Гнездо Седого Ворона Свержин Владимир
Гонец поднялся, все еще опасаясь смотреть на халифа.
– Я желаю знать об этом человек все! И запомни, даже если огненная бездна разверзнется под его ногами, он должен выжить.
– Осмелюсь спросить, – почти шепотом, удивляясь собственной дерзости, проговорил гонец, – этот человек – наш враг, он желает смерти правоверным. Разве не повинны мы, вступившие на путь Священной войны, умертвить каждого, пожелавшего воспрепятствовать торжеству истинной веры?
– Принять смерть во имя правого дела – значит найти жизнь истинную. И, стало быть, не важно, сколько правоверных обретут ключи от светлого настоящего, расставшись благодаря этому Лешаге с оковами погубленного мира. Выполняй и помни: кто должен оставаться в живых для исполнения моей воли, пусть будет жив. Все остальные могут умереть.
– Да пребудет с нами воля Пророка! – все еще не веря в благополучный исход своей миссии, возгласил гонец, пятясь к двери.
– Да восславится имя его.
Анальгин лежал за камнем, аккуратно, как его учили еще в юности, совмещая выемку на прицельной планке с обрезом замкнутой в кольце мушки. Эта незримая линия уходила вдаль и упиралась точно в грудь смуглого бородача, размахивавшего кинжалом. На такой дистанции пуля войдет чуть выше, не оставляя шансов, попадет точно в лоб, так, чтобы без лишних мучений. Какая досада! Рустам еще совсем недавно держал один из секторов обстрела на их общем поле боя. И хорошо держал.
Секунда растягивалась, будто налипшая на кору смола, еще не успевшая затвердеть и обратиться в камень. Анальгин знал это чувство, когда что-то должно произойти, а ты ждешь и одновременно страшишься.
Так было тогда, еще совсем недавно, на том проклятом ночлеге. Лешага обнажил нож и неспешно пошел к ним, увязанным в одну длинную беспомощную цепочку. Раздольник в ту минуту буквально кожей чувствовал исходящий от стального клинка смертный холод и неуемную жажду крови. Леху он знавал и прежде, и казалось, еще мгновение, тот пройдет вот так мимо строя, даже не поморщится, рукой поведет, рассекая аорты отточенным лезвием – и вся гусеница осядет вмиг.
В эту минуту атаман увидел, как стремительно прыгает Черный, как падает на землю граната. Он даже успел рассмотреть, что кольцо, слава Ноллану, по-прежнему на месте. В следующий миг Лешага даст команду… В том, какова будет команда, бывший раздольник не сомневался. Чего же еще ждать в такой ситуации?!
А эти-то, вояки, с хвостом промеж ушей, ишь, как раздухарились! Неспроста на рожон лезут: всякому понятно, что после вчерашней победы нет больше прежнего Лешаги – стража и охотника за раздольничьими головами. Обернулся чем-то новым, чему Анальгин, по скудости умишка, и названия-то не знает, но чувствует всей шкурой.
И эти чувствуют. А то б чего вскинулись? Людей, мол, их лейтенант убил. И что с того, что убил? Правильно сделал. Все, хана, баста, что вчера было – ушло! Раз вместе дрались, стало быть, и вся добыча в общак! А уж там каждому его доля обломится. А эти – нет, по-тихому себе под хвост заханырить!..
В Диком Поле за такое не стреляют – пули жалко, всем кодлом на части рвут!
Вон Хлобыст забыл, что теперь да как, и схлопотал, – все честь по чести. Лешага и то предупреждал, что хоть ложку не по делу возьмешь – и поминай как звали. Спасибо еще, лейтенант всех с ним к стенке не поставил. А мог.
Когда Тиль с выпученными глазами примчался, голося, что вооруженная толпа идет Лешагу громить, никто и вякнуть не посмел, мол, и мы с ними. Виноват – так получи! Чего ж тут на стенку лезть? Одно бы дело, когда Лехин подручник чужаков порешил, а своего пожалел, было бы с чего языком тереть. Ан нет – все по понятиям.
Но что же командир медлит?!
– Остановитесь! Так нельзя!..
А, вот оно почему!
Человека, бежавшего сейчас рядом с песнопевцем, Анальгин уже намедни видел. Высокий, сухой, как жердь, с длинными седыми волосами, забранными в пучок, но молодым взглядом почти черных глаз, он производил странное впечатление. Раздольник и представить себе не мог, что такие старики существуют, а уж бежать так, что Тиль рядом едва поспевал, не каждому молодому под силу. Впрочем, страх порой толкает похлеще, чем ветер в спину.
А как тут не бояться? Начнись сейчас в Трактире перестрелка, и все, что до последних дней звалось порядком и законом, вмиг пойдет прахом. Ему ли не знать? Пока закон, кровью политый, сам собой в головах и сердцах не вырастет, толку от него, как от чирья на заднице. Но если уж вырос закон…
– Уйди, старик! – Рустам взмахнул перед носом Библиотекаря острым, точно бритва, кинжалом.
«Эх, как неудачно встал! – досадливо подумал Анальгин. – Прямо на линии выстрела. Ничего, вот сейчас отскочит…»
Библиотекарь и не думал отскакивать, даже отшатываться. Он стоял, замерев, и пристально глядел на взбешенного горца. Тот вдруг как-то скукожился, досадливо вогнал отточенную сталь в ножны.
– Прости. – Он почтительно склонил голову и проговорил через силу:
– Рассуди нас, отец.
Селение, отстроенное вскоре после Того Дня в предгорьях, у поросшей лесом каменной гряды, бурлило. Не каждый день с торжища приносят такие новости, и уж подавно сроду не бывало, чтобы в них был замешан их земляк, и не сбоку припеку, а буквально ж, первейший герой!
Всякий теперь наперебой вспоминал, как в прежние времена-то было: кто с Лешагой рыбу в реке острогой бил, кто с ним в детские годы на кулачках дрался, ну, это совсем мальцами. Потом, когда Старый Бирюк, не к ночи будь помянут, его и Миху к себе в ученики взял, тогда уж с ними никто на кулаках не бился – в один миг сметут.
Да что на кулаках, они вон и рыбу потом без всякой снасти, голыми руками ловили. С утра, бывало, на Речном Перекате сядут по пояс в воде и глядят, не появится ли белорыбица хвостатая, поблескивая чешуей. Затем бац – одно движение, и рыбина в кулаке. Прочие сколько ни пробовали, а этак не выходило. Иной, бывало, и ухватит, так не удержит.
А теперь вот Леха во главе целой армии встал и разгромил дикое воинство, а то и два! Купчина, что о том рассказывал, своими глазами не видел, на другом торге слышал, и потом где-то, что-то да приврал. Вот, к примеру, сказывал, что ученик Бирюка на драконе по небу летал! Это же вовсе сказки. Учитель еще когда объяснял, что никаких драконов в помине не было, а были динозубры или, кажется, длиннозубры – сейчас и не упомнить.
Сам учитель ходил именинником, рассказывал всякому, каким умным был Леха, как быстро он освоил грамоту и как старательно перечитал все шесть книг, какими владело селение. Даже кулинарную осилил, хотя почти ничего в ней не понял. Но ведь и никто не понял! Но читать все одно интересно: слова там такие волшебные: анчоус, антрекот, бефстроганов…
Увлеченный своими воспоминаниями, учитель обернулся, ища, кому бы еще поведать о самом лучшем и любимом из своих учеников. Только нечестно все заслуги себе присваивать. Надо по справедливости поделить славу с Бирюком. Что-то его, кстати, с утра не видно. Не занемог ли? Само это слово не слишком вязалось с образом вечно хмурого, но крепкого, точно дубовый ствол, односельчанина. Пожалуй, стоит к нему зайти, а то ведь, может, и помер. Лет же ему немало! Может, полвека будет. А то и больше.
Идти не хотелось. Всякий знал, что от чужака слова доброго не услышишь, да оно порой и спокойнее, если не услышишь вовсе ничего.
«Но с другой стороны, – подумал учитель, – с кем, как не с ним, делить лавры?» Что такое лавры, он представлял довольно слабо. В той самой книге, где писали о харчо и солянках по-селянски или, может, селянках по-солянски, лавры следовало кидать в почти готовое блюдо.
Должно быть, это было чрезвычайно важно, иначе с чего бы в другой книге говорилось, что лавры вручали исключительно победителям?
Раздумывая над этим, он направился к хижине на отшибе, где обитал Наставник Боя. Тот был дома. Казалось, вся шумиха вовсе его не касается.
– Эй! – крикнул учитель, держась несколько поодаль от входа, прикрытого занавесью от слепней и мух. – Старый Бирюк, люди толкуют, что, по словам караванщика, где-то там, у Трактира, наш Леха огромное войско победил!
– Знаю, – донеслось в ответ. – Проваливай.
– Что за человек?! – возмутился учитель. – Я ему такую весть принес!.. – он еще бурчал себе под нос, коря невежу, когда вдруг дверь за его спиной распахнулась.
«Сейчас точно прибьет», – с ужасом подумал наставник юных душ, невольно ускоряя шаг. Всякому было известно, что пришлый нелюдимец тяжел на руку.
Но удара не последовало. Селянин опасливо глянул через плечо, да так и замер. Наставник Боя во всеоружии подскочил к высоченной, без малого в три человеческих роста, ограде, сбитой из сосновых заточенных поверху бревен, и перемахнул ее с такой скоростью, что и белка бы не угналась.
– Вот так-так! – обескураженно прошептал учитель. – Вот так-так…
Старый Бирюк скользнул в густой кустарник, ушел змеей по-над землей, листья дрогнули, может, на самую малость сильнее, чем от легкого ветра. Места им хожены и перехожены, потому двигался он быстро, не цепляя расставленных поперек незаметной тропки силков, обходя упрятанные в палой листве им же самим сухие ветки-сторожки. На такие лишь наступи – треск издали слышен. Дальше каменная сыпуха, на ней так просто не укрыться, но, впрочем, это уж как кому.
Он хотя и близко, но еще не здесь.
Старый воин затаился, прислушиваясь не к шорохам перелеска, а к внутренним ощущениям – это у него получалось всегда само собой.
Похоже, действительно Он.
Нежданный гость его еще не слышал, но, ничего не поделаешь, скоро услышит. Может, оно и к лучшему, что скоро.
Глава 3
Лешага прикрыл глаза. В который раз за сегодняшний вечер знаменитый кассовый аппарат Трактирщика металлическим звяканьем призывал собрание к порядку.
Леха безмолвно выслушал обвинения. А что тут говорить? Последствий нынешнего выстрела не изменишь. Да ученик Старого Бирюка и не собирался отпираться. Ему припомнились слова, некогда вскользь брошенные наставником: «Будь прав, и стой, хоть против целого мира». Сейчас он сам не мог для себя решить, прав был или не прав. Как-то уж все по-дурацки вышло.
Гомон толпы стих, и сам Библиотекарь взял слово:
– Невозможно сделать бывшее не бывшим, – начал старик. – Усач мертв, и множество достойных людей скорбит о нем. Здесь только что говорили те, кто своими глазами видел гибель этого воина и предводителя воинов. Рустам, говоривший передо мной, утверждает, что Лешага убил Усача, но, послушав свидетелей, я хочу задать вопрос: повинен ли Лешага в гибели стража с Южных Перекатов?
– Повинен! – взвился с места Рустам. – Я все сказал, как было!
Вновь звякнул кассовый аппарат, прерывая возмущенный крик обвинителя.
– Здесь каждый знает Лешагу, – хмуро продолжил Хранитель Знаний, – и вряд ли сомневается, что он был в состоянии убить этого человека. Тем более что тот угрожал ему оружием.
– Да, оно так! – раздалось из толпы слушателей. – Этот мог, еще как мог!
– И раз не убил прежде, стало быть, не желал смерти Усача.
– Так, ясно, не желал! – опять донеслось из толпы. – Он его вдругорядь еще в круге порезать мог, никто бы и слова не сказал! Усач потом все бил себя в грудь, что лишку хлебнул, но все ж видели, что с Лехой ему не тягаться было.
И снова звякнул кассовый аппарат. Трактирщик, длинный, носатый, как и его предок, степенно встал с кресла.
– Я требую прекратить заявления с мест. Еще раз – и я прикажу шерифу очистить зал.
При этих словах лейтенант Нуралиев вытянулся и расправил плечи. Лешага поглядел на недавнего боевого товарища. Тот перехватил его взгляд и отвернулся, стараясь не утратить бравого вида.
«Глупо получилось, – подумал обвиняемый, – чего уж теперь ерзать, головой вертеть».
Он мысленно вернулся к недавней сцене у Лысых Камней. Через несколько мгновений после того, как там появился Библиотекарь, приведенный Тилем, на выстрелы подоспел Анальгин со своими людьми, взвод аэродромной охраны и Стая, пренебрегшая по такому случаю исходившим от человеческого поселения зловонием. Чуть следом появился и Трактирщик. И тут уж было не до выяснения отношений. Оглядев «поле боя», хозяин заведения наткнулся взглядом на стоявшего за спиной у Лешаги Нуралиева.
– Комендант, выполняйте свои обязанности! – хмуро скомандовал он. – Окажите раненому помощь, уберите труп и… – он кивнул на Лешагу.
Вот тогда лейтенант первый раз отвел глаза. Встал перед Светлым Рыцарем, уткнулся взглядом в землю и проговорил, будто слова меж ребер застряли:
– Приказываю сдать оружие. Вы арестованы.
Эдвард Ноллан IV распахнул дверь офицерского кубрика:
– Джуниор, а ну, подъем! Напяль форму на свою тощую задницу и бегом на мостик!
– У меня отбой был два часа назад! Ты сдурел, Ноллан?!
– Ты сам сдурел, если так разговариваешь с командиром своего корабля!
Из-под одеяла показался нос, затем узкие щелочки заспанных глаз.
– Не понял, а что с Хешемом и Бортниковым?!
– Джуниор, ты больше не служишь на танкере. А потому, слушай мою команду: нечего валяться на чужой койке, впрыгивай в штаны и бегом на мостик за назначением!
Из-под одеяла высунулась рука, протерла глаза, и те приобрели условно осмысленное выражение:
– Эд, ты это сейчас о чем?
– Первый лейтенант Тадеуш Сикорский-младший! Официально тебе заявляю, что у нас есть свой корабль, и ты на нем – старший помощник и мой штурман.
– Одуреть! – главный ловелас курса тряхнул золотистой гривой и, подкрутив шляхетский ус, разом уселся на койке. – Я проспал какой-то праздник? У тебя по второму кругу наступило совершеннолетие? – Он потянулся за формой. – Папаша Ноллан подарил сынуле личную яхту, и мы сможем катать девчонок по орбите?
– Давай, пошевеливайся, обо всем узнаешь. Бортников уже ждет.
– А почему старпом? Где капитан?
– Уехал в штаб ругаться. Мол, у него перед самым рывком к Сатурну забирают двух офицеров.
– То есть может статься, что девчонок будет выгуливать кто-то другой?! – штурман нахмурился. – Кстати, матка боска ченстоховска, я точно помню, что клал второй носок в ботинок. Куда он мог деться?
– Не важно! Надень новые. В конце концов, такое событие нужно отметить!
– Какое там не важно?! Я знаю, это Бейли нацепил! Мстительный хорек постоянно таскает мои вещи! Он все не может успокоиться после того, как на втором курсе обнаружил свою Лорелею в моей спальне.
– Тэд, когда мы будем нестись в открытом космосе, между вахтами ты сможешь предъявить мне весь свой донжуанский список, а то я последнее время путаюсь в именах! – рассмеялся потомок спасителя человечества. – По-моему, Лорелея была не с Бейли…
– Что ты такое несешь! Я скорее Большую Медведицу приму за Малую, чем перепутаю своих прекрасных дам!
– Ладно, посмеялись и хватит. Давай, пошевеливайся. Нам следует все оформить, – заторопил друга Ноллан, – покуда старый ворчун Хешем не притащил из штаба свою разъяренную морду.
– Но я не могу без носка…
– Возьми из моего рундука! Потом, когда вернемся, у тебя будут тысячи носков, ты сможешь делать из них гирлянды и требовать от Санты, чтобы на Рождество он совал подарок в каждый из них! – фыркнул новоявленный капитан.
– Ага, тысячи и один. Эд, с этим назначением ты просто одурел! Ни у кого не может быть тысячи носков.
– У тебя будет! А пока что, Тадеуш Сикорский-младший, у нас есть шлюп «Джеймс Хоукинс» класса скаут-лидер с полным фаршем для броска и подписанные моим отцом назначения!
– Назначения – это прекрасно, – младший штурман межпланетного танкера «Адмирал Бенбоу» открыл рундук закадычного друга и поморщился. – Скажи, твоя семейка помешалась на вензелях? Кому из твоих предков в голову пришла мысль украшать носки монограммой, да еще под баронской короной?
– А что тебе не нравится в этом титуле? – тут же вскинулся оскорбленный в лучших чувствах командир. – Между прочим, королева Англии пожаловала баронство моему предку за миллиардное ассигнование на развитие исследований в области выживания человека в неблагоприятных экологических условиях. Если бы не они, Эндимион-Сити просто бы не существовал!
– По-твоему, это повод украшать монограммой носки? – скептически хмыкнул потомок древнего мазовецкого рыцарства.
– Посмотрим, чем ты будешь украшать свои одежки, когда мы вернемся.
Джуниор насторожился, будто размышляя, застегивать штаны или воздержаться.
– Мы идем за пределы Солнечной системы?
– Пальцем в небо! – радостно воскликнул барон Эдвард Ноллан IV. – Мы возвращаемся на Землю!
Шум зрителей стих. После такой-то угрозы.
– Отделение, ко мне! – скомандовал Нуралиев. Одиннадцать бойцов, для пущего эффекта чеканя шаг, прошли через весь зал и выстроились по обе стороны от коменданта, всем своим видом показывая готовность исполнить приказ.
– Ты посмотри, каков! – Марат недовольно приподнял уголки губ, недвусмысленно обнажая клыки. – А я его за человека считал!
– Тише! – Лилия ухватила друга за руку. – Они выгонят.
– Кого? Меня? Да я же спас этот вонючий гадюшник! – на весь зал шипел рассвирепевший драконид.
Сидевшие рядом зрители и участники процесса недовольно поморщились.
– Тише, Марат, пожалуйста, тише! – взмолилась девушка. – Пусть Библиотекарь договорит.
Старик между тем продолжал:
– Возможно, и скорее всего, Усач тоже не желал смерти Лешаги. Этого мы уже никогда не узнаем. Однако множество свидетелей подтвердят, что оружие находилось именно в его руке. Разве не так?
– Так, – закивали сидевшие у барной стойки очевидцы.
– Там же оно находилось и после гибели стража.
– Но это Лешага повернул стволы! – в который раз взвился Рустам. – Я сам видел! Своими глазами!
– Никто с этим не спорит, – кивнул Хранитель Знаний. – Однако не Леха нажал на спусковые крючки. И, будем говорить прямо, отвел злополучные стволы он в тот самый момент, когда Усач хотел убить одного из бойцов отряда подсудимого.
– Бойца?! Он хотел убить жалкого пса!
Вновь звякнул кассовый аппарат.
– Последний раз предупреждаю: немедленно прекратите крики с места!
– Этот «жалкий пес» участвовал в защите Трактира, и потому с полным основанием может считаться бойцом, не меньше, чем вы или, скажем, Марат.
Рустам с досадой лязгнул кинжалом, вгоняя его в ножны.
– Таким образом, можем сказать, что Лешага вовсе не убивал Усача. Он лишь защищал своего воина. А Усач застрелился сам, увы, по нелепой случайности. По воле слепого провидения, которое мы не можем привлечь к ответу при всем нашем желании.
Если же смотреть на вещи более глубоко, то следует приобщить к рассмотрению тяжелого происшествия также действия находящегося здесь лейтенанта Нуралиева, ставшие причиной конфликта.
Рустам бросил на блюстителя порядка взгляд, полный ненависти.
– Ты грязный шакал! Я тебе этого до смерти не забуду. Когда-нибудь мы еще встретимся в Диком Поле.
– Действия шерифа не противоречили закону, принятому в Трактире, и моим приказам, – холодно вставил хозяин заведения.
– Но все же – разбираться и предъявлять счет за пролитую кровь пришли к Лешаге, а не сюда.
– Это печальное недоразумение.
– Если так, – не замедлил с ответом Библиотекарь, – то печальное недоразумение должно трактоваться в пользу обвиняемого. Таковы нормы права.
– Этого права больше нет. Тот День похоронил его. Здесь все решат присяжные, – отрезал недовольный Трактирщик. – И пусть восторжествует справедливость!
За тусклыми иллюминаторами винты самолета монотонно лопатили морозный воздух. Седой Ворон, не отрываясь, смотрел на горы. Они темнели за толстым пыльным стеклом, закрывая горизонт, так что солнце восходило над их нерезкими в дымке вершинами совсем не на рассвете. Оно неспешно взбиралось в зенит, дело шло к полудню.
Сегодня ему вспоминались совсем другие горы, очень далекие отсюда.
– О чем думаешь, Ирбис? – спросил он.
Его напарник, прильнув к иллюминатору, рассматривал высокие, под небо, скальные гряды. Такие близкие, что казалось, с крыла самолета их можно достать рукой. Лайнер был небольшой, местной авиакомпании. На борту, не считая экипажа, два десятка пассажиров. Какие-то тюки, увязанные в латаную рогожу, клетки с птицей. Еще полтора часа лета, затем короткий отдых и последний рывок в Поднебесную. А там – Шаолинь, цель путешествия.
Ирбис повернулся к напарнику.
– Все не могу отделаться от мысли, что нужно было купить самолет, а не париться в этой летучей барже времен покорения вавилонского царства.
– Купить – не велика проблема. Но с оформлением разрешения на пролет мы бы возились уж точно до конца света. И в прошлые годы получить бумаги была морока, а сейчас, так и подавно. Ну а без разрешения нас бы с тобой сшибли, как только наша птичка отобразилась бы на локаторах ближайших сил противовоздушной обороны. Сам знаешь, обстановка предвоенная. Суверенные государства одно за другим закрывают воздушное пространство. Как Эд Ноллан предсказал, к тому и идет. Дай бог, чтобы так успели проскочить.
Ирбис чуть заметно дернул плечом. Ворон напрягся. Эти несколько месяцев они практически не разлучались, Эдвард Ноллан требовал, чтобы разведчики каждого звена были идеально психологически совместимы и понимали друг друга с полуслова, и вот сейчас он чувствовал, что напарнику отчего-то не по себе. То, что Ирбис ощущал близкую опасность, как сам он утверждал, кончиками бровей, Ворону было известно, но куда от нее деваться на борту самолета, тем более летящего меж гор?
– Отчего-то вспомнились термитники, – наконец прервал молчание бывший инструктор Форта Брегг.
– Вот ведь, – Седой Ворон покачал головой.
– Понимаешь, – Ирбис пустился в объяснения, – термиты всю свою жизнь только и заняты тем, что жрут и строят, жрут и строят. В результате получается нечто кривое, страшное и никому, кроме самих термитов, не нужное. Вот и люди так же. Если вдуматься, вся цивилизация похожа на такой термитник. Вот сейчас гляжу на горы – что-то у них есть общее с теми, как бы так выразиться, строениями.
– Но их никто не строил.
– Как сказать… Многие по сию пору утверждают, что их создал Бог: зачем, для чего – другой вопрос, но как-то получается, что все достижения человека на пути, который он именует «путем творения», по сути, такая же бессмыслица, как это глобальное тектоническое образование.
Седой Ворон пожал плечами:
– Красиво.
– Пожалуй. Но бессмысленно, если рассматривать, как объект творения.
– Странно это слышать от тебя. Ведь ты едва ли не все восьмитысячники облазил.
– Да. Хотел понять, что ж в этих горах такого захватывающего? В чем суть? Чувствовать – чувствовал, а вот понять – не получалось! Что-то постоянно ускользает. А без этого «чего-то» – снег да камень…
Самолет резко качнуло, и он пополз вверх, карабкаясь по восходящему потоку. Из репродуктора послышался шипящий в динамике голос стюарда: «Мы входим в зону кавитации, просьба всем пристегнуть ремни. Сохраняйте спокойствие».
Последние слова звучали почти мольбой. Самолет начало трясти, будто он катил по кочкам, щедро натыканным в бескрайнем небе. Местные жители, едва ли не в первый раз оказавшиеся на борту летательного аппарата, наперебой стали взывать к милости Творца и всех местных богов, умоляя их подставить ладони под крылья и спасти правоверных от гибели. Ирбис вдруг прервал речь и резко оглянулся через плечо.
– Опасность?
– Да. Где-то очень близко. – Напарник снова оглянулся. – Вот эти куры. Тут что-то не так.
Ворон, стараясь не привлекать внимания, вытащил из кармана полированный до зеркального блеска стальной портсигар. Табака в нем не водилось отродясь, просто идеальный герметичный контейнер для множества полезных мелочей, ну а заодно и зеркало, и дополнительная защита около сердца.
В серебристой глади, чуть искажаясь, отражались стоявшие в хвостовой части салона бамбуковые клетки с птицами – обычные куры, впрочем, не совсем обычные, морозоустойчивая порода.
Люди возле клеток, вот они, пожалуй, здесь не к месту. Хмурые бородачи с недобрым взглядом. У таких автомат в руках смотрится куда уместнее, чем курица. Ну, да ладно, внешность бывает обманчива, а птицы, во всяком случае, пока, хоть и взбудоражены перелетом, не проявляют никакого беспокойства.
Голос в репродукторе опять зашуршал, прорываясь сквозь волны электромагнитного шторма:
«Просим вас не отстегивать ремни безопасности и оставаться на местах, скоро мы начнем снижение».
Эти слова были заглушены громким, недовольным квохтаньем. Морозоустойчивая курица, судорожно хлопая крыльями, перелетела через весь салон. За ней другая. Пристегнутые к креслам пассажиры возмущенно загомонили. Перепуганные несушки суматошно шарахались из стороны в сторону, обильно удобряя раздраженную публику свежим пометом. Кто-то не выдержал и вскочил, требуя навести порядок. Дверь пилотской кабины распахнулась.
– Вот этого делать было нельзя, – пробормотал Ирбис.
В тот же миг появившийся в салоне мужчина в форме летного состава «Пан-Ориентал», держась за грудь, съехал по стене.
– Стрелка, – пробормотал Седой Ворон.
Из груди убитого торчало тонкое стилетообразное жало.
Напарник чуть сполз и глянул в промежуток между креслами. Один из бородачей стоял, направив на пилотскую кабину короткую бамбуковую палку – часть решетки мобильного птичника.
– Шелестящая смерть, – констатировал разведчик. – Интересно, что у них в трубках вместо металлических пружин?
Ирбису это было неинтересно, он прикидывал, на сколько решетин клетка. Выходило, что на экипаж и пассажиров хватит с лихвой.
– Ведите себя тихо, и никто не пострадает! – нервно, точно не веря собственному заявлению, выкрикнул стрелявший. Затем повернулся к ждущим приказа бородачам. – Вперед, за штурвал. Меняем курс!
– Тебе ничего не кажется странным? – чуть слышно проговорил бывший офицер зеленых беретов.
– Кажется. Если это какая-то местная террористическая группировка, то непонятно, кому они собираются предъявлять требования. Здесь всего два иностранца, да и то, по документам – не пойми кто. Ни в Европе, ни в Америке по этому поводу и не почешутся. А уж с местными властями и вовсе говорить бессмысленно. Живы – хвала Аллаху. Мертвы – на все воля Аллаха.
– Может, им нужен самолет?! Скажем, начинить его взрывчаткой или перевозить что-нибудь.
Седой Ворон покачал головой:
– Вряд ли.
Ему вспомнилась полетная карта. Он и видел-то ее мельком, но этого было достаточно, чтобы запомнить намертво.
– Смотри. Здесь мы выпадаем из поля зрения радаров. Через три минуты полета самолет должен был войти в зону действия станций, чтобы те вели его дальше. Если не появимся, будет объявлена тревога, начнутся поиски. Учитывая, что здесь все делается ни шатко ни валко, спасательные вертолеты появятся в этом квадрате не раньше завтрашнего утра. В сумерки поднимать вертушки не станут, максимум – дадут знать в местные селения. Но таковых в здешних скалах, почитай, и нет, так, пастушьи стойбища. С другой стороны, и место для посадки нашему «лайнеру» нужно специальное. А таких в горах немного. Не думаю, чтобы они собирались протаранить здешний кряж.
– Будем отбивать самолет? – Напарник чуть заметно отстегнул пояс безопасности и, стянув измятую салфетку с подголовника, начал скручивать ее в жгут. – До курицы дотянешься?
Седой Ворон поглядел на птицу, опустившуюся впереди на спинку кресла.
– Легко.
– На раз-два-три.
Спустя три секунды обстановка в салоне резко обострилась.
Схватив несчастную птицу, Седой Ворон вскочил и бросился с нею на террориста, отчаянно вопя: «Иншалла!» Стрелок вскинул руку, и черный дротик вонзился в белое оперение. В тот же миг разведчик крутанул противника за запястье, выворачивая оружие, и, развернувшись на месте, направил оторопевшего угонщика «в объятия» инструктора Форта Брегг. Еще мгновение – напарник ловко набросил жгут на горло жертвы, провернул, раздался хрип и хруст ломаемых шейных позвонков, а следом короткий выстрел. «Стюард», – падая на пол, осознал Седой Ворон. А в двух шагах от него, заливая кровью истоптанный коврик, рухнул Ирбис с простреленной головой.
– Черт! – прошептал резидент Ноллана, чувствуя, как между лопаток ему упирается стреляющая трубка. – И, похоже, враг не один.
На уставленной столиками террасе было многолюдно. Но там, где в ожидании приговора суда присяжных наворачивал круги разъяренный драконид, зрители отодвигались, не желая заступать дорогу пыщущему яростью другу Лешаги. Пожалуй, теперь ни один из торговцев живым товаром не решился бы сунуть ему палец в рот, проверяя крепость и остроту клыков.
– Мы должны отомстить! – топорща чешую и лязгая зубами, шипел он. – Враг должен быть повержен.
Марат слабо представлял, что означает «повержен», но его мозг, заполненный беспорядочными обрывками прочитанных книг, живо подкидывал картины мести, одна слаще другой.
– Погоди, – упрашивала его Лилия, которой мечущийся юнец действовал на нервы. Ей и самой было до одури страшно за любимого, за себя, да и за весь отряд, а бестолковая ярость юнца лишь бередила предчувствие неотвратимой беды. От этого сводило челюсти, а язык присыхал к небу. Очень хотелось плакать, но… Лилия украдкой оглянулась, ловя на себе множество заинтересованных взглядов. Нельзя.
– Может, все еще обойдется, – сказала она нарочито громко и спокойно. – Ведь даже Трактирщик признал, что это несчастный случай. Если бы Усач утонул, разве стали бы винить реку?
Народ на террасе загомонил, кто одобрительно, кто возмущенно. Наконец, двери старого Трактира распахнулись, и на пороге, нервно поправляя ремень портупеи, возник лейтенант Нуралиев. Он был вовсе не в восторге от новой роли.
– Суд постановил, – срывающимся голосом выкрикнул офицер, – у Лешаги не было злого умысла, и смерть Усача наступила вследствие несчастного случая!..
– Вот видишь! – крепко хватая за руку Марата, воскликнула Лил. – Я же говорила!
– Но кровь была пролита, – нехотя продолжал комендант, опустив глаза, – и Лешага причастен к этому. В силу чего он подлежит изгнанию из Трактира до следующего заката, без права когда-либо вновь появляться здесь. Ему сохраняется все имущество, и награда за его голову не будет объявлена.
– Я сам дам награду за его голову, – раздался звучный голос Рустама. – А за тебя, падаль, я награду дам за каждую часть отдельно.
Новоявленный шериф сделал вид, что не слышит выкриков стража, и продолжал, все так же глядя в пространство:
– Преследование Лешаги организовано не будет. Но всякий, кто пойдет с ним, станет здесь считаться несогласным с решением суда, не признающим его справедливость, а значит – изгнанным из Трактира на тех же условиях.
– Да пропади вы все пропадом! – взвился Марат. – Да если бы не мы с Лешагой, кто из вас был бы жив сегодня?!
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – быстро закончил лейтенант.
– Марат! – громко произнесла Лилия. – Времени мало. Пошли собираться.
– Э, куда пошли?! Я с вами, – закидывая автомат за спину, вскочил с места Заурбек.
– Куда?! – процедил Рустам.
– Куда ноги принесут, там буду. А только не здесь. Здесь падалью воняет!
Глава 4
Эргез ловко запрыгнул на коня, поднял его на дыбы и дал шенкеля по крутым бокам. Четверо гвардейцев Пророка, дождавшись, пока наместник скроется из виду, немедленно вскочили в седла и последовали за ним. Халиф терпеть не мог во время одиноких прогулок замечать подле себя недреманную стражу. Кто бы посмел заступить ему дорогу?! Кто бы решился напоить кровью его Шамшир, блистающий, словно взгляд неумолимой смерти? Но приказ не обсуждается, а приказ гласил: не упускать наместника из виду.
Сейчас ему было не до телохранителей. Смерть брата кровоточащей раной терзала душу, требуя отмщения. Эргезу припомнился тот воистину судьбоносный миг, когда там, на горном плато, они с Ильшахом увидели Пророка. Тот восседал на огромном белом жеребце. Одежда его тускло серебрилась в лучах закатного солнца. Он сбросил шлем на руки оруженосцу, и народ в мгновение ока преклонил колени: тысячи и тысячи спасенных им в Тот День подростков, иногда – совсем детей. Эргез помнил, будто это было вчера, точно и не минули с тех пор долгие, наполненные огнем и кровью годы.
Аттила поднялся в стременах и простер руку над своим народом, и в наступившей тишине было слышно, как где-то на дальних кручах перепрыгивают со скалы на скалу горные козлы.
– Настал день открыть вам истину! – возгласил Пророк, обводя слушателей все понимающим мудрым взором темных, словно безлунная ночь, глаз. – Все вы – дети тех, кто оплакал ближних, пережил боль утрат и радость спасения. Но кто из вас знает, отчего Создатель мира низверг человечество в Бездну, как некогда поступил с воинством мятежных ангелов? Чего ждет он от тех, кого в несказанной милости сберег для иной доли?
Я поведаю вам о том. Долго терпел Предвечный надругательство над миром, им созданным, сожалея о людях, как о заблудших овцах.
И до меня Он посылал им Пророков, несущих Слово Его.
Он даровал заветы Моисею, однако народ позабыл о них, едва миновала опасность. В благодарность за избавление они заменили Дух мертвой буквой. Они сказали: лишь мы – любимые сыны божьи, лишь с нами верен завет его. Все же прочие – лишь прах в его глазах, и что нам за дело до них? Рассуждая так, народ, возомнивший себя избранным, позабыв о Боге, упился величием пустых слов.
Тогда Он прислал Иисуса – Пророка своего, и люди распяли его, не желая слушать. Те же, кто услышал, позабыв о сути, наперебой твердили, что они первейшие из учеников и, стало быть, должны править миром от имени того, кто омывал ноги усталому путнику.
Читать бесплатно другие книги:
