История любви Сигал Эрик
— Послушай, Джен, мои родители — прелестные люди.
Зажегся зеленый, и через десять секунд мой «эм-джи» уже мчался со скоростью шестьдесят миль в час.
— Даже Сукин Сын? — уточнила она.
— Кто?
— Оливер Бэрретт III.
— А-а, да он же отличный парень. Тебе он обязательно понравится.
— Откуда ты знаешь?
— Он нравится всем.
— Тогда почему он тебе не нравится?
— Именно потому, что он нравится всем, — ответил я.
И вообще, зачем я вез ее знакомиться с ними? Разве я нуждался в благословении Камнелицего? Но дело в том, что, во-первых, этого захотела она («Так принято, Оливер»), а во-вторых, Оливер III был моим банкиром в самом паршивом смысле слова: он платил за мое проклятое обучение.
Я свернул на Гротон Стрит — по этой дороге я гоняю с тринадцати лет и в повороты вписываюсь на любой скорости.
— Странно, здесь нет домов, — удивилась Дженни, — одни деревья.
— Дома за деревьями.
Когда едешь по Гротон Стрит, надо быть очень внимательным, иначе можно пропустить поворот к нашему дому. Так и случилось. И, только пролетев еще триста ярдов, я спохватился и резко затормозил.
— Где мы? — спросила она.
— Проскочили поворот, — буркнул я, ругая себя самыми последними словами.
И было что-то символическое в этом возвращении, в этих трехстах ярдах, отделявших нас от поворота к моему дому. Во всяком случае, въезжая во владения Бэрреттов, я сбавил скорость. От Гротон Стрит до Доувер Хаус, по меньшей мере, полмили. А вдоль дороги, по обеим сторонам… ну, в общем, много чего понастроено. Думаю, все это выглядит достаточно внушительно, особенно поначалу.
— Ни фига себе! — проговорила Дженни.
— В чем дело?
— Притормози, Оливер. Я серьезно. Останови машину.
Я остановился. Она сидела, стиснув руки.
— Послушай, я не знала, что все это будет выглядеть так.
— Так — это как?
— Ну, так величественно. Слушай, могу поспорить — у вас тут, наверное, и рабы есть.
Я хотел протянуть руку и дотронуться до нее, но ладони у меня были непривычно влажные, и тогда я попытался успокоить ее словами.
— Да ладно, Джен. Считай, что мы поехали проветриться.
— Разумеется, но почему мне вдруг захотелось, чтобы меня звали, скажем, Абигайль Адамс или Венди БАСП[7]?
К дому мы подъехали в полном молчании. Потом припарковались, подошли к парадной двери, позвонили и стали ждать. Тут, в последнюю минуту, Дженни вдруг запаниковала.
— Давай убежим, — предложила она.
— Давай останемся и поборемся, — сказал я. Шутил ли кто-нибудь из нас? Дверь открыла Флоренс, верная старая служанка семейства Бэрреттов.
— О, мастер Оливер, — обрадовалась она. Боже, как я бешусь, когда меня называют «мастер», подразумевая унизительное для меня различие между мистером Камнелицым и мной!
Мои родители, как сообщила Флоренс, ожидали нас в библиотеке. Дженни была потрясена портретами, мимо которых мы проходили. И не только потому, что некоторые принадлежали кисти Джона Сингера Сарджента (в частности, знаменитый портрет Оливера Бэрретта II, иногда выставляемый в Бостонском музее).
— Господи Иисусе, — сказала Дженни, кивая на портреты. — Выходит, что они построили пол-Гарварда.
— Это все ерунда, — сообщил я.
— Значит, ты и к Сьюэл Боут Хаус имеешь отношение?
— Да, я происхожу из древнего рода каменщиков. Длинный ряд портретов заканчивался стеклянной витриной. В ней хранились трофеи. Спортивные трофеи.
— Потрясающе! — воскликнула Дженни. — Ничего подобного я не видела, и, главное, они прямо как из золота и серебра.
— Они из золота и серебра.
— Боже мой! Твои?
— Нет. Его.
Общеизвестно, что Оливер Бэрретт III не был призером Амстердамской Олимпиады. Тем не менее, на его долю все же выпадали гребные триумфы. Иногда. Довольно часто. И теперь Дженнифер стояла, ослепленная блестящими свидетельствами этих побед.
— У нас в Крэнстоне есть Лига кегельбанщиков, но даже там такие штуки не вручают. — И тут она решила бросить камешек в мой огород. — А у тебя есть трофеи, Оливер?
— Да.
— Под стеклом?
— В моей комнате, под кроватью.
Тут Дженни вдруг превратилась в пай-девочку и прошептала:
— Мы на них потом посмотрим, угу? Не успел я проникнуться смыслом этого заманчивого предложения насчет прогулки в мою комнату, как нас прервали.
— А-а, привет!
Вот сукинсынство. Это был Сукин Сын.
— О, здравствуйте, сэр. Знакомьтесь, это Дженнифер…
— А, привет!
Я еще не успел представить его Дженни, а он уже тряс ей руку. И еще я заметил, что вместо традиционного Костюма Банкира на Оливере III был модный кашемировый джемпер. А каменное выражение лица он сменил на пакостную улыбочку.
— Пойдемте, я познакомлю вас с миссис Бэрретт. Для Дженнифер был припасен еще один трепетно неповторимый миг: знакомство с Элисон Форбс «Типси» Бэрретт[8]. Иногда с патологическим упрямством я старался представить себе, как могло повлиять на нее это школьное прозвище, не стань она волею судеб истово-добродетельной попечительницей музея. Неважно, что Типси Форбс так и не закончила Смит Колледж. Она сбежала со второго курса, получив от родителей восторженное благословение на брак с Оливером Бэрреттом III.
— Это моя жена, Элисон, а это Дженнифер.
Он уже узурпировал мое право представлять Дженни.
— Калливери, — добавил я, поскольку Камнелицый не знал ее фамилии.
— Кавиллери, — вежливо поправила меня Дженни, так как я неверно произнес ее фамилию. Первый и последний раз в моей проклятой жизни…
Моя мать и Дженни обменялись рукопожатиями, а также традиционными для нашего дома банальными любезностями. Все сели и замолчали. Я пытался понять, что происходит. Несомненно, моя мать присматривалась к Дженни, оценивая ее костюм (сегодня в ней не было ничего богемного), ее позу, манеры и произношение. Должен сознаться, что, хоть Дженни и старалась придерживаться самого изысканного политеса, ее родной Крэнстон давал о себе знать. Очевидно, Дженни тоже приглядывалась к моей матери. Говорят, что так поступают все девушки. Наверное, таким образом они лучше узнают парней, за которых собираются выйти замуж. Вероятно, приглядывалась она и к Оливеру III. Интересно, заметила ли Дженни, что он выше меня? А что она думает про его кашемировый джемпер?
Конечно, Оливер III, как водится, сосредоточил весь свой огонь на мне.
— Ну, как живешь, сын?
Для человека, окончившего Гарвард, он удивительно нудный собеседник.
— Прекрасно, сэр. Прекрасно. Заботясь о равномерном течении беседы, моя мать спросила у Дженнифер:
— Надеюсь, вы хорошо доехали?
— Да, — ответила Дженни, — хорошо и быстро.
— Оливер всегда ездит быстро, — вмешался Камнелицый.
— Готов спорить, что не быстрее, чем ты, отец, — парировал я.
Интересно, что он на это скажет?
— М-да… Полагаю, не быстрее. Смотри, не проспорь свою задницу, отец. Моя мать, которая всегда и во всем принимала его сторону, тут же перевела разговор на более отвлеченные темы — живопись, музыка… Впрочем, я не прислушивался. Через какое-то время в моей руке оказалась чашка чаю.
— Спасибо, — поблагодарил я и добавил: — Мы скоро уже поедем.
— Что-что? — пробормотала Дженни. Кажется, они говорили о Пуччини или еще о чем-то в этом роде и мою реплику сочли несколько неуместной. Моя мать взглянула на меня (уникальное событие!).
— Но ведь вы приехали на обед, не так ли?
— Э-э, мы не можем остаться, — сказал я.
— Именно так, — ответила Дженни почти одновременно со мной.
— Мне необходимо вернуться, — объяснил я Дженни совершенно серьезно.
Она бросила на меня взгляд, означавший: «Что ты такое несешь?» И тогда Камнелицый произнес:
— Вы остаетесь обедать. Это приказ. Даже наигранная улыбка не смягчила резкости его тона. Ну нет, такой фигни я не потерплю даже от финалиста Олимпиады.
— Мы не можем, сэр, — повторил я.
— Мы должны, Оливер, — проговорила Дженни.
— Почему?
— Потому что мне хочется есть, — ответила она. Мы сели за стол, покорные желанию Оливера III. Он низко склонил голову. Мать и Дженни последовали его примеру. Я тоже опустил глаза.
— Благослови нашу трапезу для нашего блага и нас для служения Тебе и помоги нам всегда помнить о нуждах и желаниях других. Об этом мы просим Тебя, во имя Сына Твоего Иисуса Христа. Аминь.
Господи Иисусе, я был просто раздавлен. Мог бы хоть сегодня не утомлять нас своим благочестием. Что подумает Дженни? Ведь это же какой-то пережиток Средневековья!
— Аминь! — произнесла моя мать. (Дженни тоже, очень тихо.)
— Свисток — мяч в игре! — сострил я. Никто не улыбнулся. А Дженни вообще отвела взгляд и стала смотреть куда-то в сторону. Оливер III быстро глянул на меня через стол.
— Очень жаль, Оливер, что ты хоть изредка не играешь в бейсбол.
Обед проходил не в полном молчании, благодаря замечательному дару моей матери поддерживать светскую беседу.
— Так, значит, вы родом из Крэнстона, Дженни?
— Частично. Моя мать из Фолл Ривер.
— Бэрретты владеют несколькими предприятиями в этих местах, — заметил Оливер III
— …веками эксплуатируя несчастных бедняков, — подхватил Оливер IV.
— В девятнадцатом веке, — уточнил Оливер III. Моя мать улыбнулась, очевидно, довольная тем, что ее Оливер выиграл эту подачу. Ну, нет уж!
— А как насчет планов автоматизации производства и сокращения рабочих мест? — отбил я мяч с лету.
Наступило молчание. Я ждал сокрушительного ответного удара.
— А как насчет кофе? — спросила Элисон Форбс Типси Бэрретт.
Для заключительного раунда мы перешли в библиотеку. Назавтра меня и Дженни ожидали занятия, Камнелицего — дела в банке и многое другое. Разумеется, и Типси запланировала какое-нибудь неотложное дело на раннее утро.
— Сахару, Оливер? — спросила моя мать.
— Оливер всегда пьет кофе с сахаром, дорогая! — сказал мой отец.
— Спасибо, только не сегодня, — ответил я. — Без молока и без сахара, мама.
Вот так мы и сидели, с чашками кофе, нам было очень уютно и абсолютно нечего сказать друг другу. Поэтому я и решил подбросить тему для разговора.
— Послушай, Дженнифер, — поинтересовался я, — что ты думаешь о Корпусе Мира? Она только нахмурилась в ответ.
— О, значит, ты уже рассказал им об этом? — спросила моя мать у моего отца.
— Сейчас не время, дорогая, — отозвался Оливер III с той наигранной скромностью, которая буквально взывала: «Ну расспросите меня, расспросите». Деваться было некуда.
— А что случилось, отец?
— Ничего особенного, сын.
— Не понимаю, как ты можешь так говорить, — воскликнула моя мать и повернулась ко мне, чтобы без потерь донести до меня эту важную новость. (Я же говорил, что она всегда и во всем принимает его сторону.) — Твой отец собирается возглавить Корпус Мира.
— О-о!
Дженни тоже сказала «О-о», но с надлежащей радостью в голосе. Мой отец пытался изобразить смущение, а моя мать, кажется, ожидала, что я паду ниц или сделаю еще что-нибудь в этом роде. Подумаешь, тоже мне госсекретарь нашелся!
— Поздравляю вас, мистер Бэрретт! — Дженни взяла инициативу на себя.
— Да. Поздравляю вас, сэр. Мать так и распирало от желания поговорить об этом.
— Я уверена, что подобная деятельность исключительно облагораживает.
— О, несомненно, — согласилась Дженни.
— Да, — сказал я без особого воодушевления. М-м, передайте мне сахар, пожалуйста.
Глава 8
— Ну, Дженни, подумаешь — тоже мне госсекретарь нашелся!
Слава Богу, мы наконец-то возвращались в Кембридж.
— Все равно, Оливер, ты мог бы проявить побольше энтузиазма.
— Я же сказал: «Поздравляю».
— Ужасно великодушно с твоей стороны.
— А ты-то чего хотела?
— Боже мой, — ответила она, — да меня просто тошнит от всего этого.
— И меня тоже, — добавил я. Довольно долго мы ехали в полном молчании, но что-то было не так.
— Отчего тебя тошнит, Джен? — спросил я как бы вдогонку.
— От того, как отвратительно ты ведешь себя со своим отцом.
— Так же отвратительно, как и он со мной. Дженни развернула широкомасштабную кампанию по пропаганде отцовской любви. Ну, в общем, типичный итало-средиземноморский синдром. И еще она говорила, какой я наглец.
— И ты к нему все цепляешься, и цепляешься, и цепляешься…
— Это взаимно, Джен. Ты могла бы заметить.
— Я думаю, ты ни перед чем не остановишься, лишь бы «достать» своего отца.
— Невозможно «достать» Оливера Бэрретта III. Последовало непродолжительное, но странное молчание, и потом Дженни сказала:
— Невозможно… Разве что жениться на Дженнифер Кавиллери…
У меня хватило хладнокровия, чтобы припарковаться возле рыбного ресторанчика, после чего я повернулся к Дженнифер — злой как черт.
— Ты в самом деле так думаешь?
— Я думаю, что это одна из причин, — произнесла она совершенно спокойно.
— Дженни, значит, ты не веришь, что я люблю тебя?! — закричал я.
— Любишь, — ответила она все так же тихо, — но как-то странно… Ты ведь любишь еще и мое булочно-крэнстонское происхождение.
Я не знал, что ответить, и ограничился заурядным «нет», но зато повторил это слово несколько раз и с разной интонацией. Я был настолько расстроен, что мне даже пришла в голову мысль: а вдруг в ее ужасном предположении есть доля правды?
Но Дженни тоже было не по себе.
— Я никого не осуждаю, Олли. Просто мне кажется, что это одна из причин. Ведь и я люблю не только тебя самого. Я люблю твое имя. И даже твой номер. — Она отвернулась, словно собиралась заплакать, но не заплакала. — В конце концов, это тоже часть тебя, — закончила она свою мысль.
Некоторое время я сидел, разглядывая мигающую надпись «Лангусты и устрицы». Как я любил в Дженни эту ее способность заглянуть в меня и понять даже то, чему я сам не находил названия. Именно это она сейчас и сделала. И пока я не желал признать свое несовершенство, она уже примирилась и с моим несовершенством, и со своим собственным. Боже, как скверно на душе!
Я не знал, что ответить.
— Хочешь лангуста или устриц?
— А в зубы хочешь, Преппи?
— Да, — сказал я.
Она сжала руку в кулак и нежно примерила его к моей щеке. Я поцеловал ее кулачок, но, когда попытался обнять ее, она оттолкнула меня и рявкнула, как настоящая бандитка:
— А ну заводи! Хватай руль — и поехали!! И я поехал. Я поехал.
Комментарии моего отца сводились в основном к тому, что я чересчур стремителен и опрометчив. Не помню дословно, но главным образом его проповедь во время нашего официального ленча в Гарвард Клубе касалась моей излишней торопливости. Для начала он порекомендовал мне не спешить и тщательно прожевывать пищу. Я вежливо заметил, что, будучи достаточно взрослым человеком, больше не нуждаюсь не только в корректировании, но даже в комментировании моего поведения. Он высказал мнение, что даже лидеры мирового масштаба порой нуждаются в конструктивной критике. Я воспринял это как не слишком тонкий намек на его недолгое пребывание в Вашингтоне в период первой администрации Рузвельта…
Впрочем, наш очередной «недоразговор» пока не был закончен: предстоял еще один раунд. Было совершенно очевидно, что главной темы мы упорно избегаем.
— Отец, ты ничего не сказал о Дженнифер.
— А что тут говорить? Ты поставил нас перед свершившимся фактом, разве не так?
— И что ты думаешь , отец?
— Я думаю, что Дженнифер достойна восхищения. Для девушки ее происхождения пробиться в Рэдклифф — это…
Охмуряя меня этой псевдоумиротворяющей бодягой, он явно уклонялся от прямого ответа.
— Говори по делу, отец.
— Дело совсем не в молодой леди. Дело в тебе, сын.
— Да? — удивился я.
— Это бунт. Ты бунтуешь, сын.
— Отец, я не понимаю. Женитьба на красивой, умной девушке из Рэдклиффа — это бунт? Ведь она не какая-нибудь чокнутая хипповка!
— Да, она не хиппи, но она и не… Ага, начинается. Цирлих-манирлих.
— Да, она не протестантка, и она не богата. Так что же тебя отталкивает больше, отец?
Он ответил шепотом, слегка подавшись ко мне:
— А что больше привлекает тебя? Мне захотелось встать и уйти. И я сказал ему об этом.
— Ты останешься и будешь вести себя, как мужчина.
А как веду себя я? Как мальчик? Как девочка? Как мышь? И я не ушел. Наверное, Сукин Сын получил от этого огромное удовлетворение. Еще бы, он опять — в который раз! — побеждал меня.
— Я только прошу тебя немного подождать, — сказал Оливер Бэрретт III.
— Что значит «немного»?
— Окончи школу Права. Истинное чувство выдержит испытание временем.
— Конечно, выдержит, но какого черта я должен его испытывать?
Думаю, он понял меня. Да, я сопротивлялся. Сопротивлялся этой пытке: его праву судить, его манере владеть и распоряжаться моей жизнью.
— Оливер… — Он начал новый раунд. — Ты еще несовершеннолетний.
— Что значит «несовершеннолетний»? — Я уже терял терпение. — В каком смысле?
— Тебе нет двадцати одного года, и с точки зрения закона ты еще не стал взрослым.
— Да я в гробу видал твои вшивые законы! Возможно, сидевшие за соседними столиками услышали это мое высказывание. И, словно в противовес моему крику, Оливер III произнес язвящим шепотом:
— Повторяю — жениться тебе не время. Если ты это сделаешь, можешь ко мне не обращаться. Я даже не отвечу тебе, который час.
Ну и плевать, если кто-нибудь нас услышит.
— Да что ты можешь знать о времени, отец?! Так я ушел из его жизни и начал свою.
Глава 9
Оставалась еще проблема Крэнстона (Род-Айленд) — этот городишко расположен немного дальше от Бостона, чем Ипсвич, с той лишь разницей, что Ипсвич находится на севере, а Крэнстон — на юге. После того, как знакомство Дженнифер с ее потенциальными законными родственниками закончилось катастрофой («Как же мне их теперь называть — внезаконными родственниками?» — спросила она), я ожидал встречи с ее отцом без всякого энтузиазма. Я готов был мужественно выдержать шквал любвеобильного итало-средиземноморского синдрома, осложненного еще и тем, что Дженни — единственный ребенок и к тому же выросла без матери, а, следовательно, узы, связывающие ее с отцом, прочны и аномальны. Я готовился противостоять любому комплексу, описанному в книжках по психологии.
И, помимо всего прочего, я был без денег. В самом деле, представьте себе на секунду некоего Оливеро Барретто, приятного итальянского мальчугана, живущего в одном из кварталов Крэнстона (Род-Айленд). Вот он идет знакомиться с мистером Кавиллери, который добывает свой хлеб насущный, работая городским шеф-пекарем, и вот он говорит:
— Я хочу жениться на вашей единственной дочери Дженнифер.
О чем спросит этот старик в первую очередь? Конечно, он не подвергнет сомнению любовь Барретто к Дженнифер, ибо знать Дженни — значит любить Дженни: это непреложная истина. Нет, мистер Кавиллери скажет что-нибудь вроде:
— Барретто, а на что ты собираешься кормить мою дочь?
Теперь представьте себе, как отреагирует добропорядочный мистер Кавиллери, если Барретто проинформирует его о том, что все как раз наоборот и по крайней мере в течение трех ближайших лет его дочь будет кормить его зятя! После всего этого любой на месте добропорядочного мистера Кавиллери укажет Барретто на дверь или даже выкинет его вон — разумеется, если Барретто не будет обладать моими габаритами…
Ставлю на кон свою задницу, так и случится.
Вот почему в тот воскресный майский день, когда мы ехали на юг по шоссе №95, я подчинялся каждому ограничительному знаку. Дженни, которая уже привыкла к обычным темпам моей езды, пожаловалась, что даже там, где разрешено делать сорок пять миль в час, я ползу со скоростью сорок. Я сказал ей, что машина барахлит, но она этому не поверила.
— Расскажи мне об этом еще раз, Дженни. Терпеливость не входила в число ее добродетелей, и она не собиралась крепить мою веру в себя до бесконечности, повторяя ответы на мои дурацкие вопросы.
— Дженни, ну еще один раз, пожалуйста.
— Я ему позвонила. Я ему все сказала. Он ответил «о'кэй». По-английски. Можешь не верить, но я тебе уже говорила и повторяю: по-итальянски он не знает ни черта, за исключением нескольких ругательств.
— Допустим, но что тогда означает «о'кэй»?
— Ты хочешь сказать, что в Гарвардскую Школу Права приняли человека, который не понимает, что такое «о'кэй»?
— Это не юридический термин, Дженни. Она дотронулась до моей руки. Слава Богу, хоть это я еще понимал. Но мне все-таки требовались разъяснения. Я должен знать, что меня ждет.
— «О'кэй» можно понять и по-другому: «Ладно, так уж и быть, стерплю».
В ее сердце все же нашлось место для сострадания, и она повторила в энный раз подробности разговора с отцом. Он был счастлив. На самом деле. Посылая ее в Рэдклифф, он и не ждал, что она вернется в Крэнстон и выйдет за какого-нибудь соседского парня (который, между прочим, звал Дженни замуж как раз перед ее отъездом). Сначала Фил даже не поверил, что ее суженого зовут Оливер Бэрретт IV, и обратился к дочери с убедительной просьбой не нарушать Одиннадцатую Заповедь.
— Это какую же? — спросил я ее.
— Не дури отца своего! — О!
— Вот и все, Оливер. Правда.
— А он знает, что я бедный?
— Да.
— И его это не смущает?
— Теперь по крайней мере у тебя с ним есть что-то общее.
— Но ведь он бы наверняка порадовался, если б у меня нашлась пара долларов, верно?