Лицей послушных жен (сборник) Роздобудько Ирэн
– Не проблема, – весело уверила я. – Для меня это не проблема. У моего друга много таких тряпок. Не хотите взять джинсами – могу принести вам шубку из шиншиллы.
Они посмотрели на меня как на сумасшедшую.
Я почувствовала, что сейчас они… эти люди… то есть мои дорогие родители, просто выставят меня за дверь, как аферистку или спекулянтку. Этого нельзя допустить!
В меня уже проник запах этой квартиры, оплел внутренности, вошел в каждую клетку. Я еле сдерживалась, чтобы не пробежаться по всем комнатам, узнавая мельчайшие детали. Я не могла выйти отсюда ни с чем!
Я напрягла мозги и вдруг воскликнула, обращаясь к мужчине:
– Ну хотите, я достану вам три новых концерта Высоцкого?!
– Что? – блеснули его глаза.
– Да: три концерта Высоцкого и две пары джинсов в придачу! Разве это мало за несколько дней в вашем доме?
– А откуда у вас эти концерты? – подозрительно спросил мужчина (хотя – ох! – в этом возрасте он выглядел как мальчишка!).
– Какая разница? – совсем неуважительно буркнула я. – Что скажете?
Они переглянулись. Джинсы и концерты задаром – большое искушение.
Женщина незаметно скрестила два пальца и потерла ими левую бровь, что означало: ни в коем случае! Я это знала. Вспомнила этот секретный жест общей договоренности. Сама проделывала его сто раз…
– Нет… Мы не можем взять вас на квартиру, – наконец произнес мужчина. – Без паспорта. За… джинсы… Даже за концерты. Это странно. Противозаконно. И неудобно.
«Господи, – подумала я, – что за, мягко говоря, трусы?!»
– А если добавлю шубку? – не сдавалась я.
Они вместе поднялись из-за стола и уставились в меня строгими взглядами: мол, пора и честь знать!
– И две пластинки Галича! – отчаянно торговалась я.
– Галича? Откуда? – со священным трепетом прошептал мужчина.
Женщина толкнула его в бок и добавила бесцветным голосом:
– Нет. Нам ничего такого не нужно. И Галича тоже. Извините…
Мне оставалось вылить на их молодые головы правду.
Мол, дорогие мои родители, вот она я, ваша родная дочь, пришла навестить вас в вашей беззаботной советской молодости, принесла вам подарки и готова вынести из своего нынешнего процветания все, что у меня есть, лишь бы вы мне поверили и оставили у себя. А в доказательство еще могу принести вам ваши же фотографии и свое свидетельство о рождении. И расскажу, что было, что есть и что будет… если вы не выставите меня за порог.
Бред! Вот тут они и вызовут милицию или «скорую».
Я готова была разреветься. Они стояли и смотрели на меня, красноречиво указывая на дверь. Стояли и смотрели…
«Где ты теперь, папа?» – вдруг подумала я. Если бы сказать тебе, что через двадцать лет ты будешь жить в Америке в приюте для пенсионеров-эмигрантов, в так называемом кондоминиуме? И не узнаешь меня так же, как и сейчас, когда я приду туда по делам и разыщу тебя среди тамошней общины?.. Бесцветным голосом ты спросишь, где похоронена мать, хорошо ли я зарабатываю, и угостишь жиденьким кофе без кофеина. И будешь нервно ждать, когда я наконец-то уйду. Как ждешь этого сейчас…
…Щелкнул замок, по коридору пронесся ураган, оставив за собой:
– Я – пить!
В кухне зазвенела посуда, из крана полилась вода.
– Вера! – встрепенулась женщина. – Не смей пить сырую воду!
Дымка стремительно выскочила из комнаты, за ней вышла и женщина.
Напряжение разрядилось.
– Это – дочка, – объяснил мужчина. – Все время за водой бегает!
– Да, – сказала я. – Я познакомилась с вашей дочкой еще вчера. Хорошая девочка…
– Так это она вам сказала о свободной комнате?
– Ага… – кивнула я и добавила последний аргумент: – Я бы могла в те дни, что буду жить у вас, позаниматься с ней математикой.
Он посмотрел на дверь и тихо сказал:
– Честно говоря, за Высоцкого я бы согласился… Но…
В двери заглянула девочка, пропуская женщину вперед. Заметив меня, она раскрыла рот:
– Ой, это вы? Вы будете у нас жить? – И, не ожидая ответа, радостно запрыгала на одной ноге: – Ура! Ура! Ура!
– С чего ты это взяла? – строго спросила мама.
– Догадалась! – сказала девочка и подошла ко мне: – Пошли, я покажу тебе твою комнату!
Родители закачали головами, но девочка уже вцепилась в мою руку и тащила за собой. Я могла только оглянуться с виноватым видом: мол, ну что возьмешь с ребенка…
– Подожди, Верочка, мы еще ничего не решили, – остановил ее отец и добавил, обращаясь к матери: – Гражданка обещает позаниматься с Никой математикой…
Женщина вздохнула и пожала плечами.
Надо было ловить удобный момент:
– К тому же я оставляю джинсы, а завтра принесу кассеты с концертами. И разумеется, свое удостоверение. Все будет в порядке. Обещаю.
Девочка потащила меня в глубь квартиры. Родители закрыли за нами дверь. Наверное, сейчас будут обсуждать новую перспективу и ее последствия. Но это меня уже не касалось!
Я шла по коридору – мимо клетки с попугаем, холодильника «Днепр», чеканки Нефертити, – и он действительно был длинным. Или это мне только показалось?..
3 июня, вечер
…Вернулась я домой в тот же вечер. Успела даже раньше Мирослава.
Проход мимо дерева и скамейки был таким же, как и в прошлый раз. Даже приступ боли оказался достаточно терпимым.
Значит, я могу возвращаться! Моя записка к Миросю еще лежала на кухонном столе. Я быстро скомкала ее и выбросила в мусор. Сегодня вечером у меня будет много дел. Во-первых, нужно немедленно изготовить какой-то документ – это не займет много времени. Цветной принтер работал отлично, любую печать я нарисую за полминуты. Во-вторых, надо сделать три кассеты с концертами Высоцкого. Но проблема заключалась в том, что у нас были качественные современные записи на дисках, а как перегнать их на допотопные кассеты? И остались ли у меня такие кассеты?
Я полезла на антресоли, выбросила оттуда мусор, раздвинула коробки с обувью и старыми вещами и похвалила себя за предусмотрительность: в глубине стояли старый магнитофон Sony и коробка с кассетами, на которые я когда-то записывала свои интервью.
С этим добром я спустилась вниз и закрылась в кабинете. «Чем хуже будут записи, тем лучше», – подумала я, вставляя новенький лазерный диск в музыкальный центр и кассету в старый магнитофон. На первом нажала кнопку «Воспроизведение», на втором – «Запись».
Кассета в магнитофоне медленно закрутилась. Записав одну песню, проверила запись. Все в порядке – она была. И поскольку писала с микрофона, была вполне некачественной. То есть такой, как надо.
С диска записала ровно три кассеты.
Доделывая последнюю, я не услышала, как в кабинет вошел Мирось.
– Что ты делаешь?
Я прижала палец к губам, умоляя не испортить процесс, и тихо вывела его в кухню.
Что ему ответить?
– Провожу эксперимент, – сказала я.
– Какой? Зачем тебе этот вчерашний день?
Мне пришлось выдумать историю, что именно этот «вчерашний день» я хочу подарить одному из сотрудников на день рождения, так как он очень ценит ретро и не признает современной техники. Этакий символичный подарок, раритет…
– Только представь, – сказала я, – он до сих пор слушает виниловые пластинки своей бабушки и коллекционирует старые кассеты.
– А-а… Ну-ну… – сказал Мирось и пошел в ванную.
Пока в кабинете заканчивалась запись, а Мирось принимал душ после работы, я успела накропать на компьютере довольно солидное удостоверение младшего научного сотрудника Академии наук, приладила туда свое фото и найденный в Интернете образец печати. Было бы неплохо вклеить распечатку в какую-нибудь красную или синюю корочку-обложку. Я порылась в ящике и нашла такую с полуистлевшей надписью «Удостоверение», выдрала оттуда свое удостоверение десятилетней давности – аккуратно вклеила нужное.
Ксива и кассеты были готовы до того, как Мирось вышел к столу.
Стол, благодаря моему необычному нынешнему состоянию, захотелось накрыть безупречно – я даже выставила бутылку чилийского вина и зажгла две свечи.
p>– Какой у нас праздник? – спросил муж.Я посмотрела на него с щемящей болью и страшно пожалела, что не могу рассказать о своем невероятном приключении. Именно потому, что оно было невероятным, то есть таким, в которое веры не может быть априори. Особенно у прагматичного Мирослава.
Поэтому я просто сказала, что мы давно не ужинали в романтической обстановке.
Он с благодарностью кивнул, поцеловал меня в темя и открыл бутылку. Мы молча выпили. Я почувствовала, что вся – уже ТАМ, в завтрашнем дне. В новом свидании с прошлым. «Интересно, – подумала я, – кому еще выпадает такой случай: смотреть в прошлое как в будущее?..»
– Что-то не так? – спросил Мирось, заметив, что кусок не лезет мне в рот – я только пила.
– Сколько лет тебе было в 80-м году? – спросила я.
– Девятнадцать. А что?
– Девятнадцать… – повторила я. – А что ты тогда делал?
Мирось задумался.
– Учился на втором курсе университета…
– А можешь вспомнить, что тогда происходило? С тобой и… вообще? Какие события?
– Весьма размытые воспоминания получатся, – ответил он.
– И все-таки? – не унималась я. – Это я мало что помню, ведь была не такой взрослой, как ты.
Его лицо стало серьезным и напряженным. На все вопросы Мирось привык давать полные ответы.
– Сейчас… сейчас… – забормотал он. – Задание сложное… Итак, я учился на втором курсе философского факультета.
– Ты уже говорил. А что делал в свободное от учебы время?
– Трудно сказать… Наверное, ходил в библиотеку.
– Какой прилежный! – пошутила я. – Учился. Ходил в библиотеку. Просто пай-мальчик! А как же общественная деятельность? Кухонные беседы? Радио «Свобода»? Концерты в лесу? Походы в горы? Портвейн в подворотне? Танцы-шманцы? Любовь-морковь? Неужели нечего вспомнить?
– Ты решила поиграть в «Амаркорд»? – усмехнулся он. – Но для меня действительно то время было абсолютно пустым. Хотя все перечисленное тобой, наверняка, имело место. Особенно портвейн. Но не в подворотне, а на крыше.
Он глубоко задумался. Мне почему-то показалось, что если бы здесь в данный момент была Томочка, то эти воспоминания при ее активной помощи полезли бы через край.
А со мной он жил здесь и сейчас и, кажется, был всем доволен. Лезть в закоулки памяти ему было не так интересно, ведь у нас разное прошлое. Мирось вообще из благополучной семьи. Его родители до сих пор живут в Англии. Тогда они могли устроить сына на философский факультет – средоточие «партийной элиты».
– Знаешь, – наконец сказал он, – а этот вопрос не так уж и прост. Я и вправду не могу вспомнить ничего примечательного, кроме увлечения музыкой, – тогда вошла в моду прибалтийская группа «Зодиак», а записи «Пинк Флойда» привезли родители. Было такое чувство, что живешь в банке с водой и время от времени выпрыгиваешь к ее узкому горлышку, чтобы глотнуть немного воздуха. И сразу – на дно, чтобы не попасться на крючок. Конечно, были и кухонные беседы, к примеру об Афганистане – мало кому хотелось туда попасть, но сути этой войны – ее настоящей сути! – мы не знали. Посмеивались над тогдашними выборами, когда в бумажке была только одна фамилия и одна партия. Однако любили этот день, потому что на участках в буфете было много дешевого вина, водки и бутерброды с красной икрой по пять рублей за штуку. Что же еще? Ну, все было в дефиците… На работе родители моих ровесников получали так называемые пайки, или заказы, – зеленый горошек, курицу, майонез в стеклянных банках, гречку, сгущенное молоко. Иногда – кусок сливочного масла, а под Новый год – бутылку шампанского.
Я слушала его, раскрыв рот. Честно говоря, думала, что сейчас он выдаст массу общественно-политической информации, а оказалось, что он точно так же жил в консервной банке своей маленькой жизни. Но слушать было интересно, я попросила его продолжить, спросив, что такое «пайки». Мне нужно было хорошо подготовиться к завтрашнему дню.
– О! – улыбнулся Мирось. – Пайки – это набор дефицитных продуктов, которые заказывало руководство более-менее приличных предприятий для своих сотрудников.
У меня глаза лезли на лоб.
– Разве в магазинах не было гречки? А майонез – это же элементарно! А горошек! Сейчас его как грязи!
– Ага, все было дефицитом. Одежда. Косметика. Книги. За книгами мы ездили в лес – там на выходных собирались книгоманы – и с земли покупали у спекулянтов книги, которых не было в магазинах. А по скверам околачивались стайки цыган, у них женщины покупали тени и колготки. Веселая была жизнь! – добавил он и неожиданно прервал сам себя: – Слушай, малыш, а зачем тебе это надо?
– Просто интересно, – сказала я. – Я же была младше тебя и не могла знать таких подробностей…
– Сейчас сам не верю, что такое могло быть! Если бы тогда мне кто-то сказал…
– Что? – перебила его я, услышав те самые магические слова.
– Я говорю: если бы мне тогда кто-то сказал, что наши люди смогут свободно путешествовать по миру или зарабатывать больше положенного максимума в сто двадцать рэ, я бы, наверное, не поверил и сдал этого человека в дурку…
«Так… – отметила я. – Значит, мне придется крепко держать язык за зубами…»
– А тогда ты уже был знаком с Томочкой?
Он улыбнулся.
– Конечно. Мы же вместе учились.
– А почему не женился?
– Не знаю. Тебя ждал…
Он доел. Вытер рот салфеткой. Вечер закончился.
Я сказала, что, наверное, на некоторое время уеду лечиться от заикания по просьбе Олега, так как он предлагает мне работу на телевидении. Мирось кивнул и поднялся со стула. Пошел обычной дорогой к телевизору.
Через минуту из комнаты донеслись позывные «Последних известий».
Я начала убирать со стола со странным чувством, что была уже не здесь.
Сумка с кассетами, бельем и некоторыми необходимыми мелочами стояла под вешалкой. «Утром нужно забросить в нее пачку гречки и пакетик майонеза», – подумала я…
4 июня, ночь
…Иногда ей казалось, что она и правда живет не здесь – не в этой квартире, не в этом городе и даже не в этой стране, которую любила до спазмов в горле и не собиралась покидать. Но все равно – не здесь! А где – не могла определить наверняка.
Иногда видела себя в необычной обстановке, как будто идет по залитой медовым светом площади, со всех сторон окруженной каменными, высеченными в скалах домами. На ней ярко-зеленая юбка и белая блузка с широкими рукавами. На шее – нитка красных вишен. В голове – музыка, под которую пружинисто шагают ноги в плетеных сандалиях. Город маленький, скорее всего, поселок. Она выходит за его пределы и видит бескрайний зелено-синий простор: широкое поле, за которым тихо дышит океан. На его берегу возвышается башня. Она стоит здесь несколько веков – и притягивает к себе как магнит. Одинокая закрытая башня. Что скрывается за ее высокими стенами?
Пейзаж был таким четким и реальным, что, где бы она ни была, везде искала его – этот поселок среди скал, этот зелено-синий простор и эту тревожную, закрытую со всех сторон башню.
Но где искать ту башню и тот пейзаж, что приходили во сне, она не знала. И каждый раз, когда в своих снах она приближалась к вожделенному объекту, ее охватывала невероятная тоска, и она просыпалась, так ничего и не узнав.
…Сегодня я впервые уснула на новом месте – если его можно назвать «новым», – в комнате своей бабушки. И во сне снова видела башню на берегу океана. И снова меня мучил вопрос: что скрывают ее высокие стены?..
Проснулась от того, что услышала, как сбоку от меня немного прогнулась кровать. Глаза не открыла. Собрав всю силу воли, просто начала тихо выныривать из сна, чтобы не испугаться, не завизжать, не сделать какое-нибудь неверное движение. А еще боялась увидеть перед собой что-нибудь более невероятное, чем то помещение, где я вчера устраивалась на ночлег.
Я пришла сюда вчера вечером. Сделала вид, что страшно устала после семинара, показала документ (он был воспринят с почтением), подарила гречку и майонез, отдала кассеты. На большее у меня не хватило сил: попросилась сразу лечь, хотя меня приглашали выпить чаю. Я вежливо отказалась. И, опустив глаза долу, направилась в комнату. Боялась, что просто взорвусь то ли истерикой, то ли смехом: все вокруг подтверждало безумную, нереальную, непостижимую мысль: «Я действительно нахожусь в своей старой квартире!»
Честно говоря, пока еще не могла уяснить, как мне относиться к этим людям: они, в своем нынешнем возрасте, были мне совсем незнакомы…
Не знаю, как удалось уснуть, ведь мне казалось, что я не сплю, что даже сквозь закрытые веки вижу старый шкаф, металлические шишечки на кровати, вытертые моими пальцами до тусклой серости, вышивки крестиком на стенах, этажерку с книгами, накрытую плюшевой скатеркой с бахромой, заплетенной (мною же!) в многочисленные косички.
И вот теперь, среди ночи, сбоку от меня тихо прогнулись пружины допотопной кровати…
«Лучше сделать вид, что сплю», – решила я и чуть-чуть открыла веки, уговаривая сердце не биться так бешено.
В свете луны на краю моей кровати сидела девочка! Я вздохнула с облегчением и окончательно проснулась.
Она сидела в ночной рубашке и рассматривала меня.
– Ты почему не спишь? – как можно спокойнее спросила я.
– А я знаю: ты пришла ко мне! – неожиданно сказала девочка.
Я чуть не задохнулась: неужели она догадалась? Но это было невероятно.
– Почему ты так решила? – осторожно спросила я.
– Ты красивая. Как фея. А феи приходят только к детям.
– Такой аргумент нечем крыть, – с облегчением улыбнулась я. – Но должна тебя разочаровать: у меня нет волшебной палочки. И я не умею творить никакие чудеса. А вот ты меня здорово напугала. Разве так можно?
– Нельзя, – согласилась она. – Но я приходила сюда к бабушке и иногда ложилась рядом с ней. Она рассказывала мне сказки. Я люблю эту кровать. А с тех пор, как бабушка умерла, я на ней даже не сидела. Теперь ты здесь – и я не боюсь. Можно я еще немножко посижу?
– Даже не знаю, – засомневалась я. – А если проснутся родители – что они на это скажут? И что скажу им я?
– Они скажут, что нельзя входить в комнату без стука, а ты скажешь, что я постучала и ты разрешила мне войти! – просто объяснила девочка.
– Ну хорошо, только немножко – и пойдешь спать! – согласилась я.
Девочка кивнула и уселась поудобнее, согнув ноги и натянув на них рубашку. Луна четко освещала всю ее фигурку, она смотрела в окно и молчала. Я смотрела на нее, затаив дыхание, боялась даже, что стук сердца нарушит или разрушит этот момент. Мне захотелось дотронуться до нее, проверить, не видение ли это, не фантом ли. Но не могла на это решиться.
– У тебя есть дети? – после паузы спросила девочка.
– Нет.
– Почему?!
Я задумалась. Такие прямые вопросы по этому поводу мне еще никто не задавал. Я всегда старалась избегать этой темы.
– Понимаешь, я боюсь, – сказала я.
– Разве дети страшные?
– Нет, нет. Просто… Там, где я живу… То есть тот мир, в котором я живу… – Я неопределенно кивнула за окно. – Он такой… тревожный, и я боюсь, что не смогу в нем правильно воспитать ребенка.
– Что же тут сложного? – удивилась девочка. – Разве так трудно накормить и отвести в школу?
Мне хотелось перевести разговор на что-нибудь более веселое, и я спросила, кем она хочет стать, когда вырастет.
– Это скучный вопрос, – ответила она. – Все взрослые его задают, когда хотят отвязаться. К тому же ты позавчера сама все сказала за меня. Хочу быть почтальоном.
– Да, – согласилась я. – Это правда неинтересный вопрос. Я его тоже не любила. Но забыла: почему ты решила быть почтальоном? У них такие тяжелые сумки!
– Ну и что? Зато они гуляют сами по себе, заходят в дома и квартиры, видят там разных людей, выдают им пенсии. А их угощают чаем… Им все радуются. А еще можно остановиться на лестнице и почитать, что там написано в письмах.
– Разве можно читать чужие письма?
– Нельзя, – согласилась девочка и упрямо добавила: – Но я бы читала! И плохие бы выбрасывала на помойку. Оставляла бы только хорошие. А еще, – сказала она после паузы, – я бы хотела жить в ведре с чищеными семечками! Я бы сидела в нем и ела семечки прямо оттуда!
– Странно… – сказала я. – Совсем не помню таких желаний!
– Плохо быть взрослым, – сочувственно сказала девочка, – ничего не помнить. Ходить в очках. Быть седым. Без зубов. И умирать.
– И правда, нечему завидовать, – согласилась я.
– Ага, а вот Ярик, глупый, хочет скорее вырасти. Каждый день измеряет себя линейкой, представляешь?! А я говорю, что он ни за что не вырастет!
При упоминании о Ярике сердце мое забилось еще сильнее, я невольно погладила девочку по руке, ощущая ее живое тепло.
– Он обязательно вырастет, – сказала я. – Обязательно.
– А я – нет! – сказала девочка и снова уставилась в окно.
Я вздохнула.
– Тебе пора идти в свою кровать! – напомнила я.
Девочка соскочила на пол. Немного постояла около меня.
– Спокойной ночи…
– Спокойной ночи…
На пороге она оглянулась и спросила:
– А почему ты так странно разговариваешь? Ты больная?
Я растерялась.
Но девочка по своей привычке не дала мне ответить, ответила сама:
– Я знаю, почему ты не хочешь заводить ребенка: боишься, что он вырастет и станет таким, как ты.
И исчезла за дверью.
…Дети всегда вызывали у нее священный трепет.
Сквозь их сморщенные личики просматривались будущие взрослые черты и даже характер. Ее бросало в жар, когда из четырехлетней милашки, которая колотила ногами по сиденью в метро и как будто случайно задевала ее своей липкой ладошкой, вдруг – на какую-то долю секунды! – выглядывала круглолицая блондинка, привыкшая колотить цепкими ладошками других без всяких извинений. Или в симпатичном, похожем на пекинеса мальчишке проступал образ волоокого балбеса, который ковыряет в носу, считая, что его никто не видит, а если и видит – млеет от счастья, как это было в детстве.
У детей странный, зашифрованный язык. Они говорят «ням», «дюка» и «кака». У них резкие клоунские голоса, как будто пластинку пустили больше, чем на тридцать три оборота, и ужасные гримасы, которые многим кажутся смешными. Но если ночью приснится, можно считать, что попал в триллер Стивена Кинга.
Дети жестокие. Они впиваются в волосы, как жевательная резинка – не оторвать. Они шлепают по щекам своих бабушек, и те, сдерживая слезы, говорят: «Золотко мое, бабушке бо-бо!»
«Бо-бо!» Конечно, с ними никто не разговаривает по-человечески! «Бо-бо», «ко-ко», «ням-ням», «пи-пи» – и мир переполняется добровольными кретинами.
Дети ненавидят друг друга. Даже могут убить, так как не ведают смерти. И убивают – дубасят песочными лопатками по головам, молотят ногами, неважно куда, пыряют карандашом в глаз, душат и общипывают, как курицу, любого, кто влез не в свою песочницу.
Дети хитрые и коварные, они всегда знают, как добиться своего. Падают в лужу, сучат ногами, орут…
Взрослые учат детей ненависти, так как говорят: «Вон тот дядя тебя заберет в мешок!» или: «Тетя тебя сейчас заколдует!»
Если это не так, мысленно усмехалась она, пусть в нее бросят камень! Но вот после чего. Представьте: вы едете после тяжелой командировки в поезде, а на соседней полке мама и папа лелеют свое чадо все тем же «хо-не-хо», «ту-ту» и «пи-пи». Чадо цепляет вас ногами и руками – и ему это не запрещают, наоборот, нежно побуждают еще и перелезть на вашу территорию и забавляться металлической перекладиной для полотенца, стуча ею о стену – сорок минут подряд. Затем с той же последовательностью чадо на разные лады произносит единственную фразу: «А куда мы едем?» – «К бабушке!» Это продолжается следующие сорок минут: «А куда мы едем?» – «К бабушке!» – «А куда мы едем?» – «К бабушке!» – «А куда…» – «К…»
И все это не дает никакой возможности прочитать хотя бы одну фразу из вашей книги, ведь, когда вы опускаете глаза на строчку, буквы сами складываются в слова: «А-куда-мы-едем-к-бабушке».
Потом чадо садится на горшок. Мама и папа долго не закрывают крышку, обсуждая цвет его содержимого.
Потом в купе пахнет курицей. Чадо прожевывает и выплевывает куски прямо на стол рядом с вашим стаканом чаю.
Мама и папа трещат без остановки – им, видите ли, хочется комментировать все действия, каждое движение своего малыша. К ним присоединяется и проводница (ей-то что – посюсюкала и пошла в свое купе!):
– Не будешь слушаться – я твоего папу к себе заберу!
Это кажется ей очень остроумным. Кошмар на всю жизнь: как просто забрать папу!
– Не будешь спать – придет бабай, схватит за ногу!
– Будешь плакать – отдам тебя вон тому дядьке!
Как вам такая перспектива?
Итак, несколько часов взрослые всячески будоражат чадо, не оставляя в покое ни на минуту, пока не добиваются своего: чадо вконец возбуждено и начинает взвинчивать тон. Это как гром среди бури. Потом начинается сама буря – полуторачасовой рев на одной ноте: «Ми-ме-ма-мо-му-у-у-у…» А что же, интересно, вы хотели, взбаламучивая этот и без того бурный источник?!
Продолжать? Рассказать, как проходит ночь? Нет?
Тогда спрячьте свой камень в карман!
…Ника была права: я боялась.
Но больше всего – боялась ее…
5 июня
Луч солнца щекотал мое лицо.
Как же давно я не испытывала этого странного ощущения материальности невесомых вещей! Всегда казалось, что выражение «луч щекотал» – из области метафор. Давно забыла, что луч действительно может лежать на лице, как рука Бога, а у дождя есть пальцы, а запах может заползать в ноздри, как уж.
Сейчас, пока мои глаза не открылись, ясно ощущала, что лба касаются живые, горячие пальцы, а в ноздри вползает медовый аромат свежеиспеченных блинов. Сквозь закрытую дверь доносились едва слышное позвякивание посуды и шипение масла на сковородке. Где-то в глубине квартиры наигрывало радио давно забытые позывные. Я почувствовала на ногах тяжелый клубок Дымкиного тела.
Услышав движение, кошка осторожно пошла прямо по мне, подбираясь к лицу. Я сделала вид, что сплю, но Дымку не обманешь! Она добралась до моей шеи и удобно устроилась так, как любила: во впадине между щекой и плечом, блаженно замурлыкала. Под эту трогательную кошачью песню из-под моего левого века выползла длинная предательская слезинка. Потекла по виску, скатилась в ухо.
Я все-таки была дома!
Сейчас открою глаза и увижу свои длинные косы-змеи, худые ноги в синяках и царапинах, цыпки – такие загрубевшие наслоения кожи на сгибах пальцев рук, которые меня заставляли каждый вечер тщательно тереть щеткой в мыльном растворе. Побегу в кухню и расскажу маме, какой странный сон мне приснился…
Я открыла глаза.
И увидела то, что должна была увидеть: мои ноги почти упираются в металлические перекладины кровати, а легкое покрывало очерчивает контуры тела взрослой женщины. Это не сон.
Посмотрела на часы: было полдевятого утра.
Читать бесплатно другие книги:
