Короли блефа Сухов Евгений
Кроме того, Остерман принимал подряды на остекление частных и казенных домов, фабрик и заводов. Это его магазин торговал стеклянным кирпичом, из которого был выложен один из корпусов знаменитой алафузовской льнопрядильной фабрики, и его зеркальные окна в частных домах отражали взгляды прохожих в небедных кварталах губернской Казани.
С поручением Ноя Нахмановича Циммерлинга он справился отменно – как, собственно, справлялся со всеми делами, кои ему приходилось решать в свои сорок с небольшим лет.
Об ушкуйниках, как выяснил друг Яцек, писали Никоновская и Тверская летописи, историограф Карамзин и знаменитый казанец, ректор императорского университета Карл Фукс. Остерман все сведения аккуратно заносил в свою записную книжицу в кожаном переплете с золотым тиснением на обложке, и к концу следующего дня, после разговора с Циммерлингом в Черноозерском ресторане, в книжице появилась исполненная аккуратным бисерным почерком следующая запись:
«Ушкуйники – это так называемые речные пираты, потомки норманнов, пришедших на Русь вместе с князем Рюриком и его братьями. Ходили они на больших лодках-ушкуях, потому и прозвались ушкуйниками.
С середины XIV века ушкуйники повадились нападать на земли бывшей Волжской Булгарии.
Первое упоминание об ушкуйниках датируется 1359 годом. В этом году ими был взят и разграблен до основания город Жукотин на Каме (Никоновская летопись).
В 1365 году пираты на 200 барках и ушкуях разорили множество городков на Каме и Волге. Их стан – древнее городище на Волге, к тому времени уже не существующее, близ теперешней деревни Козловка Чебоксарского уезда (Карл Фукс).
Следующий пиратский рейд относим к 1373 году. Цель похода – столица Булгарии город Болгар. Город осадили, едва не взяли приступом. Власти откупились 3000 фунтами серебра. Пограбив на Волге купеческие караваны, вернулись в свой стан с огромной добычей (Карамзин. История государства Российского).
1374 год – пираты до 2 тысяч человек напали на Кострому. Разорять не стали. Взяли дань драгоценными каменьями и золотом.
Затем в том же году пошли на Н.-Новгород, взяли его приступом, разграбили и сожгли.
Поплыли к Сараю. Астраханский хан Салчей открыл ворота города, принял радушно, как самых дорогих гостей, напоил допьяна, после чего и вырезал всех до единого (Карл Фукс).
Вскоре составилась новая ватага. Атаман – Анфал (Амбал). Логовом выбрал то же городище близ Козловки – удобно тем, что располагается почти на границе чувашских, татарских и русских земель.
В 1391-м осуществляется рейд по Каме и Волге. Взяты и впоследствии разорены Жукотин и Казань (Тверская летопись).
Последнее упоминание о новгородских ушкуйниках относится к 1409 году. Пошли по Двине, вышли на Волгу, взяли дань с Костромы, захватили Н.-Новгород, снова разграбили и выжгли.
Прошли Казань, разорять не стали, взяли дань серебром, спустились к устью Камы и стали ждать Анфала (он был в стане с полутысячею разбойников), чтобы вместе идти брать Болгар. Когда Анфал прибыл, обеспокоенные беки болгарские и жукотинские объединились и послали к нему послов, дабы договориться о сумме дани за то, чтобы он не брал их города.
Договорились. Послы вернулись назад. Затем под прикрытием каравана с дарами беки снарядили отряд лучших воинов, и во время вручения дани дружина Анфала была перебита, а сам он утоплен в Каме».
– Ну что же, рассказ твоего хохла Панченко вроде подтверждается, – сказал Остерман, владелец магазинов и доходных домов, приехавшему из Козловки Ною Циммерлингу. – Были и ушкуйники, и города они брали, и стан на Волге близ Козловки имелся. И награбленных сокровищ со златом-серебром да с драгоценными камешками имели в бесчисленном количестве; вот только непонятно, где все это добро теперь запрятано…
– А я их видел, – без всякого предисловия выпалил Циммерлинг. – Своими глазами.
– Что ты видел? – опешил Остерман.
– Сокровища эти видел. Вернее, те, что Панченко отыскал.
И Ной Нахманович, волнуясь, что ему было совсем не свойственно, стал подробнейшим образом рассказывать про свою «разведку»…
На следующий день после посиделок в Черноозерской ресторации господина Ожегова отправился Ной Нахманович Циммерлинг в гостиницу «Европейскую», что на Воскресенской улице, благо еще в день знакомства с приятнейшим молодым человеком по фамилии Панченко узнал – так, ненароком, – где тот изволил остановиться.
К его удивлению, он застал в номере Вольдемара Аркадьевича купца Мясоедова и какого-то тощего студента, постоянно кашлявшего в мосластый кулак.
– Ай-ай-ай, – попенял Циммерлингу Вольдемар, поздоровавшись и представив его присутствующим. – Ведь я же просил, чтобы вы никому о моем предприятии не говорили.
– А я и не говорил никому, – неожиданно для себя сконфузившись, ответил Циммерлинг. – Ей-богу…
– Да брось ты, Ной, – подал голос знакомый Циммерлингу по купеческому клубу второй гильдии купец Мясоедов. – Полгорода говорит уже о козловских кладах.
– Поверьте, Вольдемар Аркадьевич, – приложил Ной Нахманович руку к тому месту, где у всех нормальных и более-менее порядочных людей надлежало быть сердцу. – Я о нашем деле никому не…
– О нашем? – загорелся Панченко. – Так вы тоже в деле?
– Ну-у, возможно, – замялся Циммерлинг, – вначале хотелось бы съездить на место, поглядеть…
– Поглядеть, значит, – не очень весело усмехнулся Панченко, и Циммерлинг – о ужас! – почувствовал себя виноватым за такое неверие людям. Впрочем, не шибко виноватым, а так, слегка, да в общем-то и не слегка даже, а чуток, сущую мелочь. Так, что-то вроде комариного укуса, который даже и не состоялся, а в ушах – тонкий звон комариного полета и некая досада на кончике языка.
– А что? – неожиданно поддержал Циммерлинга Мясоедов. – Товар, прежде чем его купить, поглядеть да пощупать завсегда надобно… Таково правило торговли.
– Хорошо, – согласился Панченко. – Вот завтра все и поедем. Вы поедете? – обратился он к студенту Нуждину.
– Нет, я не могу, – ответил тот. – Мне до вакации еще недели две.
– Ну, смотрите, – заключил с улыбкой Панченко. – Итак, господа, завтра в восемь утра – на Устье, у третьей пристани. И прошу вас не опаздывать, а то пароход уйдет без нас.
– …подъехали мы к Козловке. Причалили. Панченко взял извозчика и прямым ходом в имение Собакина, – продолжал рассказывать Остерману Циммерлинг. – Имение, надо сказать, весьма и весьма старинное, но неухоженное какое-то, а сад и вовсе запущен. Сразу видно, хозяин не шибко богат.
– Не факт, – вставил ремарку в образовавшуюся паузу Остерман. – Может, он того… для конспирации.
– Что? – не расслышал Циммерлинг.
– Ничего, продолжай…
– Ну, попили мы чайку в беседке, да и поехали, – продолжил свой рассказ Ной Нахманович. – А как до Большого Оврага добрались, где стан разбойничий был, Панченко и говорит:
«Господа… мол, не сочтите за оскорбление какое или неуважение к вам, но далее поедем с завязанными глазами».
«Это почему же?» – спрашивает его Мясоедов.
«А потому, – отвечает Вольдемар Аркадьевич, – дабы вы не видели, где я клад нашел. Вся земля, – говорит, – поделена на сто участков, и распределяться они будут жребием, чтобы никто в более выгодном положении относительно других не оказался. Такова, – говорит, – воля землевладельца. А ежели, – говорит, – я место свое вам открою, то вы наверняка захотите искать богатства где-либо поблизости, а это уже иным кладоискателям будет потеря и глубокая печаль…» Так и сказал.
Ну, одели мы с Филькой Мясоедовым черные повязки. Я для себя в уме все отмечаю: вот подъем крутой, вот спуск, вот повернули вправо, вот влево. С четверть часа так кружили. Потом потопали…
Долго водил их Вольдемар. И кругами, и наискосок. Примерно так же, как Моисей водил евреев сорок лет по пустыне, которую можно было перейти в две недели.
Когда он разрешил снять повязки, Циммерлинг и Мясоедов увидели себя, если можно так выразиться, в темной пещере без единого луча света. Затем кто-то чиркнул спичкой (это был, конечно, Вольдемар) и зажег свечной фонарь.
Они сделали около десяти шагов и оказались перед окованными медными пластинами старинными дверьми высотою по грудь.
– А откуда тут двери? – почему-то шепотом спросил Мясоедов.
– Здесь раньше находилось древнее городище, – ответил нормальным голосом «Панченко». – Может, раньше это было какое-нибудь подземелье или даже застенок…
– Или погреб, – добавил, волнуясь, Мясоедов.
– Или погреб, – легко согласился Вольдемар, внутренне усмехаясь. – Но это неважно. Тут важно совсем другое…
С этими словами он вынул из фонаря свечу и закрепил ее на конце своей трости. А трость просунул в отверстие двери, которое Циммерлинг и Мясоедов заметили сразу.
– Смотрите сюда, – сказал, явно волнуясь, «Панченко» и слегка подтолкнул к отверстию Циммерлинга.
Тот пригнулся, и в свод пещеры гукнул его восхищенный возглас-выдох:
– О-о-о!
В отверстие была видна небольшая комнатка-ниша, уставленная сундуками и всевозможными ларями с горками разноцветных каменьев, блестящих сосудов и старинного оружия (добыть его для проведения аферы оказалось труднее всего). Прямо перед дверью, в лужице серебряных монет, лежал на боку разбитый бочонок.
– Ну, хватит, Ной, дай посмотреть тоже, – затеребил Циммерлинга Мясоедов. Ной Нахманович с неохотой выпрямился и отступил от двери. В глазах его, как на фотографической карточке, застыли горы самоцветов, изумрудов и золотой посуды.
– Я беру десять делянок! – воскликнул вдруг Филька Мясоедов. – Нет, дюжину!
– А я беру пятьдесят, – срывающимся голосом произнес Ной Нахманович и в ответ на вопросительный взгляд Вольдемара добавил извиняющимся тоном: – У меня очень много родственников.
Все сделки на аренду земли были заключены самым наизаконнейшим образом у нотариуса Фриделя Мацинмахера. При нем же каждым из арендаторов собакинской земли были переданы деньги его доверенному лицу Вольдемару Аркадьевичу Панченко, всего восемь с половиной тысяч рублей, по восемьдесят пять рублей за участок. Двенадцать делянок, вытянутые по жребию под разными номерами, достались купцу Мясоедову, и он, наняв рабочих-копарей, тут же убыл на пароходе «В. К. Константин» рыть землю.
Пятьдесят делянок достались «бригаде» Циммерлинга: по десять ему и Остерману, восемь взял Гирша Майзельс, по семь – часовщик Янкель Кац и владелец магазина «Дрезден» на Гостином Дворе Шмуль Браудэ.
Четыре делянки арендовал мебельщик Карл Мальмберг, две – торговец колониальным товаром, а заодно топорами, зубилами, ломами и гвоздями Арон Оберман, и по одному участку досталось Зилику и Яцеку.
Старик Кушнер не взял ни одного.
Остальные тридцать восемь участков поделили между собой зубной врач Оскар Нудель; «интернациональная артистка», певица из Панаевского театра Клара Грэк; владелец часового магазина на Большой Проломной Сруль Поляк; племянник Циммерлинга и по совместительству скупщик ворованного жемчуга Мошка Вичуг, доктор по внутренним болезням Ицек Климович и «целительница-магнетизерка» Кларисса Надель-Пружанская. Один участок заарендовал женатый, а потому, надо полагать, и вечно кашляющий студент-юрист Яша Нуждин.
Поначалу Вольдемар Аркадьевич приходил на раскопки каждый день интересоваться результатами. И копари находили то позеленевшую серебряную пряжку от сабельной перевязи, а то и потускневшую нитку мелкого жемчуга, которые умело подбрасывал в раскопы «Панченко».
Потом, сказавшись, что он едет на доклад о работах к хозяину в Нижний Новгород, Вольдемар Аркадьевич запропал и более на раскопках уже не появлялся. С его исчезновением перестали появляться и находки.
Первым, уже в начале августа, бросил работы Филька Мясоедов.
– Обманули нас, слышь, Ной. Вокруг пальца обвели, как гимназистов неразумных! Но как лихо, мать его ети! Вот тебе и молодой. Вот тебе и не слишком умный. М-да-а… А я из-за этого на ярмонку в Нижний не поехал, – закончил сокрушаться Мясоедов. – Может, еще успею, а? Как думаешь, Ной?
После чего купчина быстро собрался, рассчитал копарей и уехал, только его и видели.
Но «бригада Циммерлинга» во главе с Ноем Нахмановичем продолжала копательные работы, слепо веря в успех, вернее, не желая верить в поражение, а точнее в то, что их, их, сынов Израилевых, облапошили и провели как несмышленых детей – ведь в «бригаде» Циммерлинга были сплошь неглупые люди, могущие «развести» кого и на что угодно.
Ной Нахманович чуть ли не ежедневно челночил из Казани в Козловку и обратно, истратив только на пароходные билеты изрядную сумму денег. Нельзя же было оставлять магазин вовсе без присмотра. А сколько было потрачено на рабочих-копарей! Сердце обливалось кровью, когда Ной Нахманович брал в руки памятную книжку и, внося в нее очередные расходы, выводил их общую сумму, увеличивающуюся день ото дня.
Когда заплакал в голос Яша Нуждин, поняв, что у него не осталось денег не только содержать семью, но и на билет в Казань; когда «интернациональная артистка» Клара Грэк представила Ною Нахмановичу счет потерь, которые, как говорила певичка, она понесла по его вине, пропустив около полутора десятков своих концертов в театре Панаева, а «целительница-магнетизерка» Надель-Пружанская перестала с ним здороваться, Циммерлинг не выдержал и отправился в Нижний Новгород.
Усадьба Собакиных находилась на Рождественской, одной из самых престижных улиц города. Ной Нахманович немного постоял у воротной арки, затем нажал кнопку электрического звонка.
Не открывали долго. Затем из глубины усадьбы послышались шаркающие шаги, громыхнул тяжелый засов, калитка открылась, и в проеме показалось старушечье лицо.
– Чево тебе, касатик? – спросило лицо, моргая выцветшими от старости глазами.
– Мне бы с Михаилом Григорьевичем увидеться, – ответил Циммерлинг, стараясь поймать взгляд старухи, смотревшей почему-то ему в грудь.
– А барина-то нету-у, – виновато протянула старуха и сделала попытку закрыть калитку.
– Погодите, погодите, – заторопился Ной Нахманович и придержал дверь. – А где он?
– Оне за границей на излечении, – ответила старуха и снова попыталась закрыть калитку.
– Погодите же! – не давая старой и, очевидно, слепой карге закрыть дверь, взмолился Циммерлинг. – Как долго он за границей?
– Да года три, поди, уже будет, – раздумчиво ответила старуха. – Али четыре… А кто ж его знает!
Ной Нахманович все уразумел. Правда, когда пропал Панченко, в голову стали закрадываться невеселые мысли, а не ловкая ли афера предприятие с кладами речных пиратов? Но он старался гнать прочь все сомнения, да и Вольдемар Аркадьевич совсем не походил на мошенника и проходимца. Благостный такой…
– А… господин Панченко, он дома? – с надеждой спросил Циммерлинг.
– Дома-а, где же им быть-то, – ответила старуха. – При детях оне.
– А с ним мне можно увидеться? – неожиданно заволновался Ной Нахманович. – Пройти можно в дом? Я купец из Казани, Циммерлинг моя фамилия.
Старуха приблизилась к нему, словно принюхивалась, подняла глаза, и Циммерлинг, наконец, встретился с ней взглядом. Затем она сделала шаг, встала на цыпочки и почти вплотную приблизила свое лицо к лицу Циммерлинга, словно собираясь запечатлеть на его челе материнский поцелуй.
– Нет, – ответила она, снова упершись взглядом в грудь Циммерлинга. – Лучше я его тебе, касатик, позову.
Она захлопнула калитку, громыхнула засовами и ушла. Не было ее долго. Наконец, вместе с шаркающими послышались твердые шаги. Калитка открылась, и в проем шагнул молодой худощавый человек приятной наружности.
– Прошу прощения, что не приглашаем вас в дом, – извиняющимся тоном сказал он. – Видите ли, хозяин уехал, и домоправительницей Марфу Ивановну оставил. А она – старый человек, так что…
– Вы Панченко? – не дал ему договорить Циммерлинг.
– Панченко, – удивившись, ответил молодой человек.
– Вольдемар Аркадьевич?
– Нет. Геннадий Аркадьевич. А что?
– И вы домашний учитель детей господина Собакина? – не ответил на вопрос молодого человека Ной Нахманович.
– Именно так.
– Все ясно, – заключил Циммерлинг и потерянно пошел прочь, повернувшись к удивленно глядящему на него молодому человеку разом ссутулившейся спиной.
– А что вам было угодно? – крикнул ему вслед настоящий Панченко.
Циммерлинг не обернулся и не ответил, лишь утомленно махнул рукой. Он шел, тупо глядя перед собой, и в глазах его вместо гор самоцветов, изумрудов и золотой посуды были лишь ветхий пепел и потухшие уголья.
На руках же отбывшего с триумфом в Москву Вольдемара Долгорукова имелись восемь с половиной тысяч рублей, добровольно отданных «арендаторами», мечтающими заиметь на грош пятаков.
Итак, откушав и закурив папиросу с золотым ободком, Всеволод Аркадьевич спросил газету. На вопрос, какие он предпочитает, Долгоруков ответил, как и восемь лет назад, едва улыбнувшись:
– Разумеется, местные, голубчик.
И снова выбрал «Казанский телеграф». Чего же изменять фортуне. Листая его, Всеволод Аркадьевич думал.
О чем?
О том, что вечер воспоминаний, пожалуй, подошел к завершению. И экскурс в прошлое закончен. «Вчера» уже не существует, а может, его и вовсе никогда не было. «Завтра» еще не настало, а может, его и не будет. Стало быть, есть только «сегодня».
Пора действовать. То есть жить в настоящем, жить сегодняшним днем. Что равнозначно «просто жить»…
Глава 4
Из воздуха, или О пользе газет
Газета, милостивые государи, есть периодический печатный орган, информирующий читателя о событиях, происходящих как в мире, так и в стране, в которой выходит газета, а то и в губернии или в городе, в котором он, читатель, имеет неосторожность (а может быть, и счастье) проживать.
Помимо прикладного назначения газета имеет и развлекательную функцию. В ней иногда печатаются короткие рассказы, чаще всего на злободневные темы, сентиментальные рождественские истории, рассчитанные преимущественно на домохозяек, и длинные повести с продолжением в следующих номерах. Попадаются и стихи. Вот, к примеру, что вычитал Сева в «Казанском телеграфе», когда курил послеобеденную папиросу…
- Прощай, уста мои окованы судьбою,
- Безмолвно должен я покинуть милый кров —
- Как призрак, путь скользит и ныне пред тобою,
- Неуловимый смысл моих прощальных слов.
- Люблю я, наконец, мне сердце прошептало,
- Люблю я, но тебя я должен позабыть.
- Скажу себе скорей, что было, то не стало
- И больше для меня вовек не может быть…
Как всегда, было много рекламы и прочих объявлений. Их Всеволод читал более внимательно. Ибо газета для такого человека, каким он являлся, была своеобразным источником вдохновения, так сказать, пищей для разного рода надувательств и авантюр и, ежели уместно так выразиться, одновременно и полным каталогом фигурантов, то бишь лохов, которых можно и должно облапошить…
МАГАЗИН ИНОСТРАННЫХ ВИН
поставщика к Высочайшему двору в Москве
К. Ф. Депре
на Черноозерской улице, в д. Куракина (бывшем Ноппер)
получены московские искусственные минеральные воды:
Зельтерская
Содовая
Лимонад-газез
Доверенный К. Ф. Депре
К. Крог.
Интересное рекламное объявление; Долгоруков пометил его галочкой.
И еще одно…
ПО ГРУЗИНСКОЙ УЛ., 5
в винном подвале содержатся и продаются
коллекционные вина и коньяки.
Поставил восклицательный знак без галочки.
Прочитав следующее объявление, он оставил его без внимания, ибо грудных детей, которых надлежит вскармливать, Всеволод Долгоруков покуда не имел и иметь не собирался…
Настоящая
молочная мука Нестле
для вскармливания грудных детей
в аптеках города.
Генрих Нестле,
Веве (Швейцария).
Что касается объявления, против которого Сева поставил галочку с восклицательным знаком, то оно гласило:
На Покровской улице подле ограды продается за отъездом хозяина каменный дом, при коем находится и сад, а на дворе колодезь с хорошею водою. Службы сего дома все почти каменные: две кухни, из коих одна с англинским очагом, людская изба и подвал для вин в лучшем виде. Самые комнаты дома расписаны со вкусом и с крашеными полами и снабжены всей необходимой для проживания мебелью.
Желающие купить оный дом с мебелью или без таковой, с обожданием половины суммы за проценты в течение года или двух могут спросить о цене у хозяина того дома.
В колонке «Приехавшие» Долгоруков пометил лишь несколько строк из многих – опять-таки галочкой с восклицательным знаком. Эти строки были следующие:
В «№№ «Париж» остановился приехавший из Санкт-Петербурга граф Тучков, известный коллекционер вин. Цель визита графа неизвестна. Возможно, его приезд в наш город связан с очередным пополнением его всемирно известной коллекции.
Долгоруков отложил газету, задумался. А когда поднялся из-за стола, у него уже был план, связывающий воедино коллекционное вино, поставщика к высочайшему двору в Москве К. Ф. Депре, дом на Покровской улице с подвалом для вин в лучшем виде и визит в губернскую Казань известного коллекционера вин графа Тучкова.
План был хорош. Теперь был нужен помощник. И деньги. Ибо задуманная Всеволодом Аркадьевичем афера, как и любое иное предприятие, требовала значительных вложений, дабы впоследствии принести ощутимую прибыль. Для осуществления задуманного плана надлежало добыть денег. Буквально из воздуха.
И Сева придумал, как это сделать. Вернее, вспомнил одно хитроумное изобретение своего товарища по «Клубу «червонных валетов» и по совместительству охотника до богатых вдовушек и бонмотиста Эдмонда Массари.
Ранним июльским утром в контору «Российского общества морского, речного и сухопутного страхования и транспортировки кладей» прибыло десять больших одинаковых ящиков с надписью:
ГОТОВОЕ БЕЛЬЕ
Груз каждого из первых пяти ящиков был оценен отправителем, мещанином уездного города Васильсурска Казанской губернии Жадиным Степаном Ферапонтовичем в девятьсот пятьдесят рублей, содержимое трех ящиков Степан Ферапонтович оценил в одну тысячу семьсот пятьдесят рублей, а товар в двух последних ящиках был оценен отправителем в две тысячи триста рублей каждый. Очевидно, в них находилось весьма дорогое белье, да и пункт доставки их был неблизок: город Гельсингфорс Нюландской губернии. Очевидно, в этой губернии Великого княжества Финляндского было худо с хорошим бельем. Три ящика должны были следовать до Мингрелии, а первые пять – в Фергану. Туркестан, похоже, крайне нуждался в дешевом белье. Или просто в белье как таковом.
Ящики запечатали и увезли, чтобы разослать по пунктам назначения, Жадин заплатил транспортную и страховую пошлины и получил за свои ящики товарные расписки на гербовой (как и положено) бумаге. А затем прямиком направился в банк, потому как такие расписки с указанием стоимости товара принимались в залог наравне с векселями. То есть их можно было обналичить в Ссудном или в Учетном банках, заложить в ломбарде или накупить на них товару согласно указанным суммам.
Через малое время мещанин Жадин, то бишь Всеволод Аркадьевич Долгоруков, лишился своих товарных расписок, зато сделался обладателем денежной суммы в размере четырнадцати с половиной тысяч рублей. В ящиках же с «готовым бельем» находилась старая ветошь, стружка и по большей части воздух. Так что столь приличные деньги натурально были сделаны из воздуха. Учитесь, господа!
Дальнейшая судьба ящиков отправителя не волновала. Скорее всего ящики будут стоять длительное время там, куда они прибудут, вызывая раздражение почтовых служащих, ведь их никто не востребует. А когда терпение служащих лопнет, они заявят в полицию. С разрешения начальства ящики будут распечатаны и вскрыты. Что последует далее – смех или удивление, – это зависит от ситуации. И можно с большой долей уверенности констатировать, что рассылка таких ящиков с «готовым бельем» будет сочтена за дурацкую шутку. Полицейские в сердцах сплюнут и удалятся, не располагая никакими зацепками и желанием проводить по поводу пустых ящиков расследование. Ведь за ними никто не явится, а значит, обманутых нет. И даже если найдется среди полициантов какой-нибудь дотошный служака и потянет за ниточку следствия, то конец ее непременно оборвется. Ибо приведет такая ниточка к мещанину уездного города Васильсурска Казанской губернии Степану Ферапонтовичу Жадину, какого в природе не существует, а ежели и существует, то он к афере с ящиками – ни сном ни духом.
С такой суммой разводку графа Тучкова начинать уже было можно.
Дом на Покровской улице возле церковной ограды был построен, наверное, пару веков назад. Двухэтажный, каменный, со стенами толщиной в два аршина, он стоял недалеко от крепости-кремля и имел большой яблонево-вишневый сад, правда, довольно запущенный.
Службы во дворе, о которых было писано в объявлении, тоже были старинной постройки, и ежели дом подвергался кое-какому ремонту, то служебные строения скорее всего так и не трогались со времен царя Алексея Михайловича Тишайшего и выглядели весьма древне.
Собственно, то, что дом и постройки крепко старые, – было только на руку Всеволоду Аркадьевичу: и для задуманной аферы это хорошо, и цена всего этого хозяйства не должна быть велика. Хозяин усадьбы, Александр Михайлович Лазаревский, отставной поручик, герой Дрезденского сражения, воевал с Наполеоном в Пруссии и Саксонии и брал Париж в четырнадцатом году. После ранения он был вынужден выйти в отставку и вернулся в Казань. К настоящему моменту силы оставили старика и вдовца, и он надумал перебраться к младшему сыну в древнюю столицу. Для того и продавал дом. Ну, и еще, чтобы не быть обузой.
– Двенадцать тысяч, такова моя цена, – заявил Долгорукову отставной поручик, когда осмотр усадьбы покупателем был произведен. – Не дорого, я полагаю. Если бы не мой скорый отъезд, менее чем за пятнадцать тысяч я бы вам дом не отдал.
– Понимаю, – кивнул головой Сева. – И, не буду кривить душой, не дорого, согласен, – добавил Всеволод Аркадьевич. – А как насчет обождания суммы?
– Половину суммы мне надобно сразу, а половину я готов обождать год или два, – сказал старик Лазаревский. И быстро поправился: – Лучше год, потому как мало ли… Я стар, и мой век сделался ныне короток.
– Хорошо, – не стал спорить со стариком Долгоруков. – Шесть тысяч сразу, шесть через год под вексель.
– Семь, – сказал старик.
– Что семь? – не понял Сева. Или как бы не понял.
– Через год – еще семь тысяч.
– Позвольте, вы же сказали, что дом стоит двенадцать? – напомнил старику его слова Долгоруков.
– Двенадцать, – согласился старик.
– Ну, так я вам отдаю сейчас шесть тысяч и через год – еще шесть.
– Через год – семь, – упорствовал отставной поручик.
– Почему семь?
– А проценты?!
– Ах да, – словно только что вспомнил пропечатанные в «Казанском телеграфе» условия продажи дома Сева. – Хорошо, по рукам. Так я зову нотариуса?
Первый шаг в афере по надувательству графа Тучкова был сделан. Всеволод Аркадьевич Долгоруков стал владельцем усадьбы на Покровской, а старик Лазаревский отбыл в Первопрестольную с шестью тысячами целковых и долговым векселем в семь тысяч, который Сева обязался погасить до первого августа восемьдесят первого года. Но ведь давать обязательства и выполнять их – разные вещи, правда?
Теперь надлежало сделать второй шаг. И он был произведен, когда Сева открыл дверь винного подвальчика на Грузинской улице, где, судя по объявлению, продавались помимо прочих коллекционные вина и коньяки.
– Здравствуйте, – произнес Долгоруков, когда звук дверного колокольчика смолк.
– Здравствуйте, – ответил ему хозяин подвальчика, оглядев посетителя оценивающим взглядом и убедившись, что тот вполне платежеспособен. – Чем могу служить?
– Мне нужна бутылочка коллекционного вина, – заявил Всеволод Аркадьевич, оглядывая прилавок. – У моего дяди юбилей, и я бы хотел сделать ему хороший подарок.
– Он коллекционирует вина? – поинтересовался хозяин.
– Да, – ответил Сева. – Он большой любитель коллекционных вин.
– А возраст? – спросил хозяин.
– Дяди?
– Нет, вина, – усмехнулся хозяин.
– Чем старше, тем лучше, – ответил Долгоруков.
– У нас имеются в продаже преимущественно вина «бордо». Есть «Шато Лафит Ротшильд» урожая пятьдесят девятого и шестьдесят второго годов. Еще советую обратить внимание, – хозяин достал бутылку с глубокой выемкой на донышке, – вот на это.
– Прошу прощения, я не очень разбираюсь…
– Это тоже «бордо». «Шато Брион» урожая шестьдесят девятого года. Виноград произрастал в очень благоприятный сезон на склонах речной долины. Осталась одна-единственная бутылка.
– А что-нибудь постарше возрастом у вас есть? – с надеждой спросил Долгоруков.
Читать бесплатно другие книги:
