Пари с морским дьяволом Михалкова Елена
– Почему это?
– Потому. Думаешь, жены дальше поплывут?
– Про жен-то я забыл… – пробормотал Афанасий.
– А я помню. Значит, сойдет у нас не двое, а четверо. Минус четыре человека из восьми – это половина. Деньги я им верну, так?
Афанасий молчал.
– Конечно, верну. У них двухнедельный тур оплачен, а не однодневный. Получается, половина всей суммы – псу под хвост. А ты знаешь, как у нас обстоят дела с финансами.
Иван Козулин отвернулся и стал снова смотреть в окно.
– Знаешь, Нафаня?
– В общих чертах, – неохотно пробормотал кок.
– Ты в общих, а я в конкретных. Так вот сообщаю тебе со всей возможной конкретикой, Нафаня, что дела наши обстоят хреново. Не окупаем мы себя, дорогой. Сидим в минусе. Вон, Яков может тебе подтвердить и всю бухгалтерию предоставить.
– Не надо мне бухгалтерию…
– Тогда верь на слово. Мы не можем списать двоих, а по факту – четверых. И без того на салфетках экономим.
– Зачем на салфетках? На туалетной бумаге эффективнее! – не оборачиваясь, подал голос Козулин. – Установить гальюн на носу, не декоративный, а натуральный. И пускай над волнами гадят, аки птицы.
Муромцев просверлил его взглядом, но доктор сидел вполоборота и капитанского гнева не почувствовал.
– Короче, так, – подытожил Муромцев. – Обоих оставляем, но разъяснительную работу нужно провести – это раз, и на будущее инциденты подобного рода исключить – это два.
– Линьков всыпать… – мечтательно прошептал кок.
– Разъяснительная работа на тебе, Яков Семеныч, – не обращая внимания, закончил капитан.
Боцман кивнул и тронул Козулина за плечо:
– Иван, как уши-то у нашего героя? Не повредил я ему ничего?
– В голове погудело и, говорит, сблевал пару раз. Ему, козлу, только на пользу.
– Ваня! – рассердился Муромцев.
– Молчу, молчу!
Козулин сгреб бороду в ладонь и прижал к губам на манер кляпа.
– Ты еще пожуй ее!
На том совещание и закончилось.
– Как это было? Покажи!
Маша страдальчески закатила глаза. Хорошо хоть муж не просит повторить драку на палках.
– Он так быстренько подбежал… – изобразила она движения Якова Семеныча. – Как колобок с ножками! И вот так – ух! Раз! Шмяк!
– Эй-эй, потише! – Сергей перехватил ее ладони. – Хочешь, чтобы у тебя был глухой супруг?
Маша недоуменно воззрилась на него.
– Если хлопнуть правильно, могут лопнуть барабанные перепонки, – пояснил Бабкин.
– Шутишь?
Сергей усмехнулся.
– Ты слышала о тактике русского боя?
– За кого ты меня принимаешь, – обиделась Маша. – Слышала, конечно. Кулачные бои, национальная забава.
– В основном там бьют как раз-таки не кулаком. Догадаешься сама, чем именно?
Маша вспомнила движения Боцмана и сообразила:
– Ладонью!
– Да! И называется это не удар, а хлест. Страшной разрушительной силы может достигать, если правильно поставить ладонь и попасть в нужную точку. Яков Семеныч вот так сделал, ты уверена?
Сергей повторил Машино движение, изогнув ладонь лодочкой.
– Именно так!
– Вот хитрый старый черт, – восхищенно пробормотал он.
– Никакой он не черт, – заступилась Маша за Боцмана. – Ты бы видел, как он потом всеми командовал! А когда Руденко пытался подняться, так рыкнул на него – у меня самой чуть перепонки не полопались.
– Лев! – согласился Бабкин. – Кррррокодил! Голубоглазый.
«С Руденками я побеседовал. Сразу с обоими, оптом. Капитан не зря решил эту почетную обязанность повесить именно на меня. Трудность в том, чтобы баланс соблюсти: и оставить эту парочку на «Мечте», и прижать их к ногтю. Они ведь не дураки, сообразят, что раз их в ближайшем порту не высадили, значит, на то есть причины.
Ишь, пакостники!
Я за свою жизнь на людей насмотрелся. Можете мне поверить, одни из самых гадких – любители пинг-понга.
Этой игре меня обучил лейтенант в нашей части. Часть была непростая, там, кроме настольного тенниса, и другие развлечения имелись, которые вроде как служивым людям не полагаются. Ну да бог с ним, это дело прошлое и заброшенное глубоко на морское дно. Вода все стирает из памяти, и хорошее, и плохое. Потому человек, когда ему тяжело, к морю рвется.
Любители пинг-понга – это такие люди, которые всегда проверяют границы. Не могут они без этого! Представьте, что вы в пустой комнате, и глаза у вас завязаны, а в руке – ракетка и шарик. Как понять, где стены? Да и есть ли они вообще? Можно на ощупь бродить. А можно шариком лупить во все стороны.
Яна Руденко как раз из последних.
У ее мира границ нет. А без границ плохо! Как понять, кто круче тебя, а кто слабее? Кого можно укусить, а кто и сам цапнет при случае? Только одним способом: постоянно всех проверять на прочность. Тюкни человека шариком – и слушай, как отзовется. Один скуксится, другой захнычет, третий закроется, а четвертый такой удар обратно закрутит, что только успевай уворачиваться!
Этим она и занимается.
Первым делом меня проверила: нарушила запрет и стала смотреть, что будет.
Потом мальчишку Зеленского попробовала на зуб.
Она не остановится, пока всех не перекусает, чтобы понять, где ее место в этой стае. Без иерархии Яне Руденко никуда. Такие женщины часто похожи на кошек, но в душе – чистокровные гиены, у которых тоже все с положением в стае строго.
А чтобы с ней рядом существовать без увечий, есть только один способ: схватить за шкирку, потрясти от всей души, чтобы кишки внутри забултыхались, и лишь потом отпустить.
Готов руку дать на отсечение, ее супруг так и поступает. Границы ей установил, и чуть она за них морду высунет – сразу трепку!
Он-то сам не из теннисистов. У него девиз другой: бей первым, или врежут тебе. Не покажешь зубы – считай, проиграл. Для Руденко вся жизнь – боксерский ринг, не пропускай удары да кулаками маши, пока соперник пощады не запросит.
Когда из-за Зеленского Яна упала, Руденко не бросился к ней, как любой другой на его месте. Нет, он сразу на обидчика наехал. С женой, мол, потом разберусь, но сначала покажу, кто здесь главный.
Это мне Маша Бабкина рассказала. Очень такому раскладу удивлялась, невинная душа.
Поэтому я сразу взял быка за рога. Зашел в каюту без стука и велел вещи собирать. Все сухо, деловито, с легкой гримасой на лице, будто от них попахивает.
А они ведь к такому обращению непривычные. Растерялись. У Руденко после моего удара голова еще плохо соображает, а Яна полагала, что любой некастрированный кобель перед ней млеет и тает.
А тут на тебе!
Она первой отступила. Заюлила, заныла, глазами захлопала. Любители пинг-понга шарики бросают мастерски, но в покер их даже новичок обыграет. Не чуют блефа, вот в чем их беда!
– Мы не хотели никого обидеть!
И Владимир поддакивает:
– Переборщили малость, что ж теперь! Один раз всего!
Знаете, говорю им, я вам так скажу. У шотландцев есть пословица: чтобы тебя называли Джоном-плотником, нужно всю жизнь работать плотником. А чтобы тебя называли Джоном-засранцем, достаточно один раз обделаться.
По лицам вижу – отлично они поняли меня. Но проглотили и это.
– Да, – кается Яна, – мы действительно очень виноваты!
Я слегка смягчился. Нос морщить перестал.
– Муромцев крайне недоволен, – говорю, – крайне! Я пока не смог его переубедить.
Только это им и требовалось. Насели на меня, давай упрашивать, чтобы я воздействовал на капитана. Одна лестью бьет: «Яков Семенович, он с вами считается!», другой подкупом: «Мы в долгу не останемся!»
Еще бы, такой позор – быть выгнанными с корабля. Считай, «Мечту» отобрали!
Я позволил им выговориться и, наконец, снизошел:
– Попробую. Но если еще хоть раз…
Даже закончить не дали. Клялись, божились, разве что землю не ели.
Что ж, посмотрим.
Когда дверь их каюты закрылась, я прислушался к себе: исчез червячок? Тот, что больше похож на иголку под сердцем.
Никуда он не делся. Притаился на прежнем месте и нет-нет да кольнет тревогой.
Я вышел на верхнюю палубу. Там под руководством старпома и Антохи наши салаги управлялись с такелажем, а капитан бдил с мостика.
– Тяни грот-брам-брас! – командовал Артем. – Выбирай, выбирай помалу!
Салаги налетали всей толпой, тянули, выбирали, и парус раздувался над их головами, огромный, как облако.
Мы меняли курс.
Я вмешиваться не стал. Отошел на подветренную сторону, закурил.
Не люблю смотреть, когда только учатся. Сердце кровью обливается, как у конюха, который видит, как неопытный наездник портит от неумения спину его лошади.
Смешно! Скажи кому, что старый хрыч привязан к деревянной посудине, обхохочется. Эта бригантина – даже не старинное судно, только копия! Мы ее всего десять лет как спустили с верфей в Амстердаме.
Но так она легла мне на душу… Как ни одна женщина.
Одно слово – «Мечта».
Вдалеке показался остров. Салаги ринулись к борту и замерли.
Они ведь не догадывались, как это будет: когда зеленый горб выпирает из моря, будто разрывая натянутую ткань. Словно неведомая чудо-юдо-рыба-кит поднимается из глубины к поверхности, а волны возле ее плавников сияют розовым и золотым.
А они и не знали. Думали, море таким не бывает.
Наташа Симонова стояла как громом пораженная. Еще утром она говорила, что ей все равно, лес вокруг, вода или сухие барханы. Эх, девочка, подумал я тогда, много у тебя впереди открытий.
Ты всего сутки на этом судне. А я десять лет.
Море заполняет тебя всего, до отказа. Тебе некуда деться. Ты – лишь сосуд, и оно вольется в тебя, как бы ты ни сопротивлялся. Будешь думать о нем, чувствовать его, восхищаться, бояться, любить, ненавидеть и не понимать, как ты жил прежде без него. В твоих словах будет море, и сердце твое станет биться в такт накатам волны.
К морю нельзя подготовиться. Оно ударяет тебя штормовой стеной и смывает всю накипь твоих жалких ожиданий. Остаешься голый, мокрый, ошеломленный и без единой мысли о том, что будет дальше.
И это хорошо. Не надо портить будущее своими представлениями о том, каким оно придет к тебе.
– Красота какая…
Это Наташа сказала. Я ухмыльнулся.
Девчушка не такая бесчувственная, какой кажется.
Или хочет казаться».
Глава 6
Остров был необитаемым. Узкая скалистая полоса берега изрезана неглубокими бухтами, словно кто-то раз за разом кусал от краюхи, а дальше, за приземистыми утесами, зеленела шапка леса.
«Вглубь не пройти», – предупредил Муромцев. Стволы и ветви деревьев местами сплетались в таких тесных объятиях, словно сговорились не пустить чужаков в сердцевину острова.
«Да и незачем, – добавил Боцман. – Отдыхаем на берегу, хлопцы».
Загромыхала якорная цепь, с шумом и плеском врезалась в воду. Когда рассеялась поднятая муть, стали видны стайки мелких любопытных рыбок, собравшихся вокруг.
– Спустить шлюпки! – скомандовал капитан. – Курсанты, приготовиться к высадке на берег!
Все встали навытяжку у левого борта. Муромцев прошелся вдоль строя:
– Молодцы! Купайтесь, загорайте! Сегодня отдых спокойный, никаких приключений. Кстати, ласты кому-нибудь требуются? У нас имеются!
Бабкин, порывшись в куче резиновых «ног», выбрал себе пару темно-синих. «Ишь ты, “Скубапро”», – подумал он, удивленно рассматривая их. – Кто бы мог подумать, что здесь найдутся профессиональные ласты». Правда, при ближайшем рассмотрении его радость несколько утихла: проушины в пятках были порваны, да и калоши выглядели довольно потрепанными.
– А вы, Илья Ильич? Не с нами?
– У меня своя программа!
Муромцев подмигнул, отошел в сторону и с быстротой, выдававшей армейскую выучку, скинул рубаху и брюки. Матрос Антоша почтительно принял капитанскую одежду. Оставшись в одних плавках, капитан враскачку подошел к борту. Грузное коротконогое тело обильно поросло седым волосом, густым, как овечья шерсть. Маша стыдливо отвела взгляд в сторону. Почему-то мужская нагота смущала ее больше женской. Она успела только заметить, какие огромные у капитана ступни – непропорционально большие, как у великана.
Кто-то из команды ловко перекинул доску через борт. Старпом прижимал ее ногой. Капитан быстро взошел по доске, как приговоренный пират, не доходя до конца громогласно ухнул, перекрестился – и ласточкой сиганул вниз. В воду он вошел без единого всплеска и сразу быстро поплыл в открытое море.
– Он не утонет? – боязливо спросила Кира.
– Кто? Капитан? – Боцман с удовольствием рассмеялся. – Никогда! В любую погоду плавает, как тюлень! Километры наматывает только так! Ну, теперь наша очередь.
– Подождите! А пираты на нас не нападут?
Это, конечно, была Яна. В голосе ее звучала плохо скрытая надежда, что пираты нападут, и будет отчаянная драка, много крови, рома и насилия.
– Вообще-то могут, – неожиданно серьезно ответил Артем Диких.
– Правда?!
– Да, появляются они тут иногда, – поддержал боцман. – Но на этот случай товарищ Диких у нас вооружен!
– Луком со стрелами? – усмехнулась Яна, окидывая Артема таким взглядом, что бедный старпом заалел, словно девушка.
Сзади подошел Владимир Руденко, положил тяжелую ладонь жене на холку:
– Ну-ка, цыц. Развоевалась!
Яна и его обожгла взглядом. Но Руденко, в отличие от Артема, краснеть не собирался. Еще и шлепнул ее по попе:
– Пошла, кобылка моя!
Когда погрузились в шлюпки, Маша не удержалась: перегнулась, черпнула воду. Теплая! Невозможно поверить, что еще утром брызги секли лицо как льдинки.
Гребцы на веслах устроили соревнование, и две лодки толчками двигались вперед.
– Раз-два! Раз-два! – хрипло дирижировал боцман. Пробковый шлем он оставил на бригантине, и от его лысины отсвечивало вечернее солнце.
– Давай! Навались! – доносился с соседнего борта звонкий голос Артема Диких.
Когда днище зашуршало о песок, боцман с поразительной для его возраста легкостью перемахнул через борт. Следом за ним попрыгали Сергей со Стефаном.
Яков Семеныч хулигански свистнул, сунув два пальца в рот.
– Эй, Темыч!
Старпом обернулся и скривился. Им до берега оставалось метров двадцать.
– Ты не Диких, ты Домашних! – дразнясь, крикнул Боцман.
– На обратном пути сочтемся!
– Как же, жди!
Глядя на Якова Семеныча, режиссер тихо, чтобы тот не услышал, проговорил, будто читая вслух из невидимой книги:
– Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море – веселые глаза человека, который не сдается.
– Это откуда? – наклонилась к нему Кира.
– Хэмингуэй.
Вдоль линии прибоя море выложило узоры из обломков крошечных ракушек и морских водорослей. Маша сделала два шага, и песчинки облепили мокрые ступни.
Она вдохнула глубоко-глубоко, чтобы морской воздух вытеснил московский смог, осевший в легких. Если бы можно было набрать его впрок, этот воздух! Теплый, прозрачный, с привкусом соленого ветра и хвои! Хотя бы баночку. Она бы доставала ее в конце ноября и дышала в терапевтических целях – по чуть-чуть, чтобы хватило на год.
И песок тоже нужно взять. Всего пару-тройку пригоршней, она не жадная! Хватит, чтобы рассыпать по полу в феврале, когда снаружи вьюга пылит колючим снегом, и оставлять на нем отпечатки ладоней и ступней.
– Мария!
Маша вздрогнула и обернулась. Оказывается, пока она мечтала, группа уже собралась и терпеливо ждала ее.
Еще на корабле было решено, что отдыхать и купаться станут не все вместе, а по парам. «Чуть западнее есть большая лагуна, можно было бы высадиться там, – сказал боцман. – Но вы ж сами не захотите гурьбой». Так и вышло.
Рассредоточились по бухтам. Первая, самая ближняя к месту высадки, досталась Яне и Владимиру. «Чтобы далеко не тащиться!» – подмигнул Артем Диких.
«Очень гуманно с его стороны», – подумала Маша, оценив размер сумки у Яны и количество фотоаппаратуры на ее муже. Сквозь прозрачные бока пляжной сумки просвечивали платья, парео, шляпы и, кажется, даже пиратская треуголка. Яна не собиралась в этих изумительных природных декорациях распылять красоту впустую, без увековечивания.
Яна оценила выделенную им бухту и красиво закинула руку за голову.
– Лук для инстаграмма! – пропела она, фотографируясь на собственный айфон. – Артем, а теперь вы нас с Володей щелкните, пли-и-из!
– Какая любовь к себе! – тихо заметила Кира. – Можно только позавидовать.
Наташа Симонова обернулась к ней.
– Это вовсе не любовь.
– А что же?
– Страх смерти, конечно.
Забыв про Яну, все уставились на русалку.
Она поковыряла носком босой ноги песок и перечислила со странной полуулыбкой:
– Вот мой завтрак, вот я сама, вот мой песик, вот моя обувь, вот я в отпуске триста двадцать пять раз, а это мое ухо четыре раза. Ела салат, пила дайкири, с этим здоровалась за руку, с тем целовалась. Это не любовь к себе, это страх. Страх, что исчезну – и ничего не останется. А самые тревожные боятся, что уже исчезли. Кто они для мира? Никто. Не пишут картин, не лечат детей, не спасают морских котиков от истребления. Вот и пытаются забить себя в вечность, оставляя снимок, как печать: «существую». Объективное подтверждение себя. Крючки, цепляющие за бытие.
Изумленная Маша поймала взгляд мужа. «Аутизм, говоришь?» – одними губами поинтересовался Сергей.
Бухта им досталась небольшая, но укромная. Скалы из песчаника выдавались вперед двумя острыми резцами, защищая от чужих взглядов. Если зайти в воду по колено, можно было увидеть бригантину. Она покачивалась на волнах, как сложившая крылья птица.
– Господи, хорошо-то как!
Сергей закатал шорты и следом за Машей пошлепал в воду.
«Сказать про Аркадия? Не сказать?»
– Меня на шлюпке укачало сильнее, чем в открытом море! – Жена обернула к нему страдальческое лицо. – Где таблетки?
– В каюте забыл, – покаялся Сергей.
Маша испепелила его взглядом и, пошатываясь, выбралась на берег. Там она плюхнулась на песок и закрыла глаза.
«Не буду говорить, – решил Бабкин. – Нефиг нагнетать».
Он побродил среди камней, разглядывая рыбок. Вода, совершенно прозрачная у скал, метрах в двадцати словно густела и набирала плотную, яркую синеву. Сергей подошел ближе, не обращая внимания на промокшие шорты. Так и есть: отсюда начинался обрыв. Он сделал осторожный шаг – и почувствовал, что не достанет до дна.
Вернувшись, Сергей стащил мокрые шорты и раскинул руки, подставляя грудь солнечным лучам.
– Между прочим, тут приличная глубина, – сообщил он. – Где техника безопасности, я вас спрашиваю? Почему нам не выдали спасательные круги? Я требую надувной круг.
Маша открыла глаза, приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него:
– Тебя что-то беспокоит?
– Там глубина… – начал Бабкин, но она перебила его:
– Нет. Тебя что-то беспокоит на «Мечте»?
Наташа Симонова с трудом сдерживала гнев. Вернее, то чувство, которое она для простоты обозначала этим словом. Оно рождалось в затылке, отчетливо голубое, ледяное, заостренное, и от него по шее бежали неприятные мурашки, похожие на холодные капли.
Стефан опять брал ее вещи.
Она обнаружила это, когда открыла свою сумку и не увидела свитера. Драный, протершийся на локтях, выцветший свитер был старьем, откопанным бог знает на каких развалах. Но это не имело значения. Это был ее свитер, и она любила его.
А Стефан его взял.
У Наташи было немного вещей. Но с каждой из них она устанавливала особые отношения. Одни приносили удачу в дождливые дни. В других хорошо было читать книги, утопая в объятиях старого дивана. Третьи защищали, как броня – она частенько надевала их на выход в город. В полосатой юбке с рваными краями ей везло на встречи с кошками, а куртка с нелепым длинным капюшоном, словно позаимствованным у гномов, помогала найти новые дороги.
У Стефана был полный шкаф безликих шмоток. Для него одежда как будто вовсе не имела личной стороны, только функциональную. И он не понимал, отчего Наташа так злится, когда он берет ее вещи.
Обратно их приходилось выцарапывать с боем. Шарфы, пара кофт, даже шляпа затерялись в глубинах его захламленных полок. «Успокойся, – советовал Стефан, когда она рылась в куче вещей, стиснув зубы. – Купим новое. Делов-то!»
После трех подобных случаев Наташа перестала одалживать ему вещи.
Тогда Стефан начал брать их без спроса. Как-то раз она обнаружила, что пропала рубашка. Со скандалом рубашку удалось вернуть. Тогда исчезла футболка, обычная черная футболка с эмблемой спортивной фирмы на спине. Стефан ночевал у Наташи, и она позволила ему утром надеть ее. Это было ошибкой. Футболка пропала с концами, а Зеленский с самым честным видом клялся, что непричастен к этому.
Она давно выгнала бы его за такие проделки. Но, к ее изумлению, это был его единственный серьезный недостаток.
Собственно, вообще единственный.
Этот мальчик, увлеченно игравший в эльфов и что-то программировавший с девяти утра до шести вечера, как-то так приладился к ее жизни, что Наташа временами ловила себя на очень странном ощущении.
Она чувствовала себя завершенной.
Когда-то там, наверху, рисуя ее, забыли или не захотели добавить нескольких штрихов. Возможно, отрабатывали новую технику, но получилось то, что получилось.
За много лет Наташа привыкла к себе такой. Даже научилась с собой дружить. Большинству полнокомплектных людей не хватало этого умения. Они отказывались принимать в себе все эти палочки, точечки и нелепо торчащие закорючки.
Но только со Стефаном она осознала, что существовала в вечном напряжении. Как солдат, охраняющий границы и знающий, что, кроме него, никто не защитит, если что.
Зеленский восхищался ее украшениями. Обновлял фотографии на ее сайте. Дарил инструменты для работы. Бронировал билеты, возил кошку к ветеринару, готовил ужины, ходил в аптеку. Он молчал, когда нужно было молчать, и говорил, когда она хотела слышать его голос.
Наташа не знала, умен ли он, добр ли, великодушен или мелочен… Стефан-сам-по-себе не существовал. Был Стефан-рядом-с-ней, и это помогало ей почувствовать себя… целой…
…Но свитер, ее старый синий свитер! Как он посмел забрать его?
По шее побежали неприятные мурашки, словно капли холодной воды.
– Не знаю, о чем ты, – открестился Бабкин. Для убедительности он поднял руки повыше и принялся старательно загорать подмышки.
– За дуру не держи, – попросила Маша. – Ты десять минут шлепал по воде, а купаться не стал. Хотя даже в болоте с пиявками будешь елозить пузом, если тебе позволить.
– Поклеп! – возмутился глубоко уязвленный Сергей. Он действительно любил плавать, но Машкино преувеличение не лезло ни в какие ворота.
– Пока мы здесь, ничего особенного не происходило, – твердо продолжала она. – Значит, тебя выбило из колеи что-то на корабле. Что-то такое, отчего ты даже купаться расхотел.
Бабкин, прищурившись, глянул на нее сверху снисходительно:
Читать бесплатно другие книги:
