Чужое лицо Перри Энн

9

Шеф восточного отдела CIA пятидесятитрехлетний Даниел Дж. Купер никогда в жизни не был в России, хотя, пожалуй, любил эту страну не меньше, чем родную Америку. Он знал о России все, а точнее, почти все лучшее. Прекрасно говорил по-русски и любил удивлять этим своих подчиненных и тех русских эмигрантов, с которыми ему доводилось беседовать.

Читал и знал на память многое из русской классики и уже не только из любви к русской литературе, но и по долгу службы несколько раз перечел всего Солженицына, Максимова и других диссидентских писателей и почти весь русский «самиздат». Кровоточащая Россия открывалась перед ним на этих страницах. Огромная страна корежилась под пятой КГБ и верхушки КПСС, которые бесцеремонно подавляли всякое непослушание внутри страны и нагло завоевывали доверчиво-глупые души западных народов. И хотя кому же, как не ему, шефу русского отдела CIA, знать тяжелейшее кризисное положение в России и сотни, а то и тысячи подробностей – все же какое-то внутреннее сопротивление мешало ему принять все это за правду. Ведь и сегодня туристы даже в Бухенвальде или Освенциме, глядя на горы человеческих костей, на газовые топки и тюки срезанных с людей волос, восклицают: «Неужели это все было в самом деле?!» Они знают, что это было, они видят, что было, и все-таки…

Именно это внутреннее неверие в реальность монстра, с которым он ведет тайную войну, внутренняя надежда, что и монстр должен вести себя по человеческим законам, мешали работе его предшественника Барри Христофера и мешают ему самому, хотя он же и пытается искоренить это не только в себе, но и в своих подчиненных. «Как нельзя на медведя выходить в лайковых перчатках, так и в нашей работе с ними нельзя деликатничать», – говорил он себе и своим сотрудникам и старался учиться у своих противников, у этого КГБ, наглости и жесткой хватке.

Последние годы советская разведка ведет себя в Америке уже совершенно откровенно. Мало того, что они через третьи страны закупают в США самое современное электронное оборудование, мало того, что они через подставные фирмы заказывают американским фирмам разработку новых компьютерных схем для своей военной промышленности, так теперь их агенты, пользуясь нелепым законом о том, что агентам CIA и ФБР нельзя появляться на территории конгресса, сами открыто разгуливают по конгрессу, и не далее как десять дней назад агент советской разведки, помощник советского военно-воздушного атташе Юрий Леонов запросто вошел в кабинет помощника одного конгрессмена и попросил дать ему копию секретного плана размещения стратегических ракет «МХ». История эта обошла газеты, но уже через несколько дней о ней забыли, и все продолжается по-старому.

Советские агенты шпионят в американских компаниях, производящих оптические приборы, электронную технику, лазеры и т. д., и путем подкупа, шантажа и прямых краж добывают образцы изделий, которые запрещено поставлять в СССР.

Что ни день поступают все новые и новые донесения на этот счет. То калифорнийская компания, несмотря на запрет самого президента, продала Советскому Союзу зеркала для лазерных установок, которые используются в советской военной промышленности, то двое советских агентов проникли в крупную радиокомпанию и выкрали документацию по производству секретных радиоустройств, а то самым «законным» образом СССР закупает в Америке сейсмографическое оборудование для разведки нефти, но с помощью этого оборудования ищет в море не нефть, а… американские подводные лодки.

И можно смело сказать, что многими своими успехами в военной промышленности СССР обязан Соединенным Штатам – их агенты чувствуют себя в демократической Америке как рыба в воде: покупают компьютеры, секретное оборудование, технические проекты, целые технические фирмы и даже… банки! Покупку одного такого банка агентами КГБ недавно удалось остановить в самый последний момент, но сколько неизвестных, неразоблаченных фирм, конструкторских бюро, электронных компаний, банков и прочих организаций продолжает работать в Америке на СССР?

Как раз недавно, несмотря на протесты США, Швеция продала Советскому Союзу установку для слежения за самолетами, а теперь – нате вам – советская подводная лодка сядет на мель у шведских берегов! Что ж, это будет шведам хорошим уроком. Но что за операцию затевают русские? Просто так они не пойдут на международный скандал. Значит, как говорят русские, овчинка выделки стоит! И тем важнее, чтобы похищение полковника Юрышева прошло успешно. Успешно и красиво. Предстоит простая и почти гениальная партия, если сыграть ее правильно, – а гениальное всегда просто! И Даниел Дж. Купер не мог отказать себе в удовольствии принять в этой партии хоть короткое, но непосредственное участие. Тем более в таком тонком и приятном деле, как вербовка голливудской актрисы. Ведь это была его идея, и он хотел сам продвинуть свою пешку в ферзи в этой партии.

Поэтому в 12.30 он уже сидел за угловым столиком в полутемном и уютном ресторане отеля «Кэпитол-Хилтон» и готовился к щепетильному разговору. В вестибюле у лифта Вирджинию Парт ждал Мак Кери. Он встретил ее ровно в 12.29 – она видела, что глаза его одобрительно осмотрели ее темное платье с неглубоким вырезом, ее аккуратно зачесанные и скромно собранные сзади в узел волосы, – и проводил ее через зал ресторана к столику шефа.

– Разрешите представить: актриса Вирджиния Парт – наш патрон мистер Даниел Купер.

Купер встал, чуть поклонился, пожал руку.

– Приятно познакомиться, присаживайтесь.

При словах «актриса Вирджиния Парт» у Вирджинии приятно заныло сердце – уже давно, лет десять, ее никто не называл этим простым и великим для нее титулом. «Все возвращается! Все свершается», – подумала она, присаживаясь к столу.

Конечно, тут же подскочил официант по напиткам, склонился вопросительно:

– Что-нибудь на аперитив? Вино? Скотч?

Купер посмотрел на Вирджинию.

– Апельсиновый сок, – сказала она.

Купер улыбнулся, заказал:

– Сок для леди и два виски.

Потом разобрались с меню. Вирджиния заказала филе-миньон, Купер и Мак Кери – по бифштексу, и, захлопывая меню и отдавая его официанту, Купер сказал:

– О’кей! Как говорят в России, перейдем к водным процедурам! Госпожа Парт, вам предстоит серьезное испытание. Детектив «Чужое лицо» – это не фильм, это жизнь. И я – никакой не продюсер, а начальник русского отдела CIA. – При этом он положил на стол свое удостоверение и открыл его так, чтобы Вирджинии были видны его фотография и фамилия на документе. – Нам нужна ваша помощь, помощь именно такой актрисы, как вы. Я думаю, вы не хуже меня знаете, что сейчас творится в мире – русские обошли нас и в силе оружия, и в дипломатии. Их ракеты висят над Европой, а когда Хейг прилетает в Европу, европейцы кричат, что это мы, а не русские, угрожаем их мирной жизни. Я не хочу читать вам лекцию, я думаю, вы знаете не хуже меня: великая американская демократия – это наша сила и наша слабость. Почти любую секретную информацию русские получают просто из наших газет, а сами держат в секрете даже схемы простейших ксерокс-машин. И я не стану говорить вам об американском патриотизме. Я просто хочу просить вас от имени нашей страны сыграть главную роль в одной простой и чрезвычайно важной операции – в политическом детективе. Но не в кино, а в жизни. Подождите, я знаю, что вы летели сюда не за этим, но этот полет и некоторое разочарование – это будет оплачено, даже если вы откажетесь. Кто знает, может быть, потом в Голливуде снимут об этой операции фильм, и тогда вы сыграете себя же. У вас будет авторское право на эту роль. Ведь такой сенсации еще не было в кино – чтобы актриса сначала сыграла свою роль в жизни, а потом – в кино. Но вот у вас есть такая возможность. – Он внимательно смотрел ей в лицо, ждал.

– Но я не знаю… я не знаю… – растерянно сказала Вирджиния. – Разве я подхожу? Что я должна делать? Нет, что вы! Я не… я даже и не актриса…

– Неправда. Вы актриса, просто еще неизвестная. Вы всю жизнь готовились стать известной актрисой, но пока… пока этого не случилось. А теперь может случиться. Во всяком случае, раньше для вас не находилось главной роли, а теперь – вот она. Правда, еще не в кино, а в жизни – ну и что?

Принесли филе-миньон и бифштексы. И пока официант накрывал стол, Купер молчал, а Вирджиния думала. То есть не думала, нет – то, что сейчас происходило в ее голове, трудно назвать работой мысли, скорее она растерянно собирала в одно целое те слова, которые говорил ей Купер, и проверяла, примеряла их на себя, как незнакомую, из странных лоскутов сшитую одежду. И эта одежда, поначалу нелепая, как-то прилаживалась к ней. И, сама удивляясь, она спросила:

– А что? Что я должна делать?

– Я скажу вам честно, хотя, как вы понимаете, это – государственный секрет. Из России должен выехать один очень нужный нам человек. Точнее, его нужно оттуда вывезти. Если это удастся – мир узнает все советские военные планы, самые секретные. И мы лет на десять оттянем их рывок на Запад. За это время при новом курсе нашего правительства мы догоним их и по силе вооружения. Даже за пять лет догоним. Но нам нужны эти пять лет, нам нужен этот человек.

– И вы хотите, чтобы я?.. Чтобы я вывезла этого человека? – поразилась Вирджиния, вспомнив, что Мак Кери упоминал в телефонном разговоре о поездке в Россию.

– Не вы одна. Поскольку вы еще не согласились, я не могу рассказывать вам подробности операции. Но представьте это как бы отвлеченно, ну, как в кино. В Москву летит простая американская супружеская пара. Обыкновенные туристы. Богатые. Живут в лучших отелях, ходят по московским музеям, театрам – все как положено. Никаких шпионских дел, абсолютно. И только в самый последний день перед вылетом где-нибудь в музее, в театре муж на минуту отходит от жены, ну, скажем, извините, в туалет. И через минуту возвращается к ней, и они опять смотрят спектакль, или балет, или картины Эрмитажа. И только жена знает, что этот человек – уже не тот муж, с которым она прилетела в Россию, а его двойник – абсолютно похожий на ее мужа человек, который нам нужен и с которым они в тот же день, ну, или назавтра, улетают из СССР по документам ее мужа. Вот и все, вот и вся история. Потом, в Голливуде, это смогут расцветить любыми приключениями и осложнениями, но в нашем деле – чем меньше приключений и осложнений, тем лучше. Я за то, чтоб их вообще не было, поэтому операция разработана до деталей и должна быть очень простой. Вы летите туда с одним мужем, возвращаетесь с его точной копией. А если что-то, не дай Бог, происходит, то с вас, как говорят русские, и взятки гладки. Вы актриса, разыграете, что вы и не заметили, как вам подменили мужа, ведь они двойники!

– Подождите, но у меня нет никакого мужа!

– Мужа мы вам дадим, – улыбнулся Купер. – Даже двух: одного туда, в Россию, а другого – оттуда. Оба вас уже ждут. Милая Вирджиния, я понимаю, что это предложение звучит дико. Но скажите честно: в кино вы бы отказались от такой роли?

Она молчала.

– Конечно, нет, – продолжил он. – Ну а чем жизнь отличается от кино? Та же система Станиславского: нужно уметь жить в предлагаемых обстоятельствах. Вот и все. И тут предлагаемые обстоятельства очень простые: туристическая поездка в Москву двух молодоженов. Такое свадебное путешествие. Даже больше! – Новая идея пришла Куперу в голову. – Это может быть такой свадебный круиз, например Рим – Париж – Москва. И оттуда домой, в Америку. – Он посмотрел на Мак Кери, и тот понял его идею – при таком круизе у советского посольства будет меньше подозрений при выдаче виз. Богатая супружеская пара совершает типично американское свадебное путешествие. И тут же повернулся к Вирджинии: – Ну, как?

– Я не знаю… Я должна подумать, – сказала Вирджиния и не удержалась, спросила: – А этот человек будет моим мужем? – Она взглянула на Мак Кери.

– Нет, – улыбнулся Мак Кери. – Я бы не возражал быть вашим мужем, конечно, но, к сожалению, это не я.

– Вас, наверно, смущает один щепетильный момент, – сказал Купер. – Но тут вы можете быть спокойны – речь идет о том, чтобы играть роль мужа и жены, а не быть ими на самом деле. Этого никто не требует, честное слово. Давайте договоримся так: вы подумаете до завтра, а завтра утром, в девять, мы вам позвоним. Если вы откажетесь, в десять есть самолет на Лос-Анджелес, вы спокойно улетите домой, а мы… будем искать вам замену. Что вам заказать на десерт?

10

Какое время суток диктует нам радикальные решения? Конечно же, ночь.

Днем Вирджиния бродила по солнечно-жаркому Вашингтону, уже просохшему после дождя, зашла в Национальный музей искусств и долго гуляла по выставке Родена, почти забыв о том выборе, который ей нужно сделать. А если еще точнее – она уговаривала себя забыть на время об этой проблеме. Потому что она даже приблизительно не знала, как, с какой стороны решать ей эту задачу. В музее она примкнула к какой-то экскурсии и внимательно слушала торопливый рассказ молоденького экзальтированного экскурсовода – тот рассказывал, что, когда Роден получил заказ на памятник Бальзаку, он первым делом отыскал старика-портного, который когда-то шил Бальзаку всю одежду. В старых конторских книгах этого портного сохранились все бальзаковские мерки, и Роден заказал старику те же костюмы, которые тот шил для Бальзака.

Потом Роден нашел в Париже мясника, которому эти костюмы пришлись точно впору, и так получил бальзаковского двойника. И стал лепить бальзаковскую фигуру – сначала голого. На выставке было несколько фигур голого Бальзака – пузатого, с мощным торсом и какой-то величественной надменностью даже в этом огромном, действительно «бальзаковском» животе. Но одна скульптура поражала зрителей дерзостью и точностью выраженной в ней почти хулиганской идеи – мощная голая бальзаковская фигура стояла на постаменте, широко расставив ноги, выпятив пузо, надменно отведя чуть назад крутые плечи и двумя руками опираясь на свой торчащий из-под пуза пенис. Так на всех картинах средневековых художников рыцари держат руки на эфесе своей шпаги, как на главном мужском оружии.

У Родена Бальзак не просто держится за пенис, нет – мощь бальзаковского таланта опирается на это место, как на корень знания всех человеческих комедий. И даже без головы, только торсом и этим уверенным жестом скульптура несет свою торжествующую насмешку над так называемой сложностью и утонченностью бытия. А затем, вылепив крупную орлиную голову Бальзака и приладив ее к голому торсу, Роден укрыл бальзаковскую наготу длинным, с величественными складками плащом, но сохранил под плащом ту же позу…

Вирджиния долго бродила по выставке, восхищаясь мощью роденовского таланта, десятками других знаменитых скульптур, все вспоминая замечательную, ироническую насмешку мастера над сутью нашей жизни. Ей и невдомек было, что с той минуты, как она простилась с Купером и вышла из отеля побродить по Вашингтону, за ней по пятам идут два агента CIA и что не только для себя, но и для них она устроила эту экскурсию по роденовской выставке.

Вернувшись вечером в отель, она еще не приняла никакого решения – точнее, ей казалось, что не приняла. Она поужинала в том же ресторане, приняла душ, посмотрела по телевизору новости и какой-то фильм, все еще откладывая минуту, когда надо сказать себе: «Ну, как же быть? Да или нет?», позвонила домой, Марку. Она загадала – если Марк дома в этот вечер, если он ждет ее, она… да, она откажется от приключения. Но Марка, конечно, дома не было. Она взглянула на часы – там, в Лос-Анджелесе, всего-навсего семь вечера, он мог задержаться где-то. Но уже и не веря в то, что он будет дома позже, она все же отложила решение еще на час, а потом и еще, но, когда в час ночи по вашингтонскому времени, то есть в десять по времени того побережья, оператор сказал ей «телефон не отвечает», она знала, что утром скажет Куперу и Мак Кери свое «да». Да – потому что это «да» открывает ей какую-то другую жизнь, а не плесень ее прежнего существования. Да – потому что вот и она кому-то нужна, каким-то людям, которые будут от нее зависеть. А не то что этот Марк, который просто пользуется ее постелью и ее холодильником.

В восемь сорок Мак Кери получил рапорт о вчерашнем дне и сегодняшней ночи госпожи Вирджинии Парт. Она не заходила в советское посольство, не встречалась ни с одним посторонним человеком, а уж тем более русским, и только трижды за ночь пробовала дозвониться к себе домой. В 9.00 Мак Кери уже был в отеле «Кэпитол-Хилтон» и снизу по внутреннему телефону набрал ее номер:

– Доброе утро, госпожа Парт. Это Мак Кери. Как вам спалось?

11

Ставинскому сняли повязку, и доктор Лоренц сказал:

– Открывайте глаза. Смелей! Теперь вы увидите мир новыми глазами!

Ставинский разжал веки, и они открылись без боли. Ничего особенного в мире не произошло. Был обычный солнечный день – 26 сентября. За окном его палаты красногрудая птица села на ветку клена и с любопытством заглядывала через окно в палату, наклоня голову влево. Ставинский передразнил ее, тоже наклонил голову и посмотрел на птицу, потом усмехнулся и попросил зеркало.

– Рано еще, – сказал ему Лоренц. – У вас нормальные глаза, не беспокойтесь. Через три дня снимем повязку с носа и тогда любуйтесь собой сколько угодно. А сейчас приготовьтесь – к вам гости.

– Кто? – удивился Ставинский.

– Ваша жена.

– Жена-а?! Какая жена?

– Ну, это вам лучше знать – какая из ваших жен, – улыбнулся Лоренц и вместе с медсестрой вышел из палаты.

Ставинский бегло оглядел палату – чисто ли убрано? Вот те раз, эти деятели уже нашли ему жену, ну и темпы! Сейчас подсунут какую-нибудь кадровую шпионку, у которой на морде написано, что она разведчица. И завалят все дело. Открылась дверь, и в палату вошел Мак Кери, а с ним… Ставинский зажмурился. Он еще не понял, что с ним произошло, но какой-то внутренний страх, ужас, смятение памяти вытолкнули из глубин его подсознания совсем другой образ и другое лицо. Хотя нет – именно это лицо и именно этот образ, ведь он потому и зажмурился.

Вместе с Мак Кери в палату вошла его мать, его тридцатилетняя мама, – он не мог ошибиться. То же спокойно-округлое лицо с глубокими карими глазами, те же губы, нос, волосы, нет – эти приметы ничего не передают, конечно. Но это была именно та, самая светлая и самая обиженная им женщина в мире, которую он уже давно не вспоминал, которую он похоронил семнадцать лет назад на саратовском кладбище, которую…

– Привет! – сказал Мак Кери, заставляя Ставинского вынырнуть из детства. – Как самочувствие?

Усилием воли Ставинский заставил себя открыть глаза. Да, она похожа на его мать, хотя со второго взгляда он уже видел и различия: у нее несколько иной оттенок кожи, нет ямочек на щеках, и волосы чуть темней, – но все-таки она похожа на его маму и даже – на бабушку.

– Я хочу вас познакомить. Господин Роберт Вильямс – госпожа Вирджиния Парт. То есть с сегодняшнего дня она уже не Парт, а тоже Вильямс. Вот документы о регистрации вашего брака. Присаживайтесь, Вирджиния…

Вирджиния смотрела на этого лежащего человека, на белую повязку, пересекающую его лицо, и не могла понять, откуда – из его ли темных, выразительных глаз – хлынуло на нее странное беспокойство. Они не сказали еще друг другу ни слова – ни по-английски, ни по-русски, она практически еще не видит его лица, и все-таки что-то тронуло ее душу. Жалость, что ли?

Она села. Она не знала, что говорить, и он молчал, и только Мак Кери как мог скрашивал неловкость этой паузы.

– О’кей, господа! Пока вы будете привыкать и приглядываться друг к другу, я доложу вам, как идут дела. За эти дни, мистер, мы нашли вам не только жену, мы нашли вам новое имя и новую биографию. Это была непростая работа, но зато для советских у вас теперь настоящая американская фамилия и американская биография. Вы теперь доктор Роберт Вильямс. Подлинный Роберт Вильямс – зубной врач – имеет свой кабинет в Потомаке, штат Мэриленд. Это близко к Вашингтону, но я не думаю, что советские, оформляя ваши документы, приедут в Потомак проверять доктора Вильямса. Но позвонить они ему могут, и он знает, что им отвечать. Во всяком случае, другого одинокого зубного врача у нас под рукой нет. В день вашего отъезда он тоже уедет в отпуск, во Флориду, так что его телефон будет отвечать, что доктор в отъезде. Завтра Вирджиния поедет в советское посольство и как новобрачная попросит ускорить оформление виз. Ведь вы только что поженились и спешите в свадебное путешествие. Так что, господин Вильямс, вот вам биография этого доктора, тут двенадцать страниц текста по-русски и по-английски – теперь это ваша биография, и вы должны выучить ее наизусть до мельчайших подробностей. Вирджиния ее уже знает, но ей-то подробности ни к чему – ведь вы только поженились и знаете друг друга недавно. А о себе она вам сама расскажет, ей выдумывать нечего, она играет сама себя. Да, я забыл вам сказать, сэр, что мы точно выполнили вашу просьбу – ваша жена из Голливуда и говорит по-русски. Вы довольны?

Половину того, что сказал Мак Кери, Ставинский пропустил мимо ушей. Роберт Вильямс так Роберт Вильямс, какая ему разница. Хоть груздем назови, лишь бы положили в лукошко. Мельком он все же отметил их смекалку – молодцы, что нашли этого зубного врача, его коллегу. Мало ли что может возникнуть в дороге, но уж зубного врача он всегда сможет изобразить. Всю остальную болтовню он почти не расслышал, он смотрел на Вирджинию. Что думает сейчас о нем эта женщина, так похожая на его мать в молодости? И что думала бы сейчас о нем его мама? Мама бы заплакала, конечно, узнав, на какой риск он идет. Мама попыталась бы его отговорить, запретила бы – но разве он когда-нибудь слушал ее запреты? Сколько глупостей он совершил из-за этого, в какие только не попадал передряги! Мама так хотела, чтобы он выучился на врача. Но после третьего курса медицинского института он бросил медицину и ринулся на телевидение – славы ему захотелось! И вот – мама снова оказалась права – жизнь заставила его быть зубным техником, а теперь заставляет быть и врачом – липовым, правда. И, не отрывая глаз от Вирджинии, Ставинский-Вильямс дал себе слово: по приезде в Россию при первой возможности съездить в Саратов на мамину могилу.

А Вирджиния, разглядывая Ставинского, думала о своем. Вот лежит перед ней человек, который согласился на этот чудовищный риск – ради чего? Риск, на который идет Вирджиния, – ничто по сравнению с его риском. Она прилетит и улетит, дай Бог, из этой России, а он там останется. Насовсем, навек. Она кое-что слышала о сегодняшней России от своего бывшего русского бой-френда, в ту пору читала и модного, только что приехавшего на Запад Солженицына, и книгу Баррона «КГБ», и вся Москва, вся Россия виделась ей отсюда сплошным концлагерем. Залететь туда на несколько дней и тут же выскочить – уже была опасная затея, а вот этот человек сам, добровольно согласился там остаться. Таких людей называют каким-то специальным японским словом. Каким? Ах, да – камикадзе! Но зачем, зачем он идет на это? Это ей еще предстояло понять…

Ставинский чувствовал, что пауза затягивается, что нужно что-то сказать. Мак Кери встал.

– Ладно, – сказал он. – Пока вы будете разглядывать друг друга, я поговорю с доктором Лоренцем.

Он вышел, и они остались вдвоем. Но ни он, ни она не спешили начинать разговор, да и не знали, о чем им говорить. Наконец Ставинский усмехнулся и сказал по-русски:

– Наверно, я выгляжу смешно в этой дурацкой повязке?

– Нет, – ответила она тоже по-русски. – Ви виглядываете как ребьенок, которому набили нос.

Ставинский чуть не заплакал – этот мягкий грудной голос и эти слова – так действительно могла сказать только его мать. Он слабо улыбнулся:

– Вы очень похожи на мою маму…

Раздался негромкий телефонный звонок, Ставинский снял трубку.

– Привет, – сказал ему по-русски голос Керола, помощника Мак Кери. – Мой босс у вас?

– Он у доктора Лоренца. Я могу попросить телефонистку переключить вас.

– Да, попросите.

И снова они остались одни, в тишине. Молчали.

– Откуда вы знаете русский язык? – спросил Ставинский.

Но Вирджиния не успела ответить – вошел энергичный Мак Кери.

– O’кей, Вирджиния, нам пора ехать. Со своим мужем вы еще наговоритесь, а сейчас у нас масса дел.

Вирджиния встала.

– До свидания, – сказала она Ставинскому по-русски.

– До встречи, – ответил он.

– Доктор сказал, что через три-четыре дня вам снимут и эту повязку, – сказал Мак Кери. – Вирджиния, подождите меня в холле, я вас сейчас догоню, мне нужно сказать вашему мужу пару слов. – И когда за Вирджинией закрылась дверь, добавил: – Роман, звонил Керол – в Нью-Йорке полиция нашла подходящий труп, так что пора назначать ваши похороны. Если хотите, сегодня вы еще можете позвонить дочке как бы из Нью-Йорка, а завтра… завтра ей позвонят из полиции о том, что вы попали в автомобильную катастрофу.

Ставинский отрицательно покачал головой:

– Нет, завтра рано. Я хочу быть на этих похоронах.

– На своих похоронах?! – изумился Мак Кери.

– Да.

– Послушайте, это глупо. Нам придется ехать с вами и следить, чтобы вы чем-то не выдали себя. Это только лишняя трата времени.

– Я не выдам себя, не беспокойтесь. Просто я хочу увидеть дочь на своей могиле. Это не каждому удается, не так ли?

– Вы трудный человек, Ставинский.

– Моя фамилия Вильямс. Роберт Вильямс. А Ставинский погиб в автомобильной катастрофе, и я хочу его похоронить. Все-таки я имел к нему какое-то отношение. И пожалуйста, не злитесь. Ведь это последняя возможность увидеть дочь, вы понимаете?

– Хорошо. Я подумаю, как это сделать, – сказал Мак Кери.

– И вот что еще: не говорите Вирджинии об этих похоронах, ладно?

– O’кей, – согласился Мак Кери. – Позвоните сегодня дочери, что на днях выезжаете в Нью-Йорк.

12

Следующие дни были заполнены у Вирджинии разными мелкими хлопотами – вместе с Мак Кери они составили маршрут свадебного путешествия, потом она заказывала билеты в транспортном агентстве, потом в советском посольстве получала визы – там ее долго уговаривали лететь в Европу на самолете советской авиакомпании «Аэрофлот», и Вирджиния, по совету Мак Кери, долго и придирчиво выспрашивала о сервисе на самолете, о питании, о разнице в ценах, и только когда русские доказали ей, что на советских самолетах они с мужем сэкономят больше ста долларов, она согласилась, что из Европы они полетят в Москву «Аэрофлотом».

Домой – нет, домой из Москвы они полетят самолетом американской компании. «Каждая страна начинается в своем самолете», – сказала она русским с улыбкой. Но она охотно – тоже по разработанному с Мак Кери плану – согласилась ехать в Россию не по туристическому классу, а по классу «люкс». Это получалось на семьсот долларов дороже, зато у них будут лучший номер в отеле «Националь», индивидуальное питание, двухдневная индивидуальная поездка в Ленинград, билеты на любые спектакли московских театров, включая Большой театр, а также в любое время, когда они пожелают, персональная машина «Волга» с водителем и гид, который говорит по-английски.

Конечно, все это предполагало, как говорил Мак Кери, персонального гида-кагэбэшника и персонального шофера-кагэбэшника днем и не исключало круглосуточного прослушивания их разговоров в номере отеля, но именно это и входило в расчеты Мак Кери – если супруги Вильямс будут постоянно на виду у КГБ, к ним уже не приставят негласных сыщиков и надзирателей.

Короче, после часа беседы с советскими чиновниками и консулом Вирджиния, к их удовольствию, прямо из посольства позвонила в свое туристическое агентство и попросила агента перезаказать билеты на самолет советской компании «Аэрофлот». Затем она взяла все нужные анкеты – их оказалось 24 листа, по двенадцать на нее и на мужа, и сказала, что на днях вышлет из Потомака и эти анкеты, и фотографии (их тоже нужно было сдать аж 12!). Советские попросили ее поспешить, не откладывать, ведь они должны сообщить об их прилете в Москву, чтобы там им забронировали хороший номер. Вирджиния заверила их, что вышлет и анкеты, и фотографии завтра же. Уже прощаясь с ними, Вирджиния спохватилась – ox, а какая будет погода в Москве, как одеваться? Наверное, будут морозы?..

Из посольства Вирджиния поехала по магазинам. Это тоже входило в разработанный Мак Кери план. «Если советские заподозрят что-то, – говорил он, – они могут послать за вами слежку. Поэтому поезжайте в «Лорд энд Тейлор» и «Блумингдейл», закажите там себе и мужу дубленки, теплые ботинки и вообще посорите немножко деньгами – это их успокоит».

Оба они – и Вирджиния, и Мак Кери – понимали, что ее визит в советское посольство – это проба сил, испытание для Вирджинии – справляется она со своей ролью или нет. Поэтому подготовка к этому визиту, а говоря по-киношному – репетиция, заняла больше времени, чем сам визит. Но зато сам визит прошел успешно. Мак Кери собственными глазами видел, как Вирджиния вышла из посольства, села в «свою» машину с номером штата Мэриленд и поехала по магазинам – слежки за ней не было.

Но другие мысли беспокоили Мак Кери. Они сорят тут деньгами, сделали человеку пластическую операцию, на послезавтра назначены похороны Ставинского (уже и дочь его прилетела в Нью-Йорк со своим женихом, и в полиции ей предъявили найденные у покойного документы и изуродованный до неузнаваемости труп), а как там Юрышев? Что, если вся эта игра окажется мыльным пузырем, если никакая лодка не сядет на мель в ближайшие дни или вообще КГБ играет какую-то свою игру и готовит им ловушку? Уж слишком гладко и хорошо все развивается, и Мак Кери это не нравилось. Сегодня – 1 октября, он с утра наведался в офис и усадил Керола следить за телетайпом и всеми сообщениями из Северной Европы, но в Европе было спокойно – если не считать, конечно, бурлящей Польши, коммунистической левизны во Франции, Ирландии, ну и так далее. Конечно, если советская подводная лодка сядет на мель сегодня или завтра, они – Мак Кери, Керол, Ставинский и Вирджиния – к началу операции еще не готовы: Ставинский еще в больнице, нос заживает не так быстро, как обещал доктор Лоренц, и еще нет виз для полета в СССР. Но лучше бы она все-таки появилась, эта лодка, тогда можно уверенно сказать, что Юрышев – это не фокус КГБ. И впереди был еще почти месяц юрышевского отпуска, они бы все успели…

Раздираемый этими мыслями, Мак Кери вызвал по рации Керола, передал ему слежку за Вирджинией, а сам уехал в офис. Как бы то ни было, а они сделали первый шаг – завтра вместе с анкетами Вирджинии и Роберта Вильямса в советское посольство пойдут фотографии Вирджинии и… Юрышева – подлинного Юрышева, чтобы не было никаких осечек при его выезде с Вирджинией из СССР.

Тем временем Вирджиния, накупив всякой зимней одежды для себя и для мужа, вернулась в отель. Ее «первый съемочный день» прошел успешно, но она не чувствовала удовлетворения. Конечно, она справилась со своей ролью, она была мила и респектабельна в советском посольстве, но какое-то внутреннее беспокойство и напряжение подтачивали ее душу. Этот человек в больничной палате, человек с глазами загнанного и смертельно раненного зверька… Даже не приняв душ, Вирджиния устало рухнула в постель и подумала, что у нее нет никакой охоты звонить Марку.

13

«Убитая горем дочь с прискорбием сообщает о преждевременной трагической кончине дорогого отца РОМАНА БОРИСОВИЧА СТАВИНСКОГО.

Отпевание и погребение в субботу, 3 октября, в 10 утра на кладбище Св. Владимирского монастыря, Нью-Джерси».

Ежедневная русская газета «Новое русское слово», выходящая в Нью-Йорке с 1910 года, по старой российской традиции печатает траурные объявления на самой первой странице рядом с сообщениями из Белого дома и другими политическими сенсациями. Ставинский сложил газету и отбросил ее на заднее сиденье машины. Вот он и дожил до своих похорон. «Убитая горем дочь» нашла ему место на кладбище русского монастыря в Нью-Джерси, и даже будет отпевание.

Ставинский никогда не верил в Бога и никогда не знал, кем себя считать – русским или евреем, поскольку мать его была еврейкой, а отец – русским. В России это называется странным словом «полукровка», и в молодости, при получении паспорта, Ставинский записал себя русским – по отцу. Это открывало двери институтов и доступ на телевидение, и только в последние годы в отделах кадров завели новые расширенные анкеты, где нужно, помимо своей национальности, указывать девичью фамилию матери и полные фамилии, имена и отчества дедушек и бабушек по отцовской и материнской линиям. Это помогает отделам кадров выявить «скрытых» евреев, но Ставинскому это помогло получить разрешение на эмиграцию – ведь по израильским законам он еврей, поскольку мать у него еврейка. Но женат он был на русской, и поэтому Оля себя еврейкой никогда не считала. Да и какие они с ней в самом деле евреи, если по-еврейски не знают ни слова, если росли и воспитывались на русской культуре, в русских школах, с удовольствием отмечали русские и православные праздники – Пасху, масленицу и старый Новый год, а когда еврейские праздники – и не знали, и не интересовались.

С женой он разошелся ровно десять лет назад – она застала его дома с любовницей и ушла, хлопнув дверью, обозвав его «жидовской мордой», без всяких претензий на дочь, которую тоже назвала «жидовским отребьем». Ей было тридцать лет, она работала диктором московского телевидения, очень скоро выскочила замуж за украинского кинорежиссера и укатила с ним в Киев. А они с Олей прожили в России еще пару лет и укатили в эмиграцию по израильским визам. Но Оля в Израиль ехать не хотела, да и ему, как он считал, нечего там делать – он рвался в Большой Мир, в сказочную Америку. И вот – приехал. Приехал, чтобы в 46 лет лечь на каком-то полузаброшенном и запущенном кладбище в Нью-Джерси.

Ставинский усмехнулся – что ж, с этого кладбища в Нью-Джерси начинается его новая жизнь, посмотрим, какой она будет.

Мак Кери остановил машину на перекрестке и спросил у водителя соседней машины адрес русского монастыря – по карте получалось, что где-то рядом. И действительно, кладбище оказалось рядом – за перекрестком открывался старый парк с православной церковью и в глубине парка, за церковью, – покосившиеся и уходящие в землю православные кресты на могилах. Было без четверти десять утра, теплое октябрьское солнце сочилось сквозь густую зелень аллеи, по которой они въехали на кладбище.

Олю и ее жениха Джека Кросса, студента Портландского университета, они увидели сразу – на кладбище, кроме них, священника и двух рабочих возле дальней свежевыкопанной могилы, никого и не было. Мак Кери медленно повел машину в ту сторону.

– Наденьте очки, – сказал он Ставинскому.

Ставинский надел темные очки.

– И не вздумайте выходить из машины.

– Не беспокойтесь, – сказал ему Ставинский.

Они медленно проехали мимо этой сиротливой группы и видели, как Оля и Джек с надеждой оглянулись на их машину – авось по объявлению в газете на похороны приехал кто-нибудь из друзей Романа Ставинского. Ставинский увидел лицо дочери – осунувшееся и заплаканное. У него сжалось сердце. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Вряд ли… Хотя… У него и на этот счет были планы. Оля получила гражданство, ее отец умер, и советские власти не имеют к ней никакого счета. Почему бы ей с мужем не приехать в Россию туристами? Или в гости к ее матери? Дорогу он им оплатит из тех ста тысяч, которые CIA положит на его счет, – нужно только придумать, откуда на нее свалятся эти деньги. Но это детали… Он заметил на себе пристальный взгляд Мак Кери. Ладно, изобразим горечь на лице. Горечь и печаль. Вот так. Тем более что Оля уже отвернулась. Мак Кери провел машину в нескольких метрах от его, Ставинского, могилы и остановил ее поодаль, у какого-то свежепокрашенного могильного креста.

– Пожалуйста, не выходите из машины, – снова сказал он.

– Не беспокойтесь, не выйду.

Мак Кери открыл дверцу машины, вышел, взял из багажника купленный еще в Вашингтоне венок без надписи и положил этот венок на чью-то могилу. Так было задумано с самого начала – для Оли и всех, кто мог приехать на похороны Ставинского, они были просто посетителями у чьей-то чужой могилы.

Мак Кери постоял несколько минут возле этой чужой могилы, а Ставинский слышал через открытое окно, как там, поодаль, возле его могилы дочка сказала священнику:

– Наверно, никого не будет. Начинайте, пожалуйста.

Священник стал у закрытого гроба, лежавшего на холмике свежевскопанной земли, и начал отпевать раба Божьего Романа Ставинского. Мак Кери вернулся, сел за баранку и тронул машину.

Ставинский последним взглядом окинул собственные похороны. Жалкая картина. Сиротливая и жалкая… Когда они выехали с кладбища, он сказал Мак Кери:

– Давайте заедем в бар. Нужно выпить – помянуть покойника. Все-таки я знал его довольно близко.

– Н-да… – сказал Мак Кери. – Вы сильный человек, Ставинский.

14

Спустя три дня после визита Вирджинии в советское посольство дипломатическая почта доставила в Москву анкеты и фотографии семнадцати очередных американцев, которые просили у советского правительства въездные визы для туристической поездки в СССР. Из МИДа этот пакет переслали спецкурьером на площадь Дзержинского, 2, в 7-й туристический отдел Второго главного управления КГБ. Здесь, в канцелярии, анкеты изъяли из засургученного пакета, зарегистрировали в книге «Входящих документов», и большегрудая секретарша Катя аккуратно разложила их по отдельным папочкам, а затем понесла в кабинет начальника американского сектора майора Незначного.

– Новенькие прибыли, Фрол Евсеич, – сказала майору Незначному черноглазая двадцатипятилетняя Катя, внося в его кабинет эти папки на своей большой и высокой груди. Катина грудь не вмещалась ни в какой китель, и потому Кате давно разрешили ходить на работу не в форме, а в гражданском платье, несмотря на ее высшее сержантское звание – старшина. Собственно, в воинской гэбэшной форме в туристическом отделе вообще мало кто ходил на работу – по роду службы то и дело приходилось бывать в интуристовских гостиницах, ресторанах и прочих местах, где бывали иностранные гости, – но Катя, пользуясь этим спецразрешением, вообще ходила по учреждению в легкой прозрачной блузке, в тапочках-шлепанцах и какой-то полудомашней ситцевой юбке, которую распирали ее мощные, ядроподобные бедра.

Закрыв за собой тяжелую дверь, Катя подошла к заваленному газетами и бумагами письменному столу Незначного, обошла его, став совсем рядом с майором, положила перед ним папки с семнадцатью анкетами и, глядя на Незначного своими выпуклыми, с влажной поволокой глазами, ждала, не скажет ли он ей что-нибудь. Ее грудь нависала над его плечом, и Незначный слышал совсем рядом с собой печальное, томительное Катино дыхание. Он знал, что стоит ему протянуть руку к этой груди или к этим бедрам, как Катя обомлеет от счастья, темные, с поволокой глаза закатятся под веки, а все жарко-тяжелое Катино тело тут же упадет к нему на кресло, или на стол, или на пол – куда он прикажет. Но вот уже два года – с того самого дня, как Незначный из простого оперативника стал в свои тридцать три года начальником сектора и понял, что служебное рвение может вознести его еще выше, – с этого самого дня он держит Катю на расстоянии. Нечего! Нечего поддаваться томным вздохам этой коровы, его партийное и офицерское дела должны быть чистыми.

– Иди, Катя… – сказал он.

Катя вобрала воздух полной грудью, потом выпустила его с шумным печальным вздохом и молча направилась к двери. Незначный смотрел на ее крутые, перекатывающиеся под зеленой ситцевой юбкой бедра и мысленно восхитился своей стойкостью. Правильно, так держать, майор. Но когда дверь за Катей закрылась, майор Незначный вздохнул, представляя, как эта Катя понесет сейчас нерастраченный жар своего тела, большую мягкую грудь и бедра по другим кабинетам, и где-то там, в немецком, французском или японском секторе кто-нибудь из бездельничающих офицеров простым движением руки заголит мощные Катины прелести. Словно увидев эту сцену наяву, Незначный ревниво и нервно закурил.

С тех пор как должность начсектора открыла ему доступ в офицерский распределитель III (начальственной) категории, что совсем рядом, в Большом Комсомольском переулке, Незначный испытывал дополнительное тщеславное удовольствие оттого, что курит не какие-то там «Столичные» или «ТУ-134», а американский «Кент». Загасив спичку и выпустив облако дыма, Фрол Евсеич как бы поставил между собой и Катей дымовую завесу и взял себя в руки. Нужно работать. Конечно, ничего интересного в этих папках, которые принесла Катя, быть не может. Летний сезон закончился, за окном 1 октября, холодный полудождь-полуснег, самое отвратительное время года. В такое межсезонье, в эту октябрьскую ознобную сырость кого может занести в Россию, кроме безмозглых американских старух или ностальгирующих канадских украинцев тысяча восемьсот вшивого года рождения? Пойди выполни с таким контингентом план по вербовке! Вот уже два года он пытается убедить полковника Орлова, чтобы план по вербовке американских и канадских туристов ему давали разово, на год. Тогда богатый летний и недурной зимний уловы могут покрыть вынужденное безделье осенью и почти пустые сети весной. Но у Орлова свои доводы: а поквартальную премию как будем получать? Не будем?

Незначный открыл верхнюю папку. Так и есть. С первого же листа фотографий, приколотого к анкете, на него смотрели двенадцать совершенно одинаковых лиц одной и той же разукрашенной, как кукла, старухи. Мириам Стюард, 1903 года рождения, штат Небраска, одинокая, пенсионерка, застрахована компанией «Хелс энд Лайф иншуренс», проживает в каком-то занюханном Мадисоне. Нужно взглянуть на карту – нет ли возле этого Мадисона объектов специнтереса, но если и есть, усмехнулся про себя Незначный, что может знать о них эта Мириам Стюард, хозяйка прачечной-автомата?! Ладно, следующий. Снова двенадцать цветных фотографий, снова кукольно-детское старческое личико из штата Флорида – госпожа Рея Викс, 1908 года рождения…

Незначный никогда не мог понять, почему эти американские старики и старухи так много путешествуют… Особенно зимой и осенью. То есть он знал, конечно, что зимой и осенью цены на авиабилеты и всякие туры на Западе куда дешевле, чем летом, но даже и по самым дешевым билетам пойди попробуй заставить его семидесятилетнюю мать поехать из Гжатска, скажем, в Бухару, Ригу или даже в Ялту! Он ее и в Москву-то вытащить не может годами – живет в своем ветхом домике на окраине Гжатска, копается там в своем огороде, и нет ей ничего милей на свете. А у этих американских старух да стариков такие дома во Флориде или еще где-то, что его матери и не снилось, а – нате, тащит их по всему свету в любую непогоду, катят они через города и страны в роскошных интуристовских автобусах, беззаботной стайкой вытряхиваются из этих автобусов у подъездов гостиниц, щелкают друг друга на фоне Кремля, русских церквей и Большого театра, ходят целыми днями по музеям и все улыбаются своими поразительно белыми вставными зубами. И все для них «вандерфул», «тачинг», «эксайтинг».

Но не станешь же вербовать эту семидесятитрехлетнюю Рею Викс, которая родила четверых детей, пережила третьего мужа и теперь наслаждается путешествиями – Китай, СССР, Стокгольм, Париж, Рим, Лондон. Ничего себе маршрут для ее возраста! Незначный открыл следующую папку. И тут с двенадцати следующих фотографий на него посмотрели карие, спокойные глаза г-жи Вирджинии Парт-Вильямс. Круглый абрис молодого лица, волосы аккуратно подобраны, рот чуть полуоткрыт в улыбке. Незначный метнул взгляд на анкету. Ух ты, актриса прямо из Голливуда! Оч-чень интересно! История знает массу актрис, которые были прекрасными шпионками. Мата Хари и эта… как ее? Марлен Дитрих. Так, мотивы прибытия в СССР – свадебное путешествие. Кто же этот счастливый молодожен? Незначный с легким уколом зависти перелистнул анкету и увидел его – Роберт Вильямс, врач из Потомака, штат Мэриленд. Замкнутое лицо сорокашестилетнего холостяка, крепкая челюсть, прямой взгляд глаз малопонятного, серо-карего, что ли, цвета.

Неплохо! Конечно, лучше бы он был каким-нибудь физиком или химиком, на худой конец компьютерщиком, а еще бы лучше президентом компьютерной фирмы, и вообще эта актриса могла бы подобрать себе кого-нибудь из сенаторов, но, видать, не подобрала, а Незначному выбирать не приходится, особенно в такое время года. Итак, врач из Потомака, штат Мэриленд. Мэриленд – это же рядом с Вашингтоном.

Незначный встал из-за стола. Разминая затекшую ногу, обошел стол и сейф и подошел к полке с книгами, американскими журналами – «Лайф», «Тайм», «Ньюсуик», «Плейбой». Здесь же вперемежку с журналами стояли «КГБ» Баррона, «Большой террор» Конквиста и доклады CIA Американскому конгрессу. Но, порывшись в этом беспорядке, Незначный с досадой почесал в затылке. Опять этот Савин из научно-технического отдела утащил у него географический атлас США. Но звонить Савину и ругаться с ним некогда и неохота, у Незначного есть другая, «заветная» карта США. Он прошел к двери и тихим, неслышным движением опустил защелку английского замка. Именно об этом жесте – предвестнике близости – уже два года мечтает крутобедрая секретарша Катя. Но, усмехнулся про себя Незначный, сейчас этот жест не для нее. Он достал из кармана ключи от сейфа. Там, кроме всяких секретных инструкций, папок с текущими и архивными делами, стояла на самой нижней полке завернутая в газету «Известия» початая бутылка водки, рядом лежали два яблока для закуски, но не за этим открыл свой сейф Фрол Незначный. На дне сейфа, аккуратно уложенная в шестнадцатый том Советской энциклопедии, лежала особая, «заветная», карта США и Канады, которую – Незначный это хорошо знал – надо было давно либо уничтожить, либо сдать в секретную часть. Но не было сил проститься с этой картой, не было. Потому что на этой простой, двадцатикопеечной карте Незначный уже девять лет отмечает одному ему известными значками и цифрами американские города и веси, в которых живут его «крестники» – те, кого именно он, Незначный, склонил к сотрудничеству с КГБ во время их туристических или деловых приездов в СССР. Он не имел права вести этот учет и не знал, работают или еще не работают на КГБ эти люди, его дело – лишь первичная обработка приезжающих, а потом, если первичная обработка проходит успешно, «крестники» переходят совсем в другие руки, к полковнику Орлову, и лишь иногда, если какой-нибудь «крестник» или «крестница» снова прибывают в СССР, Незначного привлекают для его дальнейшей «доработки». Незначный открыл шестнадцатый том Советской энциклопедии, извлек сложенную гармошкой карту США и разложил ее на столе. Вот они, его маячки. Зелеными, красными и синими кружочками отмечены американские и канадские города, а внутри кружочков цифры – 32 человека в Нью-Йорке, 27 – в Лос-Анджелесе, 41 – в Бостоне, 4 – в Хьюстоне, 19 – в Вашингтоне, 11 – в Филадельфии, 14 – в Олбани…

Цифры приходится обновлять, заклеивать новыми, но эта работа всегда радует Незначного. Конечно, не все эти цифры шлют в центр свою информацию, не все еще встречаются с советскими агентами, но рано или поздно в каждой этой грядке прорастет посаженное Незначным зернышко и будет, будет давать свои плоды! С тихим удовольствием трудолюбивого садовника оглядел Незначный карту Америки. Совсем недурной сад посадил он в стране, где никогда еще не был. Во всяком случае, для девяти лет работы совсем недурной. А ведь он, Незначный, – всего лишь один из армии садовников КГБ, и, если сложить всю их работу, если нанести на эту карту всех резидентов и завербованных агентов – бизнесменов, адвокатов, ученых, журналистов, банкиров, президентов компаний, профессоров, чиновников, политических деятелей и священников – ого! – эта кичливая Америка покроется сыпью мигающих условными кодами датчиков… Ладно, нечего терять время на рассуждения, где этот Потомак в штате Мэриленд? Так, вот он. Ух ты – совсем рядом от Вашингтона, замечательно! Теперь можно и нужно позвонить Савину. Незначный быстро сложил карту, сунул ее в энциклопедию, а другой рукой уже снял трубку с телефонного аппарата и набрал короткий, четырехзначный внутренний номер.

– Савин? Это Незначный. Опять ты свистнул мой атлас Северной Америки? Ладно, не ори! Мне срочно нужна полная справка о Потомаке в штате Мэриленд. Да, похоже, есть кандидат в «крестники». Богатое предместье Вашингтона? Биржевые брокеры, дипломаты, чиновники высокого ранга, кто еще? А баз или спецобъектов нет в этом Потомаке? Короче, всю информацию, подробную карту, точки специнтереса – срочно, через десять минут, лады? Прислать тебе Катю?

Незначный положил трубку и придвинул к себе папку с анкетами прибывающих американцев. Пожалуй, для этой пары молодоженов нужна особая, отдельная папочка – тут пахнет интересной работой. Зубной врач из богатого предместья Вашингтона – значит, у этого Роберта Вильямса лечатся биржевые акулы капитализма, высокие чиновники вашингтонской администрации, дипломаты и мало ли кто еще! А актриска из Голливуда – это замечательно. Если они только поженились, значит, Вильямс будет устраивать приемы для своих друзей, сам выезжать в свет, на всякие парти и вечеринки – должен же он похвастать своей молодой женой…

Азарт охотника уже гнал мысли Незначного, но опыт удерживал от излишнего фантазерства. Теперь важно дотошно изучить все 24 страницы анкет этих молодоженов. Незначный вытащил из папки анкеты Вильямсов, положил в отдельную папку и рядом положил свой блокнот.

Оттачивая карандаш, он уже не спеша читал заполненную Вирджинией анкету. Она занималась в Нью-йоркской театральной студии, изучала систему Станиславского и даже выучила русский, чтобы читать Станиславского и Чехова в подлиннике. Прекрасно. Будет тебе, детка, знакомство с театральными режиссерами и актерами, билеты в наши лучшие театры.

Мысленно Незначный уже прикидывал, кого из сотрудничающих с КГБ артистов и режиссеров свести с этой Вирджинией. У нее округлый ровный почерк, и каждую букву она выводит четко и полно, «о» круглое, замкнутое. Значит, характер спокойный, ровный, без экстравагантности, и натура цельная, несколько сдержанная. Похоже, тут нужен кто-нибудь из солидных, спокойных людей. И не обязательно артист, а скорей – режиссер или драматург. Дмитрий Ласадзе тут нужен, вот кто! А у этого Роберта Вильямса почерк резкий, концы каждой строки упрямо ползут вверх, отрываются от линеек в анкете. Самоуверенный, с комплексом неудовлетворенности, возможно – талантлив. До сорока шести был холостяком. Наверняка любит молоденьких девочек. А кто их не любит? – усмехнулся про себя Незначный. Будут тебе девочки, дорогой! Будет тебе такая девочка – задохнешься! Никакая молодая жена не удержит от соблазна, да она и не так молода, твоя Вирджиния…

И, выписывая себе в блокнот короткие, тезисами, наметки будущих ловушек для супругов Вильямс, план подхода и сближения с ними, Незначный снова и снова вглядывался в их лица и пытался оживить их в своем воображении. Конечно, он даст «добро» на их въезд в СССР. Еще бы! С сегодняшнего дня эти два лица становятся для него важней, родней и ближе, чем собственная жена. Он должен полюбить их, как близких друзей, он должен по этим анкетам и фотографиям представить себе их привычки, склонности, образ жизни. Этот Вильямс до сорока шести лет не был женат. Значит, привык жить для себя и, как все закоренелые холостяки, бережет здоровье. Незначному захотелось предложить ему закурить. А еще бы лучше сесть с ним за стол, поставить на этот стол бутылку водки и сразу обо всем договориться. Но так, конечно, нельзя, такой разговор будет у них в конце их визита в СССР, когда Незначный положит перед этим Вильямсом фотографии его любовных утех с русскими девочками. Уж он прижмет его к стенке этими фотографиями! Позор – приехал в СССР с молодой женой, а сам тут же ударился в разврат – потеря жены, репутации, клиентуры, фотографии оргий американского дантиста в Москве где-нибудь в «Вашингтон пост» или в «Плейбое». Как вам нравится, господин Вильямс, такая перспектива? Дорогой мой, милый! Каких девочек ты любишь больше? Блондинок, брюнеток, рыжих, толстеньких, худеньких, кричащих, постанывающих, томно-спокойных или с бешеным темпераментом? Ладно, мы тебя встретим в аэропорту и посмотрим, на каких задерживается твой взгляд. А тогда уж и подберем. Хотя… От Оленьки Маховой еще никто не отказывался, ни один иностранец! Оленька Махова – это нечто! Ее Незначный держал всегда про запас, на самый пожарный случай, когда «крестники» отвергали другие варианты. Но, пожалуй, ради вашингтонского гостя можно пойти прямо с ферзя, тем более что эти Вильямсы приезжают всего на десять дней, и тут нельзя и дня терять, тут нужно сразу ходить с козырей. Ладно, отдам тебе Ольгу Махову, решил Незначный, гулять так гулять! Только давайте уж приезжайте быстрей, милые вы мои Вильямсы. Я тут окружу вас чисто русским гостеприимством, каждый ваш шаг заранее вычислю и на каждом шагу подложу что-нибудь эдакое, проверенное, что уже не раз сработало безотказно.

Незначный стал разрезать фотографии Вирджинии – одну нужно отправить в оперативный архив, одну – в картотеку, две – в гостиницу, где остановятся молодожены, одну – на Шереметьевскую таможню, а остальные останутся ему для оперативной работы, для сотрудников, которые будут «вести» этих Вильямсов по московским и ленинградским улицам, в ресторанах, в театрах и в больницах, куда непременно устроит визит Вильямсу Незначный – так сказать, дружеская встреча с советскими коллегами.

«Дорогая моя», – нежно подумал о Вирджинии Незначный, разглядывая еще раз ее фотографию. Морщиночки у тебя небольшие у глаз и улыбка на губах. Любишь посмеяться? Насмешим. Найдем хохмачей. Только приезжай, приезжай поскорей и привози своего дантиста… Я бы и сам тебя посмешил и приласкал по-нашему, по-русски. А может, действительно самому ею заняться, мелькнуло в мозгу у Незначного.

Азарт, азарт профессионального охотника разбередил душу Незначного, а теплые карие глаза этой актрисы из Голливуда наполнили сердце мужским томлением. В конце концов чем черт не шутит…

Кто-то дернул снаружи дверь его кабинета, оторвал от мыслей.

– Кто там? – спросил Незначный.

– Савин вам справку прислал, Фрол Евсеич, – послышался из-за двери Катин голос.

– Сейчас… – Незначный встал, прошел к двери и открыл ее.

За дверью стояла Катя. В руках у нее был атлас США и отдельно – несколько листов справки по Потомаку с подробной, переснятой из географической энциклопедии США картой этого городка в пригороде Вашингтона.

Незначный протянул руку за этими материалами, но Катя словно не видела этого жеста.

– Вы поглядите, что на улице творится! – сказала она Незначному и быстро прошла мимо него в кабинет, к зарешеченному окну.

Незначный невольно посмотрел ей вслед и дальше – за окно.

За окном действительно «творилось» нечто – сплошной метельный снегопад, первая зимняя московская вьюга. Снег шел такой густой, что в кабинете потемнело, а он и не заметил этого – так увлекся своими американцами. Даже другие анкеты еще не просмотрел.

– Нет, вы глядите, глядите, что делается! – восторженно сказала Катя, налегая на подоконник своей полной грудью, отчего юбка задралась на ее ногах и шары бедер закруглились еще больше. – Глядите!

Незначный подошел к окну. С четвертого этажа их большого монолитного здания был виден перекресток улицы Дзержинского и Кузнецкого моста. Но сейчас вся перспектива улиц была заштрихована, закрыта этой первой навалившейся на город метелью.

В еще не прихваченной морозцем снежной жиже беспомощно, с залепленными снегом окнами торчал на перекрестке троллейбус – его слетевшие с проводов штанги болтались в воздухе, высекая при встрече с проводами белые искры. Из троллейбуса выходили на улицу люди и спешили к тротуару на разъезжающихся в снегу ногах. Какая-то женщина с полными сумками в руках, уже добравшись до тротуара, сделала немыслимый пируэт и упала. Сумки разлетелись в разные стороны, и из них покатились по снегу красные болгарские помидоры. И, не вставая с тротуара, женщина принялась собирать их.

– Вон слева, слева еще три! – подсказывала ей сверху Катя, словно та могла ее слышать. Стоя позади Кати, которая своей фигурой перекрывала две трети узкого подоконника, Незначный тоже наклонился вперед, чтобы увидеть безумие этой метели и эту женщину на тротуаре, и невольно коснулся своим животом жарких Катиных бедер. Катя замерла, и ее дыхание остановилось. И руки Незначного сами собой, против его воли и рассудка легли на Катины бедра.

Но даже нарушая собственный зарок и служебную дисциплину, даже загребая на себя руками большую и мягкую Катину грудь, помнил Незначный, что скоро, скоро приплывут, прилетят в его сети новенькие американские «крестники» – Вирджиния и Роберт Вильямс. И ликовал при этих мыслях, передавая и Кате свое волнение.

15

– Джек? Привет, Джек! Как поживаете? Это Дэвид из «Вашингтон найт-ревю». Мы с вами месяц назад виделись в Стокгольме…

– А, Дэвид! – донеслось из далекой Москвы, и Мак Кери понял, что Стивенсон узнал его и удивился его звонку. – Как дела, Дэвид?..

– Все замечательно. А как у вас?

Мак Кери и сам не знал, о чем и как говорить со Стивенсоном. Но сегодня 6 октября, через полчаса идти на доклад к шефу, а что докладывать? Никакой подводной лодки у берегов Швеции нет, хотя Юрышев обещал, что она появится в начале октября. Но может быть, Юрышев подал Стивенсону какой-нибудь знак, позвонил и сказал, что операция отменяется, откладывается или еще что-нибудь. Говорить об этом со Стивенсоном напрямую нельзя – телефон Стивенсона, как и всех остальных иностранных корреспондентов в Москве, безусловно, прослушивается КГБ. Но как-то же нужно дать знать этому Стивенсону, что он от него хочет…

– Вы обещали нам статью, Джек. Помните? – начал Мак Кери. – Вы говорили, что пришлете в начале октября. Сейчас уже 6 октября, редактор просил меня узнать, планировать ли вашу статью в ближайшие номера или нет. Я имею в виду – будет ли ваша статья в начале октября… – Мак Кери говорил без остановки, нажимая на слова «начало октября», чтобы Стивенсон сообразил, о чем идет речь. – Если статья еще не готова, это не страшно, Джек, лишь бы знать, что она наверняка будет. Что вы скажете, Джек? У вас не изменились планы?

Стивенсон молчал. Он там соображал, наверно, что и как ответить.

– Алло! – сказал Мак Кери. – Может, вы назовете другую дату? Подумайте, Джек! Нам очень нужна эта статья.

– Кхм… – прокашлялся Стивенсон. – Честно говоря, Дэвид, у меня нет возможности собрать материал для этой статьи. Знаете, тут ведь так все секретно, у этих русских… – Он наконец нашел форму и тон разговора, и голос у него стал уверенней. Он знал, что все его телефонные разговоры КГБ записывает на пленку, но позволял себе отпускать всякие шпильки в адрес русских, пусть слушают, черти. – Вчера я попробовал встретиться с шеф-поваром Кремля, хотел написать репортаж о кремлевской столовой, так и то мне не разрешили – оказывается, меню господина Брежнева тоже засекречено. Поэтому даже не знаю, что вам сказать. Тут очень трудно работать, а достать какой-нибудь свежий материал просто невозможно…

– Понятно, – огорченно сказал Мак Кери. – Жаль… Ну, хорошо. Если будут какие-то новости, звоните, ладно? Как там погода в Москве?

– Б-р-р… – только и сказал Стивенсон.

– Всего наилучшего, Джек!

– И вам…

Мак Кери повесил трубку – он звонил Стивенсону не из CIA, а из телефонного автомата, поскольку русские в советском посольстве уже давно имеют аппаратуру, которая позволяет им прослушивать телефонные разговоры CIA. «Дожили! – подумал Мак Кери. – Разговариваешь с Москвой и боишься, что тебя подслушивает КГБ сразу с двух сторон провода – и в Москве, и в Вашингтоне. Черт подери этого Стивенсона, сидит там, может быть, в миле от этого Юрышева и не может с ним связаться. А тут пойди угадай, когда появится эта лодка – сегодня? завтра? или никогда?»

Он вышел из телефонной будки, сел в свой «форд» 79-го года и взглянул на часы. Было полтретьего, на три часа дня у него был назначен доклад шефу о готовности операции «Чужое лицо».

Но когда он приехал в офис и, проходя к лифту, привычно кивнул дежурному охраннику: «Хай, Билли! Как дела?» – черный Билл удивленно вскинул на него глаза:

– Сэр, вы еще ничего не знаете? В Египте убили Садата.

16

– Эмиграция – это отдельная страна. Да-да, есть Россия, есть Америка, Китай, Франция. А еще есть такая страна – эмиграция, – говорил Ставинский. – Когда я уезжал из России, я думал, что еду в Америку. Из России в Америку. Из мрака к свету. Из варварства и отсталости в двадцать третий век. Но оказалось, что я приехал не в Америку. Я приехал в жестокую и чужую страну, которой нет на карте, – в эмиграцию. В этой стране нет столицы, нет театров, нет жизни. Это какая-то пустыня или океан, где каждый плавает на своей отдельной льдине и ищет, куда бы ему приткнуться. Некоторые выстроили себе на этих льдинах дома с гаражами и даже плавательными бассейнами, некоторые собрались и организовали такие архипелаги из этих льдин, как Брайтон-Бич в Нью-Йорке, и у них там есть даже свои русские рестораны и кинотеатр, где они смотрят фильмы из своей прошлой жизни – советские фильмы. Но все равно это жизнь на льдине. Холодная и пустая. Дети сбегают с этих льдин. Дети уходят в американскую жизнь, как-то приживаются в Америке, или в Европе, или в Израиле и становятся нормальными людьми. Но взрослые, такие как я… Нет. Мы остаемся на льдине, мы обречены плыть на своей льдине в одиночку до самого конца жизни. И тут ни при чем Америка, Америка ни в чем не виновата. Я думаю, что, если бы можно было эмигрировать на тот свет, даже в рай, с нами там было бы то же самое. Потому что, когда вы отрезаете корни молодому деревцу, оно на новой почве пускает новые корни. Но отрежьте корни взрослому дереву – и оно погибло, оно засохнет. Я не хочу сохнуть на своей льдине. Я хочу в старую жизнь. Я помню, в Вене, в ХИАСе нам говорили, что мы вырвались из тюрьмы на свободу. Это правильно, но что мне делать с этой свободой? Я в той тюрьме чувствовал себя свободней, чем здесь, – я там жил, жил на полную катушку, преодолевал какие-то трудности и гордился этим, обсуждал порядки в этой тюрьме со своими друзьями, спорил, любил женщин, читал запрещенную литературу – у меня была полная жизнь, вы понимаете?

Вирджиния не прерывала его. Слушала. Уже третий день они убивают время в ожидании, когда их отправят в Россию. Мак Кери сказал, что все дело за визами из советского посольства. По идее, визы должны быть со дня на день, сказал он, из советского посольства таки позвонили в Потомак доктору Вильямсу, якобы уточнить какие-то детали в их анкетах. Но доктор Вильямс был готов к этому звонку, четко и точно ответил на их вопросы, и русские обещали ему, что визы будут в ближайшее время. Теперь у Ставинского и Вирджинии было много свободного времени, и это время они проводили вместе – гуляли по Вашингтону, сидели в дорогих кафе, ходили по выставкам и музеям, кормили белок в парках. И Ставинский рассказывал Вирджинии о своей жизни и о России.

– Нет, вы, американцы, не можете этого понять. Вам кажется, что если человек тоскует по своей родине – значит, ему не нравится ваша страна. Но в том-то и дело, что эта страна – ваша. Она не стала моей, хотя я прожил здесь шесть лет. И никогда не станет, потому что я не рос на этой земле, не дрался здесь с мальчишками, не стрелял здесь по воробьям, не стоял здесь в очереди за хлебом и не целовал здесь свою первую женщину. Мне здесь нечего делать, да и не интересно делать что-то. Ради кого? Для кого?

Черная белка выскочила из-за куста на аллею и уселась на задних лапках, изящно подняв пышный хвост и вопросительно глядя на Ставинского и Вирджинию черными бусинками глаз.

– Вот, – сказал Ставинский. – У вас даже белки другие – черные. А в России белки рыжие. И я привык к рыжим белкам, ну что тут поделаешь? Знаете, что сказала мне дочь, когда мы сюда приехали? Она полгода не выходила из квартиры, даже в парк погулять. Она говорила: «Папа, мне здесь цветочки не пахнут, меня здесь солнышко не греет, меня здесь травка не ласкает, отвези меня назад». Вот. Но у нее это прошло, она уже и по-русски едва говорит, а я… Нет, меня здесь солнышко не греет… И поэтому я должен, должен вернуться.

17

– Хорошо, допустим, что убийство Садата смешало им какие-то планы. Хотя и не доказано, что русские имеют отношение к этому убийству, но ясно, что им это на руку. На их месте я бы тоже не стал сейчас напрягать обстановку в мире до такой степени – в Египте убивать Садата и в то же время пугать Европу своими подводными лодками. Я бы тоже что-то изменил, отложил. Но сегодня уже двадцатое октября, сколько можно ждать? Неужели никак нельзя связаться с этим Юрышевым и узнать, в чем там дело?

Даниел Дж. Купер раскачивался в кресле и тоскливо смотрел в окно. Октябрьские дожди заштриховали Вашингтон, убийство Садата дает Кремлю новые карты для игры на Ближнем Востоке, Белый дом требует от CIA точной информации о русских планах, и он, Купер, уже намекал в верхах, что в ближайшее время даст президенту самую точную информацию, но… где же эта чертова подводная лодка и где этот полковник Юрышев?