тогда он бы понял, что порог перед ним, а комнату за дверью можно назвать надеждой.
Теперь же, глубокой ночью, мчась по улицам южной части округа Орандж, Ной ощущал страх, более страшный, чем в тот момент, когда он, с двумя пулями тети Лили в теле, скатывался со ступенек крыльца и думал, что вот-вот получит третью, в затылок. Возможность искупления таяла, несмотря на то что он изо всех сил жал на педаль газа, а вместе с ней уходила и надежда.
Когда же он, в визге тормозов, буквально на двух колесах свернул на подъездную дорожку пансиона «Сьело Виста» и увидел стоящие перед парадным входом патрульные машины, его охватило отчаяние. Телефонный звонок, который вытащил его из постели, мог оказаться чьей-то злой шуткой или ошибкой, но мигающие «маячки», вызывающие танец теней на фасаде и деревьях, под которыми вились обсаженные цветами дорожки, ясно указывали на то, что об ошибке не может быть и речи.
Лаура.
Глава 30
С собаки капает вода, с мальчика капает вода, собака улыбается, мальчик не улыбается, а потому перестает улыбаться и собака, но с обоих капает вода, оба стоят, освещенные лучом фонаря. Желтый Бок пытается контролировать свою бьющую ключом собачью радость, Кертис напоминает себе, что должен реагировать, как положено обычному мальчику, не как реагирует собака, а потому пытается надеть кроссовку, которую наполовину стянула с его ноги Желтый Бок.
Насос скрипит и стонет, пока уменьшающееся давление воды выводит оставленную без внимания ручку в крайне верхнее положение. Поток из носика уменьшается до тонкой струйки, капелек, одной капли.
– Какого блуждающего синего огня ты тут делаешь, мальчик? – спрашивает мужчина, который держит в руке фонарь.
Мужчину Кертис не видит. Он скрывается за ярким лучом, бьющим прямо в глаза Кертису.
– Ты оставил уши в других штанах, мальчик?
Кертис только успел сообразить, что из первого вопроса нужно вычленить «блуждающий синий огонь», чтобы понять его смысл, как новый вопрос сбивает его с толку:
– Они забиты лошадиным навозом, мальчик?
– Кто они, сэр? – спрашивает Кертис.
– Твои уши, – нетерпеливо поясняет незнакомец.
– Святой Боже, нет, сэр.
– Это твой пес?
– Да, сэр.
– Он злобный?
– Она – нет, сэр.
– Чего говоришь?
– Говорю – она, сэр.
– Ты глупый или что?
– Полагаю, или что.
– Я не боюсь собак.
– Она тоже вас не боится, сэр.
– Не пытайся запугать меня, мальчик.
– Я бы не стал, даже если бы знал как, сэр.
– Ты у нас дерзкий, нахальный преступник?
– Если только я правильно вас понял, сэр, думаю, что нет.
Кертис владеет многими языками, считает, что может без труда общаться на большинстве региональных диалектов английского языка, но этот мужчина, похоже, излечивает его от излишней самоуверенности.
Незнакомец опускает фонарь. Направляет его на Желтого Бока.
– Я видел таких вот милых собачек, а стоило повернуться к ним спиной, так они вцеплялись в твои ко-джонес.
– Джонес? – повторяет Кертис, думая, что они говорят о каком-то Ко Джонесе.
Теперь, когда яркий луч не слепит глаза, Кертис видит, что перед ним стоит не кто иной, как Гэбби Хейс[48], величайший актер второго плана в истории вестернов, и на мгновение мальчик просто счастлив. Потом понимает, что это другой человек, потому что Гэбби уже многие десятки лет лежит в могиле.
Жесткие завитки седых волос, борода будто у Санта-Клауса, болеющего чесоткой, лицо, обожженное солнцем пустыни и иссеченное ветром прерий, тело, состоящее из одних сухожилий да костей: типичный тертый жизнью старатель, хитрый, тертый жизнью, обаятельный наемный работник на ранчо, тертый жизнью, смешной, но незаменимый помощник шерифа, вспыльчивый, но действующий из самых лучших побуждений, тертый жизнью хозяин салуна, плутоватый, но с добрым сердцем и играющий на банджо, тертый жизнью повар каравана фургонов. За исключением оранжево-белых кроссовок «Найк», таких больших, что выглядели они как башмаки клоуна, одежда его в точности соответствовала наряду Гэбби: мешковатые штаны цвета хаки, красные подтяжки, рубашка из хлопчатобумажной ткани, полосатая, как матрац, мятая, пыльная, с пятнами пота ковбойская шляпа, чуть маловатая для его головы и столь небрежно сидящая на заросшем жесткими кудрями черепе, что кажется, будто она угнездилась там еще при рождении.
– Если она ухватит мои ко-джонес, я ее пристрелю, да поможет мне Иисус.
Как и положено любому чудаку со Старого Запада, независимо от его профессии, мужчина вооружен. Не револьвером тогдашних времен, а пистолетом калибра 9 миллиметров.
– Может, я не очень хорошо выгляжу, но я, конечно, не какой-то бездельник, как ты мог подумать. Я – ночной сторож этой воскрешенной дьявольской дыры и способен на большее, чем просто выполнять свою работу.
Он стар, этот мужчина, но недостаточно стар, чтобы быть Гэбби Хейсом, даже если Гэбби Хейс до сих пор жив. Значит, он не может быть Гэбби Хейсом, возвращенным к жизни, поедающим человеческую плоть зомби, как в другом фильме, не имеющем отношения к вестернам. Тем не менее сходство поразительное. Вероятно, это потомок Гэбби, наверное, внук, Гэбби Хейс-третий. Покраснев от волнения и восторга, Кертис смущается, словно предстал пред очами особы королевской крови.
– Я могу застрелить человека, стоящего за углом, точно рассчитав рикошет, если возникнет такая необходимость, поэтому держи этот блошиный отель в узде и сам не пытайся сбежать.
– Нет, сэр.
– А где твои родители, мальчик?
– Они мертвы, сэр.
Кустистые седые брови подскакивают до полей шляпы.
– Мертвы? Ты говоришь, они мертвы?
– Я говорю, мертвы, да, сэр.
– Здесь? – Сторож встревоженно оглядывает улицу, словно наемные убийцы уже въезжают в город, чтобы расстрелять мирных ранчеро, разводящих овец, или фермеров, выращивающих пшеницу, или кого-то еще, короче, тех, кого в данный момент хотят расстрелять злобные латифундисты и жадные железнодорожные бароны. Пистолет трясется в его руке, словно стал для нее слишком тяжелым. – Умерли здесь, во время моей смены? Ну чем не заваруха с гоблинами? Так где твои родители?
– В Колорадо, сэр.
– В Колорадо? Я понял из твоих слов, что они умерли здесь.
– Я хотел сказать, что они умерли в Колорадо.
На лице сторожа отражается облегчение, рука с пистолетом уже не так сильно трясется.
– Тогда почему ты и этот поедатель печенья оказались тут после закрытия?
– Бежали, спасая свою жизнь, – объясняет Кертис, чувствуя себя обязанным сказать хоть часть правды потомку мистера Хейса.
На морщинистом лице сторожа вдруг добавляется морщинок, хотя казалось, что для новых просто нет места.
– Уж не говоришь ли ты мне, что вы бежите от самого Колорадо?
– Сначала бежали, сэр, большую часть пути проехали на попутках, а последний отрезок опять пробежали.
В подтверждение Желтый Бок тяжело дышит.
– И кто эти чертовы выродки, от которых вы бежите?
– Их много, сэр. Некоторые лучше других. Полагаю, самые хорошие состоят на службе государства.
– Государство! – восклицает сторож, и его морщинки вдруг топорщатся, отчего лицо выражает исключительно отвращение. – Сборщики налогов, похитители земли, пронырливые доброжелатели, считающие себя святее любого размахивающего Библией проповедника.
– Я видел агентов ФБР, – уточняет Кертис, – целый взвод суотовцев, подозреваю, что в этой операции задействовано Агентство национальной безопасности плюс армейские части специального назначения. Может, кто-то еще.
– Государство! – От ярости сторож до такой степени выходит из себя, что кажется, будто сие происходит буквально и перед Кертисом уже два сторожа. – Устанавливающая законы, жаждущая власти, ничего не знающая о реальной жизни свора трусливых скунсов в накрахмаленных рубашках! Мужчина и его жена всю жизнь горбатятся, платят социальный налог, а когда она умирает за два месяца до ухода на пенсию, государство оставляет себе все, что она заплатила, жадные мерзавцы, и говорит тебе, что у нее и не было никакого счета. И вот я получаю месячный чек, такой маленький, что его едва видно невооруженным глазом, этих денег не хватает даже на то, чтобы от души выпить пива, тогда как этот ленивый безмозглый никчемный бездельник Барни Колтер, который за свою никому не нужную жизнь не проработал и дня, получает в два раза больше меня, поскольку государство говорит, что наркотическая зависимость оставила его эмоционально искалеченным. И теперь этот пропитавшийся наркотиками слизняк сидит на своей толстой заднице, ковыряя в носу, тогда как я, чтобы свести концы с концами, должен пять вечеров в неделю тащиться в эту чертову историческую дыру, слушать, как трясут погремушками гремучие змеи, ждать, что превращусь в завтрак для кануков, как только остановится моя тикалка, а теперь еще сталкиваться с опасными дикими собаками, которым не терпится откусить мне ко-джонес. Ты понимаешь, к чему я клоню, мальчик?
– Не совсем, сэр, – отвечает Кертис.
От возбуждения, вызванного возней с кроссовкой Кертиса и плесканием под струей воды, а также потому, что сердитый голос Гэбби напугал ее, Желтый Бок скулит, приседает на корточки и писает прямо на деревянной платформе.
Кертис прекрасно понимает ее отношение к сторожу. Они услышали множество слов, но практически ни одного приятного. На них выплеснулась бочка злобы, в которой не нашлось и ложки сочувствия. Плюс к этому не просматривалось и никакого банджо.
– Что не так с твоей собакой, мальчик?
– Ничего, сэр. Просто за последнее время ей пришлось многое пережить.
Причем переживания для собаки и мальчика не закончились: из пустыни доносится грозное стрекотание лопастей громадного вертолета.
Сторож склоняет голову набок, и Кертису кажется, что неестественно большие уши мужчины поворачиваются на звук, словно параболические антенны радиотелескопа.
– Господи, спаси и помилуй, эта штуковина такая же шумная, как труба архангела в Судный день. Ты хочешь сказать, что эти сосущие яйца мерзавцы преследуют вас на ней?
– На ней, и не только, – подтверждает Кертис.
– Государство, похоже, хочет добраться до тебя так же сильно, как чертова змея заполучить суслика в свои кишки.
– Мне не очень нравится такое сравнение, сэр.
Направив луч фонаря в землю между ними, Гэбби спрашивает:
– Зачем ты им понадобился, мальчик?
– Самые плохие выродки хотели добраться до моей матери, и им это удалось, а теперь я – свободный конец ниточки, который они не хотят оставлять.
– А почему они хотели добраться до твоей матери? В связи… с землей?
Кертис понятия не имеет, что подразумевает сторож, говоря о земле, но существует вероятность того, что этот человек может стать его союзником. Поэтому он рискует.
– Да, сэр, в связи с землей.
От ярости Гэбби аж брызжет слюной.
– Назови меня свиньей и разруби на отбивные, но только не убеждай, что государство – не тиран, жаждущий заграбастать всю землю!
Мысль о том, чтобы кого-то разрубить, вызывает у Кертиса отвращение. Более того, такое предложение ставит его в тупик. И он слишком вежлив, чтобы назвать сторожа свиньей, даже если тот искренне этого хочет.
К счастью, Кертису не приходится что-либо отвечать, потому что кипящий от ярости сторож успевает набрать полную грудь воздуха и взрывается потоком слов:
– Я и моя жена, мы купили себе отличный участок земли, лучше не найдешь даже в раю, с источником воды, с рощей больших тополей, которые росли там так давно, что, должно быть, достали корнями до костей динозавров, с отличным пастбищем. У нас ушло чуть ли не пятнадцать лет, чтобы расплатиться по ссуде, взятой у кровососов-банкиров, потом еще не один год, чтобы накопить денег на строительство маленького домика, а когда мы наконец собрались рыть фундамент, государство говорит, что мы этого делать не можем. Государство говорит, что в нашей земле живет какой-то голозадый, кривоногий, смердящий жук, которого мы потревожим своим появлением. Государство называет это экологической трагедией, потому что этот вонючий, без шеи, с липкими ножками жук существует только на ста двадцати двух участках земли в пяти западных штатах. В итоге я и моя жена – землевладельцы, которые не могут построить на своей собственности дом, и, естественно, эту землю у нас никто не хочет купить, потому что кому нужна земля, на которой нельзя ничего строить. Зато мне, будь уверен, очень приятно осознавать, что в моей земле живет жрущий дерьмо, пердящий огнем, вонючий жучок, которому там хорошо и уютно, поскольку вокруг натыканы таблички с надписью «НЕ БЕСПОКОИТЬ!».
К этому времени Желтый Бок уже прячется за Кертиса.
На востоке стрекотание лопастей вертолета становится все громче, звук этот эхом отражается от твердой, как камень, земли и вновь поднимается к небу. И нарастает, нарастает с каждой секундой.
– Если они поймают тебя, что они собираются с тобой делать?
– Самые плохие выродки меня убьют, – отвечает Кертис. – А государство… скорее всего, сначала они попытаются спрятать меня в каком-нибудь, по их разумению, безопасном месте, где они смогут меня допросить. А если самые плохие выродки не найдут меня там, где я буду прятаться под прикрытием ФБР… тогда рано или поздно государство начнет проводить на мне эксперименты.
И хотя утверждение мальчика вроде бы представляется совершенно невероятным, Кертис искренне верит, что именно так оно и будет.
Сторож то ли слышит правду в словах мальчика, то ли готов поверить любой страшной истории о государстве, которое ценит его самого меньше, чем смердящего жука.
– Эксперименты! На ребенке!
– Да, сэр.
Гэбби нет нужды знать, какие эксперименты будут проводить с Кертисом или какой цели они послужат. Вероятно, он и сам может составить бесконечный список самых отвратительных версий. Ему не надо объяснять, что государство способно на все. Ради достижения своих низких целей.
– Неужели эти грязные мерзавцы не могут найти других способов потратить мои налоги, кроме как на пытки маленьких детей? Адовы колокола, их бы освежевать, сварить с рисом и с подливой скормить тем чертовым вонючим жукам, раз уж они так радеют за счастье этих вонючих насекомых!
Над восточным гребнем долины бледное сияние освещает ночь: отраженный свет фар или прожекторов двух внедорожников или прожектора вертолета. С каждым мгновением сияние становится все ярче.
– Пора в путь, – говорит Кертис, скорее себе и собаке, чем сторожу.
Гэбби смотрит на свет на востоке. Завитки бороды встают дыбом, словно наэлектризованные. Потом, сощурившись, он пристально всматривается в Кертиса, и его лицо множеством морщин и морщинок напоминает скукожившуюся египетскую мумию, проигравшую свой долгий бой с вечностью.
– Ты не сыплешь лошадиный навоз, не так ли, мальчик?
– Нет, сэр, не забиты им и мои уши.
– Тогда, клянусь всем, что свято, а кое-что и не очень, мы накормим этих скунсов нашей пылью. Теперь держись на мне, как жир на «Спэме»[49], понимаешь?
– Нет, сэр, не понимаю, – признается Кертис.
– Как зелень на траве, как сырость на воде, – нетерпеливо объясняет сторож. – Пошли! – И быстро, но чуть прихрамывая, совсем как его дедушка в многочисленных фильмах, Гэбби идет мимо фасада конюшни к расположенному рядом отелю.
Кертис мнется, поставленный в тупик жиром, зеленью, сыростью. Одежда на нем все еще влажная после игры с собакой, но воздух пустыни наполовину уже высушил ее.
Несмотря на прежний страх перед сторожем, Желтый Бок бежит следом. Вероятно, инстинкт подсказывает ей, что этому человеку можно верить.
Кертис, доверяя становящейся ему сестрой, а следовательно, и Гэбби, устремляется за ними, мимо конюшни, на мостки перед «Гранд-отелем Беттлби». «Беттлби» – трехэтажное, с фасадом, протянувшимся на сорок футов, оштукатуренное здание, которое уже не кажется столь величественным, как прежде. Изменилось время, а с ним и критерии.
Внезапно стрекотание лопастей резко усиливается: вертолет уже над долиной, и звук теперь не глушится гребнем холма.
Кертис чувствует, что, поглядев направо, через улицу и крыши домов, он обязательно увидит вертолет, зависший над долиной, зловещую черную массу с маленькими красными и белыми габаритными огнями. Вместо этого он думает только о Желтом Боке, не отрывает глаз от Гэбби и прыгающего луча фонарика.
За отелем, примыкая к нему, расположился «Магазин готовой одежды Дженсена» с «НАРЯДАМИ ДЛЯ ДАМ И ГОСПОД». Надпись от руки на щите, выставленном в витрине, извещает, что товары, которые можно приобрести в магазине, «в настоящее время в моде в Сан-Франциско». Создается ощущение, что до Сан-Франциско так же далеко, как до Парижа.
Миновав «Магазин готовой одежды Дженсена» и не дойдя до почтового отделения, Гэбби поворачивает налево, с мостков спускается в узкий проулок между домами. По точно такому же проулку Кертис и Желтый Бок вошли в город, правда, располагался он по другую сторону улицы.
Вертолет приближается: лавина тяжелого, ритмичного грохота накрывает долину.
Приближается и что-то еще. Движение этого объекта сопровождается гулом, от которого у Кертиса ноют зубы, вибрируют пазухи, расширяются и сжимаются гаверсовы каналы в костях.
Чтобы остановить поднимающийся страх, он напоминает себе, что при наводнении можно избежать паники, лишь сосредоточившись на плавании.
Деревянные стены, нависающие над ними с обеих сторон, становятся золотистыми в свете фонаря. Тени поднимаются вверх, словно страшась Гэбби, потом опускаются и окутывают Кертиса, спешащего за сторожем и собакой.
Преобладают запахи недавно положенной краски. Сквозь них чуть пробивается запах скипидара. Пахнуло сухими кроличьими какашками. Странно, что кролик решился сунуться сюда. Здесь он мог стать легкой добычей хищников. Терпкий запах огрызка яблока, свежий, яблоко съели сегодня, на огрызке остался человеческий запах. Моча койота, жутко вонючая.
Добравшись до конца проулка, сторож выключает фонарь, и безлунное небо накрывает их, словно они спустились в подвал и закрыли за собой дверь. Через пару шагов Гэбби останавливается. Вокруг простирается задний двор, который тянется вдоль западной части города.
Если бы не телепатический канал, связывающий Кертиса с собакой, он бы столкнулся со стариком. А так обходит его.
Гэбби хватает Кертиса, прижимает к себе, возвышает голос, чтобы перекрыть грохот зависшего над городом вертолета:
– Сейчас бежим на север, к сараю, который совсем и не сарай!
Кертис прикидывает, что этот сарай-который-совсем-и-не-сарай не столь далеко на севере, чтобы чувствовать себя там в полной безопасности. Собственно, если уж речь идет о безопасности, и канадская граница не так далеко на севере, и Полярный круг тоже.
Судя по звуку, вертолет снижается у южной окраины города, неподалеку от «Конюшни кузнеца». Рядом с мокрой деревянной платформой и отпечатками обуви и лап на мокрой земле у насоса.
Агенты ФБР… и армейские спецназовцы, если они есть… будут прочесывать город с юга на север, в направлении, в котором сейчас отступают Гэбби, Кертис и Желтый Бок. Преследователи прекрасно обучены, поиск людей – их профессия, что в городе, что на пересеченной местности, а большинство, если не все, имеют при себе приборы ночного видения.
Периферийным зрением слева от себя Кертис замечает слабое перламутровое свечение в непосредственной близости от земли. В тревоге смотрит на запад и видит, как тонкий слой тумана прикрывает землю. Потом понимает, что смотрит на соляное озеро, но не сверху, как прежде, а с уровня земли. И этот туман на самом деле естественное фосфоресцирование ровной, как стол, поверхности, призрак давно умершего моря.
Рев лопастей, рубящих воздух, смягчается, сопровождаемый свистом, который свидетельствует о замедлении вращения ротора. Вертолет уже стоит на земле.
Они идут. Они знают свое дело и очень быстры.
Спеша на север, Кертис волнуется, но не из-за людей, прилетевших на вертолете и, должно быть, спускающихся на внедорожниках по северному склону. В город прибыли куда более опасные враги.
Здания не позволяют полностью использовать потенциал приборов, отслеживающих источники теплового излучения и их перемещение. Они же частично, но не полностью блокируют энергетический сигнал, который излучает только Кертис.
Из-за естественной флуоресценции соляного озера ночь не такая темная, как несколькими мгновениями раньше. Кертис видит и силуэт Гэбби, и белые пятна на шерсти собаки.
Сторож не бежит в общепринятом смысле этого слова, а перемещается маленькими прыжками, совсем как его знаменитый дедушка в киномоменты серьезной опасности, приговаривавший при этом: «Черт, нам пора драпать». Этот Гэбби тоже драпает, но то и дело оборачивается, размахивая пистолетом, словно опасается, что ему на пятки уже наседает какой-нибудь злодей.
Кертису хочется кричать: «Скорее-скорее-скорее!» – но Гэбби, похоже, из тех людей, которые все делают, как считают нужным, и не желают прислушиваться к чьим-либо указаниям.
Хотя на юге поисковые группы одна за другой покидают вертолет, там не загорается ни одного огонька. Они предпочитают действовать под прикрытием ночи, уверенные, что с их поисковым снаряжением, созданным на основе высоких технологий, темнота – союзник, а не враг.
Помимо зданий, Кертиса прикрывает и перемещение людей, мешающее охотникам засечь его специфический энергетический сигнал, а в ближайшее время этих перемещений будет много.
И вдруг тишину разрывает крик. Крик взрослого мужчины, которого ужас мгновенно превратил в маленького ребенка.
Гэбби останавливается, прищурившись, смотрит в ту сторону, откуда они прибежали, его пистолет ходит из стороны в сторону, выискивая угрозу.
Схватив сторожа за руку, Кертис тянет его вперед.
У южной окраины города кричат уже два человека. Потом трое и даже четверо. Ужас бьет наотмашь и распространяется очень быстро.
– Святые дьяволы! Что это? – удивляется Гэбби, его голос дрожит.
Кертис тащит его, сторож подчиняется, но тут крики перекрываются автоматными очередями.
– Эти дураки расстреливают друг друга?
– Идем, идем, идем, – требует Кертис, им теперь руководит паника, заставившая забыть про дипломатичность, он уже силой тащит старика.
Люди, которых разрывают на части, которым вспарывают животы, которых поедают заживо, не могут издавать более страшные крики.
Бочком сторож вновь движется на север, Кертис уже не позади, а рядом с ним, собака впереди, словно шестое чувство подсказывает ей, где находится сарай-который-совсем-и-не-сарай.
Полгорода уже позади, они рядом с еще одним проулком между зданиями, когда странный свет вспыхивает справа от них, на улице, они видят его в тоннеле между деревянными стенами. Синий и искрящийся, короткий, как фейерверк, он дважды пульсирует, прежде чем погаснуть. А из темноты, которая следом за вспышками слепит глаза, в проулок с улицы вваливается дымящаяся, черная масса и несется на них.
Шустрый, но неуклюжий, словно марионетка на дергающих ее нитках, с костлявыми плечами, острыми локтями, шишковатыми коленями, Гэбби с удивительным проворством отскакивает с пути черной массы. Кертис повторяет его маневр, собака жалобно скулит, держась рядом с ним.
Со скоростью снаряда, вылетевшего из жерла орудия, мертвый мужчина отскакивает от одной стены к другой, его конечности выбивают дробь по доскам стен. Наконец проулок позади, и мужчина уже в открытом пространстве. Мгновение, и он проскакивает мимо Кертиса. Пугало, пробитое молнией, сорванное с привычного места ревущим торнадо, не могло бы набрать большую скорость. Наконец тряпичной куклой, без единой целой кости, он валится на землю. Запах идущего от него пара намного хуже, чем от мокрой соломы пугала, грязной, рваной одежды и изъеденной молью мешковины лица.
На растерзанной груди мужчины все-таки можно разобрать большие, когда-то белые, теперь обожженные и перекошенные буквы Ф и Р, а вот Б исчезло вместе с той частью груди, которую она прикрывала.
Хоть и страдающий артритом, сторож, похоже, понимает, в какую он попал передрягу, и находит в себе ту юношескую энергию и прыть, которую выказывал его знаменитый дедушка в своих ранних фильмах, таких, как «Колокола Розариты» и «Парень из Аризоны». Он бросается к сараю наперегонки с собакой, а Кертис спешит за ними.
Вопли, крики, выстрелы доносятся из-за зданий, потом появляется какой-то странный звук, прьонг-прьонг-прьонг, словно кто-то водит железкой по зубьям грабель, принимая их за скрипичные струны.
Один Кертис Хэммонд лежит мертвый в Колорадо, другой сломя голову спешит к своей могиле.
Глава 31
У центрального входа в пансион «Сьело Виста» отражают свет дубинки, сверкают бляхи, блестят пряжки ремней затянутых в форму копов.
Мартин Васкес, генеральный менеджер пансиона, стоит чуть в стороне от копов, за одной из колонн, украшающих фронтон. Его тоже вытащили из постели, но он все-таки успел побриться и надеть черный костюм.
В сорок с небольшим лет у Васкеса гладкое лицо и глаза молодого, набожного послушника. Он смотрел на приближающегося Ноя Фаррела, и по взгляду чувствовалось, что он с радостью поменял бы свою должность на обеты бедности и целомудрия.
– Мне так жаль, это просто ужасно. Если вы пройдете в мой кабинет, я постараюсь объяснить, как это произошло, исходя из того, что нам известно.
Ной прослужил в полиции три года, но только четыре раза участвовал в расследовании убийств. Лица и глаза сопровождавших его копов очень уж напоминали лица и глаза скорбящих родственников, которые он тогда видел. В них читалось сочувствие, но и подозрительность, сохраняющаяся и после опознания и задержания преступника. При некоторых убийствах подозрение скорее падает на родственника, чем на незнакомца, и несмотря на все улики, целесообразно разобраться, кто получит финансовую выгоду или освободится от утомительной ответственности благодаря насильственному уходу из жизни конкретного человека.
Для Ноя оплата ухода за Лаурой была не обузой, а смыслом существования. Даже если бы эти люди ему поверили, он все равно видел бы в их глазах подозрительность, скрытую сочувствием.
Один из копов выступил вперед, когда Ной, следуя за Васкесом, направился к парадной двери.
– Мистер Фаррел, я должен спросить, есть ли у вас оружие.
Он надел брюки и гавайскую рубашку. Пистолет лежал в кобуре, прикрепленной к ремню на пояснице.
– Да, но у меня есть разрешение.
– Да, сэр, я знаю. Если вы отдадите мне пистолет, я верну его вам при отъезде.
Ной замялся.
– Вы служили в полиции, мистер Фаррел. И, разумеется, понимаете, что на моем месте поступили бы точно так же.
Ной не знал, что побудило его взять пистолет. Он носил его с собой не всегда. В основном не носил. Уезжая из дома после звонка Мартина Васкеса, он плохо соображал, что делает.
Ной отдал пистолет молодому полицейскому.
Хотя в холле не было ни души, Васкес сказал: «Мы поговорим в моем кабинете» – и указал на короткий коридор по левую руку.
Ной за ним не последовал.
Дверь перед ним вела в главный коридор. В дальнем его конце у комнаты Лауры стояли люди. Ни одного в форме. Детективы. Эксперты.
Васкес вернулся к Ною.
– Они дадут нам знать, когда вы сможете увидеть вашу сестру.
У стены, рядом с дверью, ждала тележка из морга.
– Уэнди Куайл, – догадался Ной, вспомнив медсестру с иссиня-черными волосами, которая несколько часов тому назад развозила сандей.
По телефону ему сообщили только суть трагедии. Лаура умерла. Очень быстро. Без страданий.
На лице Мартина Васкеса отразилось изумление.
– Кто вам сказал?
Значит, интуиция его не подвела. А он ей не поверил. Ответом все-таки было не мороженое. Ответом была любовь. В данном случае смертоносная любовь. Один из членов «Круга друзей» прибег к ней, дабы показать Ною, что случается с сестрами тех, кто полагает себя слишком благородным, чтобы брать пакеты для блевотины, набитые деньгами.
Мысленно Ной представил себе, как нажимает на спусковой крючок пистолета, а конгрессмен сгибается пополам, зажимая руками дырку в животе.
Теперь он мог это сделать. Он потерял цель в жизни. А человеку нужно чем-то занимать свое время. Ничего важного не просматривалось, может, пора обратиться к мести?
Не получив ответа на вопрос, Васкес продолжил:
– Ее резюме впечатляло. Как и любовь к выбранной профессии. Она представила прекрасные рекомендательные письма. Сказала, что хочет поработать в более спокойной обстановке. Устала от постоянных стрессов больницы.
Семнадцать лет, прошедшие с того дня, как Лауру вышибли из этого мира, но не отправили в мир иной, Ной делал вид, что он не Фаррел, что он – чужак в своей преступной семейке, совсем как Лаура, что он чище, чем те, кто зачал его, что способен на искупление грехов. Но сестра ушла второй раз, теперь уже безвозвратно, так что отныне он не видел причин для того, чтобы держать за семью замками черную сторону своей души.
– Пойманная на месте преступления, она призналась во всем. Она работала в палатах для новорожденных в трех больницах. Каждый раз меняла работу, когда кто-либо мог начать задумываться, а только ли природу следует винить в смерти младенцев.
Убийство конгрессмена не подарило бы Ною новую жизнь, но удовольствие, которое доставила бы ему смерть Джонатана Шармера, определенно подсластило бы горечь, накопившуюся на дне его жизни.
– Она признается в убийстве шестнадцати младенцев. Она не думает, что совершила что-то плохое. Она называет эти убийства «маленькими благодеяниями».
Ной слушал Васкеса, но едва разбирал, что тот говорит. Наконец до него начал доходить смысл слов управляющего.
– Благодеяниями?
Читать бесплатно другие книги:
