Два брата Волков Александр
– Степ, а Степ! Поди проведай лошадей, – сказал Гришуха.
Белобрысый Степка Казаков замотал взъерошенной головой.
– Ишь, хитрый! – плаксиво ответил он. – Так я тебя и послушал!
– Я сбегаю, Гришуха! – бодро вскочил младший из ребят – Ванюшка Ракитин, коренастый, широкоплечий мальчуган с круглым лицом и румяными щеками.
– Ты уж! – покровительственно молвил Гришуха. – Ладно, сиди, сам схожу.
Он заткнул топор за опояску и скрылся в темноте. Оставшиеся плотнее прижались друг к другу. Степка от усердия бросил в костер охапку сучьев и приглушил пламя.
– Эй вы там! – послышался зычный голос Гришухи. – Чего балуетесь?
– Дуй! Дуй! Дуй! – зашептали ребята.
Костер снова запылал, и ребята откинулись от огня.
Подогнав лошадей поближе, Гришуха вернулся. Егорка Марков тронул его за плечо.
– Слышь, Гришуха, дай-ка топор – я водяную меленку вытесывать буду.
– Не сидится тебе без дела! – Гришуха подал топор.
Сухощавый, высокий Егорка ловко заработал топором, раскалывая на планки привезенный с собой чурбак.
Егорка Марков славился среди соседских ребят изобретательностью. У него немало было игрушек своей работы: птиц, хлопающих крыльями, дергунчиков, разноголосых свиристелок. Летом Егорка устанавливал на огороде необычайные чучела, которые даже при малом ветре вертели головой, махали руками и отгоняли воробьев от грядок с огурцами и горохом.
Егорка кончил меленку, повертел в руках, отложил в сторону. Ребят одолела дремота. Они поплотнее натянули армячишки, привалились друг к другу…
Вдруг из оврага донесся пронзительный разбойный свист.
Робкий Степка вскочил и рванулся прочь.
– Стой, дурашка! Куда бежишь? В темноте как раз и схватят! А сюда небось не сунутся… Видал, каков у меня топор?
Прошло минут пять – никто не появлялся. Ребята начали успокаиваться.
– Он пугал, – догадался Гришка. – Только с нас взять нечего.
– А лошади! – вскрикнул Ванюшка.
Гришка вскочил и бросился к коням. Скоро он вернулся, тяжело дыша.
– Все тут… Ух, напугался!
Он подбросил дров в костер. Ребята боялись уснуть, завязался разговор.
– Ребятки, я какое дело слыхал, – зашептал болтливый Степка. – Сухареву башню знаете?
– Как не знать!
– Там ребят собрали со всей Москвы и обучают грамоте… Порют, говорят!
– Эка невидаль! – откликнулся Ванюшка. – Когда грамоте учат, завсегда порют.
– Самый главный у них заправила – прозванье ему Брюс… Колдун и чернокнижник. Он черту душу продал… Моя тетка сама видела – лопни глаза! – как он летал ночью на дальнозоркой трубе…
– На чем? – переспросил Гришуха.
– На дальнозоркой трубе… Такая труба: через нее всё-превсё по самый край света видно.
– Брешешь, Степка! – возмутился Гришуха.
Но Ванюшка возразил:
– Мой батька сам такую у немца[26] видел.
– Коли так, ври дальше!
– Вылетел это он, братцы, на дальнозоркой трубе – и прямо на месяц…
– Это зачем же? – удивились слушатели.
– Пес его знает! Может, с покойниками разговаривать.
– Ох, ни в жизнь я в школу не пойду! – решил Степка, бледнея от страха. – Там всякому чернокнижью обучат и душу сгубят.
– Нет, я бы пошел! – мечтательно сказал Егорка. – Ей-бо, пошел бы. Насчет чернокнижья ты зря говоришь. Чернокнижному волшебству колдуны по тайности обучают. А в школе псалтырь да Евангелие велят читать, цифирь показывают!
– Вона! Зачем тебе цифирь? Больно учен станешь!
– Вот и хорошо, что учен! С цифирью я всякому хитрому мастерству обучусь.
– Цифирь купеческому делу пригодна, – неожиданно вступился Ванюшка Ракитин.
Гришуха рассмеялся:
– Ты нешто в купцы метишь? Чем торговать будешь? Битыми горшками?
– Повремени насмешки строить, – серьезно, как большой, ответил десятилетний Ванюшка и добавил то, что не раз слышал от взрослых: – Москва тоже не одним часом обстроилась.
Разговор оборвался.
Ребята сидели, клевали носом. Очнувшись, подкидывали дров в костер.
Вдруг послышался шум, зашуршала осыпающаяся земля. Ребята вздрогнули, мигом слетел сон. Из оврага выкарабкался мужик в меховой шапке, в опрятном поношенном армяке и кожаных постолах. За спиной его была торба с чем-то мягким. Поглаживая черную курчавую бороду, нежданный гость остановился в нескольких шагах от костра и, улыбаясь, глядел на ребят. Те оторопели, а Гришуха ощупал топор – ловко ли лежит под рукой.
– Это он нас давеча напугать хотел? – прошептал Степка.
Гришуха утвердительно кивнул головой.
– Лошадок караулите? – хриплым, но приятным баском спросил мужик.
– А ты нешто не видишь? Давно приглядываешься!
Мужик посмотрел с недоумением.
– Нельзя ли у вашего костра посидеть?
– Садись, коли не шутишь, – неохотно пригласил пришельца Гришуха, а сам поплотнее охватил топорище.
– Да вы меня, ребята, не бойтесь, – усмехнулся мужик, – я вам зла не сделаю.
– А свистел зачем? Лошадей отогнать хотел?
Мужик искренне удивился.
– Я свистел? Лошадей отгонял? Да что вы, братцы! По мне, конокрадство – самый тяжкий грех! И подошел-то я сюда только-только, ваш костер меня приманил.
Ребята начали успокаиваться.
– Чего же ты бродишь по ночам, как супостат? – недовольно спросил Гришуха.
– Вишь, как ты круто поворачиваешь, милок! Слова твои верные, да ведь не сам себе человек судьбу выбирает.
Егорка, смущаясь, достал из сумки краюху хлеба и кусок сала.
– Ты, может, дядя, голодный? На, возьми.
Мужик принял из рук мальчика еду. Через несколько минут он блаженно откинулся на спину, положив под голову торбу.
– Спаси тебя Христос, – ласково обратился он к Егорке. – Уважил дядю Акинфия, а то, признаться, с утра крохи во рту не было. А как звать тебя, паренек?
– Егоркой кличут.
– Егоркой… – многозначительно протянул Акинфий. – А ты, случаем, не стрелецкий ли будешь сын? Есть у меня друг закадычный, сильно ты на него обличьем смахиваешь!
У Егорки захолонуло сердце. Еще когда их семья быстро и без лишнего шуму перебралась из Стрелецкой слободы к Спасу-на-Глинищах, бабка Ульяна строго-настрого наказывала мальчику: «Ежели будут тебя пытать, какого ты роду, не говори, что из стрельцов».
Кто этот человек? По обличью – крестьянин, а на деле, может, боярский шпик?[27] И Егорка, отвернувшись от костра, чтобы скрыть краску смущения, пробормотал:
– Из посадских мы…
– Жалко, – заметил Акинфий, – не придется Илью порадовать.
«Шпик! – с ужасом подумал Егорка. – Про Илью знает!..»
Он с трепетом ожидал, что страшный незнакомец будет допрашивать его и дальше, но тот встал, потянулся.
– Никак, светать начинает, – сказал он. – Пойду в город. Я ведь с товаром. – Акинфий вынул из сумки шкурку черно-бурой лисицы, встряхнул ее. – Вот какую красотку удалось зимой добыть. Думаю, у знакомого купца порохом и прочим припасом разживиться.
– Воровским обычаем ходишь, – буркнул Гришуха.
Акинфий необидчиво ответил:
– Поневоле приходится. Ночью улицы рогатками перегорожены, а об эту пору подгородные крестьяне в Москву на торг спешат, стало, и нашему брату, страннику, с ними сподручно пробираться. Спаси вас бог, детки, за хлеб, за соль!
Акинфий в пояс поклонился ребятам и зашагал прочь легким пружинистым шагом. Егорка остался в мучительном раздумье. Кто же это все-таки был? Сыщик или друг брата Ильи? Мальчику хотелось догнать Акинфия, откровенно поговорить с ним, но коренастая фигура мужика уже растаяла в предутреннем сумраке.
Заря разгоралась. Первыми из темноты выступили ближние слободские домики, покосившиеся, с соломенными крышами, со слепыми оконцами, затянутыми бычьими пузырями.[28]
И вот уже обрисовались в небе купола церквей, завершенные тонкими, чуть видными в рассветном сумраке крестами. На куполах, на крестах шевелились крохотные черные пятнышки: стаи галок пробуждались от сна.
Дальше поднимался Кремль с кружевными очертаниями стен, с круглыми и четырехугольными башнями, с причудливыми громадами дворцов и соборов, с Иваном Великим, который величаво возносился в небо, точно охраняя сонный город.
Лениво перекликнувшись друг с другом, в последний раз подали голос ночные сторожа.
Далеко слышный в утренней тишине, протрубил рожок пастуха.
Москва просыпалась.
Глава VI. Детские забавы
Ребята ехали неспешной рысцой по московским улицам.
Когда строилась Москва, всякий выбирал место, где ему больше нравилось: иной перегораживал поперек улицу, прихватывая ее к своему владению. Прохожие, упершись в тупик, лезли через забор, если во дворе не было злых собак.
Узкие улицы причудливо извивались. Редкая из них была вымощена бревнами или досками. При езде по такой «мостовой» в боярской ли карете или в крестьянской телеге тряска была невыносимой. В сухую погоду в воздухе носились тучи пыли, а после дождей улицы покрывала невылазная грязь.
Строения обычно возводились посреди двора, подальше от «лихого глаза», а улица тянулась посреди потемневших заборов и частоколов.
Под заборами валялись худые щетинистые свиньи, в кучах навоза рылись куры, собаки собирались стаями, опасными в ночное время…
С товарищами Егорка и Ванюшка распростились на Маросейке. Здесь они жили в дальнем конце Горшечного переулка, в приходе Спаса-на-Глинищах.
У Марковых своего коня не было: Егорка ездил в ночное просто за компанию. Паренек слез с тютинской лошади и вскочил позади Ванюшки на спину ракитинского коня.
– В войну сегодня будем играть? – озабоченно спросил Ванюшка.
– Беспременно будем.
– Егорка, а Егорка! Я, как поем, к тебе приду.
– Приходи…
Дворы Марковых и Ракитиных стояли рядом. У Ракитиных дом был поприглядистее: чувствовалась заботливая мужская рука.
Вдова Аграфена Маркова владела убогим домиком с соломенной крышей; на дворе стояли амбарушка да крохотная банька, бродили куры, паслась коза. Немудреное было владение, но и за то Марковы денно и нощно не уставали благодарить бога.
Добрый сосед сапожник Семен Ракитин принимал в сиротской семье самое живое участие. А Егорка Марков и Ванюшка Ракитин дружили так, что водой не разольешь.
Было еще очень рано, когда Егорка вернулся из ночного, но мать и бабушка уже встали. Ульяна сидела за прялкой, круглолицая русоволосая Аграфена возилась у печки.
На скрип двери Аграфена радостно обернулась.
– Пришел, мой голубчик? Не обидели в ночном лихие люди?
– Ой, мамка, – взволнованно заговорил Егорка, – что было! Подсел к нашему костру какой-то дядька и давай выспрашивать, как меня зовут, и какого я роду…
Мать и бабка ахнули.
– Святители-угодники московские! И для чего же это ему занадобилось?
– А кто его знает!
– И что ты сказал? – строго спросила Ульяна Андреевна.
– Как ты наказывала… Посадским назвался.
Бабка облегченно вздохнула.
– Испужался небось? – озабоченно молвила мать.
– Испужаешься!.. Он еще потом говорит: «Жалко, говорит, что не стрелецкий ты сын, не придется, говорит, дружка Илью порадовать…»
Аграфену так и кольнуло в сердце.
– Ох, что ж ты наделал, болезный мой! Может, это и вправду Илюшин дружок был и мог поведать, где сыночек мой бесталанную головушку приклонил.
– Ну, развесила уши! – сурово перебила старуха. – Илюшин дружок! Верь больше, они всякого наплетут, абы мальца обмануть.
Все, вздыхая, сели за стол. Ульяна Андреевна достала из печи щи, разрезала каравай хлеба. Ели чинно, опуская в чашку деревянные ложки в очередь, друг за другом.
В горницу ворвался запыхавшийся Ванюшка Ракитин:
– Егорка! Али еще не поел?
Старуха удивилась:
– Эк, родной, соскучился! Давно не видались?
– Ой, бабушка Ульяна, надо арбалеты[29] готовить, войско собирать! Кирюшка-попович уж своих учит в Березовом овраге!
Егорка бросил ложку, рванулся из-за стола. Бабушка едва успела ухватить его за холщовую рубаху:
– Куда ты, дурной? Доешь хоть шти-то! Да еще каша будет!
– Наелся, бабушка, не хочу!
Ульяна напустилась на Ванюшку:
– Ух ты, греховодник! Поесть парнишке не дал!
Ванюшка на всякий случай отступил к двери:
– Пойдешь, Егорка, аль нет?
– Я… не знаю… Как мамка… Мамка, можно?
– Иди ужо, баловник! Да смотри, чтоб не застрелили на войне…
Егорка, не дослушав, выбежал из избы.
Аграфена вздыхала: объяснение свекрови не утешило ее. Мать вспоминала Илью, ей казалось – вот-вот распахнется дверь, и он войдет, высокий, сильный.
Семен Ракитин сидел на низенькой табуретке и держал в коленях сапог. Вытаскивая изо рта деревянные гвоздики-колочки, он неуловимо быстрыми движениями вколачивал их в заранее наколотые дырки.
Черные с проседью волосы Ракитин а были схвачены ремешком, чтобы не лезли в глаза. Широкое лицо носило следы оспы, от которой в детстве Семен чуть не умер. Бороду Ракитин брил, хоть и бранили его за это соседские старики и старухи.
Ракитин отвечал им:
– Зачем пустые разговоры? Не хочу с царем ссоры! Борода не кормит, не греет, от нее подбородок преет! Бороду носить – в казну денежки платить!
Ракитин был родом с Севера, из маленького городка Каргополя. Мать его, искусную причитальщицу, нередко издалека вызывали оплакивать покойников. От нее передалась Ракитину способность к складной и бойкой рифмованной речи.
Расположившись в амбарушке у раскрытой двери, сапожник поглядывал на двор, где бродили куры под предводительством важного петуха. На высоком предамбарье трехлетняя Маша мастерила куклу из лоскутков.
По двору, крадучись, пробежали Ванюшка с Егоркой. Ребята пробирались в сарайчик. Там Егорка Марков мастерил деревянные сабли, арбалеты и прочее «вооружение».
– Стой! – гаркнул Ракитин. – Ванюшка, подь сюда!
Ванюшка неохотно, заплетая ногу за ногу, подошел к амбарушке.
Отец приучал его расколачивать деревянным молотком размоченную кожу, набивать каблуки, пришивать заплаты. Ванюшка сапожной работы не любил.
– Играть собираешься, а кто работать станет? – спросил Семен сына. – Готовь колки, все вышли.
Ванюшка уселся на порог, не глядя, ковырял ножом березовую чурбашку, а сам ныл:
– Тятьк, а тятьк! Пусти играть!
– Игра не доводит до добра! – отзывался Семен, бойко постукивая молотком.
– Да тятька же! Отпусти к ребятам!..
– Отпустить не шутка, да осердится Машутка!
– Тятька, да будет тебе! Все смеешься да смеешься…
– Нешто лучше плакать? Ну ладно, вот тебе сказ: наготовишь полную чашку колков – и ступай на все четыре стороны!
Ванюшка ахнул.
– Мне за три дни столько не наготовить! – взмолился он.
– Как хочешь. Мое дело – приказать, твое дело – исполнять. Нам, брат, на чужую милость надеяться не приходится… Своим трудом, Ванюшка, перебиваться надо!
Ванюшка, мрачно сопя, слушал отцовские поучения. Вдруг Егорка тронул его за плечо, и оба сорвались с места.
– Куда? – крикнул отец.
– Я мигом…
Егорка поделился с товарищем мыслью, которая давно бродила в его голове.
Вскоре ребята подошли к амбарушке. Зеленовато-серые Ванюшкины глаза светились лукавым весельем.
– Так смотри, тятька, чашку колков сделаем – играть отпустишь!
– Мое слово – олово! – пробормотал сапожник, держа между губами колки.
Ребята забрали березовые чурбаки, несколько ножей, ремешки, веревочки и разный хлам, назначение которого было понятно только Егорке Маркову.
Часа через три Ванюшка явился в амбарушку. Его пухлое круглое лицо сияло, на гордо вытянутой ладони он держал чашку, доверху наполненную колками. Через его плечо глядел довольный Егорка.
– Вот! – похвалился Ванюшка и так стукнул дном чашки об пол, что из нее брызнули колки.
– Вы, может, украли где? – изумился Семен. – В малое время эдакую прорву разве наготовишь?
– Я саморезку сделал, – скромно сказал Егорка. – Я про нее раньше думал. Она их, как солому, режет…
– И сама кончики завастривает?
– Сама.
– Ну-ну!.. – Сапожник даже не мог найти слов. – Пойду глядеть вашу работу.
Ракитин долго разглядывал саморезку, где два ножа заостряли край заранее заготовленной дранки, а потом она крошилась на отдельные колочки. Семен вышел из амбарушки в восхищении:
– Всю Москву можно бы колками зашалить! Жалко, товар-то больно дешев… Что ж, ребятки, дело сделали, можете забавляться.
Ванюшка и Егорка побежали собирать «войско».
У мальчишек Горшечного и соседних переулков любимой игрой была война. Разделившись на две большие партии, они воевали весну, лето, осень. Только зима загоняла их, босоногих, в тесные, дымные избы.
Одно войско называлось «свои», другое – «немцы». Егорка был атаманом у «своих», а Ванюшка Ракитин – его есаулом. Атаманом у «немцев» был ловкий и сильный Кирюшка, сын Спасоглинищевского попа, отца Прокопия.
Военные действия велись на большом пустыре, в роще и в овраге, заваленном мусором: прекрасная местность для засад и внезапных нападений; побежденным было куда убегать и прятаться.
Битвы шли с переменным успехом. Но однажды в войске «своих» появились искусно сделанные арбалеты с метким и сильным боем, и «немцы» потерпели сокрушительное поражение. С тех пор военное счастье не оставляло «своих». Кирюшка через послов предложил перемирие и личное свидание командующих армиями.
Штабы «своих» и «немцев» собрались около огромного полусгнившего дубового пня.
– Не по чести делаете, – заявил высокий кудрявый Кирюшка. – У вас арбалетный бой, а у нас простые самострелы с камышовыми стрелками. Разве нам супротив вас выстоять?
– Заведите и вы себе арбалетный бой! – насмешливо посоветовал есаул Ванюшка, выковыривая босой ногой труху из пня.
– Где же нам его завести? Кабы у нас был мастер, как Егорка… Куда нам податься?
– Что ж, – выступил вперед Егорка, – я и вам арбалеты смастерю. Будем по чести воевать.
– Правда? – обрадовался Кирюшка и крепко пожал Егоркину руку. – Вот друг!
Перемирие продолжалось, пока Егорка не снабдил оружием и противную сторону. Тогда война возобновилась и вновь стала интересной, так как силы противников сравнялись.
В тот день, когда Егорка изобрел саморезку для колков, был назначен в роще генеральный бой; вот почему Ванюшка так усиленно отпрашивался у отца.
«Свои» заняли опушку рощи, а «немцы» залегли в овраге. Оттуда они вылетали с диким ревом и, стреляя на ходу из арбалетов, швыряя палками и камнями, во весь дух понеслись к роще.
Егорка и его «воины» ждали затаив дыхание, с побелевшими лицами и трясущимися от нетерпения руками. Когда «враги» были близко, Ванюшка выдохнул:
– Пали!
Грянул залп.
Среди «немцев» произошло замешательство. Некоторые повернули назад, а Кирилл, бежавший во главе своего войска, повалился: ему в лоб угодила «пуля» – круглый камешек, пущенный Егоркой из арбалета.
«Свои» выскочили с торжествующим ревом, но быстро затихли: уж очень неподвижно лежал на земле Кирюха…
«Убили!» – пронеслась у всех в голове страшная мысль.
Про войну забыли. «Противники» смешались в кучу, озабоченно столпились около Кирилла. У того на лбу быстро вспухала огромная багровая шишка…
– Оживает! – рассудил обрадованный Ванюшка. – Ежели шишка, так это ничего!
Действительно, Кирюшка вскоре опомнился и встал.
Победа была присуждена «своим». Армии разошлись по домам.
Дома Кириллу был от отца строгий допрос.
– Кто это тебя так отделал? – кричал поп, топая ногами. – Ведь это что такое? Этак и убить недолго! Изувечить недолго! Говори, подлец, кто тебя, не то выпорю!
Но Кирюха и под поркой не выдал товарища.
Бабушка Ульяна узнала о «подвиге» Егорки. Долго бранила внука суровая старуха:
– Ты только подумай, на кого руку поднял! Ведь Кирюшка в церкви часослов читает! Не стыдно тебе, не стыдно?
Читать бесплатно другие книги:
