Лазарит Вилар Симона

ГЛАВА 6

Тяжелые мысли гонят сон прочь. Только на рассвете Мартину удалось забыться глубоким сном. До полудня, когда придет пора собираться в путь, времени еще достаточно, к тому же его разбудят…

Так оно и вышло.

Эйрик с такой яростью тряс рыцаря, что тот едва не скатился с лежанки.

— Просыпайся, малыш! Живо! У нас тут такие дела… Твоя леди пропала!

Мартин рывком поднялся, с трудом вынырнув из сонного забытья. Одного взгляда в узкую щель окна оказалось достаточно, чтобы убедиться: до полудня далеко, значит, караван еще не покинул Дорилею. Но куда могла деваться Джоанна де Ринель? Затянувшаяся прогулка? Может, решила на эту ночь найти иное пристанище вместо переполненного и душного караван-сарая?

Но Эйрик только отрицательно мотал головой — да так, что его височные косицы хлестали по обветренным щекам варанга.

— Пойми — их нет, никого нет! Ни чернокудрой леди, ни ее супруга, ни моей новой невесты… Комнаты пусты, коней и мулов нет в стойлах, исчезла прислуга. Сабир мечется, пытаясь разнюхать, куда они могли податься.

Мартин, поспешно одевшись, спустился с галереи, отыскал в толпе погонщиков и купцов, собирающихся в дорогу, каравановожатого Евматия и задал вопрос об англичанах.

— Все спрашивают, — отмахнулся грек, одновременно отдавая распоряжение начинать вьючить верблюдов. — Храмовники, монахини, знатные ромейские господа… Но вот что я вам скажу, господин рыцарь: я готов вознести благодарственную молитву, оттого что этот высокомерный желтоволосый англичанин пренебрег моими услугами и покинул караван. Пусть его ядовитая желчь достанется другим!

Тем не менее Мартину удалось выяснить, что супруги де Ринель покинули караван-сарай еще затемно. На исходе ночи сэр Обри разбудил Евматия, сообщив, что не намерен больше следовать в составе каравана, ибо нашел в Дорилее не столь алчных и более толковых проводников. Отныне их больше ничего не связывает.

Итак — где же теперь искать Джоанну из Незерби? А может, и не стоит этого делать, а поспешить в Акру и попытаться спасти сестру Ашера собственными силами, не прибегая к помощи Уильяма де Шампера?

Но было и еще кое-что. Некое смутное желание, связанное с прекрасной англичанкой. Леди Джоанна игнорировала его, держалась учтиво, но совершенно равнодушно, и гордость Мартина была отчасти уязвлена. Это походило на азарт охотника, идущего по следу редкой дичи.

Надо учитывать и то, что Ашер бен Соломон ошибается в своих умозаключениях редко. И скорее всего, он прав, рассчитывая, что де Шампер не устоит при прямой угрозе чести родной сестры. Не ошибался Ашер и в том, что Мартин полон желания отомстить надменному храмовнику, унизив его близкую родственницу.

В конце концов он решил положиться на судьбу: будь что будет. И судьба вскоре предстала перед ним в обличье Сабира.

— Аллах — хвала ему, милостивому и милосердному, надоумил меня расспросить о беглецах стражников у всех ворот Дорилеи, — возвестил Сабир, спешиваясь и беря коня под уздцы. — И молодцы, что стерегут южные ворота, опознали англичан с моих слов. Те выехали рано утром, рассчитывая догнать караван, покинувший город еще вчера. Этот караван, хоть и направляется в южные края, часть пути будет следовать по Дороге крестоносцев. Удалось выяснить и еще кое-что: похоже, сэра Обри с супругой сопровождают те самые подозрительные сельджуки, которых мы приняли за торговцев гашишем. Евматий также утверждает, что и они с утра отбыли, прихватив свои пожитки.

Мартина охватило волнение.

— Все это более чем странно! Я не исключаю, что сэр Обри мог довериться людям, с которыми сошелся в пути. Но ехать старой Дорогой крестоносцев крайне опасно для христиан. Она проходит через владения Конийского султаната, и иноверцев — пусть даже и паломников, — в любое мгновение могут схватить и заточить с целью получения выкупа. Похоже, нам следует поспешить и убедить англичан отказаться от этого безумного намерения, пока с ними не случилось худое.

— Тут и раздумывать нечего, — вставил подоспевший Эйрик. — Разрази меня гром: чем скорее мы будем там, тем в большей безопасности окажется моя козочка Саннива!

Сабир поднял взгляд на Мартина.

— Друг мой, надеюсь, ты сознаешь, что рыцаря-госпитальера на Старой дороге люди султана схватят в мгновение ока?

— Сознаю. Но теперь больше нет нужды в моем рыцарском облачении. Поступим так: ты, Сабир, примешь облик одного из султанских гулямов,[74] а мы с Эйриком станем твоими сопровождающими.

Это было разумно: в армии конийского султана было немало христиан, а также игдишей — потомков смешанных браков между тюрками и христианками этой земли, которой еще недавно владели ромеи. Видеть здесь белокурых и светлоглазых воинов не было редкостью — главное, чтобы они не вызывали подозрений.

Преображение рыцаря ордена Святого Иоанна в спутника гуляма-сельджука совершилось довольно быстро. Распростившись с Евматием и его помощниками и купив в Дорилее необходимую одежду, все трое переоделись. Кольчугу Мартину менять не пришлось, а одеяние госпитальера он спрятал в чересседельную сумку. Укладывая плащ и котту, он невольно бросил взгляд на еще один заранее приготовленный наряд: серое облачение рыцаря-лазарита, члена ордена прокаженных, отмеченное зеленым крестом.

Невольно вздрогнув, Мартин спрятал его поглубже, натянул стеганый кафтан, подпоясался широким кушаком, обул мягкие сапоги с заостренными носами, а затем водрузил на голову поверх бармицы[75] из шагреневой кожи шатровидный восточный шлем.

Приблизительно так же выглядел и Эйрик. Зато Сабир перевоплотился в знатного мусульманского воина: его казаганд[76] был обтянут плотным ржаво-красным бархатом, на котором блестели стальные заклепки, у пояса, отделанного чеканным серебром, висела сабля дамасской стали с рукоятью слоновой кости. Сверкающий шлем с острым шишаком обвивал белый тюрбан, спускавшаяся вниз полоса кисеи закрывала нижнюю часть лица воина, защищая его от пыли. Не удержавшись, в дополнение к своему вооружению Сабир приобрел в одной из оружейных лавок великолепную булаву с навершием в виде головы оскалившейся пантеры, мастерски сработанную и покрытую позолотой.

— Ты вырядился, как телохранитель самого султана, — ворчал Эйрик, считавший, что за этими сборами они теряют время. Он уже был готов очертя голову кинуться в погоню, и то, как обстоятельно Сабир и Мартин расспрашивали местных купцов о дороге на юг и обстановке в Конийском султанате, выводило его из себя. Он окончательно приуныл, узнав, что к ним намерен присоединиться Иосиф со своими людьми.

