Чужое лицо Перри Энн

18

Уже несколько раз звонил Вирджинии Марк, говорил, что скучает и хочет прилететь к ней в Вашингтон. Мужчины всегда так. Когда она была там, под боком, он целыми днями, а порой и ночами, шлялся где-то, ему не сиделось с ней дома, у него были свои дела, свои компании. А теперь он заскучал. Вирджиния нервно отвечала, что занята, что целыми днями съемки, что она вот-вот должна улететь в экспедицию, а Марк говорил, что он тем более хочет повидать ее перед отъездом, ведь они уже месяц не виделись. Последний разговор был особенно трудный, Марк наигранно бодрым голосом спросил, не завела ли она себе любовника в Вашингтоне, и Вирджиния тут же нагрубила ему – она же не проверяла его, когда он исчезал из дома с голливудскими потаскухами, которые называли себя продюсерами. Марк обиделся, Вирджиния бросила трубку. Она и сама не знала, что с ней происходит. Разум взрослой женщины говорил ей, что нельзя увлекаться этим русским камикадзе – тут нет будущего, он останется в России и пропадет там. А если и не пропадет – что ей из этого, они уже никогда не увидятся. Но совсем другое чувство заставляло ее ждать, когда он позвонит, и проводить с ним все свободное время. Жалость к нему? Нет, это уже была не жалость, а что-то совсем другое, чему и нет названия. Но предложите любой женщине встретиться с мужчиной, который сознательно идет на чудовищный, смертельный риск, – скажем, на пересадку сердца, или на безвозвратный полет на Венеру, – и она скажет: «Да, я хочу его видеть», и за этим «видеть» будет гораздо большее. Может быть, потому в пещерный век женщины крепче и верней любили своих мужчин – ведь эти мужчины каждый день уходили на смертельный риск охоты на диких зверей… И еще одно, какое-то неосознанное чувство ревности руководило ею – ревности к России. Вирджиния считала себя американкой, настоящей американкой, да она и была ею. И вот появляется человек, который готов изменить ее стране, который предпочитает какую-то далекую, страшную Россию ее стране, словно бросает одну женщину ради другой.

Показать ему эту страну, заставить его если не полюбить, то хотя бы восхититься тем, чем она, американка, привыкла гордиться с детства, считая, как и все американцы, что нет в мире места лучше Америки и нет страны прекрасней…

Вирджиния набрала в «Эксоне» путеводителей по всем окрестностям Вашингтона, и они со Ставинским объезжали национальные парки, этнографические музеи, останавливались в экзотических индейских ресторанах-бунгало, в японских, китайских, французских и украинских ресторанах, ходили на концерты симфонического оркестра Ростроповича, на французский балет, в японский театр – весь мир был в Америке, все и вся приезжали сюда, на эту «крышу мира», а он, Ставинский, – отсюда?

В их отношениях еще не было того, о чем сказал Мак Кери своему шефу Даниелу Дж. Куперу, – не было постели, даже поцелуев или тех как бы случайных касаний рук, плеч, взглядов, которые возбуждают сексуальный позыв. Ставинский вел себя как брат, как сын – и это легко сломало привычную настороженность женщины к мужчине, который может и даже как бы имеет право посягнуть на тебя – все-таки они хоть и фиктивные, но «супруги»… Но это же и задевало ее женское самолюбие – вот после целого проведенного совместно дня, после прогулки по романтическому национальному парку, где они стояли над рокочущим водопадом Потомака, бродили среди осенней зелени в уютной осенней тишине, после вечернего концерта с расслабляющей музыкой Сен-Санса, – вот он привозит ее в отель, провожает до лифта и… «Спокойной ночи, Вирджиния. Какие у нас планы на завтра?» – «Еще не знаю. Может быть, с утра позвонит мистер Мак Кери?» – «О’кей, созвонимся. Спокойной ночи!»

Она уходила в свой номер, перебирая в памяти прожитый день, и нигде не могла найти то, что выдало бы в нем иное, кроме дружеского, к ней отношение. Что он – не хочет замечать в ней женщину? Или она уже не способна привлечь мужчину? Он так бредит своей Россией, он так спокойно, как путешественник, разглядывает все эти водопады, парки, скалы, рестораны – ну так пусть он едет в свою чертову Россию, скорей бы! И вообще какого черта эти сиайэшники тянут с командировкой? Уже прошел месяц, как она торчит в этом Вашингтоне, практически ее «контракт» кончился вчера, а она еще и не летала в Россию и неизвестно когда полетит. Она может спокойно сказать им: все, месяц истек, и она больше не может этим заниматься. И – уехать домой. В конце концов это их дело, а не ее. Они просили у нее месяц – этот месяц истек… Да, пожалуй, она так и сделает. Завтра же утром. Позвонит этому Мак Кери и скажет. И пусть они выплатят все деньги, которые ей положены за этот месяц. А то, что не было командировки в Россию, – это не ее вина…

Но приходило очередное утро, звонил Ставинский, у него был веселый и чуть ироничный голос: «Алло, миссис Вильямс? Это ваш муж. Как вы спали, дорогая? Я думаю, не поехать ли нам сегодня за город? Погода роскошная, солнце, теплынь…» И она говорила себе: ладно, подождем еще день, но она уже врала себе, потому что ждала, что сегодня, сегодня у них со Ставинским случится что-то.

На белом, взятом напрокат «ягуаре» Ставинский приезжал за ней в отель – свежий, гладко выбритый, в хорошем французском костюме, который они вдвоем выбрали ему в «Блумингдейле», и снова, после легкого завтрака в отеле, хайвеи и сельские дороги летели под колеса их машины, и Ставинский со смехом превышал дозволенную скорость и швырял на заднее сиденье полученные от полиции штрафы – со штрафами потом разберется CIA, в крайнем случае они переведут эти штрафы в Россию, шутил он.

В отличие от Вирджинии Ставинский хорошо знал, что влечет его к этой женщине. Он влюбился в нее с первого взгляда, еще тогда, в больничной палате. Это была именно та женщина, которую с юности ищет себе каждый мужчина и почти никогда не находит, – женщина, похожая на его мать. И надо же случиться, что он встретил ее именно тогда, когда ему уже сделали пластическую операцию, когда он похоронил самого себя на кладбище в Нью-Джерси и у него нет пути назад – он должен вернуться в Россию, должен ее потерять. Тем дороже были для него все дни, проведенные с ней, тем охотнее он возил ее по ее любимой Америке, по этим кемпингам, отелям, ресторанам, паркам, сорил деньгами – порой ему казалось, что как бы через нее он отдает своей матери то, что недодал. Ведь каждый мальчик мечтает в детстве подарить своей матери целый мир – путешествия по дальним странам, роскошь и комфорт заморских стран, концерты, пляжи, выставки, дорогие рестораны.

У Ставинского было чувство, что теперь он делает это не только ради самой Вирджинии, но и ради матери. И он ждал, он уже с нетерпением ждал этой поездки в Россию – там он покажет Вирджинии то, что в детстве собирался показать своей маме, – Ленинград и Москву, столичные театры и концертные залы, интуристовские отели, выставки, Большой театр, Пушкинский музей, Эрмитаж, Невский проспект, загородные московские рестораны с грузинской кухней, Дом кино и Дом журналистов – за деньги там можно побывать повсюду, но мама не дожила до его денег, мама лежит на саратовском кладбище, так и не осуществив мечту своей юности – побывать хотя бы в Ленинграде…

Он уже знал, что не выдаст операцию КГБ, не станет подвергать риску эту женщину. Черт с ним, думал он о самом себе, черт со мной, не пропаду, а если пропаду – так и черт с ним, со мной, сколько можно жить, загнивая в собственной горечи и желчи, зато хоть напоследок поживу как надо. Конечно, КГБ спохватится и начнет искать того человека, который улетит вместо него из России, и будет объявлен всесоюзный розыск, и значит – по всей стране, в каждом, самом глухом и дальнем отделении милиции будут висеть его фотографии, и хоть ты сделай себе еще одну пластическую операцию (а где в России сделаешь пластическую операцию, там их не делают) – не поможет, рано или поздно КГБ выйдет на него, петля затянется. Ну и что? – бравировал он сам перед собой, можно будет принять яд и кончить с этой жизнью, но зато это будет – ЖИЗНЬ. Он еще успеет пожить в России, и он еще успеет поцеловать эту женщину – там, в Москве…

Честно говоря, он просто трусил, просто боялся прикоснуться к Вирджинии, показать ей свое желание, страсть – кто он для нее? Неудачник, не прижившийся в ее стране. Слабак, который так и не смог адаптироваться и не стал американцем. Да, только и всего. Она принимает его дружбу, его откровенность потому, что они в одной упряжке, потому что таков у нее контракт с CIA. Это их работа – быть какое-то время вместе. И только. Но если он позволит себе что-то большее, как она ответит на это? Даст по морде? Окатит холодом американского презрения? Повернется и улетит в свою Калифорнию? Нет, он не может сейчас позволить себе такую роскошь – потерять эту женщину. Он будет часами рассказывать ей о России, о себе, о своей маме, о бывшей жене, о дочке, о московском телевидении, где проработал двенадцать лет, о Портланде и первых годах эмиграции, даже о Барбаре из «7/11», а потом, отвезя ее в отель, вернется в свой «Шератон», вызовет на час какую-нибудь японку и облегчит накипевшую за день страсть, но не тронет Вирджинию, не прикоснется к ней и ничем не выдаст себя ради того, чтобы ее же не потерять раньше времени.

…Вечером, 27 октября, когда они с Вирджинией прикатили в отель с очередного концерта, их ждал в вестибюле Мак Кери. У него было хмурое и официальное лицо.

19

Мак Кери только сегодня утром прилетел из Стокгольма и днем совещался с Даниелом Дж. Купером. Редактор «Вашингтон геральд» не стал вызывать своего московского корреспондента в Вашингтон, с трудом удалось вытащить Стивенсона хотя бы на день опять в Стокгольм, да и то потому, что в Стокгольме у него шведка любовница. Но толку от их встречи не было никакого – Стивенсон наотрез отказался искать этого полковника Юрышева, а на предложение как бы невзначай встретиться с ним на военном параде на Красной площади сказал скептически:

– Теперь, после убийства Садата, во время военного парада на Красной площади будет такая охрана трибун, что не только встретиться – дохнуть не дадут. Нечего и думать подойти к трибуне военных. Я получил белый пригласительный билет на трибуну журналистов – это триста метров от правительственных трибун, и максимум, что можно сделать, – это снять эти трибуны телеобъективом. Ну и какой толк? Даже если Юрышев будет на параде – как он узнает, что я снимаю его с такого расстояния? Он будет стоять истуканом, как все они, руку под козырек, и все.

Так ни с чем Мак Кери и прилетел назад в Америку, и они с шефом решили закрыть это дело. Во всяком случае, надеяться, что лодка всплывет возле берегов Швеции завтра или послезавтра, нечего – если она не всплыла практически в течение всего октября, то скорей всего русские отменили эту операцию и нужно искать другие способы выйти на этого Юрышева. Но это займет время, и держать тут двух людей – Вирджинию и Ставинского – бессмысленно.

В баре Мак Кери заказал Вирджинии ее любимую джинджиреллу, а себе и Ставинскому водку с оранжадом.

– К сожалению, у нас изменились планы, и эта операция отменяется или… или откладывается на неопределенный срок, – сказал Мак Кери Ставинскому и Вирджинии. – Госпожа Парт, спасибо вам за сотрудничество, вы получите все, что вам причитается за этот месяц, и будем считать, что наш фильм закрыт. Завтра или послезавтра – как захотите – вы можете лететь в Лос-Анджелес, у вас на руках билет с открытой датой. И вот ваш чек. Здесь не указано, что это от CIA, не беспокойтесь. Чек от военной киностудии, так что, если хотите, можете сказать своим друзьям, что вы снимались в фильме для американской армии.

Он увидел, что Вирджиния заглянула в чек и что ее лицо удивленно и обрадованно вспыхнуло от полученной суммы – 7500 долларов. Он усмехнулся:

– Еще раз спасибо. – И повернулся к Ставинскому: – С вами, конечно, несколько сложней, господин… гм-м… даже не знаю, как вас теперь называть. Во всяком случае, вот ваш чек – здесь ровно треть той суммы, о которой мы с вами договаривались. Чек без фамилии, на предъявителя, так что не потеряйте – утром в банке можете обменять его на наличные или на травел-чеки. Дальше: мы понимаем, что с таким, не своим, лицом вы не можете воскреснуть из мертвых и явиться к дочери, но если хотите, – доктор Лоренц вернет вам ваше лицо. А по поводу вашей смерти – ну, я думаю, что это была обычная полицейская ошибка. Вас ограбили какие-то бандиты, избили, раздели и без сознания выбросили из машины, и вы пару недель провалялись в госпитале, а грабитель с вашими документами попал в автомобильную катастрофу, и по этим документам полиция сообщила дочке о вашей смерти. Так бывает. Подробности и всякие шрамы на теле можно сотворить в той же клинике у доктора Лоренца. Деньги, которые мы вам даем, я думаю, компенсируют этот моральный урон. – Он видел, что для Ставинского это был сильный удар, почти нокаут.

– А что? Русские не дали нам выездные визы? – глухо спросил Ставинский.

– Нет, визы есть. Просто, как я вам сказал, у нас изменились планы, в которые я посвятить вас не могу.

– А если… а если я откажусь от вашего предложения?

– То есть? – не понял Мак Кери. – От денег?

– Нет. – Ставинский усмехнулся. – От денег – нет. А вот снова менять лицо и воскреснуть опять как Ставинский…

– Ну что ж. Я предполагал это. Мы вам поможем изменить фамилию, – сказал Мак Кери. – В принципе, по американским законам любой гражданин может изменить свою фамилию.

– Нет, вы меня не поняли. У меня уже есть фамилия, моя фамилия Вильямс, Роберт Вильямс. У вас на эту фамилию мои документы и виза в СССР. Что, если я туда поеду? Сам. За свой счет.

Такого поворота дела Мак Кери не ожидал.

– И что вы будете там делать? Просто побудете месяц и вернетесь?

– Нет, – сказал Ставинский. – Не думаю. Если вы дадите мне те русские документы, о которых мы говорили, я, пожалуй, и не вернусь.

– А если нет?

– А если нет, я, пожалуй, тоже не вернусь. Что-нибудь там выдумаю. За деньги в России можно и документы купить.

– Что ж. Это нужно обдумать. – Мак Кери вдруг подумал, что именно этот Ставинский и сможет там выйти на Юрышева – он еще не знал как, под каким предлогом, но это уже детали, это можно будет продумать, но… – Знаете, – сказал он, даже повеселев. – Пожалуй, мы дадим вам эти русские документы. И еще кое-что. Когда вы хотите лететь в Москву?

Ставинский посмотрел на Вирджинию. Если бы эта женщина так открыто не обрадовалась полученному чеку и возможности завтра же улететь в свою Калифорнию, может быть, он и не ринулся бы в эту Россию вот так, очертя голову. Если бы она сказала хоть что-то, взглянула на него как-то по-особому… Но нет, она просто отвела глаза, словно ее уже не касались его судьба и его выбор.

– Что ж… – вздохнул он и поглядел Мак Кери в глаза. – Я могу лететь в Россию хоть завтра.

– Ну, завтра – рано. Давайте завтра встретимся где-нибудь после обеда и все обсудим. – Мак Кери нужно было время, чтобы обсудить свою новую идею с Купером.

А Ставинский посмотрел на Вирджинию и спросил как бы мельком:

– Госпожа Парт, вы когда летите в Лос-Анджелес?

– Наверно, утром, – сказала она. Если он так легко, без колебаний готов улететь в свою Россию, то что ж – пусть катится, пусть разрубится, развяжется сам собой этот чертов узел, который связал ее с ним. – Да, утром, – прибавила она тверже.

– Вы разрешите мне проводить вас?

– Ну зачем? Я возьму такси.

– Да, пожалуй… В таком случае всего вам хорошего.

– И вам. Удачи вам в России. До свидания, господин Мак Кери. Благодарю вас. – Она подала руку Мак Кери, потом – Ставинскому, и он… он даже не задержал ее руку на долю секунды!

Она повернулась и быстро пошла к лифту. В номере она рухнула плашмя на постель и расплакалась.

20

Самолет на Лос-Анджелес вылетал в 11.40 утра. Вирджиния еще ночью забронировала себе место по телефону, а теперь собрала вещи и заказала такси. Была маленькая надежда, которую она скрывала сама от себя, что Ставинский позвонит утром или приедет в отель, но нет, этого не случилось. Выходя из отеля, она даже поглядела украдкой по сторонам – нет ли тут его белого «ягуара» – и вздохнула – «ягуара» не было. Что ж, действительно, так лучше. Все разом отрезано, пусть он катит в свою Россию, пусть исчезнет навек – она вычеркнула его из памяти. Фильм «Чужое лицо» не состоялся, и роман двух главных героев – тоже. Она усмехнулась – горько и иронично. Опять ей не случилось быть актрисой – ни в кино, ни в жизни. Действительно, нужно завязывать с этой профессией, пойти в секретарши или еще лучше – выйти замуж за какого-нибудь спокойного, порядочного человека, врача или адвоката, родить ему детей и жить нормальной человеческой жизнью. Опять в этом Вашингтоне дождь, да еще такой холодный, противный, с ветром. То ли дело в Калифорнии – тепло и по-домашнему уютно. Да, домой, домой, нет ничего лучше дома, какой бы он ни был. Но ведь и Ставинский рвется домой – да, пожалуй, теперь она его понимает. Черт, опять этот Ставинский – забыть, забыть немедленно, выкинуть из памяти…

Такси подкатило к аэропорту, Вирджиния расплатилась с водителем и вышла из машины.

Ставинский стоял в аэропорту возле стойки регистрации билетов, стоял с огромным букетом ярко-красных гвоздик. Она увидела его сразу – напряженного, нервного, с отблеском от алых цветов на щеке. И медленно пошла к этой стойке, везя за собой чемодан на колесиках.

А он стоял, не двигаясь, глядя ей в глаза, стоял так несколько секунд, а потом, только потом шагнул навстречу.

И пока он к ней шел, и пока она шла к нему, в скрещенье их взглядов сгорало все – вопрос, радость, испуг, надежда, доверие и горечь. И из этих опережающих друг друга чувств, полумыслей, из этого трепета рождалось в эти доли секунды то, как они подойдут друг к другу, как встретятся. И – родилось: они разом подняли руки и обнялись так, словно расстались не вчера, а век назад. Да ведь они и расстались вчера навек, и этот век – эта ночь – прошел, и вот они встретились. А потом, словно стесняясь этого порыва, он подал ей цветы («Спасибо», – сказала она негромко), и помог подвезти чемодан к стойке, и подождал, когда она отметит билет, и взглянул на часы: до отлета оставалось тридцать минут, и они еще могли посидеть в баре.

– Может быть, посидим в баре? – сказал он.

– Да, пожалуй… – Она прятала от него глаза, ругая себя за ту откровенную радость, с которой она бросилась в его объятия. Дура, какая дура – зачем показывать ему, что она чувствует, ведь он все равно, все равно улетит в эту Россию, а вышло прямо как в кино, хотя кино-то не состоялось. Во всяком случае, для нее…

– Прямо как в кино получилось… – усмехнулась она, потягивая «Манхэттен». И встряхнула головой – зачем она притворяется? Зачем она врет человеку, которого видит в последний раз в жизни и которого… любит?

– Нет, я правда рада вас видеть, – сказала она и посмотрела ему в глаза.

– Спасибо, – сказал он.

– Когда вы собираетесь ехать в Россию?

– Не знаю… Это зависит от… Ведь меня никто не торопит. Я думаю, Вирджиния, вас кто-нибудь ждет в Лос-Анджелесе?

– Ну… – сказала она неопределенно, она и сама не знала – ждет ее Марк или уже не ждет. – Нас всегда где-нибудь кто-нибудь ждет…

– Только не меня, – сказал он.

– Почему? Может быть, и вас тоже.

– Да? – Он заглянул ей в глаза и повторил: – Да?

– Да, – сказала она негромко.

– Тогда вот что! – сказал он вдруг решительно. – Никакого Лос-Анджелеса! Через двадцать минут есть рейс на Флориду. Мы с вами летим во Флориду. Я богат – у меня есть тридцать тысяч, сейчас я возьму билеты.

– Да вы что?! – почему-то испугалась она.

– Тихо! – приказал он. И даже приложил палец к губам. – Никому! Пошли! – Он бросил на стойку бара пятидолларовую бумажку и решительно зашагал к кассам.

– Подождите, вы что! Я ведь уже чемодан сдала на свой рейс!

– Ерунда! Сейчас мы его вернем. И вообще – плевать на этот чемодан, мы купим другой.

– Вы с ума сошли!

– Конечно! А для чего мне ум? Чтобы сходить с него и возвращаться – именно для этого. Давайте ваш калифорнийский билет, вот так. – Он отнял у нее билет и подошел к кассе: – Два билета во Флориду, пожалуйста. Мистер и миссис Вильямс.

21

К предложению Мак Кери послать Ставинского в Россию искать полковника Юрышева шеф русского отдела Даниел Дж. Купер отнесся без особого энтузиазма. Одно дело использовать этого эмигранта в качестве разменной пешки, а совсем другое – поручить ему всю операцию. Даже если он действительно сможет исчезнуть в России как американский турист и всплыть где-то в Сибири как Иванов, Петров или Сидоров, а затем вернуться в Москву, чтобы искать этого Юрышева, и даже если он найдет этого Юрышева – они ведь снова станут перед проблемой, как вывезти этого полковника на Запад? Нет, если этот Ставинский так уж рвется в свою Россию, то пусть сидит в своем Портланде и ждет. Он ждал шесть лет, подождет и еще пару месяцев. За это время кто-нибудь из московских резидентов CIA выйдет на полковника Юрышева. В конце концов это не так уж трудно. Резидент должен познакомиться с кем-то из служащих Новодевичьего кладбища, где похоронен сын этого Юрышева, и за взятку или за бутылку водки получить доступ к регистрационной книге кладбища. По этой книге можно установить адрес, где проживал покойный сын Юрышева, то есть адрес самого полковника. А если не удастся узнать адрес Юрышева таким путем, то есть еще один. Кто-то из московских резидентов CIA поедет в Кировскую область, в этот «Разбойный бор», к леснику заповедника, поживет там, как заядлый охотник, с неделю и попробует у этого лесника выяснить адрес Юрышева. И если полковник Юрышев подтвердит свое желание бежать на Запад, тогда Ставинский поедет в Россию, и лучше всего с той же Вирджинией. Конечно, тут есть риск провалить московского резидента, но если делать все не спеша и аккуратно… помощник начальника Генерального штаба Советской Армии по военно-стратегическим разработкам – эта фигура стоит такого риска. А пока нужно, чтобы этот Ставинский тихо сидел и ждал, а Вирджиния должна позвонить в советское посольство и попросить, чтоб им продлили визы на пару месяцев, потому что… ну, придумайте что-нибудь сами, Мак Кери, сказал шеф, болезнь, срочные съемки, она же актриса, имеет право быть ветреной – сегодня хотела в Россию, а завтра передумала или получила приглашение на съемки…

Мак Кери вышел от Купера и отъехал на машине от офиса CIA, чтобы из телефона-автомата позвонить в отель Ставинскому. Но вместо Ставинского трубку сняла черная горничная, убиравшая номер, – Мак Кери по акценту легко узнал, что она откуда-то из Алабамы или Теннесси.

– Господин, который здесь жил, здесь уже не живет. Я собираю его вещи.

– А где он живет?

– Я не знаю. Босс велел мне собрать его вещи и отнести вниз.

Мак Кери не стал с ней дальше разговаривать, позвонил администратору отеля и выяснил, что Ставинский час назад звонил из Флориды и просил переслать его вещи по адресу: отель «Амбассадор», комната 67, Сарасота, Флорида.

«Та-ак, – подумал Мак Кери, – ничего себе штучки выкидывает этот Ставинский. Получил деньги и тут же умотал во Флориду, даже не предупредил. Вот и поручай ему операцию». Мак Кери порылся в карманах в поисках мелочи – чтобы звонить во Флориду, нужно доллара два. Но мелочи не было. Придется давать оператору номер своего домашнего телефона, чтобы счет за разговор прислали ему на дом. Это дороже, но черт с ним, и так и так представлять в контору отчет за телефонные разговоры. Но комната номер 67 в отеле «Амбассадор» не отвечала – конечно, этот Ставинский купается сейчас в океане, будет он сидеть в номере! Мак Кери оставил для него записку, сказал телефонистке отеля свой домашний телефон и вернулся в офис. Все равно раньше вечера Ставинский в своем номере не появится. И вообще, что это за фортели откалывает этот Ставинский – говорит, что рвется в Россию, хоть завтра в самолет, а сам улетает во Флориду! Н-да, нужно хорошенько подумать, прежде чем доверять ему операцию. И, пожалуй, следует обсудить это все с Керолом. Последнее время Керол отошел от этого дела. Мак Кери управлялся сам, да и управляться особенно было не с чем, а Керола перебросили в комиссию по составлению доклада конгрессу о трудностях работы CIA. Трудности! Это не трудности, это просто странно, что они вообще еще хоть как-то работают. «Сотрудники CIA не имеют права появляться на территории конгресса… CIA не имеет права вести работу на территории США… CIA не имеет права сотрудничать с ФБР… CIA не имеет права…» А на что же они имеют право? Даже позвонить из собственного офиса невозможно, если хочешь сделать свое дело по-настоящему. Но мало кто из сотрудников следует этому правилу – кому охота из-за каждого звонка тащиться на улицу, в бары, в метро и менять место своих телефонных звонков только из-за того, что у русских есть подслушивающая аппаратура. Если начальство это не беспокоит, если они не хотят скандалить с русскими, чтобы те убрали к чертям свою подслушивающую аппаратуру, то уж сотрудникам тем более наплевать. И сотни секретных операций губятся в самом зародыше, русские узнают о них раньше, чем на двух концах провода вешают трубки. А после этого на всех совещаниях их тычут носом в успехи советской военной разведки и КГБ. Посмотрел бы он, как КГБ стал работать, если бы им вдруг запретили появляться в правительственных учреждениях и пользоваться служебными телефонами. Он вдруг живо представил, как какой-нибудь полковник КГБ бежит на улицу куда-нибудь от Лубянки на Садовое кольцо, чтобы позвонить своему же агенту.

Горько усмехаясь этим невеселым мыслям, Мак Кери пошел искать Керола. Но оказалось, что и Керола нет в офисе – он сидит в библиотеке конгресса над докладом. От безделья Мак Кери заглянул в телетайпную. Все та же серятина будничных сообщений, а о русской подводной лодке опять ни слова… Нет, сегодняшний день положительно не удался. Мак Кери вышел на улицу, сел в свой «форд» 79-го года и поехал в хелс-клуб. Сауна, плавательный бассейн и снова плавательный бассейн, а потом двойная порция джина со льдом – вот что ему сейчас нужно. В конце концов он тоже человек и, как все остальные служащие CIA, может просто отрабатывать свою зарплату и наслаждаться жизнью. Если всю Америку не беспокоит занесенный над нею русский кулак, то почему он, Мак Кери, должен беспокоиться за них за всех?

В хелс-клубе была успокаивающая тишина, в раздевалке голые, завернутые в мохнатые полотенца мужчины курили и смотрели бейсбол по телевизору, а в сауне было вообще пусто. Распарившись, Мак Кери с удовольствием нырнул в освежающую прохладу бассейна. Конечно, это не океанская вода, в которой сейчас плавает этот Ставинский, но тоже неплохо. Мак Кери вынырнул и широко, красиво поплыл к противоположному краю бассейна…

Он не знал еще, что ровно через десять часов шеф русского отдела CIA Даниел Дж. Купер сам позвонит ему домой, поднимет сонного с постели и скажет:

– Дэвид! Русская подводная лодка «У-137» села на мель в архипелаге Карлскруна.

22

ЗАЯВЛЕНИЕ ШВЕДСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА ПРАВИТЕЛЬСТВУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

27 октября 1981 года было обнаружено, что советская подводная лодка с бортовым номером «У-137» находилась на шведской территории. Она села на мель в шведских внутренних водах в непосредственной близости от запретной зоны военного назначения при входе в Госефьорд из Карлскрунской шхеры.

28 октября Правительство Швеции вручило советскому послу решительный протест против этого грубого нарушения шведского суверенитета.

29 октября Правительство поручило главнокомандующему вооруженными силами Швеции провести расследование причин и обстоятельств нарушения советской подводной лодкой шведских территориальных вод. В ходе этого расследования шведская сторона допросила капитана и штурмана советской подлодки, а также провела инспекцию на борту корабля.

Расследование показало, что навигационные ошибки исключены как главная причина проникновения на шведскую территорию.

На основании этого расследования Правительство Швеции пришло к выводу, что экипаж советской подлодки преднамеренно проник на шведскую территорию для осуществления недозволенной деятельности. Правительство Швеции вынуждено с изумлением и негодованием констатировать, что подлодка, севшая на мель неподалеку от Карлскруны, вероятно, имела на борту одну или несколько ядерных боеголовок. Предпринятое расследование показало, что можно сказать с большей долей вероятности: в носовой части подлодки имелся ядерный элемент уран-238.

Учитывая чрезвычайное значение случившегося, Правительство Швеции потребовало от Правительства СССР немедленного объяснения, находится ли на борту подлодки ядерное оружие. Правительство СССР игнорировало требование шведского Правительства внести ясность в этот вопрос. Правительство Швеции вынуждено истолковать это как свидетельство того, что Правительство СССР не в состоянии отрицать наличие ядерного оружия на борту подлодки.

Правительство Швеции требует от Советского Союза недопущения впредь грубых нарушений такого рода шведского суверенитета и фундаментальных принципов международного права.

Стокгольм, 5 ноября 1981 года.

23

Что нужно тридцатичетырехлетней женщине для счастья? Слава? Обожание толпы? Главная роль в голливудском фильме и портреты на рекламных плакатах в сабвее? Виллы на берегу Средиземного моря, в Мексике и на Беверли-Хиллз? Пять, восемь или даже сто двадцать три любовника – каждый со своими собственными самолетами, «роллс-ройсами» и яхтами?

Или ей нужен один – всего-навсего один мужчина, ее мужчина?

Поджав колени, Вирджиния уютно лежала в постели и улыбалась своим мыслям. Она чувствовала, что счастье светится в ней, как огоньки рождественской елки. Только что ей приснился замечательный сон, что она родила сына, и это был веселый, красивый, темноглазый мальчик, похожий сразу и на нее, и на Ставинского, он смешно бегал по какому-то саду и путал английские и русские слова. Вирджиния так рассмеялась во сне, что проснулась от этого и, лежа теперь с открытыми глазами, смотрела на спящего рядом с ней Ставинского. От его тела шло тепло, его спящее лицо разгладилось от вечной напряженности, и Вирджиния пыталась угадать по этому лицу – а каким же он был до пластической операции? И если у них действительно родится ребенок, на какого Ставинского он будет похож – на того, настоящего, до пластической операции, или теперешнего? Ну конечно, на того, прежнего, но вчера и сегодня ночью, когда Ставинский сказал ей, что не поедет теперь ни в какую Россию, а вернет себе прежнее лицо и увезет Вирджинию из Голливуда куда она хочет, – хоть во Флориду, хоть на Аляску, откроет там свою зубопротезную лабораторию и они купят дом (у него теперь есть деньги на собственный бизнес), – она сказала «да». Да, только… не нужно снова менять лицо, она уже любит это. А дочке, его дочке Оле они скажут что-нибудь – ну, скажут, что его так избили грабители, сломали нос и т. д., что вот – пришлось делать пластическую операцию. Но нет, не нужно думать ни о каких посторонних вещах, это заслоняет приснившегося сына, а нужно закрыть глаза и удержать этот, еще, возможно, оставшийся в ресницах сон.

Вирджиния закрыла глаза. Утреннее, южное, пробивающееся сквозь шторы солнце окрасило ей ресницы оранжевым окоемом, тихий плеск океана под окнами отеля напоминал, что пора встать и пойти поплавать, пока не жарко, но – лень, жалко будить Романа, он, наверно, здорово устал за эту ночь, ведь они почти не спали. Ставинский оказался именно ее мужчиной, и все в нем было будто специально под ее, Вирджинии, размер.

Тихий треск телефона прервал ее мысли. Удивляясь, кто это может звонить им в такую рань, Вирджиния осторожно, чтоб не разбудить Ставинского, подвинулась к краю кровати и сняла трубку.

– Алло?

– Извините, – сказал знакомый голос. – Могу я поговорить с господином… Вильямсом?

Это был Мак Кери, она узнала его голос и теперь растерялась – что сказать?

– Алло! – настойчиво повторил голос в трубке. – Вы меня слышите? Это комната господина Вильямса?

Ставинский открыл глаза. Вирджиния закрыла трубку ладонью, сказала шепотом:

– Это Мак Кери.

– Черт! – сказал Ставинский и взял трубку. – Алло! Да, это я. Нет, я не могу. Послушайте, Дэвид, мы кончили это дело, не так ли? А теперь у меня изменились планы: я остаюсь в Америке. Да, она здесь, но мы никуда не поедем. Нет. Пока!

Он почти швырнул трубку на телефонный аппарат. Вирджиния глядела на него вопросительно, он сказал:

– Теперь они хотят, чтоб мы срочно летели в Россию. Дудки им! Иди сюда! – И он с новой силой привлек к себе Вирджинию.

24

Через три часа в Сарасоте к отелю «Амбассадор» подъехало такси. Мак Кери расплатился с водителем и пошел искать Ставинского. Портье сказал, что господин Вильямс с женой могут быть либо в плавательном бассейне, либо на пляже, либо укатили куда-нибудь на прогулку. В крытом плавательном бассейне голые женские тела дразнили Мак Кери свежим загаром, крутыми линиями бедер. В самом бассейне прямо в воде был бар, можно было, не выходя из воды, выпить джина с тоником, коктейль или все, что вздумается. «Еще бы, – подумал Мак Кери, – из такого заповедника неги ехать в какую-то Россию, где уже холод собачий, КГБ и прочие русские прелести, – кто же захочет? Тем паче если ты при деньгах да с такой бабой!»

Он выглядел здесь дико – в костюме, в рубашке с галстуком. Злясь на себя, что не заехал домой переодеться, и на этого Ставинского, Мак Кери оглядел бассейн, лежащих, расслабленно нежащихся в тепле и солнце мужчин и женщин и, не найдя здесь ни Ставинского, ни Вирджинии, отправился на пляж. Но на пляже было пусто – полуденное солнце пекло так, что весь пляж перекочевал либо в бассейн, либо вот на те маячащие в океане прогулочные яхты. Чертыхаясь, Мак Кери двинулся к причалу. Десятки частных яхт стояли здесь особым, отрешенным от земли мирком – целые семьи живут на них круглый год, презрев земную жизнь с ее погоней за деньгами, властью и политическими страстями. Кормятся рыбной ловлей, мелким ремонтом яхт богатых яхтсменов, катанием туристов, поделкой сувениров и блаженствуют в этой раковине вечного тепла, океанического воздуха и отрешенности от мирских страстей.

Мак Кери нашел Ставинского и Вирджинию в самом конце причала – они сидели под тентом небольшого кафе, и их розово-белые, еще не загорелые тела резко выдавали в них новоприбывших.

– Добрый день, – подсел к ним Мак Кери. – Роскошная погода во Флориде, правда? – И заказал подскочившему официанту: – Коку и устрицы. – И опять повернулся к Ставинскому и Вирджинии. У Вирджинии было смущенное лицо, а лицо Ставинского замкнулось. Мак Кери понял, что предстоит тяжелый разговор, и решил сразу взять быка за рога. – Вот что, друзья… Я знаю, что незваный гость хуже татарина – так говорят в России. И я очень не хочу портить вам отдых. Поэтому я расскажу вам все как есть.

Ровно два месяца назад в Москве корреспондент «Вашингтон геральд» случайно встретил на Новодевичьем кладбище помощника начальника Генерального штаба СССР полковника Юрышева. И этот Юрышев сказал ему, что хочет бежать на Запад. За этот побег, за то, чтоб мы вывезли его из СССР, он готов передать нам все секреты советского командования. И он назначил срок побега – в начале октября, когда у берегов Швеции сядет на мель советская подводная лодка, он уходит в отпуск, уезжает в Кировскую область, в какой-то заповедник «Разбойный бор» и в течение этого отпуска ждет от нас сигнала. Поэтому всю первую половину октября мы сидели как на иголках и ждали эту подводную лодку. Но ее не было, мы решили, что дело сорвалось, и отпустили вас. Но сегодня ночью эта лодка появилась. Она села на мель именно у берегов Швеции, командир лодки говорит, что это случайность, что у них испортилась навигационная аппаратура и так далее. Но мы-то знаем, что это вранье, это было запланировано еще два месяца назад, хотя никто не знает, зачем им это нужно. Знает Юрышев, знает не только это, он знает все о военных планах СССР. И сегодня этот Юрышев – одно лицо с вами, Роман, смотрите. – Мак Кери вытащил из кармана конверт с подлинными фотографиями Юрышева, сделанными Стивенсоном на Новодевичьем кладбище. Действительно, с фотографий смотрело на них лицо Ставинского – такое же хмуро-решительное, волевое, с напряженным взглядом.

Сегодня в мире есть только один человек, который может вытащить этого Юрышева оттуда, – это вы. Вся операция готова, все документы у нас на руках, и уже пошел отсчет дней – с сегодняшнего дня в нашем распоряжении три недели, срок его отпуска. Вот и все, я вам все сказал. Конечно, трудно отсюда, от этого тепла и океана, ехать в какую-то Россию, но два месяца назад вы согласились на это сами, добровольно. И у нас уже нет времени искать вам замену. Вся операция привязана к вам.

– Вы зря приехали, Дэвид, – сказал Ставинский. – Позавчера вы отпустили нас, рассчитались. Теперь у меня уже нет никаких обязательств перед вашей организацией. Вы скажете, что прошел всего день, но иногда за один день случается то, чего ждешь всю жизнь. И со мной это случилось. Я люблю эту женщину, и ради нее я остаюсь в Америке. Скажем еще точнее: я люблю ее уже месяц, с того момента, как увидел, но до позавчерашнего дня я принадлежал вам. Позавчера вы сами расторгли наш контракт. И с этой минуты я уже вам не принадлежу, я принадлежу ей. Я не изменял вам, пока у меня был контракт с вами, тем более я не изменю ей. Это логично, не так ли?

– Может быть, это и логично, – сказал Мак Кери, – но есть вещи, которые…

– Послушайте, – перебил Ставинский. – Пока я не знал, кого я там должен подменить, пока это было тайной для меня, я еще думал, что за этим стоит что-то сверхъестественное. Какой-нибудь ученый с секретом новой атомной бомбы или академик Сахаров. Я гадал, кто это – сын Брежнева? Валленберг? Короче, я думал, что это будет какая-то сенсация, взрыв. А это всего-навсего какой-то вшивый полковник, который знает какие-то секреты Генштаба. Как говорят в Одессе, агицын трактор! Слушайте, я вам скажу: будете вы знать секреты Генштаба или не будете – Америка все равно проиграла Советам, уже проиграла. Они оторвали у вас полмира, и каждый день отрывают все новые и новые страны, и даже не отрывают – вы сами отдаете. Вы ведете себя, как богачи, которые хотят отделаться на улице от наглого нищего, – ладно, брошу ему дайм – пусть отстанет. А нищий все наглеет и наглеет – за даймом тянет из вас доллар, сто долларов, пальто, дом, машину, жену и, наконец, детей. А вы все отступаете и отступаете, вы хотите спрятаться от этого, хотите, как вот эти люди на этих яхтах, жить без проблем. Лишь бы сегодня вам было хорошо, лишь бы сегодня Советы не бросили танки на Бродвей, за это вы им отдадите и деньги, и зерно, и жену, и любовницу, и Кубу, и Израиль, и Европу, и даже эту Флориду. И поэтому вы проиграли – именно потому, что вы богатые, сытые, разнеженные своей легкой жизнью. Вам есть что отдавать день за днем. А что будет завтра – вы не думаете, не хотите думать. Предложите любому американцу такой выбор: сегодня выиграть в лотерее сто долларов или через пять лет миллион – и каждый вам скажет: дай мне сто долларов сегодня. А в СССР ежедневно каждый отдает государству все за обещания, что через двадцать, через тридцать, через сто лет будет такая жизнь, как у вас здесь. Они там были голодные вчера, голодные сегодня и будут голодные завтра, и поэтому они победят вас, голодный всегда сильней сытого, это закон природы. Вы обречены на гибель – через десять, максимум пятнадцать лет русские ребята будут петь «Шумел камыш» в вашем Белом доме. Так какая разница – узнаете вы их планы или нет. Как в одном еврейском анекдоте сказал один раввин девушке, которая пришла к нему перед брачной ночью: «Голая ты ляжешь к жениху в постель или в ночной сорочке, это уже не имеет значения – он тебя все равно трахнет». А если вы уж так хотите узнать планы СССР, так я вам их скажу не сходя с этого места – засоветить весь мир. Забрать у вас нефть, золото, заводы, землю, реки, города – все. Вы где-нибудь видели бандита, который идет грабить прохожего и забирает у него только половину? Если вы хотите узнать их планы, откройте Ленина, у него все изложено – свержение капиталистических правительств во всем мире. Вот и все. В России это знает каждый школьник. Но когда говоришь об этом вам, американцам, вы отмахиваетесь. Вы говорите, что русские эмигранты заражены комплексом ненависти к коммунистам и занимаются пропагандой. А коммунисты тем временем делают свое дело – за шестьдесят лет у них в руках уже больше, чем полмира, – от Китая до Югославии и от Вьетнама до Никарагуа. А вы все гадаете, какие у них планы. Смешно. Поэтому я никуда не поеду. Давайте есть креветки, пока они есть. Когда русские придут сюда, это все кончится. Но пока… Я уже тоже стал американцем, я хочу жить сегодняшним днем. Ваше здоровье! – Ставинский налил в бокалы холодное итальянское вино, но Мак Кери отодвинул запотевший бокал.

– Видите ли, Роман, – сказал он, – все, что вы говорили сейчас об Америке, может быть, и справедливо. Но не забывайте, что если русские действительно придут сюда, то Америка кончится не только для американцев. Она кончится для вас и для вашей дочери. Вы же понимаете, что русские в первую очередь прикончат эмигрантов из России. В лучшем случае всех вас просто загонят на Аляску в очередной ГУЛАГ. Если вы действительно любите Вирджинию и захотите вернуться к ней из России, мы вас оттуда вытащим. Вытащить простого зубного техника куда легче, чем полковника Генштаба, и к тому же у нас будет не какое-то время. А сейчас мы в цейтноте. Запомните: наша страна, Америка, дала вам гражданство, когда вы бежали из СССР. Она дала образование вашей дочери и сейчас подарила вам одну из своих лучших женщин. И эта же страна нуждается в вас, именно в вас и именно сегодня. Уж вы-то знаете, что такое советская угроза. Подумайте об этом и позвоните мне завтра в Вашингтон. До свидания, Вирджиния, извините, если я немножко испортил вам отдых. – Мак Кери поднялся из-за столика и, не оглядываясь, ушел по длинному причалу.

Ставинский и Вирджиния смотрели ему вслед. Флоридское солнце дрожало в бокале вина, которое не допил Мак Кери.

25

Весь день Ставинский не вспоминал о разговоре с Мак Кери. И Вирджиния тоже. На парусной яхте они уплыли далеко в океан («Сорок долларов в час, сэр, всего сорок долларов!»), затем обедали в кубинском ресторане («Очень острая кухня, Вирджиния, ну их к чертям!»), а вечером в ночном баре Ставинский остановился у телевизора, по которому передавали новости. «Советские войска в Анголе… Советские танки в Афганистане… войдут или не войдут советские войска в Польшу… Советская подводная лодка у берегов Швеции – есть ли на ней атомное оружие?..»

Ставинский махнул официанту и заказал себе двойную порцию чистой водки. Молча выпил и тут же заказал еще. После третьей рюмки Вирджиния остановила его:

– Роман, не надо больше.

Он посмотрел ей в глаза, спросил:

– Ты знаешь, о чем я думаю целый день?

– Знаю, – сказала она.

– Я должен ехать.

– Знаю. Мы должны ехать.

– Иначе я не прощу себе этого всю жизнь.

– Мы поедем. Но я хочу… я хочу, чтобы ты разрешил мне оставить ребенка.

– Что-о?

– Наверно, у нас будет сын – я видела его сегодня во сне. Пожалуйста, не пей больше.

Он смотрел ей в глаза и не знал, что сказать. Всего два месяца назад он ненавидел эту страну за то, что она соблазнила его издали и переломила его жизнь сразу из молодости в старость, из силы в слабость, из кипучей деятельности в немощь, и за это он хотел предать ее, вышвырнуть из своей жизни и при первой же возможности дать КГБ знать о цели своего приезда. И он уже начал платить за это предательство – расстался с дочерью, изменил себе лицо, похоронил себя самого на кладбище в Нью-Джерси. Потому что он хотел жить – жить, а не прозябать. Но эта женщина, так похожая на его маму в молодости, все перевернула к чертям собачьим.

Конечно, ни о каком предательстве не может быть речи и ни о каком сотрудничестве с КГБ – теперь у него есть что защищать в Америке от советских танков. У него тут взрослая дочь, любимая женщина и… черт побери, у него тут будет сын! Это уже целая семья, это уже своя Америка в Америке! За это можно и повоевать с Советами, чтоб они все-таки не пели «Шумел камыш» в нашем Белом доме! А там будет видно – авось с помощью CIA он еще вернется сюда из России и снова будет с Вирджинией на этом пляже.

– Ты знаешь… – сказал он. – Я люблю тебя. Я тебя очень люблю. И хочу – ужасно!

Она улыбнулась:

– Я – тоже.

26

ДНЕВНИК СОБЫТИЙ, СВЯЗАННЫХ С СЕВШЕЙ НА МЕЛЬ СОВЕТСКОЙ ПОДВОДНОЙ ЛОДКОЙ

Стокгольм, 6 ноября (Рейтер) – настоящие записи являются хронологией главных событий, происшедших с того момента, когда советская подводная лодка с бортовым номером «У-137» села на мель в запретной военной зоне шведских территориальных вод.

27 октября – советская патрульная подводная лодка быстроходного класса врезается в отмель среди островов, расположенных вблизи балтийской военно-морской базы в Карлскруне на южном побережье Швеции.

28 октября – шведское рыболовное судно замечает подводную лодку, которая уже в течение 12 часов оставалась не обнаруженной шведскими вооруженными силами. Советский посол дважды вызывается в министерство иностранных дел для выражения протеста по поводу «вопиющего нарушения шведских территориальных вод». Советские военно-морские силы направляются в район аварии.

29 октября – шведская оборона отвергает утверждение советского посла, что судно сбилось с курса в густом тумане и вошло в запретную зону из-за навигационной ошибки. Правительство Швеции назначает официальное расследование и отдает распоряжение допросить командира подводной лодки Петра Гущина.

30 октября – Гущин отказывается покинуть судно и заявляет о том, что будет отвечать на вопросы только в присутствии советских дипломатов. Двум советским дипломатам, посланным в Карлскрун, отказано в посещении запретной зоны.

31 октября – в связи с ухудшением погоды подводная лодка начинает крениться набок. Гущин ждет дополнительных распоряжений своего командования и продолжает отказываться покинуть судно.

2 ноября – после получения разрешения из Москвы Гущин поднимается на палубу шведского торпедного катера, где подвергается допросу экспертами военно-морских сил. Погода ухудшается, и экипаж советской лодки посылает сигнал бедствия. Два шведских буксира стаскивают лодку с камней и при сильном штормовом ветре отбуксовывают ее в Сейфе-Бес.

4 ноября – Москва впервые сообщает о том, что подводная лодка «У-137» села на мель по вине неисправного навигационного оборудования. Министерство обороны Швеции раскрывает секрет испытаний новой противолодочной торпеды, которые проводились советскими Вооруженными Силами вблизи того места, где «У-137» села на мель.

5 ноября – премьер-министр Торбьерн выступает с заявлением, что, по всей вероятности, советская лодка имела на борту одну или более единиц ядерного оружия.

6 ноября – подводная лодка «У-137» отбуксирована шведскими буксирами в нейтральные воды.

Часть вторая

Русский камикадзе