Собрание сочинений в одной книге Лондон Джек
– Разве нью-йоркская биржа так много для вас значит? – кокетливо поддразнивала его Леонсия, но это было кокетством только отчасти – скорее стремлением выиграть время. Она боялась остаться наедине с этим человеком, которого любила такой удивительной и странной любовью.
Фрэнсис нетерпеливо ответил:
– Я никогда не говорю обиняками, Леонсия. Я говорю то, что думаю.
– И этим отличаетесь от испанцев, – прервала она его. – Испанцы облекают самые простые мысли в цветистый наряд со всевозможными словесными украшениями.
Но он, не давая себя отвлечь, продолжал свое:
– Вот и выходит, что вы обманщица, Леонсия, и я как раз собирался вас так назвать. Я говорю прямо и искренне, как и подобает мужчине. Вы же хитрите и порхаете, как бабочка, переходя в разговоре с предмета на предмет. Допускаю, что это обычная женская манера. И все-таки вы ведете себя нечестно по отношению ко мне. Я открываю вам свое сердце, и вы это понимаете. Вашего же сердца я не знаю. Вы со мной хитрите, и я вас не понимаю. И потому я, по сравнению с вами, в невыгодном положении. Вы знаете, что я вас люблю. Я вам это прямо сказал. А я? Что я знаю о вас?
Опустив глаза, с зардевшимися щеками, она сидела молча, не зная, что ответить.
– Вот видите, – настаивал он. – Вы не отвечаете. Вы мне кажетесь сейчас мягче, прекраснее и желаннее, чем когда-либо, – пленительной, как никогда. И все же вы хитрите со мной и ничего не говорите о своем чувстве и о своих намерениях. Это потому, что вы женщина, или оттого, что вы испанка?
Леонсия почувствовала себя глубоко задетой. Сохраняя, однако, полное самообладание, она спокойно посмотрела ему в глаза и так же спокойно сказала:
– Вы можете с таким же правом назвать меня англосаксонкой, или англичанкой, или американкой, если это предполагает способность здраво смотреть на вещи и называть их своими именами. – Она прервала свою речь, чтобы хладнокровно проанализировать свои чувства. Затем спокойно продолжала: – Вы недовольны, что после ваших слов о любви ко мне я не ответила, люблю вас или нет. Я разрешу этот вопрос сейчас раз и навсегда. Да, я люблю вас.
Леонсия отстранила его руки, нетерпеливо потянувшиеся к ней.
– Подождите! – крикнула она. – Кто же из нас теперь женщина? И в ком испанская кровь? Я еще не кончила… Я люблю вас. Я горда тем, что люблю вас. Но есть и другое. Вы спросили меня о моих чувствах и намерениях. Отчасти я открыла вам свое сердце. И сейчас раскрою вам вполне и свое намерение – намерение выйти замуж за Генри.
От такой англосаксонской прямоты у Фрэнсиса захватило дух.
– Ради всего святого, почему? – только и мог он произнести.
– Потому что я люблю Генри, – ответила она, смело глядя ему в глаза.
– Но ведь вы… вы говорите, что любите меня, – сказал он дрожащим голосом.
– Я люблю и вас, люблю вас обоих. Я порядочная женщина, по крайней мере, всегда так считала. И продолжаю так считать, хотя рассудок подсказывает мне, что нельзя одновременно любить двух мужчин и быть порядочной женщиной. Но мне до этого нет дела. Если я плохая женщина, значит, такова уж моя натура. Я не могу изменить себя и быть не тем, кто я есть.
Она сделала паузу и ждала, но ее поклонник все еще не был в состоянии говорить.
– Кто же из нас теперь англосакс? – спросила она, отчасти бодрясь, отчасти забавляясь тем, что ее слова заставили его онеметь. – Я сказала вам, не хитря и не порхая с предмета на предмет, все, что у меня на сердце, и каковы мои намерения.
– Но это невозможно, – страстно запротестовал Фрэнсис. – Вы не можете любить меня и выйти замуж за Генри.
– Вы, очевидно, не поняли, – с серьезным упреком сказала она. – Я хочу выйти замуж за Генри. Я люблю вас, люблю и Генри. Но я не могу выйти замуж за вас обоих. Это не разрешено законом. Поэтому я выйду замуж только за одного из вас. И я хочу выйти замуж за Генри.
– Но тогда зачем же, зачем вы убедили меня остаться? – спросил он.
– Потому что я вас люблю. Я уже говорила вам об этом.
– Если вы будете на этом настаивать, я сойду с ума.
– Мне не раз казалось, что я могу сама сойти с ума, – ответила Леонсия. – Если вы думаете, что мне легко разыгрывать из себя англосаксонку, то ошибаетесь. Но зато ни один англосакс, и меньше всего вы, так нежно мною любимый, не вправе презирать меня и говорить, что я будто бы скрываю свои тайные побуждения, потому что стыжусь их. Я нахожу гораздо менее постыдным высказать все это напрямик. Если это в духе англосаксов – поздравляю вас. Если это оттого, что я испанка и женщина, что я Солано, – все-таки похвалите меня, потому что я ведь и испанка и женщина – женщина-испанка из рода Солано.
– Но я не умею объясняться жестами, – добавила она со слабой улыбкой, прерывая унылое молчание, воцарившееся после ее слов.
Едва Фрэнсис открыл рот, чтобы заговорить, как она остановила его и они стали прислушиваться к шороху и треску в кустарнике, предупреждавшим о приближении людей.
