Окрась все в черный Зорин Николай
А теперь она сама к нему шла. Чтобы нанять в качестве киллера. И ужасно жалко было денег – рушилась мечта. Но другого выхода нет. Иначе ее саму убьют.
А все так хорошо начиналось! За работу не просто не пыльную, а прямо-таки детскую платили совсем не по-детски. Сто баксов в день! Семьсот в неделю! А ей всего-то нужно было насобирать штуку, чтобы осуществить мечту – поступить на курсы визажистов, вырваться наконец из этого замкнутого круга: ей приходилось работать дворником (уже не за мать, за себя, с матерью они, слава богу, расплевались), потому что снимать квартиру было не по силам, а, работая дворником, ничего другого невозможно было предпринять. С этими деньгами решались разом все проблемы, да и ничего криминального в своей новой работе она не усмотрела (да и кто бы на ее месте усмотрел?). И согласилась. И вот теперь приходилось расстаться и с мечтой, и с деньгами. Да к тому же… Ну могла ли она когда-нибудь подумать, что сама захочет стать убийцей – нанять киллера?!
Вернее, Витька. Потому что никаким киллером он все-таки не был. Просто убийцей. Инга даже не знала, кто его жертва: мужчина, женщина, старик, ребенок? Но все равно: раз убил один раз, значит, сможет сделать это еще – за деньги, так она считала. Вот только не переехал бы.
Витек не переехал, но взяться за работу сначала отказался наотрез. Бросал злые взгляды на коляску, тряс головой, слушая ее сбивчивый и не совсем правдивый рассказ, а под конец вернул ей ее оплеуху – у Инги чуть голова не оторвалась.
– Во что ты вляпалась, дура?! – закричал он на нее и снова замахнулся, но она увернулась.
Но все-таки телефон взял. А вечером позвонил. Они договорились встретиться на террасе кафе «Негритенок», завтра в половине девятого. Это Инга назначила такое время, потому что оно совпадало с прогулкой: коляска – отличное прикрытие. Витек уже вполне вошел в свою роль и не сказал по телефону ничего такого, что могло бы вызвать подозрения, в случае если ее прослушивают. Разговор строился вполне невинно: «Привет, Инга, сколько зим, сколько лет, как делишки, как детишки?» – и все в таком духе.
Оставалось только заказать фотографию, которую она умудрилась незаметно сделать мобильником, и купить конверт. Все это напоминало фильм и потому было почти не страшно. О жертве Инга старалась не думать. А вообще-то он такой гад, что и не жалко. И потом, выбор был небольшой: либо он, либо она.
Утром, ровно в восемь, как обычно, Инга выкатила коляску. Оглянулась на квартиру соседа и покатила по лестнице вниз, производя страшный грохот. Конверт с деньгами и фотографией лежал в кармашке коляски – немного кощунственно, зато надежно. Кафе «Негритенок» находилось в трех остановках от дома, поэтому она пошла очень быстро, чтобы оказаться на месте без опозданий: кто его знает, этого Витька, вдруг не дождется ее и уйдет? Или передумает. Или испугается. Или… мало ли что? Но как ни торопилась, все-таки опоздала – Витек уже расположился за столиком с бокалом пива. Для Инги он не догадался ничего заказать.
– Привет, старуха! – поздоровался он с ней и развязно закинул руки за спинку стула. – Ничего выглядишь. Будешь? – Витек кивнул ей на свой бокал.
Инга пристроила коляску рядом со столиком, незаметно вытащила конверт и спрятала в карман джинсовки (она специально для этого ее и надела, хотя было жарко).
– Так будешь? – Витек опять кивнул на бокал. – Хорошее пивко, холодненькое.
– Ты же знаешь, я пиво не пью, – сердито сказала она.
– Да? Забыл. И потом, столько времени прошло – привычки меняются.
Они словно продолжали заданную во вчерашнем телефонном разговоре роль: давние хорошие знакомые, между ними когда-то что-то было.
– А что тогда будешь? – не отставал Витек.
– Сок. Виноградный.
Витек пошел за соком, а она подумала, что совсем не волнуется и это неправильно. Тряхнула головой, поднялась, поправила на коляске накидку от солнца, снова села. Вернулся Витек со стаканом сока.
– Вот. Витаминизируйся. – Он поставил перед ней стакан.
Инга послушно глотнула – сок был очень холодным и резким. Все было как-то не так – слишком повседневно. «Я пришла нанимать киллера», – проговорила она про себя и ничего не ощутила. Потрогала конверт в кармане – ничего.
– Как она, жизнь, вообще? – спросил Витек.
– Да так, ничего. А ты как? – подхватила она роль.
– Нормально.
Пора было переходить к делу. Инга кивнула Витьку и передала ему конверт под столом.
– Фотография внутри, – шепнула она.
Вот тут он совершенно вышел из роли, забыл о всякой конспирации. Вместо того чтобы незаметно положить конверт в карман, открыл его, прямо так, на виду у всех, вытащил пачку денег и стал пересчитывать.
– Ты чего? – зашипела Инга на него. – С ума сошел? Спрячь!
Но он никак на это не отреагировал. Кончив считать, положил деньги на стол, вытащил фотографию, посмотрел с ленивым интересом, улыбнулся.
– Шикарный мужик! И не жалко такого в расход пускать?
– Убери! – взмолилась Инга. – Спрячь! Ну, пожалуйста.
– О! – Витек вдруг поднял голову, посмотрел куда-то мимо Инги, рассмеялся. – А вот и он сам! Здравствуйте, Петр Евгеньевич! – Он протянул руку через Ингину голову, другая рука протянулась ему навстречу.
– Здравствуй, Виктор! – весело проговорил знакомый голос.
Инга вскрикнула и повернулась. Да, это был он, ее работодатель, ее потенциальная жертва. Она в ужасе смотрела на него, а тот словно ее и не замечал. Сгреб фотографию со стола, посмотрел, усмехнулся.
– Весьма посредственный снимок. И ракурс выбран неверно. Чувствуется рука профана и отсутствие сколько-нибудь приличной техники.
– Да, – согласился Витек. – Но откуда же у бедной девушки возьмется приличная аппаратура?
– Не такая уж она и бедная. – Петр Евгеньевич взял со стола деньги, пересчитал. – Аванс? – посмотрел он на Витька.
– Ага. Остальные после дела, все как у взрослых.
– Не маловато?
– Маловато, но что же я со своих буду драть? – Он подмигнул Инге.
– Ну да, конечно, – согласился Петр Евгеньевич. – Только у меня есть предложение получше. И в смысле оплаты труда, и в смысле качества снимка. – Он достал из кармана фотографию и положил посредине стола.
Инга почувствовала, что вот-вот потеряет сознание: на фото была она.
– А ра счет полагаю произвести следующим образом: ее доля, – он кивнул на Ингу, – плюс удвоенная ставка с меня.
– Согласен! А как насчет сроков?
– Сколько она тебе еще должна?
– Семьсот.
– Значит, через неделю. Раньше у нее денег не будет, чтобы с тобой расплатиться.
– Ладно уж, – Витек пренебрежительно махнул рукой в сторону Инги, – недельку могу и подождать. – Способ?
– Это я тебе потом скажу, неудобно при ней. – Петр Евгеньевич понизил голос и сделал вид, что смущен.
Розыгрыш! Это просто розыгрыш! Сейчас они повернутся к ней, засмеются и, кривляясь, закричат: «Ну что, забоялась?» – как в детстве мальчишки у них во дворе. Ведь это не может быть правдой! Главное – не показать, что боится, тогда затравят, сделать вид, будто понимает: все это просто шутка, – подыграть…
Инга откинулась на стуле, улыбнулась, с прищуром посмотрела на них.
– Извини, Витек, ничего не получится, я передумала, денег не будет. Петр Евгеньевич, я увольняюсь…
– Э нет, дорогая! – возмутился Витек. – Как это передумала, как это денег не будет? Уговор есть уговор.
– Он не согласится, – проговорил Петр Евгеньевич с наигранным сочувствием. – И думать нечего. Витек – человек жадный, пардон, деловой, я хотел сказать. Так что придется тебе ему заплатить, значит, еще недельку на меня поработать.
– Чтобы оплатить свою смерть? Вы не офигели, мужики? – Инга рассмеялась – не очень-то весело это у нее получилось.
– Частично оплатить, – поправил ее Петр Евгеньевич. – Основные расходы я беру на себя.
– Спасибо.
– На здоровье.
– Смешная шутка.
– А мы вообще остроумные люди.
– Ну да, я заметила.
Розыгрыш, розыгрыш, розыгрыш! Нужно еще немного продержаться, не выбиться из роли, не закричать, не заплакать. Инга посмотрела на часы:
– О! Мне пора, время прогулки давно закончилось. – Поднялась, подошла к коляске.
Спокойно уйти, не подавая виду, что напугана, а ночью сбежать. Можно уехать к сестре в Лесозаводск, там они ее не найдут… Кровь в висках ужасно стучит, и голова раскалывается. Как давно у нее не болела голова и… ничего не болело! К сестре в Лесозаводск… а сейчас спокойно уйти.
Инга взялась за ручку коляски, аккуратно развернулась, чтобы не задеть столик.
– Один только момент! – весело прокричал Петр Евгеньевич. – Сядь.
Инга вернулась и послушно села.
– Послезавтра твоему малышу исполняется полгода. Первый юбилей, да? – Он засмеялся. – Это событие надо отметить. Музыка, гости, все такое. Вот, – он протянул ей какой-то листок, – список приглашенных и… ну, там все написано, дома посмотришь. Позвонишь сестре, она тоже в списке.
– Сестре? – В голове взорвалась бомба, Инга зажмурилась от невыносимой боли.
– Она переехала на другую квартиру, вот ее новый домашний телефон. Ты не знала? Ну да, конечно, вы ведь давно не созванивались. А вот новый адрес, так, на всякий случай, вдруг вздумаешь телеграмму дать или еще что. И последнее. – Петр Евгеньевич понизил голос, придвинулся к ней. – Одну глупость ты уже сделала – попыталась меня заказать, – и видишь, как все обернулось? Учись на ошибках и не пытайся переиграть меня еще раз. Киллеру нужно заплатить в любом случае, понимаешь? Анна…
– Я поняла!
– Конечно! Ты ведь не захочешь, чтобы твой долг отдавала сестра. Своей жизнью.
Глава 3
Призрачная улица
(Филипп Сосновский)
Звонок звенел и звенел, а я не хотел просыпаться. Слушал эти назойливые переливы (они совпадали с сюжетом сна) и думал: я мертвый художник, я не могу открыть дверь. Но звонок не умолкал – добил, разбудил. Я приподнялся на локте, послушал – звенит. И будет звенеть, пока не открою. Это милиция. Снова пойдут вопросы, вопросы. Мало им вчерашнего? Вернулись, чтобы начать все сначала: имя, фамилия, год рождения… в каких отношениях вы состояли с погибшей?
В каких отношениях? Я просто художник. Обычный художник. Вернее, был когда-то обычным. Но вот однажды я сел в такси… А потом возникла картина «Шесть мертвецов». Инга была на ней в числе прочих – в числе тех, кто вчера явился на день рождения пропавшего ребенка. Как назвать такие отношения? Не знаю. О картине, конечно, я им не рассказал. И сегодня не расскажу, зря пришли.
Но открыть дверь все же придется.
На пороге стояла Анна, сестра Инги, а никакая не милиция. Видимо, ей разрешили остаться в квартире. У меня появилась новая соседка. К счастью, без ребенка. Интересно, а ей нравится Перголези?
– Простите, Филипп, – слабым и каким-то простуженным голосом проговорила она. – У меня страшно болит голова, нет ли у вас чего-нибудь обезболивающего?
– Обезболивающего? – переспросил я и присмотрелся к ней внимательней. Да, вид у нее действительно больной: покрасневшие веки, мутный взгляд и на ногах, похоже, еле держится.
– Какой-нибудь таблетки.
– Проходите.
Анна качнулась, ухватилась за стену, сделала неуверенный шаг и чуть не упала. Я подхватил ее, провел в мастерскую, усадил на стул и тут сообразил, что у меня не только нет никаких лекарств, даже простого градусника не найдется. Я так давно ничем не болел…
– Сто лет не болела, – хрипло сказала Анна и кашлянула. – Кажется, у меня жуткая температура.
Я дотронулся до ее лба.
– Точно! Вам нужно срочно в постель.
– Да. Только немного посижу. Очень холодно. – Девушка зябко повела плечами. – Мне бы таблетку.
– Сделаем так: я вас отведу домой и сбегаю в аптеку. Лучше бы вызвать скорую, но не знаю, приедут ли они сюда. Можем только время потерять. Пойдемте.
С большим трудом я ее увел и уложил в постель – в ту самую, на которой вчера лежала Инга! – укрыл двумя теплыми одеялами – теми самыми! – и помчался в аптеку. Но когда выскочил на улицу, понял, что понятия не имею, где здесь аптека. Спросить было не у кого – этот район почти безлюдный: несколько домов, стоящих на отшибе, и те выселены, до ближайшей остановки не меньше пятнадцати минут ходу, а нужно спешить. И тут мне на глаза попалось стоящее на обочине дороги такси. Дверца была распахнута, водитель курил рядом. При других обстоятельствах я бы ни за что к нему не подошел: однажды я уже сел в такси… Но сейчас делать было нечего.
– Простите, пожалуйста, – обратился я к водителю, он посмотрел на меня вполне нормальным человеческим взглядом – обычный таксист, а не перевозчик в царство мертвых. – Вы не подскажете, где здесь аптека?
– Аптека? – Водитель задумался. – Поблизости нет. Это в центр надо ехать.
– Черт! Мне срочно. Как же быть?
– Садись, я свободен. Все равно еду в центр.
Спасибо, не надо, хотел отказаться я, но не нашел достаточных аргументов: не рассказывать же ему о том, как однажды я сел в такси и оказался в кошмаре?
Не рассказывать. Я сел в такси, сделал вид, что совершенно спокоен: он – обычный водитель, я – простой пассажир, мы друг другу вполне доверяем, и даже больше: нам и в голову не может прийти не доверять. За окном белый день, мы едем по городу, мелькают дома и деревья – знакомым маршрутом едем. Можно расслабиться. Нужно расслабиться. Улица Лермонтова. А дальше, на Гоголя, я знаю, прекрасная аптека. Вероятно, туда он меня и везет. Так и есть.
– Приехали!
Ну вот, обошлось – мы действительно просто приехали, я могу выйти, никто меня не удерживает.
– Спасибо, командир! – нервно-развязно сказал я и еле удержался, чтобы не хлопнуть его по плечу, невольно подражая манере Станислава. Вытащил деньги, заплатил за счастливо-безопасную поездку. Мне стало весело и захотелось общаться, что-нибудь невинное ему рассказать, но он отвернулся, готовясь уехать. – Постой! – Я схватился за дверцу машины. – Ты не мог бы меня подождать?
– Без проблем! – Таксист пожал плечами.
– Видишь ли, мне нужно скорее вернуться, – зачем-то принялся ему объяснять, хоть он и без того согласился подождать. – Одна девушка, моя соседка, заболела и…
– Да все нормально, иди. Только быстро.
Я опять разнервничался: а вдруг там очередь и он уедет? Взбежал на крыльцо аптеки (крутое и неудобное, обитое скользким псевдомрамором). Слава богу, напрасная тревога – было почти пусто: какая-то пожилая дама в соломенной шляпе сидела в кресле у фикуса, и другая, моложе, может быть, ее дочь, стояла у одного из окошек. Я подошел к соседнему.
– Самое эффективное средство от гриппа, – словно скандируя рекламный слоган, проговорил я.
– Афлубин? – вопросила девушка в окошке, засмеялась и указала куда-то глазами вверх.
Я проследовал за ее взглядом и уткнулся в плакат: негр, монголоид и парочка белых (брюнет и блондинка), взявшись за руки, весело бегут по голубому земному шару и напевают жизнерадостную песенку (слова вылетают из их широко раскрытых ртов, как лепестки роз в известной немецкой сказке): «Новый грипп чумой мир не сразит – афлубин спасет и защитит!» А сбоку карикатурное изображение свиньи, которая держит в зубах упаковку этого самого, спасительного для всего человечества, афлубина.
– Давайте, – согласился я – не то что реклама меня убедила, просто не знал, какое другое лекарство назвать.
– Только он дорогой, – предупредила девушка.
– Не важно.
Афлубин и в самом деле оказался дорогим. Старушка в кресле осуждающе покачала головой, ее дочь тоже посмотрела на меня с укором. Ощущая себя зажравшимся буржуем, я стремительно покинул аптеку.
Мой самый обыкновенный таксист, скучая, курил у своей машины. Я так обрадовался, что он не уехал! Перепрыгивая через две ступеньки, рискуя сломать себе шею на неудобном, скользком покрытии лестницы, ринулся к нему. Он мне кивнул, улыбнулся, как старому знакомому (как обычный таксист обычному пассажиру, который попросил его подождать и вот вернулся). Пакет болтался у меня на запястье – рука непринужденно помахивала в такт моим быстрым, слегка подпрыгивающим шагам – все как у людей: я просто выполнил просьбу своей заболевшей соседки (самой обычной соседки, не из кошмарных снов), сгонял на такси в аптеку, купил самое эффективное лекарство от гриппа. Обычный человек в обычном мире. Если так пойдет дальше, возможно, скоро я опять начну сочинять простые сюжеты для своих до заурядности простых картин.
– Не долго? – чуть задыхаясь от быстрого спуска с крутой лестницы, спросил у таксиста.
– Да нормально все. – Он щелчком отправил окурок в давно пересохший фонтанчик и сел в машину. – Ну, куда дальше?
– Домой, – немного удивившись, ответил я – это ведь было так очевидно. – Королева, тридцать семь, второй подъезд… – И осекся, сообразив, что называю свой прежний, настоящий, адрес, а не тот, по которому сейчас живу. – Нет, простите! Окружная, шестнадцать. Это дом… в общем, там почти никто не живет. Все выехали, я один остался, все никак не соберусь переехать, уже и квартира новая готова, в смысле, ремонт сделан, да для меня, как для Обломова, переезд – целая катастрофа, – понес я, смутившись, какой-то пространный бред.
– Короче, мужик! Куда тебе надо? – оборвал он меня и посмотрел с подозрением.
Я очень расстроился: только-только начал налаживаться контакт с нормальными, простыми людьми, и вот…
– На Окружную, шестнадцать. Но там дом нежилой. Вы подвезете?
– Дом нежилой? Да мне по фигу! – Он раздраженно захлопнул дверцу, и мы поехали.
Я смотрел в окно и радовался: мой самый обыкновенный маршрут потек в обратном направлении: Гоголя, Лермонтова… Я чуть было все не испортил – раздражил водителя своим неуместным бредом, – но он не обиделся, не стал мстить – не повез в потустороннюю кошмарность. Мы ехали по обычным улицам – возвращались домой…
Я опять не заметил – или не запомнил – этого перехода. Как в прошлый раз. Из темноты беспамятства, в которой я пребывал, попал в темноту реальности. А что послужило толчком? Я сел в такси, мелькали обычные улицы. Когда и как наступила темнота? Впрочем, сейчас темнота не была такой непроницаемой: сквозь мутно-серую пелену слабо просматривался какой-то намек на свет. И было холодно. И воздух был пропитан сыростью. Обнадеживающие различия. Вдохновленный, я рискнул попытаться пошевелить рукой – и в первый момент не поверил своим ощущениям: рука легко и свободно отвечала моим приказам, да что там! – обе руки отвечали. Ощупал то, что было подо мной – мокрый асфальт. Поднялся – и опять не поверил: неужели стою, смог, в состоянии стоять? Огляделся: темная, пустынная улица. Сделал осторожный шаг. Да, это просто улица. Темная, плохо освещенная, пустынная, но улица. И что-то знакомое в ней. Я прошел немного вперед – отлично слушаются ноги! – прислушиваясь к своим шагам: шаги раздавались отчетливо. Все правильно, но чего-то недостает. Редкие фонари так тускло горят, в окнах домов нет света. Одноэтажные старые домишки по обе стороны – я прекрасно знаю эту улицу! По ней так мучительно долго бродил мой несчастный друг. Я даже вспомнил ее название, а казалось, забыл навсегда. Болгарская. Ну да, именно так – Болгарская улица. Впрочем, на ней не хватает многого: музыки, снега, настоящего холода, единственного освещенного окна. А главное – музыки. На звуки музыки он и шел, мой страдалец. Звучал Перголези. А сейчас не звучит… Может, стоит пройти дальше? Может, здесь она еще не слышна?
Я пошел все вперед и вперед – глухо, но вполне отчетливо раздавались мои шаги. Дул ветер – мне показалось: зимний ветер. Мокрый асфальт под ногами скользил – гололед в обнимку с гололедицей. Брызги дождя срывались с деревьев, ветер кидал мне их в лицо – снежные, вьюжные хлопья. Но музыки все не было слышно.
Скребуще-цокающий звук раздался позади. Кто-то стремительно несся – возможно, меня догонял. Не человек. Звук приближался, звук мимо пронесся вместе с тенью. Я вздрогнул, почти испугался. Нечто не из моего вымысла. Остановился, прищурившись, долго всматривался в темноту – туда, куда умчалась тень. Напряг до предела мозг, чтобы отгадать загадку: что это может быть?
Разгадка оказалась простой, когда я смог ее найти, – простой до смешного. Собака. Конечно, по такой безлюдной, такой темной улице должна пробегать такая вот бесхозная собака. Только нужно чуть замедлить съемку: бежит, но не мчится, по параллельному тротуару, шаги прохожего звучат в унисон ее когтистым поспешным шажкам. Она бежит, он идет, не обращая никакого внимания, не замечая. Вступает музыка: сначала едва различима, потом все громче и громче – и форте у освещенного окна. Свет падает на собаку – она тоже как раз достигла окна, – тень от нее ложится на противоположный дом (маленькая дворняжка преобразовывается в собаку Баскервилей). Вот тут он ее и замечает. Смотрит с минуту, думает, не приютить ли? Одинокий пес и он, человек, одинокий. Но тут же отвлекается, поворачивается к окну. Музыка, свет. Окно хоть и довольно низко, но все же выше уровня его глаз. Поднимается на несколько ступенек крыльца – вот теперь хорошо, все отчетливо видно: уютная комната, кресло, мужчина, голова его обращена к двери, вот-вот должна появиться его жена, сейчас она укладывает ребенка… Собака забыта.
Впрочем, все оказалось не так. Сюжет изменился. Жена и ребенок – в прошлом, теперь одни воспоминания.
Темная улица – точно такая же! Я должен был испугаться. Но я опять не боюсь. Я иду и иду и жду, когда станет слышна музыка. Вслушиваюсь изо всех сил – из-за этого иду очень тихо, нарушаю сценарий – шаги мои теперь совсем не слышны.
Вот. Наконец. Едва различимо, но вполне определенно: звуки музыки. Ускоряю шаги – вот и свет виден, там, впереди. Я уже почти бегу, но стараюсь бесшумно, чтобы не упустить… Да, можно больше так не торопиться – без всякого сомнения, эти звуки – музыка. Вот только… Останавливаюсь, вслушиваюсь, не верю, прохожу еще немного вперед, опять останавливаюсь и напряженно слушаю.
Какой обман! Да нет, это просто предательство! Не Перголези. Не мой божественный мальчик! Это… нечто прямо противоположное, нечто просто оскорбительное… «Окрась все в черный». Настоящее кощунство. Кто же надо мной так посмеялся?
Убитый, сраженный, слушаю чужеродную музыку и устало тащусь вперед. Чтобы наткнуться на новое разочарование – да нет, предательство! Желтые шторы. Окно наглухо занавешено ярко-желтыми шторами.
Поднимаюсь на несколько ступенек крыльца, приникаю к окну, пытаясь найти хоть маленькую щелочку, – ничего! А музыка, не моя, чужая, звучит и звучит. Проклятый Джаггер, кривляясь, издевается надо мной. Ничего не видно. Совсем ничего. Даже тени.
Мне нужно увидеть! Если я его не увижу, картина так и останется незавершенной, и тогда мне никогда не выбраться из этого кошмара. Я хочу домой – назад, к себе прежнему. Я должен его увидеть!
Плач ребенка не звучит у меня в голове. Да, помню, знаю: сюжет изменился. Ребенок погиб не у меня, подсматривающего, а у того, бывшего счастливца в кресле. Полтора года назад, стояла зима… Но я так хочу услышать плач ребенка!
Мик Джаггер его убил. Перголези оплакивал плач, а Джаггер утащил его в черную дыру ужаса.
Мне нужно его увидеть, моего страдающего счастливца! Тогда я пойму, что он задумал, зачем сейчас, через полтора года после того обманно счастливого вечера, снова вот так же сидит, зачем в точности воспроизводит события.
Не выдерживаю – стучу по стеклу. Ответа нет, ничего не меняется. Стучу громче, стучу изо всех сил… Приникаю ухом к двери.
Скрип в отдалении, шаги. Или мне кажется? Нет, не кажется, сейчас я его увижу. Не в кресле, не в комнате, но все равно…
Щелкнул замок. Я задрожал и приготовился к откровению.
Отворившаяся дверь явила темноту и едва различимый силуэт мужчины.
– Добрый вечер, – сказал я, сдерживая стук зубовный. Сейчас услышу его голос, сейчас попрошу включить свет.
– Здравствуйте, – не повелся он на тему вечера – голос был очень тихий и какой-то неопределенный. – Так это вы?
– Я, – подтвердил, содрогаясь.
Джаггер сделал последний черный мазок на своем солнце и затих. Я думал – навсегда, оказалось – всего на секунду: ударники вновь взорвались непристойным дьявольским хохотом – песня пошла сначала.
– Почему вы слушаете это? – Я кивнул на окно. – Тогда звучала совсем другая музыка.
– Тогда – да, – проговорил он безжизненно.
– Но разве вы не хотели повторения?
– Повторений не бывает.
– Тогда чего вы хотите?
– Чего я хочу?
Мне показалось, что он усмехнулся и стал пристально всматриваться в мое лицо, хоть и не мог ничего увидеть, как я не видел его лица.
– Пожалуйста, включите свет! – потребовал я, не выдержав этого слепого всматривания.
– Не могу, что-то случилось с проводкой. Свет только в комнате.
– Тогда пригласите меня к себе.
– Преждевременно. Нет. Рано.
– А если в другую? В ту, которая… в которой… полтора года назад… Простите.
– В какую другую? У меня нет другой комнаты, здесь всего одна. Однокомнатная квартира, знаете ли.
– Так бывает. – Я сочувственно покачал головой. – Мне тоже иногда кажется, что моя мастерская – это все, что есть, но…
– Бывает, – перебил он меня. – Но у меня действительно однокомнатная квартира. Если бы было можно, я бы вам показал.
– Но как же тогда… – Я осекся: если он не помнит, нельзя напоминать. И все же не выдержал: когда дело касается моей работы, я становлюсь жестоким, а мне нужно было знать во что бы то ни стало. – Полтора года назад у вас погибли жена и ребенок! – жестко, отчаянно, зажмурившись, проговорил – нет, прокричал – я.
– Это не у меня.
– У вас. Сначала я тоже думал… подсматривающий и все такое. А потом понял: у вас.
– Нет, – мягко возразил он и опять отчего-то мне засочувствовал. – Неплохо было бы для начала разобраться, кто такой этот подсматривающий. А моя роль вполне определена.
– Кем определена?
– Вами, разумеется. Только не стоит обманывать себя. Если хотите закончить картину. Если так стремитесь к реализму. Впрочем, на вашем месте я бы не стремился. У вас неплохо работает воображение, вот и используйте дар.
– Что вы хотите сделать? – рубанул я напрямик.
– Нет, это что вы хотите, чтобы я сделал? Все зависит только от вас. Всё и все. Кстати, обо всех. Анна…
– Ах да! – Я стукнул себя по лбу. Черт! Как я мог забыть?! Анна! – Простите, мне нужно… Лекарство… – Я повернулся, чтобы уйти – бежать, мне нужно скорее…
– Подождите! – окликнул он меня. – Это уже бессмысленно. Да и никакого лекарства у вас нет.
Нет? Я посмотрел на свои руки, ощупал карманы – действительно нет.
– Наверное, потерял… Я не помню.
– Все равно. Никакое лекарство ей уже не нужно. Анна умерла сегодня в больнице.
– Умерла? – потерянно переспросил я.
– Да, умерла. А ко мне вам еще не время. Идите домой.
И, почти оттолкнув меня, решительно закрыл дверь.
Улица тянулась, как длинный темный коридор, и никак не кончалась. Я шел и шел, потрясенный, убитый, – когда же привал? Мне так хотелось оказаться дома, все равно где: в старой или новой квартире, – упасть на кровать (на раскладушку) и уснуть, чтобы ничего больше не чувствовать. Я устал. Я так устал!
Улица вылилась в темный пустой – по-ночному мертвый – автовокзал. Медленно, еле переставляя ноги, пересек вокзальную площадь, завернул за угол, прошел квартал вверх и наконец оказался на ярко освещенном центральном проспекте (раньше он назывался Ленина, как и все подобные ему во всех городах). По проспекту ходили люди, немного, но все же. Интересно, который час? Там, на Болгарской, мне казалось, что давно наступила ночь. Впрочем, возможно, и наступила. Можно посмотреть время на телефоне и узнать точно. Но с тех пор, как я разбил часы… нет, с тех пор, как по часам стал плакать ребенок за стеной, я совсем не стремился узнать… редко, только в исключительных случаях узнавал. А теперь вот стало интересно. Ребенок пропал, больше никогда не заплачет, Инга умерла, и Анна… Анечка, совсем юная девочка, детским голоском причитала… А теперь умерла.
Я достал телефон, посмотрел: ну да, так и есть – ночь, начало второго. Транспорт не ходит, как же мне добраться до дому? Не на такси уж точно. А пешком не дойти…
… Я дошел. Пешком. Не знаю, не помню точно как, но дошел. Нырнул в кромешную темноту подъезда, такую же абсолютную, как в моем кошмаре. Нащупывая ногой ступеньки, как хромой, как парализованный, поднялся в свою квартиру. Открыл ключом дверь, зажег свет – везде, везде, – мне так не хватало света, я больше не мог оставаться в темноте!
В мастерской лицом к стене стояла картина. Другая, не та, которую я сейчас писал. Та находилась на мольберте, где и должна была быть. Незавершенная. Ошибочная. Я все не так понял. Но завтра решу, завтра подумаю… А эта, другая… Как она здесь оказалась? Развернуть? Посмотреть? Нет, тоже завтра.
Не погасив нигде свет, я прошел в спальню, бросился на раскладушку и тут же отключился.
Комната была залита светом, ярчайшим светом утреннего солнца. Свет проникал сквозь веки, и было больно смотреть на предметы: все они словно с внутренней подсветкой. А мой сон был точным повторением событий: шесть мертвецов в комнате, залитой солнцем. Я никак не мог от него отделаться. Пытался проснуться, но сон не отпускал. Руки и ноги связаны солнечными путами – невозможно пошевелиться.
Да ведь я уже и не сплю: это моя комната залита светом – солнечным и электрическим. Солнечный побеждает. Я дома. Вчера… Да, вчера я благополучно добрался до дому. Все хорошо. Полежу еще немного и встану. Мне нужно работать. Вчера… Да, вчера я узнал… И вот теперь нужно поскорее все зафиксировать, пока не ушло, пока не забыл. Прибавилось много новых деталей: собака, желтые шторы (конечно, на моей картине они будут раздернуты), приоткрытая дверь, а за ней – темнота, человек в кресле смотрит в темноту. Подсматривающий? Неужели придется писать еще один автопортрет? Ведь исходя из последних событий подсматривающий – это я.
Ладно, с этим разберусь позже, сейчас меня больше интересует тот, в кресле. Как жаль, что я не увидел его лица. Судя по голосу, с лицом я ошибся: уже написанное лицо не соответствует образу.
Что-то меня мучает. Не могу понять что. Вчерашние блуждания? Нет, не то. Я эту улицу и без того знал – не хочу помнить откуда. Как я на ней оказался? Сел в такси и оказался, как обычно оказываюсь в таких местах. Ах да! Умерла Анна! Я слишком долго ходил за лекарством. Бедная девочка Анечка. Странно, она была старше Инги, а мне все представляется Анна в виде ребенка. Маленькая моя Анечка! Как жаль, как жаль!
Читать бесплатно другие книги:
