Кровные узы, или История одной ошибки Чемберлен Диана
– Слишком много информации.
– А. – Он улыбнулся. – Возможно.
– Ладно. – Я выпрямилась и приготовилась к худшему. – Выкладывай.
Его щеки порозовели.
– Ну, в общем, теперь я понимаю, что облажался. Мы стали спать вместе с самой первой недели, как я въехал в ее дом. На вторую неделю я понял, что совершил ошибку. Она – хорошая женщина, но мы не подходим друг другу. Я сказал ей, что хорошо отношусь к ней и хочу, чтобы мы остались друзьями, и предложил выехать. Она была расстроена. Она до сих пор считает, что мы подходим друг другу, и не хочет, чтобы я уезжал. К тому же она нуждается в финансовой помощи. Вот почему мы живем вместе. – Он глубоко вздохнул и глотнул коктейля. – А говорю я тебе все это потому, что ты мне очень нравишься, Мэгги.
– Ты мне тоже, – с удивлением услышала я собственный голос.
В горле пересохло, язык едва ворочался.
– Я это знаю, – сказал он. – Между нами очень сильная связь. Фактически тебе семнадцать лет, но ты уже не ребенок. Не беспечный тинейджер. Я совсем не хочу отказываться от чувств, которые к тебе испытываю. Но… тебе всего семнадцать.
– Ты уже про это говорил.
– Я на десять лет старше и не хочу злоупотреблять твоим доверием.
– Бен. – Я возненавидела стол, разделявший нас. – Я люблю тебя. Люблю уже много месяцев. Ты прав, я уже вовсе не глупая девчонка. Я не так много встречалась с парнями, потому что парни моего возраста такие… – Я помотала головой. – Лузеры. Мое чувство к тебе… оно совсем другое. Оно похоже на чувство к брату и…
– Что? – Он расхохотался.
– В смысле оно действительно глубокое… – Я боялась выглядеть глупо. Трудно было объяснить, что я чувствую к нему. – Оно такое клевое, – сказала я наконец. – Не знаю, что еще сказать.
– Ладно. – У него была такая милая ямочка на щеке, когда он улыбался. – Сойдет и так. Я хотел, чтобы этот разговор состоялся раньше, потому что не сомневался, что ты чувствуешь то же, что и я. Но что нам делать дальше? У тебя только что начался выпускной класс. Может, нам стоит попытаться оставить наши отношения… ну… платоническими, пока ты не закончишь школу?
Тысячу раз я представляла себя в постели с ним. Моя рука лежит у него на груди, он обнимает меня за плечи. О сексе с ним я не думала. Мне хотелось чего-то большего. Чего-нибудь глубокого, что продлится всю мою жизнь.
– Не хочу я ждать, – сказала я. – В Северной Каролине согласие на брак можно получить с шестнадцати лет, мне семнадцать лет и пять месяцев, и я даю тебе свое согласие.
– Но мы не можем делать это открыто, – сказал он. – Твоя мать и твой дядя – они же меня убьют.
– Я знаю.
Насчет этого он был прав. Я не сомневалась, что до первой брачной ночи моя мать была девственницей, а дядя Маркус всегда втолковывал мне, что парни совершенно безответственны в этом отношении. Может быть, парни моего возраста такие и есть. Но Бен совсем другой.
– Да и нет нигде такого места, где мы могли бы быть вместе, – сказал он.
Теперь настала моя очередь улыбнуться.
– Ошибаешься, – сказала я. – Такое место есть.
Позже, когда я поняла, что могу говорить ему всё – или почти всё, – я рассказала ему, что чувствовала в самом начале. Мне казалось, что он не привлекает меня в сексуальном плане. Он рассмеялся и сказал: «Не сомневаюсь, что теперь все по-другому». Это действительно было так, однако больше всего при встречах с Беном мне нравилось лежать в его объятиях в коттедже на морском берегу и рассказывать все, о чем я думала и что чувствовала. Я даже разболтала ему два своих самых больших секрета.
Первый состоял в том, что в четырнадцать лет я намеренно проиграла очень важный заплыв в сезоне, потому что мне стало жаль соперницу. Эта девочка была такой долговязой, неуклюжей и нескоординированной, что ее товарищи по команде стонали, когда приходила ее очередь плыть. Я не могла себя заставить опередить ее. После третьего гребка я притворилась, что мне свело ногу судорогой.
Бен сказал, что я прелесть, но слегка не в себе.
Второй секрет был про то, что я могла вызывать дух своего отца, стоя на веранде нашего старого коттеджа. И тогда я обнаружила, что кое в чем ошибалась насчет Бена – несмотря ни на что, он был религиозен. Сначала он просто дразнил меня, говоря, что надеется, что мой отец не появится, когда мы вместе лежим в постели. Когда он понял, что я не шучу, то тоже стал серьезным. Он сказал, что эти скверные шутки со мной играет дьявол и мне следует быть осторожной. Я расстроилась от того, что он верил в дьявола. Я хотела, чтобы он был моим зеркальным отражением, с теми же чувствами и убеждениями, короче, всем, в чем я нуждалась, – доверенным лицом, лучшим другом и любовником. Я понимала, что ни один человек не смог бы соединять в себе эти качества.
Поэтому я не стала рассказывать ему свой третий секрет.
Мы занимались любовью, потом Бен принес из кухни марихуану, а я, голая, залезла под покрывало, вдыхая запах жасмина от свечек. Бен вернулся в постель, и я крепко прижалась к нему, пока он раскуривал косячок. Затянувшись, он передал его мне.
– Боже, как это здорово – быть рядом с тобой, – сказал он. – Предыдущая неделя была отвратительной.
– Я знаю.
– У меня даже появились эти… не кошмары, конечно. Но когда я ложусь спать, то начинаю представлять свою дочку в этой запертой церкви. Она очень испугана. Вокруг малознакомые люди. Она бы запаниковала, если бы была там.
– Не надо думать об этом, Бен. – Затянувшись, я вернула ему сигарету. – Думай о той девочке, которую ты спас. Маркус сказал, что, если бы не ты, она бы погибла.
– Я и так часто думаю о ней, – сказал он. – Она все еще находится в Нью-Ганновере, и я несколько раз навещал ее. Она поправляется. Потом я начинаю думать, что чуть не оставил ее там, потому что у меня кончался воздух и я… – Он вздрогнул. – Скажу тебе честно, Мэгги, я запаниковал.
– Это, должно быть, было ужасно. – Я все знала о его клаустрофобии, о том, то он начинал испытывать панику в самые ответственные моменты. Я не могла слушать те грубости, которые другие пожарные бросали ему прямо в лицо. Он говорил мне, что даже подумывал о том, чтобы подать заявление об уходе и уехать в Шарлотт, потому что не мог это больше выносить. Я чуть с ума не сошла, когда он сказал это. Что я буду делать без него?
– Как ты выдержал пребывание в противогазе?
– Я открыл запасной клапан, всего на одну секунду, – сказал он. – Это дало мне маленький глоток воздуха. Просто убедился, что, если он мне понадобится, я смогу это сделать.
– Но когда ты понял, что заканчивается воздух, то, должно быть, запаниковал?
– Да, мэм, запаниковал, еще как запаниковал. Но когда я увидел ту девочку, то смог собраться. И пошел ее вытаскивать.
– Я так горжусь тобой! А остальные перестали насмехаться?
Он кивнул.
– Думаю, они все-таки приняли меня, – сказал он, выпуская дым из ноздрей. – Я даже получил пару извинений от самых главных обидчиков. Нет худа без добра. Хотя цена, пожалуй, была слишком высока.
В моей памяти всплыли увеличенные фотографии погибших. На той службе я чувствовала спазмы в желудке, когда преподобный Билл говорил о каждом из них. Мне хотелось выскочить из помещения, но я понимала, что это может вызвать неприятную огласку.
– Как ты думаешь, загробная жизнь все-таки есть? – внезапно спросила я Бена. – Почему я так уверена, что отец приходит сюда, чтобы встретиться со мной? Я ведь должна верить, что эти трое – Джорди, Гендерсон и мистер Игглс – находятся теперь в лучшем месте, чем наш остров.
– Лично я в это верю, – проговорил Бен. – Но не верю, что мертвые могут контактировать с нами.
Он никогда не переживал тех впечатлений, которые я пережила с отцом, поэтому не мог меня понять.
Мы докурили сигарету, и Бен загасил ее в раковине моллюска, которая служила нам пепельницей. Я помнила ту ночь в отделении экстренной медицинской помощи – как я была испугана, увидев его там, и как неловко чувствовала себя, когда Дон чуть не опрокинула меня, устремившись к нему. Все были уверены, что у них с Дон роман, и, хотя Бен никогда не подтверждал этих слов, он и не опровергал их. Он говорил, что она служит нам прикрытием, но я не могла оставаться спокойной, когда видела, как она на него смотрит. Я не сомневалась, что Дон любит его. Это было написано у нее на лице. Мне было жаль ее, как ту неуклюжую четырнадцатилетнюю девочку, которой я позволила обогнать себя на соревнованиях. Но я не собиралась отдавать ей Бена.
– Дон так любит тебя, – сказала я. – Когда она увидела тебя в больнице, на ее лице было написано такое облегчение, что с тобой ничего страшного не произошло. Я понимаю, что наношу ей рану тем, что встречаюсь с тобой.
– Я ее никогда не обманывал, ты это знаешь.
– Но она думает, что твое сердце не занято. Это дает ей надежду.
– Но что я могу с этим поделать, Мэгги? – В его голосе зазвучало легкое раздражение. – Не могу же я рассказать ей о нас.
– Я понимаю, – быстро проговорила я. Раньше его никогда не раздражали мои слова. – Мне просто ее жаль, вот и все.
Чего я от него хотела? Не знаю.
Внезапно из гостиной в спальню ворвался порыв ветра, погасив две свечи. Я встала и пошла в угол, чтобы снова зажечь их. Когда я повернулась, Бен проговорил:
– Что это у тебя на бедре?
– Татуировка.
– Новая?
– Нет. Ты просто раньше не обращал на нее внимания.
Я сделала ее примерно год назад и разместила достаточно низко, чтобы не заметила мама.
– Не могу отсюда разглядеть, что там изображено?
– Просто одно слово.
Я подошла к нему, чтобы он смог прочесть его.
– Сочувствие. – Он провел пальцами по маленькой каллиграфической надписи. – Но зачем?
– Чтобы не забывать влезать иногда в шкуру других людей.
Бен рассмеялся и опрокинул меня на кровать.
– Ты не нуждаешься в этих напоминаниях, ангел, – проговорил он, сжимая горячими руками мои бедра.
13
Энди
Они посадили нас на что-то вроде маленькой кушетки. Там стояли большие камеры на стойках, и вокруг было много мужчин и женщин. Одна дама сидела на стуле, обернувшись к нам. Я посмотрел в камеру и улыбнулся, как делают, когда снимаются на фото.
Дама, сидевшая на стуле, сказала:
– Энди, когда мы начнем разговаривать, смотри только на меня. Не смотри в камеру. Мы будем делать вид, что просто разговариваем, хорошо?
– Хорошо.
На нее было приятно смотреть. Красивая, с блестящими волосами, как у мамы, только темнее, и раскосыми глазами. Ее нежный голос напомнил мне Мэгги – она иногда так говорила.
Мама улыбнулась и сжала мою руку, как делала всегда. Ее рука была холодной, как фруктовое мороженое на палочке.
Какой-то мужчина прикрепил крохотный черный микрофон к моей рубашке и сказал, чтобы я не обращал на него внимания. Какая-то дама в наушниках подняла вверх сначала три пальца, потом два, а потом один.
После этого первая дама стала с нами разговаривать, и я смотрел прямо на нее, как она велела. Я сказал себе: «Не смотри ни на кого, только на эту даму». Я не хотел все испортить.
– Расскажи нам про пожар, Энди, – сказала она, обращаясь ко мне.
В ее глазах мерцали искорки.
– Я был там вместе с моей подругой Эмили, и внезапно в помещение ворвался огонь. На некоторых мальчиках загорелась одежда, и я велел им упасть и кататься по полу.
– Кто тебя этому научил?
Я не мог вспомнить, откуда я это знал. Мне хотелось взглянуть на маму, чтобы спросить об этом, но я помнил, что должен смотреть на даму.
– Думаю, в школе, но я не уверен.
– Да, верно, – сказала мама.
Мое колено подпрыгивало. Такое со мной иногда бывает, и я думал, что мама положит на него руку, чтобы остановить, но она этого не сделала.
– А что случилось потом, Энди? Люди старались выбраться из церкви, не так ли? Но они не могли этого сделать?
– Из-за огня.
– Видимо, парадные двери были блокированы огнем.
– И дверь черного хода тоже.
– Это, наверное, было очень страшно.
– Эмили было страшно. Она надела свою рубашку наизнанку.
Дама с недоумением посмотрела на меня и повернулась к маме.
– Его подруга Эмили – девочка-инвалид. Она не переносит, когда швы ее одежды трутся о кожу, – сказала мама.
– А, понятно, – улыбнулась дама. У нее в глазах играли искорки. – Но как вы смогли выбраться из огня, Энди?
– Я пошел в мужской туалет, а там за окном была такая металлическая коробка от кондиционера. Я выбрался из окна, встал на нее и помог вылезти Эмили. Потом залез обратно и сказал всем, чтобы они следовали за мной, если хотят выбраться наружу.
– Ты молодец, – сказала дама. – Ты спас столько жизней!
Я кивнул.
– Я… – Я вспомнил, что мне нельзя говорить о том, что я герой.
– Он герой, – сказала мама, – но я велела ему не хвастаться этим.
Я посмотрел на маму. У нее в глазах тоже были искорки! Странно.
– Что ты можешь сказать о том, что сделал? Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – сказал я. – Но некоторые люди умерли. Мне кажется, они не услышали того, что я сказал. У вас такие красивые глаза. В них искорки.
Дама и мама рассмеялись.
– Это отблески света, – сказала дама, – но спасибо тебе за этот комплимент, Энди. – Она опять повернулась к маме: – Лорел, вы можете рассказать нам немного про Энди и про внутриутробный алкогольный синдром?
– Я тоже могу рассказать про это, – сказал я.
Мама положила руку мне на колено, что означало «замолчи».
– Давай дадим твоей маме возможность сказать несколько слов, Энди.
– Ладно, – сказал я, хотя столько раз слышал, как она про это рассказывала, что помнил все наизусть.
Мама говорила о своих проблемах с алкоголем, когда она была беременна мною. Поэтому я родился не таким, как другие дети. Она ходила в реабилитационный центр и с тех пор никогда больше не пила. Меня отдали в семейный приют, но она забрала меня обратно, когда мне исполнился год. А потом она посвятила себя тому, чтобы у меня было самое лучшее воспитание и образование. Видите? Я могу сам все это рассказать.
– Я занимаюсь плаванием, – сказал я. – И всегда выигрываю на соревнованиях.
Мама и ведущая снова засмеялись. Мама сказала, что я всегда побеждаю из-за потрясающей реакции. И о том, то у меня средний коэффициент умственного развития, а это означает, что я умный и могу делать все, что надо, стоит только постараться.
– Я такой же смышленый, как и большинство людей, – сказал я, – но мой ум работает по-другому.
Мама рассказала про зажигалку и про то, как мы опоздали на самолет, но я до сих пор не понимаю, за что нас задержали. Ведь если у вас зажигалка в носке, значит, вы на самом деле не проносите ее.
– Существует фонд, который был создан для оплаты медицинской помощи детям, пострадавшим во время пожара, – под конец, обращаясь в камеру, проговорила дама. – Если вы хотите помочь, интернет-сайт на вашем экране.
– Многие дети, которые пострадали при пожаре, живут в семьях с ограниченными средствами, – сказала мама.
– Она имеет в виду, что они бедные, – объяснил я, гордый, что понял такие сложные слова.
– У вас есть и другой ребенок, – сказала дама, обращаясь к маме. – Ваша дочь тоже страдает врожденным алкогольным синдромом?
– Она говорит про Мэгги? – спросил я маму, хотя смотрел на ведущую.
– Да, Мэгги моя старшая дочь. Я не употребляла алкоголь, когда была беременна ею, и она совершенно здорова.
– Мэгги – лучшая сестра на свете, – сказал я.
– Правда? – спросила ведущая.
14
Лорел
1988
– Посмотрите на ее волосы! – сказала мисс Эмма, когда Джейми передал ей ребенка. – Они такие же, как были у тебя при рождении. – Она повернулась к сыну: – Прекрасные черные локоны.
– Разве она не чудо? – Джейми сел рядом с матерью на диван. С тех пор как мы с ребенком вернулись домой, с его лица не сходила улыбка. – Тебе обязательно надо увидеть, как она просыпается, – сказал он, – открывает глазки и смотрит прямо на тебя.
– Они карие, как у тебя и Лорел? – Мисс Эмма дотронулась кончиком пальца до полупрозрачной кожи малютки.
– Сейчас они серого цвета, но педиатр сказал, что скоро станут карими.
Мисс Эмма посмотрела на меня.
– Ты, должно быть, на седьмом небе от счастья, дорогая, – сказала она.
Но я слишком устала, чтобы говорить, поэтому лишь улыбнулась тою же улыбкой, которой улыбалась всем последние три дня. Я надела ее на свое лицо вскоре после рождения ребенка, и она все еще была на месте. Со мною что-то творилось. Я смотрела на Джейми и мисс Эмму, и мне казалось, что я вижу их сквозь сон. Между нами образовалась какая-то непонятная дистанция.
Беременность проходила легче, чем я ожидала. Если не принимать во внимание приступы тошноты на начальной стадии и отеки лодыжек в конце, я чувствовала себя вполне сносно. Ребенок появился на две недели раньше срока, и, хотя роды были тяжелыми и я промучилась десять часов, все закончилось вполне благополучно. Я беспокоилась о Джейми даже больше, чем о себе. С его «даром» он, казалось, чувствовал каждую схватку. Ребенок весил восемь фунтов и восемь унций, и я была благодарна Богу, что малышка не стала ждать еще две недели, чтобы появиться на свет.
Я помнила тот промежуток времени, когда из любящей и любимой жены превратилась в женщину, которая больше не знает, что такое любовь. В родильной палате я в первый раз услышала крик своей дочки и наклонилась к своим широко раздвинутым ногам, чтобы дотронуться до нее. Сестра приложила ее к моей груди, Джейми поцеловал меня в лоб, я подняла голову, чтобы посмотреть на нее, но почувствовала, что смотрю в глубокую спиральную кроличью нору. Мир начал вращаться, быстрее, быстрее, а потом все вокруг почернело.
Очнувшись, я поняла, что нахожусь в послеоперационной палате и Джейми сидит рядом. Он сказал, что у меня началось кровотечение, но теперь я иду на поправку. С Мэгги все прекрасно, и я могу иметь еще сколько угодно детей.
Слово Мэгги озадачило меня. Кто такая Мэгги? Внизу живота я чувствовала ноющую боль, как будто все еще была беременна. Я была испугана своей забывчивостью. Джейми понадобилось несколько минут, чтобы успокоить меня.
Когда мне, наконец, через тридцать шесть часов после ее рождения дали в руки малышку, я абсолютно ничего не почувствовала. Никакого материнского инстинкта, никакого желания рассмотреть ее поближе. Ничего.
– Разве она не прелестна? – Сияющий Джейми стоял у кровати, и я с трудом выдавила из себя улыбку.
Все в доме, казалось, думали, что я вернулась из той кроличьей норы. Я была единственным человеком, который знал, что я застряла между черной пропастью и реальным миром.
– Она хорошо ест? – спросила мисс Эмма.
Джейми посмотрел на меня, и это означало, что мне надо выдавить в ответ какие-то слова.
– Я… – Я откашлялась. – У меня кое-какие проблемы. Она плохо сосет.
Как я мечтала о том, как буду нянчить свою малышку! Работая в отделении педиатрии, я с завистью и сладким предвкушением смотрела, как матери кормили младенцев, скрепляя этим тайную, священную связь с ними. Но оказалось, что мои соски слишком маленькие, и ребенку было трудно за них ухватиться. В больнице сестры одна за другой пытались помочь мне. Консультант тоже проводил со мной много времени. Иногда мне удавалось накормить девочку, но гораздо чаще она заходилась в крике. Женщина-консультант убеждала меня, что ребенок получает достаточно пищи, но меня все это удручало.
– Так перейди на молочную смесь, – проговорила мисс Эмма, как будто это было так просто. – Я вырастила на смесях обоих своих мальчишек, и они получились очень даже ничего.
Насчет Джейми я могла согласиться, но Маркус был под большим вопросом. Он до сих пор находился на искусственном вскармливании. Но все равно от ее предложения мне на глаза навернулись слезы. Она была первой, кто сказал мне, что прекратить кормить грудью – это не преступление.
– Но ведь это важно, мама, – вмешался Джейми.
Оттуда, где я сидела, я могла видеть личико ребенка. Малютка сморщилась и явно собиралась издать боевой вопль. Я почувствовала, как живот наполняет тупая боль.
– Совсем нет, – сказала мисс Эмма. – Какая разница, дорогой? – Она подняла ребенка и стала растирать ему спинку, но вопль раздался все равно. – Она хочет к своей мамочке, благослови ее, Боже. – Мисс Эмма передала ребенка Джейми (который, надо сказать, обращался с ней гораздо увереннее, чем я), и он понес ее к моему креслу.
– Попытаюсь ее покормить. – Я с трудом поднялась на ноги.
Джейми передал мне ребенка, и я направилась в комнату. Мне необходимо было побыть одной, но вовсе не из скромности, а потому что я не хотела иметь свидетелей своей неудачи.
В спальне я села на кровать, подложила под спину подушки в качестве опоры, и началось сражение под названием «кормление ребенка». Девочка плакала, я плакала. Наконец она начала сосать грудь, но совсем не с таким рвением, какое я наблюдала у других грудничков, не с тем удовольствием, какое испытывают младенцы на руках у матери. На лице ее выражалась покорность, как будто она должна была сосать мою грудь, потому что у нее не было другого выбора.
Из спальни я услышала, что Маркус вернулся домой.
– Привет, мама. – Я представила, как он большими шагами пересекает гостиную, чтобы поцеловать мисс Эмму в щеку. – Когда вы приехали? Видели уже мою маленькую племянницу?
– Боже всемилостивый! – услышала я голос мисс Эммы. – От тебя несет, как из низкосортной закусочной!
Я не слышала остального разговора, только приглушенный звук их голосов, включая голос какой-то молодой женщины – наверное, Маркус привел домой свою очередную подружку. Похоже, у него имелось по одной на каждый день недели.
Закрыв глаза, я слушала внутренний голос, который говорил мне:
«Твой ребенок тебя не любит».
Я знаю, знаю, знаю.
«Ты даже не можешь дать ей достаточно молока».
Я знаю, знаю.
Ребенок отвернулся от моей груди, сморщив носик, что я могла интерпретировать только как отвращение. У меня от усталости кружилась голова.
– Джейми, – тихо позвала я.
Из гостиной слышался смех.
Собрав силы, я крикнула громче:
– Джейми!
Через мгновение он открыл дверь комнаты и заглянул внутрь:
– У тебя все в порядке?
– Можешь забрать ее ненадолго? Мне надо поспать.
– Конечно, Лори. – Он взял у меня ребенка. И лишь когда я зарылась в простыни и затихла в изнеможении, я почувствовала успокоение от возможности не думать о ней хотя бы час или два и одновременно стыд за себя.
Маркус вселился в наш дом за шесть месяцев до рождения моего ребенка, и это было счастье. Джейми разрывался между работой в агентстве недвижимости, пожарной частью и церковью, и его появление дома было непредсказуемо. Мне нравилась компания Маркуса, несмотря на то что иногда приходилось делить ее с одной из его временных подружек и шестью банками пива. Джейми устроил брата на стройку, где он обычно работал прорабом. Но по вечерам Маркус бывал свободен и даже иногда готовил ужин, когда я поздно возвращалась домой с работы в отделении педиатрии. Он помог мне превратить третью комнату в детскую, раскрасив стены в желтый и зеленый цвета и разместив там детскую кроватку и платяной шкаф, которые я купила. Он давно оставил свою игру на электрооргане, но включал стереоустановку в своей комнате так громко, что ее было слышно с берега. Однако, если я просила, он выключал свою музыку. Вообще-то он делал все, что я просила. Трения существовали не между Маркусом и мной, а между ним и Джейми. Они постоянно выясняли что-то друг с другом, и я поняла, что так они вели себя и раньше. С Маркусом Джейми был совсем другим, не таким, как с остальными людьми. Их он пытался понять, но по отношению к брату действовал раньше, чем успевал подумать. Музыка из его комнаты звучит слишком громко? Он кричал: «Маркус, заткни свою шарманку!» Если Маркус приходил домой за полночь, налетая на мебель и хлопая дверьми после многочасовой вечеринки, Джейми выскакивал из постели, и мне приходилось затыкать уши, чтобы не слышать их ругани.
Постепенно я поняла, что не стоит вмешиваться в этот водоворот раздражения между двумя братьями. Все это длилось слишком долго, и мой голос был лишь слабым, надоедливым жужжанием в их ушах, когда я пыталась примирить их. Это соперничество много лет назад породили родители с их пристрастным воспитанием любимого старшего сына. Маркус не был ангелом и любил разыгрывать дурачка, когда я пыталась поговорить с ним о том, как он ведет себя с Джейми. К тому же он слишком много пил. Хотя ему было всего двадцать, постоянные шесть банок пива возникали, пропадали и снова возникали в холодильнике с таким постоянством, что я сбивалась со счета. Мы начали понимать, почему родители решили выгнать его из дому.
– Ты знал, что он собой представляет, – сказала я Джейми во время одной из утренних пробежек по берегу моря. Это был редкий мартовский день, когда погода была такой теплой, что мы бежали по песку босиком. – Ты ведь знал, что он пьет, гуляет и скандалит.
– А также что он ленивый и безответственный.
– Он совсем не ленивый, – возразила я, вспоминая о его помощи в воспитании Мэгги. Но я не могла спорить с тем, что он безответственный. Несколько раз Маркус не приходил на работу, и мастер звонил Джейми и жаловался. Устроив Маркуса на стройку, Джейми, естественно, чувствовал ответственность за его поведение.
– Почему ты хочешь, чтобы он жил с нами? – спросила я. – Неужели надеешься его изменить?
Джейми провел рукой по волосам и устремил взгляд на море.
– Я думал, что смогу изменить себя, – сказал он.
– Что ты имеешь в виду?
– У нас с ним всегда имелись проблемы во взаимоотношениях, – сказал он. – Но теперь, когда я стал другим и, в общем, доволен собой, я думал, что смогу быть более терпимым к нему. Однако он оказался таким крупным специалистом по игре на моих нервах!
– Я знаю.
– Возможно, было ошибкой разрешать ему жить с нами, – добавил он.
– Но мы ведь предупреждали его, что это всего лишь на полгода, – напомнила я. – Ты сможешь продержаться эти шесть месяцев?
Джейми кивнул:
– Если до этого мы не поубиваем друг друга.
После рождения Мэгги Джейми взял трехнедельный отпуск в своей конторе по недвижимости и в пожарной части. Именно столько мне понадобилось, чтобы мысленно начать называть ее по имени. Педиатр, у которого я работала, при осмотре подтвердил то, что я уже знала: у нее колики. Он взял у меня кровь из пальца и сообщил, что у меня по-прежнему анемия, что являлось причиной моей постоянной усталости и бледности.
– Также я считаю, что вы склонны к послеродовой депрессии, мисс Лорел. – Он обращался ко мне по-старому, так, как называл, когда я работала у него. Он изучал мое лицо, и я поняла, что забыла надеть на него улыбку.
– Не огорчайтесь, – сказал он. – Ваши гормоны сами проявят себя в нужное время.
Я рассказала ему о моих попытках кормить грудью. Через каждые два часа мы с Мэгги сходились в схватке, которая оставляла обеих опустошенными и по крайней мере одну из нас в слезах. Он колебался, стоит ли предлагать мне прекратить свои попытки, но что-то в моем поведении обеспокоило его.
– Первые две недели были самыми важными, – сказал он. – И если кормление оказывает на вас негативное воздействие, я предлагаю вам перевести ее на искусственное вскармливание.
Я с облегчением кивнула. Дела наверняка пойдут лучше, и я не буду с ужасом дожидаться времени кормления. Я смогу ее полюбить.
Но этого не случилось. Она стала сосать из бутылочки с большим удовольствием, чем сосала мою грудь, но по-прежнему чувствовала себя некомфортно у меня на руках и плакала, как бы удобно я ее ни держала. Иногда мне удавалось успокоить ее, засунув свой палец ей в ротик, но как только она понимала, что эта манипуляция не дает ей еды, плач и крики возобновлялись с новой силой.
С Джейми она вела себя совершенно иначе. Она прекрасно засыпала у него на плече или на сгибе его руки. Я ревновала ее к нему, но одновременно испытывала облегчение оттого, что хоть кто-то может положить конец ее плачу.
Ночью накануне дня, когда Джейми должен был вернуться на работу, я стала умолять его взять еще одну неделю отпуска.
Мы лежали вместе в постели и говорили приглушенными голосами, боясь разбудить малышку, хотя она находилась в другой комнате.
– Но я не могу, Лори, – проговорил он. – Сейчас разгар сезона. Я и так отсутствовал слишком долго.
– Пожалуйста, не оставляй меня с ней одну! – В своем голосе я услышала отчаяние, поскольку именно его я сейчас и испытывала.
– Но она твоя дочка, Лори, а не какая-то взбесившаяся собачонка.
– Ты так ловко с ней управляешься, не то что я.
– Я знаю, ты не очень хорошо себя чувствовала. – Он поднялся, опершись на локоть, и отвел прядь волос с моего лица. – Просто чаще бери ее на руки. Мне кажется, ты мало к ней прикасаешься. Ей нравится, когда ее берут на руки.
– Но она сейчас же начинает плакать.
– Потому что чувствует твое напряжение. Тебе просто надо расслабиться.
– Я всегда умела обращаться с детьми. Я прочла столько книг по уходу за малышами, а теперь оказывается, что я ничего не знаю. Доктор Пирсон всегда звал меня, когда приходила какая-нибудь мамаша со своим малышом.
Джейми улыбнулся:
Читать бесплатно другие книги:
