Наблюдатель Устенко Стас

В школу

Хочу начать с исторического экскурса, кажущегося мне совершенно необходимым. Вот он.

По семейному преданию, фамилия наша, Литовкины, принадлежит свободолюбивому казацкому роду, обосновавшемуся в семнадцатом веке на постоянное проживание в районе нынешнего города Валуйки, что на полпути от Ельца до Луганска. Есть веские основания полагать, что переселение в эту местность произошло совсем не по доброй воле, но подробности давно канули в Лету. Легко догадаться: откуда мои предки в эти Валуйки тогда пожаловали. Именно, именно. Вот, я всю жизнь и считаю, будучи русским, что земля литовская мне отнюдь не чужая.

Теперь к делу.

Прибыл я в Литву в середине пятидесятых годов в возрасте полутора лет от роду в арьергарде танковой дивизии, в которой служил тогда мой отец. Поселились мы в Каунасе в одной из коммуналок трехэтажного старого дома, где отцу, как фронтовику и семьянину, была пожалована десятиметровая комнатушка. Туда и въехали мы втроем, со всем нашим скарбом, состоящим из пары тюков одежды, коробки всякой всячины, двух табуреток и дощатого ящика для угля. Вопреки известной традиции селить офицерские семьи скопом в одном месте, дабы удобнее было поднимать глав семейств по тревоге, в нашем доме превалировало местное население. Только в соседнем подъезде проживало еще несколько русских, да в нашем коридоре можно было изредка встретить продавщицу тетю Тоню из Военторга или ее военнослужащих ухажеров. Вполне естественно, что почти все мои сверстники, с которыми я общался во дворе, ковыряясь в песочнице или катаясь с горок, были коренными литовцами. Дома я говорил по-русски, а на улице – по-литовски, но изредка путался, впадая в зону устойчивого непонимания. Иногда я приносил с улицы новости, которые в моем переводе звучали, например, следующим образом:

– Пролетал американский самолет. Скоро выгонят всех русских. Завтра будут их на рынке бить.

– Ага, – говорил отец, засовывая полевую сумку и кобуру с пистолетом под подушку, – могут чуть свет поднять. Опять выспаться не удастся.

Так и дожил я успешно до четырех с половиной лет, когда у нас во дворе появился новый парень. Это был Боря, ученик-первоклассник из русской семьи. Он ходил в роскошной школьной гимнастерке, подпоясанный ремнем с бляхой и носил настоящую фуражку с кокардой и кожаный портфель. Помнится, что жили поблизости и другие школьники, но они были намного старше и казались мне тогда людьми взрослыми, следовательно, – не интересными. Проходя мимо нас, копошащихся в песочнице, они своего внимания на мелюзгу не тратили. Другое дело, – Борис. Он солидно присаживался на свой портфель и затевал со мной разговор на разные темы от дел семейных до военных и даже школьных, что мне было страшно интересно. Разговаривали мы, естественно, по-русски, что остальным ребятам было малопонятно, и в беседах этих они участия почти не принимали. Теперь-то мне ясно, что ему просто домой идти не хотелось, а за пределы двора выходить запрещалось. И не с кем было ему пообщаться на родном языке, кроме, как со мной. Однако, я в то время очень гордился этим знакомством, считая его настоящей дружбой. Не знаю, как бывает у других, но для меня тогда этот мальчишка стал самым большим авторитетом, тягаться с которым не мог абсолютно никто, в том числе и отец с матерью. А всего-то, был он старше меня года на три. И, – на тебе. Почерпнутыми от него сведениями и заблуждениями я пользовался еще многие годы. Да и сейчас, частенько, ловлю себя на какой-нибудь бредовой мысли, естественным образом вытекающей из «секретных колдовских знаний» или, что еще круче, – «теории взаимоотношения полов», доведенной до меня, четырехлетнего, этим семилетним секс инструктором.

Больше всего меня в то время занимали разговоры о школе, в которой учился Борис. Эта русская школа находилась где-то далеко за стадионом и кинотеатром. В те места я никогда и ни с кем не ходил, что придавало теме особый интерес. Мне было совершенно ясно, что только там я смогу стать таким же умным, смелым и значительным человеком, как мой друг. Там мне дадут такую же, как у него фуражку, научат плеваться метра на два и свистеть в четыре пальца.

– Ма-а! – сказал я матери на кухне, когда она кипятила белье в огромном чане, – я хочу пойти в школу.

– Пойдешь, когда надо будет, – отмахнулась мать.

– Уже надо, – подумал я вслух.

– Отнеси чайник в комнату.

Боря охотно согласился отвести меня в школу. Он, кстати, это и предложил, заявив, что к его мнению в школе очень даже прислушиваются. Само собой подразумевалось, что по его рекомендации меня сразу примут в первый класс, где учится он сам. В качестве благодарности за хлопоты я вручил Борису три конфеты, которые он тут же умял. А еще, я отдал ему железный игрушечный грузовик. Подкуп и взятка состоялись во всей своей неприглядности.

Теплым майским утром я выскочил пораньше из дома и, дождавшись своего проводника в новую жизнь, направился в школу. Несколько рук весело помахало мне вслед из родной песочницы. Одет я был не по школьному, а как обычно, в короткие штаны на лямках, полосатый свитерок и сандалии. Это меня не беспокоило, поскольку школьную форму с портфелем и тетрадями я рассчитывал получить на месте. Борис меня убедил, что так и будет. Шли мы с ним до школы довольно долго по незнакомым улочкам и дворам, но я ничего не замечал вокруг, погрузившись в мечты и перспективы, которые теперь должны были передо мной открыться. На высоких школьных ступеньках носились, толкались и горланили десятки ребятишек, выряженных во все одинаковое. Я, чуть было, не потерял из виду своего провожатого, но вцепился в его портфель и успешно добрался до второго этажа, где у больших белых дверей мы столкнулись с высокой темноволосой женщиной.

– Здрасьте, Вер Тровна, – просипел Борис, пытаясь проскользнуть мимо нее в помещение, уставленное партами. Я тихо повторил его слова, выполняя аналогичный маневр.

– Ганин, а кто этот мальчик? – спросила женщина, обращаясь к Борьке, – это ты его привел?

Тот удивленно пожал плечами и исчез за дверями. Еще не поняв всю глубину и подлость предательства, с которым пришлось столкнуться, я продолжил попытки протиснуться между косяком двери и ногой учительницы, преградившей мне дорогу.

– Мальчик, иди домой, – говорила она, отталкивая меня от дверного проема, – нечего тебе здесь делать. Ты еще маленький.

