В каждом молчании своя истерика Валиуллин Ринат

В комнате пахло супом, Лара сидела в самом эпицентре одиночества в душегубке быта, жадно-рыжее солнце лаяло на нее в окно, будто его кто-то натравил. «Развернуть бы этот газ в профиль, – усмехнулась она. – Жаль, что у шарообразных нет профиля, как нет и лица». Она встала и задернула занавески, вылив тень в комнату. Если бы ее спросили в этот момент, о чем она размышляет, вряд ли бы Лара смогла это сформулировать, она думала о своем, для нее это и было медитацией. Мысли – жевательная резинка извилин, а выплюнуть – значило сконцентрироваться. Сейчас ее точкой зрения была муха, которая карабкалась по вертикали стекла. «Даже у мух есть крылья», – подумала Лара, когда неожиданно это откровение вспугнул звонок телефона.

Звонила София, подруга, с которой Лара училась на филфаке в универе. Она была из тех подруг, которым можно было звонить в любое время, по любому поводу, даже без повода. Возможно, именно поэтому созванивались они крайне редко. Кроме того, что София была умна и бескорыстна в общении, наряду с пятью женскими чувствами: ревностью, щедростью, завистью, преданностью, добротой – она обладала шестым, самым главным, – чувством юмора.

– Алло!

– Привет, София! – взяла со столика телефон Лара и сделала тише телевизор.

– Привет, милая. Что-то давно не звонила. Как ты?

– Февраль, нарезать лук и плакать, – вспомнила Лара про суп, прошла на кухню, подняла крышку. Глянула в глаза супу, тот перекипел, но продолжал нервничать, не зная, на кого выпустить пар.

– Мой февраль тоже по Пастернаку. А самой-то трудно было набрать?

– Не то слово, ты же знаешь, как трудно звонить друзьям, когда не надо.

– Ну да, – смехом отозвалась София.

– А ты как? – выключила плиту Лара.

– Вроде бы суббота, хочется чего-то эдакого, но на душе пусто.

– Вот и в моем холодильнике ни черта.

– Что, совсем?

– Приелось как-то все, – вернулась в зал Лара и села на диван к телевизору.

– Лень тебе задницу оторвать и сходить в магазин.

– Так ведь она же прекрасна, – встала Лара с дивана, подошла к зеркальной двери платяного шкафа, стала разглядывать свои бедра, приподняв платье.

– Кто?

– Задница. А так наберу продуктов – и прощай, моя красота, – удовлетворенно опустила она подол и вернула свои ягодицы дивану.

– Красоту надо беречь.

– Ты бережешь?

– Ага. Сижу крашу ногти.

– Правильно. Суббота – это день, когда очень хочется отдохнуть.

– Но пока думаешь, с кем это сделать, наступает воскресенье – день, когда очень хочется отдохнуть ото всех. Тем более денек так себе. За окном осень капает всем на мозги. Время сбрасывать с себя прошлогоднюю листву, – любовалась блеском своих ногтей София.

– Все-таки решила расстаться с ним? – продолжала смотреть на экран Лара, то и дело переключая программы, будто таким маневром можно было поменять тему разговора.

– Да я уже. Угадай, какой цвет лака я выбрала?

– А что тут гадать, раз свободна, значит, красный.

Как и всякая женщина, София искала идеального мужчину. Такого мужчину, который мог бы любить, будучи готовым, что в любой момент его могут послать, даже не имея на то веской причины. Он должен был бы знать, что это всего лишь значит, что ближе его нет никого. Во-первых, надежного, который будет готов бесконечно быть рядом. Во-вторых, терпеливого, который будет готов остаться один на всю ночь без секса в голодной постели, которого она могла бы разбудить телефонным звонком, при этом слух его всегда должен быть абсолютным, способным трепетно сочувствовать. В-третьих, понятливым: мужчина в ее глазах должен быть готовым к ее глупым порывам, когда, бросая в сердцах в чемодан вместе с многочисленными платьями веские причины, она соберется вдруг уходить, с целью проверить, насколько он сильно влип и нужно ли ей продолжать спектакль… В-десятых, незаметно поднять ее настроение молчаливым утром, когда холодный кофе взглядов стоит в горле комом. В общем, она искала того щедрого, наглого и даже бесстыжего мужчину, у которого будет достаточно сил исполнять ее капризы.

– Я прямо чувствую этот пронзительный сексуальный запах ацетона, – добавила Лара.

– Он только для женщин сексуальный, для мужчины это запах вредного химического производства, – залилась смехом София.

– По какому поводу разбежались? – не найдя ничего путного, выключила «ящик» Лара и стала рассматривать свои ногти.

– По гороскопу. Сидела на работе, листала журнал. А там черным по белому: «Если у вас с кем-то не складывается, попробуйте вычесть».

– Надоел?

– Или я ему.

– На работе надо работать.

– Да и дома тоже надо. Только никакого настроения нет для этого. Кто бы пришел помыть полы…

– Я точно не приду, у меня своего пола хватает. Завтра прилетит муж, – резко вскочила Лара, разбуженная собственным подсознанием.

– Соскучился, наверное?

– Надеюсь.

– Я тоже соскучилась. Может, вечерком заглянешь? Страшно спать одной.

– Если тебе страшно спать одной, заведи любовника, мужа, в конце концов, – подошла Лара к платяному шкафу.

– Как? Без любви? Тогда мне будет страшно просыпаться. А ты что, уже любовника завела? – складывала в коробочку предметы маникюра София.

– Заведешь тут. Верность – это мое повседневное платье, – плавно отодвинула зеркальную дверь Лара, словно это была дверь в Зазеркалье. «Только я давно уже не Алиса», – подумала она про себя.

– А какое вечернее?

– Преданность.

– С таким багажом только в гости к родителям ходить. Чем занимаешься?

– Стою перед гардеробом своих капризов и не знаю, какой надеть.

– Тебе все к лицу. Ума не приложу, как тебе это удается?

– Женщина всегда будет выглядеть превосходно, если любима, – перелистывала она висящие в Зазеркалье декорации к ее телу.

– Завидую.

– Это лишнее, лучше наберись мужества, подойди к зеркалу и посмотри на правду.

– Ой, страшно! – София достала из той же коробочки зеркальце и заглянула в него. – Да вроде ничего, морщинок стало больше. Мне кажется, крем не подходит.

– Да какой крем, твои морщинки – это твои мужчинки. Любовь зла, – обдала сочувствием трубку Лара.

– Но где найти козла? Ты же знаешь, я очень хотела быть любимой, но почему-то стала любовницей.

– Не вижу разницы, – остановилась Лара на голубом куске ткани с открытыми плечами.

– Вот и я не вижу, но чувствую… – положила обратно в коробочку свое отражение София.

Теплый бриз скуки обдувал посетителей заведения. Пластиковые столы не располагали к откровенности. Легкие разговоры летних платьев и рубашек заливались холодной сангрией: этим душным летом и в наших краях она оказалась как нельзя кстати. Мы тоже заказали себе кувшин вина и блюдо закусок из испанской кухни. Официант довольно быстро нарисовал его на столе вместе с двумя бокалами. Я как зачарованный любовался кровью, которая играла кубиками льда и фруктами в кувшине под переборы испанской гитары, Антонио продолжал мучить газету. Я наполнил стаканы и поднял свой. Антонио сдал макулатуру пустому стулу и поспешил на праздник. Мы чокнулись и сделали по хорошему глотку. Холодная виноградная река приятной прохладой устремилась в самую душу. В голове поселилась непонятная радость. Я знал, что она сняла там угол на час, максимум – на два, пока вино не притащит теплую грусть и ностальгию по настоящей Испании.

– Какой прекрасный понедельник! Почему люди так не любят понедельники? – поставил стакан на стол Антонио.

– Потому что всю неделю они планируют в этот день начать новую жизнь, но в выходные кажется, что и старая вроде ничего. Все знают, что надо жить по-другому, но упорно продолжают жить по-своему, одни – чтобы выжить, другие – чтобы выжить остальных. Давай перезагрузимся! – поднял я стакан. Мы чокнулись и снова глотнули прохлады. На Иберийском полуострове нашего стола возникли моллюски и мидии, вечер обещал стать приятным десертом набитого отдыхом дня.

– Схожу в туалет, – предупредил я Антонио, когда уже встал со стула.

– Ок, жду.

Разговоры не менялись вот уже несколько лет: немного семьи, немного политики, современных машин, женщин, нравов. Потом он переходил к своей главной страсти – к парашютам. О прыжках он мог говорить бесконечно, рассуждая, как, где и при какой погоде какой купол лучше всего использовать. Он любил весело рассказывать о несчастных случаях, которые не добавляли настроения и которые я знал уже назубок. Особенно его забавляли те случаи, в которые попадали опытные инструкторы. Антонио пытался понять, почему даже профессионалы теряют самообладание в критические моменты. Он детально расписывал мне, к каким последствиям ведут те или иные ошибки.

– Я вижу по твоим глазам, что тебе не хватает в жизни адреналина, ты стал жить слишком спокойно, тебе нужен хороший затяжной прыжок, чтобы встряхнуться, – настаивал он. Эта фраза означала, что Антонио уже «хороший».

– С тобой готов прыгнуть даже без парашюта, – отшучивался я.

Мне казалось, все будет как прежде, но именно сегодня я ощутил, что, несмотря на то, что он по-прежнему листал газету, что-то менялось в человеке, которого Оскар так хорошо знал. Что-то безвозвратно уходило, испарялось, это можно было бы назвать одним общим словом «интерес», хотя они до сих пор прыгали вместе. Если же взглянуть с другой стороны, возможно, это хобби, в которое Антонио незаметно вовлек Оскара, осталось той единственной нитью, стропой, соединяющей их. Дружба тоже способна уходить, как и любовь. В этом не было никакого сомнения, с той лишь разницей, что найти новую дружбу было гораздо труднее или даже невозможно.

С каждой новой встречей Оскар боялся того, что снова придется пересматривать фото воспоминаний из прошлого, которые уже набили оскомину и усталость. Времена приключений малого совместного бизнеса, когда они с Антонио были настоящими пиратами, а сокровищами служили товары из Турции, Китая и Эмиратов. Когда вся страна дышала одной грандиозной авантюрой, питалась мошенничеством, мечтая о могуществе. Когда каждый на своей шкуре испытал, какая веселая штука жизнь, но штуки мало.

Пока я гонял по небу взглядом стада редких, исчезающих видов животных, Антонио вновь взялся за газету. Я уже точно знал, что сейчас будет порция свежих новостей из желтой прессы, после которых сама жизнь начинает пахнуть дешевой газетой.

– Послушай, что здесь пишут, это тебя позабавит, – начал цитировать он: «Жена мужу отрезала член лишь за то, что он его засунул в другую. Тело бедняги, потерявшего сознание, забрала «скорая». Самым забавным остается тот факт, что утерянное достоинство так и не было найдено. Жена его спрятала или проглотила».

– Жестоко. Что за чертовщину ты читаешь?

– Колонка строгого режима.

– Там повеселее ничего нет?

– «Мужчину заказала жена, – продолжил Антонио громким низким голосом. – Он ее порядком достал, и она решилась избавиться от него также оперативно. Итогом операции с контрольным выстрелом должно было служить доказательство в виде отрезанного мизинца несчастного. Благо, что в роли киллера оказался оперативник, жене потерпевшего дали три года. Что самое интересное, теперь он носит ей передачи».

– Это выше моего понимания. Но если бы он сказал, что никто ему больше не дает, это бы выглядело правдивей. Ты всему этому веришь?

– Не знаю. Но ведь такое сплошь и рядом: жила себе прекрасная пара, и вроде все у них было хорошо – и королевская свадьба, и клятвы верности, и даже дети, а через некоторое время ты узнаешь, что она распалась.

– Это из личных архивов? Надеюсь, не ты?

– Нет, это мои одноклассники. Чем можно это объяснить?

– Пресыщенность. Когда у человека есть все, и любовь в том числе, хочется чего-то большего.

– Чего же можно еще желать?

– Ненависти, например. Чувств много, человек один. Ему трудно. Вот представь, лежит у тебя на столе одна большая горячая любовь, которой ты питаешься, а рядом в вазочках соусы, то есть другие чувства. Любовь и любовь, вроде как ел уже, и не раз, но с соусами – совсем другое дело. Ты отрезаешь любви, насаживаешь на вилку, макаешь то в чувство мести, то ревности, то собственного достоинства, в общем, ищешь новые вкусы. Я про десерт за соседним столиком, – кивнул я в сторону.

– Хорошенькая, – засмотрелся на женщину Антонио. – Жаль, что я на диете.

– Ни сладкого нельзя, ни соленого, ни острого… Однолюб. Из миллионов женщин, населяющих эту планету, ты живешь с той единственной, которая настойчиво требует, чтобы именно ты ей говорил те слова. Чем назвать этот каприз: любовью или занудством?

– Любовью. Хотя иногда кажется, что любовью здесь даже не пахнет.

– Значит, редко о ней говоришь, – посмотрел я на блестящий под солнцем широкий лоб Антонио.

– Язык не поворачивается, – заставил он меня взглянуть на его губы.

– Так и бывает. Она пробежит, потом закашляется, споткнется и чихать на тебя. Будто страсти порыв простыл, будто сигарета погасла, – посмотрел я на свою, которая тлела, уткнувшись талией в пепельницу. – И этот дурацкий вопрос все время в ее глазах: «Ты же любишь меня? Ты же меня любишь?»

– Да, желание быть любимым, как ни крути, самое тухлое, самое беспощадное, – начал выуживать пьяными пальцами фрукты из кувшина Антонио, то и дело поглядывая на прекрасную незнакомку, которая занялась своими чудными волосами, аккуратно заплетенными в косу. – Теперь я понимаю, почему женщины так задвинуты на своих волосах. Для чего им непременно нужны густые и шелковые, и что они готовы пожертвовать многим ради этого, – проверил на всякий случай ладонью свою короткую стрижку Антонио.

– Этот шелковый ветер им нужен для рукоделия. На случай, если не удастся плести веревки из мужчин, – обратил я внимание, как прибавилось седины в его волосах за то время, пока я отсутствовал.

– Забавно получается: живешь, живешь сам по себе, ищешь себя, ищешь во всем, а находишь в ком-то, – проглотил он какую-то сливу и зажмурился. – Почему мужчин так тянет к незнакомкам?

– С незнакомками всегда было легко: можно написать, можно спросить, можно просто посмотреть, прокрутить в голове будущее, улыбнуться и не сказать ничего, так и оставшись незнакомым.

– Последнее не про тебя. Откуда у тебя этот талант так охмурять женщин?

– Это не талант, это почетная обязанность.

– И что ты находишь здесь почетным?

– Ничего, по четным я работаю, – устал я уже доказывать миру свою моногамность, понимая, что людям было удобно иметь на примере какого-нибудь знакомого Казанову, чтобы наедине с самим собой рассуждать о том, какая у него замечательная свободная жизнь, а в паре – осуждать всякий раз подобный образ жизни, муссируя последствия.

– Он тебя любит?

– Да.

– Не изменяет?

– Нет.

– Тогда чего тебе не хватает?

– Цветов, – посадила их Лара тихим голосом в трубку, вспомнив, что скоро уже надо будет закупить луковицы тюльпанов для клумбы во дворе.

– Цветы… Я бы тоже не отказалась, – посмотрела София на пустую вазу, дышащую прекрасным букетом белых трепетных роз, но промолчала. Она хотела поговорить по душам, а легкий запах зависти мог бы затушить любую искренность.

– О чем ты задумалась? – ждала ее Лара, все держа в руках лоскут ткани, который она хотела накинуть на себя завтра, когда приедет муж.

– Как одна случайная связь смогла оказаться связью между прошлым и будущим.

– Значит, не случайная, а уникальная.

– Я не понимаю: ты переживаешь или осуждаешь?

– Никто тебя не осуждает.

– Ты не знаешь, что такое настоящее одиночество. Это когда некому помочь расстегнуть платье.

– А по-моему, настоящее одиночество – это когда некому его застегнуть, – выплеснула на спинку стула голубую лагуну Лара. Платье обняло ее и застыло в ожидании бала.

– Значит, осуждаешь. Ладно, тебе можно. Только помни, что, если ты берешься кого-нибудь осуждать, неплохо было бы начать с себя, – прошла на кухню София, с желанием сварить себе какао с молоком.

– Это невыгодно: сразу захочется сделать маникюр, прическу и пойти за новым платьем.

– Так сходи и купи себе хоть раз платье вместо продуктов, – открыла она буфет.

– Схожу, только не сегодня.

– Не сегодня – значит, никогда.

– Ну почему же сразу никогда? Лучше расскажи, кого ты встретила?

– Да так, одного прекрасного юношу, – достала София пачку какао.

– А сколько ему?

– Феликс на семь лет моложе меня.

– Не знаю, почему мне всегда нравились взрослые мужчины?

– Не волнуйся, это возрастное, где-то после сорока потянет к юношам. Просто у меня это случилось раньше, – насыпала она в турку какао и налила воды.

– Не пугай меня такими цифрами. Если даже потянет, главное – не упасть, – оставила без света Зазеркалье Лара, закрыв шкаф.

– В разврат? – зажгла плиту и поставила жестянку на огонь.

– Скажи еще, в содом. Интересно, с чего же все началось?

– С мартини. Я думала, что же он скажет? Банально: «Как вас зовут?», «У вас глаза такие красивые, что голова моя кружится» или «Вам муж не нужен?». Я уже прокручивала варианты ответов: «Извините, нет времени» или «Я почти замужем», а он… – загадочно взяла паузу София. – Угадай, что он сказал?

– «У вас зажигалки не найдется?» – села Лара обратно на диван, где, закрыв глаза на ее болтовню, клубком свернулась кошка.

– Нет.

– Сдаюсь, – начала она гладить ее шелковую лоснящуюся шубку.

– «Давайте без лишних слов поцелуемся», – взял, да и обезоружил. Все выходные провели вместе. Вчера он меня в мексиканский ресторан водил. Обожаю латиноамериканскую кухню и музыку, – добавила она молока в турку.

– Романтично.

– Ну да, если не считать, что я все время тянула его танцевать, а он ни в какую.

– Зря, танцы – это пятьдесят процентов успеха в завоевании сердца женщины. Можно даже ничего не говорить.

– Ему это не мешало молчать. Весь вечер он смотрел на меня, как на богиню. Ты же понимаешь в знаках, скажи мне, если мужчина постоянно мнет салфетки и ломает пальцами зубочистки на свидании, что это значит? – достала из холодильника масло и нарезку из сыра София, подцепила изящно один тонкий дырявый пластырь и откусила.

– Что он не собирается ковыряться в твоем прошлом, а свое признание хочет изложить в письменном виде.

– Да? Я тоже так подумала. А если женщина?

– Что ей уже надоели переломы судьбы и эти любовные записки, – начала Лара будить кошку, касаясь ее локаторов.

– Блин, в быту гибнет настоящий психолог. Ты могла бы помогать людям.

– Да, но у меня образование филологическое.

– Слова – это именно то, чего многим не хватает. Поверь мне.

– Я чувствую, теперь и тебе не хватает.

– А ты думаешь, почему я тебе позвонила? Сегодня мы с Феликсом идем в театр. С утра думаю, какое мне надеть платье, – подала себе какао София и села за стол.

– Ты его любишь? – Лара снова посмотрела на свое платье, которое отдыхало на спинке стула.

– Да.

– А он тебя?

– Тоже.

– Тогда какая разница?

– Разница в возрасте, – сделала она глоток. Какао побежало утренней разминкой по ее жилам.

– Теперь ты постоянно будешь комплексовать? – с последним словом вспомнила вдруг Лара, что не сделала сегодня комплекс упражнений для пресса.

– Я бы не хотела, но эта мысль не дает мне покоя.

– Сколько у тебя их уже было?

– Ты про мысли или про мужчин? – пошутила София, и трубка ответила ей смехом. – Пять, – продолжила она.

– Много, прямо как чувств. – Взгляд Лары скользнул по паркету и докатился до противоположной стены с книжным шкафом. Она начала перебирать корешки книг. Имена знакомых писателей проносились у нее в голове, словно это была одна большая семья родственников, живущих где-то далеко, но, несмотря на это, готовых ее поддержать в минуты забвения. Квартира, как и часть ее мебели и книг, досталась им с Антонио от родителей.

– Вся надежа на шестого.

– Все принцы? – наткнулся взгляд Лары на корешок книги «Принц и нищий».

– Ты же знаешь, каково с ними. Бывает, встретишь принца, нафантазируешь с три короба, затем ходишь и спотыкаешься о них, пока не позвонишь кому-нибудь из бывших, чтобы помогли убрать это барахло, – накрыла она хлеб сыром и откусила.

– А этот?

– Феликс другой, он не принц, он искуситель, – соединяла София терпкий сыр, душистый хлеб и какао из детства в один чудный букет вкуса.

– Знаю я. Покусает и отпустит, сиди потом, зализывай раны, буди меня ни свет ни заря.

– Включи меня в черный список.

– В ночной, ты хотела сказать?

– Постараюсь быть сдержанной. Как твои дети, кстати? Давно их не видела.

– Дети растут. Фортуна в школу пошла, – довела кошку Лара, та фыркнула недовольно и скатилась с дивана.

– А младшая?

– Кира тоже пошла. Нет, не в школу, просто пошла. На днях сделала первые шаги. – «Марк Шагал» – опять выхватил ее взгляд из шкафа альбом о любимом художнике, и ей самой стало смешно: «Куда он шагал? До сих пор никому не известно».

– Поздравляю. Надо будет заехать как-нибудь с игрушками.

– Боюсь, к тому времени, как ты заедешь, она уже будет играть в другие игры, – вдруг постаралась вспомнить Лара, как давно она играла во что-нибудь. И не смогла.

Женщина мягкая и покладистая, с каждым годом Лара все больше убеждалась в том, что жизнь ее довольно скучна и однообразна, несмотря на полный комфорт в большом загородном доме, в котором жили еще две семьи, несмотря на достаток, который их постоянно преследовал, несмотря на частые вояжи на морское побережье, которые слыли лазурным индикатором того самого достатка. Если раньше она была уверена, что жизнь делит все человечество на два полушария: любимых и любящих, первые живут в южном и порой страдают от жары своих воздыхателей, другие обитают в северном, они почти всегда мерзнут в пылу безответных чувств, что лишь небольшая колония (где жила и она) обосновалась на экваторе, им повезло найти своего человека в стране вечной весны, то теперь все чаще Лару свербила мысль о том, что быт и дети были слишком слабым утешением смысла ее жизни, все чаще она задумывалась о том, что обласкивать и обслуживать мужа и двоих детей ей надоело. Эту мысль она всячески гнала, как голодную муху от ее раздобревших на блажи мозгов. Но та всякий раз возвращалась, стоило только начать мыть посуду.

Дела, любимого дела – вот чего не хватало. Жизнь ее прошла под крылом мужа. Там она свила гнездо. Там она вывела птенцов, но разучилась летать. Лара, конечно, знала, что жизнь слишком крохотна, чтобы тратить ее на нелюбимые дела. Но и они, вроде бы постепенно, стали тем необходимым, чем можно было заполнить время или, попросту говоря, его убить, оправдать свое земное существование, пассивную позицию, лень.

«Как-то мне надоело в душе наводить порядок», – решила Фортуна навести его на столе, хотя понимала, что и то, и другое – занятие бесполезное. Потому что в ее понимании вещи, что люди – часто занимают не свои места, сколько их ни переставляй. Она решила начать с книг, одна из них была раскрыта, это была пьеса современного автора:

– Откуда вы взялись, такая очаровательная?

– Не смотрите так строго, девушка всегда может быть лучше, достаточно предложить ей кофе.

– Может, лучше шампанского?

– Почему не кофе?

– Не люблю прелюдий.

– А кофе – это, по-вашему, прелюдия?

– Да. Шампанское – это флирт.

– Терпеть не могу флирт. А что нужно для безумия?

– Водка – это безумие.

– Тогда можно мне водки с апельсиновым соком?

– Почему с соком?

– Хочу сочного безумия.

– Так откуда вы?

– Я родом из одиночества. Вас не пугает, что я очень сексуальна?

– Кто вам такое соврал?

– Вы.

– Когда?

– Когда посмотрели. Кстати, кем вы работаете?

– Я работаю в одной крупной фирме.

– Менеджер по продажам?

– Откуда ты знаешь?

– Уже который день пытаешься впарить мне свою любовь.

Она закрыла книгу, вспомнив своего надоедливого одноклассника, что каждый день приносил к ее двери сезонные цветы.

Сегодня это были астры. Внимание приятно щекотало гордость, но для любви этого было мало. Она еще никогда не любила, хотя иногда ей казалось. Она не любила ломать голову над своим будущим, уверяя себя, что если его начать любить, то не останется свободы для настоящего, которое и без того занимало много места в ее прелестной светловолосой головке. Череп которой был прекрасен, прекрасна натянутая на него кожа, все отверстия просверлены кем-то великим по назначению правильной формы. Сейчас ее, как никогда, вдохновляла собственная красота, девственность любопытствовала, а кокетство помогало легко расправляться со взрослыми вопросами этой жизни. На столе лежало несколько книг, которые она могла открыть на любой странице, как камертон, просто настроиться, найти пароль к своему безделью. Сейчас в руки Фортуне попался альбом Дали, при этом голова ее не шла кругом, не болела, она верила в тараканьи усики старого монстра, динозавра шедевров, который развлекался со своими поклонниками… «А мне ломать голову: подумаешь, слоны на ходулях, время стекает сыром, горячие бутерброды вкуснее», – Фортуна была уверена, что многое из того, что она не понимала, в самом деле не интересно.

«И незачем время терять, вот девственность – другое дело», – воткнула она альбом в свое гнездо на книжной полке и бросила взгляд на окно, затянутое осенней плеврой: «Какой же он, первый мужчина?» Книги наводняли стол, все убирать на полку не имело смысла, они нужны под рукой. Фортуна просто сложила их в стопку и сдвинула на угол стола, все, кроме одной, которую она взяла у Вики. Кинула ее на кровать, чтобы почитать после уборки… Стерла невидимую пыль с зеленой статуэтки бога Хотея, толстого смеющегося человечка с полным пузом смеха, улыбнулась ему и поставила обратно: «Запылился, видимо, как и я, с утра не смеялся». Далее были отправлены в мусорную корзину два использованных билета в оперу, где она поспала немного под музыку Чайковского вместе с бабушкой, так как слушать ее в течение трех часов было выше всяких сил: «Уж полночь близится, а оперы конца все нет», – вспомнила Фортуна шутку своей бабули.

Ручки и карандаши были сложены в одну большую сувенирную кружку, листы бумаги, чистые и исписанные разными почерками ее мыслей, по которым она пробежалась глазами и тоже отправила в урну: «Бред какой-то», две купюры по сто рублей: «Это точно не помешает», сложила деньги в карман брюк. Мандарин был очищен и тут же съеден, как награда за труд. «Все, все по местам», – упала Фортуна на кровать, ни взять, ни добавить, не то что в душе, в ней все было гораздо запущенней, если не сказать, хаос. Переплет, в который она попала, который нащупала под собой. «У каждого романа свой переплет», – подумала Фортуна, которая любила книги, и эта любовь не была похожа ни на какие другие, хотя и затрагивала все пять ее чувств. Ей нравился запах типографской краски, который исходил тонким ароматом от страниц, когда она перелистывала их, перебирая глазами буквы. Осязая бумагу пальцами, слышала ее шепелявую болтовню, которая с детства привила Фортуне хороший вкус, будто это была прививка на всю оставшуюся жизнь от творческого слабоумия, от болотного уныния, от собственной лени. Она открыла книгу на закладке:

– Может, еще по сигарете?

– Пожалуй, но сначала – по самолюбию.

– Значит, опять не останешься?

– Не останусь, покурю и домой.

– Поэтому прошу тебя, давай сегодня без флирта.

– Почему?

– Искренности ноль. Флирт только насмехается над чувствами. Будто две птицы в клетках признаются друг другу в любви, зная, что никогда не смогут из них вылететь, потому что крылья уже давно обрезаны, да и кормят вроде.

– Откуда у тебя дома женская заколка? – надевала Моника красный берет у зеркала, на полочке под которым лежал предмет ее любопытства.

– Видимо, от женщины. Кто-то поставил капкан для твоей ревности.