— Зачем нам понадобился щенок Ашера? С его мулами, тюками да еще и с медлительным верблюдом в придачу мы будем плестись, как пешая саранча. И какой из Иосифа ездок? Если доведется пришпорить лошадей, ему за нами ни за что не угнаться!

Мартину было нечего возразить другу, но и Иосифу он не мог отказать. Тем более что сын Ашера привел убедительные доводы: еврея-торговца скорее ограбят в христианской стране, чем в султанате, ибо сельджуки имеют большие выгоды от еврейской торговли, да и путь в Киликию по Дороге крестоносцев много короче, чем кружной маршрут через ромейские владения. Упомянул Иосиф и о том, что при нем немало денег, которые могут понадобиться, чтобы подкупить алчного, но неимущего английского рыцаря.

Наконец покинув Дорилею, путники несколько часов подряд двигались по проторенной караванами дороге. Вскоре плодородная равнина осталась позади и дорога начала подниматься на сухое скалистое плоскогорье. Ближе к вечеру они увидели многолюдную стоянку у придорожного колодца: это был тот самый караван, что вышел из Дорилеи накануне, остановившийся на ночевку.

Охранники каравана к вновь прибывшим отнеслись подозрительно, и эта подозрительность только возросла, когда чужаки принялись расспрашивать про каких-то иноземцев-христиан, будто бы намеревавшихся примкнуть к этому каравану. Однако каравановожатый заявил, что с тех пор, как он покинул Дорилею, никто к ним не присоединялся, не настигал и не обгонял.

Это же подтвердил и Ваиз, купец из Магриба, к которому обратился с расспросами Иосиф. Он был единственным, кто мог поговорить с магрибинцем, не вызывая дополнительных подозрений, ибо в одном из его спутников почтенный Ваиз мог опознать переодетого рыцаря-госпитальера.

Отсутствие англичан оказалось для всех троих неожиданным.

— У меня плохое предчувствие, — пробормотал Сабир, задумчиво уставившись на холку своего коня.

— А у меня еще худшее! — Эйрик рванул поводья так, что его бурый жеребец вздыбился, пятясь. — Куда эти проклятые англичане могли свернуть с караванного пути, если вокруг нет даже троп? И где их разум, если они решились довериться неизвестным людям, тем более — тюркам?

Мартин молча развернул коня. Отъехав от стоянки каравана, он принялся рассуждать вслух:

— Вот все, что нам доподлинно известно: сэр Обри и его спутники внезапно решили покинуть караван грека Евматия ради полной опасностей старой Дороги крестоносцев. Какие у него могли быть на то причины? В пути он умудрился поссориться со многими людьми, даже с каравановожатым. После чего некие чужаки, с которыми он вел беседы в течение последних двух дней, смогли убедить рыцаря, что готовы служить ему проводниками за более умеренную плату. Зная сэра Обри и его жадность к деньгам, можно предположить, что он соблазнился этим предложением, и как лорд и глава семьи сумел настоять, чтобы жена подчинилась его решению. Но вот что меня тревожит больше всего: эти новоявленные проводники. Мы сочли их поначалу торговцами гашишем, но что, если у них совсем иная задача и они не торговцы, а самые обычные «уводящие»?

От этих слов лица обоих его приятелей помрачнели.

«Уводящими» в этих краях называли разбойников, которые под видом обычных путников присоединялись к караванам. Смешавшись с толпой, они входили в доверие к намеченным жертвам и под любым предлогом пытались увести их в сторону от проторенных дорог. Причин находилось немало: якобы им известен более короткий путь, у них лучшие проводники, и обойдутся они намного дешевле. Наконец, сумев убедить доверчивых, их заманивали в безлюдные места, где уже поджидала засада. Обезоружив и связав несчастных, негодяи завладевали их имуществом, а его хозяев либо убивали, либо продавали на невольничьих рынках султаната.

— Необходимо обследовать дорогу от самой Дорилеи до места стоянки каравана, — отрывисто проговорил Мартин, пришпоривая коня. — Любой поворот, развилка, спуск или пологий подъем на холм могут оказаться тем местом, где «уводящие» отклонились от караванного пути. Особое внимание надо уделить пустынным местам: разбойники не станут сворачивать в виду сторожевых застав или многолюдных селений. Все, что нам остается, — искать следы. И времени у нас совсем немного, — добавил он, взглянув на клонящееся к холмистому горизонту солнце.

Кони шли крупной рысью. Мартин только оглянулся — Иосиф и его люди начинали отставать. Последним трусил рослый белый верблюд с поклажей, чей повод был в руках едущего впереди всадника. Верблюды могут развивать солидную скорость, но тягаться с лошадьми они не могут. В эту минуту Мартин уже жалел, что поддался на уговоры друга.

В селениях, попадавшихся по пути, друзья расспрашивали местных жителей, описывая путников-кафиров, которых могли сопровождать одетые в потрепанные халаты сельджуки. Однако эти вопросы вызывали только недоумение: никто не видел ничего похожего.

В пустынных местах они спешивались, торопливо осматривали окрестности, но, убедившись, что на обочинах и в стороне от дороги нет никаких подозрительных следов, снова продолжали путь. Всякий путник, встреченный на дороге, был допрошен с пристрастием — от старухи, собиравшей верблюжий помет, до пастуха, гнавшего к селению десяток тощих коз.

И все же удача им улыбнулась: старик, ехавший на осле, сообщил Сабиру, что еще в середине дня мимо него проследовали люди, похожие на тех, которых разыскивает благородный гулям. Словам старика можно было доверять: жители нищих селений охочи поглазеть на проезжающих, в особенности если среди них есть знатные господа.

Так удалось определить участок дороги, на котором в последний раз видели англичан вместе с «уводящими». Круг поисков значительно сузился.

Мартин торопливо спешился и зашагал вдоль дороги, ведя коня в поводу и внимательно вглядываясь в розоватую в свете закатного солнца пыль.

— Есть! — наконец указал он подоспевшим Сабиру и Эйрику на следы подков в пыли. — Видите эти крупные отпечатки? У англичан рослые кони, не чета тем мулам, на которых ехали «уводящие». Да и подкованы они иначе: шляпки гвоздей утоплены в прямоугольных выемках. Думаю, это то, что мы ищем!

Они свернули с дороги к холмам, однако идти по следу можно было только до тех пор, пока не угас дневной свет. Те, кто ехал тут до них, двигались рысью — самой быстрой, на какую были способны уставшие за день мулы. Но и лошади преследователей успели проделать немалый путь, а углубляться в темноте в столь глухие места было крайне опасно.

Сабир унесся далеко вперед: на дальнем гребне холма отчетливо вырисовывался его силуэт. Он не спеша ехал по гребню холма, время от времени останавливаясь и склоняясь к земле. Затем и вовсе скрылся за холмом.

Оглянувшись на Иосифа и его людей, Мартин поскакал следом за Сабиром и вскоре увидел друга: тот спешился неподалеку от рощицы невысоких олив с искривленными стволами, произраставших в низине. Сабир сидел на корточках, что-то разглядывая на земле, затем резко поднялся и застыл, устремив взгляд на Мартина.

— Вон там, — он указал на небольшую площадку на опушке рощи.

Мартин мгновенно понял все: земля у края зарослей была утоптана, повсюду виднелись следы копыт, там и сям на песчаной почве виднелись бурые пятна — запекшаяся кровь. Было еще нечто, крайне обеспокоившее Мартина: в роще они обнаружили сломанную лютню леди Джоанны. Судя по следам на песке, здесь волокли чье-то тело.

Они с осторожностью миновали рощу и среди груды камней, высившейся за последними деревьями, обнаружили несколько трупов. Семеро из них оказались воинами, сопровождавшими сэра Обри. Еще один был почти мальчишкой.

— Это паж дамы, юный Жос, — негромко произнес Эйрик, бесшумно догнавший Мартина. — Все, кроме него, погибли от стрел.

Они переглянулись. Нетрудно догадаться, что здесь произошло. Засада, попытка воинов-англичан оказать сопротивление, короткая схватка. Все, кто не сражался, захвачены в плен. Пажа просто зарезали в назидание остальным — видимо, он проявил неповиновение.

— Что ожидает женщин? — с тревогой спросил Эйрик.

— Сам должен понимать.

Эйрик помрачнел. Знатную леди, скорее всего, не тронут, иначе ее цена на невольничьем рынке упадет. Не тронут и камеристку Годит — она уже в летах. Но что касается юной служанки…

— Я бы не слишком огорчился, если бы среди этих камней валялся труп бахвала Обри, — рыжий сплюнул сквозь зубы. — Давай поспешим!

Сабир обернулся к Эйрику, сделав быстрый жест: ладонь развернута вверх, пальцы сложены щепотью, их кончики направлены к собеседнику. Этот мусульманский жест означал настойчивое требование немного подождать или замолчать. Эти двое выглядели рядом странно: невозмутимый, несмотря на южную кровь, и немногословный араб Сабир и нетерпеливый северянин, все еще не теряющий надежды спасти свою случайную возлюбленную.

В это время из зарослей показался Иосиф. При виде груды мертвых тел он сорвал с головы свою желтую шапку и судорожно зажал ею рот. Тело его конвульсивно вздрогнуло, горло исторгло сдавленный звук. Он кинулся прочь, и его дважды вывернуло у корявого ствола маслины.

— Еще и этот щенок Ашера с нами! — в отчаянии развел руками Эйрик. — Что с ним теперь делать?

Сабир безмолвно повторил свой жест едва не у самого носа рыжего, вынуждая варанга угомониться.

Мартин сказал:

— Бросаться в погоню сейчас — бессмысленно. Не мне тебя учить, дружище.

Эйрик сник. Сумерки сгущались, в темноте они могут и сами угодить в ловушку. «Уводящих» обычно немного, но за ними всегда стоят крупные шайки. Разумнее всего сделать привал, дать коням отдохнуть, а завтра с рассветом продолжить поиски. К тому же долг велит предать земле тела убитых, и пусть этим займутся люди Иосифа.

Ночь прошла беспокойно, несмотря на то, что охранники, сменяясь, по двое несли караульную службу. Эйрик несколько раз вставал, бродил по округе и шумно вздыхал.

Мартин долго лежал без сна, глядя, как в вышине загораются звезды, а из-за холмов медлительно выплывает серп луны. Мир вокруг казался прекрасным и безмятежным, даже не верилось, что рядом, в двух шагах, в земле покоятся тела тех, кто еще днем было полон жизни и надежд. В воздухе ни дуновения, и только обычные звуки ночной жизни безлюдной равнины нарушали тишину: в зарослях пискнула разбуженная птица, зашуршали мелкие камни под лапами мелкой зверушки…

В конце концов он задремал, но спал чутко, поэтому моментально приподнялся, уловив совсем иные звуки, наполнившие его тревогой.

Рядом уже сидел на корточках Сабир, а Эйрик бесшумно поднимался в темноте на пригорок, чтобы осмотреться.

Небо у горизонта серело, в этот предрассветный час царит полная тишина и всякий шум слышен на огромном расстоянии. Сабир, не шевелясь, указал в ту сторону, откуда доносились смутный гул голосов, ржание лошади, затем — пронзительный женский крик.

Мартин затянул пояс с мечом.

— Подними человек пять из охраны Иосифа. Остальные пусть останутся здесь и оберегают господина.

Молодой еврей крепко спал на попоне, голова его покоилась на чересседельной суме. Ничто не потревожило Иосифа, утомленного вчерашними тягостными впечатлениями.

Вскоре всадники уже были на вершине пологого холма, из-за гребня которого доносились тревожившие звуки. И в смутном свете приближающегося утра им открылась весьма странная картина.

Оказывается, разбойники, которых они намеревались настичь, разбили свой лагерь меньше чем в миле от их стоянки. С холма были видны пара палаток, покрытых козьими шкурами, рядом с ними на земле лежали связанные пленники, поодаль бродили пасущиеся лошади, которых в эту минуту пытались сбить в табун несколько молодчиков в тюрбанах. Но остальные разбойники — их было больше дюжины — по необъяснимой причине толпились на противоположном склоне ложбины между двумя холмами, жестикулируя, выкрикивая что-то и время от времени разражаясь хохотом. Сквозь этот шум прорывался иной звук — отрывистые щелчки и свист, напоминающий змеиное шипение.

Как только «уводящие» расступились, Мартин увидел на склоне молодую женщину в изорванном желтом платье и растрепанными темными косами. В руках у нее был длинный бич, которым женщина орудовала с необычайной ловкостью, не позволяя разбойникам приблизиться. То и дело взвивалось тяжелое кнутовище, полоса бычьей кожи с вплетенными в нее свинцовыми шариками описывала дугу и устремлялась вперед, настигая очередного негодяя. Следовал оглушительный щелчок, и если удар достигал цели — вопль боли. Разбойники шарахались и отступали на пару шагов, в это время женщина успевала немного подняться вверх по склону. Пленница отбивалась отчаянно, но она была в кольце, силы ее таяли, и исход этого противостояния был заведомо предрешен.

Все это позволило людям Мартина до сих пор оставаться незамеченными. Но едва ли это продлится долго: рано или поздно один из разбойников поднимет тревогу.

Окинув взглядом лагерь «уводящих», Мартин наскоро пересчитал негодяев. Десятка два с оружием, еще несколько заняты разбредшимися лошадьми. Не так уж много. Вот почему они предпочли уложить на месте часть воинов-англичан — чтобы затем легко расправиться с остальными.

Рыцарь обернулся, одновременно извлекая лук из чехла.

— Сперва снимем издали кого удастся, пока не спохватились. Потом атакуем.

Восемь против двадцати пяти — силы неравны, но Мартин знал, что Ашер бен Соломон не стал бы посылать с сыном неопытных воинов. На своих друзей он мог положиться всецело. Да и среди «уводящих» далеко не все хороши в схватке: эти люди привыкли рассчитывать на неожиданность и значительный численный перевес.

Когда запели стрелы, разбойники не сразу поняли, откуда исходит опасность. Они заметались в панике, многие из них, вместо того чтобы обороняться, бросились к лошадям. Это позволило атакующим выпустить еще дюжину-другую стрел, уже на ходу. Лощина огласилась хриплыми воплями, лошади заметались.

Мартин едва не налетел на мчавшуюся ему наперерез чью-то кобылу, но его обученный конь успел вздыбиться и ударить обезумевшую лошадь передними копытами. Откуда-то возник разбойник в чалме — не успев схватиться за оружие, он попытался закрыть голову руками, но меч Мартина уже стремительно опускался. Брызнула кровь, тело негодяя рухнуло в пыльную траву. Всадник освободил оружие и пришпорил коня, снова вскидывая меч. Успел заметить направленное на него острие короткого копья, увернулся, и снова его разящий клинок обрушился вниз.

Несколько разбойников все же попытались сопротивляться, но это им не помогло. Спаслись только те, кто успел вскочить на неоседланных лошадей и с гиканьем погнать их прочь. Таких набралось с десяток — их не преследовали, добивая тех, кто оказался не столь расторопным.

Все было кончено.

Эйрик первым спрыгнул с коня и бросился к пленникам. Разрезая на них путы, он торопливо расспрашивал то одного, то другого: где горничная Саннива? Его окликнул все еще лежавший связанным сэр Обри, требуя, чтобы его немедленно освободили. Но лорду помог Сабир, а Эйрик метнулся в одну из палаток и вскоре вернулся, неся на руках сжавшуюся в комок светловолосую девушку. Уложив ее на сухую траву, он опустился на колени и стал успокаивать горько рыдавшую девушку.

Мартин велел двум воинам Иосифа отравиться к их господину и доставить его сюда. Разбойники рассеялись, но не исключено, что они вернутся, начнут кружить в окрестностях и наткнутся на сына Ашера, оставшегося с небольшой охраной.

Едва спешившись, рыцарь оказался в объятиях Обри де Ринеля.

— Сэр, я обязан вам жизнью! Я родственник английского короля, и он щедро вознаградит вас за мое освобождение!

Мартин машинально кивнул, освободился из объятий лорда и направился туда, где на склоне холма стояла, словно оцепенев, его супруга, сжимавшая в руке рукоять бича.

Уже издали он понял, что женщина все еще не в себе. Не узнавая Мартина, она попятилась и вскинула бич. Ее глаза были широко распахнуты, зрачки расширены, отчего радужки казались почти черными. Бледность заливала лицо леди Джоанны, темные волосы облепили ее лоб и щеки.

Мартин поднял руку в примиряющем жесте.

— Леди, перед вами рыцарь Мартин д'Анэ. Прошу вас — успокойтесь!

Казалось, эти слова не коснулись ее слуха. Женщина продолжала отступать, готовясь нанести удар. Мартин шагнул вперед, и при первом же его движении полоса бычьей кожи со свистом взвилась в воздух. Рыцарь успел отскочить, но кончик бича, утяжеленный свинцом, зацепил носок его мягкого сапога для верховой езды.

Мартин глухо охнул — боль оказалась жестокой.

— Разрази вас гром, миледи! — воскликнул он. — Стоило ли вас спасать, чтобы лишиться способности передвигаться!.. Сэр Обри, может, вы сами приведете в чувство свою супругу?

Лорд приблизился с некоторой опаской и ласково обратился к жене, уверяя, что все уже позади и они спасены. Похоже, леди Джоанна узнала голос мужа: ее рука с занесенным бичом опустилась, она несколько раз судорожно вздохнула, затем дыхание ее выровнялось, а голова поникла. Но уже в следующее мгновение она распрямилась, как стальная пружина, и влепила сэру Обри жестокую пощечину.

Вокруг все замерли, ожидая, чем ошарашенный лорд ответит на неслыханную дерзость.

Сэр Обри некоторое время стоял неподвижно, прикрыв лицо, словно опасаясь, что разъяренная супруга не ограничится одной пощечиной, а затем медленно и осторожно забрал у нее бич.

Леди Джоанна круто повернулась и пошла прочь. Желтый обтрепанный край ее одеяния скользил по колючей траве и камням, косы свисали, голова снова была опущена. Удалившись на некоторое расстояние, она опустилась на землю, обхватила себя руками, словно в жестоком ознобе, а затем ее плечи содрогнулись от рыданий. Наступила реакция на все, что случилось с ней и могло случиться.

Ее не стали тревожить. Сэр Обри также держался особняком, поигрывая кнутовищем и время от времени бросая взгляды туда, где его слуги пытались поймать все еще не успокоившихся коней. Удирая, разбойники сумели угнать пару из них, и вдобавок несколько мулов с поклажей. Только камеристка Годит бросилась было к госпоже, но, увидев, в каком та состоянии, застыла на месте, не решаясь ничего предпринять.

Тем временем горничная Саннива, несмотря на истерзанный вид, постепенно приходила в себя в уютных объятиях рыжеволосого великана-северянина. Он негромко говорил ей что-то, ласково поглаживая по волосам, и девушка все теснее прижималась к нему.

В этот миг из-за гребня холма показался Иосиф со своими людьми — те вели в поводу вьючных животных. На этот раз он не дал воли чувствам, наоборот — мгновенно оценил обстановку и стал отдавать быстрые распоряжения. По его приказу часть уцелевшего имущества пленников была навьючена на мулов и верблюда, а пока слуги занимались этим, сын Ашера бен Соломона внимательно выслушал то, что взволнованно поведал ему повар супругов де Ринель — коротышка Бритрик. Речь шла о том, что уже было известно Иосифу: как мерзавцы обманули лорда, как заманили их в эту глушь, а затем подло напали и умертвили семерых воинов. Когда же юный паж Жос попытался вступиться за свою госпожу, мальчишку зарезали на месте без всякого снисхождения к его возрасту…

Мартин краем уха прислушивался к пространным речам Бритрика, когда к нему приблизилась Годит.

— Храни вас Господь и Пречистая Дева, господин рыцарь! — воскликнула женщина. — Вы избавили нас от горькой участи, на которую обрекло всех нас неразумие сэра Обри!

Из слов камеристки следовало, что лорд повел себя, мягко говоря, легкомысленно, ибо поступил он именно так, как предполагали Мартин, Сабир и Эйрик. Сэр Обри убедил супругу покинуть караван Евматия и продолжить путь с другими проводниками — более знающими и не столь жадными до денег. Леди поначалу противилась его намерению, но в конце концов уступила. А потом… Потом ей пришлось разбить свою лютню о голову презренного сельджука, лишившего жизни ее любимого пажа. Леди Джоанну тотчас связали, но у нее под одеждой был припрятан маленький нож. Ближе к утру, пока разбойники отдыхали, Годит помогла достать его и разрезала ее путы, а потом леди изловчилась перерезать веревки у коновязи в расчете на то, что лошади разбегутся, это отвлечет разбойников, а она тем временем освободит остальных пленников. Внезапно сэр Обри поднял шум, требуя, чтобы жена освободила первым не капитана Дрого, а его самого. Но от Дрого, хоть он и был ранен, толку было куда больше, чем от сэра Обри, а своими возгласами милорд добился только того, что разбойники обнаружили освободившуюся леди Джоанну и бросились к ней… Благо госпоже попался под руку бич, а уж как она умеет им управляться, сэр рыцарь небось и сам убедился…

— И все же ваша госпожа не должна была на глазах у слуг и стражи унижать супруга, — прервал ее Мартин.

Камеристка уставилась на него с упреком. Ее удлиненное, как у овцы, лицо вытянулось еще больше, светлые брови поднялись вверх так высоко, что скрылись под головной повязкой.

— Разве господин рыцарь не расслышал того, что я только что рассказывала?

— Слуги не должны судить своего господина, — сухо обронил Мартин. — Как и жене не следует вести себя так с мужем.

Он отлично понимал причину, которая вынудила Джоанну де Ринель отвесить сэру Обри вполне заслуженную оплеуху, но ее гордыня и дерзость вызывали в нем оторопь. Он хорошо помнил семью Ашера бен Соломона — единственную, в которой ему довелось жить. Там все уважали друг друга и стремились доставлять радость близким. И пусть мужчины-евреи не чтили кодекса рыцарской чести, не склонялись перед дамами, но и не стремились повелевать ими как рабынями. В свою очередь и женщины почитали своих мужей, им и в голову не пришло бы унизить их на глазах у чужих.

Все это, однако, имело второстепенное значение, так как Мартин понимал: ссора супругов ему только на руку. Едва ли они скоро примирятся, а значит, ему не придется убивать сэра Обри. Одной смертью на совести меньше. В глазах леди Джоанны он сейчас герой, спаситель, и этим следует воспользоваться без промедления.

Выждав еще несколько минут, рыцарь направился к Джоанне, все еще сидевшей в одиночестве в стороне от разбойничьих палаток. Заслышав его шаги, она подняла лицо, и Мартин увидел на ее запыленных щеках грязные дорожки, оставленные слезами.

— Мадам, — он слегка поклонился. — Не стоит предаваться печали, все обошлось. Шакалы напуганы и разбежались, но не поручусь, что им не придет в голову сбиться в стаю и попытаться снова напасть. Вот почему мы должны покинуть эту дикую местность как можно скорее.

Он протянул руку, но женщина не приняла ее и осталась сидеть, оценивающе разглядывая его.

— Сэр Мартин д'Анэ, — проговорила Джоанна. — Сейчас вы ничуть не похожи на рыцаря ордена Святого Иоанна.

Эти слова сказали ему, что англичанка вполне овладела собой.

— Не кажется ли вам, мадам, — возразил Мартин, — что было бы не слишком благоразумно разъезжать с крестом на груди по стране, которой владеют мусульмане? В должное время я вновь с гордостью облачусь в плащ госпитальера, но пока предпочитаю выглядеть одним из них. Мы во враждебном краю, и вам стоило бы внимательнее прислушиваться к моим словам. Иначе я предпочту продолжить свой путь без единоверцев, которые могут стать помехой.

Мартин понимал, что говорит излишне резко. Вовсе не так, как следовало бы обращаться истинному рыцарю к даме, только что вырванной им из лап разбойников. Но, как ни странно, именно этот тон возымел действие. Леди Джоанна протянула ему руку, и когда он помог ей встать, проговорила:

— Простите, если я была недостаточно учтива. Но я не забуду, что обязана вам своим спасением. И это так же верно, как то, что я почитаю Иисуса Христа и Пресвятую Деву.

— Аминь, — отозвался Мартин и крепко сжал маленькую горячую ладонь в своей руке, не отрывая взгляда от лица женщины. — Я рад, что мне посчастливилось оказать вам эту услугу. Ибо вы того стоите.

Леди Джоанна опустила глаза.

ГЛАВА 7

Средиземное море, апрель 1191 г.

Небо было лазурным, в воздухе не чувствовалось ни ветерка. Море лежало, словно расплавленное стекло, до самого горизонта.

— Полный штиль! — пробормотал шкипер Питер из Бристоля. И добавил с нескрываемой злостью: — Провались это безветрие в преисподнюю ко всем чертям и чертовкам!

Не найдя другого средства выразить разочарование, шкипер сплюнул в сторону борта, но промахнулся — и тут же застыл, обнаружив внизу, на палубе, примерно в том же направлении, куда он только что отправил плевок, пару знатных дам в легких головных покрывалах.

Скверно: плевать на палубу — для моряка хуже нет приметы, да еще и в присутствии царственных особ!

Обе дамы словно по команде оглянулись, и Питер, сорвав с головы вязаный колпак, в замешательстве залопотал:

— Миледи… Ваши величества… Ради самого всемогущего неба…

— Вы отвратительно грубы, шкипер! — сердито произнесла одна из женщин, брезгливо отодвигаясь от фальшборта, на который только что шлепнулся комочек слизи.

Это было произнесено на родном для Питера английском, отчего шкипера охватило еще более глубокое раскаяние. Надо же: сама сестра короля, Иоанна Плантагенет, которая всегда так приветлива с ним!

— Миледи, — капитан, комкая колпак в кулаке, с силой ударил себя в грудь. — Ваша милость, ради всего святого, я…

Но женщины уже скрылись за кормовой надстройкой.

— Эти англы все такие невежи? — повернулась к вдовствующей королеве Иоанне невеста Ричарда Беренгария Наваррская.

Полные губы Иоанны сложились в улыбку.

— Все, как повсюду, — кто рыцарствен, кто груб… Мой брат Ричард родился в Англии, в Оксфорде. Что же до невежи Питера, то он хоть и неряха и не получил никакого воспитания, но все же остается одним из лучших шкиперов во флоте моего брата. Иначе Ричард не доверил бы ему свою прекрасную невесту.

И она слегка приобняла плечи принцессы Наваррской.

С тех пор как Беренгария и Ричард обменялись на Сицилии кольцами и принцесса была наречена невестой короля, Иоанна почти не расставалась с ней: они вместе готовились к дальнему морскому путешествию, вместе взошли на корабль, делили один полуют — нарядное, украшенное шитыми занавесями и точеными дубовыми полуколоннами помещение в кормовой надстройке. Молодые женщины сблизились, и впервые покинувшая родину принцесса Наваррская была несказанно рада, что сестра ее жениха относится к ней с такой теплотой. Но иначе и быть не могло — ведь они были единственными знатными дамами, сопровождавшими крестоносное воинство в пути к Святой земле.

— Вам не страшно здесь, Иоанна? — негромко спросила Беренгария будущую золовку.

Она все еще робела перед этой величественной дамой, которая взяла на себя все дорожные хлопоты и чьей предусмотрительности они были обязаны удобствами, окружавшими их на корабле, полном вооруженных мужчин. К ним относились здесь так, как и требовало их положение, — учтиво и предупредительно. Грубый шкипер из Бристоля не в счет, если он так уж хорошо знает свое дело.

Беренгарии порой казалось, что Иоанна знает все, что для наваррской принцессы, много лет прожившей в тиши монастыря, было тайной за семью печатями. Молодая, но уже успевшая овдоветь королева Сицилии казалась ей особенным существом. Но Иоанна и была особенной — как все, в ком текла кровь Плантагенетов. Ее глубокое чувство собственного достоинства, ее знание тайных сторон жизни, ее умение обращаться с людьми — приветливо, но в то же время и снисходительно, как и полагается милостивой госпоже, — все в ней восхищало Беренгарию. Ей хотелось походить на нее, перевоплотиться в такую же великолепную даму.

Иоанна, рослая и стройная, имела горделивую осанку, голова ее сидела на тонком стебле шеи с неописуемой грацией, а черные волосы, разделенные прямым пробором по нормандской моде, спускались на грудь двумя длинными косами. И одевалась она с редким изяществом, предпочитая яркие теплые тона — насыщенные розовые и красные. Своим гербом Иоанна выбрала пион, отдав этому цветку предпочтение перед вызывавшей всеобщие восторги розой, и пионами были расшиты подол и нависающие рукава ее малинового блио. В дворцовом саду в Палермо Иоанна высадила множество пионовых кустов, сама готовила из их корневищ успокаивающие настойки, а из лепестков — ароматические притирания.

Порой брат Ричард, посмеиваясь, величал сестру Пионой, и вдовствующей королеве Сицилии это прозвище, похоже, нравилось. Правда, король всегда оговаривался, что ее любовь к пионам тут ни при чем, — просто ее губы напоминают ему этот цветок. Но сама Беренгария в глубине души считала, что, несмотря на все очарование Иоанны, эти слишком полные и яркие губы придают тонкому лицу королевы излишнюю, почти вульгарную чувственность. Во всем остальном черты ее лица были приятны и соразмерны, если не считать несколько тяжеловатого подбородка. Да и в глазах Иоанны — серых, как у всех потомков Плантагенетов, — было больше стали и кремня, чем света нежности и женственной кротости.

Сейчас Иоанна глядела на море и на корабли, словно вмерзшие в его неподвижную гладь, не как паломница, мечтающая ступить на Святую землю с именем Божьим на устах, а как полководец, сознающий свою силу. И заговорила она не о чем ином — о кораблях:

— Чего нам опасаться? Мы под защитой самого могучего флота, который когда-либо бороздил воды Средиземного моря. Вы только взгляните, Беренгария! Эти суда, — Иоанна взмахнула рукой, как бы очерчивая горизонт, — двухмачтовые, прочные и легкие, могут вмещать до сорока рыцарей со свитой и лошадьми каждое. Их называют юиссье, и на одном из них плывем и мы. Здесь есть все, что необходимо не только для воинов, но и для дам. — Она указала в сторону кормовой надстройки.

— А вон те корабли, — продолжала она, — это нефы, приводимые в движение веслами и парусами. Благодаря их высоким бортам и просторным трюмам, они могут взять на борт до ста рыцарей со свитой, несколько сотен пехотинцев и годичный запас продовольствия. И под палубой остается еще немало места для конюшен и грузов. Тем не менее нефы, несмотря на их внушительные размеры и устойчивость, медлительны и неповоротливы. Иное дело галеры. Взгляните, принцесса, на те стройные суда с двумя рядами весел, косыми парусами и носом, оснащенным тараном для борьбы с вражескими судами. Они способны держать ход даже при полном безветрии. Однако галеры не столь вместительны, как юиссье или нефы, поэтому им приходится ждать, подняв весла на борт, ибо их задача — охранять самые крупные суда от пиратов… Я вижу, вы побледнели, Беренгария? Не стоит волноваться, могущество нашего флота таково, что даже самые дерзкие морские разбойники не решатся напасть на него.

О флотилии брата Иоанна могла говорить часами. И неудивительно — Ричард потратил огромные средства на подготовку к крестовому походу. Суда для доставки воинства крестоносцев строились во всех портах его владений, где имелись верфи, — в Англии, Нормандии, Бретани и Аквитании. Королевский заказ дал работу и хлеб множеству людей, и хотя мастерам были выплачены лишь две трети стоимости судов, остальное поступит в виде пожертвований его подданных на освобождение Гроба Господня. И вот — результат этих невероятных усилий у нее перед глазами… Нет, едва ли Беренгария способна разделить ее восторг. Как это прекрасно, когда море до самого горизонта усеяно легкокрылыми кораблями!

Беренгария вздохнула. О да — это поистине восхитительное зрелище. Она хорошо помнила: всего несколько дней назад огромная флотилия, наполнив паруса ветром, покидала Сицилию, и даже недовольные Ричардом местные жители толпами сбегались проводить английского Льва. Облепив прибрежные утесы, сицилийцы с восторгом глазели на медленно удаляющуюся армаду, размахивали руками и выкрикивали благие пожелания тем, кто отправлялся сразиться с язычниками.

Покинув порт, суда выстроились клином; во главе следовал флагманский корабль Ричарда, на мачте которого было поднято его знамя — алое полотнище с тремя золотыми львами Плантагенетов. По ночам на судах зажигали огни, чтобы они не потеряли друг друга во мраке, а королевский флагман по-прежнему держался впереди, и на его мачте, словно путеводная звезда, горел самый яркий огонь. В центре этого клина находился и тот большой юиссье, на котором разместились сестра и невеста короля.

Еще в ту пору, когда Ричард только подумывал принять крест паладина, ему явилась мысль о том, чтобы доставить свое воинство в Левант по морю. По рассказам матери и тех рыцарей, которые вернулись из Святой земли, английский король знал, сколько сил, средств и жизней отнимает переход по суше длиною в несколько тысяч миль. Привести же под стены Священного города без потерь полную сил армию можно только при помощи многочисленного и хорошо оснащенного флота…

— Вы, кажется, совсем не слушаете меня, Беренгария! — воскликнула Иоанна, заметив отсутствующее выражение на лице спутницы.

Принцесса вздрогнула. О, у Иоанны всегда одно на уме: войско и воины, корабли и состояние моря, оружие и боевые лошади, фураж и запасы продовольствия. Недаром Ричарду всегда есть о чем побеседовать с сестрой. Но сама Беренгария быстро утомлялась от таких разговоров.

— Я подумала, любезная Жанна…

— Не зовите меня Жанной, — неожиданно рассердилась королева Сицилийская. — На худой конец — Джованна, так называли меня подданные на милой моему сердцу Сицилии. Даже Иоанна лучше, если вам так будет угодно! Но я бы, конечно, предпочла, чтобы меня называли так, как окрестил меня брат, — Пионой. Жаль, что не мы выбираем себе имя и судьбу!

— Хорошо, дорогая Пиона. Но вот что заставило меня отвлечься: не опасно ли королю ради столь длительного похода покидать собственные владения?

— А кто из христианских государей посмеет посягнуть на земли монарха, сражающегося за освобождение Гроба Господня? Папа немедленно наложит интердикт[77] на любого, кто решится на подобное. Но этого не произойдет, ибо глаза всего христианского мира ныне устремлены на Ричарда — ибо ему одному под силу изгнать неверных из Иерусалима и вернуть всем истинно верующим надежду на милость небес.

— О, вы правы! — с готовностью откликнулась Беренгария. — И нет более высокой чести, чем стать его супругой. Быть женой короля-паладина — редкое счастье, и я, видит Бог, посвящу всю свою жизнь служению ему!

Она говорила пылко, ее глаза, обычно скромно опущенные, сияли. Охваченная порывом, Беренгария опустилась на колени и стала горячо молиться. Королева Иоанна последовала ее примеру. Взгляды рыцарей, находившихся на палубе, обратились к ним. Вид этих женщин, обращающихся к Богу на фоне ясного неба и неподвижного моря, был так выразителен, что и они присоединились к молитве. Когда же и молиться, если не на пути в Святую землю, готовясь отдать жизнь за правое дело!

Из всей команды лишь шкипер Питер не покинул свой пост. Его острый взгляд продолжал следить за многочисленными судами с бессильно обвисшими парусами. Море было по-прежнему неподвижным — на его зеркальной глади лежали отражения кораблей. И так который день подряд. Кто знает, когда снова задует ветер и будет ли он попутным? И чем обернется этот небывалый штиль?

Старому моряку из Бристоля эти духота и неподвижность воздуха были не по нутру. Может, и ему помолиться, испросив у Всевышнего хотя бы легкого ветерка? И пусть он действительно окажется легким по милости Божией…

Закончив молитву, обе женщины поднялись с колен и вернулись в свои покои в кормовой надстройке. Но для этого им пришлось пройти мимо рыцарей, склонявшихся в учтивых поклонах. Принцесса ускорила шаг, а вдовствующая королева Сицилии, наоборот, сочла своим долгом задержаться и побеседовать с обступившими ее паладинами.

Беренгарии пришлось ждать свою спутницу в окружении женщин, прислуживавших им в пути, — те были заняты ее свадебными нарядами. Просторный покой каюты выглядел как пышный цветник: разложенные там и сям свертки атласа и бархата горели, как рубины и смарагды, струились затканные золотом оборки и галуны, но сама принцесса, словно не замечая всего этого великолепия, тотчас погрузилась в свою работу — вышивание алтарного покрова. Лишь время от времени она замирала, прислушиваясь к доносившимся извне мужским голосам, звучным и дерзким, с которыми сплетался звонкий голос Иоанны, прерываемый смехом. И как ей не боязно находиться одной среди мужчин?

Когда наконец появилась Иоанна, Беренгария простерла к ней руки.

— Я беспокоилась за вас, любезная Пиона, — произнесла она, когда та, небрежно отбросив длинный шлейф, расположилась на кушетке. — Эти люди, с которыми вы беседовали… мне еще не приходилось видеть таких! Они огромные и выглядят дикарями.

Иоанна насмешливо покосилась: до чего же эта принцесса нежна и пуглива. Пора бы ей понять, что, став женой такого человека, как Ричард Львиное Сердце, придется вести себя в соответствии со своим новым положением. Она прекрасно воспитана, знает на память отцов Церкви и к тому же прехорошенькая: нежное личико, гладкая кожа — оливково-смуглая, как у всех в наваррской династии Хименес. Беренгария небольшого роста и во время обручения рядом с рослым и величественным Ричардом выглядела совсем крохотной, и это повергло в умиление многих: король — воплощение мужественности, и его хрупкая миниатюрная невеста. Несмотря на свою миниатюрность, принцесса прекрасно сложена — тонкая в талии, с округлыми бедрами и высокой грудью, которую не скрывают даже ее просторные одеяния.

Иоанна знала, что двор короля Санчо Наваррского слывет законодателем мод и куртуазных манер. И странно было видеть его дочь одетой словно послушница — ни подчеркивающих достоинства фигуры блио, ни драгоценных украшений, приличествующих даме столь высокого положения. Разумеется, Наварра небольшое и не слишком богатое королевство, но невеста короля Ричарда должна выглядеть достойно. Недаром сама Элеонора Аквитанская, после того как доставила невесту сына на Сицилию, обратилась к дочери с просьбой позаботиться о гардеробе для будущей английской королевы.

Иоанна сбилась с ног, подбирая у купцов лучшие ткани и шитье, вуали и драгоценности. Из-за нехватки времени наряды для принцессы пришлось шить уже в пути, ради этого дам сопровождали лучшие швеи, каких только удалось сыскать на Сицилии. Но Беренгария оказалась столь скромна, что ее едва удалось упросить позволить снять с нее мерки — до того принцессу смущали прикосновения чужих рук, пусть даже и женских. Неужели ее так воспитывали в монастыре? И эти ее огромные, карие глаза, всегда кажущиеся испуганными!

Нет, Беренгария далеко не наивна и не дика: у нее прекрасные манеры, она образованна и умеет тонко судить о людях и событиях. Что с того, что она то и дело пытается уединиться и предаться любимым занятиям — молитвам, чтению, шитью. Ничего удивительного — вырванная из тихой обители, где она вела безмятежную жизнь, девочка внезапно оказалась в самой гуще большой войны.

Иоанна ощутила прилив нежности к принцессе. Обняв Беренгарию, она ласково погладила ее гладко причесанные каштановые волосы.

— Бедное мое дитя! Незачем вам бояться мужчин, которые поклялись служить нам верой и правдой. В одном вы правы — они выглядят дикими и необузданными, ибо это шотландцы, обитатели далеких гор Каледонии.

— Шотландцы? Пречистая Дева! Но как король может им доверять? Ведь они заклятые враги англичан!

С этим Иоанне пришлось согласиться. Да, Шотландия и Англия нередко между собой воюют, но сопровождающие их шотландские рыцари преданы королю Ричарду до мозга костей. И на то есть веские причины.

Она поведала Беренгарии, как семнадцать лет назад король шотландцев Вильгельм Лев дерзко напал на английские приграничные замки в Нортумбрии, однако был схвачен рыцарями короля Генриха Плантагенета. Вильгельма заточили в подземелье, вынудив признать вассальную зависимость Шотландии от английской короны, и шотландским лордам пришлось с этим смириться. С той поры власть Генриха распространилась на всю Британию, хотя в Шотландии по-прежнему продолжали ненавидеть англичан, в первую очередь — королевских чиновников. Ричард же, придя к власти, освободил Вильгельма Льва и снял с Шотландии бремя навязанных его отцом обязательств, получив в обмен десять тысяч золотых, которые были немедленно вложены в подготовку похода в Палестину. Но не только золото стало ему наградой за мудрое решение: благодарные шотландцы прекратили набеги на северные земли Англии, все чаще стали заключаться браки между сыновьями и дочерями обоих народов, оживилась торговля, и многие рыцари-шотландцы, восхищенные благородством Ричарда, присягнули королю-крестоносцу и присоединились к его походу.

— Итак, принцесса, — заключила Иоанна, — теперь вы сами видите, что сопровождающие нас воины — люди преданные и доблестные. И я смело вверяю себя и вас их опеке.

Беренгария в задумчивости теребила нагрудный крест.

— Но разве золото способно заменить утрату земель? Разумно ли поступил король Ричард, отказавшись от того, чем его отец владел по праву?

«Вот тебе и на! Уж не осуждает ли наша скромница деяния своего жениха?» — невольно усмехнулась Иоанна.

Ей пришлось пояснить, что исполнение обета освободить Святую землю из-под власти язычников является делом всей жизни короля Ричарда. А война, в особенности в столь отдаленных краях, обходится дорого. Ее брат немало раздумывал, прежде чем выступить в поход, ибо не одни лишь доблесть и мужество ведут к победе. Необходимо быть во всем сильнее врага, а для этого нужны доспехи, оружие, лошади, провиант — и все наилучшего качества. Ради достижения великой цели Ричард добывал средства, где только возможно, и десять тысяч золотых, полученных им за освобождение шотландского короля, — всего лишь малая частица того, что вложено в подготовку войны с неверными. Приходилось ли принцессе Беренгарии слышать о «Саладиновой десятине»? Это налог, который выплачивают те подданные Ричарда, кто не решился выступить с королем на освобождение Гроба Господня. Помимо того, канцлер Лошан изыскал еще одну возможность получить деньги: после смерти короля Генриха II была пересмотрена деятельность чиновников прежнего правительства, и все, кто оказался нечист на руку, дабы избежать кары, могли внести за себя выкуп — и немалый. Эти деньги также пополнили казну крестового похода. Брались отступные и с тех рыцарей, которые, воодушевившись, приняли было на себя крест, а затем проявили малодушие. И, разумеется, — пожертвования монастырей, добровольные вклады купцов и землевладельцев, продажа целого ряда королевских имений.

Поистине, король Англии готов был на все, лишь бы его поход увенчался успехом. Однажды Ричард даже пошутил, что продал бы и Лондон, если б на него нашелся покупатель. Эту шутку тут же подхватили недоброжелатели короля, в том числе и Филипп Французский. И хотя Филипп ныне является союзником Ричарда и тоже выступил в Палестину, он предпочитает не тратить деньги, а получать их от короля Англии. Именно так он и поступил, выпросив у Ричарда часть кораблей на Сицилии.

— Я видела Филиппа Французского лишь мельком, — задумчиво заметила Беренгария. — Король Франции покидал Мессину в тот час, когда мой корабль входил в порт. Наши суда прошли почти вплотную, но он не удостоил меня даже милостивым кивком и сразу отвернулся.

— Милая принцесса, — Иоанна легко коснулась плеча девушки, — вы должны понять, что Филиппу потребуется немало времени, чтобы смириться с вашим браком. Ибо ради вас Ричард отказался от руки его сестры Алисы.

«Лучше бы наша нежная пташка даже не пыталась выяснить подробности этой нечистоплотной истории», — мельком подумала Иоанна.

Но Беренгария неожиданно спросила о другом. Смущаясь и не прекращая делать стежок за стежком, принцесса Наваррская поинтересовалась: насколько правдивы те слухи, которые дошли до нее уже в Мессине, — будто бы сама Иоанна отвергла ухаживания короля Франции? Говорили, что он оказывал ей особые знаки внимания, но в конце концов вдовствующая королева Сицилии попросила брата избавить ее от общества французского монарха. А ведь Филипп Капетинг вдовец, как и Иоанна вдова. Их союз мог бы оказаться полезным для обеих держав.

— Приятно слышать, что представления об интересах государств вам, Беренгария, не чужды, — Иоанна усмехнулась и взглянула на девушку поверх края бокала с водой, слегка подкрашенной вином. — Но все дело в том, что однажды я уже выходила замуж из политических соображений. Мне было двенадцать лет, когда меня отправили на Сицилию, и король Вильгельм казался мне глубоким стариком. А ведь ему было всего двадцать семь, он был лишь на год старше, чем мы с вами сегодня. Ведь вам, принцесса, как и мне, двадцать шесть, не так ли? Но Вильгельм был таким грузным и громогласным, он носил такую пышную окладистую бороду, что я — крохотный птенчик из Пуату — боялась его, а порой и ненавидела. И все же Вильгельм был снисходителен ко мне, он терпеливо ждал, пока я подрасту и смогу выполнять свой супружеский долг. Он позаботился о том, чтобы я подружилась с его наложницами, и те научили меня многому из того, что пригодилось нам с Вильгельмом, когда я стала его женой не только на троне, но и на ложе.

— Довольно! — отшатнулась Беренгария. — Я не желаю слушать ни о чем подобном.

«Так я и думала. — Иоанна оперлась на обитое сафьяном изголовье кушетки. — Монастырские постницы внушили-таки этой девочке, что все, касающееся радостей плоти, — греховно. Бедняга Ричард! Он воин, а ему придется нянчиться с этим полуребенком, воспитанным монахинями».

Однако она, как бы не услышав возгласа принцессы, продолжила говорить о покойном муже, несмотря на смущенные взгляды и заалевшие щеки Беренгарии.

— Мне хорошо жилось с Вильгельмом, меня нежили и баловали. И я глубоко уважала своего супруга. А то, что он содержал наложниц, подобно восточным владыкам… Скажите, милая, где в нашем мире мужчины считаются со своими женами и не глядят на сторону?

— Но ведь Ричард… он совсем другой, — прошелестела Беренгария, еще ниже склоняясь к пяльцам. — Королева Элеонора утверждала, что ее сын чужд разнузданной мужской природе, он истинный рыцарь и христианин.

— Так оно и есть. Вам повезло, Беренгария…

— Я знаю, — счастливо улыбнулась принцесса. — Мне достался лучший из мужчин, тот, кому можно без опаски вверить себя и свою честь. Не будь это так, я ни за что не отказалась бы стать невестой Христовой!

Все так же пылая румянцем, Беренгария поведала о том, как были ужасны нравы при дворе ее отца, где под видом куртуазных манер скрывался обыкновенный грязный разврат. Ее отец и брат поощряли это, а мать, кастильская принцесса Санча, вынуждена была терпеть и молча повиноваться мужу.

Иоанна выпрямилась.

— В таком случае вы понимаете, милая, почему я отказалась принимать ухаживания короля Филиппа. Слухи о нем и о моем брате Джеффри… Вы догадываетесь, на что я намекаю? Нет? Но это и неважно. Гораздо существеннее то, что Филипп хитер, беспринципен и безжалостен. Его кое-кто зовет Ангелом, но упаси нас Пречистая Дева от подобных ангелов! Когда он решил, что брак с юной Изабеллой де Эно ему не выгоден, он попытался развестись с ней под предлогом того, что она не может подарить ему наследника. А ведь Изабелле было всего четырнадцать лет! Несчастная девочка была вынуждена облачиться в рубище и, босая, пошла от церкви к церкви, от города к городу, умоляя Бога и простой народ вступиться за нее перед мужем. Это произвело такое впечатление, что короля вынудили вернуть супругу. Спустя три года она родила ему наследника — Людовика, а еще двумя годами позже скончалась во время родов, произведя на свет мертвых близнецов.

И что же Филипп? Он и минуты не горевал о несчастной Изабелле, хотя и пытался оттянуть свое выступление в поход — якобы из-за траура. Но даже его подданные усмотрели в смерти юной королевы знак Божий — Господь гневается на Филиппа из-за того, что тот не спешит в Святую землю. В результате все попытки Капетинга затянуть дело обернулись против него самого. Ну а мера его скорби стала очевидной для всех, когда он, еще не сняв траура по супруге, увлекся в Везле прелестной Джоанной де Шампер. О, никому я не желала бы обратить на себя его внимание, будь он хоть трижды король Франции!