Приключения Конана-варвара (сборник) Говард Роберт

1

Над теряющимися в вышине шпилями и сверкающими башнями простерлась призрачная темнота и мертвая тишина, которая бывает только перед рассветом. В узкий переулок, задернутый непроглядным мраком, где легко можно было заблудиться, как в таинственном лабиринте, из двери, которую осторожно приоткрыла смуглая рука, поспешно вынырнули четыре фигуры в масках. Не обменявшись ни словом, они растворились в темноте, кутаясь в плотные накидки, похожие на призраки убиенных душ. Позади них в дверном проеме смутно белело чье-то лицо, на котором было написано сардоническое выражение; пара недобрых глаз злобно блестела в темноте.

– Ступайте в ночь, создания тьмы, – издевательски произнес чей-то голос. – О, глупцы, рок идет за вами по пятам, как слепой пес, а вы об этом даже не догадываетесь.

Говоривший затворил дверь и запер ее на засов, после чего повернулся и пошел по коридору, держа в руке огарок свечи. Это был мрачный и хмурый гигант, чья смуглая кожа выдавала его стигийское происхождение. Он вошел в небольшую комнату, где на обитой атласом кушетке подобно большому ленивому коту раскинулся худощавый мужчина в потертом бархатном камзоле, неспешно потягивая вино из огромного золотого кубка.

– Что ж, Аскаланте, – сказал стигиец, опуская свечу на стол, – твои простофили выскользнули на улицу, как крысы из норы. Странные у тебя приятели, и выбор средств тоже очень странный.

– Приятели? – переспросил Аскаланте. – Хороши приятели, нечего сказать! Вот уже несколько месяцев, с тех самых пор, как Совет Четырех призвал меня из южной пустыни, я живу среди злейших врагов, прячась днем в этом мрачном доме, а по ночам тайком блуждая по темным переулкам и еще более темным коридорам. И при этом мне удалось то, чего не смогли сделать эти благородные вельможи, называющие себя бунтовщиками. Через их посредство, равно как и с помощью других агентов, многие из которых никогда не видели моего лица, я заразил страну мятежными настроениями и беспорядками. Короче говоря, я, действуя исподволь и оставаясь в тени, подготовил все к свержению короля, который сейчас восседает на троне, ни о чем не подозревая. Клянусь Митрой, перед тем, как стать преступником, я ведь был государственным деятелем.

– А эти глупцы, что мнят себя твоими хозяевами?

– Они и дальше станут думать, что я верно служу им, пока не будет выполнена стоящая перед нами задача. Кто они такие, чтобы тягаться в хитроумии с самим Аскаланте? Вольмана, малорослый и недоразвитый граф Карабан; Громель, здоровенный громила, командующий Черным Легионом; Дион, жирный барон Атталус; Ринальдо, полоумный менестрель. Я – та сила, что объединяет их, и я же раздавлю их поодиночке, когда пробьет час. Но это – дело будущего, а сегодня ночью король умрет.

– Несколько дней назад я видел, как имперские эскадроны покидают город, – обронил стигиец.

– Они отправились к границе, атакованной язычниками-пиктами, – благодаря огненной воде, которую я тайно переправил им контрабандой, чтобы привести их в нужное состояние возбуждения. Сделать это удалось благодаря огромному состоянию Диона. А Вольмана постарался передислоцировать из города остальные воинские части, что еще оставались здесь. Благодаря его царственным родственникам в Немедии нам легко удалось убедить короля Нуму пригласить к себе графа Тросеро Пуатанского, сенешаля Аквилонии. Разумеется, его должен сопровождать почетный эскорт из имперских войск, командовать которыми поручено Просперо, правой руке короля Конана. Таким образом, в городе осталась только личная стража короля и Черный Легион, конечно. Через Громеля мне удалось подкупить проигравшегося в пух и прах офицера стражи, чтобы в полночь он увел своих людей от дверей опочивальни короля. Затем вместе с моими шестнадцатью отчаянными головорезами мы проникнем во дворец по тайному подземному ходу. После того, как дело будет сделано, даже если народ не примет нас с распростертыми объятиями, Черный Легион Громеля сумеет удержать под контролем ситуацию в городе и корону.

– А Дион, надо полагать, рассчитывает, что корона будет вручена ему?

– Да. Этот жирный идиот всерьез полагает, что она достанется ему благодаря капле королевской крови в его жилах. Конан сделал большую ошибку, оставив в живых людей, похваляющихся своим родством со старой династией, у которой он и отобрал корону Аквилонии. Вольмана желает вновь оказаться в фаворе при дворе, как было при прежнем властителе, чтобы вернуть былую роскошь своим обнищавшим поместьям. Громель люто ненавидит Паллантида, командира Черных Драконов, и с упрямством босконца, достойным лучшего применения, мечтает заполучить под свое начало всю армию. И лишь Ринальдо, единственный из нас, не питает личных амбиций. Он видит в Конане невежественного варвара, руки которого по локоть обагрены кровью, пришедшего с севера, чтобы вдоволь пограбить цивилизованную страну. Он идеализирует короля, которого убил Конан, дабы отобрать у него корону, помня лишь то, что тот изредка покровительствовал искусствам, и забывая о зле, которое причинило его правление. Самое главное, он заставляет и народ забыть об этом. Они уже открыто распевают «Похоронную песнь королю», в которой Ринальдо восхваляет причисленного им к лику святых злодея, называя Конана «злобным дикарем из бездны». Конан лишь посмеивается над этим, но люди уже ворчат.

– За что он ненавидит Конана?

– Поэты всегда ненавидят власть предержащих. Для них совершенство всегда ждет за следующим углом или осталось за тем, который они только что миновали. Они ищут спасения от настоящего в мечтах о прошлом или будущем. Ринальдо – пылающий факел идеализма, поднятый, как он думает, для свержения тирана и освобождения народных масс. Что касается меня… Что ж, всего несколько месяцев назад я думал, что предел моих желаний – грабить караваны на большой дороге, но теперь во мне ожили прежние мечты. Конан умрет, Дион сядет на трон. Но потом умрет и он. Один за другим умрут все, кто противостоит мне, – от огня, стали или отравленного вина, которое ты так хорошо умеешь готовить. Аскаланте, король Аквилонии! Красиво звучит, ты не находишь?

Стигиец лишь пожал в ответ своими широкими плечами.

– Было время, – с нескрываемой горечью заметил он, – когда и я строил честолюбивые планы, рядом с которыми твои выглядят детскими мечтами. И как же низко я пал! Мои прежние повелители и соперники не поверили бы своим глазам, если бы увидели, как Тхотх-амон Кольца прислуживает в качестве раба чужеземцу, да вдобавок еще и преступнику, и помогает осуществиться жалким мечтам баронов и королей!

– Ты посвятил себя магии и искусству обращения с мумиями, – небрежно заметил Аскаланте. – А я полагаюсь на свой ум и меч.

– Меч и ум – жалкие соломинки в сравнении с мудростью Тьмы, – прорычал стигиец, в темных глазах которого вдруг заблистали зловещие молнии. – Если бы я не лишился Кольца, сейчас мы бы с тобой поменялись ролями.

– Тем не менее, – нетерпеливо откликнулся разбойник, – ты носишь на своей спине следы моего хлыста и, скорее всего, будешь носить их и в дальнейшем.

– Не будь столь самоуверен! – Глаза стигийца полыхнули яростью. – Когда-нибудь, не знаю как, но я непременно отыщу Кольцо. А когда это случится, то, клянусь змеиными клыками Сета, ты заплатишь мне за все…

Но тут вспыльчивый аквилонец вскочил на ноги и изо всех сил ударил колдуна в лицо. Тот отлетел назад, вытирая кровь с разбитых губ.

– Ты слишком осмелел, грязный пес! – рявкнул разбойник. – На твоем месте я был бы осторожнее; я по-прежнему остаюсь твоим хозяином, которому известна твоя мрачная тайна. Иди, поднимись на крышу и закричи на весь город о том, что Аскаланте готовит мятеж против короля, – если осмелишься.

– Я не осмелюсь, – пробормотал стигиец, вытирая кровь с лица.

– Да, ты не посмеешь, – холодно улыбнулся Аскаланте. – Потому что если я погибну в результате твоей хитрости или предательства, отшельник-жрец в южной пустыне узнает об этом и сломает печать на рукописи, которую я оставил ему на хранение. А потом он прочтет ее, по Стигии поползут слухи, и полночный ветер донесет их сюда. И тогда тебя ничто не спасет, Тхотх-амон!

Раб содрогнулся, и его смуглое лицо посерело.

– Довольно! – Аскаланте резко сменил тон. – У меня есть для тебя работа. Я не доверяю Диону. Я приказал ему отправляться в свое поместье и оставаться там до тех пор, пока дело не будет сделано. Жирный дурак не смог бы скрыть свою нервозность сегодня перед лицом короля. Поезжай за ним; если ты не догонишь его в пути, следуй прямо в его поместье и сиди там, пока мы не пошлем за ним. Не спускай с него глаз. Он отчаянно трусит и может выкинуть какую-нибудь глупость – вплоть до того, что даже кинется к Конану и признается ему во всем, надеясь таким образом спасти свою шкуру. Ступай!

Раб поклонился, пряча ненависть в глазах, и сделал так, как ему было приказано. Над сверкающими шпилями занимался кроваво-красный рассвет.

2

• …Когда я был воином, литавры гремели в мою честь,
• Народ рассыпал золотую пыль под копыта моего коня,
• Но сейчас я великий король, и люди предлагают мне кубок
• С отравленным вином, нацеливая кинжалы мне в спину.

Дорога королей

Комната была большой и богато отделанной, на стенах с панелями из полированного дерева висели гобелены, на мраморном полу лежали толстые ковры. Высокий потолок украшали лепнина и серебряный орнамент. За письменным столом слоновой кости с золотыми инкрустациями сидел мужчина, широкие плечи и дочерна загорелая кожа которого выглядели неуместно в столь роскошном окружении. Он казался рожденным для яростного солнца, штормового ветра и далеких голых высокогорий. Стоило ему шевельнуться, как под кожей прокатывались волны стальных мускулов, а двигался он с ловкостью и сноровкой прирожденного воина. В его жестах не было ничего нарочитого или показушного. Даже отдыхая, он напоминал бронзовую статую, хотя обычно всегда пребывал в движении, в котором не было и следа нервозности и порывистости, а чувствовалась лишь стремительная грация дикой кошки, так что глаз попросту не поспевал за ним.

Одежда его была богатой, хотя и простого покроя. Он не носил перстней и прочих украшений, и его прямо подстриженную черную гриву схватывала лишь тканая серебром лента на лбу.

Он отложил в сторону золотое стило, которым что-то старательно выводил на восковых дощечках, и замер в задумчивости, подперев подбородок кулаком и устремив завистливый взгляд своих пылающих синих глаз на мужчину, стоявшего перед ним. А тот был занят своими делами, завязывая ремни позолоченных доспехов и что-то насвистывая себе под нос, – достаточно необычное и вольное поведение, учитывая, что он находился в обществе самого короля.

– Просперо, – сказал мужчина за столом, – государственные дела утомляют меня так, как я никогда не уставал в самой жестокой битве.

– Это – часть игры, Конан, – откликнулся темноглазый пуатанец. – Ты – король, и должен играть свою роль.

– Как бы мне хотелось поехать с тобой в Немедию, – с завистью заявил Конан. – Кажется, прошла вечность с тех пор, как я в последний раз поднимался в седло… Но Публий говорит, что дела города требуют моего присутствия. Будь он проклят! Когда я сверг старую династию, – продолжал он с непринужденной фамильярностью, которая существовала только между ним и пуатанцем, – все получилось легко, хотя тогда я так не думал, конечно. И когда я оглядываюсь сейчас на тот нелегкий путь, который я прошел, все эти дни тяжкого труда, интриг, схваток и страданий кажутся мне сном. Я не загадывал слишком далеко, Просперо. Когда король Нумедид пал мертвым к моим ногам и я сорвал корону с его окровавленной головы и водрузил на свою, я достиг предела своих мечтаний. Я готовился к тому, чтобы завоевать корону, а не к тому, чтобы удержать ее. В славные прежние деньки беззаботной свободы мне нужен был лишь острый меч и прямой путь к моим врагам. А сейчас передо мной лежат лишь кривые дорожки, а мой меч бесполезен. Когда я сверг Нумедида, я стал Освободителем – а теперь люди плюют мне вслед. Они установили статую этой свиньи в храме Митры и теперь приходят туда оплакивать его, превознося его, словно олицетворение святого и невинного правителя, павшего жертвой варвара, у которого руки по локоть в крови. Когда я возглавил армию и привел ее к победе, Аквилония предпочла не замечать того, что я чужестранец, а теперь она не может простить мне этого. Сейчас в храме Митры воскуряют фимиам и благовония в память о Нумедиде. Причем делают это те самые люди, которых истязали и ослепляли его палачи, люди, чьи сыновья умерли в его темницах и чьих жен и дочерей насильно уводили в его гарем. Непостоянные и легковерные глупцы с короткой памятью!

– В этом виноват Ринальдо, – заметил Просперо, затягивая перевязь с мечом. – Он распевает стишки, которые сводят людей с ума. Вздерни этого стихоплета в его шутовском наряде на самой высокой башне города. Пусть он складывает рифмы для ворон.

Конан решительно тряхнул своей львиной гривой.

– Нет, Просперо, он мне неподвластен. Великий поэт сильнее любого короля. Его песни обладают большей властью, чем мой скипетр; у меня едва не разорвалось сердце, когда он пел для меня. Когда я умру, обо мне никто не вспомнит, а песни Ринальдо будут жить вечно. Нет, Просперо, – продолжал король, и глаза его затуманились тенью сомнения, – происходит нечто такое, чего мы не знаем и не понимаем. Я чувствую это нутром, как в молодости чуял тигра, затаившегося в высокой траве. В королевстве зреет недовольство, которое пока не имеет названия. А я – я похож на охотника, который сидит у своего маленького костерка в чаще дремучего леса, вслушиваясь в мягкий шорох чьих-то тяжелых шагов в темноте и всматриваясь в огоньки чужих горящих глаз. Если бы я сумел увидеть нечто осязаемое, против чего мог бы обнажить свой меч! Говорю, пикты далеко не случайно так яростно атакуют границы моего королевства в последнее время, так что боссонийцам пришлось обратиться за помощью, чтобы отогнать их. Я должен был поехать туда во главе войска.

– Публий опасался заговора, цель которого – заманить тебя в ловушку и убить вдали отсюда, – ответил Просперо, разглаживая атласную накидку, надетую поверх вороненой кольчуги, и любуясь своей стройной и гибкой фигурой в серебряном зеркале. – Вот почему он настоял на том, чтобы ты остался в городе. Эти сомнения, что гложут тебя, – плод твоих инстинктов варвара. Пусть себе ворчат недовольные! Наемники верны нам, и Черные Драконы тоже. Даже самый последний бродяга в Пуатани готов молиться на тебя. Единственная реальная опасность – это покушение, которое невозможно в принципе, ведь имперские войска охраняют тебя день и ночь. Кстати, над чем ты сейчас трудишься?

– Над картой, – с гордостью сообщил ему Конан. – На придворных картах достаточно хорошо изображены страны юга, востока и запада, но на севере они расплывчаты и ненадежны. Так что северные земли я добавляю сам. Вот Киммерия, в которой я родился. А это…

– Асгард и Ванахейм. – Просперо окинул карту внимательным взглядом. – Клянусь Митрой, а ведь я почти поверил в то, что эти страны существуют только в мифах и легендах.

Конан широко улыбнулся, машинально коснувшись шрамов на своем загорелом лице.

– Ты бы так не думал, если бы провел молодые годы на северных рубежах Киммерии! Асгард лежит к северу, а Ванахейм – к северо-западу от Киммерии, и на границах не затихают военные действия.

– А что за люди живут на севере? – полюбопытствовал Просперо.

– Высокие, светловолосые и голубоглазые. Они поклоняются богу Аургельмиру, ледяному гиганту, и у каждого племени есть свой вождь. Они своенравны и свирепы. Они могут сражаться целые дни напролет, а по ночам пьют эль и горланят свои дикие песни.

– Тогда, думаю, ты похож на них, – рассмеялся Просперо. – Ты громко хохочешь, много пьешь и поешь славные песни; хотя я никогда не встречал другого киммерийца, который пил бы что-нибудь, кроме воды, или хоть раз засмеялся, или затянул бы что-либо, кроме унылой и мрачной погребальной песни.

– Наверное, так действует на них земля, на которой они живут, – задумчиво ответил король. – В целом свете не сыскать более унылого края – сплошные холмы и горы, поросшие густыми лесами, над которыми нависает вечно свинцовое небо, а в узких горных ущельях завывает пронизывающий ветер.

– Да уж, неудивительно, что тамошние народы не отличаются веселостью, – заключил Просперо, передернув плечами, думая о зеленых равнинах, обласканных солнцем, и глубоких и неспешных синих реках Пуатани, самой южной провинции Аквилонии.

– Они не питают напрасных надежд ни сейчас, ни потом, в загробной жизни, – откликнулся Конан. – Верховный бог у них – Кром со своим темным племенем, правящий землей вечных туманов, над которой почти никогда не сияет солнце. Это настоящий мир мертвых. Клянусь Митрой! Асы[1] мне больше по вкусу.

– Ну, – заявил Просперо, – темные холмы Киммерии далеко отсюда. Я осушу кубок белого немедийского вина за тебя при дворе Нумы.

– Хорошо, – согласно проворчал король. – Но смотри, целуй немедийских девушек только от своего имени и не впутывай сюда государство!

Сопровождаемый его громким хохотом, Просперо вышел из комнаты.

3

• …В глубокой пещере у подножия пирамид спит Сет, свернувшись кольцом,
• Среди темных теней могил беззвучно скользят его воины. Я бросаю
• Слово в бездонные пропасти, никогда не знавшие солнца,
• Пошли мне слугу для моей ненависти, о, чешуйчатый и великий Господин!

Солнце клонилось к горизонту, ненадолго заливая зеленые и густо-синие дали лесов расплавленным золотом. Тускнеющие лучи его играли на толстой золотой цепи, которую Дион Атталус непрестанно вертел в своей пухлой руке, сидя среди пышных цветов и деревьев своего сада. Неловко поерзав на мраморном сиденье, он украдкой огляделся по сторонам, словно высматривая невидимого врага. Вокруг него стеной смыкались высокие деревья, и их густые кроны бросали на него мрачную тень. Рядом серебристым звоном журчал небольшой фонтан, а из дальних уголков сада доносилась нескончаемая трель других ручейков и искусственных водопадов.

Дион был один, если не считать смуглой фигуры, пристроившейся на такой же мраморной скамье неподалеку и глядевшей на барона тревожным и безрадостным взором. Но Дион не обращал на Тхотх-амона никакого внимания. Он слышал, что тот был доверенным рабом Аскаланте, но, подобно многим богатым людям, Дион не замечал тех, кто стоял ниже его на социальной лестнице.

– Не стоит так нервничать, – заметил Тхотх. – Заговор не может увенчаться провалом.

– Аскаланте способен ошибаться, как любой из нас, – парировал Дион, мгновенно покрывшись потом при одной только мысли о неудаче.

– Только не он, – безжалостно ухмыльнулся стигиец, – иначе я был бы его хозяином, а не рабом.

– К чему эти разговоры? – сварливо заметил Дион, лишь для видимости поддерживая беседу.

Тхотх-амон прищурился. Несмотря на свое железное самообладание, он уже готов был взорваться и дать волю давно сдерживаемому стыду, ненависти и злобе, воспользовавшись даже тенью шанса. Но он не учел, что Дион видел в нем не живого человека из плоти и крови, а бессловесного раба, недостойного внимания.

– Послушайте меня, – сказал Тхотх. – Вы будете королем. Но ведь вы совсем не знаете Аскаланте. После смерти Конана вам уже не следует доверять ему. А вот я могу вам помочь. Если вы сумеете защитить меня, когда взойдете на трон, я помогу вам. Слушайте же, милорд. Я был великим волшебником на юге. Люди отзывались о Тхотх-амоне со страхом, словно я был самим Раммоном. Король Стефон Стигийский оказал мне большую честь, возвысив меня и сделав главным среди волшебников, прежде занимавших высокие посты. Они ненавидели меня, но боялись, потому что мне подчинялись создания из потустороннего мира, которые приходили ко мне и выполняли мои приказания. Клянусь Сетом, никто из моих врагов не мог быть уверенным в том, что не проснется однажды в полночь, ощутив на своей шее жуткие когти безымянного ужаса бездны! Я занимался черной и ужасной магией, и в этом мне помогало Змеиное Кольцо Сета, которое я нашел в одной мрачной гробнице на глубине лиги под землей, забытой еще до того, как первый человек выполз на сушу из болотистого моря. Но вор похитил Кольцо, и моя власть пошатнулась. Волшебники тут же взбунтовались, намереваясь убить меня, и мне пришлось бежать. Под видом погонщика верблюдов я отправился на земли Котха, когда на нас напали разбойники Аскаланте. Погибли все, кто путешествовал с караваном, кроме меня; я уцелел, потому что рассказал Аскаланте о том, кто я такой на самом деле, и поклялся верно служить ему. Но сколь же горькой оказалась эта клятва! Чтобы повязать меня по рукам и ногам, он написал обо мне в манускрипте, который запечатал и вручил на хранение одному отшельнику, обитающему на южных границах Котха. И с тех пор я не осмеливаюсь ни воткнуть ему нож в спину, пока он спит, ни выдать его врагам, потому что тогда отшельник сломает печать и прочтет манускрипт – такие распоряжения оставил ему Аскаланте. Кроме того, он сообщит о случившемся в Стигию…

Тхотх-амон вновь содрогнулся, и кожа на его лице обрела пепельный оттенок.

– Здесь, в Аквилонии, меня никто не знает, – продолжал он. – Но если мои враги в Стигии пронюхают о том, что я здесь, разделяющие нас полмира не спасут меня от страшной участи, от которой заплачет горючими слезами даже бронзовая статуя. Только король со своими замками и вооруженными дружинами может защитить меня. Вот почему я рассказал вам свою тайну и прошу вас заключить со мной договор. Я помогу вам своими знаниями, а вы сможете защитить меня. А когда я найду Кольцо…

– Кольцо? Какое кольцо?

Тхотх-амон недооценил эгоизм своего собеседника. Дион настолько погрузился в свои мысли, что даже не прислушивался к словам раба, и только последняя фраза Тхотха всколыхнула гладкую поверхность его самопоглощенности.

– Кольцо? – повторил Дион. – Вот, кстати, чуть не забыл – у меня же есть кольцо счастья. Я купил его у шемитского вора, который клялся, что украл его у одного чародея далеко на юге и что оно принесет мне удачу. Митра свидетель, я заплатил ему более чем достаточно. Клянусь богами, мне не помешает толика удачи, учитывая, в какой проклятый заговор меня втянули Вольмана и Аскаланте, – сейчас я поищу его.

Тхотх-амон вскочил на ноги. Темная, дурная кровь прилила к его лицу, а в глазах вспыхнула бешеная радость пополам с яростью, когда он осознал всю глубину тупости сидевшей перед ним свиньи в образе человека. А Дион не обращал на него ни малейшего внимания. Приподняв потайную крышку в мраморной скамье, он принялся рыться в куче всякой ерунды. В углублении лежали дикарские амулеты, изделия из кости, аляповатые и безвкусные украшения – сувениры, приносящие удачу, собирать которые его подвигла суеверная натура.

– Ага, вот оно!

Он торжественно достал из углубления кольцо необычного вида и формы. Оно было сделано из металла, похожего на медь, и отлито в виде чешуйчатого змея, свернувшегося тремя кольцами и кусающего себя за хвост. Вместо глаз у него были вставлены зловеще поблескивавшие желтые драгоценные камешки. Тхотх-амон закричал так, словно в него попала молния, а Дион резко обернулся к нему и застыл, раскрыв от удивления рот. Глаза раба сверкали, на губах выступила пена, а руки со скрюченными пальцами были вытянуты вперед, как хищные лапы какого-нибудь зверя.

– Кольцо! Клянусь Сетом! Кольцо! – пронзительно выкрикнул он. – Мое Кольцо, которое у меня украли…

В руке у стигийца блеснула сталь, и, вложив в удар всю свою силу, он всадил кинжал в жирное тело барона. Пронзительный и затравленный вопль Диона оборвался и перешел в зловещее бульканье, после чего его тучное тело обрушилось на землю, как груда тающего масла. Оставаясь набитым дураком до самой последней минуты, он умер в ужасе, так и не узнав, почему его настигла смерть. Отпихнув труп ногой и уже забыв о нем, Тхотх обеими руками схватил кольцо. В глазах его блестела пугающая алчность.

– Мое Кольцо! – горячечно, словно в бреду, шептал он. – Моя сила!

Сколько он простоял вот так, согнувшись над зловещим амулетом, впитывая его злобную ауру всеми фибрами своей темной души, не смог бы сказать и сам стигиец. Наконец, стряхнув с себя оцепенение, он с трудом вынырнул из бездонной пропасти, в которую погрузился. На небе взошла луна, и спинка мраморной скамьи уже отбрасывала длинную черную тень, у ножки которой простерлась темная масса, которая некогда была бароном Атталусом.

– Все, Аскаланте, мои мучения кончились! – прошептал стигиец, и глаза его в темноте загорелись алым пламенем, как у вампира.

Наклонившись, он зачерпнул ладонью запекшуюся кровь из лужи, в которой лежала его жертва, и принялся втирать ее в глаза змеи, пока желтые зрачки твари не покрыла малиновая пленка.

– Пусть ослепнут твои глаза, таинственный змей, – бормотал он зловещим шепотом. – Пусть ослепнут они для лунного света, и открой их для темных глубин! И что же ты видишь, о змей Сета? Кого ты призываешь из глубин Ночи? Чья тень падает на тускнеющий Свет? Отправь его ко мне, о змей Сета!

Поглаживая чешуйки особым образом, чтобы пальцы всегда возвращались к тому месту, с которого начинали движение, Тхотх-амон еще больше понизил голос, шепотом произнося тайные имена и жуткие заклинания, уже давно забытые в этом мире и сохранившиеся лишь в самых дальних уголках мрачной и угрюмой Стигии, где в чернильной темноте гробниц бродят чудовищные монстры.

Воздух вокруг него зашевелился. Такой водоворот возникает обычно в океане, когда на его поверхность поднимается из глубин огромное животное. На колдуна дохнуло порывом безымянного ледяного ветра, словно сквозняком из приоткрытой двери в Потусторонний Мир. Тхотх ощутил чужое присутствие у себя за спиной, но не оглянулся. Он не отрывал взгляда от залитого лунным светом мрамора, на котором вытягивалась подрагивающая тень. Он шептал все новые заклинания, и тень эта увеличивалась в размерах и становилась все более четкой, пока не предстала во всем своем жутком великолепии. Очертаниями она напоминала гигантского бабуина, вот только такие чудовищные обезьяны никогда не водились на земле, даже в Стигии. Но Тхотх по-прежнему не оборачивался. Вместо этого он вынул из мешочка на поясе сандалию своего хозяина – он всегда носил ее с собой в тайной надежде использовать именно таким образом – и швырнул ее назад, через плечо.

– Хорошенько запомни ее, раб Кольца! – вскричал он. – Найди того, кто носил ее, и уничтожь! Посмотри ему в глаза и отрави его душу, прежде чем разорвать ему горло! Убей его! Да, – продолжал он, охваченный безумной жаждой мщения, – и всех, кто будет рядом с ним!

Глядя на тень, словно вырезанную на мраморной поверхности, Тхотх увидел, как ужас опустил свою бесформенную голову и стал принюхиваться, словно жуткая дьявольская гончая, берущая след. Затем вызывающая суеверный страх морда вскинулась кверху, и в дуновении ледяного ветра, коротко свистнувшего меж деревьев, тварь резко развернулась и исчезла. В порыве сумасшедшей радости стигиец вскинул вверх обе руки, и зубы его сверкнули в лунном свете, оскаленные в зловещей ухмылке.

Солдат, стоявший на страже у ворот, вскрикнул от ужаса, когда гигантская тень с пылающими глазами одним прыжком перемахнула стену и промчалась мимо, обдав его дуновением холодного ветра. Но все случилось так быстро, что ошеломленный воин лишь спросил себя, что это было – кошмарный сон наяву или бредовая галлюцинация?

4

• …Когда мир был молод, а люди – слабы,
• И демоны ночи бродили по свету,
• Я сражался с Сетом огнем и мечом,
• И соком анчара ядовитого.
• Но теперь, когда я сплю в черной глубине холма,
• И годы берут свое,
• Неужели вы забыли того,
• Кто дрался со Змеем, чтобы спасти
• Людские души?

В своей опочивальне с золоченым куполом король Конан забылся тяжелым сном. Из окутавшего его клубящегося серого тумана до него вдруг донесся чей-то зов, далекий и слабый, и хотя Конан не разобрал, что это такое, но обнаружил, что не в силах противиться ему. Взяв в руку обнаженный меч, он пошел сквозь эту колышущуюся пелену, как человек, ступающий по облакам, и далекий голос все отчетливее звучал у него в голове, пока он не разобрал слово, которое тот произносил: это было его собственное имя, долетевшее к нему из невероятных далей Пространства и Времени.

Туман постепенно рассеивался, и Конан понял, что идет по огромному темному коридору, вырубленному, казалось, в самой толще черного камня. Света не было, но, словно по волшебству, он ясно различал все вокруг себя. Гладкие срезы пола, потолка и стен тускло отсвечивали, будто отполированные, их украшали барельефы древних героев и полузабытых богов. Он с содроганием смотрел на расплывчатые безымянные силуэты прошлого, и откуда-то к нему пришла твердая уверенность, что нога смертного вот уже долгие века не ступала по этому коридору.

Он подошел к широкой лестнице, вырубленной в скале, и увидел, что стены лестничной шахты украшены эзотерическими символами, настолько древними и внушающими такой ужас, что по коже у него пробежали мурашки. На каждой ступеньке было вырезано ненавистное изображение Старого Змея, Сета, так что при каждом шаге ему приходилось наступать на голову Змея, как и было задумано еще в седой древности. Однако королю от этого почему-то ничуть не становилось легче.

Но голос настойчиво звал его к себе, и наконец, во тьме, которая была непроницаемой для его человеческих глаз, он вошел в странный склеп и увидел размытую седобородую фигуру, сидящую на краю гробницы. Волосы на затылке у Конана встали дыбом, и он машинально стиснул рукоять меча, когда фигура заговорила замогильным голосом:

– Отвечай, смертный, узнаешь ли ты меня?

– Нет, клянусь Кромом! – ответил король.

– Смертный, – прошелестел бесплотный дух, – меня зовут Эпемитреем.

– Но Эпемитрей по прозванию Мудрец мертв вот уже полторы тысячи лет! – ахнул Конан.

– Слушай меня! – властно распорядился его необычный собеседник. – Подобно тому, как камень, брошенный в темные глубины озера, посылает рябь к самым дальним его берегам, так и события, происходящие во Внутреннем мире, разбились, словно волны, о мое забытье. Я выделил тебя среди прочих, Конан Киммериец, поскольку ты отмечен печатью великих дел и свершений. Но в твоем мире происходит то, против чего твой меч бессилен.

– Ты говоришь загадками, – смущенно пробормотал Конан. – Дай мне увидеть моего врага, и я раскрою ему череп.

– Обрати свою варварскую ярость на врагов из плоти и крови, – прошелестел призрак. – А я намерен защитить тебя отнюдь не от людей. Мне известны темные миры, о существовании которых ты даже не подозреваешь, и там бродят бестелесные монстры – демоны, которых можно призвать из Внешней Пустоты и придать им материальную форму, а потом и заставить выполнять желания злых волшебников. В твоем доме живет змея, о король, – ядовитая гадюка, пришедшая из Стигии и обладающая темным знанием, которое таится в ее мрачной душе. Как забывшемуся тяжким сном мужчине снится змей, подползающий к нему, так и я ощутил присутствие неофита[2] Сета. Он пьян от ужасной силы, которой обладает, и удары, наносимые им его врагам, могут разрушить и твое королевство. И я позвал тебя, чтобы дать тебе оружие против него самого и его своры адских псов.

– Но почему? – с недоумением спросил Конан. – Люди говорят, что ты спишь в темных глубинах Голамиры, откуда и посылаешь свой дух на незримых крыльях, дабы помочь Аквилонии в трудную минуту, но ведь я – чужеземец и варвар.

– Молчи и слушай! – Бестелесный голос гулким эхом отразился от стен огромного склепа, и в углах заплясали бесплотные тени. – Твоя судьба неразрывно связана с судьбой Аквилонии. В Паутине Судьбы зародились важные события, и алчущий крови и мести чародей не может стоять на дороге, ведущей страну к величию и процветанию. Много веков назад Сет свернулся вокруг мира кольцами, словно питон, сжимающий свою жертву в смертельных объятиях. Всю свою жизнь, которая была втрое длиннее жизни обычного человека, я сражался с ним. Я загнал его в глухие дебри мистического Юга, но по ночам люди Стигии все еще поклоняются ему, хотя для нас он – воплощение дьявола. И так же, как я сражался с Сетом, я веду борьбу и с его почитателями и служителями. Подними свой меч.

Недоумевая про себя, Конан вытянул вперед руку с мечом, и на широком лезвии, возле самой гарды эфеса призрак начертал костлявым пальцем странный символ, который вспыхнул во тьме белым пламенем. В мгновение ока подземный склеп, могила и древний старец исчезли, а Конан, ошеломленный и растерянный, вскочил со своего роскошного ложа в спальне с позолоченным куполом. Застыв на месте и раздумывая над своим странным сном, он вдруг сообразил, что по-прежнему сжимает в руке меч. И вдруг волосы у него встали дыбом на затылке – на широком лезвии сиял символ Феникса. Тогда король вспомнил, что на могиле в склепе он тоже видел похожее изображение, вырезанное из камня. Конан спросил себя, а действительно ли эта фигура была каменной, и содрогнулся от необъяснимости происходящего.

И пока он стоял в оцепенении, слабый звук, донесшийся из коридора, заставил его встрепенуться. Не утруждая себя раздумьями о том, что происходит за стенами его опочивальни, он принялся поспешно облачаться в доспехи. Конан вновь превратился в варвара, подозрительного и настороженного, как вышедший на охоту волк.

5

• …Что знаю я о культурном обхождении,
• Позолоте, коварстве и лжи?
• Я, который родился в пустынном краю
• И вырос под открытым небом.
• Тонкие намеки, вежливое вероломство – все они
• Оказываются бесполезными, когда в дело вступает меч.
• Врывайтесь и умрите, собаки; я был настоящим мужчиной
• До того, как стать королем.

Дорога королей

В мертвой тишине, царящей в коридоре королевского дворца, на цыпочках крались два десятка молчаливых фигур. Их ноги, босые или обутые в мягкую кожу, не издавали ни малейшего звука при ходьбе, ступали ли они по толстому ковру или по голой мраморной плитке. Факелы, горевшие в нишах, бросали кровавые отблески на кинжалы, мечи и обоюдоострые боевые секиры.

– Эй, там, потише! – прошипел Аскаланте. – Прекратите пыхтеть, черт бы вас подрал! Дежурный офицер ночной стражи увел почти всех часовых из этого зала, а остальных напоил, но нам все равно нужно соблюдать осторожность. Все назад! Сюда идет стража!

Они поспешно спрятались за вычурными, украшенными искусной резьбой колоннами, и почти сразу же из-за угла мерной поступью вышли десять гигантов в черной броне. На лицах их отражалось сомнение, и они с недоумением поглядывали на офицера, который уводил их с постов. Офицер же был бледен как мел; когда стража проходила мимо того места, где притаились заговорщики, они увидели, как он дрожащей рукой утирает пот со лба. Офицер был молод, и предать короля ему было нелегко. Он мысленно на все лады проклинал тщеславную экстравагантность, которая ввергла его в долги перед ростовщиками, превратив в пешку в руках хитроумных политиканов.

Стражники прошли мимо, громыхая доспехами, и скрылись в дальнем конце коридора.

– Очень хорошо! – заулыбался Аскаланте. – Конан спит без охраны. Поспешим! Если они застанут нас в тот момент, когда мы будем убивать его, – все, нам конец, но лишь немногие рискнут отстаивать дело мертвого короля.

– Да-да, поспешим! – вскричал Ринальдо, в голубых глазах которого светились радостные искры, отражавшиеся от лезвия меча, которым он размахивал над головой. – Мой клинок мучает жажда! Я слышу, как собираются хищники! Вперед!

Заговорщики помчались по коридору, уже не беспокоясь ни о чем, и вскоре остановились перед позолоченной дверью, на которой горел огнедышащий дракон – королевский герб Аквилонии.

– Разрази меня Кром! – выдохнул Аскаланте. – Ломайте дверь!

Высокий мужчина сделал глубокий вдох и всем своим могучим телом налег на резные створки, которые затрещали и прогнулись под его весом. Он отошел на шаг, присел и снова ринулся на дверь. С громким звоном отлетели запоры, затрещало дерево, створки разлетелись в щепки – путь был свободен.

– Внутрь! – взревел Аскаланте, которого подгоняла собственная смелость.

– Внутрь! – подхватил Ринальдо. – Смерть тирану!

Едва переступив порог, заговорщики замерли на месте. На них в упор смотрел Конан, не застигнутый врасплох и заспанный король, которого они намеревались зарезать как овцу на бойне, а готовый к бою варвар, успевший облачиться в доспехи, пусть и не до конца, и держащий в руке длинный меч.

Последовала немая сцена, которая, впрочем, длилась всего одно мгновение. Четверо благородных бунтовщиков в дверном проеме и жуткие рожи сообщников за их спинами – все они застыли, завороженные видом смуглого гиганта с пылающими ненавистью глазами, стоящего с мечом в руке посреди залитой пламенем свечей опочивальни. В этот миг Аскаланте узрел на маленьком столике подле королевского ложа серебряный скипетр и изящный золотой обруч – корону Аквилонии, и эта картина воспламенила его воображение.

– Вперед, бездельники! – завопил он. – Он один против двадцати, и у него нет шлема!

Действительно, королю попросту недостало времени надеть тяжелый шлем с плюмажем и завязать ремни, соединявшие две половинки его кирасы. Не успел он и сорвать со стены огромный щит. Тем не менее Конан оказался вооружен лучше большинства своих противников, за исключением Вольманы и Громеля, которые были защищены доспехами с головы до пят.

Король пожирал их яростным взором. Личины бунтовщиков изрядно смутили его. Аскаланте он вообще не знал; лиц еще двух заговорщиков в полном боевом вооружении он не мог разглядеть под забралами, а Ринальдо низко надвинул на глаза свою шляпу с широкими опущенными полями. Но предаваться бесплодным размышлениям было некогда. С громкими воплями, эхо которых заметалось под крышей дворца, бунтовщики ринулись в опочивальню. Первым несся Громель. Он налетел на Конана, как рассерженный буйвол, держа меч острием вниз, чтобы выпустить кишки королю восходящим ударом. Конан прыгнул ему навстречу, вложив всю свою звериную силу в замах меча. Широкий клинок со свистом разрезал воздух и опустился на шлем боссонийца. Посыпались искры, и Громель бездыханным повалился на пол. Конан отпрыгнул назад, сжимая в руке обломок своего меча.

– Разрази меня Кром! – сплюнул он, и глаза его изумленно блеснули, когда он увидел в расплющенном шлеме расколотый череп, но тут на него набросилась остальная свора.

Острие кинжала оцарапало ему незащищенные ребра в прорехе между спинной и нагрудной пластинами кирасы, ремни которых он не успел завязать, а перед глазами сверкнуло лезвие чужого клинка. Левой рукой он отшвырнул от себя обладателя кинжала, а обломком меча, как цестусом[3], хватил мечника в висок. Мозги мужчины расплескались по его лицу.

– Вы, впятером, стерегите двери! – завизжал Аскаланте, приплясывая сбоку от вихря сверкающей стали, поскольку опасался, что Конан прорвется сквозь их ряды и скроется.

Разбойники на мгновение отпрянули, пока их вожак подталкивал нескольких своих сообщников к единственной двери из опочивальни, а Конан, воспользовавшись краткой передышкой, сорвал со стены древний боевой топор, который, нетронутый временем, провисел там почти полстолетия.

Прижавшись спиной к стене, он окинул своих врагов пылающим взором, а потом врубился в самую их середину. Он не привык отсиживаться в обороне; даже при подавляющем численном перевесе противника он всегда нес войну к его порогу. Любой другой человек на его месте уже пал бы мертвым, да и сам Конан не надеялся выжить, зато он яростно мечтал нанести врагу как можно больший урон перед тем, как погибнуть. Его душа варвара воспламенилась и запела песню смерти, и голоса великих героев прошлого зазвучали у него в ушах.

Когда он прыгнул вперед, рубящий удар его топора снес плечо вместе с рукой одному из разбойников, так что тот со стоном повалился на спину, а обратным взмахом он раскроил череп второму. Мечи со зловещим свистом рассекали воздух вокруг него, но смерть пока что щадила его. Киммериец двигался с головокружительной быстротой, так что уследить за ним было невозможно. Он был похож на тигра, вступившего в схватку с обезьянами, отступал в сторону и уворачивался, ни на миг не задерживаясь на месте, сея своим древним топором смерть в рядах врагов.

На краткий миг убийцы взяли его в плотное кольцо, осыпая ударами, – причем в этом столпотворении они лишь мешали друг другу, – а потом круг распался, и два неподвижных трупа на полу стали немыми доказательствами бешеной ярости короля, хотя и Конан был весь в крови, сочащейся из ран на плече, шее и ноге.

– Жалкие трусы! – заверещал Ринальдо, отбрасывая в сторону свою широкополую шляпу с перьями и глядя на короля безумным взором. – Вы боитесь драки? Неужели деспот останется жив? Убейте его!

Он ринулся вперед, бестолково размахивая мечом, но Конан, узнав его, одним ударом выбил меч у него из рук и сильным толчком открытой ладони отправил поэта на пол. Острие кинжала Аскаланте впилось ему в левую руку, но и сам разбойник лишь чудом спасся от просвистевшего над самой головой лезвия топора, вовремя пригнувшись и отпрыгнув назад. Волки вновь кинулись на короля, и топор Конана снова запел свою жуткую песню. Один из негодяев, заросший бородой по самые глаза, присел, пропуская лезвие топора над головой, и попытался ударить короля по ногам, но, натолкнувшись на то, что показалось ему закованными в железо колоннами, поднял голову – как раз вовремя, чтобы заметить падающий топор, отпрыгнуть от которого он уже не успевал. В следующий миг его сообщник занес над головой широкий меч, держа его обеими руками, и срубил королю левую наплечную пластину, ранив Конана в плечо. В мгновение ока кираса короля наполнилась кровью.

Вольмана, нетерпеливо расталкивая нападающих вправо и влево, проломился в первый ряд и нанес Конану страшный удар в голову. Король присел, и клинок срезал ему прядь черных волос, просвистев у него над головой. Конан, развернувшись на пятках, нанес удар сбоку. Топор прорубил кирасу насквозь, и Вольмана осел на пол – весь его левый бок был вмят и залит кровью.

– Вольмана! – задыхаясь, прохрипел Конан. – Я узнаю этого карлика и в аду…

Он выпрямился, чтобы отразить бешеный натиск Ринальдо, который, судорожно размахивая рукой с зажатым в ней кинжалом, ничего не видя перед собой, несся на него. Конан отступил, поднимая топор.

– Ринальдо! – В его напряженном голосе прозвучало отчаяние. – Опомнись! Я не стану убивать тебя…

– Умри, тиран! – вскричал обезумевший менестрель, бросаясь со склоненной головой на короля. Конан сумел сдержать руку – ему не хотелось убивать поэта – а потом было уже слишком поздно. Только ощутив укол стали в незащищенном кирасой боку, он в слепом отчаянии нанес ответный удар.

Ринальдо рухнул на пол с раскроенным черепом, а Конан отпрянул назад, к стене, зажав пальцами кровоточащую рану в боку.

– Вперед, разом, и убейте его! – взвыл Аскаланте.

Конан прижался спиной к стене и поднял топор. Он являл собой живое воплощение неукротимого и непобедимого первобытного воина – ноги широко расставлены, голова наклонена вперед, одна рука упирается в стену, чтобы не упасть, в другой зажат боевой топор, и под кожей перекатываются тугие канаты стальных мускулов. Черты его лица исказились в зловещем оскале смерти, а в глазах полыхало алое пламя ярости. Его противники заколебались – несмотря на то, что все они были отчаянными парнями, не боявшимися замарать руки убийством, они все-таки считали себя потомками цивилизованных людей, выросшими в цивилизованном обществе, а здесь и сейчас им противостоял варвар – прирожденный убийца. Они дрогнули и попятились – умирающий тигр смертельно опасен.

Конан почувствовал их неуверенность и оскалился – злобно и безжалостно.

– Кто умрет первым? – прорычал он разбитыми губами.

Аскаланте прыгнул вперед, как волк, с невероятной ловкостью извернулся в воздухе и упал ничком, уклоняясь от смертельного удара, обрушившегося на него. Он в страхе поджал ноги, чтобы не попасть под свистящее лезвие, и откатился в сторону, пока Конан выпрямлялся после неудачного выпада и замахивался для очередного удара. На сей раз лезвие вошло глубоко в отполированный пол рядом с дергающимися ступнями Аскаланте.

Еще один отчаянный сорвиголова выбрал этот момент, чтобы продемонстрировать свою храбрость. Он вознамерился покончить с Конаном до того, как тот успеет вытащить свой топор из пола, но жестоко просчитался. Окровавленное лезвие взлетело и опустилось, и изуродованная карикатура на человека безжизненно рухнула под ноги нападающим.

В следующую секунду разбойники, охранявшие дверь, дружно завопили от ужаса – на стену упала черная бесформенная тень. Все, кроме Аскаланте, обернулись на крик, а потом, обезумев от страха и завывая, как побитые псы, толпой ринулись в дверь и рассыпались по коридорам в паническом бегстве.

Аскаланте же не обратил внимания на суматоху за своей спиной; он не сводил глаз с раненого короля. Бандит решил, что шум схватки наконец-то поднял на ноги весь дворец и в опочивальню прибыла королевская стража, хотя ему и показалось странным, что при этом его закаленные спутники разразились криками ужаса, пустившись наутек. А Конан не смотрел в сторону двери, потому что следил за разбойником горящим взором умирающего волка. Даже в минуту смертельной опасности Аскаланте не утратил присутствия духа и не растерял циничной насмешливости.

– Похоже, все потеряно, особенно честь, – пробормотал он. – Однако же, король умирает на ногах и… – Какие еще мысли он собирался высказать, так и осталось невыясненным, потому что он легко бросился на Конана в тот самый миг, когда Киммериец рукой с зажатым в ней топором решил вытереть кровь с глаз.

Но, едва сорвавшись с места, Аскаланте ощутил за спиной словно бы порыв сильного ветра, и между лопаток ему с силой врезалось чье-то тяжелое тело. Он споткнулся и полетел головой вперед, успев почувствовать, как в плоть его впились острые когти. Отчаянно пытаясь сбросить с себя неожиданного противника, он вывернул голову вбок и уставился прямо в лицо Ночном Кошмару и Безумию. Верхом на нем сидела черная тварь, рожденная, как он сразу понял, отнюдь не в мире людей. Ее оскаленные черные клыки, с которых капала слюна, потянулись к его горлу, и Аскаланте еще успел почувствовать, как у него отнимаются и немеют руки и ноги, когда их коснулось ледяное дыхание смерти.

Безобразную морду даже нельзя было назвать животной. Пожалуй, она могла быть лицом древней злобной мумии, ожившей с помощью демонической магии. В ее вызывающих отвращение чертах Аскаланте почудилось жуткое и отдаленное сходство с Тхотх-амоном, и он, глядя на чудовище расширенными от ужаса глазами, почувствовал, как его с головой накрывает пелена безумия. А потом циничный и самодостаточный взгляд на вещи изменил Аскаланте, и, слабо вскрикнув, он простился с жизнью еще до того, как его коснулись страшные черные клыки.

Конан, смахивая с глаз капли крови, застыл на месте. Поначалу он решил, что над изуродованным телом Аскаланте стоит огромная черная гончая; но потом взор его прояснился, и он понял, что это – не гончая и не бабуин.

С криком, вторившим предсмертному воплю Аскаланте, он отпрянул от стены и встретил черную тварь ударом, в который вложил всю силу отчаяния своих наэлектризованных нервов. Лезвие со свистом рассекло воздух и отскочило от скошенного черепа, который должно было раскроить, а потом в короля врезалось гигантское тело и отбросило его на середину комнаты.

Челюсти, с которых капала слюна, сомкнулись на руке Конана, которую он выставил перед собой, чтобы защитить горло, но чудовище не сделало попытки разорвать его на куски. Поверх изжеванной руки короля оно с дьявольской злобой уставилось ему в глаза, в которых уже отражался тот же самый ужас и отвращение, что были написаны на лице мертвого Аскаланте. Конан почувствовал, как сжалась в комочек его душа и как неведомая злая сила вытягивает ее из тела, чтобы утопить в желтых колодцах вселенского ужаса, призрачное мерцание которого плотной пеленой окутывало его, грозя лишить рассудка. Глаза монстра все увеличивались в размерах и стали уже огромными, и в них Конан видел отражение бездонного и кощунственного ужаса, таившегося в темноте бесформенных глубин и провалов Потустороннего Мира. Он шевельнул окровавленными губами, чтобы выплеснуть на тварь всю свою ненависть и страх, но зубы его лишь бессильно клацнули, и крик замер у него в горле.

Но тот самый ужас, что парализовал и погубил Аскаланте, пробудил в Конане дикую ярость, похожую на безумие. Напрягшись из последних сил, он отскочил назад, стиснув зубы и превозмогая боль в полуоторванной руке, таща за собой монстра. И тут его отставленная в сторону ладонь наткнулась на что-то, в чем его затуманенный боевой горячкой мозг распознал рукоять меча. Он инстинктивно схватил ее, а потом, собрав волю в кулак, нанес удар так, как если бы в руке у него был кинжал. Обломок лезвия вошел в тело чудовища, и оно в агонии разжало челюсти, отпустив руку Конана. Короля отбросило в сторону и, приподнявшись на локте, он затуманенным взором увидел, как тело чудовища сотрясается в конвульсиях, а из рваной раны, которую нанес обломок его меча, темной струей хлещет кровь. Конан смотрел, как судорожные подергивания монстра прекратились и он замер в неподвижности, глядя на него своими страшными мертвыми глазами. Конан моргнул и смахнул кровь и пот со лба; ему вдруг показалось, что тварь тает, уменьшаясь в размерах, и превращается в липкую и скользкую на вид массу.

А потом до слуха его донесся громкий гул встревоженных голосов, и комната оказалась битком набита придворными – рыцарями, лордами, стражниками, советниками, – причем все они кричали одновременно и только мешали друг другу. Короля взяли в плотное кольцо Черные Драконы, взбешенные и изрыгающие проклятия, держа руки на эфесах мечей и обводя окружающих налитыми кровью глазами. Молодого дежурного офицера так и не нашли – ни сразу, ни потом, хотя искали долго и упорно.

– Громель! Вольмана! Ринальдо! – горестно восклицал Публий, первый советник короля, заламывая пухлые руки и с тоской глядя на бездыханные тела. – Какое подлое предательство! Кто-то должен заплатить за это! Кликните стражу!

– Стража уже здесь, старый дурак! – бесцеремонно оборвал его Паллантид, командир Черных Драконов, забыв в пылу гнева о высоком чине Публия. – Лучше прекрати свои причитания и помоги нам перевязать раны короля, иначе он истечет кровью.

– Да, да! – вскричал Публий, который был человеком слова, а не дела. – Нужно перевязать его раны. Пошлите за всеми придворными лекарями! О, милорд, какой позор на наш город! Вас действительно убили?

– Вина! – прохрипел король с ложа, на которое его опустили. К его окровавленным губам поспешно поднесли кубок, и он принялся жадно глотать живительную влагу, как человек, умирающий от жажды.

– Хорошо! – проворчал он, откидываясь на спину. – После доброй схватки мне всегда хочется пить.

Лекари остановили кровь, и здоровый организм варвара уже задействовал все свои внутренние резервы.

– Первым делом осмотрите рану от кинжала у меня в боку, – приказал он придворным лекарям. – Ринальдо спел мне там погребальную песнь, и стило его было очень острым.

– Нам следовало повесить его давным-давно, – убивался Публий. – От поэтов никакого проку… А это кто такой?

Он боязливо ткнул труп Аскаланте носком своей сандалии.

– Клянусь Митрой! – воскликнул командир Драконов. – Это же Аскаланте, бывший граф Туны! Хотел бы я знать, что привело его сюда из песков пустыни?

– Но почему он так смотрит? – прошептал Публий, тихонько пятясь в сторону.

Глаза у него испуганно расширились, а по коже пробежали мурашки. Вскоре и остальные смолкли, глядя на мертвого разбойника.

– Если бы вы видели то, что видели он и я, – проворчал король, садясь на ложе, несмотря на протесты лекарей, – то не задавали бы таких вопросов. Лучше взгляните вон туда… – Он оборвал себя на полуслове. От изумления у короля отвисла челюсть, а указующий перст нелепо замер в воздухе. – Клянусь Кромом! – выругался он. – Тварь растаяла и превратилась в прах, который и породил ее!

– Король бредит, – прошептал какой-то вельможа.

Конан услышал его слова и разразился длинной чередой варварских ругательств.

– Разрази меня Бадб, Маха и Немейн! – изрыгал он богохульства. – Я в своем уме! Это было нечто вроде помеси стигийской мумии и бабуина. Оно ворвалось в дверь, и стигийские разбойники в страхе бежали. Оно загрызло Аскаланте, который уже собирался заколоть меня. А потом оно набросилось на меня, и я убил его – хотя и не знаю как, потому что топор мой отскочил от его черепа, как если бы я ударил по камню. Но, полагаю, Эпемитрей Мудрец имеет к этому какое-то отношение…

– Откуда он может знать Эпемитрея, который мертв вот уже полторы тысячи лет? – принялись все перешептываться друг с другом.

– Клянусь Аургельмиром! – взревел король. – Сегодня ночью я разговаривал с Эпемитреем! Он позвал меня во сне, и я шел по длинному черному коридору, вырубленному в камне, с барельефами старых богов, а потом поднялся по лестнице, на каждой ступеньке которой был вырезан Сет, пока не вошел в усыпальницу, где была могила с изображением Феникса…

– Во имя Митры, ваше величество, замолчите! – Это вскричал верховный жрец Митры, лицо которого было пепельно-серым от ужаса.

Конан вскинул голову, словно лев, встряхивающий гривой, и в голосе его прозвучал рык рассерженного льва:

– Разве я твой раб, что должен умолкать по твоему приказанию?

– Нет, нет, мой господин! – Верховный жрец трясся всем телом, но, похоже, вовсе не от страха перед королевским гневом. – Я никоим образом не хотел оскорбить вас. – Он наклонился к королю и жарким шепотом заговорил ему на ухо: – Мой господин, этот вопрос выходит за рамки человеческого понимания. Только внутренний круг жрецов знает о коридоре из черного камня, вырубленном неведомыми руками в самом сердце горы Голамиры, или об охраняемой Фениксом могиле, в которой полторы тысячи лет назад упокоился Эпемитрей. С тех пор там не ступала нога живого человека, поскольку избранные жрецы, поместив Мудреца в усыпальницу, завалили наружный вход в коридор, чтобы никто не смог отыскать туда дороги. Так что теперь даже не все верховные жрецы знают, где она находится. Только из уст в уста некоторые высшие служители культа передают своим ученикам, которых тщательно отбирают, знания о месте последнего упокоения Эпемитрея в черном сердце Голамиры. Это – одно из таинств, на которых зиждется культ Митры.

– Мне неизвестно, с помощью какого волшебства призвал меня к себе Эпемитрей, – ответил Конан. – Но я разговаривал с ним, и он начертал знак на моем мече. Почему этот знак стал смертельным для демона, какая магия в нем сокрыта – мне неведомо, но хотя клинок сломался о шлем Громеля, оставшийся обломок оказался достаточно длинным, чтобы поразить жуткую тварь.

– Позвольте мне взглянуть на ваш меч, – прошептал верховный жрец внезапно пересохшими губами.

Конан протянул ему сломанное оружие, увидев которое жрец вскричал от восторга и упал на колени.

– Митра хранит нас от сил тьмы! – возопил он. – Король действительно разговаривал с Эпемитреем сегодня ночью! Вот здесь, на мече – этот тайный знак не может начертать никто, кроме него, – видна эмблема бессмертного Феникса, который вечно охраняет покой его могилы! Подайте свечу, быстро! Осветите то место, где, по словам короля, умер гоблин!

Оно находилось в тени сломанной ширмы. Придворные отодвинули ее в сторону и осветили пол ярким пламенем свечей. В опочивальне воцарилась мертвая тишина. А потом одни присутствующие опустились на колени и стали возносить молитвы Митре, а другие с громкими криками выбежали вон из королевской спальни.

На полу, в том самом месте, где умер монстр, виднелось обширное темное пятно, смыть которое так и не удалось. Очертания чудовища были четко прорисованы его собственной кровью, и контуры эти не принадлежали созданию нормального и привычного мира. Они остались там, мрачные и жуткие, подобно тени, отбрасываемой одним из похожих на обезьян богов, что сидят на корточках на погруженных в тень алтарях мрачных храмов, таящихся в сумеречных землях Стигии.

1

• …Поймали Льва на равнине Шаму,
• Сковали его железной цепью.
• И возопили под рев труб:
• «Наконец-то Лев в клетке!»
• Горе городам рек и равнин,
• Если Лев когда-нибудь вновь выйдет на охоту!

Старинная баллада

Гром битвы стих, радостные крики победителей заглушали стоны умирающих. Подобно облетевшим листьям после осенней бури, павшие пестрым ковром устилали равнину. Лучи заходящего солнца игриво сверкали на блестящих шлемах, позолоченных кольчугах, серебряных нагрудных пластинах, сломанных мечах и тяжелых складках шелковых королевских штандартов, которые валялись в застывающих алых лужах. Мертвыми грудами лежали боевые кони и одетые в стальные доспехи наездники, развевающиеся гривы и колышущиеся плюмажи которых окрашивал красный прилив. Вокруг них и вперемежку, подобно плавнику, вынесенному на берег штормом, простерлись растоптанные копытами и посеченные мечами тела в стальных касках и коротких кожаных куртках – лучники и копейщики.

Трубачи ревом фанфар на всю округу возвестили об одержанной виктории, и копыта коней победителей с хрустом топтали кости поверженных, когда разрозненные шеренги в сверкающих доспехах подобно спицам огненного колеса стягивались внутрь к одной точке, туда, где последний из уцелевших все еще вел неравный бой.

В тот день Конан, король Аквилонии, своими глазами видел, как погиб и канул в вечность цвет его рыцарства. С пятью тысячами тяжеловооруженных всадников он пересек юго-восточную границу Аквилонии и въехал на поросшие густой травой луга Офира, где и оказалось, что его бывший союзник, король Офира Амальрус объединился с королем Котха Страбонусом и выступил против него. Он обнаружил западню слишком поздно. Конан сделал все, что в силах человеческих, со своими пятью тысячами рыцарей, которым противостояло тридцатитысячное войско заговорщиков, составленное из конных всадников, лучников и копейщиков.

Не имея в своем распоряжении ни стрелков из лука, ни пехотинцев, Конан бросил своих тяжеловооруженных конников в атаку на приближающуюся армию врага. Он видел, как валятся под копыта коней его рыцарей враги в сверкающих доспехах, он прорвал центр вражеской обороны и разнес его на куски, гоня перед собой потерявшее строй и неуправляемое стадо, но тут же понял, что попал в клещи, когда уцелевшие крылья чужой армии сомкнулись. Шемитские лучники Страбонуса сеяли смерть и хаос в рядах его рыцарей, осыпая их градом оперенных стрел, которые выискивали любую щель в доспехах и валили наземь коней, а потом подоспели котхийские копейщики, чтобы добить спешенных и упавших всадников. Пехотинцы в кольчужных рубашках из разбитого центра перестроились и, усиленные конниками с флангов, перешли в наступление, уничтожая его воинов за счет подавляющего численного превосходства.

Но аквилонцы не бежали с поля брани; они все пали в сражении, и ни один из пяти тысяч рыцарей, выступивших в поход с Конаном, не вышел из боя живым. И вот теперь король один сражался за всех, стоя среди трупов своих товарищей, а за спиной у него громоздилась целая гора мертвых тел людей и лошадей. Офирейские рыцари горячили своих коней, заставляя их перепрыгивать через завалы из трупов, чтобы сразить одинокую фигуру, а низкорослые, приземистые шемиты с иссиня-черными бородами и смуглолицые котхийские рыцари сражались в пешем строю. Вокруг стоял оглушительный лязг – это сталь скрещивалась со сталью. Огромный король западной страны в вороненых доспехах возвышался над своими врагами, раздавая разящие удары направо и налево, словно мясник на бойне, орудующий гигантским топором. По полю метались лошади, оставшиеся без всадников; у его закованных в железо ног росла груда изуродованных тел. И вот его противники не выдержали ярости его отчаяния и отпрянули, мертвенно-бледные, с трудом переводя дыхание.

В это время вдали показались лорды победителей. Они ехали к месту последней схватки сквозь шеренги своего воинства: Страбонус, широкоскулый, с умными и злыми глазами; Амальрус, стройный и утонченный, способный на самое подлое предательство и опасный, как кобра; и, наконец, поджарый Тсота-ланти, похожий на стервятника, одетый лишь в шелка, с горячими черными и сверкающими глазами. Об этом чародее из Котха ходили мрачные легенды, в северных и западных деревнях матери пугали детей его именем, и самые непокорные рабы под угрозой быть проданными ему демонстрировали униженное смирение быстрее, чем после истязаний кнутом. Говорили, что он собрал целую библиотеку, переплетенную в кожу, содранную с живых человеческих существ, и что в бездонных провалах под горой, на которой стоял его замок, он вел дела с силами тьмы, обменивая кричащих от ужаса девушек-рабынь на нечестивые тайны. Другими словами, он был подлинным и настоящим правителем Котха.

На губах его заиграла печальная улыбка, когда он увидел, как короли осаживают своих коней на безопасном расстоянии от угрюмой фигуры в вороненых доспехах, возвышающейся среди трупов. Перед жарким пламенем ярости, что бушевало в синих глазах, сверкавших из-под козырька смятого шлема с гребнем, отступили даже самые отчаянные смельчаки. Смуглое, испещренное шрамами лицо Конана стало еще темнее от охватившего его боевого бешенства; черные доспехи были изрублены в клочья и забрызганы кровью; огромный меч покраснел от крови до самой крестовины рукояти. С него спала вся наносная шелуха цивилизации, и сейчас он был варваром, оставшимся один на один со своими смертельными врагами. По рождению Конан был киммерийцем, одним из яростных и мрачных горцев, обитавших в своем суровом туманном краю на севере. Его история – та самая, которая привела его на трон Аквилонии – уже стала прообразом многочисленных баллад и сказаний о великих героях.

Итак, короли благоразумно держались поодаль, и Страбонус приказал шемитским лучникам расстрелять своего врага с безопасного расстояния; его военачальники, как спелая рожь под косой, полегли под взмахами широкого меча Конана, и Страбонус, который считал своих рыцарей выгодным вложением капитала, кипел от злобы. Но Тсота отрицательно качнул головой: