Звезда Ассирийского царя Александрова Наталья

Иван двинулся к двери, мрачно глядя в пол.

– Что же ты, дядя, не отвечаешь, когда человек с тобой здоровается? – пробасил квадратный и заступил ему дорогу. – Это нехорошо, дядя! Это некультурно!

– Отвали! – процедил Иван, отодвинув квадратного в сторону.

– Нет, дядя, так не пойдет! – Квадратный прижал его к стене, а тощий выбросил вперед руку, в которой появился нож, и приставил лезвие к шее Ивана. Свободную руку он сунул Ивану за пазуху и ловким движением вытащил из кармана бумажник.

– О, дядя! – Крысиная морда довольно осклабилась. – Да тут у нас хорошие денежки! А вот мы еще часики оприходуем… хорошие часики, дорогие… ты ведь, дядя, к ментам жаловаться не пойдешь, это тебе не с руки…

Он быстро сунул бумажник в задний карман своих штанов и потянул с запястья Ивана часы. При этом его нож на мгновение оказался далеко от горла.

Иван заревел, как раненый медведь. В глазах у него потемнело от ярости. Тщедушный бандит куда-то отлетел, и Иван принялся молотить кулаками его квадратного подельника. Он вымещал на нем все – смерть жены, собственное бессилие, унижение…

Громила сполз по стене на пол и не шевелился. Иван очухался, перевел дыхание и огляделся.

Тщедушный грабитель скрылся, оставив своего приятеля на милость победителя. Бумажник Ивана он унес с собой, часы остались на запястье. Дорогие швейцарские часы, память о лучших временах. Квадратный был жив, хотя лицо его превратилось в отбивную. Он дышал тяжело и хрипло, на губе у него то и дело вздувался кровавый пузырек.

Иван снова взглянул на себя в зеркало. После драки с грабителями внешность его не улучшилась, ко всему прочему костяшки пальцев были разбиты до крови. Самое печальное – теперь у него почти не осталось денег, только несколько бумажек и какая-то мелочь, случайно завалявшаяся в кармане пальто.

Выйдя из туалета, он выглянул на перрон.

Там прохаживался толстый полицейский, подозрительно оглядывающий пассажиров.

Иван не стал рисковать, ушел с железнодорожного вокзала и какое-то время петлял пустырями и переулками.

От перенесенного стресса, а также от холода и пронизывающего ветра его начало колотить.

Иван огляделся по сторонам, чтобы понять, куда он забрел в процессе своих бесцельных блужданий, – и увидел беленые стены Сретенского монастыря, над ними – золоченые маковки монастырской церкви, усыпанные черными отметинами галок, а рядом с ними – приземистое бревенчатое здание с выцветшей вывеской:

«Монашеская трапеза».

Под этой вывеской обнаружилась дешевая харчевня, где обедали несколько шоферов-дальнобойщиков да пил жидкий чай с бубликами какой-то мрачный дед в потертой ушанке. Иван сел в самый темный угол, пересчитал свои деньги и заказал немолодой официантке пару пирожков и два стакана чая.

Официантка оглядела его с сочувствием.

– С женой, что ли, поругался?

– С женой, – ответил Иван мрачно.

Он грел руки о горячий стакан, жевал пирожок, не чувствуя его вкуса, и думал.

Положение его, и без того ужасное, с потерей денег стало и вовсе безвыходным. Без денег не доберешься до большого города, а самое главное – без денег и без знакомств не затеряешься в нем, не найдешь безопасного убежища…

И тут его мозг словно озарило внезапной вспышкой.

Как он мог забыть про самого надежного человека, про своего давнего друга и компаньона Борьку Орлика?! Почему он сразу не вспомнил, сразу не позвонил ему?

Ну да, немудрено, что он перестал соображать, увидев убитую, окровавленную Ирину. А потом… потом он вообще ни о чем не думал. Но теперь… теперь он позвонит Борьке, и тот поможет ему! В конце концов, для чего существуют друзья?

Иван полез во внутренний карман пиджака… и вздохнул с облегчением: мобильный телефон был на месте.

Это везение, больше того – это знак, знамение. Теперь все будет хорошо… нет, напомнил он себе, хорошо уже никогда не будет.

Иван набрал Борькин номер.

Тот отозвался сразу, словно ждал его звонка.

– Вань, – проговорил друг странным, неуверенным голосом, каким разговаривают с безнадежно больными, – Вань, что случилось? Что ты натворил?

– Все не так, как кажется, – торопливо перебил его Иван. – Сейчас я не могу тебе ничего объяснить, скажу только одно: я Иру не убивал. Ты веришь мне?

– Конечно, верю! – быстро, слишком быстро ответил Борис.

– Ты поможешь мне?

– Не вопрос! Конечно, помогу! Для чего еще нужны друзья? Что тебе нужно? Где ты?

– Мне нужны деньги. И какое-нибудь надежное место, где можно отсидеться несколько дней. Мне нужно подумать…

– Не вопрос! Так где ты?

– Знаешь такое заведение – «Монастырская трапеза», это возле Сретенского монастыря?

– Найду! Ты только никуда не уходи, я буду минут через двадцать!

В трубке зазвучал сигнал отбоя.

Иван сунул телефон обратно в карман, снова обхватил руками стакан – но тот уже остыл. Ивана знобило, хотя, судя по виду остальных посетителей, в харчевне было жарко натоплено. Потом, наоборот, его кинуло в жар, заболела голова. Иван поднялся из-за стола, добрел до двери с выжженным мужским профилем, зашел внутрь.

Наклонился над раковиной, поплескал в лицо холодной водой.

В голове немного прояснилось.

Он вытер лицо и руки бумажным полотенцем, пригладил волосы, взглянул на себя в зеркало. Вид был тот еще: лицо опухшее, глаза больные, в красных прожилках.

Прежде чем вернуться в зал, Иван подошел к замазанному белой краской окошку. В белой краске была процарапана маленькая лунка, словно прорубь на речном льду. В эту прорубь Иван увидел беленые стены монастыря, пустырь, две грузовые фуры. Вдруг на пустырь въехали одна за другой две машины с мигалками, резко затормозили. Дверцы с грохотом распахнулись, из машин, как горошины из стручков, высыпали полицейские. Старший что-то приказал, энергично взмахивая руками, и все быстро, уверенно зашагали к харчевне.

Иван замер, осознавая увиденное.

Но потом снова, как в доме, рассудок отключился, управление взяли на себя инстинкты.

Он снова выглянул в окно.

Возле машин прохаживался молодой полицейский, поглядывал по сторонам, время от времени подносил к уху переговорное устройство, что-то говорил.

Через окно не уйдешь, этот мент сразу его заметит.

Тогда Иван приоткрыл дверь туалета, выглянул наружу.

В коридорчике за дверью пока никого не было.

Иван выскользнул, прокрался вправо, туда, откуда доносилось шкворчание плиты, запах подгорелого мяса. В кухне хозяйничал высокий одноглазый таджик, покрикивал на молодую девчонку в несвежем халате. Иван быстро прошел через кухню, по дороге прихватил со стола коробок спичек – сам не зная зачем, повинуясь все тем же инстинктам, толкнул заднюю дверь и оказался в кладовке.

– Эй, ты куда пошла? – запоздало крикнул ему вслед повар. – Туда нельзя ходить, назад ходи!

Иван захлопнул за собой дверь, оглядел кладовку.

Здесь тоже было маленькое окошко, оно выходило в узкий проулок между харчевней и стеной монастыря, но было забрано решеткой. Решетку, конечно, можно оторвать, но на это нужно время, а как раз времени у него и нет.

И тут он увидел на полу протертый до дыр половичок. Угол половика был отогнут, под ним виднелся край деревянной крышки подпола.

Иван откинул половик, поднял крышку, спустился по ведущей в подвал лестнице. Закрыл за собой крышку, прихватив край половика, чтобы он упал сверху. Конечно, когда менты придут в кладовку, они найдут этот люк, но могут потерять на поиски несколько лишних секунд – а эти секунды могут его спасти…

Спустившись в погреб, он чиркнул спичкой, огляделся по сторонам.

Вокруг стояли бочки, ящики, мешки с какими-то припасами. Впереди, у дальней стены погреба, стояла пирамида пустых ящиков.

Снова его толкнул вперед инстинкт.

Иван подошел к этой пирамиде, снял несколько верхних ящиков – и увидел в стене за ними низкую деревянную дверь, окованную заржавленным железом.

Отодвинул остальные ящики, толкнул дверь вперед…

Но она не поддалась. Он навалился на дверь всем своим весом – но дверь даже не шелохнулась.

Чудес не бывает, понял Иван. С чего он взял, что эта дверь не будет заперта? Ему и так подозрительно долго везло. Если, конечно, это можно назвать везением!

Сверху раздались голоса, послышались шаги – наверняка это менты вошли в кладовку. Еще полминуты – и они будут здесь…

В последней надежде Иван дернул дверь на себя… и она немного поддалась. Он потянул ее изо всех сил, и дверь с жутким скрипом открылась.

Он пролез вперед, захлопнул дверь за собой, зажег следующую спичку, осмотрелся.

Вперед уходил туннель с низким сырым сводом. А на двери, через которую он только что прошел, была тяжелая железная щеколда. Иван задвинул эту щеколду и быстро зашагал вперед, время от времени зажигая новую спичку, чтобы оглядеться.

Так он шел минут десять.

Наконец туннель стал шире, потом он разделился на два. Иван пошел налево – ему показалось, что с той стороны сквозь тьму пробивается едва заметный свет.

Потом туннель еще раз разделился, а еще через несколько минут Иван уже точно заметил впереди на стенах подземелья колеблющиеся желтоватые отсветы.

Теперь Иван мог идти не зажигая спички.

Свет впереди становился все ярче и ярче, и наконец туннель привел Ивана в большое круглое помещение, грот, ярко освещенный десятками свечей. На дальней стене грота висело несколько икон. Строгие, просветленные лики святых уставились на Ивана пристально, осуждающе, как будто тоже не верили в его невиновность. На полу перед иконами лежал ничком монах в черной поношенной рясе. Он не шелохнулся при появлении Ивана, должно быть, не заметил его, погруженный в свою безмолвную молитву.

Иван понял, куда он попал: это была подземная часовня под Сретенским монастырем. Он как-то раз был здесь и помнил, как из этой часовни выбраться на поверхность.

Прежде чем покинуть часовню, Иван остановился перед иконой своего святого, Иоанна Богослова. Святой смотрел на него мудрым всепонимающим взглядом, и под этим взглядом Иван почувствовал, как страх и гнев постепенно отпускают его. Он успокоился и смог здраво обдумать свое положение. И первое, о чем он подумал, что полиция приехала в харчевню через несколько минут после того, как он позвонил Борису.

Неужели Борька его сдал? Вот так просто взял и позвонил в полицию после его звонка. Иван даже замотал головой. Никак не хотелось думать, что лучший друг и компаньон предал его.

Нет, скорее всего, полиция прослушала их разговор – у них наверняка есть такие технические возможности. Или они проследили за Борисом…

Но это значит, что Борька «под колпаком» и к нему больше нельзя обращаться – ни звонить, ни приходить.

Значит, нужно рассчитывать только на свои собственные силы.

Для Ивана это было нормально, привычно – он с самых юных лет привык полагаться только на себя, но теперь ситуация усугублялась тем, что за ним гналась полиция и у него не было денег.

Постояв еще немного в умиротворяющей тишине подземной часовни, Иван нашел выход, поднялся по крутой каменной лестнице и оказался в монастырском дворе.

Здесь не было ни души – должно быть, монахи были на церковной службе или занимались своими ежедневными делами.

Иван вышел из монастыря через небольшую калитку, которая выходила в старую слободу, где когда-то жили мастеровые. Теперь это был прилепившийся к монастырю поселок из одноэтажных домиков и бараков. Пройдя через этот поселок, Иван вышел к забору собственной фабрики – той, которой они владели на пару с Борисом. У него мелькнула мысль зайти туда и взять в своем сейфе денег из неприкосновенного фонда, но потом он подумал, что на фабрике его наверняка караулят, и отправился дальше.

Он долго брел по пустырям и проулкам, избегая многолюдных улиц, сам не понимая, куда идет. Но инстинкты не подвели, и после часа таких блужданий Иван добрался до автобусного вокзала.

И сразу же понял, что это для него – единственное правильное решение.

Здесь толпились в ожидании своих автобусов плохо одетые крестьяне и жители маленьких окрестных городков. Иван подошел к автобусу, который вот-вот должен был отъехать, собрал всю оставшуюся мелочь и купил у водителя билет до ближайшего городка.

Там он вышел и побрел по унылой осенней улочке. Хотелось есть, хотелось отдохнуть, но и для того и для другого нужны были деньги. Впереди, возле красивой древней церкви, паслось, как всегда, стадо туристов. Блеклая женщина средних лет что-то вещала им по-немецки. В двух шагах от туристов вертелся парень в вязаной растаманской шапочке, предлагал матрешек, значки, шапки-ушанки.

Иван подошел к этому жучку, поманил его пальцем.

Тот подошел неохотно, оглядел Ивана с ног до головы, цыкнул зубом:

– Чего надо? Матрешку? Есть политические, есть эротические, есть художественные…

– Сам со своими эротическими матрешками играй. Я тебе не турист!

– А тогда чего надо? Имей в виду, у меня время дорогое, просто так болтать некогда.

– Купи часы. – Иван снял свои часы с запястья, показал издали.

Парень с первого взгляда оценил дорогую вещь, глаза заблестели. Но он этот блеск тут же аккуратно притушил, зевнул и проговорил с ленивой растяжкой:

– А на фига мне твои часы? У меня свои есть, не хуже! Ну ладно, только чтобы тебя выручить, возьму. Пятьсот рублей.

– Ты что – с дуба рухнул? – Иван надел часы на запястье, развернулся уходить.

– Эй, постой! – Жучок схватил его за плечо. – Обожди, куда же ты! Дай хоть посмотреть, а то подсунешь фуфло.

Иван посмотреть дал, но из рук не выпускал.

– Ладно, так и быть, дам три штуки, – милостиво проговорил покупатель.

– Ну уж нет, ищи другого дурака! – отрезал Иван. – Ты же знаешь, сколько эти часы стоят. Это номерной «Монблан», новые – сто сорок тысяч…

– Ты не в магазине, дядя!

– Не в магазине, – кивнул Иван, – поэтому отдам за тридцать. Или – до свиданья…

Он развернулся, сделал вид, что уходит. Парень окликнул его:

– Постой, дядя!

– Ну, что тебе? – Иван повернулся.

– Насчет тридцати – ты, конечно, загнул, за тридцать сам носи, но за десять я, так и быть, возьму. Другу подарок ищу, как раз подойдут.

– Нет, за десять можешь гулять, туристам матрешек впаривать. Меньше чем за двадцать пять не отдам.

– Ладно, ладно, давай за двадцать – или разойдемся.

На этот раз Иван не стал спорить.

Взяв у жучка деньги, он отдал ему часы и пошел к железнодорожной станции.

Здесь он сел на первую подвернувшуюся электричку – лишь бы уехать подальше от дома.

Едва сел на свободное место, тут же задремал – сказались усталость и нервное напряжение. Ему даже начал сниться сон – ужасный сон, в котором слились и смешались события минувшего ужасного дня.

Проснулся Иван оттого, что кто-то тряс его за плечо.

– Билет! – строго проговорила ярко-рыжая тетка в железнодорожной форме. За ее спиной маячил крепкий мужик средних лет в черной форме охранника.

– У меня нет, – признался Иван и полез за деньгами. – Продайте мне, я заплачу сколько надо.

– До какой станции? – осведомилась женщина.

– А до какой идет этот поезд?

– Поезд-то? Поезд-то этот идет до Петровска, а тебе-то куда надо? Или тебе все равно?

– До Петровска? Вот туда и надо…

Контролерша неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала, отсчитала ему сдачу, пробила билет и двинулась дальше по вагону. Сопровождавший ее охранник окинул Ивана долгим внимательным взглядом, но тоже промолчал и ушел. Иван тут же провалился в тяжелый душный сон.

В Петровске его растолкали.

– Вставай, парень! Дома отоспишься! Этот поезд дальше не идет!

Несколько минут он не мог понять, где находится. В голове бухало, как в пустой бочке, лицо горело, бросало то в жар, то в холод. Кое-как собравшись, он вышел из вагона, пересел в другую электричку. На ней он еще долго куда-то ехал, время от времени снова проваливаясь в беспокойный сон, снова пересел. Наконец и та электричка остановилась, какая-то сердобольная старушка помогла ему выйти из вагона.

– Где это мы, бабушка? – спросил ее Иван, растерянно оглядываясь.

– Ты что же, милый, не знаешь? – испуганно пролепетала старушка. – Это же Ленинград… Питер по-нынешнему!

– Пи-итер? – протянул Иван, удивляясь собственному везению.

– А тебе куда нужно?

Иван не ответил, и старушка, сочувственно покачав головой, проговорила:

– И до чего же человек допился – совсем себя не помнит! Вот с чего люди пьют? Вроде молодой, здоровый…

Выйдя на привокзальную площадь, Иван кое-как взял себя в руки и собрал разбегающиеся мысли.

Теперь он понимал, что заболел, и удивлялся тому, как в таком состоянии доехал до Петербурга. Ведь именно сюда он и хотел попасть: во-первых, это большой город, в котором легко затеряться, во-вторых, город этот ему не чужой, здесь Иван бывал много раз, здесь жила его родная тетка, тетя Липа…

Подумав о тетке, он мечтательно вздохнул.

Вот бы где он хотел сейчас оказаться – у тети Липы!

Тетя Липа, Олимпиада Гавриловна, родная сестра его отца, была женщина на редкость домовитая и гостеприимная. Когда бы Иван ни приехал к ней, она всегда прекрасно его принимала, вкусно и сытно кормила. Какие она варила борщи! Вкуснейшие, наваристые, густого красного цвета, с чесночными пампушками! А таких пирожков, как у тети Липы, Иван больше нигде не пробовал!

Да, у тети Липы он мог бы отлежаться и набраться сил – но Иван прекрасно понимал, что туда ему нельзя: полиция его родного города наверняка связалась со своими здешними коллегами, и у тети его ждет засада. А даже если не ждет – нельзя подставлять тетку, нельзя втягивать ее в свои неприятности… Ему становилось все хуже и хуже, он из последних сил держался на ногах.

Но куда же в таком случае сунуться?

Иван сделал еще несколько нетвердых шагов.

Вокруг него царила какая-то странная суета: озабоченные люди подходили друг к другу, о чем-то вполголоса переговаривались, иногда вместе уходили, но чаще расходились и снова прохаживались кругами. Тут к нему подошла низкорослая толстая тетка, удивительно похожая на раскормленную жабу.

– Тебе надолго? – осведомилась она вполне соответствующим внешности квакающим голосом.

– Надолго – что? – переспросил Иван, недоумевая.

В теперешнем состоянии до него плохо доходили самые очевидные вещи, не говоря уже о странном теткином вопросе.

– Как – что? – проквакала тетка. – Ты сюда вообще зачем пришел?

Иван не сразу нашелся, что ответить на такой прямой вопрос, и тетка пришла ему на помощь:

– Тебе ведь комната нужна?

Только тут до Ивана дошло, что он пришел на пятачок, где встречаются те, кто хочет подешевле, без лишних хлопот и документов снять или сдать жилье.

– Да, комната! – радостно подтвердил он. – Только недорогая, у меня денег мало…

– Недорогая, не беспокойся! – тетка зазывно улыбалась, отчего стала еще больше похожа на жабу.

– И хорошо бы поближе…

– Близко, близко, совсем близко!

Тетка еще раз внимательно его оглядела, для чего ей пришлось задрать голову, после чего удовлетворенно хрюкнула, схватила его за руку и повела за собой, как теленка на пастбище. Иван не сопротивлялся, окружающие дома сливались для него в одну серую тягучую массу, встречные люди казались роботами – все с пустыми глазами и деревянными, небрежно раскрашенными лицами. В голове его бухало, как будто там работала машина по забиванию свай, тело под одеждой было мокрым. Ему трудно было произносить слова, ну этого и не требовалось. Кажется, он на некоторое время вообще выпал из нормального состояния и шел на том же автопилоте.

Иван осознал себя уже на лестнице перед дверью в квартиру. Его провожатая достала ключи, почему-то воровато оглянулась на дверь напротив и пропихнула Ивана внутрь.

– Ты не беспокойся, – с одышкой говорила она, став еще больше похожей на огромную жабу, – нормальная комната, чистая, мебель есть, все как положено. Ну, тут еще одна живет, ты на нее внимания не обращай, живи как хочешь.

Она провела его в комнату, там было вроде бы чисто, но душно, впрочем, в его состоянии ему и на улице воздуха не хватало. Тетка еще что-то говорила противным квакающим голосом, вразвалку ходила по комнате, скрипела дверцами платяного шкафа, зачем-то заглядывала под кровать, поводила носом, словно к чему-то принюхиваясь. Ивану хотелось броситься на эту кровать и провалиться в забытье. Поэтому, когда тетка назвала цену за две недели, он смутно понял, что просит она деньги несуразные, но спорить не было сил.

Наконец жаба убралась в свое болото, а он все же заставил себя раздеться и плюхнулся на кровать.

Юлия проснулась от телефонного звонка. Она села, не в состоянии очнуться от тяжелого сна, и потрясла головой, чтобы противный звон исчез. Не тут-то было, мобильный, зарядившийся за ночь, звонил настойчиво. Ежик сидел в своей кроватке и круглыми удивленными глазами глядел на телефон. Юля застонала в голос и взяла трубку.

Звонила Света Скворцова, ее благодетельница и работодательница. И вообще хороший человек.

– Ты где? – спросила она, услышав Юлин хриплый голос. – Не проспалась еще? Давно прилетела?

– Да только ночью… А тут еще…

– Давай ноги в руки – и ко мне! – прервала ее Света. – Работа для тебя есть, только нужно поскорее все решить и договор подписать, пока начальство не передумало.

– Что – перевод? – с Юли мигом слетели остатки сна.

– И редактура, и перевод. Так что к одиннадцати будь у меня как штык! Договорились?

И Света отключилась, не услышав ответа. Да Юля и не ответила, она напряженно соображала.

Куда можно пристроить Ежика на то время, пока она будет в издательстве? Попросить Анну Петровну с верхнего этажа? Она старушенция неплохая и с Ежиком хорошо управляется, но не любит, когда к ней обращаются неожиданно, по ее выражению, «с бухты-барахты». Так что может и отказать. И самое главное – у Юли совсем нет денег, чтобы ей заплатить, осталось только на еду дня на три. Так что в издательство нужно ехать обязательно, кровь из носу, может, удастся выпросить у Светы аванс?

Тут она вспомнила, что сегодня вторник. А по вторникам и четвергам Ежик ходит в группу лечебной физкультуры в Детском реабилитационном центре. И если сейчас поторопиться, то они могут успеть к десяти. Ну, минут на десять опоздают, это ничего. А если сегодня не Лизавета, а Таня, то все будет в порядке.

– Ежик! – Юля вскочила с дивана, на что тот отозвался ревматическим скрипом. – Быстро собираемся на физкультуру!

– Ну, мама… – личико сына сморщилось, – я не хочу-у…

Но Юля, не слушая его, заметалась по комнате в поисках одежды.

Ежик понял, что намерения ее серьезны, и решил подключить к делу водные процедуры, то есть собрался со вкусом поплакать. Этого ни в коем случае нельзя было допустить – он разревется до истерики, до колик, до икания, потом его будет не успокоить, в конце концов они опоздают на занятия и она не попадет в издательство. А завтра может быть поздно, перевод перехватят – такой работы мало, а желающих много. А деньги нужны катастрофически!

Юля подняла сына на руки, затормошила его, подула в ушко, сняла губами со щеки набежавшую слезинку, при этом тараторила без умолку, прогоняя его плохое настроение, его усталость после непродолжительного сна, его болезнь… В голове всплывали обрывки стихов, детские песенки и считалки-прибаутки, которые рассказывали нашим бабушкам их бабушки, заговаривая детям боль и страх.

Все прошло, Ежик раздумал плакать и счастливо заулыбался. Юля наскоро умыла его, притащив в ванную на руках, он заупрямился было, он хотел идти сам.

– Мамочка, я же теперь хожу! – сказал он, и у Юли привычно екнуло сердце.

Господи, как он там ходит? По стеночке, хуже, чем годовалый ребенок, а ведь ему уже больше трех… Она тут же одернула себя: все могло быть гораздо хуже, все-таки налицо несомненный прогресс. Но вдруг он так и останется таким?

– Мамочка, тебе больно? – Сын тотчас отреагировал на ее мысли.

– Нет, милый, – сказала Юля, отвернув лицо, – просто нам надо торопиться, иначе я не успею на работу.

Ежик надулся – он не любил, когда она уходила. В прихожей никого не было, в кухне тоже, из Лешкиной комнаты доносился мощный храп.

– Это на улице мотор работает? – тут же спросил Ежик. – Какая машина?

– Не знаю. – Юля пыталась не рассмеяться.

Сын посмотрел свысока: что с тебя возьмешь, с женщины, ясно, что в машинах не разбираешься…

На улице было прохладно и пасмурно – начало октября. Юля достала из шкафа плащ и заметила, что на нем пятно – ну да, наверно, Ежик ногами запачкал. Некогда было переодеваться, да и не во что.

Центр, к счастью, находился неподалеку – всего две остановки, они прекрасно пройдут пешком. Юля посадила сына в коляску, пообещав, что купит мороженое. В доме не было ни крошки еды, мороженое будет вместо завтрака. Разумеется, вредно, но Ежик сразу повеселел.

В лифте к ним подсела Валентина с нижнего этажа.

– О, привет, вы вернулись? – Она подмигнула Ежику. – Загорели как, посвежели. Мужика там не завела?

Это были обычные Валькины шуточки, так что Юля только отмахнулась.

– А что это у тебя всю ночь шум такой был? То кто-то топает как слон, то посуда бьется. Я думала – тебя нет, уж не воры ли залезли? Хотела в полицию позвонить, так лень вставать было… – Валентина зевнула во весь рот.

– А это жилец новый, ему свекровь Лешкину комнату сдала, – тут же наябедничала Юля.

– Да ну? – Валентина никогда ничему не удивлялась, но тут, видно, ее проняло. – Пьющий, небось?

– А то… – Юля решила не углубляться.

– Нарочно, значит, чтобы тебя из квартиры выжить, – констатировала Валентина. – Не дрейфь, Юлька, прорвемся!

Выходя из подъезда, Юля подумала, что Валентина, в общем-то, пустая и не слишком умная баба, но все же поддержка была кстати. И еще хорошо, что Валька – ужасная болтушка, теперь про то, что свекровь нарочно привела в дом пьяницу, будет знать весь дом. Только свекрови-то это, как выражается та же Валентина, по барабану.

Они опоздали на четырнадцать минут, и, конечно, по закону подлости, сегодня группу вела Лизавета. Она выскочила из зала в раздевалку и встала в дверях, сложив жилистые руки на плоской груди.

– Ну и что же у вас на этот раз?

– Лизавета Петровна! – затараторила Юля не своим, фальшиво-радостным голосом. – Как же мы по занятиям соскучились! А мы на море были, в Турции, ночью только прилетели – и сразу к вам!

– Уж так мы рады… – процедила Лизавета сквозь зубы, – просто счастливы…

Юля отвернулась и закусила губу. Ужасно хотелось рявкнуть на мерзкую бабу, чтобы не смела так разговаривать. Она записана в эту группу, два раза в неделю их обязаны принимать, и вовсе ни к чему Лизавете шипеть и хамить. Мало ли что опоздали, попробовала бы сама с коляской две остановки пробежать! Но Юля не смеет ничего сказать, потому что это тотчас же отразится на Ежике. Он и так Лизаветы боится. Она злая и вредная, потому что у самой ни мужа, ни детей нет. И такую работу выбрала…

Когда деньги есть, Юля водит Ежика в платную группу. Там Анечка – совсем молодая, веселая – играет с детьми, музыку включает.

– Иди, милый. – Юля одернула маечку и подтолкнула сына к дверям. Разумеется, он сел на пол и отказался идти, Юле пришлось занести его в зал под злобным взглядом Лизаветы.

Затем она опрометью бросилась на улицу и вскочила в проезжающую маршрутку. Как раз вышел парень на перекрестке, и Юля села на его место. Она закрыла глаза и постаралась не думать, что Лизавета сейчас орет на Ежика, а он сдерживает слезы, потому что даже плакать при ней боится. И у него не получаются никакие упражнения, потому что он даже и не слышит Лизаветиных указаний.

Юлия пыталась отвлечься от грустных мыслей, но в ушах стоял плач Ежика. Господи, за что ей это, за какие грехи? У всех дети как дети, а ей за что мучиться? Она тут же испугалась своего протеста: нельзя так думать, нужно радоваться тому, что есть, ведь могло быть еще хуже… И потом, все же есть у них с Ежиком какие-то достижения…

Роды были трудными, Юля мучилась больше суток и почти ничего не помнит. Потом ей сказали, что ребенок шел неправильно, пришлось тащить. Кто уж там виноват: врач, акушерка или природа – теперь не узнать. Их продержали в роддоме почти месяц, потом выписали, сказав, что все нормально.

О том, что все не так, она поняла только через несколько месяцев. Ребенок не поворачивался, не сидел и не ползал. Не было рядом никого, кто посоветовал бы, помог, поддержал хотя бы добрым словом. Врачи в поликлинике постоянно менялись, отмахивались от Юлиных вопросов, всем было некогда, всем было не до нее, к тому же Ежик ужасно плакал при виде белого халата.