Сорок тысяч Нагаев Константин

Одним рывком, чуть не разбив нос об стекло двери, я каким-то чудом протиснулся в автобус.

Светлана стояла через два человека впереди, спиной ко мне. Но протиснуться было нереально… На следующей остановке сзади ко мне прижалась еще парочка страждущих доехать сограждан. А вот и вторая остановка.

Какая-то древняя старуха с клетчатой китайской сумкой и тележкой с рюкзаком рванула на меня. Я спустился на ступеньку, подхватил бабкин скарб и вытащил его на улицу.

– Спасибо, сынок.

– Да ладно, мать, обращайся.

И тут из автобуса вышла она. А я стою, как дерево– идиот. Лыблюсь. В одной руке сумка, в другой – тележка, на плече старушка висит.

– Я тут подумал. Ты же неуклюжая. А вдруг поскользнешься. Упадешь… А я так не согласен, ты мне пиво должна…

Старуха забрала у меня такелаж и почесала дальше…

– Блин. Точно супермен. Вот мой обменник. Мне пора уже.

– Да я не возражаю. Только это… Номерочек дай. На всякий случай. Вдруг там вестибулярный аппарат опять пошатнется…

– Точно. Называй свой.

Она достала мобильный. Маякнула. Значит. точно хочет встретиться.

– Ну, тогда в семь?

– Давай в семь тридцать… Тут на повороте кафешка. Мы туда с девчонками ходим иногда. Там тепло и можно курить.

– Заметано.

И пошла. А я побежал. Нет. Стартанул через дворы, навстречу ветру. И побоку похмелье. Вечером у меня рандеву. Ну, давай, ветер, останови меня!

Я ворвался в редакцию. Сразу в курилку. Там стоял Трофимыч с Женей. Над чем-то посмеивались.

– Ты откуда такой одухотворенный и мокрый?

– Не сейчас. Тут такое дело. В общем…

– Сколько?

– А ты как догадался?

– Милый мой, я знаю, когда мальчик забегает с мороза с такими глазами в курилку. Ему нужны деньги. И тут два варианта. Либо ударил машину, либо ударился о секвойю с разбега, то есть влюбился. Машины у тебя, босота, нет. А на первое свидание без денег идти – моветон. Как зовут-то?

– Меня?

– Идиот. Ее!

– А… того… Светлана.

– Судя по тому, что ты произнес ее имя полностью – это серьезно. На вот. Но с отдачей. Через неделю. У нас тут не общество помощи при амурах. И с тебя рассказ о первом свидании с нимфой. Хочу знать, на кого пошли инвестиции…

– Спасибо, Трофимыч! Дай я тебя обниму.

– Ну уж, не хер. Иди к Симке, у нее там шабашка для тебя есть. Какую-то богадельню с танцами и блядьми открыли на двадцать шестом. Им надо антураж поснимать для рекламы. Глядишь, и отдашь поскорее.

Встретились мы с ней вечером. Посидели, потрепались. Она была наполовину татарка, наполовину украинка. Приятный голос с легкой картавостью, и очень ухоженные руки. Закончила финансовый. Снимала квартиру на пару с подругой.

Мы съехались через полтора месяца. Вернее, она переехала ко мне. И мир расцвел.

Мы мотались по городу до утра. Неделями не вылазили из кровати. И снова гуляли.

Так прошло самое светлое лето в моей жизни. Без преувеличения. Все просто радовало. Все.

Какие-то концерты. Выезды на природу. Встречи с друзьями. И ночи. Горячие, до покалывания в ступнях.

К осени мы были уже сформировавшейся парой. Притершейся. Монолитной. И весь мир затаенно следил за нами и оберегал.

Я начал неплохо зарабатывать. Шли заказы. А однажды мне перепал заказ интимного свойства. Не буду углубляться в подробности, но две респектабельные пары попросили поснимать их совместные увеселения. А тут как раз подвернулся вариант с двухкомнатной на третьем этаже в спальном районе. И хозяин готов был отдать с рассрочкой на полгода (квартира осталась ему от тетки, а в деньгах он не очень нуждался). В общем, денег, полученных за ту съемку, а, вернее, за молчание, хватило, чтобы заплатить сразу половину стоимости.

Квартиру я оформил втихаря от Светки. Мы свезли с хозяином оттуда все барахло. Я нанял работяг ободрать все обои и линолеумы. Добрые тетки за отдельную плату отмыли всю квартиру. А я закрепил на пустой кухне собственноручно мойку.

Светкин день рождения был четырнадцатого февраля. В тот самый придуманный праздник. Я приехал за ней на работу. Посадил ее в такси и повез. Она допытывала всю дорогу, куда мы едем. На что я лаконично ответил, что товарищ, мол, попросил полить цветы, заскочим на секунду, и в ресторан.

Мы зашли в пустую квартиру. «Хороший район, – сказала она. – Но здесь нет цветов. Здесь вообще ничего нет. Только одна коробка из-под телевизора в зале». «А может быть, они в коробке?» Света открыла ее. Там лежало пять роз, бутылка вина, плед, кусок сыра из супермаркета и два граненых стакана.

– Слушай. Это мило, конечно. Но непонятно. Ты так решил меня поздравить? Положив цветы в коробку?

– Вина давай выпьем.

– Ничего не понимаю. Я думала, мы посидим где-нибудь, потом прогуляемся по городу – погода-то, вон какая хорошая. А потом поедем домой…

– А я решил все сделать наоборот. Сначала мы поедем домой. Потом прогуляемся. А потом пойдем в ресторан или кафе там…

– Глеб, ты меня путаешь и пугаешь.

– Солнце мое солнечное. Светочка! Разве тебе не нравится здесь? Посмотри, какой вид из окна. А какая кухня! А спальня! А ванная одна чего стоит! Расстелим плед. Выпьем. Закусим. Подумаем, какие занавесочки повесить.

– В смысле? Я все, пас, открывай карты.

– Мы дома. Это наша квартира. Это наш зал, кухня. Спальня – наша. Не съемная. И даже вид с балкона – только наш.

Светка села на пол. Откупорила бутылку. Налила полный стакан вина и выпила его одним махом. И вдруг вся заметалась (я даже испугался, что ей в гузку угодила шаровая молния) и понеслась по квартире. Хлопала фрамугами окон, кричала что-то наподобие «А вот тут надо еще розеток!», «Смотри. Скворечник на дереве!», «А здесь вот гардеробную можно сделать!»… Весь этот пятиминутный марафон закончился тем, что она тихо зашла снова в зал, села рядом, заплакала и подарила мне поцелуй. Такой, знаете… Самый второй. Вот первый запоминаешь на всю жизнь, а второй помнишь до смерти…

И началась суета… Ремонт… Мы перепроверили на себе кучу строителей… Или они на нас… Светка носилась с какими-то безумными идеями. Но в итоге все устаканилось. Обзавелись имуществом для совместной жизни. Устроили новоселье. И даже мама приехала. Подарила сковородку и пинетки «А что? Вдруг внуки пойдут? Слава Богу, место есть теперь, где малым бегать». Мы обнимались и были… Да, черт возьми, счастливы!

Напротив нашей кровати стена была расписана полностью. Венеция. Лодки какие-то. Площадь. Голуби. Причем не похабно так, а-ля Арбат на скорую руку, а очень даже живенько.

За квартиру я расплатился. И, как оказалось, вовремя. В нашем издательстве поменялся собственник. Привел свою команду и порезал штат. Ну а что я скажу? Это их деньги…

Заказов стало меньше… Подрабатывал как мог. Но на жизнь хватало. Не голодали и позволили себе даже смотаться пару раз в Крым.

На одном из заказных выездов познакомился с парой чуваков из банка… То ли «Внешторгпромстройсбыт», то ли еще как то. Посидели. Попили. Спросил, можно ли устроить к ним Светку. Она давно уже изнывала от однообразия в своем валютном шапито. Вот как-то так и устроилась специалистом в отдел рефинансирования. Опять же диплом подтвердила.

Мы завели собаку. Продали нам его как сеттера, но когда щенок подрос, стало ясно, что интерфейс у него совершенно иной. Нестандартный. Имя дали ему «Гай», ибо он по детству гадил в коридоре и грыз тапки одновременно. Существо было веселое, до неприличия жизнерадостное и бодрячковое. Я каждый день с утра таскался с ним на улицу, причем, чем отвратительнее была погода, тем раньше у него возникала потребность справления естественных нужд. Я выходил во двор, Гай начинал наматывать круги, а я курил и спал одновременно.

А вот с детьми у нас не складывалось. Светка всячески оттягивала этот процесс. То у них отчет на носу, то еще какая-то херь по Чехову. Я не торопил. Молодые. Время есть.

Все начало меняться. Светка стала задерживаться на работе (срочные дела), приходить пьяной (день рождения у начальника департамента). Начались длительные командировки. Сначала по стране, а потом и в Европу. И она приезжала и рассказывала об успешных людях, о том, что я себя не могу реализовать, о новых возможностях. А на вопрос «Так когда мы детей-то заведем?» отвечала «Ты совсем меня не слышишь». Вскоре начались скандалы. И она улетала снова. А я, лежа в холодной кровати, пялился на черно-белую Венецию. И ждал.

Она улетела. В Лондон, на месяц. Редко отвечала на письма и звонки. Ужасно уставала. Мне звонила мама и слышала только, что « у нас все просто замечательно». Гай начал часто скулить. Терял равновесие. Я отвел его к ветеринару, нашли опухоль. Врач вышел в коридор и просто, между делом, сказал: «Надо усыпить. Решать вам, но животное мучается. Надо». Я отписал Светке. Она ответила через два дня: «Привет. Очень жаль. У меня все хорошо. Не волнуйся».

Я выжрал бутылку водки. Просто так. Не понимал, почему ей настолько наплевать. В ее «жаль» не было места для жалости. Это был стандартный ответ. Будто не родное существо теряешь… Не знаю даже. Мебель.

Утром отвез Гая в клинику. Не отпускал. Сидел с перегаром, в тумане, небритый и обнимал пса… Потом его увели. Я заплатил деньги в кассу, а мне выдали его завернутого в простынь. Друга. Моего друга. Я его отпустил.

Гая я закопал на пустыре за домом, там, где мы с ним прогуливались вечерами. Андрюха приехал, помог. Жутко тряслись руки. Мы утоптали холм вровень, от греха подальше.

Андрюха увез меня к себе. Постелил на диване, и больше за вечер мы не перекинулись ни словом.

Она прилетела через два дня.

Я вернулся со съемки. В коридоре стоял ее чемодан. Светка чем-то шубуршала в зале.

– Привет.

– Ой, блин, испугал.

– Как съездила?

– Нормально все. Ты мое свидетельство о рождении не видел?

– Нет. А на кой оно тебе? И что ты не переоделась? Я там покушать приготовил.

– Я не буду переодеваться. И…– она не смотрела в глаза. Пристально так не смотрела. Куда угодно, только не в глаза. – Нам надо с тобой поговорить.

Бляха. Я знал. Я знал и ждал. Верить не хотел. Но знал.

– Давай так. Я пойду поставлю чайник. А ты минутки через две приходи на кухню. Там и поговорим. Хорошо?

– Ладно. Только…

– Что?

– Да ничего. Потом.

Я прочапал на кухню. Зажег газ. Набрал воды. Поставил чайник на плиту. Достал кружки с нашими именами (друзья подогнали на новоселье) и бросил в них пакетики с чаем. Сел.

Светка зашла тихо. Села напротив. Чайник засвистел. Я налил кипятку.

– Глеб, ты только не психуй…

– Я знаю, что ты хочешь сказать. И я никогда не психовал. И не дергал тебя. Просто скажи причину. Почему?

Замолчала. Затеребила рукав блузки.

– Чай пей. Остынет.

Отхлебнула немного. Поставила на стол.

– В общем… Я хочу больше. Я расти хочу. Развиваться. Посмотреть мир. Добиться чего-нибудь. А рядом с тобой…

Я сорвусь. Точно сорвусь. Встану и уебу ей табуреткой. Раз пять. А потом пущу газ.

– Что со мной не так?

– Все так. Но по-твоему. Ты зажат в этом своем мирке. В этой квартире. В своем кругу знакомых. В своей безуспешности. Ты себя не реализуешь. Живешь одним днем. Ты даже машину не купил за эти годы.

– Свет, какая, на хрен, успешность? Ты о чем? Я создал дом. Поддерживал тебя во всем. Не дергал по пустякам и был искренне рад твоим достижениям. Но я хочу ребенка. Хотел. Сына. Нашего. А может, и девочку. А может, и еще одну. Хотел быть хорошим отцом и мужем. Сам. Без нянек. Без блеска и ротожопства. Хотел просыпаться с тобой и тихонько прокрадываться на кухню, чтобы приготовить завтрак. А потом гулять по аллее и пинать громадные красные листья. Хочу жить так, чтобы никому не надо было завидовать или объяснять. И чтобы никому ничего не доказывать и ни от кого не зависеть. Помогать людям и встречаться с друзьями. А не с те, с кем «надо». Семью я хочу – нормальную, крепкую, настоящую. А машина… А машину, свет, блядь, в твоем окне, я не хочу. Не хотел никогда. и вряд ли захочу. Мне это не нравится. Если тебе она так нужна, кто мешает? Что ты мне боишься прямо сказать, не наминая сисек и не оставляя меня виноватым?

Взяла кружку. Подержала в руке. Поставила. Снова взяла. Закусила губу.

– Мне предложили должность в Лондоне. В бэк-офисе. Финансовым аналитиком. Там хорошие перспективы. И в карьере, и вообще. Я смогу жить в Европе, понимаешь? И я согласилась.

Дура. Тупая дура. Тварь.

– Здрово. Я за тебя рад. Мы с тобой не женаты, так что и разводиться не придется. Когда улетаешь?

– Через двадцать дней.

– Славно.

– Что?

– Ничего. Просто – славно.

Молчи. Молчи. Молчи. Всеми богами заклинаю. Просто сиди. Пей свой вонючий чай и не открывай рот.

– Ты пойми. Я хочу туда. Тенгиза Равильевича переводят в Лондон, и он берет меня с собой. Говорит, что…

– Ты давно с ним спишь?

– Да как ты…

Осеклась. Вот и все. Спалилась сама и деревню спалила.

– Год.

Замолчала.

– А чего ты ожидал? Верности? Окстись, Глеб. Верность – удел счастливых.

Затараторила.

– Но это ничего не значит. Ты мне очень дорог. И я где-то тебя еще… Но я не могу упустить такую возможность. Я понимаю, что если бы была жива собака, тебе было бы легче…

– Его звали Гай. А не собака. Гай. И, как оказалось, он был единственным верным. И я его убил. Чтобы не мучился. Тебе жаль? Ты меня оставляешь жить, чтобы мучился? Пожалела?

Не бить. Не бить кулаком. Не бить в этот носик, который мне так нравится. Не бить в лицо. Не оставить ее жертвой.

– Мне все ясно. Спасибо.

– Глебушка…

– Я запрещаю, – зашипел я. – Я запрещаю, слышишь, тебе произносить мое имя. У тебя все вещи сложены? Возьми все, что тебе надо. Документы все нашла? Вот и молодца. Час тебе на сборы.

– Но…

– Говно! Если ты через час не свалишь отсюда, я тебе обещаю: твоя карьера закончится сегодня на столе для вскрытий в городском морге. Ясно?!

– Ты никогда не был таким.

– Каким? Злым? Акакого хрена мне лыбиться? Пошла собирать вещи, – и добавил: Тварь.

Подскочила. Замерла. Посмотрела исподлобья. Но не зло… А как-то ошеломленно-прибито… плечи упали. Развернулась и пошла.

Под окном коньяк. Срочно. Стакан. Не меньше. А то и два. Главное – не сорваться. О, да сегодня же пятница! И я два дня буду один здесь. На этом пепелище. С тенью мертвого пса и осколками жизни. Я сраный лузер. На фиг. Наливаю. С горочкой. И залпом.

Она заглянула на кухню.

– Ты не против, если я выберу себе фотографии.

– Против. Новых наснимаешь. Из них и выбирай. Эти – мои.

Развернулась. Ушла.

– Ты пьешь?

– Вот тебе, блядь, какое дело? Или мне вышивать сесть? Это, говорят, очень успокаивает.

Опять ушла… Наливаю второй, но поменьше. Вроде отпускает. Ну что, опять?

– Вызови мне, пожалуйста, такси.

– Нет. Звони своему Акакию Георгиновичу. Пусть он за тобой «кадиллак» пришлет. С мигалками. Или карету.

Пришла. Закурила. Поправила волосы. Смотрит себе на колено.

– Что? – это я уже спокоен, это уже тихо…

– Ты знаешь… может, если тебе станет легче. Ну, чтобы это не кончалось вот так. Ты очень много для меня значил… В общем, я хотела бы в последний раз… Ну… Пойдем в спальню, а?

Все. Это полный провал операции. Это шмурдяк разума. Клоака. Слова другого нет в голове.

Встал. Закурил. Подошел к окну. Полнолуние. Красота. И на улице тепло. Слышно, молодежь мучает гитару и район. И табак сладкий. И мир дерьмо и нелепость.

– Спасибо. Но я, пожалуй, пропущу. Давай я вынесу твои вещи на улицу. Одевайся.

Хватаем. Два чемодана. Быстро бегом вниз. Поскорее.

– Ключи от квартиры.

– Вот.

Сейчас заплачет.

– Надеюсь, ничего моего не прихватила?

– Глеб…

– Не произноси мое имя.

Схватила за шею. Полезла губами. Поцеловала таки. Оттолкнул.

– Ну, ты будешь по мне скучать? Ничего, если я тебе писать буду иногда?

– Пиши. Какая мне, в жопу, разница, что не читать. И вообще… иди ты на хуй, сука.

В подъезд. Наверх. Домой.

На кухонном столе кружка. С ее чаем. Ее кружка. Ее кружка с ее сраным чаем.

Открыл балкон и швырнул на асфальт. На мелкие осколки. Хватит.

Еще сто коьяка. Почту просмотрю завтра. Эсэмэска Андрюхе: «Как хочешь, а в 12 у меня». И спать. Это был хороший на урожай год. Дадим лозе отдохнуть. Гай тоже спит. И вот…

Утром первым делом принял ванну. Дважды. В перерыве поблевал и покурил. Затем пошел к студентам – соседям по площадке. Они снимали на пятерых совершенно пустую однушку. Спали на матрасах и вели себя относительно тихо.

Звонок. Открыл парень. Желтая майка. Сонные глаза.

– Тебя как зовут?

– Слава… А что? Мы вроде тихо…

– Не ссы. У нас акция. Помощь студенчеству. Буди своих архаров. Будем вас мебелировать. Жду у себя.

Через пятнадцать минут охреневшие от счастья студенты уже тащили к себе двуспальную кровать, а потом шкаф и ночной столик. Студенты кланялись и обещали щедро отблагодарить после сессии. Все оставшиеся Светкины шмотки я сложил в покрывало и вытащил на помойку.

В комнате не осталось ничего. Акромя Венеции.

В два приперся Андрюха.

– Пунктуален ты, брат…

– Ты не указал часовой пояс.

– Понятно. Спецодежда есть?

– Говно вопрос – купим. А что?

– Надо, понимаешь, подкрасить кое-что.

– Че те щас от меня надо? Говори – и дано те будет.

– Поехали в магазин. И у тебя это… плотник есть знакомый?

– Завхоз из клуба. Мужик пьющий, но рукастый.

– Тогда вперед.

Мы заехали в стройряд. Там я купил 6 банок черной краски, валики, кисточки и замок. Андрюха вызвал по телефону Потапыча (в свое время этот тип медвежатничал и имел несколько ходок за спиной, но возраст уже не тот, и помер бы он на помойке, не подбери его Андрюха), своего завхоза, который без лишних слов за двадцать минут и пол-литру врезал в дверь спальни замок.

После того, как Потапыч отбыл для распития прибылей, мы покрасили потолок, стены и пол в черный цвет. Даже батарею и окно. Висела только люстра с одной лампочкой. Но стены сжирали свет, так что получилась отличная пыточная.

– Андрюх, тебе не кажется странным то, что я делаю? Ты даже не спросил ничего.

– А что спрашивать? Каждый по-своему сходит с ума. А у тебя все логично – пошла темная полоса в жизни. И ты решил запереть ее в одной комнате. Вроде все понятно. Сегодня у меня переночуешь. Краской так воняет, что даже тараканы сегодня уйдут ночевать к соседям. Собирайся. Поедем в баню. Пожрем. А потом рисанемся по ночному городу

– На порт?

– Безусловно, коллега. «Роллинг Стоунз» и прочее. И фотик прихвати. Может сгодиться. На том и порешили. И сигаретка перед затяжным прыжком в сон.