Ричард Длинные Руки – гроссфюрст Орловский Гай

Глава 2

Остатки войска герцога Ярдширского так и оставались на том же месте несколько дней, отдыхая и залечивая раны. За это время, как докладывают разведчики, к ним присоединилось несколько дружин лордов соседних земель, что не очень-то и хорошо, мне такой патриотический порыв ни к чему, однако за это же время несколько десятков человек тайно покинули воинство, что не может не радовать.

Сэр Климент заподозрил нечто хитрое, велел схватить одного, потом другого, но оказалось, что люди устали и пали духом после неожиданного и ужасающего истребления стрелками Ричарда Завоевателя, засевшими в Эльфийском Лесу, отборного рыцарского войска под началом непобедимого герцога Ярдширского. И еще поверили, что война проиграна, потому многие вообще-то готовы бросить все и пробираться в свои земли.

Готовность сражаться сохраняют только те, кто прибывает к герцогу именно сейчас, еще не испытавшие сокрушительного удара эльфийских стрел. Кстати, кроме герцога уцелели и все высшие лорды, хотя по ним били особенно тщательно, но знать либо облачена в доспехи, выкованные гномами, либо в нечто старинное, передаваемое из поколения в поколение, а то и вовсе отысканное в руинах и подземельях погибших городов.

Древние оружейники знали некие тайные приемы ковки или закалки, из-за чего не только стрелы, но даже тяжелые мечи не оставляют абсолютно никаких царапин на таких доспехах. Только и надежда, что попасть в сочленение…

Я велел отпустить схваченных, пусть разносят весть о сокрушительном поражение войска герцога Ярдширского от лучников Ричарда Завоевателя, а также расскажут, что столица тоже захвачена им и король Гиллеберд низложен победителями.

Я осматривал, как идет постройка стены на месте провалившейся в землю, ко мне торопливо подошел барон Саммерсет, на нем все хозяйственные нужды по обороне, издали поклонился коротко.

– Барон? – сказал я.

Он доложил с тревожной ноткой в голосе:

– Ваша светлость… когда ждать подхода союзных войск?

Я спросил обеспокоенно:

– А что случилось?

– Пролом заделывается очень трудно, – проговорил он с тоской. – Это не пролом в стене, она ж вся ушла под землю!.. Приходится строить целиком…

Я поморщился.

– Как это целиком? Фундамент готов, только доращивайте. Привлеките местных жителей, можно кнутом и пряником. Кто будет работать хорошо, тому платите за труд на благо общества… общество – это я, кто совсем упрется – рубите голову на месте за саботаж по законам военного времени… Отечество в опасности, а они будут всякое? Не позволим!

– Сколько у нас дней в запасе?

Я отмахнулся.

– Ни одного. Но не думаю, что придется выдерживать ожесточенную осаду. Пока местные лорды собирают отряды взамен тех, что ушли с Гиллебердом, подойдут войска короля Фальстронга.

– А как, – спросил он с надеждой, – насчет армии Его Величества Барбароссы?

– Тому будет труднее, – признался я. – Ему драться с армией самого Гиллеберда в Армландии, а потом пробиваться в Турнедо! Хотя, если разобьет Гиллеберда там, то можно и не пробиваться…

Виконт Рульф прислушался к нашему разговору, покрутил головой, а, уловив мой вопрошающий взгляд, заметил осторожно:

– Армия Гиллебедра сильнее, вы сами говорили.

– Сильнее, – согласился я, – но в Армландии не вся армия. Гиллеберд не повторил моей ошибки, в Турнедо тоже оставил войска. Я сокрушил герцога Ярдширского, что защищал именно подступы к столице, но с севера есть еще могучие заслоны под руководством Вигфрида и Аттельстана, опытных полководцев. Король Гиллеберд не ожидал вторжения со стороны Варт Генца, однако береженого Бог бережет, и чтоб у Фальстронга не возникало соблазна, он демонстрировал там надежные гарнизоны в хорошо укрепленных замках.

– Фальстронг будет их осаждать?

Я покачал головой:

– Нет.

– Почему? – удивился он. – Фальстронг не захочет оставлять в своем тылу города с вражескими войсками за стенами!

– Фальстронг будет сбивать только отряды, – объяснил я, – что загородят ему дорогу. Он стремится к столице.

Барон внезапно просиял, а Рульф хлопнул себя по лбу.

– Ну да, ваш договор! Кто первый захватит столицу, тот получает право на две трети Турнедо!..

– Ради этого стоило постараться, – сказал барон.

К нам подошел сэр Волсингейн, настороженный, как всегда, оглядывающий всех из-под насупленных бровей.

– Сэр Каспар, – приветствовал его я.

Он поклонился.

– Ваша светлость?

– На вас возложена охрана порядка… и все прочее, что относится к ней или находится около. Потому проследите, чтобы собрали священников, какие есть в округе.

– Да, ваша светлость…

Я объяснил:

– Пусть очистят дворец от магии. Самым тщательным образом! Что-то я не заметил здесь ни одного распятия, это упущение срочно исправить. Завезти Библии и разложить в ключевых местах, а также отслужить литургии, изгоняющие бесов и всякое колдовство.

Тот сказал с беспокойством:

– Вы тоже почуяли?

– Что?

Тот покрутил пальцами в воздухе, изображая нечто неопределенное.

– Что-то такое в воздухе… И тени какие-то… У меня амулет достаточно мощный, но все не ухватывает. Да и понятно, короли могут себе позволить и магов сильных, и талисманы хитрые…

– Тогда вы тот человек, – сказал я, – кто отвечает еще и за безопасность дворца… по крайней мере, от враждебной магии. Действуйте быстро и решительно.

– Да, ваша светлость!

Он поспешно удалился, а за ним побежали трое громадных диковатого вина воинов в мохнатых шапках и душегрейках мехом наружу, горцев, что составляют большую часть его дружины.

Кабинет Гиллеберда укрыт десятками опаснейших заклинаний. Любой, кто решится войти без разрешения хозяина, в лучшем случае погибнет, а в худшем – искалеченный и растерзанный будет оставлен для допроса.

Более того, заклинания закрывают двери и стены на тот случай, если кто додумается проломиться напрямую, а кроме того, мощные амулеты защищают стол, ящики и ларцы с секретными замочками, но даже это не все: если кто-то сумеет выжить и коснется личной книги короля, где все его тайны, он тут же превратится в соляной столб, как когда-то жена Лота.

На меня магия не действовала, но я зябко передергивал плечами, представляя, что вот выдвинется из стола отравленный шип или в коленку кольнет некая заноза, что убьют моментально.

Священники полдня очищали от чар, а потом на всякий случай я запустил еще и магов, не помешает, а в конце священники прошлись еще раз и подтвердили, что колдовства было много, но все уже очищено молитвами и святой водой.

– Как только вы уцелели, – сказал один участливо, – вы вошли первым?

– Я паладин, – ответил я скромно и перекрестился. – Господь хранит меня для более трудных дел.

– Спаси вас и сохрани, – ответил священник и перекрестил меня. – Но от стрел из стен вы уж как-то сами, ваша светлость.

Все, как я уже понял из жизненного опыта, удается энергичному и деятельному человеку, вот только времени и сил уходит вдвое больше. Если что-то рассчитываешь сделать за неделю, смело клади две, а то и три. Уверен, что сделаешь за месяц – будь счастлив, если уложишься в два.

Фальстронг не подошел в рассчитанное время, и даже в ожидаемое нами. Сопротивление местных лордов на севере оказалось ожесточеннее, чем он и я рассчитывали. День за днем король Варт Генца продвигается по Турнедо медленно и упорно, сбивая заграждающие отряды, захватывая лагеря, сам несет тяжелые потери, но мои разведчики радостно докладывают, что его войска все-таки приближаются, не отступая ни на дюйм.

С южной стороны королевства появились первые слухи о тяжелых боях в районе земель Пертуи и Дуншира, а также большом сражении у Торгэрна. Оно закончилось вроде бы победой Гиллеберда над объединенными войсками Барбароссы и Найтингейла, однако отступил все-таки Гиллеберд.

Сообщение о том, что Ричард Завоеватель захватил его столицу, мог счесть дезинформацией, с целью вызвать панику в рядах его войск. Но, возможно, дошли слухи о вторжении с севера королевской армии Варт Генца, чего он тоже никак не ожидал, хотя, будучи крайне предусмотрительным, и оставил с той стороны хороший заслон из кольца прекрасно укрепленных замков с многочисленными гарнизонами и хорошо укомплектованные войска под управлением опытных военачальников.

Мне казалось, что Гиллеберд вот-вот начнет долгие и хитроумные переговоры о мире или хотя бы перемирии, за время которого отойдет от внезапного изменения ситуации и как-то повернет ее в свою пользу, однако то ли на что-то надеется, то ли понял, что я сумел переиграть на его же поле и в переговоры вступать не буду, да и другим докажу, что противника осталось только дожать…

В захваченной столице атмосфера очень недружелюбная, это не демократический и толерантный Геннегау, где всем все по фигу, здесь дубовые патриоты. Простой народ упорно выкрикивает славу Гиллеберду, а нас ненавидит люто и иррационально, хотя мы постарались ни в чем не причинять вреда.

Слуги под руководством Бальзы уже очистили королевский дворец от трупов, заменили залитые кровью ковры и шкуры на полу, отдраили дубовые полы, и хотя все выполняют, но ощущение остается такое, что при первой же возможности вонзят в спину нож.

Я велел заменить их менее преданными предыдущему преступному режиму, но таких почти не нашлось, да и те могут притворяться, так что мы, победители, оказались в огромном дворце почти без слуг.

Я в конце концов занял покои Гиллеберда, так надо, я должен подчеркивать и всячески выказывать, что отныне его власть полностью перешла ко мне, вот трон, вот знаки власти, королевская печать и все регалии.

Охрану дворца поручил сэру Клименту Фицджеральду, он настолько хорошо показал себя при захвате этого весьма и зело укрепленного пункта, что отныне можно рассчитывать на его сообразительность и в других деликатных делах.

Остальные военачальники отвечают за охрану стены и башен, доблестный сэр Геллермин денно и нощно бдит со своими людьми у обрушенного участка, хватая подозрительных с той стороны и с этой, а виконту Каспару Волсингейну поручил при обеспечении спокойствия и безопасности на улицах столицы действовать быстро и решительно, любые искры гасить вовремя.

Сегодня он вошел настороженный, словно и здесь за ним следят враги, коротко поклонился.

– Сэр Каспар, – произнес я.

– Ваша светлость, – ответил он.

Я поинтересовался:

– Как прошла ночь?

– Восемь нападений, – доложил он. – На два больше, чем вчера. Но вчера были ранены четверо наших и один убит, а сегодня убиты уже трое.

– А ранены?

– Восемь.

Я ощутил гнев и горечь, сжал и разжал кулаки.

– Сэр Каспар, – произнес я с большой неохотой, – это мой город, потому я велел обращаться с жителями гуманно, так как они уже не враги, а мои подданные. Подданных нельзя убивать, как врагов, однако слегка наказывать можно… Слегка.

– Ваша светлость?

– Отныне, – сказал я, – разрешается не только защищаться в случае нападения. Всякий, бросивший бранное слово в мой адрес или адрес наших доблестных войск, должен быть схвачен и немедленно повешен!.. Если обстоятельства не позволяют – зарубить на месте.

Он вскрикнул обрадованно:

– Ваша светлость! Позвольте выполнять?

– Действуйте, – разрешил я.

Он умчался, я слышал в коридоре его воспрянувший голос, даже топот изменился. Не помогает львиная шкура – одевай лисью. Но если в лисьей меня не уважают, то мои львиные когти уважать заставят. Или бояться. Что по результатам одно и то же. Одни закон не нарушают потому, что этот нравственный закон у них в душе, а большинство – из страха перед жестоким наказанием. Как результат – на преступление отваживаются совсем уж отпетые.

Думаю, дикие горцы сэра Каспара сумеют внушить достаточное уважение завоеванным. Я не случайно именно ему поручил обеспечивать порядок на улицах, базарах и рынках.

Если здесь милосердие считают слабостью, что ж – могу сыграть и понятнее для вас, олухи.

В коридоре раздались быстрые шаги, ко мне в кабинет заглянул один из стражников, что в коридоре.

– Ваша светлость, – прокричал он, словно мы на противоположных концах дремучего леса, – к вам только что гонец от Барбароссы, ваша светлость!

– Пропусти, – велел я.

В комнату вошел молодой воин, совсем юноша, светлый и быстроглазый, из доспехов только кольчуга с широкими рукавами и до колен, сапоги с простыми шпорами, а на поясе простой короткий меч ратника.

Он быстро и легко преклонил колено, голова опущена, взгляд в пол.

– Ваша светлость…

– Встань, – велел я, – и ответствуй. Как дела у моего дорогого сюзерена и покровителя, которому я так многим обязан?

Он смотрел на меня ясными влюбленными глазами, с почтением протянул увешанный печатями свиток.

– Ваша светлость!.. Его Величество поздравляет вас с неслыханной и невероятной победой. Он рад и счастлив, это все здесь записано!. А еще Его Величество велел передать на словах, что он не подписал бы тот договор… простите, я не знаю, о чем речь, просто передаю дословно… тот договор, если бы не подозревал, что вы спрятали какого-то коня в рукав.

Я сдержанно улыбнулся.

– Его Величество меня переоценивает… Как добирались? У Гиллеберда еще много войск?

Он кивнул.

– Да, ваша светлость. Он блокировал все дороги. Если бы не мой конь, ему нет в Фоссано равных по скорости, и не мои амулеты, оберегающие от чужих взглядов, я бы не пробился через захваченные Гиллебердом земли.

– Гиллеберд хорош, – сказал я с досадой, – только об этом и слышу. К нам докатились слухи о победах при Пертуи и Дуншире, а также большом сражении у Торгэрна…

Его глаза вспыхнули отвагой и юношеской гордостью.

– Это было жестокое сражение, ваша светлость. Мы понесли тяжелые потери, Гиллеберд очень умело руководил своими войсками и, можно сказать, одержал победу. Нам пришлось оставить поле битвы, однако отступил и Гиллеберд, так что сражение будет считаться ничейным.

– Почему отступил Гиллеберд?

Он смотрел на меня чистыми глазами ребенка, который передает то, что ему сказали, еще не понимая смысла сложных слов:

– Его Величество считает, что Гиллеберд потерял уверенность. Он все еще сильнее нас, однако, как сказал Его Величество, он не ожидал, что мы все же выступим… и выступим очень всерьез. Почему-то он не рассчитывал, что Его Величество возжелает защитить свои исконные земли… И еще Гиллеберда поразило, так считает Его Величество, что в войну вступил Варт Генц. К тому же неожиданно мощное сопротивление оказал один из армландских лордов, его владения на границе. Он сковал почти треть войска Гиллеберда, это неслыханно, а когда ему грозило окружение, ушел за стены замка. И оттуда постоянно наносит удары в тыл.

– Герой, – сказал я. – Как его имя?

Он пробормотал:

– Вроде бы Тамплиер…

Я подумал, кивнул молча слушающему стражнику.

– Займись нашим молодым другом, покорми и дай отдохнуть. Я составлю ответ Барбароссе и немедленно отправлю с нашими заверениями в любви, уважении и покорности.

– Слушаюсь, ваша светлость!

Он очень вежливо, даже слишком вежливо, поклонился, явно не простой стражник, возможно, из безземельных рыцарей, и остался на том же месте.

Я спросил непонимающе:

– Сэр?

Он поклонился снова и развел руками:

– Простите, ваша светлость… но надо ли это…

Он замялся, я спросил нетерпеливо:

– Что именно?

– Это вот, – сказал он в неловкости, – с заверениями в покорности… Сейчас уже всем видно, – вы никому покоряться не должны…

Я сказал строго:

– Дорогой сэр!.. Вы что-то недоперепонимаете!.. Его Величество для меня – как отец родной! Я всегда буду чувствовать к нему любовь, уважение и даже покорность, если вы понимаете меня правильно. Как бы ни стал я силен, а он дряхл и слаб, но все равно!

Он сказал торопливо:

– Да, но… чувствовать – одно, но зачем умалять свое величие? Вы же не один, мы все купаемся в славе своего вождя!

– Когда слава заслуженная, – отрезал я, – ничто ее не умалит! Действуйте.

Оставшись один в кабинете Гиллеберда, я еще раз прошелся вдоль всех четырех стен. Такой предусмотрительный король не мог не пользоваться тайными ходами, скрытыми тайниками и замаскированными ловушками.

Я выглянул в коридор, кивком велел стражнику войти.

– Как вас зовут?

– Тэд, ваша светлость.

– Тэд, – повторил я. – Значит, полное имя Эдвард. Верно?

– Да, ваша светлость.

– Гордое имя, – сказал я, – дворянское.

Он опустил взгляд, на щеках проступил густой румянец.

– Ваша светлость… я вел себя неподобающе, и отец меня изгнал. А так, вы правы, я дворянин. Отец мой очень уважаемый в наших краях рыцарь…

– Эдвард, – сказал я строго и в то же время отечески, уже привык так держаться и говорить, хотя этот Тэд не моложе меня, – мы живем в бурное время, которое принято называть переходным. Ты видишь, как в одночасье рушатся королевства, династии, величие рассыпается в прах… но в то же время можно очистить свое имя подвигами и верным служением сюзерену, завоевать его доверие и уважение сотоварищей… а к родителям вернуться в славе и доблести, с заслуженно захваченной добычей!

Он вытянулся, в глазах заблестели слезы, я даже не думал, что вот так задену за живое, до чего же я хороший демагог, просто люблю себя…

– Ваша светлость, – проговорил он прерывающимся голосом, – только прикажите! Все сделаю, жизнь отдам по одному слову, одному жесту!

– Ваша жизнь нужна вам и мне, – возразил я. – Так что давайте ближе к делу. Поручаю вам охрану моих покоев. Включая кабинет. Посмотрите, как удобнее расставить людей, если вдруг что случится… А еще оставьте прямо здесь с дюжину крепких воинов.

Он пробормотал:

– А как разместить?

– Тогда с полдюжины, – согласился я. – Остальных – в коридор. Если вдруг что не так, пусть сперва поднимают крик, а чудеса героизма проявляют потом.

Он проговорил с неловкостью:

– Стыдно как-то мужчинам кричать…

– Ради сохранения жизни други своя, – отрезал я, – ничего не стыдно! Поднимать тревогу, ясно? Вы же не себя спасаете, вас не жалко, а меня, замечательного сюзерена!

– Ваша светлость, да что может произойти?

– Не знаю, – сказал я честно. – Но я в кабинете самого Гиллеберда! И должен вести себя по-гиллебердьи. Иначе меня отгиллебердят так, что все разгиллебердится.

Глава 3

Древние египтяне тем соседям, что собирались с ними воевать, показывали свои пирамиды, и у тех сразу отпадало желание связываться с людьми, способными на такое.

Если бы все соседи Гиллеберда, близкие и дальние, могли увидеть его дворец, никто не только воевать с ним не решился, но даже насчет сопротивления подумал бы: когда я попал сюда в первый раз, я ахнул, как ни пытался сдерживаться. Ощущение было, что в королевствах Зорра, Кернеля, Алемандрии, Кельвинта и других, через которые пришлось пройти, только-только научились строить простейшие грубые замки из кое-как отесанных камней, а здесь расцвет, замки совершенны, огромны и прекрасны, кроме монументальности везде легкость, умелый дизайн…

Главный зал даже сейчас поражает до глубины души: откуда в таком мрачном краю стены, пол и потолок из драгоценнейшего розового мрамора, залежей которого просто нет нигде? Все колонны выполнены в виде изумительно точно вырезанных атлантов с прекрасно прорисованным каждым мускулом.

В окнах витражи из цветного стекла, в изящных каменных кадках растут удивительно красивые деревья, таких на свободе не встретишь…

А сине-фиолетовый зал, а пурпурный, а багровый, а остальные – каждый выполнен в особом стиле, и одновременно все это создает некую законченную картину исполинского роскошного дворца, подчеркивающего могущество и значимость их хозяина.

Вот только в личных покоях Гиллеберда и его кабинете я раньше не бывал, и теперь не столько ахал, поражаясь изысканным красотам, сколько настороженно высматривал все возможные ловушки, что-то становлюсь совсем подозрительным.

Наконец я разложил на столе огромную карту города, у Гиллеберда таких зачем-то несколько, мучительно прикидывал, где могут попытаться проникнуть противники. Город чересчур огромный, он еще в мой первый приезд ошеломил размерами и пышностью.

Я тогда всматривался в башни, и странное чувство копошилось в душе, чудилось, что город если не с довоенных времен, то его выстроили сразу же выбравшиеся из шахт горняки, там в огромных подземных пещерах вполне можно пропустить войну. Но я отчетливо чувствовал исполинскую разницу, скажем, с Вексеном или Дартмутом, что выглядят жалкими сараями рядом с блистательным дворцом.

Но сейчас не до богатства и роскошной архитектуры, беспокоит огромное пространство, что занимает город. К счастью, я провел в него свою небольшую армию практически без потерь, нужно только всех расставить на ключевых местах…

Глаза начала заволакивать пелена от перенапряжения, на карте чернила кое-где расплылись, всматриваюсь до тех пор, пока не начинают появляться темные круги, я откинулся на спинку кресла и посмотрел на стену напротив, чтобы снять напряжение глазного дна.

Кабинет уютен, хоть и великоват, в нем все солидно, массивно, дорого, как цветные стены со сценами битв, так и весьма необычная картина в золотой раме, а может, и не золотой, но явно из очень дорогого материала, к тому же поработали искусные ювелиры.

А на полотне изображена молодая и хорошенькая женщина на фоне деревьев с неправдоподобно красиво изогнутыми ветвями, небо едва проглядывает среди зелени, все внимание на поясном портрете этой красотки, что не совсем уж и красотка, но очень беспечная и раскованная с тем непосредственным выражением на хорошенькой мордочке, что больше характерно для обвыкшихся в королевском замке служанок, чем для высокопородной дамы. Те, начиная с колыбели, уже учатся смотреть строго и надменно, а позировать с прямой спиной и в самых дорогих платьях с множеством драгоценностей.

Я поднялся, сделал несколько наклонов в стороны, разминая застывшие мышцы, зашел справа, слева, везде портрет следит за мной, знакомый эффект, для этого художнику нужно всего лишь расположить зрачок строго посредине, и сколько бы людей ни было в зале, каждому будет казаться, что портрет следит именно за ним.

Рама на ощупь деревянная, хотя точно не дерево, я долго ощупывал, стараясь уловить что-то знакомое, потому что и не металл, и не камень, а другого материала этот мир не знает, разве что из застывшей смолы вылепить…

Кончики пальцев уловили тепло. Я вздрогнул, прислушался, прижал к раме обе ладони. Так и есть, оттуда пошло отчетливое тепло, странное, ласковое, непонятное.

Я отодвинул ладони, но тепло все еще струится, будто от печки.

– Здорово, – пробормотал я, – хорошо Гиллеберд устроился… Только зачем ему этот камин?

Женщина не ответила, только смотрит все с той же дразнящей улыбкой.

Я вздохнул, поинтересовался:

– Как ты сюда попала, красотка? Очень уж ты… нетипичная.

Она смотрела теми же хитренькими глазками, улыбку художник поймал в самый удачный момент, дразнящую, чуточку виноватую, словно извиняется за какую-то мелкую шалость, на щеке умильная ямочка, подбородок нежный, округлый.

Я уже начал отворачиваться, как вдруг зеленые ветви слегка колыхнулись и снова застыли. Я вздрогнул и замер, словно вмороженный в глыбу льда. Женщина не изменилась, все та же улыбка, то же выражение, но у меня странное ощущение, что и она словно бы оживала на кратчайший миг.

Мои ладони снова принялись щупать и поглаживать раму, передавая ей свое тепло и получая часть обратно. После долгого ожидания ветви качнулись, я отчетливо видел, как их колышет ветер, затем снова застыли, но теперь я сцепил зубы и с колотящимся от возбуждения сердцем принялся тереть раму, как Аладдин медную лампу.

Ветви начали покачиваться, затрепетали листочки, я прислушивался и уловил их шелест. Женщина продолжала с той же застывшей улыбкой рассматривать меня, я вздрогнул с головы до ног, когда в ее взгляде появилось нечто новое, затем длинные ресницы опустились, на мгновение закрыв глаза и бросив тень на щеки, тут же поднялись.

С колотящимся сердцем я жадно рассматривал полные жизни и любопытства глаза, блестящие, с коричневой радужкой, красиво вырезанный нос, слегка приподнятый, изумительно точно очерченные губы и небольшую россыпь веснушек на щеках, что недопустимо для леди.

Она в самом деле смотрит большими удивленными глазами, во рту у меня мгновенно пересохло. Сердце рвется из груди и требует отодвинуться, от женщин вообще ничего хорошего нельзя ждать политику, но… какая женщина!

– Класс, – прошептал я и не узнал своего хриплого голоса, – это же надо… так… ты как живая…

Я протянул руку, кончики пальцев коснулись холста, или же это поверхность чего-то посложнее, ощутилось легкое покалывание. Непроизвольно дернул рукой, изображение неожиданно резво поплыло в сторону, женщина оказалась наполовину за рамой, а с другой стороны открылся вид на зеленый луг, за ним лес и коричневый холм.

Сердце вот-вот разорвется, я осторожно повел пальцами дальше, изображение легко прокручивается, но дальше разные виды, а из меня неважный натурщик, уже осторожнее потащил бесконечную картинку обратно, пока в рамке не оказалась та озорная девушка с веснушками вокруг вздернутого носа.

На этот раз мне почудилось, что она чуть улыбнулась. Я проговорил с напряжением в голосе:

– Ты… как?

Она не ответила, но во взгляде я увидел интерес, а губы дрогнули в поощрительной улыбке.

– А как тебя зовут?

Ее лицо чуть изменилось, мне послышался ответ, я невольно переспросил:

– Как-как?

От портрета донесся слабый голосок:

– Кри…

Ее глаза в самом деле смотрят на меня, даже голову повернула чуть-чуть, а сам портрет словно бы обрел добавочную объемность. Я отступил, сердце колотится, кровь ударила в голову.

– Кри?..

– Кри, – донесся нежный голос.

– Это же надо, – прохрипел я, – ага, Кри… А полностью?