– Послушайте, – торопливо заговорила Леонсия, положив руку на его рукав, словно собиралась о чем-то просить. – Я буду совсем англосаксонкой в последний раз и скажу то, что мне сейчас хочется вам сказать. После – и уже навсегда – я стану хитрым порхающим существом женского пола, женщиной-испанкой, – одним словом, такой, какой вы меня описали. Слушайте! Я люблю Генри – это правда, сущая правда. Но вас я люблю больше, гораздо больше. Я выйду замуж за Генри потому, что люблю его и обручена с ним. И все-таки я всегда буду любить вас больше.
Прежде чем Фрэнсис успел что-либо возразить, из кустарника вышли старый жрец майя и его сын-пеон. Почти не замечая присутствия молодых людей и девушки, жрец упал на колени и воскликнул по-испански:
– Впервые я узрел очи Чии!
Перебирая узлы священной кисти, он начал читать молитву, которая, если бы они могли ее понимать, звучала бы так:
«О бессмертная Чия, великая супруга божественного Хцатцля, создавшего все сущее из ничего! О бессмертная супруга Хцатцля, ты, мать злаков, божество сердца прорастающего зерна, богиня дождя и оплодотворяющих солнечных лучей; ты, что питаешь все семена, корни и плоды, поддерживающие жизнь человека. О преславная Чия, к словам которой всегда прислушивается ухо Хцатцля! Я, твой жрец, покорно возношу тебе молитву. Будь милостива ко мне и прости меня. Да изойдет из твоего рта золотой ключ к уху Хцатцля. Не для себя, о богиня, а для моего сына, которого спас гринго. Твои дети майя исчезают. Им не нужно сокровище, ибо я – твой последний жрец. Со мною умрет все, что известно о тебе и о твоем великом супруге, чье имя я произношу безмолвно, прикасаясь лбом к коленям. Услышь меня. Чия, услышь меня! Моя голова лежит на камнях пред тобой!»
Целых пять минут старый майя лежал распростертый на земле, содрогаясь, словно в припадке, а Леонсия и Фрэнсис с любопытством смотрели на него, невольно проникшись торжественностью молитвы, хотя она была им непонятна.
Не дождавшись Генри, Фрэнсис снова вошел в пещеру вместе с Леонсией. Старик, перебирая узлы и что-то бормоча, следовал за ними; сына же его они оставили на страже у входа в пещеру. В аллее мумий старик благоговейно остановился.
– Тут все написано, – возвестил он, выделяя из своего клубка один шнур с узлами. – Эти люди были плохими людьми и разбойниками. Навеки веков осуждены они стоять здесь, за пределами внутреннего покоя, где скрыта тайна майя.
Фрэнсис, войдя в роль проводника, быстро прошел мимо груды костей и ввел старика во внутренний покой; старый жрец пал ниц перед двумя идолами и молился долго и истово. Потом снова стал очень внимательно разглядывать некоторые из своих шнуров. Вслед затем он провозгласил сначала на языке майя, а когда Фрэнсис объяснил ему, что они ничего не понимают, на ломаном испанском языке:
– «От уст Чии к уху Хцатцля» – так тут написано.
Фрэнсис выслушал таинственное изречение, заглянул в темное отверстие рта богини, воткнул лезвие своего охотничьего ножа в замочную скважину чудовищного уха бога, постучал по камню рукояткой ножа и заявил, что статуя внутри пуста. Снова обратившись к статуе Чии, он постучал по ней, чтобы доказать, что и она пуста. Старик майя пробормотал:
– «Ноги Чии покоятся на том, что есть ничто».
Фрэнсис заинтересовался этими словами и заставил старика майя проверить их на узлах.
– Ноги у нее действительно большие, – смеясь, сказала Леонсия, – но они покоятся на крепком каменном полу, а не на том, что есть ничто.
Фрэнсис слегка подтолкнул богиню, и оказалось, что она легко сдвигается с места. Обхватив статую руками, он стал передвигать ее, толкая и поворачивая.
– «Для людей сильных и бесстрашных будет она ходить», – прочел жрец.
Однако следующие три узла предупреждали об опасности:
«Берегись! Берегись! Берегись!»
– Ну, я полагаю, что это ничто, чем бы оно ни было, не кусается! – засмеялся Фрэнсис, оставив в покое статую, сдвинутую им на ярд от ее первоначального положения. – Вот что, старушка, постой-ка здесь немного или присядь, чтобы дать отдохнуть ногам. Они, должно быть, устали, стоя столько веков на том, что есть ничто.
Восклицание Леонсии привлекло его внимание к той части пола, которая только что освободилась из-под больших ног Чии. Пятясь назад от сдвинутой с места богини, Фрэнсис едва не попал в выбитое в скале отверстие, до сих пор закрытое ногами Чии. Оно было круглое, примерно фут в диаметре. Напрасно пытался молодой Морган определить глубину отверстия, бросая в него зажженные спички. Не достигнув дна, они гасли на лету от движения воздуха, произведенного их падением.
– В самом деле, похоже на то, что здесь бездонное ничто, – решил он, бросая в отверстие крошечный осколок камня.
Долго они прислушивались, пока до них донесся звук падения.
– И это еще, может быть, не дно, – предположила Леонсия. – Он мог удариться о выступ сбоку и остаться там.
– В таком случае это решит вопрос, – сказал Фрэнсис, схватив старинный мушкет, лежавший среди костей на полу, и собираясь сбросить его вниз.
Однако старик остановил его.
– Священные узлы гласят: «Кто оскорбит ничто под ногами Чии, тот умрет быстрой и ужасной смертью».
– Я далек от мысли тревожить покой пустоты, – смеясь, сказал Фрэнсис, отбрасывая в сторону мушкет. – Так что же нам делать, старина майя? Легко сказать: «От уст Чии к уху Хцатцля». Но как? Проведи-ка пальцами по священным узлам и узнай для нас – как и что.
Смертный час пробил для сына жреца – пеона с ободранными коленями. Сам того не зная, он в последний раз видел восход солнца. Что бы ни случилось в этот день, какие бы усилия ни предпринимал для своего спасения, этому дню суждено было стать последним в его жизни. Если бы он остался на страже у входа в пещеру, его наверняка убили бы Торрес и Манчено, которые вскоре туда явились.
Однако, покинув свой пост у входа, он, боязливый и осторожный, решил пойти на разведку, чтобы вовремя узнать о возможном появлении врага. Таким образом он избежал смерти под открытым небом и при дневном свете. И все же движение стрелок на часах его жизни уже нельзя было изменить, и от того, что он сделал, предназначенный ему час кончины не приблизился и не отдалился.
Пока пеон проводил разведку, Альварес Торрес и Хозе Манчено подошли ко входу в пещеру. Суеверный кару не мог вынести вида колоссальных перламутровых глаз Чии в стене утеса.
– Идите туда вы, – сказал он Торресу, – я останусь здесь, буду наблюдать и сторожить.
И Торрес, в крови которого играла кровь его далекого предка, веками стоявшего в аллее мумий, вошел в пещеру майя так же смело, как некогда это сделал его пращур.
Как только он скрылся из виду, Хозе Манчено, который когда угодно не побоялся бы вероломно убить живого человека и трепетал перед необъяснимыми для него явлениями, забыл свои обязанности часового и стал пробираться к зарослям. Вот почему, когда пеон вернулся, успокоенный результатами разведки, и готовился услышать от своего отца разгадку тайны, он не застал никого у входа в пещеру и вошел в нее почти вслед за Торресом.
Альварес Торрес крался вперед тихо и осторожно, чтобы не выдать своего присутствия тем, кого выслеживал. Он остановился в аллее мумий, с любопытством рассматривая эти памятники старины, устами которых говорила сама история. Особенно заинтересовала его одна фигура. Сходство с ним самим было столь поразительным, что он не мог его не заметить и не понять, что перед ним один из старинных предков по прямой линии.
Пока Торрес размышлял над увиденным, звук шагов заставил его оглянуться, он стал поспешно искать место, где можно было бы спрятаться. Тут ему пришла в голову мысль, полная мрачного юмора. Сняв шлем с головы своего пращура, он надел его себе на голову, задрапировался в полусгнивший плащ, вооружился огромным мечом и надел сапоги с отворотами, которые едва не рассыпались у него в руках, когда он их натягивал. Затем он уложил мумию на спину позади других – туда, где падавшие от них черные тени образовали сплошной мрак. Наконец он стал на ее место в конце ряда и, опираясь на рукоятку меча, принял позу мумии.
Глаза его блеснули, когда он увидел пеона, медленно и боязливо пробиравшегося между рядами мертвецов. Заметив Торреса, пеон окаменел и с широко открытыми от ужаса глазами начал бормотать молитвы майя. Торрес, оказавшись лицом к лицу с пеоном, мог только стоять с закрытыми глазами и строить догадки относительно того, что происходит. Услыхав, что пеон двинулся дальше, он приоткрыл глаза и увидел, как тот боязливо приостановился, прежде чем свернуть за поворот прохода. Торрес понял, что настал благоприятный момент, и занес старинный меч для удара, который должен был расколоть надвое голову несчастного. Но хотя день и даже час смерти пеона уже пробил, часы его жизни еще не отметили последней секунды. Ему было суждено умереть не в аллее мертвецов и не от руки Торреса. Ибо Торрес удержался от удара, медленно опустил меч и уперся его острием в пол, тогда как пеон исчез в боковом проходе.
Пеон присоединился к своему отцу, Леонсии и Фрэнсису как раз в тот момент, когда молодой человек попросил жреца прочитать узлы и сообщить ему, что именно и каким образом откроет им ухо Хцатцля.
– Сунь руку в рот Чии и вынь ключ, – приказал старик сыну.
Пеон с явной неохотой осторожно стал готовиться к исполнению приказания.
– Она тебя не укусит, она же каменная, – смеясь, сказал Фрэнсис по-испански.
– Боги майя – не камень, – с упреком в голосе отозвался старик. – Они из камня, но живы, вечно живы; они и сквозь камень, и через камень выявляют свою вечную волю.
Леонсия со страхом отшатнулась от него и, словно ища защиты, прижалась к Фрэнсису, взяв его за руку.
– Я уверена, случится что-то ужасное! – вырвалось у нее. – Не нравится мне это место в самом сердце горы, среди пугающей мертвечины. Я люблю синеву неба, тихую ласку солнечных лучей и широкий морской простор. Случится нечто ужасное. Я чувствую: случится нечто ужасное!
Пока Фрэнсис ее успокаивал, ход часов отметил последние секунды, последние минуты жизни пеона. И когда он, призвав на помощь все свое мужество, сунул руку в рот богини, смертный час его пробил. С криком ужаса он отдернул руку и посмотрел на свою кисть – там на коже выступила капелька крови. Пятнистая голова змеи высунулась из отверстия, словно дразнящий язык, потянулась назад и исчезла во мраке рта богини.
– Ядовитая змея! – закричала Леонсия, распознав гада.
И пеон, тоже поняв, что это была змея, укус которой смертелен, в ужасе попятился назад, попал в дыру и исчез, погрузившись в «ничто», которое Чия столетиями скрывала под своими ступнями. Долго все безмолвствовали… Наконец старый жрец сказал:
– Я прогневил Чию, и она убила моего сына.
– Вздор, – успокаивал Фрэнсис Леонсию. – Все происшедшее естественно и легко объяснимо. Что может быть естественнее того, что змея выбрала отверстие в скале для гнезда? Так делают все змеи. Что может быть естественнее того, что человек, укушенный змеей, делает шаг назад? И наконец, не естественно ли то, что если позади него есть дыра, то он обязательно в нее упадет?
– В таком случае и это естественно! – воскликнула она, указывая на струю хрустально-прозрачной воды, которая поднялась, кипя, из отверстия и взметнулась вверх, подобно гейзеру. – Жрец был прав! Через самые камни боги выявляют свою волю. Он предупреждал нас. Он прочитал это по узлам священной кисти.
– Чепуха! – фыркнул Фрэнсис. – Здесь не воля богов, а воля жрецов майя, которые изобрели и своих богов, и эти таинственные фокусы. Где-то внизу тело пеона ударилось о рычаг, который открыл каменные шлюзы. Благодаря этому подземная вода, сосредоточенная в горах в одном каком-то месте и ничем не сдерживаемая, вырвалась наружу. Вот откуда эта вода. Богиня со столь чудовищным ртом может существовать только в суеверном воображении людей. Красота и божественность неразделимы. Настоящая богиня всегда прекрасна. Только люди создают демонов во всем их безобразии.
Поток бил с такой силой, что вода подступала уже к их щиколоткам.
– Ничего, – сказал Фрэнсис, – я заметил, что на всем пространстве от входа полы комнат и проходов покаты. Эти древние майя были хорошими строителями и при постройке не забыли подумать о стоке. Посмотрите, как стремительно вода уходит через проход. Ну, старик, почитай по твоим узлам, где сокровище?
– Где мой сын? – ответил старик безнадежным глухим голосом. – Чия убила моего единственного сына. Ради его матери я нарушил закон майя и запятнал их чистую кровь нечистой кровью женщины из долины. И потому, что я согрешил, чтобы мой сын появился на свет, он мне трижды дорог. Что мне за дело до сокровища! Моего сына больше нет. Гнев богов майя пал на меня!
Клокочущая вода с шумно вырывающимися наружу пузырьками воздуха, указывающими на высокое давление снизу, не ослабевая, продолжала бить фонтаном. Леонсия первая заметила, что воды на полу стало больше.
– Скоро она дойдет нам почти до колен, – сказала она Фрэнсису.
– Пора выбираться отсюда, – ответил он, оценив положение. – План стока был, вероятно, великолепен. Но оползень у входа в скалу, очевидно, преградил путь стекающей воде. Другие проходы расположены ниже, и поэтому вода там наверняка стоит выше, чем здесь. Но и здесь она поднимается до того же уровня. А другой дороги наружу нет. Идемте!
Доверив Леонсии идти впереди, Фрэнсис схватил за руку впавшего в апатию жреца и потащил его за собой. Когда они дошли до того места, где проход заворачивал, уровень воды поднялся выше колен. На входе в зал мумий воды было уже по грудь.
Из бурлящей воды, лицом к лицу с изумленной Леонсией, появилась покрытая шлемом голова и закутанное в древний плащ тело мумии. Одно это еще не удивило бы ее, ибо водоворот сбил с ног, повалил и уносил все мумии. Но эта мумия двигалась, шумно дышала и живыми глазами уставилась на девушку. Зрелище вторичной агонии четырехсотлетней мумии оказалось противным человеческой природе. Леонсия закричала, бросилась вперед, а затем кинулась бежать в обратном направлении. Фрэнсис, ошарашенный этим чудом, вынул свой револьвер, и в этот момент Леонсия пробежала мимо него. Между тем мнимая мумия, найдя в стремительном потоке опору для ног, закричала:
– Не стреляйте! Это я, Торрес! Я только что вернулся от наружного входа. Что-то случилось. Выход загражден. Вода выше головы и выше входа, рушатся скалы.
– А для вас путь закрыт и в этом направлении, – сказал Фрэнсис, наводя на него револьвер.
– Теперь не время ссориться, – ответил Торрес. – Мы должны прежде всего спасти свою жизнь, а уж потом будем ссориться, если это так необходимо.
Фрэнсис заколебался.
– Что с Леонсией? – задал хитрый вопрос Торрес. – Я видел, как она пробежала назад. Может быть, она сейчас в опасности?
Оставив Торреса и таща за руку старика, Фрэнсис направился по воде назад, в зал идолов; Торрес следовал за ним. При виде его Леонсия снова закричала от страха.
– Это всего лишь Торрес, – успокоил ее Фрэнсис. – Он чертовски напугал и меня, когда я его увидел. Но это не дух, а живой человек. И если пырнуть его ножом, брызнет кровь. Пойдем-ка, старик. У нас нет ни малейшего желания утонуть здесь, как крысы в ловушке. Тайны майя еще не все раскрыты. Прочитай, что говорят узлы, и выведи нас отсюда.
– Путь лежит не наружу, а внутрь, – дрожащим голосом возвестил жрец.
– Нам все равно, как идти, только бы выбраться отсюда. Но что значит «внутрь»?
– «От уст Чии к уху Хцатцля», – был ответ.
Страшная, чудовищная мысль вдруг осенила Фрэнсиса.
– Торрес, – сказал он, – у этой каменной дамы во рту есть ключ или что-то в этом роде. Вы ближе всего к ней. Засуньте-ка руку и достаньте оттуда то, что там есть.
Когда Леонсия поняла, какого рода месть задумал Фрэнсис, у нее перехватило дыхание. Торрес не обратил на это внимания и бодро зашлепал по воде, направляясь к богине, со словами:
– Чрезвычайно рад быть вам полезным.
Но тут уважение Фрэнсиса к честной игре взяло верх. Вплотную подойдя к идолу, он резко крикнул:
– Стойте!
И Торрес, смотревший на него сначала с недоумением, понял, какой участи он избежал. Фрэнсис несколько раз разрядил свой револьвер в каменный рот богини, не обращая внимания на жалобный возглас жреца: «Святотатство! Святотатство!» Затем, обмотав курткой руку до плеча, Фрэнсис запустил ее в рот идола и вытащил за хвост раненую ядовитую змею. Широко размахнувшись, он размозжил ей голову о камень.
Опасаясь, что внутри может оказаться еще одна змея, молодой американец снова обернул руку и засунул ее внутрь; он извлек оттуда небольшой предмет, по форме и величине подходящий к отверстию в ухе Хцатцля. Старик указал на ухо, и Фрэнсис вложил ключ в замочную скважину.
– Похоже на автомат, выбрасывающий шоколадные конфеты, – заметил он, когда ключ провалился в отверстие. – Посмотрим, что будет дальше. Остается надеяться, что вода внезапно схлынет.
Однако поток продолжал бить вверх с неослабевающей силой. С возгласом изумления Торрес указал на стену, часть которой, по-видимому вполне прочная, медленно поднималась.
– Путь наружу, – сказал испанец.
– Внутрь, как сказал старик, – поправил его Фрэнсис. – Но как бы то ни было – двинемся.
Все уже прошли сквозь стену и довольно далеко продвинулись вперед по узкому проходу, когда старый майя с криком: «Мой сын!» – внезапно повернулся и бросился назад.
Поднявшаяся часть стены снова уже почти опустилась до пола, и жрец только с трудом смог проползти под ней. Еще мгновение – и стена вернулась в прежнее положение. Она была так остроумно задумана и так точно пригнана, что сразу же преградила путь потоку воды, хлынувшему из зала идолов.
Снаружи пещеры, если не считать ручейка, вытекавшего от подножия утеса, не было никаких признаков того, что происходило внутри.
Генри с Рикардо, прибывшие к пещере, заметили воду, и Генри сказал:
– Это что-то новое. Когда мы уходили, здесь не было никакого потока.
Через минуту, увидя, что скала дала новый оползень, он добавил:
– Здесь был вход в пещеру. Теперь его нет. Не понимаю, куда делись все остальные?
Как бы в ответ на это, стремительный поток вынес наружу человеческое тело. Генри и Рикардо бросились к нему и вытащили его из воды. Узнав в нем жреца, они повернули его лицом вниз, прижали к земле и стали оказывать утопленнику обычную первую помощь.
Целых пять минут старик не обнаруживал никаких признаков жизни; прошло еще десять минут, прежде чем он открыл глаза и стал дико озираться вокруг.
– Где они? – спросил Генри.
Старик жрец забормотал что-то на языке майя, и Генри снова начал его трясти, чтобы окончательно привести в чувство.
– Нет, никого нет… – с трудом выговорил он по-испански.
– Кого нет? – спросил Генри и принялся опять трясти воскресшего, пытаясь вернуть ему память. – Кого нет? Кого?
– Моего сына… Чия убила его… Чия убила моего сына, как и всех остальных.
– Кого остальных?
Генри пришлось опять тряхнуть старика.
– Богатого молодого гринго, который был другом моего сына, врага – богатого молодого испанца, которого зовут Торресом, и молодой женщины из рода Солано, из-за которой все и случилось. Я предупреждал вас. Ей не следовало сюда приходить. Женщины – всегда проклятие в делах мужчины. Ее присутствие прогневило Чию, ибо она тоже женщина… Язык Чии – ехидна. Своим языком она убила моего сына, и гора извергла на нас там, внутри, в самом сердце своем, океан воды, и все умерли, все убиты Чией! Горе мне! Я прогневил богов. Горе мне! Горе мне! И горе всем, кто будет искать священное сокровище, чтобы похитить его у богов майя!
Глава XVI
Генри и Рикардо стояли между разлившимся потоком и оползнем и спешно совещались, а рядом с ними, распростершись на земле, стонал и молился последний жрец майя. Тряхнув его еще раз, чтобы привести в порядок спутанные мысли старика, Генри наконец добился от него весьма сбивчивого и противоречивого рассказа о событиях, случившихся в недрах горы.
– Только его сын был укушен змеей и свалился в яму, – с проснувшейся надеждой заметил Генри.
– Да, это верно, – подтвердил Рикардо. – Он не заметил, чтобы что-нибудь плохое случилось с остальными, не считая того, что они насквозь промокли.
– И может быть, сейчас находятся в какой-нибудь из пещер выше уровня воды, – продолжал Генри. – Если бы нам только удалось взорвать оползень, мы могли бы открыть доступ к подземной пещере и дать сток воде. Если они остались в живых, то смогут продержаться еще долго; быстро убивает только отсутствие воды, а воды-то у них, во всяком случае, столько, что они не знают, куда ее и девать. Без пищи же они могут обходиться достаточно долго. Но что удивляет меня, так это – каким образом туда попал Торрес?
– Интересно бы знать, не по его ли милости на нас напали кару, – предположил Рикардо.
Генри, однако, высмеял эту идею.
– Во всяком случае, – заметил он, – дело не в этом, а в том, как бы нам проникнуть внутрь этой горы, если предположить, что они еще живы. Нам с вами не пробить ее толщи и за целый месяц, но если бы у нас было пятьдесят человек, бессменно работающих днем и ночью, то за двое суток мы могли бы сделать в ней отверстие. Итак, первым делом нам следует достать людей. Вот что я предполагаю сделать: сяду на одного из наших мулов и отправлюсь в поселок кару. Пообещаю им одну из чековых книжек Фрэнсиса, если они согласятся последовать за мной сюда и помочь нам. В случае неудачи я постараюсь набрать людей в Сан-Антонио. Все это я беру на себя, а вы тем временем вернитесь обратно к месту нашей стоянки и доставьте сюда всех мулов, пеонов, продукты и лагерное снаряжение. Да прислушивайтесь повнимательнее к скале, – быть может, они начнут стуком оттуда сигнализировать…
Генри направил своего мула к деревушке кару – к величайшему неудовольствию мула и самих кару, которые были изумлены, видя, как в их крепость без всякого эскорта врывается один из спутников тех, кого они пытались убить. Сидя на корточках у порогов своих хижин, они сонно грелись на солнце, скрывая под притворным равнодушием обуревавшее их любопытство и даже некоторую тревогу. Как всегда бывает с дикими племенами метисов, безоглядная отвага белого человека смутила кару и лишила их способности действовать. Только высшее, сверхъестественное существо, думали они своими ленивыми мозгами, только существо, наделенное могуществом, о котором они и понятия не имели, могло проникнуть, сидя верхом на усталом непокорном муле, в гнездо своих многочисленных врагов.
Они говорили на каком-то понятном Генри ломаном испанском наречии и в свою очередь понимали его испанскую речь. Однако рассказ Генри о несчастии, приключившемся в священной горе, не произвел на них ни малейшего впечатления. С бесстрастными лицами, равнодушно пожимая плечами, они выслушали его просьбу помочь потерпевшим и обещание щедрого вознаграждения за помощь.
– Если гора поглотила всех гринго, то такова, значит, воля Бога. И кто мы такие, чтобы препятствовать его воле? – говорили они. – Хотя мы и бедные люди, но не желаем работать на других людей и тем более ссориться с Богом. К тому же во всем происшедшем виновны сами гринго. Это не их страна, и нечего им затевать всякие глупые шутки с нашими горами. Пусть сами выпутываются из своих недоразумений с Богом, а у нас и своих хлопот довольно.
Час сиесты давно уже миновал, когда Генри на своем третьем и самом непокорном муле въезжал наконец в сонный Сан-Антонио. На главной улице, на полпути между судом и тюрьмой, он остановил мула, завидев начальника полиции и толстого старенького судью, по пятам которых следовала и дюжина жандармов, и двое несчастных пленников – беглых пеонов с плантаций в Сантосе. В то время как судья и начальник полиции выслушивали рассказ Генри и его просьбу о помощи, начальник полиции украдкой подмигнул судье, который душой и телом принадлежал ему.
– Конечно, мы согласны вам помочь, – заявил наконец судья, потягиваясь и зевая.
– Когда же можно будет собрать нужное количество людей и пуститься в путь? – живо спросил Генри.
– Ну, что касается этого, то, право, мы страшно заняты. Не так ли, уважаемый судья? – с ленивой наглостью заявил начальник полиции.
– Да, мы страшно заняты. – Судья зевнул прямо в лицо Генри.
– Слишком заняты в данное время, – продолжал начальник полиции. – Мы очень сожалеем, что ни завтра, ни послезавтра не сможем отправиться спасать ваших гринго. Через некоторое время, однако же…
– Скажем, на будущее Рождество, – подсказал ему судья.
– Да, да! – подхватил начальник полиции, в знак признательности отвесив ему поклон. – Зайдите к нам приблизительно под Рождество, и если к тому времени дел у нас будет поменьше, возможно, мы подумаем о том, как бы снарядить такую экспедицию. Пока что желаю вам всего доброго, сеньор Морган.
– Вы серьезно говорите это? – спросил Генри с искаженным от гнева лицом.
– Точно такое, наверное, было у него лицо, когда он предательски нанес удар в спину сеньору Альфаро Солано, – со зловещей миной произнес начальник полиции.
Но Генри не обратил ни малейшего внимания на это оскорбление.
– Я скажу вам, кто вы такие, – выпалил он, охваченный справедливым негодованием.
– Берегитесь! – предостерегающе заметил судья.
– Плевать мне на вас, – возразил Генри. – Вы ничего не можете мне сделать. Меня раз навсегда простил сам президент Панамы. Вот кто вы такие – жалкие ублюдки, помесь человека со свиньей.
– Продолжайте, сеньор, в том же духе, – с изысканной вежливостью, за которой таилась смертельная ненависть, проговорил начальник полиции.
– Вы не обладаете ни достоинством испанца, ни достоинством караиба, но зато в вас соединились все недостатки и пороки обеих рас, да еще увеличенные в три раза. Свиньи-полукровки – вот кто вы такие, вы оба!
– Вы закончили, сеньор, совсем закончили? – мягко спросил начальник полиции.
В ту же минуту он подал знак жандармам; те набросились сзади на Генри и обезоружили его.
– Даже сам президент Панамы не может заранее даровать прощение за еще не совершенное преступление, не так ли судья? – произнес начальник полиции.
– Конечно, это новое преступление. – Судья с готовностью подхватил намек начальника полиции. – Этот собака-гринго оскорбил власть.
– За это он будет судим, судим немедленно, на этом же месте. Не стоит возвращаться в здание суда и возобновлять заседание. Мы немедленно устроим над ним суд и, как только произнесем приговор, пойдем дальше. У меня есть бутылка превосходного вина.
– Не люблю вина, – поспешно заявил судья. – Дайте мне лучше мескаль. Пока что, ввиду того, что мы оба являемся и жертвами, и свидетелями оскорбления, а также ввиду того, что нет надобности в дальнейших свидетельских показаниях, я признаю обвиняемого виновным. Какое наказание можете вы предложить, сеньор Мариано Веркара-э-Хихос?
– Двадцать четыре часа в колодках, дабы охладить его пыл, – ответил начальник полиции.
– Таков наш приговор, – подтвердил судья, – и его надлежит немедленно привести в исполнение. Уведите обвиняемого, жандармы, и наденьте на него колодки.
Рассвет застал Генри в колодках, в которых он провел уже целых двенадцать часов. Молодой человек лежал на спине и спал; сон был беспокойный и прерывался то кошмарами, связанными с его запертыми в горе друзьями, то укусами бесчисленных москитов. Наконец, беспокойно вертясь, ерзая по земле и отмахиваясь от крылатых мучителей, он окончательно проснулся. В ту же минуту, когда к Генри вернулось сознание его печального положения, вернулась и его способность ругаться. Терзаемый мучительным зудом, вызванным тысячей ядовитых укусов, молодой американец разразился таким потоком ругательств, что привлек наконец внимание человека, несшего в руках сумку с инструментами. Это был стройный молодой человек с орлиным профилем, одетый в военную форму летчика Соединенных Штатов. Он свернул со своего пути, подошел к Генри и остановился, с выражением любопытства и восхищения на лице прислушиваясь к его брани.
– Дружище, – заметил он, когда Генри наконец замолчал, чтобы перевести дух. – Вчера ночью, когда я сам здесь застрял, а все снаряжение для палатки осталось на моей машине, я сам занялся было этим делом – ругней. Но это был детский лепет по сравнению с вами. В этом вы перещеголяете любого. Приношу вам мои искренние поздравления, сэр. Не откажитесь повторить весь ваш репертуар с начала до конца. Я постараюсь запомнить эти тексты для следующего раза, когда мне придется пустить в ход ругань.
– А вы-то сами кто такой? – спросил его Генри. – И какого черта вы здесь делаете?
– Я нисколько не в претензии на вас, – ухмыльнулся тот. – С такой распухшей физиономией вы имеете полное право быть невежливым. Кто это вас так разукрасил? Насчет чертей сказать ничего не могу, так как не имею чести быть с ними знакомым, а вот простые смертные величают меня обычно Парсонсом, лейтенантом Парсонсом, и в Панаму я явился затем, чтобы сегодня же начать перелет от Атлантического океана к Тихому. Не могу ли я быть вам чем-либо полезен, прежде чем отправлюсь в путь?
– Конечно, – кивнул головой Генри. – Выньте какой-нибудь инструмент из своей сумки и разбейте замок от колодок. Я наверняка схвачу ревматизм, если останусь здесь хоть ненадолго. Имя мое Морган. Знайте, что еще ни один человек так меня не разукрашивал, а распух я от укусов москитов.
После недолгих манипуляций с отверткой лейтенанту Парсонсу удалось разбить старый замок, и он помог Генри подняться на ноги. Растирая ноги, чтобы восстановить кровообращение, молодой американец рассказывал военному летчику о приключении с Леонсией и Фрэнсисом, – приключении, имевшем, быть может, трагические последствия.
– Я люблю Фрэнсиса, – закончил он. – Он как две капли воды похож на меня. Можно сказать, что мы близнецы, да и в самом деле находимся в дальнем родстве. Что касается сеньориты, я не только люблю ее – она моя невеста. Хотите помочь мне? Где ваша машина? Пешком или верхом на муле до горы майя очень далеко, но, если вы подвезете меня на своей машине, это займет у нас совсем немного времени. Если бы вы еще снабдили меня сотней динамитных патронов, я бы мог взорвать весь склон горы и выпустить из пещеры воду.
Лейтенант Парсонс колебался с минуту.
– Скажите «да», скажите «да»! – умолял его Генри.
Трое пленников священной горы очутились в полном мраке, как только камень, служивший входом в зал идолов, опустился на свое место. Фрэнсис и Леонсия невольно бросились друг к другу и схватились за руки. Еще минута – и она очутилась в его объятиях, забыв в охватившем обоих блаженстве весь ужас их положения. Подле них послышалось прерывистое дыхание Торреса. Он прошептал:
– Матерь Божья, мы были на волосок от гибели. Что с нами будет дальше?
– Немало еще предстоит всяких «дальше», прежде чем мы выберемся из этой западни, – заверил его Фрэнсис. – Давайте же скорее выбираться отсюда подобру-поздорову.
Сразу же был установлен порядок передвижения группы. Фрэнсис предложил Леонсии держаться за полы его куртки, чтобы не отставать от спутников, а сам двинулся вперед, все время касаясь левой рукой стены. Впереди него шел Торрес, нащупывая дорогу правой рукой. Непрерывно перекликаясь, они таким образом могли, не теряя друг друга, измерить ширину прохода и избежать опасности заблудиться в боковых проходах. К счастью, в туннеле – ибо это был настоящий туннель – оказался гладкий пол, благодаря чему они могли свободно передвигаться, не боясь споткнуться. Фрэнсис не хотел без крайней необходимости расходовать свои спички и, чтобы не свалиться в яму, которая могла встретиться на пути, осторожно выдвигал вперед одну ногу и, только удостоверившись, что она ступила на твердую почву, опускался на нее всей своей тяжестью. В результате всего этого продвигались они чрезвычайно медленно, со скоростью не более полумили в час.
Только раз на всем их пути главный проход разветвлялся. Тогда Фрэнсис зажег одну из своих драгоценных спичек, хранившихся в непропускающей воду коробочке, и при свете ее увидел, что боковые проходы похожи друг на друга как две капли воды.
– Единственное, что нам остается, – это войти в один из проходов и, если он нас никуда не приведет, вернуться обратно и попробовать второй. Во всяком случае, несомненно, эти проходы куда-нибудь ведут, а иначе майя не стали бы зря тратить время на их устройство.
Через десять минут Фрэнсис вдруг остановился и крикнул, чтобы предостеречь своих спутников. Нога, которую он вытянул вперед, не встретила под собой твердой почвы и повисла в пустоте. Тогда он зажег вторую спичку, и они увидели, что находятся у входа в огромную пещеру естественного происхождения, таких размеров, что при свете спички нельзя было определить ее размеров. Путники успели заметить, однако, нечто вроде примитивной лестницы, также естественного происхождения, но несколько усовершенствованной человеческими руками. Лестница вела вниз, в зияющую перед ними мрачную бездну.
Часом позже, спустившись вниз и следуя все время по тропинке, идущей вдоль пещеры, они были вознаграждены за свои труды слабым отблеском дневного света, который все усиливался по мере их продвижения вперед. Они не успели оглянуться, как пришли к источнику света. Оказалось, что они были ближе от него, нежели рассчитывали, и Фрэнсис, раздвинув заросли дикого винограда и кустарника, выполз на ослепительный свет послеполуденного солнца. Через минуту Леонсия и Торрес очутились возле него на выступе утеса, глядя на расстилавшуюся у их ног долину. Долина была овальной формы, не менее трех миль в диаметре, и казалась окруженной со всех сторон скалистыми уступами гор.
– Это долина Погибших Душ, – торжественно объявил Торрес. – Мне не раз приходилось о ней слышать, но я никогда не верил в ее существование.
– Я слышала о ней и тоже никогда не верила, – прошептала Леонсия.
– Так что из того? – спросил Фрэнсис. – Мы-то ведь не погибшие души, а живые люди из плоти и крови. Чего ж нам тревожиться?
– Послушайте, Фрэнсис, – заговорила Леонсия, – все слухи об этой долине, которые мне довелось слышать с самого детства, сводились к тому, что ни одному живому человеку, попавшему в эту долину, не удалось оттуда выбраться.
– Предположим, что это так, – невольно улыбнулся Фрэнсис. – Как же тогда слухи достигли внешнего мира? Если никто никогда не вернулся обратно в мир из этой долины, как могло случиться, что все так хорошо о ней осведомлены?
– Этого я не знаю, – призналась Леонсия. – Я только передаю то, что сама слыхала. Признаться, я и сама не верила этим басням, но только уж очень весь окрестный пейзаж подходит к описаниям легендарной долины.
– Никто никогда не возвращался отсюда, – тем же торжественным тоном произнес Торрес.
– Откуда же в таком случае вы знаете, что кто-то когда-то сюда попадал? – спросил Фрэнсис.
– Все погибшие души живут здесь, – последовал ответ. – Вот почему мы никогда не видели их, ибо они никогда не выходили отсюда. Поверьте мне, мистер Фрэнсис Морган, я не безумец и не глупец. Я получил прекрасное образование, учился в Европе и занимался бизнесом в вашем родном Нью-Йорке. Я знаком с различными отраслями науки и с философией, и все же я утверждаю, что это долина, из которой, попав туда, никто не выходит.
– Если даже и так, то мы ведь еще туда не попали, не правда ли? – возразил, теряя терпение, Фрэнсис. – И никто не заставит нас туда спуститься.
Он пополз к самому краю выступа, усеянного обломками щебня и землей, чтобы получше рассмотреть предмет, только что попавшийся ему на глаза.
– Если это не крытая соломой крыша хижины…
В ту же минуту край выступа, за который он держался рукой, осыпался, и не успели все опомниться, как площадка, на которой они только что стояли, обрушилась; путники покатились вниз по склону, сопровождаемые лавиной из земли, щебня и клочьев травы.
Докатившись наконец до густых зарослей кустарника, который задержал их падение, мужчины первыми вскочили на ноги, но, прежде чем они успели подбежать к Леонсии, она поднялась и рассмеялась.
– Именно в ту самую минуту, когда вы заявили, что ничто не заставит нас спуститься в долину, – сказала со смехом она Фрэнсису. – Теперь вы верите?
Но Фрэнсис был очень занят. Он протянул руку и схватил знакомый всем предмет, который катился следом за ними по крутому склону. Это был шлем Торреса, унесшего его из зала мумий. Схватив шлем, Фрэнсис кинул его Торресу.
– Выбросьте его, – предложила Леонсия.
– Это моя единственная защита от солнца, – возразил Торрес, вертя шлем в руках. Неожиданно он заметил какую-то надпись на его внутренней стороне. Он показал ее своим спутникам, прочитав прежде вслух:
– Де-Васко.
– Я слыхала это имя, – прошептала Леонсия.
– Вы должны были его слышать, – подтвердил Торрес. – Де-Васко приходится мне предком по прямой линии. Моя мать была урожденная Де-Васко. Он прибыл в испанские колонии вместе с Кортесом[36].
– И там он взбунтовался, – подхватила его рассказ Леонсия. – Я часто слышала это от отца и дяди Альфаро. С дюжиной товарищей пустился на поиски сокровищ майя. Они вели за собой целое племя прибрежных караибов, человек сто, вместе с их женщинами. Кортес послал за ними в погоню отряд под предводительством Мендозы. Донесения последнего гласят – так говорил мне дядя Альфаро, – что их загнали в долину Погибших Душ и бросили там, обреченных на жестокую смерть.
– Очевидно, Де-Васко пытался бежать отсюда тем же путем, которым мы пришли, – продолжал Торрес, – но майя взяли его в плен, убили и забальзамировали труп.
Надвинув старинный шлем поглубже на голову, он заметил:
Читать бесплатно другие книги:
