Часть Азии. История Российского государства. Ордынский период (адаптирована под iPad) Акунин Борис

Орда и Русь готовятся к генеральному сражению

«И разгнева же ся зело Мамай и взъярися злобою», – сказано в «Повести о битве на реке Воже». Правитель Золотой Орды начал приготовления уже не к карательному походу, а к полномасштабному нашествию – как во времена Батыя.

У беклярбека, собственно, не оставалось выбора. Главная колония сильно сократившейся в размерах Орды открыто взбунтовалась. Речь шла не столько о наказании мятежников, сколько о выживании степного царства. Оно не могло существовать без русского «выхода», очень важного источника наполнения казны.

После поражения на Воже татарский властитель очень хорошо понял, с каким серьезным врагом имеет дело. К следующему этапу войны он подготовился неспешно и обстоятельно.

Прежде всего Мамай позаботился о союзниках, продемонстрировав недюжинные дипломатические способности. В результате переговоров, продолжавшихся весь следующий год, против Москвы составилась грозная коалиция.

Старый Ольгерд, заклятый враг Дмитрия Ивановича, в 1377 году умер, но новый литовский монарх Ягайло весьма охотно согласился на союз, который должен был раздавить чрезмерно усилившегося восточного соседа. Договорились, что литовцы приведут в донские степи большое войско, соединятся с татарами и потом пойдут на Дмитрия вместе. Всем было ясно, что судьба этой войны решится не маневрированием и не демонстрацией силы, а генеральным сражением.

Третий участник союза, рязанский князь Олег, не мог выставить в помощь Мамаю большой военной силы, зато обеспечивал проход через свои земли и снабжение. Историки спорят о мотивах Олега Ивановича, который, с точки зрения последующих поколений, повел себя как предатель национальных интересов. Преобладает мнение, что Мамай принудил рязанского князя к пособничеству запугиванием. Однако не нужно забывать о том, что для Олега московские агрессоры были опаснее Орды, а понятия «национальных интересов» в ту эпоху еще не существовало. Скорее всего, Рязань была только рада грядущему разгрому Москвы, который в этих обстоятельствах казался неизбежным.

Впрочем, для победы над Москвой ордынскому владыке должно было хватить и собственных сил. Окончание междоусобицы и восстановление порядка позволило беклярбеку собрать армию, какой у Золотой Орды давно уже не бывало.

В конце XIV века в военном деле возникли новые веяния – всё большее значение стала приобретать регулярная пехота. Хорошо обученные и согласованно действующие копейщики эффективно противостояли тяжелой кавалерии. У татар традиция пешего боя была развита слабо, но, согласно одной из версий, Мамай нанял в Крыму кондотьера, который привел генуэзских наемников солдати (от слова soldo – «плата»), лучшую пехоту того времени. Они должны были остановить натиск конной дружины, главной ударной силы русского войска.

И все же Мамай, видимо, был не очень уверен в победе – или же хотел обойтись без потерь. Уже изготовившись к выступлению, он отправил к Дмитрию Ивановичу послов с требованиями, исполнение которых позволило бы избежать сражения. Условия были довольно умеренными. Мамай хотел формального изъявления покорности и выплаты дани в прежних размерах, как было при ханах Узбеке и Джанибеке, – то есть речь шла о восстановлении статус-кво, существовавшего до «Великой Замятни».

Дмитрий на это не согласился (о чем впоследствии ему пришлось горько пожалеть). Желая выиграть время, он отправил к Мамаю собственное посольство, настаивая на соблюдении договоренностей 1375 года, но беклярбек не был расположен играть в дипломатические игры. В августе 1380 года он выступил с войском в поход. Двинулся в путь и Ягайло. Счет пошел на дни.

Пока враг готовился к решающему столкновению, Дмитрий, конечно, тоже не сидел сложа руки. Он присоединил к своей дружине ополчение, заручился поддержкой почти всех князей и собрал – впервые со времен злосчастной Калкинской битвы – общерусское войско, что само по себе являлось событием огромного значения, свидетельством зарождения нации.

Сбор был назначен на середину августа в Коломне, у рязанской границы. 20-го числа армия выступила в поход. Десять дней спустя переправилась через Оку и 6 сентября достигла берегов Дона.

Князь собрал военный совет, на котором спросил: «Зде ли пакы пребудем или Дон перевеземся?». Это очень характерно для Дмитрия и вообще государей раннемосковского периода – они не принимают ключевых решений, не посоветовавшись с боярами.

Мнения разделились. Одни говорили, что реку нужно форсировать, другие возражали: это слишком опасно, потому что татары наверняка уже соединились с литовцами и рязанцами.

Дмитрий послушался двух литовцев – сводных братьев и заклятых врагов Ягайло, Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, перешедших на сторону Москвы. По их сведениям, Ягайло еще не успел дойти до Мамаева лагеря, однако находился близко, поэтому времени терять было нельзя. Выдвинули они и еще один веский аргумент: если у русских воинов за спиной будет река, отступать станет некуда, придется биться до последнего.

Переправились.

8 сентября армия вышла на равнину, расположенную между Доном и речкой Непрядвой. Это открытое пространство длиной восемь и шириной шесть с половиной километров называлось Куликовым полем.

С утра в низинах стелился туман, который постепенно рассеялся. Ближе к полудню на дальних холмах показалось татарское войско.

Противники двинулись навстречу друг другу. Начиналось сражение, по своему значению и масштабу не имевшее прецедентов в русской истории.

Победа

Не очень понятно, почему Мамай ввязался в бой, не дождавшись литовцев, находившихся всего в одном переходе. Возможно, татарский полководец не рассчитывал встретить русскую армию на этом берегу Дона, и теперь отступать было поздно.

Битва разворачивалась неспешно.

Сначала, по древнему обычаю, в поединке сошлись два конных богатыря – русский чернец Пересвет, присланный Сергием Радонежским, и татарский витязь, которого наша летопись называет Челубеем. Они кинулись друг на друга с таким пылом, что оба погибли, то ли пронзенные копьями, то ли просто от столкновения. Двойная смерть предвещала ожесточенную и кровопролитную схватку. (Впрочем, не исключено, что этот картинный поединок является позднейшей легендой.)

Авангарды («сторожевые полки») армий сошлись лоб в лоб, причем Мамай по монгольскому обычаю руководил войсками из своей ставки, а Дмитрий Иванович, по обычаю русскому, сражался в первых рядах, подавая воинам пример храбрости. Личной смелости Донскому было не занимать.

После первой сшибки князь вернулся под свое знамя и передал командование воеводе Михаилу Бреноку, заодно нарядив его в свои золоченые доспехи. Сам же надел обычную кольчугу и дальше бился с мечом в руке, как рядовой воин. В этом странном с полководческой точки зрения решении, вероятно, проявилась набожность Дмитрия Ивановича, который счел, что уже сделал всё возможное; теперь остается лишь смиренно довериться Божьей воле.

В самом деле, после того как сражение началось, изменить что-либо было уже трудно. Единственное тактическое распоряжение, в конечном итоге определившее исход баталии, Дмитрий Иванович сделал заранее: еще до подхода татар разместил в дальней роще близ берега Дона отборный отряд под командованием своего двоюродного брата Владимира Серпуховского и опытного военачальника, безземельного князя Дмитрия Боброка, родом из Волыни, то есть из литовских краев. Вроде бы не бог весть какая хитрость, но для военного искусства той эпохи – настоящий прорыв. Во всяком случае Мамай от русских ничего подобного не ждал.

Основное сражение началось после полудня и длилось часа четыре. «И много руси побиени быша от татар, и от руси – татаре. И паде труп на трупе, паде тело татарское на телеси христианском; индеже видети бяше русин за татарином гоняшеся, а татарин русина стигаше». Летопись рассказывает, что многие погибали не от оружия, а под конскими копытами или просто от ужасной тесноты. Под князем Дмитрием были убиты одна за другой две лошади.

В седьмом часу дня стало ясно, что ордынцы одерживают верх. Сказывалось отсутствие опыта и выучки у ополченцев, составлявших большинство русского войска. Некоторые пустились в бегство, татары их преследовали. Описание этого момента битвы – самый драматичный пассаж «Сказания о Мамаевом побоище», подробного описания событий, составленного в начале следующего столетия: «Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены, – так звучит этот рассказ в переводе на современный язык. – И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще…».

Всё это время засадный полк не трогался с места, что, конечно, требовало от его командиров огромной выдержки. Менее опытный Владимир Серпуховской рвался в бой, но Боброк-Волынский его удерживал, говоря, что время еще не пришло и что сильный ветер дует воинам в лицо (это имело большое значение для стрельбы из луков). Но вот направление ветра переменилось, и Боброк дал приказ атаковать.

Удар во фланг свежими силами застал усталых татар врасплох и разом повернул ход событий. В ор- дынском войске началась паника. Мамай сразу понял, что битва проиграна, и вместе со своими приближенными пустился в бегство. Разбитая армия последовала за своим командующим. Русская конница гнала врага на протяжении тридцати километров и захватила татарский лагерь со всеми припасами.

Победа была сокрушительной, но это была Пиррова победа.

Вернувшись после преследования, Владимир Серпуховской «стал на костях» (то есть посреди усеянного трупами поля) и велел дудеть в трубы, созывая уцелевших. Собрались немногие, и среди них не оказалось ни Дмитрия Ивановича, ни командующего Михаила Бренока. Последний был вскоре найден мертвым, а великого князя искали долго и в конце концов обнаружили под срубленным деревом без сознания, в иссеченных доспехах. Он оказался жив и ранен не так уж серьезно. Государя привели в чувство и сообщили ему о великой победе.

Понадобилось целых восемь дней, чтобы похоронить павших, причем на татарские тела времени не тратили: «Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхыщение».

Споры о цифрах

Летописные сведения о числе воинов, участвовавших в Куликовской битве, противоречивы и – все без исключения – сильно преувеличены. Значение события для Руси было очень велико, и хроникерам хотелось его еще больше возвысить, а точных подсчетов, особенно если войско было разномастным и многосоставным, в ту эпоху не вели.

«И от начала миру не бывала такова сила рускаа князей руских, якоже при сем князи беаше. А всее силы и всех рати числом с полтораста тысящ или с двесте», – сказано в летописной повести о Куликовской битве. Другие источники доходят до трехсот и даже до четырехсот тысяч. Еще более фантастичны предположения о «полчище» Мамая – ведь чем больше размер разгромленной вражеской армии, тем славнее победа.

В отечественных учебниках истории обычно писали, что татар было триста тысяч, а русских – сто пятьдесят. Однако уже С. Соловьев в середине позапрошлого столетия относился к таким цифрам скептически: «Относительно числа войск в описываемое время у нас еще менее точных известий, чем даже в период предшествовавший. Правда, мы имеем известие о числе русского войска, сражавшегося на Куликовом поле, но это известие почерпнуто из украшенных сказаний, и есть еще другие причины сомневаться в его верности».

Правдоподобные сведения, иногда всё же встречающиеся в хрониках XIV–XV столетий, создают совсем иное представление о реальной численности участников тогдашних битв.

Например, в новгородской летописи описана «сеча большая» между немцами и псковитянами, состоявшаяся в мае 1343 года близ Нового Городка (Нейгаузена) в Прибалтике. Русские помолились Святой Троице, поклялись не опозорить отцов, простились друг с другом – и одолели немцев. В сражении с нашей стороны погибло семнадцать человек.

Тот же С. Соловьев приводит данные о другом крупном сражении, уже из эпохи междоусобиц Василия Темного (первая половина пятнадцатого века) – между новгородцами и объединенным войском московского, можайского, верейского и серпуховского князей: армия республики, «великая вельми», насчитывала 5000 воинов; с другой стороны бились полторы тысячи человек.

Конечно, в Куликовской баталии участников было намного больше, ведь сошлись вся мобилизованная ордынская сила и ополчение, собранное из многих русских областей, но всё же некоторые известные подробности сражения исключают счет на сотни тысяч.

Если верны сведения о том, что важным компонентом татарской армии была генуэзская пехота, вряд ли многочисленная (с учетом относительной малонаселенности итальянского Крыма), это косвенно подтверждает неастрономические размеры Мамаева войска. Точно так же «засадный полк» Боброка-Волынского, решивший участь битвы, не сумел бы оставаться незамеченным в течение долгого времени, если б был очень велик. В прибрежном бору вряд ли спрятались бы больше одной-двух тысяч дружинников – иначе ими было бы невозможно управлять.

Многие историки пытались сделать реалистичную, обоснованную оценку действительных масштабов Куликовского сражения. Приведу одно такое суждение, принадлежащее Г. Вернадскому. Основываясь на данных татарской переписи русского населения и некоторых логических выводах (сроках мобилизации, необходимости поддержания гарнизонов, обеспечения коммуникаций и т. п.), он приходит к выводу, что у Дмитрия Донского было максимум 30 000 воинов – и примерно столько же у Мамая.

В «Сказании о Мамаевом побоище» есть любопытный эпизод, из которого можно заключить, что русских было больше, чем татар. К Мамаю возвращаются разведчики и сообщают, что «князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа». «Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти гласу: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, то како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети».

Но даже если у Дмитрия Ивановича и было количественное преимущество, это никак не умаляет его славы. Русское войско, в основном состоявшее из пеших, бескольчужных, непривычных к бою ополченцев, в качественном отношении сильно уступало татарскому, и столь убедительная победа над ним была сродни чуду.

Не менее затруднительно определить количество жертв. Ясно лишь, что оно было громадно. Русское войско, по разным данным, потеряло от половины до двух третей своего состава – ужасная и даже, казалось бы, маловероятная пропорция. Убитых ратников, конечно, никто не считал, однако известно, сколько погибло людей именитых. Судя по этому перечню, данные о людских потерях русской армии не так уж преувеличены. Из двадцати трех князей пали двенадцать и почти пятьсот бояр, лишь некоторые из которых перечислены, «а прочих бояръ и слуг оставих имена и не писах множества ради имен, яко число превъсходит ми, мнози бо на той брани побиени быша».

Если такова была убыль в победившей армии, то разгромленные татары в ходе сражения и преследования безусловно потеряли еще больше людей. Мамай вернулся из похода всего с горсткой всадников, а номинальный хан Золотой Орды юный Мухаммед Булак, видимо, был убит в бою или во время погони – с этого момента его имя из хроник исчезает.

Неизвестно, выдержала ли бы ослабленная потерями русская армия еще одну битву – с литовцами, находившимися совсем близко, однако те были так потрясены разгромом союзника, что поспешили убраться. С ними бежал и оставшийся без покровителей Олег Иванович, которому Дмитрий разрешил вернуться лишь после того, как рязанский князь согласился признать себя московским вассалом.

Таким образом, Куликовская битва стала не просто победой в сражении, но и победой во всей войне, которая грозила Руси полным уничтожением.

Однако значение виктории, одержанной 8 сентября 1380 года, этим не ограничивалось. Разбив в генеральном сражении главные силы Золотой Орды, русские навсегда избавились от застарелого страха перед монгольским оружием. Казалось, полуторавековому владычеству татар теперь наступит конец.

Если бы это случилось, независимое русское государство воскресло бы намного раньше, чем это произошло в действительности, и наша история наверняка сложилась бы иначе.

Однако освобождение произойдет еще очень нескоро.

Поражение

Великая, небывалая победа вскоре обернулась тяжелым поражением. Орда сохраняла свою власть над Русью еще целый век после Куликовской битвы, которая осталась славным и психологически важным, но, в общем, бесплодным эпизодом русской истории.

Рассказывать о том, что последовало за триумфом 1380 года, очень обидно. Слишком уж легко, почти без сопротивления была обесценена победа, давшаяся огромным напряжением сил и большой кровью. Такое ощущение, что все силы возрождающейся страны были потрачены на один подвиг, а на дальнейшую борьбу энергии уже не осталось.

Очередность событий была следующая.

Все радовались великому чуду и оплакивали погибших. Князь Дмитрий, вошедший в историю под прозванием Донского, наслаждался славой. «И бысть тишина в Руской земли. И тако врази [враги] его посрамишася. Иныя же страны, слышаще победы даныа ему на врагы от Бога, и вси под руце его поклонишася», – сказано в «Житии».

Однако врази посрамишася ненадолго, а тишина очень скоро нарушилась. Не прошло и двух лет, как произошла катастрофа, причины которой через столько веков проанализировать не так просто.

Должно быть, Дмитрий Донской, почивая на лаврах, проявил излишнюю самоуверенность и беспечность – не ожидал, что татары оправятся от ужасного поражения так быстро.

Кроме того, из-за огромных потерь в Куликовской битве существенно ослабела военная мощь Руси. Погибло множество храбрых воевод и воинов, заменить их было некем.

Главная же причина, как мне кажется, заключалась в том, что великий князь с недостаточным вниманием следил за перипетиями внутритатарской борьбы за власть – или же неверно оценил ее результат.

После разгрома Мамай, положение которого в Орде и так было двусмысленным (то ли беклярбек, то ли узурпатор), едва не лишился власти, но всё же сумел одолеть своих противников, поскольку был вождем решительным и энергичным. Более того, он начал собирать новое войско, чтобы снова идти на Русь и взять реванш.

Но здесь на Мамая обрушилась напасть с другой стороны. Молодой хан Тохтамыш, вассал Тамерлана, захвативший земли Урус-хана, захотел прибрать к рукам и Золотую Орду. Еще не оправившийся от Куликовского поражения Мамай представлялся Тохтамышу не особенно опасным противником.

Битва между двумя армиями состоялась в 1381 году на реке Калке, совсем неподалеку от рокового для Руси места. Мамай был разбит, потерял власть над Ордой и бежал в Крым, к генуэзцам. Те сначала приняли беглеца, а потом умертвили. Скорее всего, Мамая погубило то, что он успел увезти из Сарая свою казну. На нее-то генуэзцы и позарились. Русский летописец прокомментировал гибель свергнутого ордынского правителя философски: «И так окончилось во зле зло Мамаевой жизни».

Вероятно, именно в этот момент Дмитрий Донской решил, что опасности больше не существует: грозный враг уничтожен, а с Тохтамышем у Москвы конфликта не было. В ту эпоху воевали друг другом не страны или народы, а государи, поэтому Дмитрий Иванович считал своим врагом не татар, а конкретного предводителя. И вот его не стало.

Но с победой Тохтамыша расстановка сил кардинально изменилась, и не в лучшую для Руси сторону.

После более чем двадцатилетнего раскола бывший улус Джучи вновь объединился; его западная и восточная части воссоединились, так что Золотая Орда теперь занимала ту же территорию, что в период своего расцвета.

К тому же новый хан был личностью очень сильной – и, в отличие от Мамая, принадлежал к царскому роду, так что мог править от своего собственного имени.

Совершенно естественно, что Тохтамыш, поставив задачу воссоздания золотоордынской державы в ее прежних пределах, не мог допустить, чтобы главная татарская колония, Русь, была независимой.

Когда хан известил Дмитрия Донского о своем воцарении, московский князь прислал ему подарки и поздравления (вне всякого сомнения, искренние), однако явиться на поклон, чтобы попросить ярлык, и не подумал. Дмитрий Иванович вел себя с новым ордынским государем, как равный с равным.

Даров и поздравлений Тохтамышу было недостаточно. Он отправил в Москву посла с требованиями признать власть Орды и платить дань. Посла не пустили дальше Нижнего Новгорода.

Тогда хан понял, что увещеваниями от Дмитрия ничего не добьешься, проблему можно решить только силой. И стал готовиться к войне, внешне никак не проявляя враждебности. Куликовская битва показала, что, если Руси дать время на мобилизацию, одолеть ее будет трудно.

Тохтамыш был мастером внезапных ударов, не раз приносивших ему победу. Он сумел скрытно собрать большую армию и выступил в поход, не объявляя войны. В «Повести о нашествии Тохтамыша», которая, разумеется, начинается с рассказа об очередном скверном небесном предзнаменовании («звезда некаа, аки хвостата и аки копейным образом»), о тактике татарского полководца говорится: «Ведяше же рать внезапу из невести умением тацем [таким] злохитрием – не дающи вести преди себе, да не услышано будет на Руси устремление его».

Пограничные русские княжества были застигнуты врасплох. Не только Олег Рязанский, давний враг Дмитрия Донского, но даже его тесть Дмитрий Суздальско-Нижегородский склонились перед Тохтамышем: первый дал ему проводников, указал броды через Оку и тем самым уберег свои земли от разорения; второй отправил в татарский стан двух своих сыновей. Тверской князь Михаил, хоть и находился в стороне от пути следования Тохтамыша, предпочел занять нейтральную позицию.

Москва осталась одна.

Полный успех нападения объяснялся не только его неожиданностью, но и растерянным, даже малодушным поведением куликовского триумфатора.

Дмитрия будто подменили. Кажется, что стремительная вражеская атака парализовала великого князя, лишила его воли.

Вступить с татарами в сражение он и не пытался – для этого у него было слишком мало воинов. Но Дмитрий не остался и за каменными стенами Кремля, как делал прежде, во время нашествий Ольгерда, хотя у Тохтамыша осадной техники с собой не было – она замедлила бы скорость конного рейда.

Донской поспешно отступил к Костроме, бросив в Москве жену Евдокию Дмитриевну и митрополита Киприана. Возможно, князь рассчитывал, что этим укрепит волю гарнизона к сопротивлению, но расчет оказался неверным. Бегство государя повергло горожан в уныние. «Бяху людие смущени, яко овца, не имуще пастуха», – говорит летопись.

Когда великая княгиня с митрополитом и знатными людьми тоже захотели покинуть столицу, там начались беспорядки. Москвичи убили некоторых бояр, пограбив их имущество, и затворили крепостные ворота. После долгих уговоров выпустили только княгиню и митрополита, но вынудили их оставить казну. Евдокия отправилась к мужу, а Киприан, возмущенный поведением Донского, отъехал в другую сторону – в Тверь (и вплоть до конца правления Дмитрия Ивановича в Москву уже не возвращался).

Город остался без военачальника, предоставленный собственной участи. Своим боярам москвичи теперь не доверяли и поставили воеводой чужака – литовского князя Остея, кажется, Ольгердова внука, который не побоялся в это грозное время приехать в Москву. Остей кое-как приготовился к обороне (обычным образом – сжег посады) и частично восстановил порядок, хотя бесчинства и грабежи прекратились не полностью.

23 августа 1382 года к Москве подошли передовые отряды татар. Спросили, на месте ли Дмитрий. Узнали, что князя нет, но не ушли, а осмотрели окрестности и стали ждать подхода основных сил: «И пакы стояху, зряще на град».

Москвичи осмелели, вообразив, что это и есть всё вражеское войско. Начали бахвалиться со стен, насмехаться над татарами, «некаа словеса износяще, исплънь укоризны и хулы». Но назавтра подошел Тохтамыш со всей ордой, и веселье прекратилось.

Сразу же началась осада, продолжавшаяся без перерыва три дня и три ночи. Татары вели обстрел, нанося гарнизону немалый урон: «одоляху бо татарскыа стрелы паче, нежели гражанскыа [городские], бяху бо у них стрелци горазди вельми». Москвичи в долгу не оставались – отстреливались из самострелов, камнеметов и даже «тюфяков», то есть пушек или ружей, которые здесь упоминаются русскими летописцами впервые. Когда осаждающие попытались штурмовать стены, приступ был отбит.

На четвертый день Тохтамыш понял, что каменной крепости не возьмет или же что это слишком дорого ему обойдется, и сменил тактику. Хан отправил в город парламентеров, обещая уйти, если ему дадут выкуп, притом скромный («малые дары»). Здесь-то и пригодились сыновья нижегородско-суздальского князя, которых москвичи, по-видимому, хорошо знали – ведь они были родными братьями великой княгини.

Княжичи поклялись, что хан гневается только на Донского, а против Москвы зла не держит. Если жи- тели окажут ордынскому владыке почтение и поклонятся ему, он уйдет и не причинит городу вреда.

Князь Остей при всей своей храбрости, видимо, большим умом не отличался. Он не только открыл ворота, но и вышел за стены сам, во главе торжественной процессии.

Татары накинулись на князя и воевод, всех их перебили и ворвались в город. Произошла чудовищная резня. Тохтамыш хотел не просто наказать Москву, а уничтожить ее. Горожан убивали без разбора: «ти вси посечени бышя, а друзии огнемь изгореша, а инии в воде истопоша, а инии множайшии от них в полон поведени быша и в работу поганскую [языческое рабство]».

Потом победители разграбили дома и церкви, забрали княжескую и митрополичью казну. Напоследок город был предан огню, в котором, о чем особенно скорбит летописец, погибло множество книг. «Была Москва град велик, град чюден, град многочеловеченъ… – и видети его нечего, разве токмо земля, и персть, и прах, и пепел, и трупиа мертвых многа лежаща, и святыа церкви стояще акы разорены, аки осиротевши, аки овдовевши».

Добившись того, чего хотел, Тохтамыш повернул назад, на обратном пути все-таки ограбив княжество рязанское – видимо, Олег Иванович помогал татарам меньше, чем они требовали.

На этом короткая война, собственно, и закончилась. Донской то ли не собрал достаточно войск в своей Костроме, то ли совсем пал духом. К тому же, узнав о сожжении Москвы, осмелел тверской князь Михаил. Он отправил к Тохтамышу посольство с дарами и в награду получил подтверждение своего ярлыка.

Обесславленный, брошенный всеми союзниками, Дмитрий вернулся на московское пепелище и стал хоронить покойников. Известно, что средства на погребение он выделил из расчета по рублю на 80 тел и потратил 300 рублей. Значит, при взятии города погибло 24 тысячи человек, а скольких татары угнали в неволю – неизвестно.

Единственное утешение, которое Донской мог позволить себе в этих условиях, – месть Олегу Рязанскому. Это было нетрудно и безопасно, поскольку тот тоже пострадал от нашествия и лишился ордынского покровительства. Московские отряды прошли по татарскому следу и опустошили Рязанщину еще раз.

После этого Дмитрий Иванович смиренно запросил у Тохтамыша мира.

Мир был дарован, но на очень тяжелых условиях. Во-первых, пришлось выплатить тяжкую контрибуцию – по полтине с каждого селения. Во-вторых, был восстановлен «выход», да не по мамаевской ставке, а по прежней, времен хана Джанибека (если учесть, что население после войны сильно сократилось, подушно пришлось платить чуть не вдвое больше). В-третьих, Русь вновь обложили рекрутской повинностью – мужчины должны были отправляться в Орду и служить в армии Тохтамыша. Княжича Василия, наследника, забрали в Сарай заложником.

В общем, горе побежденным.

Итоги правления Дмитрия Донского

Последние годы княжения Дмитрия Ивановича были печальны. Не будет преувеличением сказать, что этот монарх после всех свершений и побед оставил государство в очень тяжелом, даже критическом состоянии.

Соседние князья вышли из московского подчинения. Правители Твери, Рязани и Суздаля перестали признавать Дмитрия «старшим братом». Даже с дважды разоренной Рязанью московский князь совладать уже не мог. В 1385 году Олег Иванович накопил сил и сам, первым, напал на Донского. Захватил Коломну, разбил Дмитриеву дружину в бою и чуть не взял самое Москву.

Донской был вынужден умолять рязанского князя о мире – еще несколько лет назад такая ситуация была бы совершенно невообразима. Олег Иванович ни в какую не соглашался. Положение, как я уже рассказывал, спас престарелый Сергий Радонежский, который по просьбе Дмитрия покинул свою обитель и уговорил рязанского князя сменить гнев на милость. Донской был вынужден отдать свою дочь за Олегова сына.

Единственным успешным предприятием Донского в этот унылый период можно считать поход 1386 года на Новгород – но не для завоевания, а по необходимости: новгородцы задержали выплату ордынского «выхода», а отвечать за это перед Ордой должен был великий князь. Дмитрий Иванович собрал войско и заставил республику выплатить неустойку в размере 8000 рублей. Этим не слишком славным походом военная карьера куликовского героя и завершилась.

Умер Дмитрий в 1389 году, не дожив до тридцати девяти. В «Житии» его кончина описывается следующим образом: «Разболеся и прискорбен бысть вельми, потом же легчае бысть ему; и паки [снова] впаде в большую болезнь и стенание прииде к сердцю его, яко торгати внутрьним его, и уже приближися к смерти душа».

Из отечественных историков к Дмитрию Ивановичу безжалостней всех Н. Костомаров, который винит в катастрофе 1382 года, уничтожившей надежду на освобождение, единственно малодушие великого князя и заявляет: «Княжение Димитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории многострадального русского народа».

Это утверждение слишком категорично хотя бы потому, что, как уже говорилось, психологическое значение Куликовской битвы оказалось важнее ошибок и несовершенств Дмитрия Донского, а память об этой победе в конце концов позволила Руси скинуть татарское владычество без нового кровопролитного сражения. Однако, если смотреть на ситуацию не в исторической перспективе, а в рамках 1380-х годов, выходит, что Костомаров прав.

Правление Донского не просто не привело к избавлению от чужеземного господства (хотя шанс на это был), но отбросило Москву, а вместе с нею Русь как минимум на полвека назад – во времена, когда о независимости не приходилось и мечтать.

Альянс русских земель распался. Нужно было заново начинать трудную работу по сплочению других княжеств вокруг Москвы.

Нарушился и союз с церковью. Митрополит переехал сначала в Тверь, а затем, поскольку по титулу он продолжал именоваться «киевским», и еще дальше, в Киев, находившийся под властью Литвы. Это было очень чувствительным ударом по авторитету и значению Москвы.

Столица Дмитрия Донского лежала в руинах, ее нужно было отстраивать заново. Обезлюдевшие села требовалось заселить новыми жителями. Всё это стоило больших денег, а казна была пуста.

В конце 1380-х годов казалось, что централизованного государства на Руси в обозримом будущем возникнуть не может, а времена Москвы заканчиваются.

Как ни странно, от окончательного падения Москву спас тот самый человек, который нанес по ней тяжкий удар: Тохтамыш.

В 1382 году Михаил Тверской, бывший у хана в милости за свою лояльность, стал просить ярлык на владимирское великое княжение. Если бы просьба была удовлетворена, вполне возможно, что Москва уже не оправилась бы и политический центр Руси переместился бы в Тверь. Однако Тохтамыш поступил на первый взгляд странно: подтвердил права Михаила на его собственное княжество, но Владимир оставил за опальным Дмитрием Донским.

Впрочем, ничего странного в этом решении не было. В ходе войны Москва была приведена в ничтожество и ослаблена, Тверь же осталась нетронутой. Хан вовсе не хотел, чтобы Михаил Александрович сделался еще сильней. Кроме того, Дмитрий Иванович, с точки зрения Тохтамыша, был виноват лишь в одном проступке: что не пустил на Русь ордынского посла. В боевых действиях близ Москвы князь не участвовал, а победа над татарами в Куликовской битве скорее шла ему в плюс – ведь он разбил злейшего Тохтамышева врага Мамая.

В результате Дмитрий Донской хоть и был разорен войной, но сохранил все свои обширные владения. После его смерти раны Москвы постепенно зажили, город отстроился, потихоньку начал возрождаться, а вместе с ним поднялась и вся Русь. Без новых военных побед над татарами, без выдающихся правителей и великих свершений – словно бы по волшебству, как феникс из пепла.

И действительно, без чудес не обошлось.

Русские авторы очень любят сетовать на беды и злосчастья исторической судьбы своего отечества. Злосчастий в самом деле хватало. Но справедливости ради следует заметить, что произошло и немало счастливых случайностей, когда стране исключительно, почти сказочно везло.

В описываемый период таких подарков Фортуны (некоторые из них церковь объявит Чудом Божьим) случилось, один за другим, сразу три.

Чудо первое

Придется на время вернуться к делам внутритатарским. После гибели Мамая здесь остались два сильных лидера – Тамерлан в Самарканде и Тохтамыш в Сарае (еще один, Едигей, пока держался тихо, оставаясь в тени Железного Хромца).

Царство Тамерлана, хоть еще не превратилось в паназиатскую империю, но уже простиралось от границ Китая до Каспия. Правда, великий завоеватель находился на значительном расстоянии от русских границ. Зато Тохтамыш, который, объединив Золотую Орду, сделался соперником своего бывшего сюзерена, был рядом и держал Русь в трепете.

При всех своих ошибках Дмитрий Донской безусловно был выдающимся государственным деятелем, чего никак не скажешь о его преемниках, правителях слабых, недаровитых и к тому же (в отличие от преемников Ивана Калиты) правивших очень подолгу. Два следующих московских монарха в общей сложности просидели на престоле семьдесят три года.

Особенно бесцветен был первый из них, Василий Дмитриевич (1389–1425), и если при нем Москва не погибла, причиной тому было внешнее обстоятельство: на грозного Тохтамыша сыскалась управа.

Тимур давно уже был недоволен своим вассалом, которому доверил управление царством побежденного Урус-хана. После восстановления власти над Русью золотоордынский хан стал вести себя вызывающе. Он подчинил себе Хорезм, стал претендовать на Азербайджан, начал вести переговоры с египетскими мамелюками, враждовавшими с Тамерланом, и даже посмел чеканить монету со своим именем, что было равносильно декларации независимости.

В 1385–86 годах Тохтамыш предпринял большой поход в Персию, входившую в зону влияния Тамерлана. Точно таким же приемом, как в 1382 году Москву, – неожиданным рейдом – хан захватил и сравнял с землей главный персидский город Тебриз.

Здесь терпение среднеазиатского властителя лопнуло, и на следующий год он пошел на Тохтамыша войной. Армии встретились в Дагестане, но сражение закончилось вничью. Осторожный Тимур решил отступить. Началась затяжная война, поглотившая все силы Тохтамыша, которому теперь стало не до Руси.

Он нанес удар по врагу с другой стороны – через Волгу, реку Урал и великую пустыню на Мавераннахр, самое сердце Тимуровой державы. Дошел до Бухары, но взять хорошо укрепленный город не сумел и отступил.

В ответ Тамерлан разорил Хорезм и уничтожил бо- гатый город Ургенч, центр караванной торговли.

На следующий год в наступление опять перешел Тохтамыш, который вторгся в Среднюю Азию с сильным войском, включавшим в себя и отряды русских вассалов. Близ реки Сыр-Дарьи состоялось большое сражение – и снова, как в прошлый раз, не выявило победителя, но если на Кавказе отступил Тамерлан, то теперь отойти пришлось золотоордынскому хану.

Следующий этап войны двух татарских исполинов состоялся в 1391 году, когда Тамерлан повел на противника свои основные силы (как уже говорилось, он мог мобилизовать чуть ли не двести тысяч воинов). У Тохтамыша столько людей не было, он попятился, но Железный Хромец настиг его на Волге, близ нынешней Самары и разгромил.

Это была победа, но еще не окончательная. Тохтамыш потерял всю восточную половину своих владений, но сохранил Сарай и Поволжье, а значит, и власть над Русью. Более того, очень скоро этот упорный полководец собрал новое войско и вторгся на Кавказ. Война возобновилась.

Княжич Василий, содержавшийся в Орде заложником, еще в 1386 году воспользовался ситуацией и сбежал – не к отцу, что было бы слишком опасно, а в Валахию и оттуда в Литву, где в то время утвердился Витовт. Великий князь Литовский, соперничавший со своим кузеном, новоиспеченным польским королем Ягайло, нуждался в союзниках. Он обручил с московским наследником свою шестнадцатилетнюю дочь Софью и помог ему вернуться на родину. В 1389 году, когда умер Дмитрий Донской, Василий без осложнений получил ярлык – Тохтамыш был теперь не в том положении, чтобы ссориться с Москвой.

После поражения 1391 года хану пришлось в корне изменить всю свою русскую политику. Принцип «разделяй и властвуй», согласно которому Тохтамыш старался сохранить равновесие между четырьмя сильными княжествами (московским, тверским, нижегородским и рязанским), больше не соответствовал золотоордынским интересам. Хан сделал ставку на самую большую из русских автономий, отдав предпочтение Василию Дмитриевичу. Тот не преминул этим воспользоваться и попросил отдать ему Нижний Новгород. Приехал в ханскую ставку с щедрыми подношениями – и получил ярлык. (Как именно Москва захватила нижегородское княжество, я расскажу позже.)

Столь же легко Тохтамыш отдал Василию еще несколько менее крупных удельных владений.

Так в начале девяностых годов Москва вновь стала подниматься и расти – исключительно благодаря выгодам позиции «третьего радующегося».

А в 1395 году Русь вдруг вообще освободилась от своего угнетателя.

Тамерлан опять выступил со всей своей армией на Золотую Орду и в сражении на реке Терек нанес Тохтамышу поражение, от которого тот уже не оправился. Как мы увидим, он долго еще вел борьбу, но из Сарая ушел и больше туда не вернулся.

Один хищник, дальний, избавил Русь от другого, ближнего. Разве это было не чудо?

Чудо второе

В первое время после разгрома Тохтамыша, правда, показалось, что вместо одной беды на Русь пришла другая, еще худшая.

Расправившись со сторонниками изгнаного хана, Тамерлан не вернулся в центральную Азию, а двинулся на север.

Он явно намеревался провести новую кампанию, на сей раз против Руси.

Решение было вполне логичным. Преемники Тохтамыша вполне могли вновь оказаться в конфликте с Тамерланом, и оставлять нетронутой главную колонию, которая снабжала бы их материальными и людскими ресурсами, было недальновидно.

Страшней всего то, что «Меч Ислама», кажется, намеревался не завоевать Русь, которая находилась слишком далеко от его державы, а уничтожить: дочиста разорить весь край и умертвить как можно больше жителей. Если бы Тимур осуществил свой план, исход был бы ужасней, чем во времена Батыева нашествия.

А силы, которая могла бы помешать Хромцу, не существовало. Его армия не имела себе равных во всем мире по численности и боевым качествам. Оставив десятичный принцип организации, введенный еще Чингисханом, Тамерлан ввел множество усовершенствований, соответствовавших новой эпохе.

Войско делилось на семь корпусов, каждый из которых следовал собственным маршрутом, причем два все время оставались в резерве, при главнокомандующем, и он быстро перебрасывал их туда, куда требовалось. Победить Золотую Орду великому полководцу помогло то, что он отказался от сугубо кавалерийского состава армии и завел у себя хорошо обученные пехотные части. От атак конницы пехоту защищали саперы, рывшие перед полками траншеи и ловушки.

У дружин и ополчения русских князей было мало шансов выдержать удар Тимуровой махины.

И уж нет совсем никаких сомнений, что, вторгнувшись в русские земли, Тамерлан превратил бы их в выжженную и безлюдную пустыню. Опыта в таких делах у него хватало.

Жестокость Железного Хромца

Имя «Тамерлан» недаром стало в истории нарицательным. Подобно Чингисхану, этот завоеватель использовал массовый террор как обычное средство психологической войны, деморализации противника, но заходил в зверствах еще дальше.

История походов Тимура изобилует рассказами о массовых казнях, которым он подвергал целые города, чтобы покарать их за непокорность или просто уничтожить, поскольку они чем-то ему мешали.

Во время персидской кампании 1387 года он занял Исфахан и поначалу обошелся с городом довольно милостиво, поскольку гарнизон капитулировал без сопротивления. Однако вскоре жители восстали, недовольные слишком обременительной данью, и убили сборщиков налогов. Летописец Гийасаддин Али цветисто пишет: «Они перебили отряд войска его величества, что был вне города, крепко заперли ворота, высунули руки из рукава бунта, а ноги поставили на арену сопротивления его величеству». Тогда Тимур приказал перебить всё население. «Столько пролилось крови, что воды реки Зиндаруда, на которой стоит Исфахан, вышли из берегов, – сказано далее в хронике. – Из тучи сабель столько шло дождя крови, что потоки ее запрудили улицы. Поверхность воды блистала от крови отраженным красным цветом, как заря в небе, похожая на чистое красное вино в зеркальной чаше. В городе из трупов нагромоздили целые горы, а за городом сложили из голов убитых высокие башни, которые превосходили высотою большие здания». Всего таких башен получилось двадцать восемь, в каждой по полторы тысячи голов, а общее число погибших составило не то сто, не то двести тысяч человек.

Во время индийского похода (1398) «Меч Ислама» и вовсе не церемонился, поскольку имел дело с «неверными». Около ста тысяч индийских воинов, сдавших- ся Тимуру в плен, были перебиты. В Дели резня продолжалась три дня и три ночи. Здесь победители тоже воздвигли множество башен из мертвых голов. Лишь век спустя население города достигло численности, какую имело до нашествия.

Той же участи в 1401 году Хромец подверг Багдад. Каждый воин получил приказ принести по две отрубленных головы – и выполнил его.

Вот какая судьба ожидала Русь и русских.

В июле 1395 года полчища Тамерлана добрались до Рязанской земли. Без труда взяли Елец, убив тамошнего удельного князя и умертвив либо угнав в плен поголовно всех обитателей.

Василий Московский собрал кого мог, выступил в поход, но остановился на Оке, перед рязанской границей. Стал ждать. Он не двинулся навстречу неприятельской армии, как это сделал пятнадцать лет назад его отец, но и без боя пускать татар на московскую территорию не собирался.

На силу оружия великий князь не надеялся и уповал лишь на божье заступничество.

Из владимирского собора с великой церемонией вынесли старинную реликвию – образ Богоматери. Когда-то эту икону, считавшуюся чудотворной, привез из Киева основатель Владимиро-Суздальского государства Андрей Боголюбский (правил в 1157–1174 гг.). С тех пор она пользовалась в северо-восточной Руси особым почтением. И вот святыню решили перенести в Москву, под защиту каменных стен тамошнего Кремля.

В тот самый день, когда москвичи вышли встречать икону, вдруг пришла весть, что ужасный «Темирь-Аксак-царь» (так летописи именуют Тамерлана) по непонятной причине повернул вспять и ушел прочь, оставил русскую землю в покое.

Впечатление, которое это совпадение произвело на русских людей, не поддается описанию. «Оле преславное чюдо! О превеликое удивление! О многое милосердие к роду крестьяньскому [христианскому]!» – восклицает летописец.

Распространился слух, что татарскому царю во сне явилась Богоматерь в пурпурном одеянии с неисчислимой небесной ратью, и «вниде страх в сердце его и ужас в душю его, вниде трепет в кости его, и скоро отвержеся и охаби [передумал] воевати Руские земли».

Вне зависимости от того, приснилась Богоматерь «царю Темирь-Аксаку» или нет, Руси несказанно повезло. Если оставить в стороне сверхъестественную версию случившегося, остается предположить, что Тамерлан узнал какую-то тревожную весть, заставившую его отказаться от дальнейшего похода. Скорее всего, причиной был всё тот же непотопляемый Тохтамыш, который умел с невероятной быстротой оправляться от поражений. Уйдя из волжских сте- пей, бывший золотоордынский хан переместился на восток и принялся там сколачивать себе новое царство. Должно быть, гонец принес Тимуру известие об очередном наступлении Тохтамыша – это единственное правдоподобное предположение.

Тогда получается, что сначала Тамерлан спас Русь от Тохтамыша, а потом Тохтамыш спас Русь от Тамерлана.

Одно великое чудо наложилось на другое. Как и надлежит всяким истинным чудесам, оба, можно сказать, достались даром. И блага для Руси от них вышло больше, чем от кровавой Куликовской битвы.

По дороге домой Тимур совершил еще одно благодеяние – стер с лица земли великий город Сарай-Берке, долгое время высасывавший из Руси соки. Заново отстроить свою столицу ордынские ханы уже не смогут.

Чудо третье

Но чудеса на этом не закончились. Вскоре произошло еще одно. И снова надвинувшуюся грозу отогнала внешняя сила, без каких-либо усилий с русской стороны.

На сей раз опасность шла не с востока, а с запада. В Орде-то для Руси обстоятельства складывались неплохо. Там утвердился новый хан Тимур-Кутлуг, из людей Тамерлана. Этот правитель русским пока не докучал, поскольку его положение было шатким.

Он испортил отношения со своим сюзереном. Тимур-Кутлуг и уже знакомый нам Едигей (они были в союзе), больше не желая служить Хромцу, ушли от него со своими воинами. Едигей, хоть формально звался беклербеком при Тимур-Кутлуге, фактически основал в восточных золотоордынских землях собственную державу; сам же Тимур-Кутлуг взял себе западную половину бывших земель Тохтамыша, к которым примыкала Русь.

Стоило Тамерлану уйти из Поволжья, как там немедленно объявился Тохтамыш и вступил с Тимур-Кутлугом в борьбу за власть. Потерпел поражение, но, как обычно, не угомонился, а отправился в Литву к Витовту, который к этому времени вошел в большую силу и был непрочь расширить свои владения за счет ослабевших татар.

Великий князь литовский охотно взял Тохтамыша под свое покровительство и пообещал помощь. Если б свергнутый хан вернул себе престол, Золотая Орда стала бы литовским протекторатом и вся Восточная Европа попала бы под контроль Витовта. Русь оказалась бы зажата между его владениями с запада, юга и востока. Ослабевшая Москва была бы вынуждена уступить Литве роль собирательницы русских земель, и вся история нашей страны пошла бы совсем по другому вектору. При этом завоевание скорее всего совершилось бы бескровно и выглядело бы родственным воссоединением. Литовцы не воспринимались русскими как чужаки. Они были той же веры, большинство из них говорили на том же языке, а Витовт приходился Василию Дмитриевичу тестем.

Пожалуй, эта угроза была еще более серьезной, чем нашествие Тамерлана, – если не для Руси, то для Москвы. Азиатский завоеватель разорил бы страну и в конце концов ушел бы; Витовту уходить было незачем. Государство, ведущее свою генеалогию от Владимиро-Суздальского княжества и затем переориентировавшееся на Москву, могло закончить свое существование в 1399 году. Это казалось неизбежным.

Витовт был намного сильнее Тимур-Кутлуга. Он собрал большую армию, в которую кроме русских и литовских полков вошли польские и немецкие рыцарские отряды. Одних лишь князей было около полусотни. Часть прежнего войска сохранил и Тохтамыш. Общая численность союзной армии – не по преувеличенным летописным сведениям, а по реконструкции современных историков – составляла 25–30 тысяч человек. У ордынского хана таких сил не было.

Поэтому Тимур-Кутлуг попробовал договориться миром. С. Соловьев излагает историю этих переговоров следующим образом: «Тимур-Кутлуг послал сказать Витовту: «Зачем ты на меня пошел? Я твоей земли не брал, ни городов, ни сел твоих». Витовт велел отвечать: «Бог покорил мне все земли, покорись и ты мне, будь мне сыном, а я тебе буду отцом, и давай мне всякий год дани и оброки; если же не хочешь быть сыном, так будешь рабом, и вся орда твоя будет предана мечу». Испуганный хан согласился на все требования Витовта, который, видя такую уступчивость, начал требовать, чтоб на деньгах ордынских чеканилось клеймо литовского князя; хан просил три дня срока подумать».

Очень возможно, что Тимур-Кутлуг хотел просто выиграть время. Ему на подмогу спешил Едигей.