Дорога на Ханаан Гомберг Леонид
О факте рождения Аврама упоминает и еще один авторитетный источник – сочинения еврейского историка I века нашей эры Иосифа Флавия «Иудейские древности». Иосиф пишет: «У Пелэга, сына Эвера, был сын Рэу (Рагав), а у последнего Серуг, у которого родился сын Нахор, а от него Терах. Последний был отцом Аврама, который является десятым потомком Ноаха, и родился 992 года спустя после потопа…»[40] та информация повторяет Семитскую генеалогию Пятикнижия за исключением датировки, которая, как говорится, не лезет ни в какие ворота. Согласно хронологии, принятой в Торе, Аврам родился спустя примерно триста лет после Потопа. Очевидно, что Иосиф Флавий пользовался какой-то совершенно другой системой временных координат, которая должна являться предметом отдельного рассмотрения. И мы непременно вернемся к ней, когда в связи с Исходом, о котором намерены писать в дальнейшем, будем рассматривать теорию временного сдвига современного историка Эммануила Великовского. А пока пойдем дальше…
«У Аврама были братья Нахор и Аран. Из них Аран умер в Халдее, именно в городе Ур, называемый Халдейским, оставив после себя сына Лота и дочерей Сарай и Милку. Могила его показывается до сих пор. На племянницах своих женились Нахор и Аврам, первый на Милке, второй на Сарай».[41] Как видим, и здесь Иосиф пользуется источниками, близкими к Пятикнижию. Однако, право же, дорого стоит эта непосредственная деталь: «Могила его показывается до сих пор». Впрочем, в этом нет ничего удивительного: многотысячелетняя история жива и в современном Израиле – и сегодня вам покажут пещеру Махпела в Хевроне, где захоронены Патриархи, могилу Рахели или усыпальницу Иосифа, недавно оскверненную палестинскими вандалами.
Немало сведений о рождении и первых годах жизни Аврама сохранила Устная традиция. Обратимся к книге П. Люкимсона и М. Абрамовича «Жизнь Авраама Иври». Высокопоставленный чиновник царя Нимрода «сказочно богатый и уже вступивший в преклонные годы Терах имел двух взрослых сыновей – Нахора и Арана, когда вдруг полюбил девушку из города Кут, стоявшего на противоположном (надо понимать – от Ура – Л. Г.) берегу Ефрата. В 1948 году от Сотворения мира (1812 год до н. э.) он женился на своей возлюбленной, и она родила ему сына Аврама…»[42]
Рождение первого еврейского патриарха представлено в источниках Устной традиции как весьма значительное событие, имевшее свою предысторию. За несколько месяцев до появления на свет младенца придворные астрологи сообщили Нимроду тревожную весть: скоро в его стране родится мальчик, который принесет царю множество неприятностей и, в конце концов, смерть. В качестве превентивной меры Нимрод не придумал ничего лучшего как отдать приказ собрать всех беременных женщин в специальных местах и умерщвлять каждого родившегося младенца мужского пола. Терах забеспокоился. Однако Нимрод дал понять своему верному слуге, что на его семью этот драконовский указ не распространяется. Более того, «сразу же после рождения сына Амкалии царь со своими приближенными посетил Кут, навестил роженицу и роскошным пиром отпраздновал радостное событие в доме Тераха».[43]
Однако когда пир закончился, и гости стали расходиться, не замедлили произойти важные события планетарного или даже космического масштаба. Вот как об этом повествует Устная традиция:
«В тот час, когда родился Авраам, на восточном склоне небес появилась звезда, поглотившая свет четырех звезд на четырех сторонах небосвода. Видя это, звездочеты сказали Нимроду: „Сейчас у Тераха родился сын, будущий родоначальник племени, которому предопределено унаследовать и земной мир, и загробный. Прикажи весь дом Тераха засыпать серебром и золотом, только бы он дал умертвить новорожденного“.
Послал Нимрод сказать, по совету звездочетов, Тераху: дай умертвить родившегося у тебя младенца, и царь наполнит твой дом серебром и золотом.
На это Терах ответил притчей: «Одному коню сказали: дай отрежем тебе голову, а в награду за это дадим полны амбар овса. – Глупцы, – ответил конь, – если отрежете мне голову, кто же есть будет овес? Отвечу и я: если вы умертвите моего сына, кто же унаследует серебро и золото?»
Впрочем, – прибавил Терах, – у меня действительно родился сын, но он умер».[44]
Другие источники говорят о личной встрече Тераха с Нимродом, во время которой царь обратился к своему сановнику с предложением, от которого, как говорится в таких случаях, «невозможно отказаться»: «Продай мне младенца, ибо он зло для меня. Назначь за него любую цену. Хочешь, я засыплю твои амбары золотом и серебром?»
Терах, в душе которого боролись отцовские чувства и преданность царедворца, ответил: «Я готов выполнить любой твой приказ. Но… этой ночью мне приснился странный сон. Снилось мне, что мой сын, которому завтра исполнится только три дня, вдруг заговорил со мной: „Отец, отдай мне коня, которого подарил тебе царь или продай мне его – я засыплю твои амбары золотом и серебром. И еще вот что скажу тебе: не слушай того, что завтра скажет тебе Нимрод.“[45]
Как видим, тема коня возникает и в этом варианте развития событий, правда, в несколько ином смысловом контексте. Легко заметить, что ответ Тераха носит в этой версии явно издевательский характер, и реакцию царя нетрудно предугадать. «Нимрод посмотрел на него с такой яростью, что Терах понял: продолжать спор бесполезно. Царь мог отдать приказ об уничтожении всей семьи непокорного царедворца».[46] Тераху ничего больше не оставалось, как принять условия Нимрода. Однако «на следующий день царю передали, что Терах просит три дня на то, чтобы проститься с сыном… Прошел день, за ним другой, на исходе были уже третьи сутки. И тут терпение Нимрода лопнуло, и он посла гонцов к Тераху, в дом его жены Амкалии с посланием: если младенец не будет доставлен во дворец, в доме Тераха „будут убиты все, кто мочится к стене“. Услышав это, Терах взял сына своей рабыни, родившегося в тот же день, что и Аврам, и вынес его к посланцам царя…»[47] Разумеется, младенец был передан Нимроду и тут же умерщвлен. Царь сдержал свое слово, он приказал уплатить Тераху обещанное вознаграждение.
Чтобы не искушать судьбу, Терах решил как можно скорее спрятать жену и сына. Он вспомнил о некой потайной пещере в горах и под покровом ночи вывез семью. «Выходить из пещеры он им строго настрого запретил, сказав, что воду и пищу будет доставлять им раз в месяц»,[48] – пишут Люкимсон и Абрамович. Однако, по другим источникам, для питания в стенах пещеры имелись «два отверстия, из которых текли мед и елей».[49]
Считается, что первый выход Аврама из пещеры произошел совершенно случайно во время игры, когда мальчику было три года. Привычный для нормального сознания мир стал для маленького отшельника настоящим потрясением. Поскольку никакой опоры его умственному и духовному развитию в окружающей жизни не было, пришлось осваиваться самому. Вот что говорит об этом Устная традиция: «Трех лет от рождения вышел Аврам из пещеры и, увидев мир Божий, стал размышлять о том, кем созданы земля и небо, и он сам. Очарованный величественным видом солнца, его светом и теплом, он весь день возносил молитвенную хвалу солнцу. Когда солнце зашло, и на небе появилась луна, окруженная мириадами звезд, Аврам подумал: „Вот это светило, очевидно, и есть божество, а маленькие светильники, его окружающие, это его вельможи и слуги“. Всю ночь он пел гимны луне. Но вот уже наступило утро; луна зашла на западе, а на востоке снова появилось солнце.
Нет, – сказал Аврам, – есть Некто, который и над солнцем властен, и над луною. К Нему стану я возносить моления мои»[50]
Так совсем еще юный Аврам пришел к идее единого Бога. Согласно большинству источников Устной традиции он оставался в пещере до тех пор, пока ему исполнилось десять лет.
В «Книге Юбилеев» ничего не говорится о загадочном исчезновении младенца Аврама из Ура, не упоминается и о его многолетнем пребывании в пещере. Сказано лишь, что в четырнадцатилетнем возрасте он «отделился от своего отца, чтобы не поклоняться вместе с ним идолам». Зато в этой книге есть рассказ о деяниях, уже в юные годы принесших Авраму значительную известность среди современников. Дело в том, что за долго до его рождения в стране появились… тучи воронов и каких-то других птиц, которые «пожирали семя, посеянное в землю». Прежде чем хлебопашцы «запахивали семя, вороны подбирали его с поверхности земли». «И годы стали делаться неурожайными от птиц; и все древесные плоды они пожирали с деревьев. Только с великим трудом можно было… спасти кое-что от всех плодов земли».[51] Речь, как видим, идет о серьезном экологическом бедствии, впрочем, вполне понятном. Регуляция численности ворон и некоторых других видов птиц, живущих рядом с человек, и сегодня является серьезной проблемой. Нетрудно представить, какие сложности могли возникнуть в те стародавние времена, когда человек не знал ни огнестрельного оружия, ни эффективных средств химического воздействия на окружающую среду.
За дело взялся четырнадцатилетний Авраам. Вместе со всеми он вышел стеречь уже посеянные в землю семена. «И налетело облако (стая) воронов, чтобы пожирать семена, и сказал: „Не смейте спускаться, воротитесь в то место, откуда прилетели!“ И они воротились». Точно так же поступил Авраам с другими стаями птиц, досаждавших земледельцам. После этих событий имя его стало известным всей стране. В течение посевной люди приходили к нему, и он ходил с ними по полям, прогоняя стаи птиц. «И они засеяли свою землю и собрали в том году хлеб, так что ели и были сыты».[52]
«Книга Юбилеев» приписывает молодому Авраму революционное изобретение в области сельскохозяйственной техники; он сконструировал специальное устройство «против деревянной дуги плуга, чтобы класть на него семена и выбрасывать их оттуда в семенную борозду, чтобы скрывались в земле… И они засеяли и обработали всю страну так, как им велел Авраам; и они не боялись более воронов».[53] В ту пору Авраму было уже около тридцати лет.
Интересно, что эти сведения из книги, написанной, возможно, около двух тысяч лет назад, хорошо согласуются с данными современной исторической науки, которые свидетельствуют, что именно во времена Хамураппи, которого Устная традиция отождествляет с царем Нимродом, скорее всего, появились новые усовершенствованные сельскохозяйственные орудия. «Возможно, именно во времена Старо-Вавилонского царства стал широко применяться плуг усложненной конструкции. Он был оснащен специальной воронкой, куда засыпалось зерно, и трубкой, через которую семена попадали в борозду».[54]
В 1958 году от с. м. (1802 году до н. э.), т. е. в тот самый года, когда десятилетний Аврам поселился у своего пращура Шема, в семье его брата Арана родилась девочка, которую назвали Сарай. В книге Люкимсона и Абрамовича указан и точный возраст Арана: в ту пору ему было 42 года. Данные, надо сказать, весьма спорные: источники дают разные сведения о возрасте сыновей Тераха. «Согласно неписаным семейным традициям, – пишут авторы, – девочка должна быть выдана за своего двоюродного брата».[55] Уже к десяти годам красота юной Сарай расцвела необыкновенно, и Аран, страстно любивший свою дочь, всеми силами пытался оттянуть замужество. Только в 1983 году от с. м. отец согласился отпустить двадцатипятилетнюю невесту к Аврааму. «Молодые супруги стали жить в доме Шема, помогая ему управляться со стадами и служить Всевышнему».[56] Вот, собственно, и вся информация, которую представляют нам скупые на подробности источники.
Однако и этого достаточно, чтобы придти к некоторым любопытным заключениям. По преданию убежище Шема размещалось на горе Мория, на том самом месте, где в последствии будет построен город Иерусалим, в восточной части Ханаана. Стало быть, Аврам прожил в Ханаане долгие годы, около сорока лет, создал семью, утвердился в своих теософских воззрениях. Впрочем, жил он, вероятно, уединенно, и вряд ли входил в контакты с местными жителями за пределами фактории Шема.
В 1996 году от с. м. (т. е. 1764 году до н. э. – датировка Люкимсона и Абрамовича) трагически закончилась дерзкая и бессмысленная авантюра царя Нимрода со строительством Вавилонской башни и началась война «между потомками Куша». Вскоре после этого, когда Авраму было уже около пятидесяти лет, патриарх решил вернуться в Ур, надеясь, что зловещие предзнаменования, связанные с его рождением, давно забыты царем, а военные действия окончательно похоронили память о событиях полувековой давности.
Пришло, наконец, время посмотреть, что представлял собой великий город Ур, один из центров мировой цивилизации первой трети второго тысячелетия до н. э. И для этого нам придется вернуться к холму Тель-Мукайар, где в 1923 году начала свою работу англо-американская археологическая экспедиция во главе с выдающимся археологом Леонардом Вулли. В результате длительных раскопок археологи обнаружили храмовый комплекс с остатками пяти зданий, выстроившихся полукругом рядом с зиккуратом царя Ур-Намму. Самый большой из храмов, посвященный, как выяснилось, богу луны Нанне, имел площадь около 5500 квадратных метров. У каждого храмового строения был внутренний двор и толстые «крепостные» стены. Сохранился древний фонтан с заасфальтированным желобом для стока воды. На огромном столе, сложенном из кирпича, остались следы от острых ножей, которыми убивали жертвенных животных. В целости сохранились и печи храмовых кухонь. Археологом удалось разжечь в них огонь и растопить дрова… спустя 4000 лет.
Оказалось, что храмовая территория предназначалась отнюдь не только для почитания богов, а представляла собой своеобразный деловой центр. Жреческая канцелярия занималась сбором налогов. Писцы не просто фиксировали результаты на глиняных табличках, но и, как водится, составляли еженедельные, ежемесячные и годовые отчеты. В храмовых мастерских было налажено производство некоторых товаров. В прядильнях, например, производилось до двенадцати видов различных тканей. В одном из административных «офисов» обнаружены даже копии судебных приговоров, аккуратно сложенные стопками.
Но все это, как говорится, цветочки. После трех сезонов кропотливой археологической работы за пределами храмового комплекса, к югу от зиккурата, перед учеными открылся древний городской квартал: фасады и стены домов сохранились иногда до высоты трех метров. Несомненно, это был древний Ур, «Ур Касдим», город, который исследователи Библии считали родиной Аврама. Ученые были буквально сражены величественным обликом этого города, его красивыми и удобными жилищами, в которых жили современники, а возможно, и родственники библейского патриарха.
«По сравнению с ними, – пишет Вернер Келлер, – древние жилые дома, которые сохранились в Вавилоне, скромны и поистине убоги. Во время немецкой экспедиции начала нашего века (XX – Л. Г.) профессор Колдвей не обнаружил ничего, кроме трех-четырехкомнатных одноэтажных сооружений из кирпича-сырца, окруженных открытым двором. Вот так жили люди около 600 года до н. э. в столице Навуходоносора, которой восхищались и которую превозносили более всех других городов, – в великом Вавилоне. А за полторы тысячи лет до этого горожане Ура жили в больших двухэтажных коттеджах, в которых было по тринадцать – четырнадцать комнат».[57]
Двухэтажные дома выходили в проулки глухими стенами, нижняя часть которых выкладывалась обоженным кирпичом, что предохраняло их от размыва водой. Внутренние стены и вторые этажи строились из кирпича-сырца. Под потолком находились небольшие окошки для циркуляции воздуха. Свет проникал в комнаты фактически только через дверной проем. Самым ценным имуществом в доме были деревянные двери и потолочные балки, которые в случае переезда хозяин забирал на новое место жительства. Крыши, конечно, нигде не сохранились, но, надо полагать, они были плоскими, сложенными из глины и тростника.
В домах состоятельных семей дверь с улицы вела в прихожую, где стоял кувшин с водой для омовения ног, а оттуда другая дверь – во внутренний дворик, мощеный кирпичом, с небольшим бассейном. На уровне второго этажа на внутренней стене дома, обращенной во дворик, часто строилась деревянная галерея. Со двора был ход в «людскую» – помещение для рабов, в кухню, где находился очаг, и в кладовую. В домах победнее ни комнаты для рабов, ни кухни не было, очаги для приготовления пищи устраивались прямо во дворе. Нечистоты выводились на улицу дренажными трубами. Парадная гостиная была в каждом доме, там, вероятно, праздновали торжественные семейные события. Из гостиной вел ход в еще один совсем небольшой дворик, недоступный для глаз посторонних, по-видимому, иногда имевший крытый навес. Здесь размещался домашний алтарь. На втором этаже располагались жилые помещения – спальни, вероятно, одна-две комнаты площадью до тридцати метров. Но об их устройстве не удалось составить четкого представления, поскольку до уровня второго этажа дома не сохранились.
Были в городе и дома меньшего размера, судя по всему, принадлежавшие людям более скромного достатка. Впрочем, и там имелись прихожая, внутренний дворик, небольшая горенка.
Вероятно, уже во второй половине III тысячелетия до н. э. в Уре начали использовать кровати, табуреты и столики. Однако и в начале II тысячелетия до н. э. единственная в доме кровать все еще была предметом роскоши; она предназначалась для хозяина дома и его жены. Остальные домочадцы, как полагают, спали на циновках, стелившихся прямо на пол. Среди домашней утвари имелись ларец, исполнявший функции сундука или даже шкафа, прялка, ткацкий станок, каменные сосуды, зернотерки, емкости для хранения продуктов, многочисленные плетенные и глиняные изделия. Как сегодня благосостояние семьи, в конечном итоге, определяется счетом в банке, так же в ту пору оно измерялось количеством серебренного лома и слитков.
Некоторое представление о внешнем облике жителей Ура может дать одежда, сохранившаяся на различных изображениях и реконструированная современными специалистами. Так сказать, базовая одежда состояла из куска ткани или меха, обернутого вокруг бедер, подобно юбке, или накинутого на плечи в виде плаща и скрепленного пряжкой. Использовалась и рубаха с рукавами. Однако сохранились изображения женских фигур, как правило, богинь и жриц, в костюмах иного рода. Привилегированные одежды богини часто состояли из покрывала и меховой юбки. Но встречаются костюмы и совсем необычного для того времени покроя: «относительно длинная одежда, облегающая женскую фигуру до бедер, с пушными вверху и узкими внизу рукавами. Поверхность материала сплошь покрыта правильными выпуклыми ромбами, которые, предположительно, можно считать кусками меха. Круглый вырез ворота обшит бахромой. Такая же бахрома пересекает фигуру от середины правого бедра до талии и переходит на спину. Волосы подстрижены, а голова покрыта убором, весьма близким по форме к современным шляпам».
Один из типов одежды, в которой, как правило, изображались жрицы, представляет особый интерес для исследователей. «Она является прототипом чрезвычайно распространенной, просуществовавшей тысячелетия и существующей в настоящее время запахивающейся одежды – халата. Это уже не бесформенное покрытие тела мехом, а хорошо пригнанное по фигуре, обшитое по краям бахромой, изящное по силуэту настоящее женское платье без рукавов».[58]
Очередное открытие Вулли несло с собой очередную сенсацию. Получалось, что Аврам не был полудиким пастухом-кочевником, как об этом можно было заключить после поверхностного прочтения источников. «Мы должны полностью изменить наше представление о древнееврейском патриархе, учитывая, что его ранние годы прошли в такой изысканной обстановке. Он был жителем крупного города и воспринял традиции древней и высокоразвитой цивилизации»[59] – записал в своем дневнике Леонард Вулли.
Ученый даже опубликовал рисунок, выполненный по его заказу: «Дом времен Авраама». «Это была реконструкция, основанная на находках археологов. На рисунке виден внутренний двор дома-виллы. На черепичном полу стоят два высоких кувшина. Верхний этаж охватывает деревянная балюстрада, отгораживающая комнаты от двора. И это – картина жизни патриарха Авраама, которого целые поколения привычно представляли себе в пасторальной обстановке, в окружении домочадцев и скота?!».[60]
В то же время, как мы уже видели, вплоть до пятидесяти лет «древнееврейский патриарх» большую часть времени в силу роковых обстоятельств своего рождения находился в отрыве от «высокоразвитой цивилизации»: сперва в уединенной пещере, а затем в доме Шема, который, судя по всему, находился на обочине передовой материальной культуры своего времени, а может быть и вовсе вне ее. Впрочем, причастность к развитой материальной культуре общества никогда и нигде не свидетельствовала о достижении личностью духовных и нравственных высот, которые в эпоху безумия Вавилонского столпотворения оказались подвластными, может быть, только Шему и Авраму.
Мы, вероятно, никогда не узнаем, с каким чувством встретил Аврам блеск и роскошь славного города Ура. Но зато по свидетельствам, сохранившимся в Устной традиции, мы можем наглядно представить его неприязнь и активное противодействие духовной культуре Старо-Вавилонского общества, с которой ему пришлось столкнуться с первых же дней своего пребывания в «великом городе».
«Дом Шема был в те времена единственным островком монотеизма в бушующем море идолопоклонства, – пишут Люкимсон и Абрамович. – Особенно усердствовали в служении „богам“ царь Нимрод и отец Аврама Терах, державший в своем доме двенадцать идолов – по числу месяцев в году – и приносивший им человеческие жертвы. Кроме того, Тераху принадлежал самый „популярный“ в Уре магазин по продаже „домашних божков“. Нимрод же повсюду воздвигал храмы в которых стояли статуи идолов и самого Нимрода; повсюду устраивались дикие оргии и празднества с приношением в жертву сотен и сотен людей».[61]
Нетрудно догадаться, как пятидесятилетний Аврам с высоты достигнутого им уровня духовности взглянул на беспросветную дичь обывательского сознания, с которым ему вдруг пришлось столкнуться лицом к лицу.
«Едва Аврам переступил порог дома Тераха, сердце его воспылало гневом – ему, преданному ученику Шема, был ненавистен сам вид идолов, стоявших в доме Тераха, не говоря уже о ритуалах, которые совершались вокруг них. И поэтому, как только Терах отправился во дворец царя, Аврам разбил все статуи и уселся посреди домашнего храма, дожидаясь возвращения отца».[62]
Предстояло тяжелое объяснение с отцом. Чтобы хоть как-то «подсластить пилюлю» и, вместе с тем, продемонстрировать нелепость отцовского идолопоклонства, любящий сын придумывает забавную версию случившегося: драку деревянных болванчиков из-за миски супа.
«О великие боги, что случилось с идолами?! – воскликнул Терах, увидев разгромленный храм.
Ничего особенного, отец, – спокойно ответил Аврам, – просто они передрались за миску супа, которую я предложил главному из них.
Не болтай глупостей, идолы не едят и не дерутся…
Вот как, – с притворным удивлением сказал Аврам. – Если ты знаешь, что они мертвы, зачем ты им служишь?!».[63]
Устная традиция представляет еще одну версию в сюжете «Аврам и идолы Тераха», которая также обыгрывается в виде лубочных сцен в стиле традиционного райка.
«Терах занимался изготовлением идолов, которыми торговал на базаре. Однажды он поручил продажу своего товара Авраму. Подходит на базаре человек к Авраму и спрашивает:
Не найдется ли для меня подходящего бога?
А тебе какого надо? – спрашивает Аврам.
Видишь ли, – отвечает тот, – я богатырь и хотел бы приобрести себе бога богатыря.
Аврам снял истукана, помещавшегося выше остальных, и говорит:
Вот этот самый для тебя подходящий.
Но разве он богатырь?
Глупец! – отвечает Аврам. – Уж таков порядок среди идолов: который поставлен выше остальных, тот богатырем и слывет.
Когда этот человек собирался уходить со своей покупкой, Аврам остановил его вопросом:
Скажи, сколько тебе лет?
Семьдесят.
И тебе, прожившему на свете семьдесят лет, не стыдно воздавать божеские почести идолу, сделанному день назад.
Покупатель с презрением бросает идола, берет обратно деньги и уходит.
Подошла женщина и передала Аврааму, в дар идолам, полную миску тонкопросеянной муки. Взял Аврам палку, разбил всех идолов, кроме одного самого крупного, которому и вложил в руки палку. Приходит отец и спрашивает:
Как это произошло? Кто это сделал?
Расскажу, – отвечает Аврам, – ничего от тебя не скрывая. Дело было так: принесла женщина миску с мукою и просит принести в жертву идолам. Стал я совершать, как следует жертвоприношение, а идолы и завели спор между собою, – один кричит: «я хочу поесть раньше», а другой: «нет, я раньше!» Но тут встал самый крупный идол и – видишь – разбил все.
Но ты издеваешься надо мной, – закричал отец, – разве способны эти…
Да? Так вдумайся же сам, отец, в слова свои…».[64]
Как видим, в этой забавной агадической сценке Терах совсем не похож на крупного сановника, каким он предстает в ряде других источников. Действие разворачивающееся в лучших традициях народного райка, кукольного балагана, происходит на базаре. Живо представляешь себе бойкого и хитрого Петрушку-приказчика, туповатого увальня «богатыря», простодушную бабку с миской муки, недалекого и невежественного воротилу-купца… Но в тоже время эти внешне непритязательные байки рассказывают нам о начале многотысячелетней борьбы не на жизнь, а на смерть между сторонниками монотеизма и идолопоклонства, борьбы, на протяжении многих тысячелетий ставшей двигателем духовного становления человечества. Перед нами в балаганной форме развертывается ключевой конфликт истории: человек против бездушной идеологической машины тоталитарного государства.
В чреде трагических событий, связанных с рождением сына, Терах показал себя человеком отважным, готовым противопоставить жестокому повелителю волю, решимость и изворотливость опытного царедворца. Но тогда речь шла о спасении безвинного ребенка от самодурства тирана. Теперь же страшное преступление, которое совершил Аврам, было очевидным и дерзким. Терах фактически стал свидетелем самого страшного преступления, которого тирания ни при каких обстоятельствах не может ни простить, ни оставить безнаказанным: бунте против идеологических основ государства. Как бы ни было Тераху тяжело, он, по-видимому, без колебания арестовал своего сына и отправил во дворец. Совершенно очевидно, что и это был поступок отважного человека: меньше всего идейный борец с инакомыслием в этот момент думал о своей жизни. Терах сознательно шел на смертельный риск; ему предстояло непростое объяснение с Нимродом по поводу своего участия в событиях полувековой давности, когда несчастный отец не просто ослушался тирана, но и прямо обманул его. Вряд ли это могло сойти ему с рук. И тем не менее…
«Повел Терах сына на суд к Нимроду»,[65] – свидетельствует Агада. Вероятно, это все же был не суд, а предварительное следствие.
Как обычно, первый вопрос призван установить личность подозреваемого в преступлении…
«Это ты есть Аврам, сын Тераха?»[66]
Видимо, Аврам не стал отрицать этого очевидного факта… Следующий вопрос Нимрода прямо касается сути преступления, которое согласно формальному праву подозреваемый должен еще подтвердить, т. е. принять на себя вину, которую инкриминируют ему должностные лица…
«…Отвечай же мне: разве не известно тебе, что я господин над всем творением, и солнце, и луна, и звезды, и планеты, и люди – все движется волей моей. Как же ты дерзнул священные изображения уничтожить?».[67]
Как видим, второй вопрос Нимрода вытекает из первого: главное преступление Аврама он видит все-таки не в практическом уничтожении идолов, среди которых главным, без сомнения, было «священное изображение» самого царя, а отрицание общепринятого идеологического постулата «я господин над всем творением». Аврам сразу понял, к чему ведет дело царь, и приступил к формальной защите с помощью логической схемы опытного казуиста. Нет сомнения, что Терах как свидетель обвинения был допущен к участию в следственных действиях и, вероятнее всего, находился в той же комнате. Есть все основания полагать, что все оправдательные аргументы Аврам обращал не столько к Нимроду, сколько к своему отцу.
«Позволь мне слово сказать не в укор, но в хвалу тебе».[68] Аврам предпочитает не обострять до поры до времени и без того напряженную ситуацию. Царь глотает нехитрую наживку. «Говори, – сказал Нимрод.»
Авраам продолжает:
«Исконный порядок в природе таков: солнце всходит на востоке, а заходит на западе. Так вот, прикажи, чтобы завтра оно зашло на западе, а зашло на востоке, и тогда я признаю, что ты подлинно господин над всем творением. (Аврам, как видим, играет по-крупному; он чувствует, что времени у него немного и потому торопится высказаться.) И еще вот что: для тебя не должно быть ничего сокровенного. Скажи мне сейчас: что у меня в мыслях и что я сделать намерен?»
Царь, не привыкший к такому логическому напору, мешкает с ответом. Следует ремарка: «Нимрод задумался, важно поглаживая рукой свою бороду». Аврам добился своей цели: выиграл время. Отразив первый натиск, он приступает к нападению…
«Нет, – продолжает Аврам, – напрасно ты ищешь ответ. Не владыка вселенной ты, а сын Куша. И если бы ты, действительно был Богом, то отчего ты не спас отца своего от смерти? И так же, как ты отца не спас от смерти, ты и сам не спасешься от нее».
Что и требовалось доказать: смертный не может быть Богом!
Нимрод наконец сообразил, что перед ним слишком серьезный противник, и фарс судебного разбирательства в форме публичной словесной порки отменяется за ненадобностью. Свою очередную фразу он обращает уже не к Авраму, а к Тераху…
«Не заслуживает ли жестокой кары сын твой, отрицающий божественное всемогущество мое? Он должен быть сожжен!»
После соответствующего устрашающего демарша, Нимрод обращается уже к Авраму с заманчивым, с точки зрения тирана, предложением:
«Поклонись огню как божеству, и я пощажу тебя».
За прошедшие тысячелетия психология тирана мало переменилась. Вспомним процессы над диссидентами шестидесятых-восьмидесятых годов. Что требовалось судьям и тем, кто за ними стоял, от подсудимых? Разве доказательства их невиновности? Отнюдь. Инакомыслящие считались виновными априорно. Требовалось раскаянье, самодискредитация, публичная измена своим убеждениям. Разве не этого же требует от Аврама Нимрод?
Но тактика Аврама остается неизменной…
«Огню? – ответил Аврам. – Не правильнее ли поклониться воде, которая тушит огонь?»
Диалектические тонкости для Нимрода никакого значения не имеют…
«Хорошо, поклонись воде».
Аврам продолжает игру…
«Не поклониться ли лучше облаку, насыщенному водою?
Я и на это согласен, – поклонись облаку.
Но разве не сильнее ветер, разгоняющий облако?
Поклонись же, наконец, ветру!
Но разве человек не преодолевает и силу ветра?
Довольно, – воскликнул Нимрод. – Я поклоняюсь огню, и тебя заставлю ему поклоняться».[69]
Точка, на которой финишировал этот диалог, разумеется, с самого начала была известна Авраму. Такой финал был неизбежен при существующем раскладе сил. Просто Аврам хотел показать всем присутствующим на «предварительном следствии» и, особенно, своему отцу нелепость господствующих в стране воззрений. Этой цели он добился.
Тот факт, что в агадическом предании, которое мы цитировали выше, представлены именно предварительные следственные действия, а не судебные слушания свидетельствуют источники, на которые опирались в своей книге Люкимсон и Абрамович. Фарс, разыгранный под диктовку тирана, требовал всей необходимой процедуры: следствие, тюремное заключение, суд, казнь.
«В ярости от того, что он бессилен ответить на насмешливое предложение Аврамап поднять солнце с запада, Нимрод повелел отправить его в тюрму, а затем, чтобы придать делу вид законности, немедленно собрал государственный совет. Мнение верховного жреца и всех остальных членов совет, включая Тераха, было единогласным: этот человек заслуживал смерти еще во младенчестве и сейчас, когда, наконец, оказался в руках царя, должен быть немедленно предан смертной казни».[70]
В совершенно ином стилистическом ключе представлен этот конфликт в «Книге Юбилеев». Здесь это скорее семейная драма, чем балаганный фарс. Впрочем, из семейной драма перерастает в социальную, приобретая все атрибуты трагической коллизии, которые, однако, скрыты в контексте и не выходят на поверхность повествования.
«И случилось в шестую седмину в седьмой год ее, сказал Аврам отцу своему Тераху, говоря: „Отец, отец мой!“ И он сказал: „Вот я здесь сын мой!“ И он сказал: „Что нам за помощь и услаждение от всех идолов […], что ты поклоняешься им? Ибо в них совсем нет духа (души); но они, которых вы почитаете, суть проклятие и соблазн сердца. Почитайте Бога небесного, Который низводит на землю дождь и росу, и все совершает на земле, и все сотворил Своим словом, и вся жизнь пред Его лицом! Зачем вы почитаете тех, которые не имеют духа? Ибо они нечто сделанное, и на своих плечах вы носите их, и не имеете от них никакой помощи, но они служат великим поношением для тех, которые делают их к соблазну сердца и почитают их. Не почитайте их!“ И отец его сказал ему: „И я знаю это, сын мой. Но что я сделаю с моим родством, которое заставило меня служить им? Если я скажу им истину, то они убьют меня, ибо их душа прилепилась к ним, чтобы почитать и прославлять их. Молчи, сын мой, чтобы они не убили тебя!“[71]
Тогда, как явствует из Книги Юбилеев, Аврам обратился к своим братьям, видимо, решив их урезонить и обратить на путь истины. Он привел им те же доводы, что и отцу. И ответ братьев прозвучал, по-видимому, в еще более категорической и резкой форме. Тогда Аврам до поры до времени прекратил свою просветительскую деятельность. Сожжение «капища идолов» произошло, согласно тексту книги, позже, перед самым отбытием семьи Тераха из Ура.
Как видим, источники свидетельствуют о некоем инциденте, в ходе которого Аврам физически уничтожает общественные святыни. Несмотря на расхождение в деталях, нам дают понять, что это было одно из самых выдающихся деяний патриарха за все время его жизни в Уре.
Но давайте теперь посмотрим, с чем же, собственно, вступил в борьбу Аврам? Что так возмутило его с первых дней появления в родном городе после почти полувековой отлучки? Значение его идолоборческого порыва становится куда более рельефным на фоне всей системы религиозных представлений Старо-Вавилонского царства, которая хоть и сохранила основные черты со времен III династии Ура и даже шумерской эпохи, все-таки претерпела в последние два-три столетия существенные изменения.
Как явствует из космогонических хроник и эпических поэм, микрокосм древних вавилонян отражал макрокосм, и в этом они, собственно, не были оригинальны. Вся видимая и представимая Вселенная плавает в мировом океане: Земля представляет собой нечто вроде большого перевернутого круглого челна, а небо – твердого полусвода, своеобразного купола, как крышка, накрывающего мироздание. Небесное пространство имеет при этом довольно сложную структуру: «верхнее небо Ану», «срединное небо Мардука» и «нижнее небо», уже видимое людям, на котором расположены звезды. Над этими тремя небесами, помещается еще четыре неба, каждое из которых соответствует разным породам камня. Вся эта довольно сложная небесная конструкция покоится на основании, прикрепленном к мировому океану, каким-то странным, не очень ясным способом на манер колышек от туристической палатки.
Внешняя сторона купола излучает свет; там скрываются днем луна Син, а ночью – солнце Шамаш. На востоке находится «гора восхода», на западе – соответственно, «гора заката», запертые на замок. Утром Шамаш отпирает «гору востока» и отправляется в путь по небу, а вечером через «гору заката» скрывается «внутри небес». Звезды на небесном своде – это «образы» или «письмена». Земной географии соответствует география небесная. Прообразы всего сущего на земле – гор, морей, рек, стран, городов, храмов – имеются и на небе в виде «звездных образов». Мы бы даже сказали – наоборот: земные предметы являют собой лишь отражения небесных сущностей, причем отнюдь не в тождественной пропорции. Земные объекты – это что-то вроде уменьшенных копий звездных оригиналов.
Основой божественного пантеона в начале II тысячелетия до н. э. остаются шумерские боги предыдущей эпохи. Однако традиционную триаду Ану, Эллиль и Эйя, окруженную издревле советом богов, все больше и больше теснит набирающий силу Мардук, бог-покровитель Вавилона, первоначально один из многих городских богов. Оно и понятно: возвышение Вавилона отразилось и на положении Мардука. Согласно новым идеологическим установкам именно он (а отнюдь не Эллиль, как считалось ранее) оказался победителем чудовища Тиамту, воплощавшего первозданный хаос, именно он сотворил из тела чудовища небо, землю и воду. Постепенно в образе всесильного Мардука сливаются черты и свойства многих великих в прошлом богов Месопотамии. Надо думать, что именно могущественный Мардук и был личным покровителем царя Нимрода-Хаммурапи.
Одной из самых почитаемых богинь вавилонского пантеона оставалась Иштар, богиня плодородия и любви, мелких раздоров и больших войн, близкий аналог шумерской Инанны. Имя ее, как полагают, восходит к древнесемитскому «астар», что означает просто «богиня». Именно с Иштар связаны знаменитые вавилонские оргаистические культы. О вавилонском пантеоне легко можно было бы написать целый трактат. Но нам следует обратить особое внимание именно на Иштар и Мардука. И вот почему: некоторые исследователи полагают, что имена главных героев знаменитой Книги Эсфири, вошедшей в ТАНАХ и, соответственно, в ветхозаветный христианский канон, Эстер и Мордехай, – отражение этой загадочной вавилонской пары. Собственно, в этом нет ничего особенно удивительного: события, описанные в этой Книге, могли иметь далекий источник в легендах Месопотамии, откуда родом, как видим, происходят еврейские патриархи.
Традиционная идея умирающего и воскресающего бога в религиозных воззрениях вавилонян воплотился в образе Думузи, ежегодно на полгода отправляющегося в подземный мир. В первооснове мифа Думузи представлен в качестве возлюбленного богини Иштар и представляет собой некий универсальный эквивалент повсеместно распространенного бога плодородия. Уже к началу II тысячелетия (а то и раньше) его культ получает широкое распространение в сирийско-палестинском регионе, где он сохранялся в течение длительного времени. Во всяком случае, рудименты его находят даже в книге Пророка Иезекииля (8, 14), где есть свидетельство того, что у северных ворот Храма в Иерусалиме женщины оплакивали Думузи, ставшего в иудейской традиции Таммузом, по имени которого назван летний месяц еврейского календаря. По некоторым свидетельствам такой же обычай существовал и в Северной Месопотамии, в Харране, куда, как мы скоро увидим, отправилось из Ура семейство Тераха. Воскрешение бога было большой радостью, уже в те давние времена он иногда рассматривался как искупитель грехов своего народа.
В некоторых литературных традициях Таммуз отождествлялся с Адонисом, который рождался в полночь дня зимнего солнцестояния, а убит он бывал, согласно древней легенде, в месяц Таммуз кабаном во время охоты. Культ бога был чрезвычайно распространен на огромных территориях Вавилона, Финикии, Сирии и Египта. Имя Адонис означает «повелитель», оно прилагалось, например, к солнцу. «Адон» – на иврите «господин», «владыка». Отсюда и «Адонай» как одно из поименований Всевышнего в иудейской традиции. Есть сведения о реке Адонис, которая ежегодно окрашивается в красный цвет, когда, по преданию, в горах Ливана гибнет вечно юный бог. Говорят даже, что на воротах Иерусалима был укреплен щит с изображением… дикого кабана (вероятно, в Святом городе в ту пору ничего еще не слышали о кашруте), а в гротах Бейт-Лехема (Вифлеема) справлялись ритуалы в честь Адониса. Если это так, то есть все основания полагать, что древние адонистические традиции стали предтечей культа куда более поздних времен, связанного с именем рабби Иехошуа из Нацерета.
Однако мы видели, что резкий протест Аврама вызвали не столько умозрительные фигуры «вселенских богов», сколько совершенно конкретные идолы, располагавшиеся в каждом приличном вавилонском доме. И это была совершенно естественная реакция: Аврам чувствовал потребность в совершении конкретного поступка, дела, понятного всякому замороченному идеологической чепухой обывателю. В самом деле, в Вавилонии по мере расцвета деспотии все большую роль начинают играть так называемые личные боги, которые являются своеобразными посредниками между человеком и великими богами, некое виртуальная челядь, облегчающая доступ к высокому начальству. Да и царя обычно рассматривали как защитника и хранителя своей страны и своих поданных; он, таким образом, принимал на себя некоторые функции «личного бога». Считалось, что с потерей «своего» бога человек становится беззащитным перед лицом великих богов и может подвергнуться нападению злых демонов.
Кроме личного бога, который должен был принести удачу, и личной богини, олицетворявшей «долю» или «участь» подопечного, каждый человек имел своего «шеду» – некую материализованную в виде человека или зверя «жизненную силу». Хранительница «ламассу» считалась носительницей личности. Имя человека и его «слава» – «шуму» – так же рассматривались как материальная субстанция, без которой не мыслимо само существование и которая передавалась по наследству.
Нижний ярус вавилонского пантеона дополняет сложнейшая система демонологических представлений: львиноголовая Ламашту, восходящая из подземного мира и несущая с собой всевозможные болезни, страшный Намтар, приходящий к человеку в час его смерти, духи подземного царства, всякие утукки, ассакки, этимме, галле и прочие, коим несть числа.
Аврам решил одним махом разрубить гордиев узел.
Как утверждают источники Устной традиции, по решению царя, одобренному марионеточным государственным советом, казнь Аврама должна была представлять собой публичное сожжение в огромной печи, которая и была сооружена на площади за очень короткое время. Нимрод вместе со свитой разместился на специально отведенных местах в нескольких сотнях метрах от нее: ожидалось, что жар не позволит приблизиться на более короткое расстояние. В свою очередь Аврам, уверенный, что его судьба ни в коей мере не зависит от прихотей тирана, сохранял полное спокойствие. С интересом разглядывая обступившую его на почтительном расстоянии толпу, он заметил в ней своего брата Арана и подал ему дружеский знак.
Аран мучительно размышлял: «…Глупо поклоняться мертвым истуканам из камня и дерева и почитать богом тирана и самодура. Но стоит ли сейчас открывать эту правду народу, стоит ли вступать в противоборство с Нимродом, на стороне которого сила? Но если Аврам прав, и миром действительно правит Всевышний, то истинная сила на стороне Аврама. И сегодняшний день покажет, на чьей стороне правда. Если Бог не оставит Аврама и докажет тем самым Свое существование, то он, Аран, открыто встанет на сторону брата…»[72]
Но тут, на площади, произошел трагический инцидент, дикий и неожиданный, какой только и мог произойти в безумной горячке публичной казни… Наблюдая за приготовлениями, размышлял и Нимрод. Он вдруг вспомнил почти уже полувековую историю своих мытарств с дерзким выскочкой Аврамом. Вспомнил он и наглый обман своего вельможи, тем более обидный со стороны человека особо доверенного, из «ближнего круга», как сказали бы в иные, куда менее отдаленные от нас, времена. В воспаленном мозгу царя возникла вдруг сверлящая идея о заговоре, доселе не раскрытом, а потому чрезвычайно опасном и, стало быть, требующим немедленной реакции власти. Он неожиданно обратился к Тераху, находившемуся, надо полагать, поблизости среди его свиты, с обвинениями в давней измене. «Кто научил тебя схоронить сына? Кто подсказал тебе этот план?» – наседал окончательно рассвирепевший тиран. Всеобщий психоз ожидания праведной крови диктовал особые поведенческие стереотипы. А как же иначе расценить ответ обезумевшего от страха Тераха, «признавшегося» царю, что идею спрятать опального младенца подсказал ему сын Аран? Разумеется, Нимрод тут же приказал схватить ни в чем неповинного человека и бросить в печь вместе с Аврамом.
«Тем временем печь, что называется, „поспела“ – от нее полыхало таким жаром, что толпа невольно отступила еще на сотню метров. И тогда двенадцать рабов подняли связанных сыновей Тераха на руки и понесли к самому жерлу печи. Мгновение – и два тела скрылись в пламени. Но и рабы, бросившие в печь Аврама и Арана, разделили их участь – так велик был жар, исходивший из печи, что они, пройдя несколько шагов, упали замертво от ожогов».[73]
Очень небольшой намек на происшедшую в Уре трагедию мы находим в Торе. Вспомним: «И умер Аран при Терахе, отце своем, в земле рождения своего, в Ур Касдим» (Б. 11:28).
«При лице Тераха, – уточняет Борис Берман, – у него на глазах умирает сын Аран».[74]
«…перед Терахом, отцом своим»: «При жизни отца своего, – комментирует Раши. – А аллегорическое толкование гласит, что он умер по вине своего отца. Потому что Терах жаловался Нимроду на своего сына Аврама, на то, что тот разбил его идолов, и (Нимрод) бросил его (Аврама) в раскаленное горнило. А Аран ждал и говорил себе: „Если Аврам выйдет победителем, я на его стороне; если Нимрод победит, я на его стороне“. Когда Аврам спасся (вышел живым из горнила), у Арана спросили: „На чьей ты стороне?“ Сказал им Аран: „На стороне Аврама!“ Тогда его бросили в раскаленное горнило, и он сгорел».[75]
Источники Устной традиции добавляют и некоторые другие краски в палитру этих пестрых событий. «Повели Аврама к калильной печи, связали его, распростерли на каменном помосте, обложили дровами с четырех сторон, с каждой стороны пять локтей в ширину и пять локтей в вышину, и подожгли. (Обычное средневековое аутодафе! – Л. Г.) Видя это, соседи Тераха и прочие сограждане его стали наступать на него с угрозами, говоря: „Стыд и позор тебе! Не сам ли ты говорил, что сыну твоему суждено унаследовать и земной мир, и загробную жизнь, и ты же предал его Нимроду на казнь!“[76]
Между тем на месте казни происходили события сверхъестественные. Тело Арана сгорело мгновенно, вот Аврам, напротив, стоял, как ни в чем не бывало, на нем загорелись лишь веревки, которыми он был связан. Внутри печи, испускавшей немыслимый жар, праведник казался совершенно спокойным, он молился, воздавая слова благодарности и благословения своему немыслимому Богу. Чудо, случившееся на глазах многих тысяч людей, вызвало в толпе не только удивление могуществом Аврама, но и откровенный ропот негодования. И Нимрод испугался. Чудесное деяние Творца было столь наглядным и недвусмысленным, что тиран понял: наказание Всевышнего будет таким же определенным и неотвратимым. Царь отдает приказ немедленно затушить огонь. Однако жар от печи был столь чудовищным, что рабов ни какими силами не возможно заставить подойти к ней…
«И тогда великий Нимрод сам подскакал к печи как можно ближе и крикнул:
– Аврам, человек Божий, если ты можешь выйти из печи – выйди! Я дарю тебе прощение и обещаю щедро одарить тебя!
И на глазах изумленной толпы приговоренный к смерти спокойно прошел сквозь огонь, вылез из печи и с невозмутимым видом направился к царю.
– Как, как это у тебя получилось? – выдохнул Нимрод.
– Бог неба и земли, в чьих руках жизнь и смерть спас меня, – сказал Аврам и не глядя на царя, пошел сквозь толпу прочь от этого места…»[77]
Эти события согласно книге Люкимсона и Абрамовича, опирающейся на источники Устной традиции, произошли 1998 году от Сотворения мира или в 1762 году до н. э. Есть в этих источниках указание на то, что Аврам прожил в Уре еще два года, занимаясь просветительной и теософской деятельностью. Неугомонный Нимрод все это время не мог да и, вероятно, не хотел забыть своего сокрушительного поражения на площади. И в каком-то смысле его можно понять: как же он, великий царь, мог оставить в покое того, кто, согласно многочисленным предсказаниям колдунов и астрологов, должен был стать причиной его погибели? И Нимрод предпринимает еще одну попытку покончить с праведником, теперь уже с помощью «черной магии». Нужно было лишь заманить Аврама в царский дворец под каким-нибудь благовидным предлогом. Орудием провокации был избран окончательно сломленный и раздавленный Терах. Он и явился к сыну, чтобы от имени царя пригласить на пир якобы в знак окончательного примирения. Однако и эта попытка правящей элиты искоренить инакомыслие не увенчалась успехом: верные люди предупредили Аврама о грозящей опасности. Он понял: довольно искушать судьбу – пора уходить; ответ Аврама отцу исключал всякие сомнения в его намерениях.
«Неужели все, что ты видел, не убедило тебя в том, что Нимрод бессилен, что-либо сделать тому, кто придерживается истинной веры? И неужели ты до сих пор во имя царя готов принести в жертву кого угодно, как два года назад принес в жертву Арана?… Но, слава Богу, есть земли, которые неподвластны Нимроду и в которых мы будем в безопасности. И если в тебе осталось хоть что-то от того Тераха, который прятал жену и сына в пещере, ты уйдешь из этой проклятой земли вместе со мной, отец!»[78]
Как мы уже говорили, согласно данным источников, связанных с Устной традицией, Аврам и Сарай поженились в 1983 году от с. м. (1777 год до н. э.) в возрасте, соответственно, 35-ти и 25-ти лет. К 2000 году, когда им пришлось покинуть Ур, они прожили в браке 17 лет, и на фоне этих сведений сообщение Бытия о том, что «Сарай бесплодна» выглядит совершенно естественным. Правда, Тора упоминает об их женитьбе уже после сообщения о смерти Арана, и даже, в каком-то смысле, – как о следствии этой смерти. Собственно, Борис Берман так прямо и пишет: «Братья (Аврам и Нахор – Л. Г.) берут в жены своих племянниц, дочерей умершего брата Арана, словно стремясь тем самым хоть как-то принять на себя ту задачу, которая была возложена на него Терахом».[79] Но тогда, если сопоставить эти сведения с библейской датировкой, получается, что свадьба Аврама и Сарай произошла лишь в 1998 году от с. м. после чудесного спасения патриарха и трагической гибели Арана, за два года до бегства из Ура.
Разумеется, Тора не учебник истории. И если рассматривать сагу о семействе Тераха как рассказ о замыслах и планах человека, нарушенных Высшим промыслом, тогда все внешние противоречия снимутся общей идеей повествования. Аран погибает в соответствии с неотвратимостью Божественного Пути, логика которого нам неведома и непостижима; по этой же причине бесплодна Сарай, бесплодна в принципе… «У каждого сына Тераха своя духовная задача, – пишет Борис Берман. – Три сына – три последовательно связанные задачи, цепью ведущие к достижению какой-то высшей цели. Имя „Аврам“ указывает на маховое крыло [эвер]. Им Терах собирался начать процесс восхождения, взмыть высоко [рам] ввысь. Второй сын призван возрождать деда Нахора (отца Тераха – Л. Г.) и основательно развивать начатое старшим братом… (Вопреки Устной традиции Б. Берман определяет старшинство братьев в соответствии с порядком перечисления в Семитской генеалогии Пятикнижия – Л. Г.) Третий сын, Аран, завершает задуманное – производит зачатие [hара] и рождает нечто…Но Господь нарушает задуманное человеком, Терахом, и приводит в действие Свой Замысел. Случилась катастрофа…У него на глазах умирает сын Аран – ключевое звено в плане Тераха. […] Задача Арана не может исполниться через Сарай, ибо у нее иная задача, не та, которую задумал осуществить Терах».[80]
В «Книге Юбилеев» есть указания на то, что непосредственно перед бегством семьи Тераха в Уре случилось еще одно знаковое событие: сожжение Аврамом «капища идолов». Эта идея правдоподобна: Авраму требовался некий торжественный аккорд, заключающий его деятельность в Уре Касдим, который ставил бы окончательную точку не только в его отношениях с Нимродом, но и со всей идеологической системой Старо-Вавилонского царства. «…Встал Аврам ночью, и сожег капище идолов и все, что было в нем, так что люди ничего не знали об этом. И они встали ночью и хотели спасти своих идолов из огня. И Аран поспешил сюда, чтобы спасти их; тогда пламя бросилось на него, и он сгорел в огне и умер в Уре Халдейском…»[81]
Перед нами совершенно другая версия смерти Арана, может быть, не столь экзотическая, как описанная в Устной традиции, но зато гораздо более естественная и правдоподобная. Мы видим человека, одержимого ложной идеей, во имя которой он принес на алтарь свою жизнь: типичная жертва тоталитарной системы ценностей – герой вчерашнего дня. Но вот что важно: в конце I тысячелетия до н. э., времени, к которому принадлежат наши источники, в Ближневосточном регионе жила память о гибели Арана, брата Аврама, в разбушевавшейся огненной стихии; как видим, легенды сохранили информацию о каком-то необычайном пожаре явно искусственного происхождения.
Впрочем, Иосиф Флавий вообще ничего не пишет о противостоянии Аврама и Нимрода; как представляется, к этому имелись вполне понятные конъюнктурные основания: стоило ли на виду у языческого Рима выпячивать острые идолоборческие сюжеты иудейской истории? Зато он определенно указывает, что «халдеи и прочие жители Месопотамии восстали против Аврама».[82] То есть он осведомлен о неких беспорядков на религиозной почве. В сообщении Иосифа Флавия об Авраме «вавилонского периода» обращает на себя внимание попытка историка сформулировать суть и по возможности подвести итог духовных откровений патриарха первых пятидесяти лет его жизни, и даже представить своим читателям содержание его учения. «Он был человеком необыкновенно понятливым во всех отношениях, – пишет Иосиф, – отличался большой убедительностью в речах своих и порядочностью в обращении. Выделяясь поэтому среди других и пользуясь между ними большим почетом, вследствие своего добродетельного образа жизни, он пришел к мысли, что настало время обновить и изменить присущее всем [его современникам] представление о Господе Боге. Таким образом, он первый решился объявить, что Господь Бог, создавший все существующее, един и что все, доставляющее человеку наслаждение, даруется его милостью, а не добывается каждым в силу собственного нашего могущества. Аврам вывел все это из созерцания изменяемости земли и моря, солнца и всех небесных явлений. Ибо (так рассуждал он) если бы всем этим телам была присуща [собственная, самостоятельная] сила, то они сами заботились бы о сохранении порядка между собою; но так как этого у них как раз и нет, то очевидно, что они полезны нам не в силу собственного присущего им могущества, но вследствие власти Повелевающего ими, которому Одному подобает воздавать честь и благодарность».[83]
ДОРОГА НА ХАНААН
Много лет спустя после бегства семьи Тераха из Ура, уже живя в Ханаане, Авраам отправит своего старшего раба на север, в Месопотамию, напутствуя такими словами: «Но в мою землю и на мою родину пойдешь, и возьмешь жену сыну моему Ицхаку» (Б. 24; 4). После чего раб… «И встал, и пошел в Арам-Наараим, в город Нахора» (Б. 24;10). Стало быть, Авраам отнюдь не считает Ур своей родиной. Это обстоятельство (и некоторые другие данные) дало основание многим скептикам вообще сомневаться в том, что Ур хоть как-то связан с жизнью патриарха, ссылаясь, как водится в таких случаях, на «позднейшие интерпретации» и «противоречия в тексте».
По нашему мнению никаких «противоречий» здесь нет. Авраам (тогда его еще называли Аврамом) прожил в Уре недолго. Сказания Устной традиции свидетельствуют: всего несколько дней в раннем детстве, да еще года два в зрелом возрасте. Впрочем, события этих двух лет, могли уложиться всего в пару недель: «краткий сценарий» представляется даже более правдоподобным. Аврам появляется в Уре после полувекового изгнания, уничтожает домашних идолов Тераха, далее следуют арест, суд, казнь и чудесное спасение, потом сожжение капища и бегство из города. При скором судебном производстве и исполнении приговора все это могло произойти в считанные дни. Как видим, Аврам либо практически не жил в Уре, либо жил там очень короткое время. Судя по всему, от этого недолгого пребывания у него остались самые горькие воспоминания. Другое дело, Северная Месопотамия, города Харан и Нахор, где он прожил, вероятно, около четверти века. Нет ничего удивительного, что именно эту землю он считал своей.
Двигаясь из Ура вверх по Ефрату, миновав Вавилон, Аврам и его спутники оказались в царстве Мари, занимавшем значительные территории древнего Арама, той части Месопотамии, где две ее великие реки расходились особенно далеко, образуя обширную долину. Еще в начале XX века об этом царстве и его столице ученые не знали почти ничего. Древние вавилонские документы, известные в ту пору, были чрезвычайно скупы на информацию о событиях, происходивших в северной части Двуречья.
Как это часто бывает в археологии, все началось со случайной находки. Летом 1933 года местные арабы, хоронившие своего родственника, на склоне холма Тель-Харири, наткнулись на древнюю каменную статую. Офицеры французского гарнизона, квартировавшего в тех местах, передали отчет о необычной находке в Музеи древностей Бейрута и Алеппо. А зимой здесь начала работу археологическая экспедиция во главе с профессором Парро. Не заставила себя ждать и первая сенсационная находка; это было небольшое скульптурное изображение человека, на правом плече которого отчетливо различалась высеченные на камне письмена: «Я Ламги-Мари, царь Мари, великий жрец, посвящающий свою статую Иштар».
Еще раз подчеркнем: кроме простого упоминания в некоторых вавилонских документах о Мари не было известно ничего, и тут вдруг такое… Вскоре был обнаружен храм богини плодородия Иштар со статуями трех царей (в том числе Ламги-Мари), которые находились в святилище, покрытом ракушечной мозаикой. Наконец археологи натолкнулись на городские постройки. Это и был город Мари.
Особое удивление ученых вызвал царский дворец фантастических размеров. Работа по его расчистке велась в течение нескольких археологических сезонов. Это было гигантское сооружение, которое занимало площадь 3,2 гектара и насчитывало около трехсот комнат и внутренних дворов. Дворец являлся не только царской резиденцией, он фактически был административным центром государства. Под его крышей размещался огромный управленческий аппарат, состоявший из сотен чиновников от министров до писцов, которые вели учет всей ввозимой в страну и вывозимой из страны продукции.
В дворцовых архивах было найдено более 23 тысяч документов, записанных на глиняных табличках на аккадском языке, которые констатировали, что общественные отношения в государстве чрезвычайно близки к ситуации, описанной в главах Бытия, относящимся к эпохе патриархов. Документы свидетельствуют о тесных связях региона с районами Сирии и Северного Ханаана, где, по-видимому, были расселены родственные племена.
Община Мари, судя по всему, состояла как из кочевых, скотоводческих, так и оседлых городских кланов, которые находились между собой в тесном взаимодействии – в состоянии войны или непрочного мира. Более того, нередки были случаи, когда одна ветвь племени круглый год оставалась оседлой, а другая в период сезонов выпаса перекочевывала в степи.
Основная единица патриархального клана – семейство – в документах из архива Мари называлась «битим», что близко к ивритскому «бейт-ав». Мы бы сегодня перевели это как «отчий дом»… Руководство клана осуществлялось главами семейств – «абут», соответствующее «авот» (т. е. «старейшины») на языке Торы. Встречается название одной из руководящих должностей в государственной иерархии с корнем «СПТ», что, вероятно, соответствует «ШФТ» на иврите, т. е. «шофет» – судья. Причем, речь идет об исполнителе самых широких административных функций, а отнюдь не только судебных. С подобным общественным институтом мы встретимся на территории Эрец Исраэль более чем через полтысячелетия.
Особый интерес, как нам кажется, представляют свидетельства, в которых упоминаются этнонимы, которые мы привыкли видеть в ином историческом контексте. В документах Мари несколько раз упоминаются племена «бану йамину», «сыны справа», т. е. «дети юга», что, несомненно, связано с именем правнука Авраама Бениамина, родоначальника одного из израильских колен. Причем при упоминании этого племени речь, как правило, идет о каком-то длительном военном противостоянии, о некоей постоянной угрозе с юга. С «бану йамину» воевал последний царь Мари Зимри-Лим. Эти события могли совпадать по времени с пребыванием в регионе семьи Тераха.
Сенсационно прозвучали и имена людей, которые ученые обнаружили на табличках одного из древнейших архивов. Среди них: Ясмах-ил (Ишмаэль), Иакоб-ил, Изрэ-ил и даже Авам-рам… Конечно, имена эти никак не соотносятся с соответствующими библейскими персонажами. Их присутствие в архивных документах не подтверждает и не опровергает исторической основы текста Пятикнижия. Просто мы теперь знаем, что еврейские патриархи носили совершенно обычные имена, вполне соответствующие времени и месту представленных Автором Писания событий.
Первые контакты шумеров с семитами начались, вероятно, еще в начале III тысячелетия до н. э., а может быть, и раньше. Об этом свидетельствуют несколько семитских слов, которые встречаются в древнейших шумерских текстах. Однако активное проникновение семитов в Двуречие началось в середине III тысячелетия до н. э., в это же время начинается и их интеграция в культуру Месопотамии, более того, они постепенно становятся преемниками культуры шумеров.
Конец «классического» Шумера в контексте мирового исторического процесса выглядит вполне закономерным и, по мнению Бориса Мойшезона, чем-то даже напоминает финал «классических» Греции и Рима. Макроимперия, претендующая на мировой господство, была разрушена междоусобицами и завоевана варварами, роль которых в данном случае сыграли захватчики, говорившие на восточно-семитском языке и пришедшие откуда-то из аравийской глубинки. В начале XXIV века до н. э. гегемония в Шумере от традиционных центров, таких как Киш, Урук и Ур, переходит к городам Умма и Лагаш. Появление двух новых центров, претендующих на господство, нарушило давно сложившийся баланс сил в регионе. Начало смуты, по-видимому, положило соперничество двух сильных правителей – реформатора Урукагины из Лагаша и военачальника Лугальзаггиси из Уммы, в котором последний одержал убедительную победу. Лугальзаггиси распространил свою власть на весь Шумер, столицей которого он вновь сделал Урук.
Фактически еще не закончив воевать с Лагашем, царь вынужден был вступить в борьбу с новым врагом, пришедшим с северного Двуречья, где к тому времени закрепились семитские племена.
Вероятно, одним из первых городов основанных семитами в Месопотамии был Аккад, расположенный на Евфрате неподалеку от того места, где он ближе всего подходит к Тигру, в своеобразной горловине, естественно разделяющей Двуречье на северную и южную части. В этот период активно формируется новая этноязыковая общность – «аккадцы». Основателем династии аккадских царей становится Саргон (2371–2316 до н. э.), по-аккадски Шаррукин – «истинный царь».
Следует, пожалуй, обратить внимание на происхождение и первые шаги к власти этого монарха, отраженные в легендах той поры. Согласно данным этих источников он был садовником и виночерпием у одного из царей Киша. В одном из стихотворных преданий Саргон рассказывает о себе: «Мать моя была бедна, отца я не ведал, брат моей матери обитал в горах. Зачала меня мать, родила меня в тайне, положила в тростниковую корзину, вход замазала смолой и пустила по реке».[84] Очевидная параллель с «биографией» Моисея!
Саргон оккупировал южную Месопотамию, с успехом воевал в Сирии, и, возможно, даже в Малой Азии. Новая держава называлась теперь Царством Шумера и Аккада и простиралась «от Южного моря до Северного», т. е. от Персидского залива до Средиземного моря. Если это и было преувеличением, то весьма близким к истине.
Кажется, только «Страна гутиев», находившаяся на северо-востоке, единственная из прилегающих к Аккаду областей, не подчинялась теперь аккадским царям. Но именно эта загадочная страна как раз и располагалась на территориях, входивших в комплекс культур «от Кавказа до Луристана», где господствовали «кочевники-металлурги», по некоторым данным создавшие несколько тысячелетий назад первые культурные комплексы на территории Эрец Исраэль.
Как указывает Борис Мойшезон, в Шумерском царском списке более или менее реальная хронология начинается с перечня аккадских царей, предшествующие части списка хаотичны и полны фантастических чисел. Скорее всего, доаккадские летописные своды попали к авторам «списков» в беспорядочной, почти разрушенной форме. Это, по мнению исследователя, говорит о масштабах переворота, произошедшего в Шумере в начале аккадского периода.
Но вот еще один, куда более значащий факт: с началом власти аккадских правителей исчезают арменоидные скульптурные портреты в захоронениях и барельефах, превалировавшие в предыдущий период. Это может означать только то, что в правящем слое Шумера произошли разительные изменения. Прежняя элита с ярко выраженной арменоидностью была, скорее всего, частично физически истреблена, частично изгнана из страны.
Имеются и документальные свидетельства этих трагических потрясений. В одном из текстов, найденных в знаменитой библиотеке ассирийского царя Ашшурбанапала VII века до н. э. содержится свидетельство о победе Саргона над Лугальзаггиси и пятьюдесятью шумерскими вождями в битве при Уруке. Разрушив город, он, по словам источника, привел пленного царя в цепях «к воротам Энлиля», то есть, другими словами, вероятно, принес его в жертву одному из центральных богов шумеро-аккадского пантеона.
«Интересен также по своему натурализму, – пишет выдающийся русский ученый Б. А. Тураев, – найденный в Лагаше кусок победного барельефа с частью надписи какого-то царя Аккада, вероятно, Саргона. Здесь в горизонтальных поясах были представлены сцены сражений, в которых действующими являются с обеих сторон семиты[85]».[86]
Исследователь предполагает, что на барельефе, возможно, изображено подавление бунта.
Спрашивается: где же старая шумерская знать могла найти приют? Вероятно, на северо-востоке, в западном Иране, в том самом регионе, с которым она была тесно связана с давних времен, о чем свидетельствует сходство керамики. А металлургия Луристана, по мнению некоторых исследователей, вообще почти не отличалась от шумерской. Возможно, именно в тех краях в силу давних связей обосновалась бывшая шумерская «арменоидная» аристократия.
Считается, что подлинный расцвет Аккада наступил при внуке Саргона Нарамсине (2290–2254 гг. до н. э.). Титул «царь четырех стран света», присоединявшийся к имени Саргона лишь изредка, при Нарамсине становится постоянной частью титулатуры монарха, подчеркивающей его претензии на мировое господство. Нарамсин завоевал Мари, дошел до гор Армении и Курдистана на севере, а на юге – до страны Маган, которую отождествляют с Египтом.
Однако уже при Нарамсине Аккаду пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Войско царя вынуждено было вступить в бой с армией кочевников страны Умман-Манда, находившейся где-то в северных горах. Вряд ли пришельцы говорили на одном из языков семитской группы, как, впрочем, и первые арменоиды. И вообще что-то сильно отличало их от аккадцев, какие-то несомненные расовые особенности. Во всяком случае, Нарамсин и его окружение видели в них не просто врагов, а именно чужаков. Борис Мойшезон указывает на один из сохранившихся документов, так называемый «Эпос о Нарамсине», где о физическом облике этих пришлых кочевников сказано: «люди с лицами воронов», что, по его мнению, соответствует традиционному описанию арменоидов.
«Нарамсин вообще сомневался в принадлежности его врагов к человеческому роду, – пишет Б. Мойшезон. – Царь приказал поймать одного из воинов противника и проверить, есть ли у него кровь. Такого рода сомнения тоже ассоциируются с ненавистью именно к „арменоидам“, которых и современные вдохновители вражды к евреям или к армянам представляют холодно-расчетливыми, бездушными и потому как бы „лишенными крови“ существами».[87] Исследователь указывает, что имя вождя кочевников из «Эпоса о Нарамсине» Анубанини совпадает с именем царя луллубеев, сохранившимся в наскальной надписи, высеченной на аккадском языке в честь победы Нарамсина. Упоминания о стране Луллу встречаются в ассирийских и хеттских документах II тысячелетия до н. э. в паре «хабиру» – «луллахи», то есть соотносятся с хабиру, социумом (или, что маловероятно, этносом), с которым часто связывают предков евреев.
Видимо, еще при Нарамсине началась новая волна проникновения западно-семитских племен в Месопотамию. При его сыне царе Шаркалишарри («царе всех царей») это давление еще усилилось. Кроме того, наметилась серьезная опасность с северо-востока, со стороны племен гутиев. Около 2200 года до н. э. Двуречье оказалось под властью завоевателей, которые, впрочем, продержались недолго, всего около семидесяти лет… Б. Тураев приводит текст древней надписи вполне в духе «Эпоса о Нарамсине» о разгроме гутийского царя Тирикана – «гутия, дракона горы, врага богов, унесшего в горы царство Шумера, наполнившего Шумер враждой, похитившего у супруга супругу, у родителей их детей…»[88] Можно, таким образом, видеть в гутийском нашествии своеобразный реванш старой шумерской элиты.
Есть основания полагать, что на протяжении XXIII века до н. э. северные кочевники продвинулись через Месопотамию и Сирию к Леванту и даже вступили в конфликт с Египтом, приложив руку к крушению Древнего царства. При этом они вступили во взаимодействие с западно-семитскими племенами, передав им свои материально-культурные достижения и, одновременно, начав осваивать их язык. «…Во второй половине гутийского периода, – пишет Борис Мойшезон, – царские имена становятся семитскими и как будто даже западно-семитскими. Это согласуется как с одновременной войной „Амурру“ и „Гутиум“ против царя Шаркалишарри, так и с фиксируемым археологами фактом остановки волны кочевников из Ирана в Израиле и смежных областях (т. е. в стране „Амурру“). По крайней мере, часть вторгшихся кочевников должна была тогда начать переходить на семитские языки и пользоваться семитскими именами».[89]
С воцарением III династии Ура в 2132 году до н. э. давление семитских племен усилилось. Впрочем, еще с XXIII века до н. э. в шумерских документах появляется слово «марту», которое соответствует более позднему аккадскому «амурру» и обозначает просто «запад» или «люди с запада». Так называли кочевое племя погонщиков ослов, которое появилось в Месопотамии из Сирийской пустыни, кое-где подчинившее себе местное население и установившее свои династии. В Мари, например, они составляли большую часть населения. В более позднее время ассирийцы называли «Амурру» весь сирийско-палестинский регион. На языке амореев, предке западно-семитских языков, говорили в XX веке до н. э. в Мари, а в XVIII – в Вавилоне.
Под натиском племен амурру пало централизованное государство, созданное царями III династии Ура Ур-Намму и Шульги. На территории Двуречья вновь образовалось множество мелких царств, боровших между собой за гегемонию в регионе. Так продолжалось около двух столетий, пока в 1895 году до н. э. одна из аморейских династий не обосновалась в небольшом поселении Вавилон на берегу Евфрата.
Вероятно, в самом конце III тысячелетия до н. э. на севере Месопотамии на основе заселивших ее племен амурру и «кочевников-металлургов» начала складываться особая этно-языковая общность, получившая название Арам. Там строятся города с хорошо известными библейскими названиями Нахор и Харан. В этом процессе, вне всякого сомнения, принимают участие и предки Авраама.
Не случайно Терах, когда над семьей нависла опасность, стремится укрыться на земле Арама, с которой у него были давние связи. Об этом, как мы уже говорили, свидетельствуют документы из архивов Мари, в которых обнаружены топонимы, соответствующие личным именам клана Тераха. Вряд ли основателем города Нахора стал брат Аврама, пришедший в Арам вместе с семьей Тераха или, как считают некоторые исследователи, немного раньше ее. Скорее всего, город был старинной вотчиной их деда, отца Тераха, Нахора-старшего, в честь которого, судя по всему, и был назван брат Аврама. Логика событий подсказывает: семья Тераха возвращается в Харан, чтобы скрыться от преследования в своих «родовых землях», откуда в силу каких-то обстоятельств они в свое время вынуждены были уйти. Возможно, присутствия Тераха в Уре потребовала его служба при дворе царя Нимрода-Хаммурапи. Прочную связь израильтян с Арамом фиксируют широко известные слова из Второзакония, ставшие частью иудейской молитвы: «Арамейцем-скитальцем был отец мой и спустился в Египет, и проживал там с немногими людьми, и стал там народом великим, сильным и многочисленным…» (Дв. 26;5).
О жизни Аврама в Харане мы знаем немного. Известно, что он и там продолжал свои занятия астрономическими наблюдениями и прогнозированием погоды, изучал древнюю мудрость шумеров и других народов Месопотамии.
«Вокруг реформатора религии, – пишет Зенон Косидовский, – собралась горстка верных и преданных людей. К приверженцам нового божества примкнули жена Аврама Сарай, его племенник Лот и слуги, к которым он был всегда добр. Жители Харана, пламенные почитатели бога (луны – Л. Г.) Син, отвернулись от Аврама как от отщепенца. Маленькая община новой религии, окруженная стеной недружелюбия, зажила своей собственной жизнью. Строгий, пуританский нравственный кодекс сектантов, возврат к простате быта предков-кочевников, жертвоприношения в честь какого-то незнакомого, неопределенного божества – все это вызывало со стороны почитателей бога Син неприязнь и осуждения».[90] Несмотря на то, что для атеиста З. Косидовского между многочисленными богами Месопотамии и Богом Аврама различия чисто номинальные, картина жизни первой в мировой истории монотеистической общины представлена довольно живо.
Любопытную информацию сообщают нам талмудические источники в интерпретации П. Люкимсона и М. Абрамовича. Примерно через четыре-пять лет после прихода в Харан, Аврам впервые услышал голос Всевышнего, который в весьма лаконичной, но категорической форме направил его в Ханаан. Интересно, что Аврам взял с собой в путь Сарай, но при этом «не сказал ни слова Лоту и Тераху». Иными словами, супруги попросту исчезли. И хотя жизнь в Ханаане патриарху пришлась не по вкусу, он все же не решился ослушаться приказа Господа. Однако со временем война, разгоравшаяся в Месопотамии между Нимродом и другими потомками Куша, докатилась и до городов Ханаана. Возникли какие-то трения между некоторыми ханаанскими вождями и царем Эйлама, который готовился к вторжению. Не желая участвовать в военных действиях, Аврам принял решение вернуться в Харан. (Без всякого на то указания Свыше?! – Л. Г.) Это произошло в 2018 году от с. м. Но уже через пять лет в 2023 году от с. м. Всевышний повторяет свой приказ уйти из Харана. На этот раз слова, обращенные Господом Авраму, приблизительно соответствуют тем, что приведены в Торе.
Даже если очистить эту информацию от приличествующего жанру популярного очерка художественного вымысла, то и тогда подобная интерпретация источников оказывается лишенной хоть какой-то реальной основы. Аврам отправляется в Ханаан, конечно же, не в долгосрочную командировку по распространению идей иудаизма, а по каким-то другим соображениям, вероятно, мистическим, до поры непонятным и самому патриарху, а тем более его окружению.
Из различных документов, обнаруженных в Месопотамии, ученые знали, что Харан был одним из важных центров культа луны. А после того как британский археолог Давид Райс в 1957 году открыл Харан, эти сведения подтвердились. Более того, выяснилось, что этот культ сохранялся там в течение многих тысячелетий, что в борьбе с ним оказались бессильными даже Великий Рим, затем христианство, и, наконец, ислам. Под развалинами ворот мечети, построенной в 1179 году (нашей эры!) Райс нашел каменные плиты с древними изображениями символов бога луны, которые последователи Мухаммеда, идя на молитву, всякий раз попирали ногами. В этой связи некоторые исследователи полагают, что уход Аврама из Харана надо рассматривать как «бегство основателя нового культа от преследования фанатичных поклонников бога луны».[91] Источники свидетельствуют, что такие инциденты в ту пору не были исключительными. Один из документов, найденный археологами в Угарите, рассказывает о борьбе между приверженцами культов солнца и луны и об изгнании последних. Есть основания полагать, что среди почитателей луны мог быть и Терах, ведь его имя (арабское Фара) на прасемитском языке обозначает луну. Да и конфликт с Хаммурапи, приверженцем Мардука, и, соответственно, эмиграция из Ура в Харан могут быть объяснены теми же соображениями.
У Хаммурапи складывались весьма непростые отношения со своим северо-западным соседом – государством Мари.
В начале своего правления Хаммурапи заключил союз с Мари и даже посодействовал тому, чтобы на его троне утвердился представитель местной династии Зимри-Лим, а не наследник умершего ассирийского царя Шамши-Адада I, претендовавшего на престол. Судя по всему, к политике ассирийских царей Хаммурапи испытывал стойкое недоверие. Собственно благодаря союзу с вавилонским царем политическое и экономическое положение Мари значительно укрепилось. Документы свидетельствуют, что во времена Зимри-Лима шла интенсивная торговля со многими восточно-средиземноморскими странами, и именно в этот период был построен знаменитый дворец, шедевр древней архитектуры, о котором мы говорили выше. Вавилон и Мари вели активную дипломатическую переписку, а при дворе Хаммурапи находились постоянные представители Зимри-Лима.
Однако после 30 года правления вавилонского царя дружественные отношения с Мари становятся тормозом в его продолжающейся экспансии. Он совершает два опустошительных набега на своих соседей. После первого похода Зимри-Лиму удалось как-то восстановить свое царство. Однако через два года Хаммурапи предпринял еще один поход на Мари, разрушив стены столицы и превратив в руины прекрасный дворец – символ могущества местных царей.
Трудно утверждать что-то определенное, но в уходе Аврама и его спутников из Харана настойчиво слышится эхо этой войны.
Именно в Харане происходит событие огромной важности для будущего еврейского народа или даже для самого факта его существования. Наконец-то Всевышний обратился к Авраму напрямую. Ничего подобного в земной жизни человечества не случалось со времен Потопа. Нечего и говорить, что для всей жизни Аврама это первое, прозвучавшее в его адрес, Слово Божье имело решающее значение. Несомненно, в ходе своих ежедневных трудов и еженощных бдений в наблюдениях за звездным небом он ждал этого Слова, предчувствовал его, боясь ошибиться в своем предназначении. Конечно, чудо, избавившее праведника от лютой смерти в жерле печи, не оставляло никаких сомнений в особенном отношении Господа к Своему человеку. Но все же Авраму не доставало последнего, Высшего, свидетельства Божественного признания. Аврам, несомненно, был осведомлен о прямых обращениях Бога к Ноаху и, следовательно, имел все основания предполагать, что Высшая воля будет обращена и к нему. Можно только догадываться, как жаждал патриарх такого Слова. Наконец-то, его время настало.
Это первое обращение Господа к Авраму зафиксировано во всех древних источниках, в том числе, и в самом авторитетном – Торе. Вот оно…
И сказал Господь Авраму: уйди из земли твоей, от родни твоей и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе. И Я сделаю тебя народом великим и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь благословением. И Я благословлю благословляющих тебя, а проклинающих тебя прокляну; и благословятся тобой все племена земные (Б. 13: 1–3).
Послание Господа начинается знаменитыми словами «лех леха», которые обычно переводятся как «иди себе», «иди своей дорогой».
«Если речь шла бы только о выходе из страны, – пишет Борис Берман, – то совсем не нужно говорить „леха“. Аврааму сказано, что ему нужно „идти к себе“, идти затем, чтобы найти самого себя. Твоя страна (арец), где ты родился и вырос, – не „ты“. Выйди из нее. Все то, что родственно тебе, и даже дом отца твоего – не „ты“. Выйди и „иди к себе“, к своему подлинному Я».[92]
Господь не называет Авраму землю, в которую ему надо идти. Более того, традиционный перевод слов «эль hа арец ашер аръеха» – «в землю, которую Я покажу тебе» не точен или даже не верен. «Если бы было написано „ашер леха“, то тогда следовало перевести: «покажу тебе», – пишет Б. Берман. – Но написано «ашер аръеха», то есть «покажу тебя».[93]
Значит, Всевышний даже не обещает указать Авраму страну, в которую его посылает. Господь говорит, что только, если тот освободится от груза привязанности к земле с устоявшейся порочной традицией идолопоклонства и богоборчества, Он сможет показать ему его суть, его естество.
В этом Высшем Послании впервые говорится о великом народе, основой которого станет Аврам. Но, заметим, дело отнюдь не в том, что семя Аврама ляжет в основание этого народа, а дальше народ этот образуется естественным образом путем биологического размножения. Господь Сам сделает Аврама этим народом, и участие в этом созидательном процессе патриарха, как видим, предполагается лишь опосредованное.
«Авраам лишается своей страны, своего племени и своего дома, – продолжает Б. Берман, – но получает благословение, имя и величие. И сам должен стать благословением людям».[94]
«Благословения вверены (тебе, они в) твоей руке, – комментирует Раши строчку „и быть тебе благословением“. – До сего времени они были в Моей руке, Я благословил Адама и Ноаха. Отныне же ты благословишь того, кого пожелаешь».[95]
Однако из текста ясно, что Всевышний делегирует Авраму лишь часть полномочий, Он обещает благословения и проклятия также и от Себя… Послание Всевышнего содержит огромный мистический смысл, понятный лишь на сакральном уровне. Отметим только: мир оказался поделенным на две части – на тех, кто благословляет Аврама и тех, кто проклинает его. И оценка Всевышним эти двух составляющих человечества противоположна. Я бы посоветовал задуматься над этой идеей некоторых особо ретивых представителей племен земных.
Далее в тексте следуют несколько коротких, но емких фраз, рассказывающих о реакции на Слово Божье Аврама и его близких.
«И пошел Аврам, как сказал ему Господь…» (Б. 12;4) Пошел, стало быть, не потому что прельстился посулами стать родоначальником новой человеческой общности, а потому что получил такое указание…
«…а Аврам был семидесяти пяти лет при выходе из Харана» (Б.12;4). Комментарий Бориса Бермана: «Позади у Авраама и тюрьма, и изгнание, и смерть брата Арана, и бегство с отцом, и многие другие события его напряженной 75-летней жизни. Но Тора не рассказывает нам о них, потому что все это лишь предыстория его жизни. Жизнь его сейчас начинается заново и обращена только и только в будущее».[96]
И взял Аврам Сарай, жену свою, и Лота, сына брата своего, и все достояние, которое они приобрели, и души, которые они приобрели в Харане… (Б. 12;5).
В подлиннике (по Берману) «вэ эт hа нефеш ашер асу бе-харан», т. е. «души, которые они сделали в Харане». Речь идет, конечно, о людях из близкого окружения, которых Аврам сделал своими единомышленниками. «Дом Аврама служил гостеприимным приютом для всякого, – сообщает источники Устной традиции, – и люди находили там не только радушный прием, но также наставления в истинной вере. А приведение хотя бы одной души „под сень крыльев Шехины“ (духа Божия) равносильно созданию ее и утверждению в жизни вечной».[97] Есть сведения, что вместе с Аврамом в путь отправились 72 его ученика.
А что же Терах? Судьба отца, отказавшегося последовать за сыном, не могла не беспокоить Аврама. Фатальную необходимость их расставания Люкимсон и Абрамович объясняют так: «Мысль о судьбе отца угнетала Аврама., но та духовная пропасть, которая всегда существовала между ними, в последние годы не только не уменьшалась, но и росла – Терах так и не уверовал во Всевышнего и не смог принять те истины, которые проповедовал Аврам. И потому то, что он ответил отказом на предложение сына последовать за ним в Ханаан, даже обрадовало Аврама».[98]
В жесткой оценке личности Тераха Люкимсон и Абрамович следуют за Раши, который в примечании к словам «…и умер Терах в Харане», пишет: «А почему Писание говорит о смерти Тераха до (того, как говорится об) уходе Аврама? Чтобы об этом не знали все и чтобы не сказали, что Аврам не исполнил (долг) почитания отца, оставил его на старости лет и ушел. Поэтому Писание говорит о нем как о мертвом. Ибо преступных еще при жизни называют мертвыми, а праведных даже после их смерти называют живыми…»[99]
Иную картину прощания Аврама с отцом рисует нам «Книга Юбилеев». «Тогда говорил он со своим отцом и возвестил ему, что он выйдет из Харана, чтобы идти в землю Ханаан, что он осмотрит ее и возвратиться к нему. И отец Терах сказал ему: „…Иди в мире! И если ты найдешь страну угодную очам твоим, чтобы жить там, возьми и меня с собою…“.[100] Мы видим, что возможность возращения в отчий дом предусматривается Аврамом как вполне реальная альтернатива развития дальнейших событий. И все же чувствуется, что слова эти сказаны больше в утешение отцу. Но и Терах, может быть, до конца не веря в такую возможность, сохраняет надежду на встречу с сыном.
«…и вышли, чтобы идти в землю Кынаанскую…» (Б. 12;5).
Авраму и его спутникам предстояла длинная и нелегкая дорога.
«Путь из Харана, родины патриархов, – пишет Вернер Келлер, – в землю Ханаанскую пролегал на юг более чем на шестьсот миль. Он следовал вдоль реки Балих до Евфрата, а оттуда караванным путем тысячелетней давности через оазисы Пальмиры (библейский Тадмор) к Дамаску, и от него в юго-западном направлении к Галилейскому озеру (т. е. озеру Кинерет – Л. Г.)».[101]
Версия маршрута Аврама, представленная немецким исследователем, в целом соответствует историческому контексту Эпохи патриархов. Однако трудно согласиться с тем, что, переправившись через Евфрат, путешественники прямиком направились в сирийские оазисы. Не забудем: у Аврам не было верблюдов, в качестве транспортного средства «корабль пустыни» будет использоваться на Ближнем Востоке лишь много веков спустя. Сомнительно, чтобы по дороге от Евфрата к Иордану современники Аврама рисковали так глубоко забираться в пустыню. Скорее всего, Тадмор приобрел огромное значение «перевалочного пункта» лишь к концу II тысячелетия до н. э.
Судя по всему, Аврам не избегал крупных центров и не выбирал окольных дорог, как это будет в последствии в Ханаане. Имеются косвенные свидетельства того, что Аврам предпочел миновать Сирийскую пустыню с запада в районе города-государства Эблы, одного из древнейших цивилизационных центров ближневосточного региона, существовавшего уже в начале III тысячелетия до н. э.