В общем, несмотря на тщетные физические усилия и веские аргументы о необходимости принять меня в первый класс, я через пять минут оказался снова на тех же школьных ступеньках, быстро опустевших после громкого и продолжительного звона. Этот звонок звучал тогда не для меня…

На глаза набегали слезы и я, закусив губу, чтобы не разрыдаться, побрел по улице в обратном направлении. Миновав несколько перекрестков и выйдя на большую площадь с клумбой, я понял, что заблудился. Все неприятности навалились разом: отказ в приеме в школу, предательство друга, неизбежная взбучка за уход со двора, ожидание насмешек от друзей по песочнице. А тут еще горе – дорогу к дому не найти. Слезы самопроизвольно полились из глаз. Попытка остановить их поток привела только к громким всхлипываниям. В это время я заметил приближающегося ко мне высокого усатого милиционера, перепоясанного многочисленными ремнями и портупеями. Сразу вспомнилось обещание тети Тони сдать меня в милицию за перевернутый на нее позавчера на кухне керогаз. По ее мнению, в милиции меня ожидала сырая камера с голодными крысами. Вид бодрого милиционера стал последней пружиной, запустившей мой рыдательный механизм. И я, уже не сдерживаясь, завыл в голос, растирая по лицу слезы кулаками.

– Что случилось? – обратился ко мне милиционер по-литовски, мягко положив руку на мое плечо.

Судя по его поведению, водворение меня в крысиную камеру временно откладывалось. Возможно, что тетя Тоня задержалась с заявлением. Я немного успокоился и, путаясь в объяснениях, начал излагать историю своего сегодняшнего путешествия. Естественно – по-литовски. Краем глаза я заметил, что внимательный взгляд милиционера постепенно становится все более и более растерянным.

– Стоп! – остановил он мою речь после троекратного повторения литовского эквивалента слова «школа», – Как тебя зовут? (опять по-литовски)

Понимая, что с военными и милиционерами лучше всего обмениваться четкими и ясными формулировками, я припомнил фразу, частенько громом звучавшую в нашем коридорчике, в самое сонное ночное время: «Товарищ старший лейтенант! Товарищ Литовкин! Тревога! Приказ, – немедленно прибыть в часть!»

– Товарищ Литовкин, – ответил я, подобрав, как мне представлялось, самое подходящее и доступное милицейскому пониманию.

– Угу, – хмыкнул он в ответ, переходя на русский, – Понятно, что литовец. Сразу видно. Хрен поймешь, что ты там лепечешь. А зовут-то тебя как? Я, вот, Андрей. Андрюха. Андрис. Понятно?

При этом милиционер троекратно потыкал себя пальцем в грудь, после чего тот же палец уперся в мой лоб.

– Сережа, – ответил я с легким испугом.

– Тьфу! – радостно откликнулся собеседник, Так ты русский. Что же ты мне голову морочишь?

При этом он по-свойски, как соотечественнику, подвесил мне легкий подзатыльник. Было совсем не обидно.

Не прошло и пяти минут, как мы, пользуясь родным языком, разобрались с главными приметами моего местожительства. Милиционер, взяв меня за руку, уверенно двинулся в путь. Добрались мы, как мне показалось, совсем быстро. Еще за квартал до дома навстречу попалась одна из соседок, которая, причитая по-литовски, сообщила, что весь двор и танковая дивизия поставлены на уши и объявлен розыск пропавшего ребенка, то есть – меня. Я начал возражать против термина «ребенок», но меня никто уже не слушал. Появился отец, которому меня сдали с рук на руки, как потерянную вещь. Милиционер, отдав честь, собрался удалиться, но его пригласили к нам в комнату и угостили наливкой. Они с отцом засиделись за разговорами до вечера. Воевали, как оказалось, по соседству где-то в Австрии или Венгрии. На радостях меня даже не наказали, а только легонько пожурили.

Через полгода отец получил назначение на новое место службы в Латвию и в первый класс школы я поступил уже в Риге. Там-то я и научился читать и писать по-русски.

Литовский язык я почти совсем не помню, но и сейчас, заслышав мелодию полузабытой речи, чувствую в душе что-то теплое и доброе из далекого детства….

Память

  • Накануне случилась беда – не беда,
  • Так бывает со мной и с тобой иногда.
  • Просто где-то свербит или что-то болит,
  • Или некто совсем не о том говорит.
  • Натянулась в мозгах тетивою тоска,
  • Навалился на душу сомнений каскад.
  • А всего лишь – у памяти дикая блажь
  • Показать мне до боли знакомый мираж:
  • Как на детской площадке в зеленом дворе
  • Лет пяти, я от страшной обиды ревел.
  • Что за горе?
  • Тут в памяти темный провал.
  • Может быть, кто-то замок песочный сломал…

Холод собачий

Старший лейтенант Саня Хорин служил в ближнем Подмосковье. Он это делал не один, а вместе с изрядным количеством офицеров, мичманов и матросов, объединенных зоной военного городка и территорией воинской части. Такое количество моряков в сухопутнейшем из приближенных к Москве районов выглядело странновато, но оправдывалось наличием каких-то громадных антенн на территории объекта, косвенно указывающих на принадлежность мореходов к системе связи и боевого управления. Маленький гарнизончик обладал всеми необходимыми атрибутами, включающими караул, КПП, комендатуру и даже патрульный автомобиль УАЗ-469. Последний, правда, передвигался с большим трудом по причине утраты компрессии во всех цилиндрах двигателя и трагического износа большинства трущихся поверхностей. Приблизительно в таком же состоянии находился и Сашкин мотоцикл «Урал» с коляской. Это очень Хорина волновало и обижало. В мечтах он представлял себя лихим байкером, стремительно рассекающим пространство и воспаряющим над шоссейной и бездорожной поверхностью на мощно поющем аппарате. Вместо этого приходилось подолгу реанимировать чихающего колесного друга даже для краткого путешествия в пределах внутренней ограды городка. Требовались, как выяснилось, большие финансовые вложения для восстановления его двигательной активности. Средств, однако, после перенесенных перестроек и инфляций не оставалось даже на скромное существование. Денежное довольствие выглядело все более и более формальным, теряя свой исходный терминологический смысл.

– Надо быть активным и изобретательным, – говорил себе Хорин и предпринимал новые меры для поиска денег, не приводившие, как правило, к обогащению, но отнимавшие немало времени, сил и средств. В результате его последних изысканий по сетевому маркетингу вся квартира оказалась завалена коробками с чудодейственным травяным сбором для продления жизни, а некоторые домашние вещи, включая телевизор, пришлось продать для частичного погашения долгов. Жена поехала смотреть телепередачу о том, чего не хватает женщинам, к своей матери и уже второй месяц не возвращалась назад. Никому и никак невозможно было впарить этот волшебный товар, а сослуживцы сразу заявили, что и задаром не станут продлевать себе такую-растакую-разэдакую жизнь.

– Есть идея, Шурик, – сообщил сосед по лестничной площадке во время совместного употребления спиртосодержащей жидкости, отвратительной по цвету, запаху, вкусу и вероятным отдаленным последствиям, – помнишь мичмана Пряхина? Он в гаражах наладил скорняжное производство. Шапки шьет из шкур бродячих собак. Так он, знаешь, сколько за пойманную собачку платит? Твой месячный оклад! Во!!

– Тьфу, какая гнусь, – отвечал Хорин, – Бедные песики. Сука – этот Пряхин. Падла бессовестная.

– Ты бы лучше не выпендривался. Забыл, сколько мне должен? Отдавать собираешься? Где твои заработки?

– Возьми «Долголайфом». Хочешь, аж десять коробок бери.

Товарищи, чуть было, не поссорились после встречных рекомендаций соседа о наилучших, по его мнению, способах применения и утилизации волшебного снадобья.

– Сам туда полезай! – обижено заявил Саня и недобро помянул родню соседа по женской линии.

В результате недолгих, но бурных препирательств, Хорин дал себя уговорить на пробный отлов бомжующего зверя. При этом были учтены уверения соседа о совершенно безболезненном предстоящем усыплении животного специалистом Пряхиным путем специальной инъекции. Серьезным аргументом послужили также сведения о планируемом отлове и отстреле собак в районе. Об этом, якобы, уже были оповещены некоторые служители местной администрации и их приближенные владельцы живых тварей.

– Им, бродягам, все равно конец, – уверенно сказал сосед, – а так, хоть деньжонок срубим зачуток. Мы только к Пряхину собаку притащим, а там уж, – его дело. Грех на нем будет.

Отлов зверя спланировали произвести в тот же пятничный вечер.

Когда на улице стало совсем темно, Саня с соседом вышли из подъезда, держа в руках мешок из-под картошки и пару мотков веревки. Стараясь быть незаметными и неузнанными, звероловы сразу свернули на безлюдную дорожку.

– Надо было бы потеплей одеться, – поежился сосед, – холод-то прям собачий.

Стоял ноябрь, и со дня на день ожидалось выпадение первого снега. Ледяной ветер бил в лицо и шуровал за пазухой. Напарники поежились, закурили и направились к дальнему мусоросборнику, куда частенько, на радость котам, крысам и собакам, сбрасывал невостребованные пищевые отходы местный пищеблок. На охотничьем участке, однако, собак не наблюдалось.

– Видать, не сезон, – запахнул поплотнее куртку Хорин, – пошли отсюда, а?

– Подождем. Давай-ка, за кустиками схоронимся. Вчера, говорят, здесь один сундук здорового барбоса отловил, – отвечал сосед, пристраиваясь на пеньке.

Прошел час. Холод добрался до костей. Саня несколько раз обошел площадку с контейнерами для мусора и стукнул себя по лбу,

– Болваны мы с тобой. Завтра какая-то комиссия ожидается по проверке порядка в городке. Вот и ПХЗ устроили. А мусор, вишь ты, вывезли и площадку вычистили. Тут и таракану не поужинать, не говоря уже о прочих. Пошли домой.

– Погоди. Я сбегаю за приманкой. Жене по дешевке колбаски подкинули. Есть ее никто не может. Вонючая. Даже кот лапой трясет и отворачивается, зараза. А собачки, не иначе, на запах прибегут, – сосед сорвался с места и исчез.

– Принеси чего-нибудь согреться, – крикнул Саня в холодную темноту, растирая онемевшие руки.

Кроме колбасы, в оперативную зону для согрева была доставлена четвертинка какой-то настойки медицинского назначения. Нашлась она в кладовке с вылинявшей напрочь наклейкой. Для растирания суставов – предположили охотники после употребления внутрь.

– Нельзя это пить, – поежился Хорин, закусывая выпивку ароматной колбасой.

– Ну, выпили же.

– И есть это нельзя.

– Капризен ты не по доходам, – ответил жестко сосед, отнимая изрядно уменьшившийся кусок колбасы, – прекрати жрать. Это не закуска, а для зверя званый ужин. Собачья радость. Последняя.

На газетке, разложенной на пеньке, партнеры аккуратно нарезали колбасу тонкими кусочками и разложили их по тропинке, идущей от мусоросборника к ближайшим кустам. Пристроившись здесь же, они закурили и, преодолевая холод, приготовились к длительному ожиданию. В окружающем морозном воздухе повис запах протухшего столярного клея, издаваемый приманкой. Через несколько минут в районе мусорных баков что-то зашевелилось и с хрюканьем и чавканьем понеслось по тропинке. В темноте местоположение объекта можно было определить только на слух. Пользуясь своей индивидуальной звуколокацией, Саня с упреждением прыгнул навстречу зверю, распахнув мешок. Однако в мешке тут же оказалась нога соседа. Собака, правда, тоже попала между тел, но быстро вывернулась и начала метаться вокруг мусорной площадки, оглашая лаем окрестности. Убегать подальше она не стала, опасаясь, как думается, что эти два эквилибриста могут съесть ее колбасу. Когда удалось выпутаться из мешков и веревок, партнеры разделились и начали преследовать зверя, загоняя его в тупик за домами.

Перескочив через заборчик и быстро сокращая расстояние до псины, Саня нос к носу столкнулся с начальником штаба капитаном второго ранга Песковым, но сделал вид, что не узнал его в темноте и шустро помчался дальше.

– Хорин! Перестаньте носиться как угорелый, – крикнул тот ему вслед, – Вы завтра за парко-хозяйственный день в подразделении отвечаете. Набегаетесь еще.

– Узнал, гад, – расстроился Саня, – еще и про ПХЗ напомнил. Теперь не отвертеться.

Объект охоты изредка проявлялся в темноте размытой тенью или давал о себе знать сиплым лаем и ворчанием. Прошла пара часов в бестолковой беготне. Движение, как ни странно, не согревало, а только утомляло замерзших охотников.

– Гони на меня! – кричал сосед, размахивая изъятым у партнера мешком.

– Гоню, – отвечал Саня, описывая круги вокруг помойки.

Охота, тем не менее, приблизилась к логическому концу. Загнав пса в угол, оба набросились на него, прикрывая телами пути отступления, и, после продолжительной возни, засунули таки его в мешок, который перевязали бечевкой во всех направлениях. Ущерб составил три укуса, два ушиба, порванные брюки и разбитые часы. Чувство победы и накал борьбы несколько притупили ощущение холода.

– Что теперь? – спросил Саня.

– Теперь потащим собаку к Пряхину в гараж. Он, как раз, там по ночам над шапками и трудится. Днем-то – на службе отсыпается, а ночью – самая работа. Нас с добычей ждет.

Тащить скулящий мешок было тяжело, а путь предстоял неблизкий. До новых гаражей, как их здесь называли, было не менее полутора километров. Для облегчения задачи Саня выкатил из сарайчика, что притулился в соседнем дворе, свой мотоцикл, в коляску которого и погрузили добычу. Не прошло и часа, как удалось раскочегарить заиндевевший движок, после чего механическое транспортное средство неторопливо двинулось в путь. Скорость старались не набирать из-за того, что уже при двадцати километрах в час мотор начинал чихать, стучать и выкидывать дымные клочья, производя шум, более схожий с ревом пикирующего штурмовика, нежели со звуками мирного трехколесника. Похоже, однако, что не менее трети жителей городка было разбужено в этот ранний час. Седоки радостно отметили, что цветочный горшок, посланный им со второго этажа, цели не достиг.

Когда соратники постучались в гаражные ворота мичмана Пряхина, было уже почти семь часов утра и поблизости начали появляться первые прохожие.

– Давай скорее, пока нас не опознали, – засуетился Саня, пролезая с визгливым мешком в узкую щель приоткрывшихся ворот.

– Здрасьте вам, – пробурчал хозяин помещения, – ишь ты, какие стеснительные. Ну, показывайте свой улов.

После распутывания веревок и резкого отступления на расстояние тройного прыжка взорам мореплавателей предстал обиженный светлый бульдожек, пару раз тявкнувший в их сторону и забившийся в угол за верстаком.

– Тащите назад, – махнул рукой скорняк, – какой мех с бульдога? С него и варежек не получится. А я зазря собаку мочить не стану. Тем более породистую.

– С чего ты взял, что породистая? – поинтересовался Саня.

– Вон, видишь, уши купированы, хвост обрублен. Надо еще клеймо поискать. Наверняка найдется.

– Может, пригодится? – жалобно промямлил сосед, – жалко же. Всю ночь за ним, паразитом, бегали.

– Нет уж. Я, думаете, изверг какой-нибудь? Мне самому собачек жалко. Я бы никогда в такое дело не полез. Все она, Зойка. Уйду, говорит, ежели не будешь зарабатывать по-человечески, – Пряхин поморщился и начал шарить на полке за дверью. Вскоре он вытащил оттуда солдатскую фляжку и пару раз полноценно хлебнул из нее, – Хочешь, – обратился он к Сане, протягивая флягу.

Тот радостно закивал и тут же присосался к горловине. В рот полилась терпкая сладкая жидкость приличной крепости.

– Что это? Вкуснятина какая!

– Ликер из старых запасов. Ширтрест, что ли, называется. Прихватил когда-то в период антиалкогольной компании. Кум со склада Военторга по блату устроил. Никак не кончается. Пейте. У меня еще несколько ящиков зашхерено. Хотел продать, было, да жалко стало. Привык уже этой штукой похмеляться.

Фляжку пустили по кругу и она быстро опустела.

– Закусить не найдется, – спросил Пряхин.

Саня вытащил из кармана остатки колбасы.

– Это есть нельзя, – мичман с отвращением бросил кусок в угол, где его с причмокиванием слопал бульдог, уже немного успокоившийся.

– Вот, что, – сказал Пряхин после некоторых размышлений, – тащите-ка вы кобелька на Птичку. Ну, на Птичий рынок. А там, – сдайте Леше Кривому. Его все торговцы знают. Пристроит он собачку. Много навару не обещаю, но что-то заработаете. Собачка-то, точно породистая.

Разомлевших в тепле товарищей, улица встретила пронзительным холодным ветром и снежной крупой.

– Погодите-ка, – сказал подобревший Пряхин, – Вы так замерзнете на своем «Урале» и песика заморозите. Холод-то нешуточный.

Пряхин помог Сане упаковаться в старую железнодорожную шинель, неизвестно как попавшую в гараж. На голову его были последовательно надеты две вязаные шапочки и потрепанный меховой треух (собачью шапку Саня надевать отказался категорически). Сверху голову увенчала бронзовая с зеленью пожарная каска. Размер каски был невелик и она потешно возвышалась над «бутербродом» из головных уборов. Бульдог был обряжен в мичманский китель со знаками различия и воротником-стоечкой и зафиксирован в коляске несколькими ремнями, ошейником и, постоянно сползающим, намордником. В процессе привязывания пес все время пытался лизнуть Хорина в нос, чем сильно его смущал и вгонял в краску. Сосед, который сначала испытывал желание тоже ехать на Птичку, неожиданно исчез и был обнаружен сладко спящим в теплом пряхинском гараже. Решили, что будить его не стоит и «Урал» стартовал в сторону автомагистрали, ведущей к столице. Мотоцикл, постепенно прогревая движок, набрал известную крейсерскую скорость и уже приближался к КПП со шлагбаумом, когда там появилась группа крупнозвездных офицеров в аэродромно-попугайских фуражках. Среди них выделялся ростом и статью начштаба Песков, рисующих руками в воздухе какие-то фигуры и линии.

– Проверяющие из штаба, – понял Хорин и прильнул к рулю, сливаясь с железным другом.

Вся группа была сильно увлечена наблюдением за пассами Пескова и никто не обращал внимания на дорогу, включая дежурного, поедающего глазами начальство. Имелась реальная возможность проскочить. Шлагбаум был открыт и мотоцикл уже почти выполз с режимной территории, когда высунувшийся из коляски бульдог обратил внимание на жестикуляцию начштаба. Похоже, что рубящие воздух движения рук вызвали раздражение пса и он звонко обгавкал начальство. Вся компания совершила поворот кругом и замерла в оцепенении. Мимо них медленно, как во сне, с легким тарахтением проплывал ржавый мотоцикл управляемый пожарным в темной шинели с железнодорожными эмблемами, а из мотоциклетной коляски высовывался мичман с бульдожьей мордой, периодически издававший звуки, весьма напоминающие рычание, чавканье и лай. В этот момент Саня автоматически сделал то, что потом ему постоянно ставилось в вину, хотя ничего противоестественного не случилось. Он просто отдал честь руководству. Поднес правую руку к пожарной каске, подняв локоть на уровень плеча. Все, как положено. Этот жест совершенно вывел из себя бульдога и он залился абсолютно непристойной серией звонкого лая. Руководящая группа офицеров отреагировала совершенно адекватно.

– Стой! Назад! Ко мне! Стоять! Смирно!.. – раздались громкие команды оптом и в розницу, выполнять которые вовсе не хотелось.

К мотоциклу кто-то побежал, размахивая руками, что еще добавило задору бульдожке, зашедшемуся в самоотверженном гаве. Саня замер и дал газ. Двигатель обалдел от переполнившей его топливной смеси, заверещал, его заколотило мелкой и крупной дрожью, вследствие чего он выбросил в сторону начальства серию вонючих дымных сгустков. Аппарат подпрыгнул и, сделав несколько последовательных скачков, уходя от преследователей, снова перешел на вялый неторопливый ход.

– Догнать! Вернуть! Дежурную машину на выезд! Караул, в ружье!!! – неслось сзади и наталкивало на грустные мысли. Бульдожек отвернулся от преследователей и попытался лизнуть Саню в нос, но, не достав, обиделся и опять облаял врагов.

Гонка с преследованием по автомагистрали напоминала замедленную съемку. Неторопливый трехколесный «Урал», ползущий и изредка подпрыгивающий в крайней правой полосе никак не догонялся патрульным УАЗиком, у которого двигатель глох каждый раз при сближении с мотоциклом на расстояние в десять-пятнадцать метров. При этом шофер—матрос открывал капот, что-то тряс и продувал, после чего машина срывалась с места и, почти догнав мотоцикл, – …теряла ход. Все это сопровождалось бодрым лаем из коляски пса, переодетого мичманом. Один из водителей встречного микроавтобуса, засмотревшийся на эту картину съехал в кювет и вынужден был мобилизовать пассажиров на выталкивание машины.

Шансы уйти от преследования были довольно велики, но судьба поставила на пути мотоцикла пост ГАИ. Тормознуть таких ездюков, как Саня в пожарном шлеме и мичман в бульдожьем обличье, было делом чести гаишников. После того, как повелители полосатых жезлов выяснили, что имеют дело с нищим старлеем ВМФ с легкими следами алкогольных воспоминаний и дело пошло уже к тому, чтобы пожелать Хорину счастливого пути, к посту прибыл, все-таки, военный патруль из городка, плавно затормозив около мотоцикла.

– Игра проиграна, – сказал Саня бульдогу и снял шлем. Пес скорчил рожу и беззвучно пошевелил губами, словно повторяя Санину фразу.

***

Узнав о Сашиных злоключениях, с телепросмотра вернулась к нему жена. Тесть, проникнувшись сочувствием, передал молодым во временное пользование свою старенькую «Волгу», на которой Саня периодически «бомбит» по московским проспектам, добывая средства на хлеб насущный и возвращая старые долги. Бульдожек, получив кличку «Бизнес» живет у них на кухне и часто сопровождает хозяина в небезопасных поездках на заработки.

Первая жена мичмана Пряхина – Зоя покинула его, предпочтя ему деятеля, специализирующегося в области нетрадиционной медицины. Поговаривали о каком-то исцелении или, что вероятнее, изгнании из нее недоброго духа. По слухам, она уехала на север, что формально соответствовало действительности, поскольку военный городок находится южнее столицы километров на десять с гаком. Короче, перебралась она к своему экстрасенсу в Москву. Пряхин же вступил в брак вторично с приезжей учительницей младших классов. Во время совместных прогулок по городку, новая жена часто удивляется поведению собак, панически исчезающих при их с Пряхиным приближении. Что-то они чуют, хотя мичман с прежним ремеслом давно порвал. Он теперь без отрыва от службы торгует женской косметикой и галантереей, тщательно скрывая свое скорняжное прошлое. Называет себя коммерсантом. Недавно Хорин расспрашивал его, как эксперта – кинолога, об особенностях бульдожьего отношения к маленьким детям. Видать, в семье ожидается прибавление.

Строгий выговор с Сани сняли уже через полгода…

Наблюдатель

Редко кому за время военной службы удавалось сталкиваться с возможностью стать военным наблюдателем ООН. Во времена СССР туда подбирали людей совершенно особенных и уникальных. Вот сейчас – на всяких важных постах от члена Совбеза до банковского охранника сидит кто попало, а тогда – с этим было строго. На каждого кандидата в наблюдатели заполнялась специальная бумага – «объективка», в которой черным по белому было отмечено: кто и за что рекомендует человека на ответственную инвалютную работу, чей он родственник, в чем был замешан и как отвертелся. Офицеры, направляемые в ООН, должны были обладать такими противоречивыми и несовместимыми свойствами, что остается только удивляться тому, как этих людей удавалось где-то отыскать. Например, необходимо было хорошо разбираться в военной технике и оперативном искусстве, дабы своевременно информировать Родину обо всех разработках и планах вероятных противников, к которым относились почти все развитые страны земного шара. В то же время, кандидат в наблюдатели не должен был знать почти ничего об отечественных вооружениях, чтоб не выдать военную тайну во время возможных допросов и пыток. Надо было иметь жену и ребенка, оставляемых в Союзе в качестве заложников, но следовало быть равнодушным ко всяким сексуальным радостям во избежание соблазнов и вербовки буржуазными агентами. Устойчивость к алкоголю надо было сочетать с трезвостью. Требовалось знание иностранных языков и умение не болтать лишнего ни на одном из них. Пламенная любовь и преданность Родине должны были сочетаться с холодным цинизмом и партийной принципиальностью. И так, – во всем. Военный наблюдатель ООН от СССР казался суперагентом высшего класса. Поэтому я горд знакомством с одним из них.

Этот мой приятель (назову его Сашей) от имени Организации Объединенных Наций и по указанию Союза ССР некоторое время служил в группе наблюдателей в районе Суэцкого канала. Наблюдали они за арабами и евреями, которые за несколько лет до того закидали канал своими минами, трупами и военной техникой, отстаивая исключительное право на существование в этой зоне только одного народа. Когда противоборствующие стороны разошлись, все-таки, в разные стороны, канал долго чистили всем миром от разной гадости и, наконец, восстановили международное судоходство, за наличием которого и следил уже второй месяц мой межнациональный военный товарищ. Я специально не называю его истинного имени и не описываю внешность, полагая, что по мере выползания России из нынешнего состояния к некоторому самоуважению, обязательно потребуются патриоты – суперагенты, раскрывать которых еще рановато. Надо сказать, что служба у канала моего товарища не слишком тяготила, тем более что ему удавалось тешить свою маленькую слабость (бывает даже у суперменов) – любовь к рыбной ловле. А рыбка в Суэцком канале водилась исключительно обильно, как бы компенсируя своим присутствием длительную заброшенность межокеанской магистрали.

В этот раз Саня собрался в очередной раз заняться рыбалкой, планируя встретить у канала рассвет в утренней африканской прохладе. С вечера он предпринял несколько попыток накопать червей, но безуспешно. Земля была суха и бесплодна, как бетон. Периодически он бросал взгляд на противоположный берег, зелень которого наталкивала на мысль о богатом живностью грунте. Правда, колючая проволока и потускневшие предупредительные таблички вызывали некоторые сомнения в безопасности передвижения по травке. Уже сумерки спустились на землю, когда Саша, нацепив поверх плавок пояс с саперной лопаткой и котелком для червей, поплыл через канал. Он никогда не плавал в парном молоке, но аналогия казалась совершенно явной. Плыть было легко и приятно. Неожиданно над водой послышался легкий гул и шелест и вдалеке появился силуэт сухогруза среднего водоизмещения. Саша, не доплывая до фарватера, завис в воде и решил пропустить транспорт, вяло пошевеливая ногами, как это делает плавниками аквариумная рыбка. По мере приближения судна, на его трубе ясно проступила красная полоса с золотистым серпомолотом.

«Наши!» – метнулась в Саниной голове радостная мысль. Безотчетно он рванул наперерез сухогрузу, лихорадочно подавляя ностальгические воспоминания и смывая встречными потоками мутной воды наворачивающиеся слезы.

– Эй, парни! Привет! – заорал он, размахивая руками, когда до отечественного борта осталось всего с десяток метров.

На судне его заметили и несколько лиц высунулось из иллюминаторов, с мостика и верхней палубы.

– Ты чего здесь делаешь? – произнес кто-то бородатый после общего подозрительного молчания.

Над поверхностью воды Суэцкого канала повисла драматическая пауза, прерванная только какой-то нечленораздельной командой, поданной по корабельной связи. По голове пловца скользнул луч прожектора, а вдоль борта послышался топот нескольких пар ног и шепот: – Давай сюда гранату. Нет, не эту. Эта учебная.

– Да, вот, – канал углубляю, – ответил с достоинством Саня, подняв над головой двумя руками саперную лопатку и поворачивая ее вокруг оси для удобства зрителей. На палубе кто-то сдержанно хмыкнул. Снова наступила подозрительная тишина.

Беседа на этом закончилась и советское судно, набирая ход, удалилось по фарватеру и вскоре исчезло из вида. Пловец пересек чуть светящуюся в сумраке полоску, оставленную буруном за кормой судна, как привет Родины, и бодро зашевелил руками и ногами, периодически меняя стиль. Ностальгии как не бывало. На душе было светло и радостно.

***

На том берегу Саша, не залезая глубоко в минную зону, накопал жирных червей и утренняя рыбалка удалась на славу. В этот день и еще недели две ему вообще все здорово удавалось…

Диверсант

Тарас приехал на свадьбу друга детства почти без опоздания. Прямо в самый главный ресторан областного центра сухопутнейшего из отечественных регионов. На обряд советского бракосочетания он не успел, но там и без него хватало народа, бестолково кучкующегося по углам с шуршащими букетами и страдальческими лицами, отражающими мучения от неразношенной тесной обуви.

Тарас Фомичев вошел в ресторанный зал после первого тоста, но еще до сигнала «Горько!» и сразу привлек к себе всеобщее внимание. Старший лейтенант Военно-морского флота в белой с золотом форме, при кортике и с обилием блестящих нашивок представлял здесь весьма колоритное зрелище. Если и появлялись раньше моряки в городе, то какие-то неказистые, подвыпившие или непроспавшиеся. Матросы или старшины. Да и те, в большинстве своем, – проездом. А тут, – на тебе! Молодой симпатичный офицер при параде, трезвый и без женского конвоя.

Усадили дорогого гостя рядом с невестой, потеснив и уплотнив вкушающие ряды.

Свадьба катилась по испытанной многократно программе под управлением средних лет тамады с восторженным пионерским голосом и манерами рыночной торговки.

Тарас пил, закусывал, обнимал жениха и невесту, вспоминал детство босоногое, хвастался какими-то значками и даже произнес витиеватый тост, начав речь с необходимости постоянной обороны морских рубежей и закончив ее пожеланием новобрачным отковать не менее трех потенциальных защитников Родины. Все время за его спиной появлялись и исчезали девицы, прислушивающиеся к разговорам. Он все рассказывал, да рассказывал. Фотокарточки показывал. Вот корабль, вот друзья, вот жена, вот сын в коляске, вот памятник затонувшим кораблям…

«Женат», – поняло оцепление и заметно поредело.

– Эх, – сказал Фомичев, выпив очередную коньячную порцию, – пойти потанцевать, что ли?

И пошел. Танцы, однако, не задались. Кого Тарас ни приглашал потоптаться в обнимку, все задавали один вопрос: «Так вы женаты?»

– Тьфу, – убедительно отвечал он, – вовсе нет. С чего вы взяли?

– А фотографии? – интересовалась партнерша.

– Вот они, – доставал он карточки, – Смотрите: Вот корабль, вот друзья, вот жена друга, вот сын его, вот памятник затонувшим кораблям…

– Да-а-а? – недоверчиво говорила девушка и уклонялась от горячих объятий.

Тарас вернулся на свое место за столом и начал пытать жениха об особенностях взаимоотношения полов в этой, морем забытой, сухопутной местности. Он, уже было, утратил прежний задор и настроение, но что-то вспомнил и радостно начал выманивать молодоженов с гостями на крыльцо ресторана.

– Пошли скорей на улицу, – звал всех Фомичев, – у меня там подарочек еще один к свадьбе приготовлен.

Так ему удалось вытащить на ресторанное крылечко молодых супругов и еще человек десять нетрезвой свиты.

– Видите, дождь уже кончился. Какая чудная ночь! – произнес Тарас, подняв взгляд к черному беззвездному небу.

После этих слов он, словно фокусник, вытащил из-под тужурки пару сигнальных ракет и сделал резкий рывок за связанные между собой пусковые шнурки.

– Салют!! – выкрикнул он при этом, но здорово ошибся.

Во всяком случае, позже это называли совсем по-другому.

Две красных и три зеленых звезды, вылетевшие с резким хлопком из картонных трубок с намерением уйти в небо, неожиданно натолкнулись на бетонный козырек площадью в несколько десятков квадратных метров, призванный спасать от осадков посетителей ресторана, вышедших перекурить на крылечко. Угол звездного падения, как, впрочем, и угол отражения, можно было признать почти прямым. Вследствие этого, пять ярких звездочек начали с сумасшедшей скоростью метаться вверх-вниз, отражаясь от крыльца – снизу и от козырька – сверху, ослепляя ярким светом, обжигая жаром и оглушая шипением всех ошарашенных и окаменевших зрителей.

– А-а-а! – раздался чей-то истошный крик, сработавший как сигнал к действию и крыльцо мгновенно опустело, выбросив по сторонам то ли тела, то ли тени, слетевшие в кусты мокрой сирени.

Звезды же продолжали свой хаотический красно-зеленый танец, ужасающий своей непредсказуемостью. Вверх – вниз, вниз – вверх. Вжик – бах, чик – трах. Одна из зеленых звезд вырвалась, все-таки, на оперативный простор, но не суждено ей было испытать свободу полета. Звездочка влетела в сооруженную на балконе соседнего дома бельевую сушилку типа «гарлем», частично заполненную свежевыстиранными носками и платками. Прихватив кусок веревки с этими вещичками, отяжелевшее светило кометой с диким присвистом понеслось вдоль улицы, вращая бельевым хвостом. Выбежавшая на шум собака, взвизгнула от ужаса и сиганула в те же кусты сирени, где искала спасения свадебная компания. Послышались ругань, возня, вой и стон.

Еще секунда и погасшие звезды исчезли в окружающем крыльцо дожде и мраке.

– Надо загадать желание, – громко сказал Тарас заранее заготовленную фразу четким механическим голосом инопланетного робота и … икнул. Он был единственным, остававшимся на крыльце, из всей компании.

Когда мокрые и грязные молодожены в сопровождении таких же замызганных гостей выползли из сирени на крыльцо и проследовали в ресторан, то путь их лежал мимо старшего лейтенанта Военно-морского флота Фомичева, задумчиво вглядывавшегося в глубины вселенной сквозь бетонный монолит козырька. Его парадная белая с золотом форма была в полном порядке. С иголочки.

Буйки и мячики

Мы выдвигались навстречу американцам. Не то чтоб они сильно нам понадобились, но такая задача была поставлена кораблю. Именно этому старому китобою, переоборудованному, якобы, под гидрографическое судно, а по сути и существу – под корабль радиотехнического наблюдения. Про них и пенял частенько начальнику разведки флота командующий всея гидрографии ЧФ, провозглашая с обидой:

«Они обосрали мой флаг!».

Тут он сильно преувеличивал. Флаг вспомогательных сил ВМФ с буйком на темно-синем фоне мы высоко и гордо несли, стараясь, правда, не показывать его лишний раз и кому попало. Особенно маневрируя около чужих берегов, влезая в терводы, или толкаясь у бортов вероятного противника на переходах и учениях.

На этот раз поход должен был быть совсем короткий. Наш гидрограф свое уже отслужил и со дня на день должен был отправиться на слом. Командир явился лицом случайным и временно назначенным, весьма, как мне тогда казалось, пожилым. Документы на его увольнение по полной выслуге уже отправились загадочный бумагооборот по кадровому лабиринту. Остальной состав, не исключая группы под моим управлением, относился к изысканной категории «сборная солянка». Кроме военных моряков в составе экипажа имелась пара собак в милом возрасте около пяти месяцев от роду. Владельцем одного щенка по имени Дик, выдаваемого за овчарку, был мичман-шифровальщик. Другой, по кличке Гафель, принадлежал всей боцманской команде. Был он найден в гаражах у причала и являлся дворнягой без претензий на родословную.

– Будут лаять или гадить, – пробурчал командир, поднявшись на борт и почесав оба щенячьих пуза, – прикажу утопить.

Американский фрегат, по сведениям нашего командования, готовился посетить Черное море с целью подчеркнуть свое право бороздить воду везде, где заблагорассудится. Советские дипломаты тогда (в семидесятых) так и не справились с задачей доказать, что итоги русско-турецких кампаний ставят препятствия появлению посторонних военных сил в этих акваториях.

Так что американец вышел из Неаполя, а мы – навстречу ему из Севастополя с готовностью стать его хвостиком уже в Средиземном море на подходе к Дарданеллам.

Советские планы с американскими в чем то не срослись и фрегат не появился в проливной зоне. Он прошвырнулся до Мальты и, похоже, что-то забыв в Неаполе, дунул обратно в базу.

Его можно было понять…

Нам о Неаполе тогда можно было только бесперспективно мечтать.

Гидрограф наш отправили в точку якорной стоянки к острову Крит, где и предстояло ожидать дальнейших распоряжений неопределенное время.

Неделя, на срок которой рассчитывался наш очень боевой поход, подходила к концу, а объект слежения так и не появлялся. Поскольку вся наличная аппаратура была предназначена для работы исключительно в пределах прямой видимости, делать было совершенно нечего. Только пару раз поблизости пролетел греческий патрульный «Альбатрос», которого отсняли, отслушали и ощупали со всех сторон. Смех и только. Вот, и вся работа.

От нечего делать свинтили с регистраторов пару камер и провели массовое фотографирование личного состава. Благо, запасов пленки было сверх всех возможных потребностей. Нам ее спихнули с береговой базы для списания с истекшими сроками хранения. Командир дал добро на фото и даже сам поучаствовал в мероприятии.

Погода стояла чудесная. Море тихое. Тепло и солнечно.

Начали ловить рыбу и загорать. Привязали на леску волейбольный мяч и играли по очереди трое на трое. Большему количеству желающих побросать мячик места на верхней палубе суденышка никак не находилось. Четвертыми в каждой команде неизменно оказывались щенки, с радостным лаем подхватывавшие мячик, упущенный игроками. Наша и щенячья радость длилась только четыре дня. На пятый – леска оборвалась и мяч улетел далеко за борт. Связист, здоровый детина с длинными ручищами, подачу крученую засветил со всей дури. Подхваченный течением, мячик медленно удалился в пролив, покачиваясь на тихой воде. В ответ на просьбу разрешить сплавать за мячиком, командир пообещал отправить всех в базе на губу. Тем и закончилась волейбольная игра. Нашлась, правда, пара злопыхателей, обвинивших в потере мячика корабельных собак. Дескать, хватая мяч, те зубами повредили леску. Рассматривали разорванный конец через лупу и говорили, что видят следы. Пытались определить автора укуса. Щенки охотно показывали зубы и против этой версии не возражали, ожидая нового мячика и новой игры. Но другого мяча на корабле не оказалось. Все впали в уныние.

Десятидневный запас провизии подошел к концу, но нас спасала выловленная рыба. Здесь здорово ловились угри. Парочки вполне хватало на коллективный обед. Заправлять нас продовольствием, кажется, вовсе и не собирались. Ведь пресной воды у нас еще было недели на две…

На двенадцатый день пришло штормовое предупреждение. Мы снялись с якоря и пошли на юго-запад. Немножко поштормило, да и побросало по волнам, но без существенных последствий. Только посуды немного побилось в буфетке, да временную антенну снесло с надстройки. С какой целью мы еще пару дней бороздили Средиземку на средних ходах – не знаю, но объектов и работы вовсе не прибавилось.

Потом пришел штиль и мы увидели прямо по курсу разноцветную флотилию из надувных матрасов, мячей, буйков, поплавков, кругов и жилетиков. Короче говоря, шторм обчистил какой-то приличный итальянский пляж и принес к нам в открытое море свою добычу.

– Во! – сказал командир, – спустить шлюпку!

Все сгрудились на шкафуте, желая повнимательнее рассмотреть выловленные богатства, но боцманята быстро оттаскивали все в куда-то в район командирской каюты. Только надувная лодка с мотором оставалась на палубе некоторое время. Да и ту вскоре уволокли, сняв с транцевой доски движок и выпустив из секций воздух.

Казалось, что теперь то, наконец, у нас появится куча волейбольных мячиков и снова можно поиграть в свое и собачье удовольствие – трое на трое, плюс пара хвостатых. Но все было и куда-то неожиданно исчезло.

– Коля, – спросил я у боцмана, – куда вы трофеи отволокли? Нам бы несколько мячиков не помешало…

– Все у командира в каюте. Там уж и повернуться некуда. Персональный гальюн забит под завязку.

– Может отдаст еще что-то?

– Вряд ли. Я у него детскую жилетку с цветочками для дочери попросил. Наорал с матюками, как на молодого.

***

Мы вернулись на свою якорную стоянку у Крита и еще неделю торчали там в ожидании американского фрегата. Тот так и не появился. Три раза залетал фотографироваться знакомый «Альбатрос» и подходил старенький греческий сторожевик, тоже не представлявший для нас никакого интереса. Тем не менее, весь комплекс приборов по нему отстучали, как по настоящему супостату.

В волейбол нам больше поиграть так и не удалось. Даже помоху с замполитом подсылали к командиру, но тот краснел, ругался, но делиться ничем не стал. Щенки скучали и грызли тапки от тропической формы, утаскивая их у зазевавшихся матросов. Изредка шифровальщик, выбрав подветренную сторону, сажал Дика себе на колени и убеждал окружающих, что у щенка от чистоты породы стоят уши. Без ветра, правда, этот фокус не удавался. Висели лопухи, как и у дворянина Гафеля.

Потом нас заправили водой и провиантом и чуть, было не бросили на слежение за авианосцем «Форрестол». Потом вспомнили, что у нас парадный ход узлов десять и отпустили назад в главную базу Севастополь подобру-поздорову. Тем более, что на командира уже и приказ пришел об увольнении в запас по выслуге и с правом ношения формы.

***

Выйдя на недельку, мы вернулись через месяц в осеннюю слякоть, морось и дождь.

Когда пришвартовались у стенки и поставили сходни, то навстречу комбригу со свитой, поднимавшемуся на борт, юркнул Дик. Он, не осматриваясь на берегу, потрусил налево вдоль причала.

– Дик, – попытался остановить его шифровальщик.

– Гав, Гав! – позвал его Гафель, вскакивая на сходни и, тут же спрыгивая назад на палубу. Он отчаянно лаял и скулил, пока матросы его не утащили с юта в кубрик кормить консервами.

Дик так ни разу и не оглянувшись, исчез за постройками.

– Надеюсь, что он не выдаст наши шифры, – уныло пошутил боцман, – кораблю конец, бегут не только крысы.

Больше мы Дика не видели.

***

Дома меня ждал прекрасный ужин и вся семья в сборе.

Кроме чемодана белья в стирку и фотографий я ничего, увы, не привез.

– Это командир, – сказал я, показывая в центр группового фото нашего сборного экипажа

– Какое хорошее лицо, – задумчиво произнесла теща.

Действительно, вышел там он здорово. Солидный такой и серьезный…

Как же его звали то?

Искушение

(Средиземное море, корабль ВМФ СССР, жара)

  • Смотрю со шкафута поверх океана,
  • На воду глядеть никогда не устану.
  • Хочу окунуться, но вряд ли посмею:
  • Борт – это граница, а я перед нею.
  • Никто не поверит упавшему за борт,
  • Его обвинят в дезертирстве на Запад.
  • А если в Суэце, Ла-Манше, Босфоре,
  • То кто приговор трибунала оспорит?
  • Он мог не успеть ухватиться за леер,
  • Но павшему за борт никто не поверит.
  • Не смоет волна с корабля патриота —
  • Тот сможет всегда зацепиться за что-то.
  • Железная хватка, ей можно гордиться.
  • Как жаль, что за бортом уже заграница…

Служебное от работы время каплея Килькова

Капитан-лейтенант Кильков служит Родине даже во сне.

У него часы под названием «Командирские» и нет другого времени, кроме служебного, но ничто из общечеловеческого ему вовсе не чуждо…

Каплей Кильков: вступление с отступлением

– Когда ты еще зеленые сопли глотал, – я уже бушлат носил, – веско говаривал приятелям Женя Кильков, будучи в игривом настроении или с легкого бодуна. В этом образном выражении содержалась изрядная доля правды. В самом нежном школьном возрасте был он определен в «питонию» (Нахимовское училище), где продержался почти целый год. Был отчислен за многочисленные самоволки, но от флота, все-таки, не отвертелся, о чем свидетельствовал его нынешний капитан-лейтенантский статус. Евгений считал, что это роковое клеймо и семейное проклятье, поскольку и фамилия Кильков происходит от главной корабельной детали – киля. Детали важнейшей и лежащей в основании всего водоплавающего. Из отрывочных семейных хроник следовало, что фамилия началась с моряка, который за некую грубую провинность при антинародном кровавом царском режиме был подвергнут жестокой казни – протаскиванию под килем корабля. Предок умудрился выжить, обрести достойное прозвище КИЛЬКОВ и даже оставить его потомству. На кличку «килька» Женя отчаянно обижался и безрассудно лез в драку, отстаивая фамильную честь, никакого отношения к рыбной закуске не имеющую. С синяками и шишками он не расставался весь период взросления, что, естественно, способствовало закалке характера.

Женя был испытателем. Если при слове «испытатель» представляется крепкий детина с топорно-волевым взором и мужественным профилем, то это не о Килькове. Ведь он то испытывал не самолеты и батискафы, не ракеты и бэ-тэ-эры, а разную радиоэлектронную мелочевку, обильно насыщающую всякий корабль ВМФ.

Испытатель это судьба. Все началось с того, что уже подростком Женя начал испытывать любовь к морю и интерес к электричеству. Это довело его до военно-морского училища радиоэлектроники, к окончанию которого он обрел массу сомнений по поводу длительных морских прогулок и жуткий страх перед электропроводами. Испытывая, все еще, некоторые иллюзии по поводу воинского долга, он растерял их в процессе корабельной службы и, как моллюск на волнорезе, прицепился на берегу к одной занятной научно-испытательной лаборатории. Отсюда его периодически отправляли в многомесячные морские походы для корабельных испытаний антенных разветвителей, пеленгаторов, приемников-ответчиков и прочих облучателей. В промежутках между командировками он писал отчеты, отгуливал накопившиеся отпуска и просиживал штаны ежедневно до шести вечера на казенном стуле. Жизнь сложилась и медленно раскладывалась…

Каплей Кильков: парковка для блондинки

У Жени был автомобиль. Какой может быть машина у советского каплея? Разумеется – «копейка». Долгожданная и бережно хранимая. Собственно, ездить на ней Килькову почти не приходилось. Пропадая по полгода в морях на железной коробке, он начинал высоко ценить пешие прогулки и из всех средств передвижения предпочитал собственные ноги. Изредка откликаясь на настоятельные требования жены Ани, он выкатывал тачку на улицу и обеспечивал семейный выезд «на природу», которая начиналась километрах в трех от дома и простиралась почти до горизонта.

Самая большая польза от машины, по мнению Жени, была в том, что ее наличие обеспечивало членство в гаражном сообществе и дворовом клубе автолюбителей. Гаражи находились в десяти минутах ходьбы от дома в ближнем овраге. Там всегда можно было найти хорошую компанию и приятное общение за бутылочкой со скромной закуской и роскошной беседой обо всем сущем и вящем. Надо сказать, что с большинством соседей по гаражу приходилось встречаться и на казенной военной службе, но там они были безумно скучны, вялы и бесцветны. Гаражное окружение волшебным образом выявляло в них исключительно интересные и самобытные свойства характера, раскрывало таланты, знания и богатый жизненный опыт.

– Опять к своим алкоголикам в гараж собрался? – злилась Аня, замечая Женькину возню с инструментальным чемоданчиком, – Что ты там опять забыл? Занялся бы лучше с сыном арифметикой, что ли.

– Надо. – серьезно отвечал тот, застегивая комбинезон, – Буду сегодня распредвал регулировать. Зазоры выставлять. Специалист обещал помочь…

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Человек слаб и одинок в этом мире. Судьба играет им, как поток – случайной щепкой. Порой нет уже ни ...
По легенде, этот затерянный на пустынном острове хутор построен из бревен, оставшихся после кораблек...
Трудно определить жанр романа «Игра Треугольника». В нем причудливо переплелись детские воспоминания...
На страницах этой книги вы найдете ответы на все вопросы, связанные с процедурой установки и настрой...
Данное издание предназначено для пользователей, которые уже немного знакомы с компьютером и хотят на...
Как разобраться в настройках компьютера, как не растеряться среди многочисленных параметров BIOS, ка...