Кровные узы, или История одной ошибки Чемберлен Диана

37

Маркус

1991

Джейми не давал мне увидеть Лорел, пока она три месяца была в реабилитационном центре. Я пытался навестить ее там, но при входе был остановлен дежурным. Мне было сказано, что «разрешено приходить только ее мужу и людям, которых она назвала». Как оказалось, я не принадлежал к этим людям. Джейми сказал, что я, видите ли, разрешал ей пить. Скажите пожалуйста! Лорел не была алкоголичкой, и я не верил, что у родившегося малыша что-то там не в порядке. Джейми, врачи родильного отделения и органы опеки подняли шум из-за пустяка.

– Можешь ее навестить, – наконец как-то днем сказал мне Джейми, когда я пришел к нему в «Сторожевой Баркас». – Теперь у нее хватит здоровья.

– Хватит здоровья, чтобы видеть меня? – Я был в ярости.

– Ну да, конечно.

– Пошел ты куда подальше, – сказал я.

Джейми закрыл глаза, как делал, когда начинал злиться и пытался себя контролировать, считая про себя до десяти. Я ненавидел, когда он так делал. Терпеть не мог этот его «самоконтроль».

– Ты знаешь, – он открыл глаза, – у меня есть двухлетняя дочь, которая находится в соседней комнате. Может быть, она прилегла спать, а может – нет, и я не прихожу в восторг, когда ты в ее присутствии используешь подобный лексикон.

– Ты – лицемерный…

– Ты хочешь ее увидеть или нет? – прервал он меня. – Потому что я просто могу сказать, чтобы тебя не пускали.

– Да, я хочу ее видеть.

– Тогда заткнись. Но когда поедешь к ней, изволь быть трезвым.

Я едва узнал Лорел, когда она вышла ко мне в вестибюль реабилитационного центра. С нее спадали джинсы, так сильно она похудела. На ней был красный свитер с вырезом в форме буквы V – вспышка цвета, контрастирующая с ее темными волосами. Подойдя ближе, она улыбнулась. Я крепко обнял ее, не желая отпускать, потому что она могла увидеть слезы у меня на глазах. Я уже почти забыл, как она выглядит. Забыл ее улыбку, светящиеся глаза.

Наконец я выпустил ее.

– Ты выглядишь потрясающе.

Она это знала.

– Рада видеть тебя, Маркус, – сказала она. – Пойдем в комнату отдыха, нам надо поговорить.

Взяв за руку, она повела меня через лабиринт коридоров, пока мы не достигли маленькой комнаты с большим количеством кресел. В комнате никого, кроме нас, не было. Мы уселись в кресла у окна.

Сбросив туфли, она положила ноги на перекладину кресла и обхватила колени руками.

– Как ты? – спросила она.

– Нормально, – ответил я. – Но я хотел бы поговорить о тебе. Каково это – быть запертой здесь?

Она снова улыбнулась. Загадочная улыбка. Она напомнила мне Джейми, когда он говорил о своих взаимоотношениях с Богом, как будто это было нечто такое, что может понимать только он один, и такому низшему созданию в пищевой цепочке, как я, никогда этого не постичь. Я не пришел в восторг от этой улыбки.

– Сначала было очень плохо, – проговорила она. – Я ненавидела это место. Но они мне очень помогли.

– Они убедили тебя в том, что ты алкоголичка?

Снова эта странная улыбка.

– Я и есть алкоголичка.

Она твердила это, как попугай, повторяя то, что ей вбили в голову.

Я наклонился вперед:

– Ты пила лишь всякую девичью ерунду.

– У меня был абстинентный синдром, когда меня лечили от этой «девичьей ерунды». Мне было очень худо. Я алкоголичка, Маркус. И ты тоже.

Я постучал по ее голове костяшками пальцев:

– Эй, моя любимая невестка, ты все еще здесь?

Она положила подбородок на сложенные руки, пронзив меня взглядом до самого позвоночника.

– Я нанесла непоправимый вред своему ребенку. После рождения Мэгги у меня была депрессия. С этим я уже ничего не могу поделать. Мне надо было принимать антидепрессанты, это сказал мой доктор. Очень жаль, что я была для нее плохой матерью, но я должна простить себя за это и двигаться дальше. И я не стану плохой матерью для моего мальчика, когда получу его обратно. Для моего Энди.

Я ее потерял. Это совсем не значило, что я хотел видеть ее плохой матерью, но мне хотелось, чтобы она по-прежнему была мне другом. Мы ведь были друзьями, и даже больше. Та ночь в моей гостевой комнате, ночь, о которой она хотела забыть, навсегда останется в моей памяти. Той Лорел больше нет. И я никогда ее не верну.

– Что они с тобой сделали?

– О чем ты говоришь?

– Они превратили тебя в одну из степфордских жен или что-то в этом роде.

– Просто я протрезвела, Маркус, – сказала она. – Я счастлива и начинаю снова ощущать позитив в отношении своего будущего.

Я выглянул в окно. Акры и акры пастбищ, окруженные густым лесом. Все это большинству людей показалось бы мирной картиной, но у меня вызывало удушье. Мне нужен был океан. А ей разве нет?

– Когда ты возвращаешься домой? – спросил я.

– Мне вообще не хочется уезжать отсюда, – сказала она. – Я здесь чувствую себя в безопасности. Защищенной от алкоголя. – Она снова пронзила меня взглядом. – Защищенной от тебя.

Мне захотелось выругаться, но я сдержался. Внезапно я понял. Возможно, я люблю ее. Возможно, несколько лет я был самым близким ее другом. Но не принес ей добра.

Она вытащила из кармана фотографию и протянула мне. Младенец. Я видел его после рождения в палате интенсивной терапии. Тогда он был полуживой – маленькое слабое тельце, птичья грудка. Я не в состоянии был долго смотреть на него. Мне стало жаль Лорел, ведь этот кусок картона – все, что осталось ей от ребенка.

– Он был таким беззащитным, – сказала она. – Полностью зависел от меня. – Она поднесла ладонь ко рту, ее глаза наполнились слезами. – Мне все равно, что здесь трудно находиться. Для него я готова забраться на Эверест. Я с радостью откажусь от алкоголя, только бы мне отдали Энди обратно. Чтобы стать ему настоящей матерью.

Я смотрел на фото младенца, и что-то оборвалось внутри меня. Я видел синяки там, где та или иная трубка была прикреплена к его тельцу. Видел вены под полупрозрачной кожей. Он был так беззащитен. И я внес свою лепту, сделав его мать алкоголичкой.

– Маркус, – сказала Лорел. – Пожалуйста, не пей. Если ты не изменишься, тогда больше не приходи ко мне в «Сторожевой Баркас». Понял?

– Нет, – сказал я. – Не понял.

– Если ты не протрезвеешь, я больше не стану с тобой видеться. Ты причиняешь мне зло. – Ее голос дрогнул.

– Ты хочешь вычеркнуть меня из своей жизни? Из жизни Мэгги и… – Я посмотрел на фотографию. – Из жизни этого парнишки?

Она кивнула.

– Перестань пить, Маркус. – В ее голосе послышалась мольба. – Я люблю тебя. Ведь ты вменяемый парень, только запрятано это глубоко внутри. Я знаю.

Она ошибалась. Что-то во мне с самого начала было не так. Мне всегда удавалось оттолкнуть от себя людей, о которых я заботился. И тех, кто заботился обо мне.

Я хотел вернуть ей фотографию, но она сжала мои пальцы, и они еще крепче стиснули снимок.

– Храни его, – сказала она. – Он твой.

Я уставился на нее, онемев от догадки.

«Что мое? – хотел я спросить. – Снимок? Или ребенок?»

Но мгновение прошло. Она отвернулась от меня. Быстро, так быстро, как будто уже сказала все, что мне нужно было знать.

Той ночью я выпил полбутылки виски, положив перед собой фотографию малыша. Виски не имело того вкуса, как обычно. Подождав немного, я вылил весь гребаный алкоголь, который имелся в доме, в раковину на кухне. Набрал круглосуточный номер ассоциации анонимных алкоголиков. На следующий день в семь утра у них было собрание в Уилмингтоне.

В ту ночь я не мог заснуть, боясь, что утрачу ощущение опасности. Я выехал из дома в полшестого и сквозь розовый рассвет помчался в Уилмингтон. Там нашел церковь, в которой должно было проводиться собрание. Заставил себя зайти в помещение и был выведен из равновесия, увидев в дверях Флипа Кейтса. Это был молодой коп из Серф Сити, на год или два старше меня. Он тоже проделал часовой путь, чтобы попасть сюда, как и я. Флип посмотрел на меня с удивленной улыбкой. Обнял меня за плечи и провел в помещение.

– Рад видеть тебя, Маркус, – сказал он.

– Это твое первое посещение? – спросил я.

Он рассмеялся.

– Скорее сто первое, – сказал он, и я подумал: если он смог сделать это, значит, у меня тоже получится.

Я каждый вечер ездил на собрания, наматывая мили на спидометр своего пикапа. Флип нашел мне работу на стройплощадке у предпринимателя, который отпускал меня на собрания в те дни, когда это было необходимо. Сомневаюсь, что смог бы побороть свое пристрастие без Флипа, поскольку восемьдесят процентов меня не было приспособлено к трезвости. Восемьдесят процентов меня тосковало по пиву. Но оставшиеся двадцать процентов были чертовски упрямы. Они никак не могли забыть фото ребенка, прикованного к проводам и трубкам. Образ женщины, которая сказала мне «я люблю тебя», даже если это были слова невестки деверю. Эта часть меня оказалась крепче, чем я предполагал.

Я оставил свою трезвость при себе. Мне совсем не хотелось слышать, как Джейми говорит, что он горд за меня. Я не хотел, чтобы он наблюдал за мной, ждал, когда я сорвусь. И я не хотел испытывать то саднящее чувство вины, которое обжигало меня каждый раз, когда я вспоминал, что спал с женой своего брата.

Я все больше нервничал по мере того, как приближался день возвращения Лорел. Конечно, я хотел видеть ее, но снова жить рядом? Это было бы ошибкой для нас обоих. Я не хотел быть ее деверем. Я хотел большего. Жить рядом с ней и не иметь того, о чем мечтаешь, стало бы мучением. А это – последнее, что было мне нужно, когда я всего лишь два месяца как избавился от алкогольной зависимости, а в активе имелись лишь тяжелые испытания.

У меня появился товарищ в обществе анонимных алкоголиков. Он был из Эшвилла. За неделю до возвращения Лорел я решил переехать туда – добрых шесть часов езды от Топсейла. Джейми был в шоке, однако обрадовался.

– Молодец, Маркус! – сказал он. – Заживешь своей жизнью. Может быть, наконец, разберешься в себе.

«Да пошел ты, брателло».

Чуть позже мама написала мне и сообщила, что рада возвращению «прежней» Лорел. Я помнил прежнюю Лорел. Очень крутая девушка. Я был рад за нее.

Через несколько месяцев мама написала мне, что Джейми и Лорел вернули годовалого Энди. Мне захотелось навестить их. Захотелось увидеть Лорел и мальчика, который – я не сомневался – был моим сыном. Но я не поехал. Остался в Эшвилле, вступил в пожарную команду. Сначала добровольцем, а потом и штатным сотрудником, и стал строить свою жизнь в четырехстах милях от моей семьи. Я не собирался навещать их, зная, что увидеть Лорел – то же самое, что сделать глоток бренди – будет хотеться еще и еще.

38

Энди

У меня была своя собственная комната, как дома, но это была плохая комната. В ней вообще не было окон, только одно – в большой металлической двери, а ванная комната была рядом с моей кроватью. Когда я заходил в ванную, то боялся, что кто-нибудь станет подсматривать за мной через окошко в двери. Я постоянно нервничал, когда мне нужно было сходить в туалет, и к концу первого дня у меня заболел живот.

Я был намного моложе остальных мальчиков. Все были одеты в темно-синие костюмы и шлепанцы. Мужчина, который дал мне мой костюм, сказал, что это самый маленький размер, который у них имеется. Обедать нас повели в помещение, похожее на столовую самообслуживания в школе, там были длинные столы и все такое. Только не было девочек. Я сказал «привет» и улыбнулся всем. Это было трудно, потому что я был испуган. Но никто не улыбнулся мне в ответ. Тогда я спросил их: когда я смогу пойти домой? Кто-то из мальчиков сказал: никогда.

Прошлой ночью я плохо спал. Боялся, что кто-нибудь войдет в металлическую дверь и ударит меня. Я всю ночь смотрел на дверь. Хотя немножко удалось поспать, и мне приснилось, что я ужу рыбу на пристани вместе с дядей Маркусом.

А утром за завтраком случилась нехорошая вещь. Я сказал «привет» одному мальчику и улыбнулся ему. Он засмеялся и сказал другим: «У нас появился маленький педик». И они стали смеяться и говорить мне всякие оскорбительные вещи. Один из них чуть не сбросил мой поднос на пол и сказал: «Мы не разрешаем всяким педикам сидеть за нашим столом». Я знал, что значит это слово. Я обежал вокруг стола и начал его бить, а они все стали бить меня. Я не помню всего, что случилось потом, но под конец я оказался в медицинском кабинете. Медбрат, потому что это был мужчина, помазал мои раны какой-то жгучей жидкостью. Они болели, я был испуган и хотел к маме. Я спросил, когда меня отпустят домой? Медбрат наговорил кучу слов, из которых я ничего не понял. Я попросил его объяснить, и он сказал: «Ты совсем тупой или только притворяешься?» Я сел на свои руки, потому что они у меня чесались, так мне хотелось его ударить. Он сказал, чтобы я «не выдрючивался». Я не знал, что это значит, но решил, что какое-то ругательство.

Мне сказали, что я могу брать еду в комнату, и, хотя моя комната была не самой красивой, я обрадовался. Потому что тогда эти парни не увидят, как я плачу.

39

Лорел

Меня очень беспокоил Деннис Шартелл. Не могу поверить, что я была так откровенна с ним вначале. Он был уверен в виновности Энди. Он не говорил этого, но я чувствовала. Перед слушанием вопроса о помещении под арест он сказал мне, что до суда Энди в тюрьме будет в большей безопасности, поскольку люди очень раздражены.

– Это неправда, – сказала я. – Постарайтесь сделать так, чтобы его выпустили оттуда.

Он пожал плечами, как будто говоря: «Это ваша забота».

Судья, очень молодо выглядящая женщина, напоминавшая Сару, сочувствовала мне, и я подумала, что нам повезло с судьей. Казалось, она была готова руководствоваться презумпцией невиновности. В конце концов она разрешила Энди выйти на свободу с электронным слежением, что означало, что он должен носить маленькую коробочку на черной пластиковой тесьме вокруг лодыжки.

– Я должен надевать это в школу? – громко спросил Энди в зале суда.

– Миссис Локвуд, – сказала судья, – до суда я советую Эндрю не ходить в школу. Если бы он оставался в заключении, мы могли бы гарантировать его безопасность. Но на свободе мы не можем этого сделать.

Я кивнула, думая о репетиторах, домашнем обучении и других способах не отстать от школьной программы. Это казалось несправедливым, но я должна была смотреть в глаза реальности. Каким-то образом горючее попало на его одежду. Теперь я в это поверила. Маркусу удалось убедить меня в несостоятельности теории заговора и лабораторных ошибок. Но я и он не верили в то, что Энди мог спланировать и осуществить поджог. К сожалению, адвокат Энди совсем не был в этом уверен.

– Эндрю, – обратилась к сыну судья. – Пожалуйста, встаньте. И вы, мистер Шартелл.

Энди и адвокат поднялись со стульев.

– Эндрю, вы обвиняетесь в поджоге церкви по трем пунктам убийства первой степени и сорока двум пунктам покушения на убийство. Вы понимаете, что вам вменяется?

Хотя я уже знала пункты обвинения против Энди, голос судьи придавал им невыносимое правдоподобие. Я боялась упасть в обморок, но я-то сидела. Я представила себе, что чувствовал сейчас Энди.

Деннис что-то шептал ему.

– Да, мэм, – проговорил Энди, хотя я не была уверена в том, что он понимал, с чем только что согласился.

– Слушания твоего дела, скорее всего, будут происходить через две недели, – сказала она. – На них будет решаться, передадут ли дело в суд высшей категории.

– Что это значит? – шепотом спросила я у Маркуса.

Он не смотрел на меня. Уставив взгляд прямо перед собой, он изредка облизывал пересохшие губы, и у него на шее дрожал мускул.

– Суд для взрослых, – прошептал он. – Они будут решать, следует ли судить его как совершеннолетнего.

И тогда я впервые в жизни упала в обморок.

В этот день я долго говорила с Деннисом по телефону. Он мне объяснил, что, «принимая во внимание серьезность статей обвинения» – выражение, которое я скоро начала ненавидеть, – имелась вероятность того, что дело Энди будет передано для слушаний в суд для совершеннолетних. Возможно, он будет отпущен под залог, возможно – не будет. Я сказала Деннису, что готова заплатить любые залоговые деньги.

– Ну, в данном случае залог может исчисляться миллионами, – сказал Деннис. – Но вы должны быть готовы ко всему, Лорел. Принимая во внимание серьезность преступления, они могут решить, что он представляет опасность для общества, и не отпустят его под залог. Убийство, совершенное в результате поджога, считается убийством первой степени. Его будут судить как взрослого, он может подать заявление о признании вины в поджоге и об исключении статей по обвинению в убийстве.

– Но если он не виноват в поджоге? – спросила я.

Деннис замолчал так надолго, что я испугалась, не заснул ли он.

– У нас еще будет время поговорить об этом.

– Но вы слышали, что я сказала, Деннис? Я хочу, чтобы вы боролись за него. Если они будут судить его как совершеннолетнего и найдут виновным, он будет осужден. Сколько шансов за то, что дело останется в суде по делам несовершеннолетних?

– Я бы сказал, что шансы на это невелики, – сказал он. – Но если больше не будет свидетелей и уличающих доказательств, мы имеем шанс побороться.

Мэгги, Маркус и я старались как можно лучше отметить возвращение Энди домой. Мы не обращали внимания на репортеров и киношников, сновавших около дома. Я выключила все телефоны, кроме своего. Мы заказали пиццу, а Маркус принес еще торт-мороженое. Пиршество проходило в большой комнате, хотя только у Энди, казалось, имелся аппетит. У меня кружилась голова и тошнило с тех пор, как я упала в обморок, а Мэгги стала совершенно белой, когда я объяснила ей, чем может закончиться суд.

– Они могут передать его дело в суд для совершеннолетних? – спросила она, широко раскрыв глаза. Мы сидели в моей спальне. Она всплеснула руками. – Но ему ведь только пятнадцать! Это все какое-то безумие! Его адвокат больной на всю голову, что ли? Я не знаю, каким образом бензин попал на обувь Энди, но он этого не делал!

– Не кричи, – быстро проговорила я, пораженная ее вспышкой. – Я уверена, что его адвокат поможет удержать его в судебной системе для несовершеннолетних, так что не надо огорчаться раньше времени.

Я пожалела, что рассказала ей так много. Мэгги оказалась гораздо более ранимой, чем я ожидала. Несколько раз за эти дни я заставала ее в слезах. Когда я спрашивала, что случилось, то получала в ответ обычное «ничего». Я знала, что она безумно волновалась насчет Энди, как и все мы. И тогда я решила обсуждать самые тяжелые детали только с Маркусом. Ей обо всем не нужно было знать.

Сидя в большой комнате и с трудом глотая куски пиццы, мы говорили обо всем, кроме того, что пережил Энди в заключении, кроме того, что произошло в суде сегодня утром, и того, что ждало впереди.

Телефон Маркуса зазвонил, когда я стала разрезать торт-мороженое.

– Это похоже на мой день рождения, – сказал Энди, когда я протянула ему кусок торта.

– Верно, Панда. – У Мэгги опять были красные глаза. Когда она успела улучить момент и поплакать в одиночестве? Она так старалась выглядеть бодрой, чтобы не огорчать брата, что я растрогалась. – Значит, теперь нам больше не надо отмечать твой настоящий день рождения, – поддразнила она его.

– Нет, все равно придется, – ответил Энди.

Маркус появился в дверях и поманил меня на кухню. Я передала нож для разрезания торта Мэгги.

– Что случилось? – спросила я, выходя за дверь.

– Сегодня утром на мусорной свалке они нашли пару пластиковых канистр из-под бензина, – сказал он. – Возможно, именно с помощью этих канистр был совершен поджог, потому что в них были остатки смеси дизельного топлива и бензина.

У меня перехватило дыхание.

– Они нашли на канистрах отпечатки пальцев? – Я надеялась, что настоящий поджигатель был достаточно неаккуратен, чтобы оставить свои отпечатки.

– Они послали канистры на экспертизу. – Он еле заметно улыбнулся. – Удивительно, что они нашли эти канистры. Если там есть отпечатки настоящего поджигателя, Энди сможет выпутаться.

40

Лорел

1995–1996

Джейми повесил телефонную трубку, в его улыбке я заметила оттенок недоверия.

– Он приезжает, – сказал он с облегчением. – И будет здесь завтра.

Я обвила рукой его талию.

– Прекрасно, – сказала я, как будто у меня не было никаких смешанных чувств по поводу приезда Маркуса. Мисс Эмма умерла несколько месяцев назад после долгой борьбы с раком. Это было хорошо, что он приезжает, хотя я не видела его и не разговаривала с ним четыре года, которые прошли со времени его отъезда в Эшвилл. Мы мало знали о его жизни – лишь то, что он стал пожарным и, предположительно, перестал пить. Он изредка посылал Джейми сообщения, а детям – открытки и подарки к праздникам и дням рождения. Он полностью обособился от своей семьи, и, честно говоря, я была рада этому. Джейми вначале боялся, что Маркус не будет ездить на службу. Он думал, что его брат все эти годы не приезжал домой из-за своей враждебности к матери и, возможно, к нему. Ему никогда не приходило в голову, что это может иметь отношение ко мне.

Маркус приехал в «Сторожевой Баркас» на следующий день. За эти четыре года он изменился – больше не был таким худым, у него появились мускулы, в лице добавилось мужественности, голубые глаза стали как будто ярче. Я тут же поняла, что перемена, произошедшая в нем, была не только внешней. Это был уверенный в себе мужчина, который обнял Джейми как равного. Они стояли обнявшись больше минуты.

– Я скучал по тебе, братишка, – сказал Маркус.

Его взгляд упал на меня. Улыбаясь, он сделал шаг ко мне, я обняла его, но буквально через секунду мы отпрянули друг от друга. У него был совсем другой запах. Шампунь и мыло. Ни следа алкоголя и табака.

– По тебе я тоже скучал, – сказал он.

– И нам тебя не хватало, – пробормотала я.

Я не могла без усилия смотреть ему в глаза, чего совсем от себя не ожидала.

Маркус нагибался все ниже и ниже, пока лицо его не приблизилось к лицу семилетней Мэгги.

– Ты помнишь меня, Мэгс? – спросил он.

– Ага. – Она наклонила голову.

Маркус рассмеялся.

– Это хорошо. – Он выпрямился. – Когда ты была маленькой, я не был самым примерным дядей. А где же Энди? – Он посмотрел на меня. – Я ведь никогда его не видел.

Я боялась показывать ему Энди. Для меня их сходство было так же очевидно, как положительный тест ДНК.

– Он прилег ненадолго.

Я обняла Джейми за талию. В эти четыре года я приложила много сил, чтобы сохранить наш брак, и не хотела, чтобы теперь он был разрушен.

Шесть месяцев в реабилитационном центре кардинально изменили меня. Я плакала, просто утопала в слезах. Это были слезы вины и раскаяния, а также надежды и веры. Вернувшись домой, я решительно ринулась узнавать и воспитывать свою трехлетнюю дочь, ребенка, для которого я была такой плохой матерью. На первых порах Мэгги цеплялась за своего папочку, недоверчиво глядя на меня. Я была для нее незнакомой женщиной. Выглядела и пахла как незнакомка, а не как мама. Я уверена, что для нее я ассоциировалась с запахом алкоголя, как некоторые дети ассоциируют своих мам с запахом духов.

В первый вечер дома я и Джейми, сидя на ее кровати и посадив Мэгги посередине, читали детскую книжку. Она прижалась к Джейми, и я почувствовала, как дрожит мой голос, когда пришла моя очередь читать. Я заметила, что ее любопытный взгляд устремлен на меня, а не на картинки в книжке. Пока я читала, Джейми положил подбородок на ее голову. Иногда любовь почти осязаема, такой была любовь моего мужа и моей дочки – комната была полна ею. Но я не являлась ее частью. И, хотя мои отношения с Мэгги крепли год от года, я знала, что никогда не обрету такой близости с ней, как Джейми. Хотя я обожала мою маленькую дочку, испытывая к ней совсем новое и глубокое чувство, я готовилась к возвращению сына. Я прочитала множество книг о детях с внутриутробным алкогольным синдромом. Информацию приходилось собирать по крупицам. Я стала фанатом здорового образа жизни.

Сара постоянно консультировала меня по поводу поведения с годовалым малышом. Она и Стив недавно развелись, и она воспитывала Кита одна. Я чувствовала неловкость – ведь она потеряла мужа, когда я обрела своего. Мы ввели ее в наш круг, и я была рада обнаружить, что имею достаточно энергии и любви, чтобы распространить ее на Сару и Кита.

Теперь, когда Маркус вернулся, я не могла отрицать, что меня тянуло к нему. И это вызывало во мне смущение. Я не боялась за свои чувства. Я уже взрослая. За четыре года трезвости я не раз проверяла их крепость. У меня был муж, сделанный из чистого золота. Как много мужей станет терпеть рядом с собой больную, депрессивную, холодную женщину, какой была я после рождения Мэгги? У меня имелось два удивительных ребенка, к которым я была привязана. И каждый раз вид Сары, жившей теперь в одном из старых трейлеров в Серф Сити, напоминал мне, насколько повезло мне с замужеством.

В первые дни после приезда Маркуса Джейми не мог согнать с лица улыбку. Он просто светился от радости, и видеть их вместе было сплошным удовольствием. Конечно, он горевал по поводу смерти матери, но обретение трезвого, благожелательного и относительно процветающего брата смягчало его горе.

Оба моих ребенка мгновенно влюбились в Маркуса. Он играл с ними на берегу в большой надувной мяч, а также позволял зарывать себя в песок по самую шею, хулиганил с Энди, заставляя меня нервничать и вызывая улыбку на лице Джейми. Джейми никогда не дурачился, он был не такого сорта человек, но я видела, что его восхищало отношение Маркуса к детям.

– Ему надо завести собственных детей, – сказал мне Джейми однажды вечером, когда мы уже лежали в постели. – Он отлично умеет с ними обращаться.

– Сначала ему надо жениться.

– Но, похоже, ему не особенно везет с этим делом. Он сказал мне, что у него было несколько романов, но ничего серьезного.

– Ему только двадцать восемь, – ответила я. – У него еще полно времени.

Джейми вздохнул.

– Жаль, что мама не увидит его семейного счастья.

Я подумала о мисс Эмме, о том, что ее любовь к сыновьям зависела от их достижений, так что Маркус в ее глазах никогда не мог сравняться с Джейми. Но я оставила эти мысли при себе.

– Я собираюсь убедить его вернуться сюда, – проговорил Джейми.

Я окоченела при мысли, что Энди с возрастом станет точной копией Маркуса, а оригинал будет находиться в двух шагах от нас. Я не была на сто процентов уверена, что Маркус знает о том, что Энди его сын. Но как можно было смотреть на них и не видеть этого?

– Ты думаешь, он захочет? – спросила я. – Будет ли ему здесь хорошо? В смысле там, где он пристрастился к бутылке?

– Не знаю. Топсейл действительно может напомнить ему не самые лучшие времена, но он ведь так сильно изменился. Я даже плохо помню, каким он был. Я не собираюсь травмировать его вопросами. Но разве детям не будет радостно оттого, что рядом живет их дядя?

– Да, – сказала я.

Конечно, они будут рады. И для Джейми возвращение брата тоже станет радостью.

Джейми сказал об этом Маркусу на следующий вечер за обедом. Мы сидели на крыше и ели приготовленную на гриле зубатку, салат со спагетти и кукурузные оладьи. Солнце садилось на другой стороне пролива. Через две недели из-за москитов станет невозможно ужинать на свежем воздухе, но этот вечер был одним из самых волшебных июньских вечеров. Тепло, но не жарко, море спокойное, без волн, а значит, без блеска. Оно колебалось упруго, как желатин. Я подумала – как Маркус сможет устоять перед этим?

Он сделал большой глоток чая со льдом, как будто обдумывая ответ.

– Не знаю, – сказал он, ставя стакан на стол. – Я действительно скучаю по здешним местам. Вернуться сюда… это как часть меня, понимаете? – Он посмотрел на брата. – Я люблю горы, но это совсем не то, что жить у воды. К тому же я буду постоянно видеть вас, а этого мне так не хватает. – Он улыбнулся Энди, который пытался пальцами разорвать кусок зубатки. – Это очень заманчиво.

– Так что же держит тебя там? – спросил Джейми. – Скоро в Хэмстеде откроется пожарное депо.

– Приезжай сюда! Приезжай сюда! – Мэгги прыгала на скамейке, и я положила руку ей на плечо.

– Потише, дорогая. – Я улыбнулась ее энтузиазму.

– Я подумаю об этом, Мэгс, – пообещал Маркус.

В тот вечер Джейми укладывал детей спать, а я в это время убирала в кухне. Туда зашел Маркус и начал губкой мыть столы. Он пробыл с нами пять дней, но впервые я осталась с ним наедине.

– Как ты относишься к тому, что я вернусь сюда? – тихо спросил он, протирая стол.

Я разглядывала пузырьки мыльной пены в раковине.

– Джейми действительно этого хочет. И дети без ума от тебя.

– А ты, Лорел? Тебе будет комфортно видеть меня рядом? – Он понизил голос. – Все будет нормально?

– Мне бы хотелось, чтобы ты снова стал частью семьи, – проговорила я, как будто никогда не чувствовала к нему ничего, кроме дружбы.

– Мне очень важно твое мнение, – сказал он.

Мне не хотелось, чтобы он продолжал. Я боялась, что он скажет что-нибудь про Энди. Я посмотрела на него с недоумением, как будто не понимала причину его беспокойства и не разделяла его.

– Это было бы здорово.

– Я не собираюсь…

Я закрыла ему рот рукой, но быстро отдернула, когда он попытался ее поцеловать.

– Пусть прошлое остается в прошлом, – прошептала я. – Пожалуйста, Маркус.

Итак, Маркус снова стал жителем нашего острова и постоянным элементом нашей жизни. Он поселился в наименее привлекательном доме из тех, которые он и Джейми унаследовали от отца, – в одной из башен, оставшихся от операции «Рабочий шмель». Он с удивительной быстротой переделал трехэтажное строение и покрасил его снаружи в цвет морской волны с белой отделкой.

Его уважали в пожарном депо, он и Джейми любили работать плечом к плечу. Я тоже относилась к Маркусу с уважением. Я знала, как трудно избавиться от алкогольной зависимости. Тот факт, что он преодолел эту зависимость с помощью общества анонимных алкоголиков, вызывал мое восхищение.

Мне казалось, что все идет прекрасно. Я любила своего мужа, но и наслаждалась обществом Маркуса, поскольку он держал свое обещание забыть о прошлом. Мне нравились его характер и чувство юмора, а тягу к нему я приписывала лишь родственным чувствам.

Когда Энди пошел в дошкольную группу, я устроилась дерматологом на полставки. Остальная энергия уходила на проекты по лечению внутриутробного алкогольного синдрома, создание веб-сайта, написание информационных бюллетеней и выступления на медицинских или учебных конференциях. Мэгги и Энди любили, когда я уезжала из города на выступления, потому что тогда с ними оставался Маркус, и они с Джейми брали их в кино, играли в разные игры, покупали пиццу и другую вредную пищу, которая им запрещалась, когда я была дома.

Примерно через год после возвращения на остров Топсейл Маркус встречал меня в аэропорту Уилмингтона. Я прилетела с конференции.

– А где Джейми? – спросила я, удивленная, что он один ожидает меня в терминале.