Иллюзия отражения Катериничев Петр
– Ты бывал в Персии, Олег?
– Нет. Но я о ней много знаю.
– Да?
- В Хорасане есть такие двери,
- Где усыпан розами порог,
- Там живет задумчивая пери.
- В Хорасане есть такие двери,
- Но открыть те двери я не смог... —
прочел я нараспев.
– Есенин? Он сам там никогда не был.
– Разве это важно? Он представил Персию такой, и для всех, кто прочел эти строки, – она такая.
– Ну надо же, спасатель! А ты романтик.
– Если это так называть. Просто я бывал в разных местах, а в душе стараюсь хранить то, что было бесконечно красиво.
– Ты знаешь, что красиво, а что уродливо?
– Каждый человек видит мир таким, каким хочет видеть.
– Может быть. А как ты здесь оказался?
– Случаем. Солнышка захотелось.
– А почему тебя зовут Дроном?
– Меня зовут Олег.
– Не ври. В автомобиле меня чуть-чуть повело, а скорее – я просто решила немножко пошалить. Ты не догадался?.. Я вовсе не была в беспамятстве и слышала, управляющий отелем называл тебя так. Дрон... Что-то знакомое...
– Прибавь одну букву.
– Дронт? Ископаемый маврикийский голубь! Но вас же всех истребили! Знаешь, почему? Этому миру не нужны не похожие на него... Мирные и беззубые. Пусть даже очень редкие. Я это знаю точно. Вот папа: и чьи только когти и зубы не драли его шкуру, а сколько шкур содрал он – не счесть! И не считай меня жестокой или циничной: мир этот таков и его не переделать! И никто никогда не выбирает сам, где и кем ему родиться! Да и жизнь свою тоже не выбирает – так, катимся все под гору...
Я раньше это только чувствовала, теперь – знаю. Мир стал прозрачным, как раннее небо ясным бабьим летом... И немного призрачным...
Ладно, спасатель. Утомила я тебя своими откровениями, а они банальны, как вяленая рыба... Ну да – вяленая, и уже не одно столетие. Каждое поколение мнит себя неповторимым, непохожим на все предшествующие... Только звезды вечны. И я стану звездой, я знаю... А ты... Сейчас ты допьешь свой чай и вернешься к тому, что любишь – или не любишь? К постылой свободе, нищей независимости, к чему еще? Тебе есть куда возвращаться? – Девушка глотнула чаю, продолжила: – Вся беда этого мира в том, что здесь нечего покорять!
Нету края света, потому что земля круглая, и возвратиться потому некуда по-человечески – везде огороженные заборами дворцы или хижины, отхватившие себе кусок, объявившие его свободным и готовые разорвать на части любого, кто покусится на его ограниченную с четырех сторон свободу, на его скупость и его скудость! Я говорю непонятно?
– Скорее путано.
– Это пройдет. Скоро. А я стану звездой. И буду сиять! И буду жить вечно! Знаешь, почему? Мне это суждено! Суж-де-но! Ты мне веришь?!
И тут – зазвучала мелодия Моцарта. Прозрачная, как вода студеного альпийского ручья. Грустная и чарующая, она слышалась словно сама собою...
Девушка вскинула кудрявую голову, вслушиваясь.
– Это – знак? – спросил я, постаравшись, чтобы вышло иронично, но не насмешливо.
– Нет. Это мобильный. Полифония.
– Красиво.
Алина прошла в комнату, взяла трубку. Мелодия оборвалась на парафразе.
Глаза девушки заблестели, странная улыбка скривила губы, она кивнула несколько раз, нажала отбой, вернулась, посмотрела на меня, но как бы сквозь, сказала тихо:
– Прощай, спасатель. Тебя ждет твое солнце, и твоя жалость, и твоя тоска, и твоя любовь, и твоя доблесть... А меня ждут звезды. Теперь я – одна из них.
Тревога волной сдавила мне сердце, но то ли от усталости и утомления этого дня, то ли еще отчего... Я ничего не успел.
Одним движением Алина сбросила халатик, оставшись нагой, пробежала несколько шагов до края, вскочила на парапет, блаженно изогнулась юным загорелым телом и – сверглась вниз. Исчезла.
Я глупо сидел на краешке диванчика, сжимая стакан остывшего чая. Потом подошел к парапету.
Саратона внизу сияла. Где-то вдалеке вздыхал океан, покойно, непостижимо... Откуда-то слышалась мелодия гавайской гитары, но все это заглушали чистые, прозрачные струи Моцартовой сороковой симфонии, что продолжала звучать внутри меня...
Ночь на Саратоне только начиналась. Для Алины Арбаевой она уже закончилась. Как и весь этот сияющий мир.
Фортуна – девушка странная. Есть у нее и любимцы, и изгои. Иным она сдает от рождения такие карты, что можно садиться вслепую за любой стол и грести золотые дукаты горстями, пока не устанешь. Другим же предстает порой в столь странном обличье, что и решить не можешь: то ли это счастливый случай, то ли случайная каверза, какая заведет тебя в такое жизненное болото, из которого, кажется, не выбраться.
В какой бурелом забрела юная Алина Арбаева? Весь мир и даже не в переносном – в прямом смысле лежал у ее ног, а она распрощалась с этим миром легко, с сиянием в глазах, словно некто блистательный и лукавый обещал ей: «Прыгай, и мои крылья подхватят тебя и вознесут к звездам...»
«Теперь я знаю Путь...» «Влюбиться и умереть – одно. Жутко, но прекрасно». «Снадобье, которое ты принял за наркотик, – просто лекарство от страха. Перестаешь беспокоиться о жизни, потому что знаешь, что будешь жить вечно».
Теперь Алина Арбаева лежит разбитой куклой на лоснящемся асфальте... Кто сотворил с ней эту злую и бесцеремонную шутку?!
Мелодично прозвучал гостиничный антикварный аппарат.
– Ты еще там, Дрон? – спросил Савин.
– Как слышишь.
– Что произошло?
– Алина Арбаева решила стать звездой. В прямом смысле. И спрыгнула с парапета.
– Дрон, ты...
– Я не успел. Все произошло очень быстро.
Или я просто постарел и разучился предугадывать? Или это особое обаяние Саратоны? Он не создан для несчастий, этот остров всегдашнего праздника...
– К тебе уже поднимаются. Постарайся ничего не трогать. Да, уже выехала патрульная машина и префект. Я поднимусь тоже. – Савин помолчал, произнес тихо: – Дрон, как тебя угораздило во все это «вписаться»?
– Бог знает.
Знает кто-то еще, тот, кто звонил девушке по мобильному перед самым прыжком, но Савину я об этом говорить не стал.
– Я все сказал?
– Это ты у меня спрашиваешь, Иван Саввич?
– Ага. Не уходи никуда, Дрон.
– Через парапет? Я не хочу становиться звездой.
– Все хотят. Не у всех выходит.
Глава 8
Размышлять на тему «Как стать звездой» мне было просто некогда. Я успел подойти к осиротевшему мобильнику, взял: мне нужно было увидеть номер, с какого звонили Арбаевой. И – запомнить.
Пролистать память навороченного аппаратика уже не удалось: в дверь номера тактично постучали.
Зашли трое. Двое полицейских и гостиничный детектив. Лица у полисменов были невозмутимыми, лицо детектива – озабоченно-досадливым: и надо же было такому приключиться именно в его дежурство! Теперь – заботы, неприятности, хлопоты. Короче, нарушение привычного жизненного распорядка. По-крупному. Ну а какие кошки скреблись у меня на сердце – об этом я никому сообщать не стал.
Полицейские попросили меня вернуться в номер, устроиться в кресле и дождаться префекта. Потом появилась «сценарная группа»: съемка, экспертиза, отпечатки пальцев... Они толково разбрелись по комнатам, заниматься привычным и в общем-то рутинным для них делом. Префект должен был появиться минут через пятнадцать.
Не знаю, чем скрашивали время ожидания мои соглядатаи, а я вздремнул. Расслабил мышцы лица, шеи, предплечий и скоро уже видел сон. Мне снилось, что я лежу на поляне в лесу, где-то в России; солнце теплое и нежаркое, поляна окружена лесом, а сверху – спокойное, неяркое небо... Я чувствовал солнечное тепло сквозь сомкнутые веки, потом смотрел на небо и вдруг почувствовал, как исходящий от нагретой земли, настоянный на ароматах полевых трав и теплой сосновой смолы поток словно подхватил меня и стал поднимать над поляной... И вот – воздух был уже упруг и послушен, и непонятная радость согревала и нежила... Сон был добрый.
– Олег Дронов? – услышал я вежливое, решил, что сон досмотрел, и открыл глаза.
В кресле напротив сидел префект полиции Саратоны – спортивный, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти пяти. Под пиджаком его угадывалась наплечная кобура; он единственный на острове носил оружие, но никогда его не применял, хотя, по слухам, владел пистолетом мастерски и, по тем же слухам, почти каждый вечер уезжал в небольшой каньон на западной окраине Саратоны, давно превращенный в свалку, и практиковался там в стрельбе; мне вспомнилось почему-то, что наши предки считали владение пистолетом искусством; и еще вспомнился почему-то Пушкин, и его Сильвио из «Выстрела», и строки дуэльного кодекса: «Дуэль не должна ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах служить средством удовлетворения материальных интересов одного человека или какой-нибудь группы людей, оставаясь всегда исключительно орудием удовлетворения интересов чести».
Все эти мысли промелькнули мгновенно: я встал и вежливо поклонился Алену Данглару, носившему, кстати, наследственный титул барона. И сама фамилия его, по правилам, должна была бы писаться через апостроф, но барон считал это неудобным.
– Вы у нас числитесь спасателем на Восточном пляже?
– Да.
– Волею возложенных на меня должностных обязанностей я вынужден буду задать вам несколько вопросов. Прошу вас не чувствовать себя оскорбленным, если какие-то из них покажутся вам обидными или задевающими вашу честь: дело идет о... безвременной кончине совсем молодой особы, впервые посетившей наш остров; отец ее, хотя и не особенно известен в кругах людей, обычно отдыхающих на Саратоне, тем не менее, насколько мне удалось установить, занимает крупный пост в серьезной нефтяной корпорации и пользуется значительным влиянием в в а ш е й стране. Был бы вам признателен, если бы вы были откровенны и точны.
Да, такая речь крупного полицейского чина, обращенная, если называть вещи своими именами, к главному подозреваемому, была мне приятна. В родном отечестве при сходных обстоятельствах мне бы такое сказали, что...
Находясь на Саратоне, я многое слышал о бароне Дангларе, но личное впечатление – дороже: его светло-голубые глаза смотрели на меня спокойно, холодно и... участливо. Странное сочетание – или мне так показалось с недосыпа?
– Постараюсь вспомнить все детали происшедшего и рассказать о них достаточно четко и связно, насколько это в моих силах, – ответил я столь же церемонно.
Префект кивнул, растянул губы в вежливой улыбке и сказал:
– Итак? Что здесь произошло?
Прозвучало это как: «Итак, какие причины побудили вас убить старушку, Раскольников?» Тон префекта словно расставил все точки над «i». Он ждал мою версию случившегося и не собирался скрывать, что для него это изначально – моя версия, которой никто особенно доверять не собирается. Так что – барон исчез, остался полицейский – умный, жесткий, собранный, готовый размазать меня по стенке «волею возложенных на него должностных обязанностей».
– Алина Арбаева в час тридцать две минуты сбросила халатик, подошла к парапету и спрыгнула вниз.
– Вы точны.
– Я стараюсь.
– Вы запомнили время? Специально посмотрели на часы?
– Нет. Я был несколько... ошарашен случившимся, поэтому подошел к парапету скорее машинально и посмотрел вниз; отсюда видны стрелки часов на башне ратуши; часы показывали один час тридцать две минуты пополуночи.
– Она просто вот так вот взяла и спрыгнула?
– До этого мы пили чай и разговаривали.
– Вы обсуждали какое-то дело?
– Нет. Это был... философский разговор.
– На тему жизни и смерти?
– В том числе.
– Ну что ж: смерть доказала, что она победительней.
– Всякая смерть временна.
– Да? – Данглар посмотрел на меня пристально, чуть склонив голову. – А что же, по-вашему, тогда постоянно?
– Любовь.
Глава 9
Префект покивал, думая о чем-то своем, снова посмотрел на меня:
– По возрасту вас трудно назвать романтиком.
– Возможно.
– По... жизненному опыту – тоже.
– Вам известен мой жизненный опыт?
– Мне известна ваша теперешняя жизнь. Этого достаточно.
– Для чего?
– Чтобы делать выводы.
– И какие выводы вы сделали на мой счет, господин Данглар? Могу я вас так называть?
– Можете. Пока.
Я благодарственно и церемонно кивнул.
– Так вот, господин Дронов, спасателями у нас работают, как правило, люди, жизнь которых так или иначе отчего-то не сложилась на континенте.
– Еще не сложилась или уже?
– У кого как. Трудно назвать успешным человека, который покинул свою страну, где мог бы сделать карьеру, ради одинокого качания на катере в течение шести, восьми, а то и двенадцати часов.
– Всякая работа почетна.
– Так почему вы покинули свою страну, господин Дронов?
– Там холодно.
– Холодно?
– Да. Снег, мороз, слякоть – все это очень утомляет, поверьте.
– Вы покинули Россию навсегда?
– В этой жизни что-то бывает навсегда?
– Вы сказали – любовь.
– Я тут погреюсь немного под солнышком, наберусь тепла... Может быть, тогда ко мне вернется способность любить?..
– Любовь – это способность?
– Любовь – это вера, лишенная страха потери.
– Может быть. Но все это лирика. И рассуждаете вы странно. Мне было бы понятнее, если бы вы сказали, что приехали подработать: в вашей стране, может, и почетен любой труд, но платят за него, насколько мне известно, весьма скудно.
– Не всем.
– Уже теплее, господин Дронов.
– Кому как.
– Вернемся к госпоже Арбаевой?
– Как вам будет угодно.
– Хотя господин Арбаев и не входит в финансовую элиту, он, тем не менее, достаточно состоятелен, чтобы впоследствии претендовать на определенное место и роль в мировом деловом сообществе. Я правильно излагаю?
– Да.
– Это первый посыл. Второй. Я информирован о том, что в вашей стране... э-э-э... популярен такой вид конкурентной борьбы, как заказные убийства.
– Бывает.
– И третий посыл. Почему бы мне не предположить, что вы, человек в общем-то без определенных занятий, не убили Алину Арбаеву по... заказу?
– Зачем?
– Вы решили заработать деньги. Много денег.
– Но не таким же глупым способом.
– Отчего глупым? Вы в цивилизованной стране, господин Дронов, я чувствую в вас человека образованного и опытного... Следователям придется приложить немало усилий, чтобы доказать убийство. Помурыжат вас немножко, но прямых улик... – он сделал паузу, – мало. И – отпустят.
– Глупость такого замысла вот в чем: куда я денусь с «подводной лодки»?
– Это русская идиома?
– Это – русская правда. Предположим, вы меня отпустите, но... Мною займутся люди Александра Алиевича Арбаева. Суд присяжных им не нужен. Я же не идиот и не самоубийца. Так что... Киллеры у нас предпочитают уходить с места преступления неузнанными и неопознанными. Иначе их работа теряет всякий смысл. Мертвым деньги не нужны.
– А если предположить, что кто-то запланировал именно такой вариант? Сначала гибнет Арбаева, затем – вы?
– Зачем устранять Алину Арбаеву?
– Чтобы вывести из равновесия ее отца. Особенно перед крупной сделкой. Тем более сам он, насколько мне известно, всегда путешествует с сильной охраной и для простого покушения малодоступен. Резонно?
– Может быть.
– Так вы признаетесь, что убили Алину Арбаеву? – Лицо префекта расплылось в жизнерадостной улыбке.
– Нет. Все было так, как я сказал.
– Девушка ни с того ни с сего покинула этот мир?
– Возможно, ей обещали лучший...
– Обещали? Кто? Вы? Она что-то говорила вам об этом?
– Да. Она была уверена, что станет звездой.
– Алина Арбаева была занята в шоу-бизнесе? Или в кино?
– Нет. Она имела в виду прямой смысл этого слова. Она была уверена, что станет звездой наподобие... – Тут я запнулся – не смог вспомнить названия ни одной звезды. Кроме Полярной, разумеется. Но вряд ли девушка собиралась заменить собою звезду с таким холодным названием.
– Она была адекватна?
– Смотря в чьем понимании. Для поэта ее суждения показались бы вполне здравыми, для чиновника...
Префект поморщился так, словно разжевал лимон:
– Вот в это – особое мироощущение поэтов – я, простите, не верю. Если у них не будет денег на кусок хлеба...
– Они все равно останутся поэтами.
– Вы упрямый человек, Олег Дронов.
– Вовсе нет. Просто мне нравится узнавать людей, непохожих на меня. Разных.
– Не лукавьте. Все мы ищем людей, похожих на себя, чтобы нас по меньшей мере понимали... Вы понимали Арбаеву?
– Боюсь, что не вполне.
– Почему? Вы же довольно долго беседовали?
– Пожалуй, я устал, постарел и очерствел душой.
– Витиевато.
– Это правда.
– Предположим, действительно произошло самоубийство... Вы не пожелали помешать?
– Я не успел.
– Почему?
– Я уже сказал. Устал. Не понял, что она готова именно к самоубийству.
– Вы не пройдете со мной к парапету?
– Как вам будет угодно.
Мы поднялись, вышли из комнаты в чайную. Воздух был напоен ароматами цветов, а вокруг, насколько хватало взгляда, полыхала, благоухала, цвела ночная Саратона.
Я показал, где сидел я, где стояла Арбаева, еще раз обстоятельно объяснил, как она подошла к краю и спрыгнула. Говорил я скупо и монотонно, а мой дознаватель, нахмурившись, тер указательным пальцем перенесицу. Потом произнес:
– Знаете, что я пытаюсь сейчас отыскать, господин Дронов?
– Мотивы?
– Нет. Соответствия.
– Ну и?
– Оглянитесь вокруг, Дронов. Жизни молодой, красивой, богатой девушки в э т о м мире соответствует все, а смерти – ничто.
Глава 10
Молчал я недолго. Кивнул и произнес:
– Значит, и нужно искать то, что превращает живой мир в ничто.
– И вы знаете, что именно?
– Наркотики. Тех, кто ей девушке предложил. Того, кто говорил с ней непосредственно перед гибелью.
– Это были вы.
– Чуть раньше прозвучал телефонный звонок. После короткого разговора ее несколько странное поведение сделалось совсем отрешенным. Моя вина в том, что я этого не заметил.
– Ей звонили в номер?
– Нет. На сотовый.
– Арбаева была наркоманкой? И что же она употребляла? Героин? ЛСД? Морфий? Кокаин? Стимуляторы? Что?
– Не знаю. При мне она приняла две таблетки. Положила под язык.
– И ее поведение и речь сразу изменились?
– Я бы не сказал, что сильно. По-видимому, она уже принимала подобное накануне.
– Итак, девушка была не в себе, а вы, как истый джентльмен, сидели, угощались чаем и слушали ту галиматью, что она несла?
– Да. Только...
– Что – только?
– Она не галиматью несла. Она – душу изливала.
– Ваше объяснение выглядит по-идиотски, вы не находите?
– Нет. Скорее вполне по-русски. Нам порой просто необходимо, чтобы нас кто-то выслушал.
– Вы не обращаетесь к психоаналитикам?
– Обходимся.
– Это тяжелая работа – слушать переживания других. У нас это хорошо понимают. И хорошо за это платят. У нее был психоаналитик?
– Не знаю.
– А я полагаю, что был. Она была дочерью весьма состоятельного родителя. Вы знаете, сколько стоит аренда этого пентхауса?
– Нет. Зачем мне?
– Вы нелюбопытны?
– Нет.
– А почему остались слушать наркотические бредни Арбаевой, а не откланялись и не ушли? Кажется, у вас вчера было утомительное дежурство. И день был жарким.
– Она попросила выслушать ее. Я остался.
– Только ради разговора? Или – девушка понравилась? Вы ведь гетеросексуал и не избегаете внимания прекрасного пола, не так ли?