Лазарит Вилар Симона

ГЛАВА 5

Караван приближался к богатой Дорилее. Теперь перед путниками расстилалась, радуя взор, плодородная равнина. Многие уже предвкушали отдых после изнурительного перехода по унылым каменистым плоскогорьям. Там и сям зеленели оливковые рощи, сверкала в лучах заходящего солнца река, в зарослях кустарников щебетали птицы. Стены укрепленного города, сложенные из циклопических каменных блоков, казались надежной защитой, но не менее отрадным было известие о том, что в окрестностях Дорилеи немало горячих источников, многие из которых слывут целебными и возвращают силы.

По прибытии люди и животные разместились на постой. Мартин немедленно отправился на конюшню. Эйрик уже расседлал его скакуна, насухо вытер потные бока саврасого и накинул на него легкую попону. Завидев мнимого госпитальера, он объявил:

— Надеюсь, в следующий раз не я, а ты будешь оруженосцем, слугой, конюхом и поваром в одном лице. Вот тогда-то ты наконец поймешь, каково приходится бедному варангу!

— Не будем загадывать, — улыбнулся Мартин, думая о Руфи, которая нетерпеливо ждет его возвращения. — Всякое может случиться.

Образ девушки возник перед его глазами, и рыцарю пришлось сделать усилие, чтобы вернуться к действительности. Сейчас следовало кое-что обсудить с рыжим.

Они знали, что в Дорилее каравану предстоит разделиться: одна его часть под водительством того же Евматия двинется через ромейские владения на запад, к побережью Средиземного моря, другая повернет на юго-восток и углубится во владения Конийского султаната. В Дорилее к обеим частям каравана присоединятся новые люди, поэтому следует быть начеку.

Мартин умолк, заметив, что Эйрик слушает его вполуха, время от времени таинственно улыбаясь в рыжие усы. В ответ на вопрос о том, чему, собственно, он радуется, приятель ухмыльнулся:

— Вчера, вскоре после того, как сэр Обри, впав в ярость, разогнал своих людей, мне удалось-таки окончательно поладить с хорошенькой козочкой, горничной твоей надменной недотроги. Им пришлось ночевать где попало: кому под повозками, кому в конюшне. А я, как ты знаешь, парень не промах, потому и сумел пробраться на сеновал к душечке Санниве и приголубить красотку… Мало того: она оказалась девицей, и теперь мне, как и полагается в таких случаях, придется на ней жениться. Это я ей твердо обещал.

Мартин едва не расхохотался. Его любвеобильный приятель уже имел с пяток жен, разбросанных по всему свету, при случае навещая каждую и одаривая очередным младенцем. Такое положение вещей нисколько не обременяло совесть рыжего язычника, и при случае он любил похвастать, сколько тратит на воспитание своих отпрысков.

Неожиданно Эйрик, словно позабыв о недавних любовных приключениях, произнес:

— Мне бросилось в глаза, что во время сегодняшнего перехода нашего высокородного друга Обри окружали какие-то подозрительного вида сельджуки. Особых причин для этого не было — он как будто примирился со своей леди. Она, разумеется, малость погорячилась, зато на следующий день была с ним так мила, что и монах-пустынник бы растаял. Сверх того, леди Джоанна умудрилась поладить с каравановожатым Евматием, хотя тот уже был готов вернуть сэру Обри деньги и распрощаться со столь неуживчивым и сварливым попутчиком. Тем не менее англичанин на протяжении всего дня избегал общества супруги и ее тамплиеров, а вместо этого свел знакомство с тюрками. Двое из них знают язык франков, но, на мой взгляд, все они — грязное отребье. Нет, не так: оружие у них недурное, в седле они держатся как воины, но физиономии их таковы, что лучше бы не встречаться с ними в безлюдных местах. Ну, разве что для того, чтобы зарубить двух-трех…

— Тебе следовало сразу сообщить об этом, — заметил Мартин. — Семейство де Ринель и все, что в нем происходит, нельзя терять из виду ни на миг. Ты едешь в их свите, а я пока держусь в стороне, и когда голова каравана уже спускается в долину, его хвост еще тащится на подъем. К тому же мне трудно следить за сэром Обри. Уж слишком он любезен со мной, разрази его гром!

— Не только с тобой, как выясняется, — хмыкнул Эйрик. — Рыцари-единоверцы с ним холодны, а он, словно в отместку, окружил себя неверными. Что касается моей заминки с докладом о сельджуках, то тебе, по-моему, сегодня было не до них. Я видел, какими взглядами вы обменивались с красоткой Джоанной: ну чисто подростки во время службы в церкви!

— Пока и этого довольно. Леди Джоанна не из тех, с кем легко поладить на сеновале. Ашер бен Соломон ошибся, считая ее пустоголовой ветреницей. Она неплохо образованна и здраво судит о многих вещах. Да, ей нравится мужское внимание, но, в первую очередь, ее интересуют разные люди — она беседует с греческими священнослужителями и пилигримами, с ромейскими патрикиями, монахинями-бенедиктинками, следующими в Памфилию, с купцами и проводниками. У нее живой, общительный нрав. Вместе с тем приходится признать, что Ашер поставил меня в затруднительное положение, решив, что сестра Уильяма де Шампера с большей благосклонностью отнесется ко мне, если я стану носить вот это.

Его ладонь легла на черную ткань котты, надетой поверх кольчуги. На ней резко выделялся белый крест ордена Святого Иоанна.

— Наш господин, наделив меня обличьем иоаннита из Намюра, не учел того, что сестра маршала тамплиеров наверняка знакома с уставами рыцарских орденов, будь то тамплиеры или госпитальеры. Леди Джоанна проводит немало времени в кругу храмовников, но я внимательно наблюдал за ней и не заметил в ее манерах ни легкомыслия, ни игривости. Она ведет себя с рыцарями как дама, вверенная их попечению, но не нарушает приличий.

— Ба, да ты, оказывается, знаешь о ней не меньше, чем я! — Физиономия Эйрика вынырнула чуть ли не из-под брюха коня — он как раз менял солому в стойле. — А ведь я немало повертелся среди ее свиты, даже угрюмого Дрого сумел расшевелить, несмотря на то, что он только и делает, что следит за своей госпожой — как бы кто не причинил ей беспокойства. Она и в самом деле госпожа для своих людей, а крикун Обри для них — пустое место… Но все-таки скажи мне, Мартин… — Эйрик засыпал в кормушку порцию ячменя и тылом ладони отбросил упавшую на лоб рыжую височную косицу. — Скажи: по душе ли тебе то, за что ты взялся? Ведь ты и Руфь… Да погоди гневаться! Ведь глаза у меня на месте, и как бы ни была мне мила малышка Саннива, я не могу не видеть, что ее госпожа — красавица, каких поискать.

Мартин не успел ответить — у входа в конюшню послышались шаги, голоса, перестук копыт. Посторонившись, чтобы пропустить слугу, который вел коня вновь прибывшего путника, он вышел во двор караван-сарая. Затем отыскал якобы дремавшего в тени Сабира и сообщил ему о том, что Обри де Ринель свел знакомство с подозрительными сельджуками.

Сабир и без того успел обратить внимание на эту странность и попытался прощупать единоверцев, к которым вдруг стал благоволить английский лорд. Не тут-то было — сельджуки и близко не подпустили его к себе, прогнав со словами, что он позорит веру Пророка, прислуживая врагу ислама. Сами же они продолжали, словно осы вокруг меда, виться вокруг англичанина, то заводя с ним доверительные беседы, то внезапно умолкая, если вблизи оказывались чужие уши.

Поразмыслив об услышанном, Мартин поведал другу, что сэр Обри еще в первые дни путешествия изловчился раздобыть у кого-то из тех, кто следовал с караваном, гашиш. Они с Сабиром сошлись во мнении, что подозрительные тюрки вполне могут оказаться торговцами этим дурманящим зельем. Такие люди в землях мусульман стоят вне закона. Этим и объясняется то, что они держатся отчужденно со всеми, за исключением англичанина, отведавшего гашиша.

Да и с Мартином сэр Обри был холоден и немногословен с тех пор, как Мартин захлопнул свою дверь перед его носом. Однако эта перемена его не волновала: главное, что во время последнего перехода он сумел на короткое время оказаться с глазу на глаз с леди Джоанной и немного побеседовать с дамой. Всего несколько учтивых фраз и короткий обмен мнениями о лошадях местных пород, которых было немало в составе каравана.

К сожалению, их беседу прервал Иосиф, окликнувший Мартина. Едва молодой еврейский купец приблизился, как Джоанна де Ринель дала шпоры своей лошади и вернулась в головную часть каравана, а Мартину пришлось задержаться с сыном Ашера в придорожной кузнице, поскольку пегий мерин Иосифа потерял подкову. Когда оба нагнали ушедший далеко вперед караван, Джоанна уже ехала рядом с мужем, а хмурый взгляд сэра Обри ясно давал понять, что ничье общество для него сейчас нежелательно.

Столь же неприветлив он был и наутро после ночевки в Дорилее. Мало того: едва Мартин приблизился, как сэр Обри надменно обронил:

— Вы становитесь навязчивы, сэр!

Мартин мысленно послал его в преисподнюю, а заметив камеристку Годит, попытался разузнать, где ее госпожа. Оказалось, леди занята самым что ни на есть важным делом: пересматривает свои наряды, готовясь к дальнейшему пути. Рыцарь передал поклон госпоже, а сам, пользуясь временем, оставшимся до того, как караван покинет Дорилею, отправился прогуляться с Иосифом.

Друзья рассеянно бродили по городу, осматривали здешние храмы, на куполах которых в прошлом ромейский крест не раз сменялся золоченым полумесяцем. Звонили колокола, прихожане спешили к службе, не обращая внимания на призывы торговцев в чалмах, предлагавших свой товар под полосатыми навесами уличных лавчонок.

После великолепного Константинополя, шумной Никеи и оживленной Прусы Дорилея казалась провинциальным захолустьем, хотя и считалась в империи важным городом-крепостью. Побывали они и у горячих источников, не преминув погрузиться в их целебные воды, а затем, немного передохнув, решили продолжить прогулку за городскими стенами.

День выдался солнечный и ясный. Неподалеку, скрытая зарослями ив, журчала небольшая речушка. Друзья расположились у родника, бившего среди камней, и стали закусывать лепешками, вином и сыром, купленными в Дорилее. Вокруг колыхались изумрудные перья папоротников, в траве виднелись золотистые головки цветов.

Сидевший на покрытом лишайниками камне, Иосиф снял свою высокую желтую шапку — традиционный головной убор людей его народа, ветер играл завитками его густых и черных как смоль волос. Мартин, полулежа на траве, разглядывал друга, думая о том, что такие же непокорные и темные волосы у его Руфи. Однако, в отличие от сестры, Иосиф не был красавцем: невысокий и полный, с удлиненным лицом, на котором выделялся крупный нос, с чересчур близко посаженными глазами и выступающими вперед зубами. Но все эти недостатки окупались живым умом, добродушием и непринужденной обходительностью. Родители подыскали Иосифу соответствующую его возрасту и положению невесту, и Иосиф, все еще тосковавший по покойной супруге, без сопротивления принял волю отца. Возможно, и его невеста точно так же смирится с выбором родителей и примет того мужа, которого они избрали для нее. Равенство в положении, общие вера и традиции, уважение друг к другу — нет никаких сомнений, что молодые заживут душа в душу, связанные общим хозяйством, детьми и родственниками. Может, евреи и впрямь избранный Богом народ и знают о жизни нечто такое, что не известно другим?

— Иосиф, ответь мне: твой отец не изменит свое решение — в том, что касается меня и Руфи?

Сын Ашера бен Соломона опустил свою узкую и смуглую, никогда не знавшую рукояти меча или плуга руку на широкое плечо рыцаря.

— Я говорил с ним о вас, и он подтвердил свои слова. Теперь все зависит от тебя. Поверь, если бы это было не так, я бы не смог сейчас говорить с тобой и смотреть тебе прямо в глаза.

Внезапно молодой человек смутился.

— Мне известно о поручении, которое дал тебе отец… Я имею в виду эту английскую даму… Поверь, друг мой, он бы никогда не вынуждал тебя сойтись с ней, если бы заранее знал о твоих намерениях в отношении Руфи. Но все уже было в ходу, план осуществлялся, и никто ничего не мог изменить или отменить. Отец не скрыл этого от меня, ведь теперь я его единственный сын и наследник…

Он на миг задумался, отщипывая крошки от свернутой в трубку тонкой лепешки и бросая их в чашу родника, где вились мелкие рыбешки.

— Я не так хорошо разбираюсь в людях, как отец, меня готовили к другому — вести торговые дела, заключать сделки, руководить лавками и мастерскими. Однако я знаю, кто такой Уильям де Шампер. Это непримиримый фанатик, одержимый безумной гордыней. Поэтому мне кажется, что искать поддержки такого человека, тем более принуждать его к этому — слишком большой риск.

Мартин не ответил. Приподняв маленький мех, он откупорил пробку и сделал пару глотков. Здешнее вино было темно-красным, как кровь, немного терпким и припахивало смолой.

Рыцарь протянул мех Иосифу, но тот, словно не заметив, продолжал:

— Я не знаю, как пойдут у тебя дела в Акре. В Киликии, в городе Сис, меня ждет невеста — благонравная Наоми, дочь Биньямина. Но сразу же после свадьбы я намерен отправиться в Антиохию. Я люблю тетушку Сарру и своих кузенов, тревожусь о них, но знаю, что вывезти их из крепости будет непросто. И я хочу быть если не рядом, то, по крайней мере, неподалеку, на тот случай, если тебе и ей понадобится помощь. Кто же поможет тебе, если не я?

Мартин отвернулся, чтобы Иосиф не заметил, что на глазах у него — непрошеные слезы. Но молодой человек и без того все понял.

— Ты не должен стыдиться меня, друг мой. Эта твоя скрытность… Я знаю, когда ты стал таким, как сейчас: в ту пору, когда вернулся от ассасинов. А ведь до этого мы вместе гоняли голубей, кормили бездомных собак и лазили в соседский сад за незрелыми фигами.

— Помнится, ты тогда свалился с ограды, вывихнул лодыжку, и мне пришлось тащить тебя домой на плечах, — улыбнулся Мартин. — Но позже ты ни словом не обмолвился о том, что это я уговорил тебя, послушного еврейского мальчика, нарушить восьмую заповедь и забраться в чужой сад. Чтобы меня не наказали.

— Разве тебя когда-нибудь наказывали? — удивился Иосиф.

Мартин снова отхлебнул вина, глядя, как в чаше родника шевелятся серебристые струи холодной как лед воды.

— В доме Ашера бен Соломона? Никогда. Скорее баловали. И зря. Живя в мире, любви и покое, я лишь с огромным трудом смог привыкнуть к тому, что ожидало меня в Масиафе — твердыне ассасинов.

— Тебя избивали? — негромко спросил Иосиф.

Рыцарь откинулся на траве и заложил сильные руки за голову. Бездонное апрельское небо сияло, в вышине играли орлы, с пастбищ доносилось блеяние ягнят.

Он молчал, ибо ответ на этот вопрос мог напугать Иосифа. В Масиафе ему и впрямь пришлось туго, и тогда он искренне не понимал, почему Ашер поступил с ним так безжалостно. Лишь позже тот все объяснил: еврейской общине нужен хорошо обученный воин-защитник, лучший из лучших, тот, кто умеет действовать в одиночку, как целая армия. А такую выучку можно было получить лишь в закрытых от мира школах ассасинов.

— Это было непросто, Иосиф, но у меня была цель, — все же ответил он другу, не желая длить молчание. — Меня научили многому: быстро соображать и принимать решения, владеть любым оружием и держаться в седле так, словно ты и лошадь — одно. Я освоил географию и науку счета, языки многих народов — сельджуков и персов, арабов и франков, итальянцев и германцев. Я узнал тонкости обычаев и нравов людей разного вероисповедания, детали их ритуалов, и позже все это мне весьма пригодилось.

Он приподнялся и снова протянул мех Иосифу, но тот хотел не вина, а новых рассказов о жизни в таинственном Масиафе. И рыцарю пришлось поведать своему любознательному другу о том, как наставники обучали его тонкой науке смешивания ядов, умению предсказывать погоду, метать без промаха кинжал на пятьдесят шагов, сражаться копьем и фехтовать любым клинком.

— Должно быть, тебе следует благодарить своих учителей, — заметил было Иосиф, но осекся: лицо Мартина омрачилось. — Прости меня… Я всего лишь хотел сказать, что видел, как ты упражнялся вместе с Сабиром и Эйриком. Ты намного проворнее их.

— Ты льстишь мне, — искренне рассмеялся Мартин. — Сабир и Эйрик — лучшие из воинов, каких мне доводилось видеть. Эйрик, например, умеет то, что мне никогда не давалось: он не только может отражать натиск врага, перебрасывая меч из руки в руку, но может биться двумя клинками одновременно. Это редкое мастерство. Что касается Сабира… У него острый, как у сокола, глаз и тонкий слух. Он все замечает и делает верные выводы. А какой он стрелок из лука, я не буду и говорить — это надо видеть самому. Эти двое стоят всех тех наемников, которых отец отрядил с тобой в Киликию… А я… Да, у ассасинов я научился подниматься по отвесным скалам и стенам, могу с одним бичом в руках обезоружить любого противника. Неплохо владею саблей — как тюркской, так и персидской. Но когда позднее мне довелось поучиться у христиан, многие навыки мне не пригодились. Сабля остра и стремительна, она рубит и одновременно режет, тут очень важна работа кисти руки, но эта манера боя оказалась никуда не годной, когда я облачился в доспехи и взялся за меч. Тут понадобился совсем иной удар — невероятно сильный, точный, колющий или рубящий. Недаром именно франкские рыцари считаются лучшими воинами в поединках один на один — и я готов это подтвердить. Воинским мастерством я обязан все-таки европейцам. А ассасины — они не воины. Они действуют тайно. Их оружие — засада, удар из-за угла, кинжал, яд, шелковая петля.

Иосиф задумчиво потер бородку. Его густые брови хмурились.

— Поступать так — отвратительно! Но я знаю и то, что мой отец немало платит этим людям, поддерживает с ними связь и считает это необходимым и выгодным. И твое обучение обошлось ему недешево.

Мартин прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Когда же он заговорил, лицо его выглядело почти безмятежным.

— Я благодарен Ашеру бен Соломону за то, что он, отдав меня в обучение ассасинам, позаботился, чтобы из меня не сделали фанатика-фидаи,[69] безраздельно повинующегося Старцу Горы.[70] Со мной редко говорили о великом имаме, равном могуществом Пророку; когда же прочие ученики сидели над Кораном, слушая толкования сур, меня отправляли либо на выездку лошадей, либо заставляли карабкаться на башню, на вершине которой находилась еда… Превосходная еда, а мы, ученики, постоянно были голодны. Взобраться на высоту ста локтей по отвесной стене, чтобы впиться зубами в грудку жареного фазана… о, это было восхитительно! Я не обижался, когда другие мальчишки-ученики дразнили меня, утверждая, что мне никогда не воссияет свет истины. Намного хуже бывало, когда мне приходилось упражняться в метании кинжала на живых людях… узниках Масиафа. Да-да, Иосиф, я рано научился убивать, но тогда я не задумывался об этом. Меня хвалили за меткость, и я старался стать лучшим из лучших. И все же… Каковы бы ни были ассасины, в открытой схватке им не сравниться с воинами Запада, хоть они держат в страхе всю Азию, перед ними трепещут эмиры и султаны, а многие платят им дань только за то, чтобы их оставили в покое. Вот почему люди Старца Горы так богаты, а золото открывает перед ними самые надежные двери.

— Но почему же ассасины воюют со своими единоверцами?

— И тут все не просто. Тебе известно, что между христианами существует раскол — одни почитают патриарха Константинопольского, другие Папу Римского. Так же и в исламе пять столетий назад произошло разделение на суннитов и шиитов. Спустя сто лет в среде шиитов выделилась группа исмаилитов — взявших имя Исмаила, сына имама Джафара, лишившего его права наследования. Они верили, что Аллах наделил человека неограниченной свободой воли. И самые воинственные из исмаилитов стали ассасинами. Сами себя они называли иначе, но так нарекли их европейцы, полагавшие, что ассасины, или хашишины, одурманиваются гашишем. Но теперь слово «ассасин» во всех языках Европы означает одно — «убийца». Их боятся и преклоняются перед ними, ибо их законы прощают им любые преступления.

— Что же это за законы? — спросил Иосиф.

— Они просты. Нет никаких запретов, если приказывает имам — их верховный глава, глас Аллаха на земле и врата райского блаженства.

Иосиф сорвал травинку и стал задумчиво жевать.

— Мне не нравятся такие законы. Даже христиане исполняют заповеди Господни. И что же — ассасины воюют только с мусульманами? А как же крестоносцы?

— О, крестоносцев они опасаются, но до определенного предела. Когда тридцать лет назад граф Триполи начал преследовать исмаилитов, они явили свое могущество, убив владетельного графа среди бела дня, прямо на городской улице и при большом стечении народа. Больше того…

Мартин потянулся к уху друга:

— Открою тебе одну тайну, малыш: именно они убили императора Фридриха Барбароссу.

— Не может быть! — возмутился Иосиф. — Всем известно, что император Фридрих утонул в реке Салеф, переправляясь через нее верхом. Течение там стремительное, император покинул седло и погрузился в воду, чтобы не отягощать скакуна. Но тут его рука выпустила поводья и…

— Да, говорят. — Мартин отправил в рот ломоть овечьего сыра, сдобренного травами, и запил его изрядным глотком вина. После чего взглянул на друга насмешливо: — Так говорят многие, но мало кто знает, как все было на самом деле. Император был задушен шелковым шнурком, ибо путь его воинства к Иерусалиму лежал через владения ассасинов. Рыцари-германцы умеют сражаться, весь их поход служит тому подтверждением, и Старец Горы не пожелал, чтобы эта рать в один прекрасный день оказалась под стенами крепости Масиаф. Для этого хватило всего двух фидаи, но из числа самых опытных, ибо они обычно гибнут, выполняя приказы, в ожидании, что перед ними отворятся врата рая. Эти же не только справились с делом, оставшись незамеченными, но и вернулись с донесением к своему имаму. Приближенным императора, опасавшимся, что их ждет казнь за то, что не уберегли Барбароссу, ничего не оставалось, как бросить убитого в реку и сделать вид, что конь государя вернулся в лагерь без хозяина. После того как тело императора было выловлено, германские рыцари сочли такую смерть предводителя дурным знаком и повернули назад — все, кроме его второго сына, который привел остатки воинства Барбароссы под стены Акры… Где его ждала скорая смерть от черной чумы.

Всю эту речь Мартин заключил неожиданно:

— В то же время главным своим врагом ассасины считают не христиан, а султана Саладина.

На лице Иосифа было написано полное недоумение.

— Но почему они ненавидят его? Ведь он доблестно сражается с крестоносцами под зеленым знаменем Пророка!

— Ассасины — шииты, причем самого крайнего толка, а Саладин — суннит. С тех пор как он стал султаном Египта, на шиитов обрушились жестокие гонения. И ассасины объявили ему тайную войну. Десятки убийц вышли на охоту за султаном, и лишь по счастливой случайности Саладину удалось избежать смерти. Однажды его спас телохранитель, который успел зарубить смертника-фидаи, второй раз Саладина выручила кольчуга, надетая под плащом. По слухам, после этого он собственноручно убил ассасина, схватившись с ним один на один. А затем повел своих воинов на Масиаф, решив стереть с лица земли это змеиное гнездо. Но закончился этот поход неожиданно — в итоге султан заключил союз со Старцем Горы.

— Как такое могло случиться? — поразился Иосиф.

Мартин неожиданно расхохотался. Он сел, выпрямившись, отбросил со лба непокорные пряди волос, и его синие глаза заблестели.

— Сказать по чести, и я сыграл в этом не последнюю роль.

Иосиф растерянно развел руками.

А бывший выученик ассасинов начал неторопливо рассказывать о том, как много лет назад, когда он был всего лишь двенадцатилетним подростком, обитатели крепости Масиаф были взбудоражены грозным известием: по ущельям и сухим руслам рек к твердыне ассасинов приближается неисчислимое войско свирепого гонителя шиитов Садах ад-Дина. Учеников, находившихся в крепости, не посвящали в суть предстоящих событий, но будущие фидаи уже владели искусством выведывать тайны — бесшумно подкрадываться, оказываться в нужное время в нужном месте, видеть и слышать скрытое. Так выяснилось, что Масиаф спешно готовится к длительной осаде.

Затем Мартина призвал его учитель — рафик Далиль — и объявил подростку, что ему, прозванному Тенью, предстоит выполнить задание, которое не под силу даже лучшим фидаи. Ему придется пробраться в лагерь Саладина, прикинувшись брошенным на произвол судьбы франкским сиротой. Это не вызовет особых подозрений, никто не примет его за лазутчика из Масиафа и, скорее всего, его не убьют сразу — султан не одобряет убийство детей, в том числе и детей кафиров. И тогда Тень должен попытаться проникнуть в шатер Саладина.

Иосиф слушал друга с едва скрываемым страхом. Наконец он спросил:

— Неужели тебе, еще ребенку, приказали убить благородного Салах ад-Дина?

— О нет! Я всего лишь должен был передать послание, в котором Старец Горы предлагал султану тайно встретиться. И я с этим справился! — В ровном голосе Мартина даже сейчас слышались горделивые нотки. — Я сумел пробраться к самому шатру, я ел пищу, которую мне, изможденному, предложили его слуги, а затем, улучив момент, вонзил в изголовье ложа султана кинжал ассасина, пригвоздив к нему послание Старца… Но, уверяю тебя, уже тогда я не был послушным фидаи, бессловесным орудием в руках моих наставников. Я был любопытен, поэтому прочитал то, что было написано в этом пергаменте, и узнал, где находится место будущей тайной встречи имама с султаном. Мне хватило легкомыслия, чтобы не задумываться о том, что меня могут убить на месте, узнав, откуда я прибыл. И действительно — когда поднялся переполох, телохранители Саладина едва меня не зарубили. Но я и в самом деле был хорошим учеником в Масиафе и сумел избежать сабель султанских мамлюков.[71] Я ускользнул и понесся по лагерю, петляя среди шатров и палаток, увертываясь и прячась. Наконец, осыпаемый градом стрел, я вскарабкался на отвесный склон ущелья и стал недосягаем для преследователей… Я справился с заданием, а позднее убедился в том, что Старец Горы и султан действительно встречались, вели переговоры и заключили соглашение о том, что разойдутся миром и впредь не станут вредить друг другу. Меня же по возвращении в крепость потребовал к себе сам Старец Горы, чье слово для ассасинов равно слову Пророка. На самом деле он не выглядел старцем, был крепок телом, весьма мрачен, а звали его Рашид ад-Дин Синан…

Тут Мартин неожиданно оборвал себя на полуслове.

«Я, кажется, выпил лишнего, если заговорил об этих вещах с Иосифом», — мелькнуло у него в голове. И хотя он мог довериться другу во всем, от одного упоминания имени таинственного Старца ему стало не по себе.

Приподнявшись, Мартин пристально оглядел окрестности. Вокруг все было тихо: ни малейших признаков чужого присутствия. Журчал ручеек, вытекавший из чаши родника, птицы в зарослях, в том числе и чуткие клушицы, вели себя спокойно, с соседней лужайки доносилось мирное блеяние овец.

И все же он не мог избавиться от озноба. Страх вошел в его душу вместе с произнесенным им именем. Ассасины вездесущи. И если опасности — его стихия, вовсе незачем подвергать им Иосифа, неспособного противостоять жестокой силе и коварству.

— Пора возвращаться, друг мой, — сказал Мартин, поднимаясь. — Уже вечереет, скоро закроют городские ворота.

Иосиф последовал за ним, больше не задавая вопросов.

Первым, кого увидел Мартин, ступив в пыльный двор караван-сарая, был Эйрик. Рыжий угрюмо восседал на ступенях, ведущих на сводчатую галерею, опоясывавшую двор.

Сабира поблизости не было — «подался в свою мечеть», по словам Эйрика, удрученного тем, что сегодня ему едва ли удастся повидаться с милашкой Саннивой. У господ из Незерби все вверх дном, прислуга приводит в порядок багаж и заново упаковывает поклажу. И зачем, спрашивается, эти знатные дамы возят с собой столько нарядов? Разве в пути не довольно одной крепкой и добротной одежки и нескольких пар белья?

Эйрик был сильно не в духе.

— Зря ты сегодня где-то шатался, вместо того, чтобы обхаживать свою леди, — ворчливо упрекнул он Мартина. — Смотри, малыш, проспишь все на свете. А ведь она сегодня, по сути, осталась без присмотра: и сэр Обри где-то пропадал, и храмовники весь день в отлучке. Никто бы и не покосился: кому какое дело. Тут у нас сегодня как в тымархане:[72] собирались те, кто держит путь через Конью, да и новые путники прибывали один за другим. Евматий сбился с ног — ему надо было всех учесть и собрать плату. Насчет нас говорит одно: выступим завтра после полудня. Да и сколько можно тут киснуть — пора бы уж заняться настоящим делом вместо того, чтобы дожидаться, пока сэр рыцарь наберется духу задрать подол одной английской красотке. Помнится, в Триполи ты был куда расторопнее с графиней Эшивой!

— Эйрик, я ведь уже не единожды просил: не напоминай мне о графине!.. — процедил сквозь зубы Мартин.

Рыжий варанг знал, что приятель не любит вспоминать ту историю. Но от чего бы и не подразнить его, если у самого дела не ладятся? Им приходится плестись с караваном, словно уцепившись за подол этой знатной англичанки, а тем временем под стенами Акры сейчас творятся великие дела. И уж если крестоносцы возьмут город — еврейке Сарре и ее детям наверняка не поздоровится. Плакали тогда их денежки, да и Ашер бен Соломон будет рвать на себе волосы. Малышу Мартину следовало бы не нянчиться с Иосифом, а подстеречь леди где-нибудь в укромном уголке, пока у них с мужем раздоры!

И он вновь вернулся к истории с графиней Эшивой, пропустив мимо ушей предупреждение Мартина.

— Эта престарелая дама с берегов Галилейского озера, о худосочных прелестях которой ты по сей день тоскуешь… — начал было он, не обращая внимания на то, как переменился Мартин в лице и как потемнели от гнева его глаза.

В следующее мгновение Эйрик едва успел перехватить занесенную для удара руку рыцаря.

— Ты глуп или оглох, Эйрик? Я ведь велел…

— Эй, эй, малыш, успокойся! Не то придется напомнить тебе, что я не какой-то там оруженосец, а тот, кто первым научил тебя парировать клинком выпады противника. И даже, бывало, отвешивал оплеухи за нерадение. Полагаю, что и сейчас у меня достанет сил намять тебе бока. То-то повеселятся в караван-сарае: оруженосец колотит гордого рыцаря-иоаннита!

Эйрик ухмылялся, скаля зубы, но глаза его оставались колючими. Благо откуда ни возьмись возник Сабир и вклинился между обоими.

Мартин вырвал зажатую, словно в тиски, руку и поднялся в свою комнату. Там он упал на лежанку и долго лежал без движения. За окном смеркалось, доносился скрип петель запираемых на ночь ворот караван-сарая и грохот тяжелых засовов.

Он погрузился в воспоминания.

Графиня Эшива де Бурэ была владелицей земель, простиравшихся вдоль берегов Тивериадского озера, которое некоторые называют Галилейским морем. В этих краях некогда проповедовал Христос, там же он в последний раз явился своим ученикам. Для христиан это были священные места, однако и евреи почитали Галилею своей, ибо она принадлежала им еще со времен Израильского царства. Вот почему они всячески старались проникнуть туда, селились на берегах Тивериадского озера, возделывали землю, сажали виноград и пшеницу, вели торговлю.

Графиня Эшива поначалу была немилостива к евреям — облагала высокими налогами и не препятствовала христианам их притеснять. Лишь после того, как в Тивериаде появился прекрасный рыцарь Арно де Бетсан, под его влиянием она стала менее сурова к сынам Израиля.

Эшива полюбила рыцаря Арно и, внимая его словам, не могла не признать, что иудеи — хорошие подданные. Они трудились без устали, исправно платили налоги и пошлины за право провозить свои товары, чинили дороги. В итоге казна правительницы Тивериады богатела, а сами евреи не доставляли никому беспокойства, живя замкнутыми общинами. Даже местный епископ не упрекал графиню за то, что в ее владениях процветает еврейская колония. Ибо в ту пору на устах у всех было иное: военные успехи султана Юсуфа ибн Айюба, прозванного Саладином. Он уже стал правителем Египта и Сирии, его власть признал багдадский халиф, ему покорилась Аравия, его воля заставила отступить правителей Конийского султаната.

Казалось, власть и могущество этого выскочки-курда растут не по дням, а по часам, но среди его обширных владений, как щит, осененный знаком креста, лежало Иерусалимское королевство… Поистине, никому не было дела до того, что на берегах Галилейского моря живут какие-то там евреи.

Мартин, — а рыцарем Арно де Бетсаном был именно он, — уже подумывал покинуть графство, считая свою миссию завершенной, да и графиня Эшива его уже порядком утомила. Она, бесспорно, была незаурядной женщиной и правительницей, но, казалось, до появления рыцаря Арно никогда не ведала, что такое любовь и страсть. Первый супруг оставил ее вдовой с детьми, за второго она вышла по расчету: Раймунд Триполийский был нужен ей в качестве сильного союзника, они неплохо ладили и уважали друг друга. Но однажды в минуту близости графиня сообщила «своему Арно», что ее супруг некогда получил жестокую рану в пах, после чего лишился возможности исполнять супружеский долг.

Несмотря на этот недостаток, Раймунд был мужествен и решителен, некоторое время он даже исполнял обязанности регента Иерусалимского королевства. Ему удалось укротить своевольных вассалов, получить поддержку рыцарских орденов и наладить отношения с Саладином, оценившим влияние и мудрость графа Триполийского. Между двумя правителями был заключен своего рода пакт о свободе торговли и ненападении — именно эти договоренности соперники Раймунда поставили ему в вину, утверждая, что граф продался неверным. В результате они добились отстранения его от регентства и удаления от Иерусалимского двора.

Позднее новый король Гвидо де Лузиньян предпринимал попытки примириться с Раймундом, но и он не испытывал доверия к графу, так как соглашение между Раймундом и султаном по-прежнему оставалось в силе. Тогда как многие из влиятельнейших феодалов королевства делали все для того, чтобы разорвать заключенное с султаном перемирие.

Но пока сохранялся хрупкий мир: Саладин наслаждался вновь обретенным могуществом и отдыхал от ратных трудов, а молодому королю Гвидо перемирие было необходимо, чтобы упрочить свое положение в Иерусалимской державе.

Мартину в то время нередко доводилось разъезжать по христианским владениям в Сирии, и он должен был признать, что там царил порядок: прекратились разбои на дорогах, паломники могли беспрепятственно посещать святые места, процветала торговля, возводились замки, прокладывались оросительные каналы, повсюду виднелись сады и виноградники. Даже подвластные королю Иерусалимскому мусульмане не желали смены власти, ибо получили возможность спокойно возделывать свои поля и торговать. Им даже не доводилось платить церковную десятину, которую вынуждено было отдавать церкви христианское население королевства.

Однако процветание государства крестоносцев устраивало далеко не всех. И одним из таких людей был Ашер бен Соломон. Благодаря настойчивым усилиям его ставленника Арно де Бетсана колония евреев в Галилее росла с каждым месяцем, но глава Никейской общины считал, что этого недостаточно. Слишком многие его соплеменники мечтали о возвращении на исконные земли предков.

Ашер бен Соломон вступил в секретную переписку с султаном и добился того, что Саладин обещал предоставить еврейскому народу куда более весомые привилегии, нежели христианские правители. Графиня Эшива, пусть и находившаяся под влиянием своего любовника, не могла дозволить евреям большего, не рискуя быть обвиненной в нечестии. Тогда как у Ашера была одна цель, всегда жившая в сердцах евреев: возвращение на Землю Обетованную.

Вместе с тем Саладин не забывал о данной им некогда клятве — вести священный джихад до полного изгнания неверных из Леванта. Султан искал повод к началу военных действий, и таковой вскоре представился: некий отчаянный рыцарь по имени Рено де Шатильон напал на торговый караван, вместе с которым следовала родная сестра Саладина. Несмотря на то что женщине не причинили вреда, одно то, что к ней мог прикоснуться презренный кафир де Шатильон, опорочило ее.

Султан потребовал от короля Гвидо наказать наглеца. Но король был слаб, а Рено пользовался среди сирийских христиан славой отважного борца с неверными. Тогда-то Саладин и решил возобновить войну. И первый же его удар был нацелен на земли Галилеи. Ашер бен Соломон вызвался всячески содействовать ему в этом, при условии, что султан разрешит его соплеменникам селиться там без всяких ограничений.

Мартин-Арно все еще пребывал при дворе графини Эшивы, когда на Тивериаду обрушились летучие отряды всадников Саладина и взяли в кольцо черную базальтовую твердыню замка. Дело было в разгар лета, и графиня здраво рассудила, что в такую жару войско мусульман едва ли способно на длительную осаду. Могучий Тивериадский замок устоит, жара и отсутствие корма для лошадей доведет эмиров Саладина до исступления, и они поспешат увести отсюда своих людей. Эмиры подчиняются Саладину, но, в первую очередь, им необходимо заботиться о собственных владениях.

Так было решено отправить к Иерусалимскому двору гонца с просьбой: пусть король Гвидо начнет собирать войска, и пусть эта весть как можно скорее достигнет ушей султана и его эмиров. Но королю не придется вступать в бой — слухи о готовящемся походе крестоносцев погасят воинственный пыл увязших под Тивериадой сарацин. Остальное сделают жара, пыль, недостаток провианта и фуража.

Графиня Эшива действовала как опытный полководец. Но не учла одного: первым же смельчаком, вызвавшимся прорваться сквозь кольцо осады и доставить послание королю, оказался Арно де Бетсан, отрада и услада ее сердца. Графиня была ошеломлена, но не решилась проявить слабость на глазах у подданных, и дала согласие.

Она горячо молилась о своем рыцаре, не предполагая, что ее посланец исполнял не ее, а чужую волю: Ашер бен Соломон велел Мартину заманить крестоносцев в ловушку. План этот был составлен загодя при участии султана Саладина; посланца уже ждали за пределами стен осажденного замка, чтобы вручить ему письмо иного содержания, на котором стояла поддельная печать Эшивы Тивериадской. В нем содержалось нечто совершенно противоположное: графиня якобы умоляет рыцарей Иерусалима не медлить ни часа и выступить в Галилею на помощь держащейся из последних сил Тивериаде.

Мартин хорошо помнил этот путь: нестерпимая жара, полное безветрие, воздух, наполненный мельчайшей ржавой пылью и неисчислимое войско сарацин, которое он миновал без всяких помех. Затем, уже в Иерусалиме, он — пропыленный, со спутанными волосами, окрашенными хной, с неряшливой щетиной на щеках, вовсе не похожий на того щеголя, с которым прогуливалась в своих садах графиня Эшива, — предстал в башне Давида перед Гвидо де Лузиньяном и поведал, какого труда ему стоило пробраться через заставы неверных, чтобы доставить королю отчаянную мольбу своей госпожи.

Ему поверили. Единственным, кто усомнился, был супруг Эшивы — Раймунд Триполийский. Он знал ее несгибаемую волю и прочность стен Тивериады и не мог понять, отчего она так слезно молит о помощи. Даже печать на пергаменте не рассеяла сомнений графа. С презрением взглянув на мнимого Арно де Бетсана, он заявил, что здесь дело нечисто, и поскольку графиня — его жена и он отвечает за нее перед Богом, то ему и решать, действительно ли она нуждается в помощи.

Но там, в башне Давида, не все зависело от сурового Раймунда. При свете факела в полутемном зале находились и другие: сам король Гвидо де Лузиньян, магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор и престарелый глава госпитальеров Эрментар д'Асп. Был здесь и непримиримый Рено де Шатильон, по чьей вине было прервано перемирие с Саладином. Вот они-то были готовы верить посланцу графини, а не ее мужу, о котором было известно, что он в дружбе с Саладином и порой пропускает через свои земли его отряды. В этом они и обвинили графа Раймунда, назвав его изменником, готовым пожертвовать супругой ради преступного сговора с врагом Христа и Иерусалимского королевства.

Да и сам Гвидо де Лузиньян, мечтательный златокудрый рыцарь с лицом архангела и плечами атлета, тоже был не прочь показать, что Господь не лишил его полководческого дара. Он получил корону только потому, что его выделила среди придворных наследница Иерусалимского королевства Сибилла,[73] успел прослыть образцом рыцарских добродетелей, и теперь во всеуслышание воззвал к собравшимся, заявив, что все они лишатся чести, если не ответят на призыв дамы о помощи.

Граф Раймунд скрепя сердце был вынужден уступить. Он понимал: чем убедительнее будут звучать его доводы против похода в разгар адской жары, тем глубже станут подозрения в его измене. В довершение всего ему было приказано выступить в авангарде иерусалимской армии, чтобы Саладин, буде он окажется под Тивериадой, убедился, что его былой союзник верен не ему, а своему христианскому королю. Только так граф Раймунд сможет смыть подозрения, павшие на него из-за связей с неверным.

Вот тогда-то Мартину и следовало бы исчезнуть. Но явился рыжий Эйрик с посланием от Ашера бен Соломона, которому, в свою очередь, дал поручение сам султан: любой ценой добиться, чтобы граф Триполийский не принимал участия в битве. Саладин не предавал тех, с кем хотел мира, и желал позаботиться о союзнике. И Мартину пришлось присоединиться к отряду Раймунда — единственного человека, который ни на грош не доверял ему и был настроен крайне враждебно.

Это военное предприятие не заладилось сразу. Воинство Иерусалимского королевства, хоть и было снаряжено в очень короткий срок, значительно уступало по численности отрядам Саладина. К тому же ему предстояло совершить длительный переход по пустынной, безводной и гористой местности, где не было ни одного оазиса. Рыцарей, облаченных в доспехи, жара одного за другим валила с коней.

Граф Раймунд, здраво оценив положение, предложил добраться до местечка Ла Сафури, где имелись обильные источники. Там рыцарское воинство могло передохнуть, ни в чем не испытывая нужды, а его предводители — обсудить планы дальнейших действий. Однако его предложение было расценено как подозрительная попытка задержать крестоносцев в пути, тогда как на самом деле Раймунд стремился только к одному — уберечь лучшие силы Иерусалимского королевства от неминуемого разгрома.

В пути Мартину пришлось нелегко: граф по-прежнему донимал его расспросами о том, как гонцу удалось вырваться из кольца сарацин, почему послание графини написано почерком, не похожим на почерк капеллана замка, которому всегда доверяли перебелять самые важные документы, и по какой причине графиня Эшива ничего не передала супругу на словах, как делала это всегда.

Ответы у мнимого Арно де Бетсана были наготове, но и эти вполне правдоподобные объяснения не рассеяли сомнений Раймунда Триполийского.

Впрочем, вскоре графу стало не до того: советники убедили короля Гвидо вывести войско из хорошо укрепленного и обеспеченного пресной водой лагеря в Ла Сафури и двинуться через мертвую пустыню к Тивериадскому озеру. Раймунд в отчаянии заявил, что теперь все пропало, но не смог не подчиниться приказу Гвидо де Лузиньяна, всецело подпавшего под влияние магистра тамплиеров Жерара де Ридфора и рвавшегося в бой Рено де Шатильона.

Предстояло преодолеть всего двенадцать миль, но многотысячное воинство под палящим солнцем продвигалось крайне медленно и в конце концов растянулось в длиннейший караван. К закату так и не удалось добраться до воды, и король приказал разбить лагерь в долине Хаттин.

Здесь их уже ждали.

Не успели крестоносцы раскинуть походные шатры, как лазутчики Саладина подожгли траву и сухой кустарник, в изобилии росший вокруг лагеря. К мукам воинов, изнуренных жаждой, добавились жар пламени и густой дым, не позволявший дышать. Тем временем легкая кавалерия сарацин обрушила на лагерь тучи стрел из луков и арбалетов. На спешном военном совете было принято решение немедленно атаковать неверных.

Битва была жестокой, отчаянной — и заведомо обреченной. Рыцари и их кони изнемогали в этом аду без капли влаги, а иерусалимская пехота, потерявшая командование, слепо рвалась через холмы Хаттина к видневшемуся вдали Галилейскому морю. И все это в густом дыму и пыли, под беспрерывным обстрелом сарацинских лучников. Воины гибли тысячами, во время очередной атаки сарацин была захвачена главная реликвия христиан — Животворящий Крест. В бою был окружен и выбит из седла Рено де Шатильон, угодил в плен магистр тамплиеров де Ридфор, погиб в схватке Великий магистр госпитальеров Эрментар д'Асп.

И все же Мартин сумел спасти Раймунда Триполийского. Он вовремя заметил условный сигнал, поданный ему племянником Саладина — Таки ад-Дином, и, схватив лошадь графа под уздцы, увлек ее вместе со всадником в проход, возникший во внезапно расступившемся строе мусульман.

Все это заняло считаные мгновения, которые показались Мартину вечностью. Граф Раймунд — усталый, израненный, в окровавленном белом плаще — поначалу был ошеломлен, но вскоре начал оказывать сопротивление своему спасителю. Мнимому Арно де Бетсану пришлось оглушить его, продолжая тащить храпящую и упирающуюся лошадь и прикрывать щитом впавшего в беспамятство Раймунда.

Сарацины все еще не трогали их: повинуясь приказу Таки ад-Дина, они сдерживали коней и не пускали в ход оружие даже тогда, когда за Раймундом устремились люди из его отряда, а следом поскакали воины барона Балиана Ибелинского. Мартин же бешено гнал коня — в эту минуту он уже не думал о задаче, поставленной перед ним, а использовал единственный шанс вырваться из кровавого ада, каким стала битва в долине меж двух возвышенностей, именуемых Рога Хаттина.

Раймунд Триполийский пришел в сознание, когда они уже были далеко. Балиан Ибелинский сообщил ему, что спасением оба они обязаны необычайной ловкости и предусмотрительности рыцаря Арно де Бетсана, но старый граф тут же приказал взять спасителя под стражу. Мартина разоружили и под конвоем доставили на побережье, в Триполи — резиденцию графа Раймунда. Позже туда дошла весть о страшном разгроме воинства крестоносцев при Хаттине: семнадцать тысяч лучших воинов остались на поле боя, у Иерусалимского королевства не было больше сил, чтобы противостоять Саладину, и возглавить оборону также было некому — все предводители крестоносцев либо пали, либо были захвачены в плен. Среди них оказался и сам король Гвидо де Лузиньян, а Рено де Шатильону, виновнику нарушения перемирия, султан Саладин своей рукой отрубил голову.

Это горестное известие вызвало всеобщую растерянность. Даже прибытие в Триполи графини Эшивы, выпущенной Саладином из осажденной Тивериады, не умерило всеобщей скорби и чувства глубокой безысходности. Перед лицом умиравшего от ран супруга графиня поклялась, что ее гонец вез совсем иное послание, а в том, что крестоносное воинство заманили в ловушку, ее вины нет. Узнав, что ее посланец пленен и томится в подземелье, она без колебаний отдала предателя-возлюбленного в руки Уильяма де Шампера, который, в свою очередь, поклялся, что его заплечных дел мастера добьются от красавчика Арно, кому он прислуживает и кто подменил послание графини.

Де Шампер наверняка исполнил бы свою клятву, если бы не вмешались Сабир и Эйрик. Золото помогло им вызволить истерзанного друга из подземелий Триполи, тайно доставить на корабль и переправить в безопасное место.

Для Мартина все окончилось не так уж скверно. Но его друзья не могли взять в толк, отчего он так подавлен и постоянно возвращается к расспросам о том, что творится в Святой земле после поражения при Хаттине. И почему известия о дальнейших победах Саладина — надежного союзника Ашера бен Соломона, — так печалят их приятеля.

Даже теперь, по истечении трех с половиной лет, Мартин испытывал горечь оттого, что оказался замешан в этой истории. Казалось бы, о чем тут беспокоиться? Он проскользнул буквально между молотом и наковальней, спас Раймунда, ускользнул из камеры пыток, сохранил жизнь. Он исполнил порученное, получил достойную награду, и Ашер бен Соломон с нескрываемой радостью сообщил ему, что отныне земли Галилеи готовы принять своих гонимых сыновей — евреев из Европы. Султан Саладин сдержал слово…

Все это уже позади… В том числе и времена могущества Иерусалимского королевства, и христианский мир на Востоке. Поражение под Хаттином обескровило христиан в Леванте, подорвало могущество рыцарских орденов. Отныне не существовало силы, способной воспрепятствовать победоносному шествию Саладина… Вместе с тем Мартину было невыносимо сознавать, что именно из-за него нарушилось соотношение сил в мире и пала целая держава.

Впрочем, попытки повернуть время вспять и снова воздвигнуть крест в краях, где проповедовал Спаситель, продолжаются. Конрад Монферратский остановил мусульман под Тиром, король Гвидо, наконец-то отпущенный Саладином, с немногочисленной кучкой приверженцев осаждает Акру, а короли Франции и Англии ведут сюда новые крестоносные рати.