В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая Бу Кэтрин

Глава 12

Девять ночей танца

К концу сентября 2008 года Айша полностью взяла под контроль Аннавади. При этом никакой официальной церемонии вступления в должность старосты не было. Никто не короновал новую владычицу трущобного квартала. Она продвигалась к своей цели постепенно, шаг за шагом, а тем временем очередь просителей у ее дома все росла. Полицейские начали исправно отвечать на ее звонки, а глава округа Субхаш Савант, когда приехал выступить перед жителями, предложил ей занять пластиковое кресло рядом с его собственным. Покровитель Айши снова обрел уверенность в себе, потому что дело о сфабрикованных документах, подтверждающих кастовую принадлежность, похоже, увязло в суде. Айша сидела рядом с ним на выстроенной у сточного пруда сцене, и казалась почти ровней высокому чиновнику. Во всяком случае, золотая цепь на ее шее была почти такой же массивной, как у главы округа. Покупку этого украшения она смогла себе позволить благодаря доходам от кассы взаимопомощи, деньги из которой раздавались под высокие проценты беднякам.

Айша почувствовала, что прочно держит нити власти в своих руках, и немного расслабилась. Она перестала придумывать изощренные оправдания, чтобы объяснить семье свои вечерние встречи с чужими мужчинами. Когда муж пригрозил ей самоубийством, она ласково утешила его, но исправиться не обещала. Она поправилась на пять килограммов, и это ей шло: глубокие складки под глазами, последний след тяжелой юности, стали мягче.

Айша сожалела лишь о том, что у нее нет близких подруг, перед которыми приятно было бы похвастаться успехом. Ей приходилось хранить многое в секрете, поэтому посплетничать с другими женщинами она не могла. Общение с некоторыми людьми пришлось прекратить из прагматичных соображений.

– Разве у меня есть здесь друзья? – часто жаловалась она Манджу.

Но теперь и дочь как-то отдалилась. А когда девушка все же решалась прямо посмотреть в глаза матери и заговорить с нею, то затронула самую неприятную для Айши тему – о гибели одноногой Фатимы.

Смерть Калу и Санджая стала шоком для многих, но больше всего она потрясла уличных мальчишек. Что до самосожжения Фатимы, то оно стало любимым предметом обсуждения для женщин. Воспоминание о нем то стиралось, то снова всплывало в разговорах соседок. Спустя два месяца после устроенного Одноногой трагического шоу эта история обросла множеством слухов и фантастических подробностей. Все как-то упустили из виду, что сама жертва сожалела о том, что учинила над собой. Теперь ее поступок воспринимали как отчаянную акцию протеста.

Но против чего, собственно, протестовала Фатима? На этот счет существовали разные версии. С точки зрения самых бедных, ее довела до исступления нищета. Больные и инвалиды полагали, что всему виной презрительное отношение окружающих к физической неполноценности. А несчастливые в семейной жизни, коих было множество, считали, что таким образом она выступила против браков по сговору, заключаемых без согласия невесты. Почти никто не вспоминал о том, с чего начался конфликт: о зависти, новой столешнице, шаткой стене и падающем в рис щебне.

В один из вечеров жена владельца борделя вышла на майдан, облила себя керосином, провозгласила имя Фатимы и пригрозила всем, что сейчас зажжет спичку. В другой раз избитая мужем женщина и вправду подожгла себя. Но она выжила и почти не получила травм и ожогов. После этого Манджу и ее подруга Мина во время своих тайных встреч у туалета стали обсуждать более надежные способы сведения счетов с жизнью.

Манджу поведала своей пятнадцатилетней наперснице, что впервые подумала о самоубийстве в тот самый день, когда Айша сбежала с празднования своего сорокалетия. После этого подобная мысль посещала ее не раз. Девушку мучили стыд и тоска, когда она думала о любовных похождениях матери. Чем подруга могла помочь ей? Она предлагала посмотреть на это дело с другой стороны. Родители и братья регулярно и жестоко избивали Мину. Целыми днями она выполняла разные хозяйственные поручения, а «прогулки» к колонке или в туалет были для нее единственными выходами в свет. Поэтому, по ее мнению, можно было многое простить матери, которая оплачивала учебу дочери в колледже, лишь изредка давала ее затрещины и не пыталась выдать девушку замуж в пятнадцать лет.

Мина убеждала Манджу, что нужно выплескивать черные мысли, рассказывая обо всем, что тяготит душу. Говорят, это правильный, современный способ преодоления проблем.

– Вот ты часто замечаешь, что цветы, которые я прикалываю к волосам, долго не вянут, – сказала она как-то раз во время их встречи в туалете. – Это потому, что я не держу зла в сердце. Я даю волю гневу и горечи, и от этого мне легче.

Манджу поморщилась. Она не хотела обсуждать поведение матери. Об этом и так слишком много судачат на каждом углу.

– Да, наверное, мое сердце совсем почернело от невысказанной боли, – вздохнула она, опуская голову. – Цветы у меня в волосах увядают через два часа.

Манджу считала, что разумнее будет попробовать практику отрицания, которую они проходили на лекциях по психологии. Надо просто прекратить думать о матери. «Если я не сумею блокировать эти мысли, у меня не будет сил заниматься», – думала она. А экзамены, после которых она по праву сможет считаться первой в Аннавади девушкой с высшим образованием, должны состояться уже через несколько месяцев.

Основываясь на теории бессознательного, Фрейд дает определение фантазиям: это неудовлетворенные желания, реализуемые в воображении. Он разделяет фантазии на два основных типа:

а) амбициозные,

б) эротические.

В основе желаний молодых мужчин обычно лежат амбиции. Молодые женщины реализуют в фантазиях в основном эротические желания. Среднестатистический человек стыдится своих фантазий и скрывает их от окружающих.

Заучивая конспекты по психологии, Манджу поняла, что придется стереть из памяти еще одно болезненное воспоминание. Виджай, парень, принадлежащий к среднему классу, герой из отряда гражданской обороны и первый мужчина, взявший ее за руку, недавно сказал ей: «В следующей жизни ты сможешь стать моей женой, но не в этой».

Многие девушки в Аннавади с нетерпением ждали конца сентября. В это время проходил ежегодный веселый и романтичный праздник Навратри[93], время флирта и игр.

Мальчишки больше всего любили другие праздники – Холи[94] и Хаанди[95]. На Холи они устраивали озорные потасовки, колотя друг друга воздушными шариками с подкрашенной водой, а на Хаанди люди вставали друг другу на плечи, образуя высокие пирамиды, а потом все вместе падали животами в грязь.

Девочкам не разрешали валяться в грязи. Но во время девяти ночей танца, устраиваемых на Навратри, они могли веселиться наравне с мужчинами. И вообще это был их праздник. Считалось, что именно в это время, по окончании сезона дождей, богиня Дурга побеждает силы зла во всей вселенной, а люди радостно приветствуют ее триумф. Все преклонялись перед этим женским божеством, поэтому даже Мине родители разрешили принарядиться и пойти потанцевать.

В прошлом году накануне Навратри Мина и Манджу потратили много часов на приготовления к празднику. Было решено, что Манджу наденет темно-синее сари. Теперь ей не стоит туго его затягивать, ведь у нее оформились грудь и бедра, почти как у матери. А тоненькой Мине, которая не толстеет, сколько бы печенья Good Day она ни поглощала, очень пойдет стильный красный шальвар-камиз[96].

Мина понимала, что ей трудно конкурировать с подругой, у которой была потрясающая фигура, точеные черты лица и прекрасные волосы. Чего стоило одно только умение Манджу стоять абсолютно прямо, не шелохнувшись – ровная спина, втянутые ягодицы! Мина, напротив, была очень подвижной и беспокойной, егозой и ни минуты не могла устоять на месте. Но когда она откидывала назад голову и смеялась, так что белоснежные зубы сверкали на смуглом лице, ее можно было счесть еще более ослепительной красавицей, чем Манджу. В такие мгновения казалось, что эта яркая девушка на многое способна, и ей все подвластно. И все же ничего чудесного с ней не происходило, во всяком случае, во время Навратри 2007 года. В первый же вечер, когда женщины вышли на майдан танцевать, их накрыл последний ливень сезона дождей. Все вымокли и увязли в грязи. Относительно чистым остался лишь подиум у сточного пруда. Но вокруг копошились питавшиеся отбросами свиньи, издававшие после долгого периода сырой непогоды особенно сильное зловоние.

Все ждали, что в 2008 году праздник пройдет несравнимо лучше, тем более, что за его подготовку взялась сама Айша. Она знала, насколько значимы эти девять дней для девушек, поэтому решила постараться – пригласить «живую» музыку, ди-джея с мощными усилителями, соорудить большой навес, чтобы поместить туда статую богини Дурги, развесить цветные лампочки над майданом, где будут проходить танцы. Руководители Шив сены и их соперники из партии Индийского национального конгресса дали денег на всю эту роскошь. Приближались выборы, и нужно было привлечь голоса избирателей из трущобных районов, поэтому политики и проявили такую щедрость.

Обитателей Аннавади надо было повеселить и приободрить. Ведь рецессия, начавшаяся на Западе, уже добралась и до Индии. Если раньше доходы беднейших слоев населения страны росли вслед за мировым рынком, то теперь, согласно той же логике, глобальный спад привел к снижению уровня жизни самых обездоленных индийцев. Цены на утилизируемый мусор упали. Количество рабочих мест на строительстве сокращалось, так как многие проекты, приостановленные на период дождей, так и остались замороженными. Поток иностранных инвестиций почти иссяк. А инфляция тем временем набирала обороты. Цены на продукты взлетели отчасти еще и из-за засухи и неурожая в Видарбхе[97] и других сельскохозяйственных районах штата.

Политики отреагировали на эту ситуацию так, как издавна было принято в Мумбаи: отправили к беднякам ди-джеев и зажгли иллюминацию. В дни праздника трущобы сияли такими же яркими красками, как и фешенебельные кварталы с их элегантными высотными зданиями. А музыка гремела здесь в десять раз громче, чем в других районах города. Мина с особым нетерпением ждала приезда музыкантов и включения огней. Это ведь ее последний Навратри в городе. В следующем году должно было произойти то, чего она так боялась: ее отправят в далекую деревню в штате Тамилнад, чтобы выдать там замуж за просватанного с детства жениха.

Когда-то Мина гордилась тем, что она – первая девочка, родившаяся в Аннавади. Но теперь, когда она готовилась покинуть Мумбаи, то с горечью думала, что за свои пятнадцать лет мало что повидала и почти ничему не научилась в большом городе. Целыми днями она занималась домашним хозяйством. При этом все, что она с таким рвением отмывала, вскоре снова становилось грязным. Почему именно ее все винили в этом? Почему мать так ругала ее за то, что она теряет по два часа в день, стоя в очереди к едва работающей колонке? Все остальные хозяйки ежедневно точно так же подолгу ждут воды.

По телевидению только и твердили о том, что сейчас в Индии открывается множество новых возможностей для женщин. Героиней любимого тамильского сериала Мины была одинокая самостоятельная девушка, работающая в офисе. А в ее любимом рекламном ролике апельсинового напитка «Миринда» южноиндийская кинозвезда по имени Асин обещала всем безудержное веселье и капельку безумия.

Где найти эту новую Индию с ее современными, эмансипированными, бросающими вызов всем условностям женщинами, Мина не знала. Может, Манджу когда-нибудь доведется увидеть все это, когда та получит диплом об окончании колледжа. Но и в этом Мина была не уверена, ведь она никогда не встречала женщин с высшим образованием и не представляла себе, как складывается их жизнь. Так или иначе, после сериалов и рекламы «Миринды» ей казалось, что она ведет крайне примитивное существование. Никакой свободы, сплошное принуждение – постоянное домашнее насилие, вынужденное замужество. Когда же она наконец сможет сама что-то решать?

Недавно в нее влюбился парень. Не ее жених, а другой. В любом сериале эта история стала бы гвоздем сюжета. Но в строго регламентированной и контролируемой родственниками жизни Мины это было всего лишь эпизодом, правда, приятным. Молодой человек, друг ее старшего брата, жил в соседнем трущобном квартале и работал на фабрике. Он собирался вскоре покинуть родину и отправиться в одну из стран Персидского залива, где ему предложили работу уборщика. Только так он мог заработать достаточно денег, чтобы жениться и прокормить супругу и будущих детей. Однажды вечером, придя в гости в дом Мины, он незаметно передал ей бумажку со своим номером телефона. Следующим вечером она потихоньку выскользнула за дверь, добежала до телефона-автомата и позвонила своему поклоннику. Вот так тайком они разговаривали раз шесть или семь. Из этих бесед Мина и узнала, что на заработки он едет ради нее, потому что именно ее он видит в роли своей будущей жены.

Их флирт зашел слишком далеко. Она решила, что надо внести ясность и дать достойный скромной и послушной девушки ответ.

– Если любишь меня – люби, – сказала она молодому человеку. – Я ничего не имею против и даже рада этому. Но ты должен понимать, что меня выдадут замуж за другого, поэтому между нами возможна только дружба.

Такое проявление здравого смысла порадовало Манджу. Она знала, что ее подруга очень честна, прямолинейна, и если бы она завела тайную интрижку с парнем, родные быстро бы ее раскусили. Братья и так несколько раз ловили ее у телефона-автомата, и каждый раз ей за это сильно доставалось.

– Но ведь ты месяц назад говорила, что тебе понравился твой суженый из деревни, – сказала как-то Манджу.

Мине действительно был симпатичен ее жених, который звонил каждое воскресенье. Он даже сам мыл за собой тарелку после ужина! Неслыханное чудо, поражавшее и его невесту, и Манджу. Ведь он мог запросто приказать сестре, чтобы она убрала за ним. Дело было не в нем, а в том, что девочка не была готова выйти замуж в пятнадцать лет.

Отец Мины с восторгом описывал ей будущую семейную идиллию:

– Достаточно вам один раз остаться вдвоем, и ты забудешь все свои сомнения!

Отец Манджу смотрел на ситуацию более трезво и цинично:

– Жизнь в семье не бывает счастливой. Ты счастлив только пока предвкушаешь брак.

Но Мина не испытывала никакой эйфории от ожидания замужества. Каково ей будет в новой роли? Что, придется так же, как и сейчас, выполнять все домашние обязанности? А что, если взрослая жизнь в браке окажется такой же беспросветной и однообразной, как ее детство?

Для Мины, как и для Манджу, вхождение в сельскую семью было равноценно путешествию во времени, возвращению в прошлое. В родной деревне Айши жили люди, принадлежащие касте кунби. Далитов, к которым относилась Мина, они сторонились, как прокаженных. Они считались грязными, неприкасаемыми, должны были селиться компактно в специально отведенных для них пригородах. Далита в доме кунби терпели только тогда, когда нанимали его убирать мусор или чистить сточные канавы. Если такой человек нечаянно прикоснется к чашке хозяев, ее придется выкинуть. Сельчане с подобными предрассудками с ужасом бы посмотрели на то, как Мина и Манджу сидят, прислонившись друг к дружке. А то, что девушки по очереди пользовались одним и тем же небесно-голубым сари, повергло бы их в шок.

Манджу надевала это сари прошлой весной на Новый год по календарю Махараштры. А Мина заимствовала его на Новый год по календарю тамилов. При этом она более туго обматывала его вокруг своей фигуры, закладывая более глубокие складки.

– Когда я свободно драпирую его, как ты, то кажусь себе очень большой и мягкой, как плюшевая игрушка, – говорила она Манджу.

Подруги решили, что справедливо будет, если на Навратри оно достанется Мине. Это ведь последний праздник танца, который она встречает в Мумбаи.

– Боюсь, что мать все же решит выдать меня за того военного из деревни, – пожаловалась как-то Манджу во время очередной беседы в туалете, где они регулярно встречались, поворачивались спиной к трущобам и обсуждали свои проблемы.

С тех пор, как семейство съездило в Видарбху, Раул часто дразнил сестру, рисуя «веселые» картины ее будущей сельской жизни:

– Тебе придется покрывать голову, а еще готовить для свекрови и убирать за ней. Муж все время будет на службе, так что тебе будет очень одиноко.

– И что ты будешь делать, если мама все же решит выдать тебя за него? – спросила Мина.

– Думаю, сбегу к тете. Она меня спрячет. Как я могу согласиться на такую жизнь?

– Может, лучше тогда последовать примеру Фатимы? – задумчиво произнесла Мина. – Разом покончить со всем этим, если ты знаешь, что все равно будешь несчастна. Но я, чтобы расстаться с жизнью приняла бы яд, а поджигать себя не стала. Если сгоришь, люди запомнят тебя почерневшей, обугленной и некрасивой.

– Зачем ты об этом думаешь? – покачала головой Манджу. – Тебя неделю тошнило после того, как ты увидела ожоги Фатимы. И опять будет тошнить, если ты не прогонишь эти мысли, как это делаю я.

Разговаривая, они невольно время от времени оглядывались, чтобы удостовериться, не подслушивает ли их дух одноногой соседки. Ее проклятия разносились когда-то по всему Аннавади, и во многих семьях было принято винить ее во всех нынешних бедах. При этом жители почему-то считали, что обитает привидение именно в этом туалете. Все помнили, как она ковыляла сюда, разукрасив лицо помадой. «Стук-стук-стук», – слышалось тогда позвякивание костылей. С тех пор многие не решались заходить в уборную, полагая, что безопаснее справить нужду снаружи.

– Не волнуйтесь, – утешал девушек Раул. – Когда Одноногая умерла, она не взяла с собой костыли, так что ее призрак вас не догонит.

Манджу была склонна согласиться с братом. К тому же она знала, что люди из высшего общества в привидения не верят.

А вот Мина была ужасно суеверной. Недавно ее мать рассказала, что видела, как вокруг испачканных кровью тряпок, которыми девушка пользовалась во время месячных и часто выбрасывала, где попало, крутилась змея. Мать была в ужасе и заявила, что это дурное предзнаменование. Чрево ее дочери может оказаться бесплодным.

Манджу подозревала, что ничего такого не было, и женщина выдумала всю эту историю, чтобы запугать дочь и сделать ее более покладистой.

Но Мину предсказание потрясло.

– Это значит, что внутри меня все засохнет, и я умру, – сказала она как-то, рыдая, Манджу.

Даже в Мумбаи к замужним женщинам, не имеющим детей, относились с подозрением. Что уж говорить о деревне, где бесплодные жены становились изгоями[98].

С недавних пор во время встреч в туалете Мина все чаще рассуждала об опасных вещах. С одной стороны, только здесь, рядом с подругой, она чувствовала себе более или менее свободной. С другой – «змеиное проклятие» и постоянные разговоры о призраке Фатимы привели к тому, что она все время думала о смерти. И все же что-то продолжало удерживать ее от последнего шага.

За день до того, как начался первый Навратри, срежессированный Айшой, майдан решили привести в порядок. Абдула с его кучами мусора сослали подальше, с глаз долой. Женщины тщательно вымели двор. Один из мальчишек забрался на флагшток и закрепил на нем конец гирлянды лампочек, а другие схватили противоположные концы проводов и растащили их в разные стороны, прицепив к карнизам обрамлявших майдан домов. Вечером Манджу и Айша должны были привезти статую божества из соседнего района, и на этом приготовления к празднику будут закончены.

Около полудня Манджу бежала из колледжа домой и думала, как же она успеет провести занятия своей домашней школы, выучить сюжет очередной пьесы из курса английской литературы и сделать все хозяйственные дела. При этом надо еще выкроить не менее часа на то, чтобы съездить за статуей.

– Я зайду перед ужином, – крикнула она Мине, которая с порога своей хижины махала рукой подруге. Манджу не хотелось, чтобы ее лишили удовольствия танцевать вместе со всеми из-за того, что она не успела закончить стирку.

Через четыре часа белье было развешано, а занятие с детьми, закончившееся традиционной зарядкой «руки в стороны, вверх, в стороны, вниз», успешно проведено. И Манджу наконец отправилась к Мине. Подруга сидела у дверей дома и смотрела на блистающий чистотой майдан. Это было странно. Обычно родители не разрешали ей сидеть на ступеньках: они считали, что это подпортит ей репутацию, потому что так ведут себя только легкомысленные девушки.

Манджу пристроилась рядом с ней. Во второй половине дня многие женщины в Аннавади позволяли себе немного отдохнуть от домашних дел перед тем, как взяться за приготовление ужина. Несколько лет назад девочки любили в эти редкие свободные минуты поиграть в классики перед домом. Но теперь они повзрослели; Мина была «невестой на выданье», так что прыгать по двору было несолидно. И вообще сейчас она выглядела какой-то усталой. В ней не было ее обычной неуемной энергии и живости. Может, это потому, что перед каждым Навратри она строго постилась, чтобы умилостивить богиню Дургу.

Время от времени девушка сплевывала на землю.

– Тебя что, тошнит? – спросила Манджу через некоторое время.

Мина покачала голова и снова сплюнула.

– Так что же ты делаешь? – снова стала пытать она подругу, на этот раз полушепотом. – Ты что, жуешь табак? – громко говорить нельзя было. Где-то рядом была мать Мины.

– Нет, просто сплевываю, – ответила девушка, пожав плечами.

Манджу немного обиделась, потому что подруга явно не желала поддерживать беседу, и встала, чтобы вернуться к себе и снова взяться за домашние дела.

– Погоди, – сказала вдруг Мина и протянула к ней руку. В кулаке была зажата пустая баночка от крысиного яда.

Их взгляды встретились, и Манджу стремглав бросилась в хижину, где мать Мины толкла рис, чтобы приготовить идлисы[99]. Манджу на одном дыхании выпалила:

– Крысиный яд! Мина-дурочка отравилась! Теперь она умрет!

Мать продолжала толочь рис:

– Успокойся, – сказала она Манджу. – Она прикидывается. Несколько недель назад она тоже заявляла, что приняла яд, но ничего не произошло.

Мать Мины страшно устала от вызывающих выходок своей строптивой дочери. В преддверии многодневных танцев та совсем потеряла голову. Ее застали в два часа ночи говорящей по телефону с одним из городских парней и как следует побили за это. А днем она отказалась готовить омлет младшему брату. Сказала, чтобы ее не искушали едой во время поста. За это ее тоже поколотили. Сейчас брат собирался в третий раз за день задать ей трепку за то, что она рассиживается на пороге. Но тут она сочинила басню про крысиный яд.

Манджу с легкостью поверила тому, что сказала мать Мины. Но все же, если ее подруга сознательно устроила этот спектакль, она бы не скрывала от Манджу своих истинных намерений.

Манджу вышла на крыльцо, наклонилась поближе к Мине и принюхалась.

Тут ей почему-то вспомнились драконы из мультфильмов, изрыгающие огонь и дым. Позже ей казалось, что она даже видела пламя, вырывающееся изо рта Мины и из ее носа, будто у той все внутри горело. Нет, только не это! Неужели крысиный яд? Мысли роились в голове, и она никак не могла решить, что делать. Если закричать и позвать на помощь, все узнают, что Мина совершила попытку самоубийства, и о ней будут плохо думать. Надо действовать тихо. Она побежала к телефону-автомату и позвонила Айше:

– Мамочка, – быстрым шепотом затараторила она в трубку. – Мина приняла крысиный яд, но ее мать не верит. Я не знаю, что делать.

– О, черт! Ты должна немедленно заставить ее проглотить табачные листья, чтобы ее стошнило, – ответила Айша.

Но что же люди скажут о Манджу, если увидят, как она покупает табак? Она быстро отыскала женщин-тамилок, живших на той же улице, что и Мина, и попросила совета у них.

– Моя подруга отравилась, – тихо сообщила им Манджу. – Помогите, я не знаю, что предпринять!

Те лишь покачали головами:

– Последнее время в этой семье постоянные драки, – сказала одна из них.

– Нет! – закричала Манджу, забыв о том, что нужно все держать в секрете. – Да не будьте же такими равнодушными! Надо что-то делать!

Мина подошла к ним и стояла у нее за спиной.

– Ты действительно проглотила крысиный яд? – обратилась к ней одна из соседок.

– Да, – еле слышно ответила девушка.

– Ты съела все, что было в этой банке? – допытывалась Манджу. Некая женщина с этой же улицы недавно приняла половину баночки такого же средства, «Ратола», и ее удалось спасти.

– Все, – и Мина сложилась пополам от рвотного спазма. Темные локоны закрыли ее лицо. Рвоты не было, она снова выпрямилась и заговорила каким-то странным голосом, очень быстро произнося все слова. «Ратол» стоил сорок рупий на рынке Марол. Она выкрала мелочь у отца и братьев, чтобы купить его. Еще она упоминала, что ее все время избивают. А потом бросила что-то про младшего брата и омлет. А еще она успела рассказать, что решила свести счеты с жизнью не в припадке гнева, как Фатима. Мина все тщательно обдумала. Она уже дважды пробовала принимать крысиный яд некоторое время назад, но всякий раз у нее начиналась рвота, и все выходило, не причинив ей существенного вреда. Но теперь она смешала яд с молоком и надеялась, что благодаря этому отрава сможет усвоиться в желудке и уж наверняка убьет ее.

Она сознательно приняла это решение. Но поделиться этим планом с лучшей подругой заранее было невозможно.

Мина, тонкая, как тростинка, тяжело опустилась на землю. Одна из соседок вскоре принесла миску с соленой водой.

– Это должно вызвать у нее рвоту, – сказала она, оттянула назад голову девушки и влила в ее рот жидкость. Мина сглотнула. Все сидели и ждали. Начались рвотные спазмы, до желудка ее не пробрало.

– Может, попробовать воду с мылом? – предложила другая соседка. Она пошла в дом, чтобы натереть брусок скверно пахнущего хозяйственного мыла «Мадхумати».

Мина зажала нос, когда в нее вливали этот напиток. Наконец она извергла из себя струю ярко-зеленой вспененной жижи.

– Мне уже лучше, – сказала она вскоре. – Все вышло.

На ее лице выступили крупные капли пота. Стоять она не могла, ее пошатывало. Мать увела ее домой, чтобы она могла поспать и набраться сил после того, что случилось. Дверь их хижины затворилась, и все соседки выдохнули. Благодаря их своевременному вмешательству и разумным действиям удалось спасти девушку. Возможно, скоро она выйдет замуж. Есть надежда, что до родственников жениха не дойдут слухи, что им досталась невеста с таким бурным темпераментом.

Лавочник через два дома от Мины, как ни в чем не бывало, продавал молоко и сахар. Рабочие, возвращавшиеся со стройплощадок, перешагивали через зеленое пенное озерцо, которое разлилось посреди улицы. Усталость навалилась на Манджу. Она, как сквозь сон, заметила, что уже вечер. Не стоит ей стоять, растерянной и растрепанной, у дверей подруги. Надо умыться и отправляться за статуей Дурги.

Они с матерью уехали в соседний квартал. А тем временем с работы вернулся старший брат Мины. Он узнал, что та приняла крысиный яд, и снова избил ее. Мина поплакала и заснула. Незадолго до полуночи снова послышались ее рыдания. Вскоре отец понял, что так плачут вовсе не от горя, а от боли.

В первый вечер Навратри вся молодежь Аннавади, за исключением Манджу, танцевала на майдане под праздничной иллюминацией. А Мина тем временем лежала в палате больницы Купер и отвечала на вопросы полиции.

– Кто-нибудь принуждал тебя к самоубийству?

– Нет, я никого виню. Я сама приняла решение расстаться с жизнью.

На третью ночь Навратри Мина перестала разговаривать. Тогда медики запросили у семьи пять тысяч рупий на то, чтобы сделать какие-то «инъекции импортного препарата».

На шестой день Мина умерла.

– Допекла ее вся эта жизнь, – заключили соседки-тамилки.

Родственники Мины подумали и решили, что всему виной дурное влияние чересчур современной и не в меру образованной Манджу.

Навратри прошел, цветные лампочки погасли. Раул тщетно пытался заставить Манджу снова улыбаться. В какой-то момент ему показалось, что усмешка все же скользнула по ее губам после того, как он сказал, что младший брат Мины тоже пострадал.

– Этот парень больше никогда не захочет есть омлет.

Когда утренние лучи солнца скользили по улицам квартала, на одном из растрескавшихся бетонных блоков рядом с туалетом можно было заметить бледные следы букв, складывавшихся в слово «Мина». «Их видно только утром, да и то еле-еле», – говорила Манджу.

Другая Мина жила когда-то в Аннавади, и любивший ее человек вытатуировал ее имя на тыльной стороне своего плеча. Наверное, он же начертил эти буквы. Но все равно это не случайно. Манджу хотелось верить, что ее подруга когда-то проложила линии на свежем цементе собственной рукой. Первая девочка, родившая в Аннавади, оставила здесь свой след.

Глава 13

Блестящие побрякушки

В ноябре рынок утилизирумых отходов рухнул. Тамил, владевший салоном игровых автоматов, пытался объяснить мусорщикам, почему их товар вдруг так упал в цене.

– Банки в Америке понесли большие убытки. Богатые люди потеряли много денег, а затем и металлолом подешевел.

Таково было его собственное объяснение механизмов, движущих мировым экономическим кризисом. Раньше килограмм пустых бутылок из-под воды стоил двадцать пять рупий, а теперь – десять; за килограмм газет давали пять рупий, а теперь – две. Так отреагировали приемщики отходов на глобальную рецессию.

В газетах, которые собирал Сунил, говорилось, что многие американцы теперь живут в машинах или в палатках под мостами. Самый богатый человек Индии Мукеш Амбани[100], тоже потерял миллионы. И все же это не помешало ему продолжать строительство своего знаменитого «особняка» в двадцать семь этажей в южной части Мумбаи. На нижних этажах должны были размещаться автомобили и штат прислуги – шестьсот человек, обслуживающих пятерых членов семьи олигарха. Но эти детали не удивляли жителей трущоб. Гораздо интереснее им было обсуждать, например, то, что на крыше будет специальная площадка для личного вертолета Амбани.

– Скоро дела пойдут на лад, – заявил Абдул Сунилу и другим мусорщикам. Так сказал его отец. Мировые рынки ведут себя непредсказуемо, но поведение туристов вполне поддается прогнозированию. Каждый год они валом валили в Мумбаи. В ноябре во время праздника Дивали[101] навещают родину индийцы, живущие за границей. Европейцы и американцы приезжают в декабре, а вскоре после них появляются группы китайцев и японцев. Туристы наводняли зону аэропорта и гостиницы, и этот бум продолжался до конца января. В Аннавади решили, что наплыв туристов оживит экономику и поможет обитателям трущоб компенсировать то, что они потеряли за период сезона дождей и за время пришедшегося на осень пика рецессии.

Как-то вечером в конце ноября Сунил после бесплодно потраченного в поисках мусора дня зашел в игровой зал. Он стоял и смотрел, как двое мальчишек играют в Metal Slang 3. На экране вооруженные люди бегали по переулкам разбомбленного города, вели перестрелку с полицейскими и чудовищами-мутантами. Вдруг с улицы донеслись громкие крики. Вскоре Сунил понял, что там происходит вовсе не банальная потасовка, вызванная чрезмерным употреблением замазки Eraz-ex. Люди прильнули к окну хижины, где жил тамил. В тот момент он смотрел выпуск новостей, который и вызвал всеобщее возбуждение. Оказывается, группа террористов из Пакистана по морю добралась на надувных лодках до Мумбаи. Боевики высадились на берегу и сейчас рассеялись по всему городу.

Воины джихада захватили две дорогие гостиницы, «Тадж» и «Оберой», причем среди обслуживающего персонала и постояльцев были жертвы. Много людей было убито и ранено в кафе «Леопольд», а также на железнодорожном вокзале. На экране появилась фотография одного из террористов. Черная футболка, рюкзачок, кеды. Можно было бы принять его за обычного студента, если бы не висевший на груди автомат.

Все это происходило почти в тридцати километрах от Аннавади, в фешенебельных районах южной части города. Это немного успокоило Сунила. Он с еще большим интересом стал прислушиваться к новостям. Один из корреспондентов сказал, что боевики вооружены взрывчаткой. Вот здорово! Сунилу очень нравилась видеоигра Bomberman: там люди метали забавные круглые черные бомбочки с длинными горящими шнурами. Они взрывались под веселую музыку, как в цирке.

Тут выяснилось, что на аэропортовом шоссе взорвалось такси. Мальчишки предположили, что и воздушные ворота города вполне могут стать мишенью для боевиков, а Манджу высказала мнение, что если бандиты захватили пятизвездочные отели на юге города, то вполне могут добраться и до роскошных гостиниц рядом с аэропортом. А по пути к ним они вполне могут пройти через Аннавади. К счастью, то подразделение сил гражданской обороны, к которому она принадлежала, сейчас никто не мобилизовал. Девушка вернулась к себе в хижину и закрыла за собой дверь.

А вот родители Абдула боялись запираться в собственной хижине. Что, если соседи-индуисты решат, будто мусульмане из трущобного квартала заодно с террористами? Поэтому Карам распахнул все двери и включил телевизор. Абдул от страха забрался под простыню, а его младшие братья сели поближе к экрану. Здания в колониальном стиле, которыми была застроена часть южного Мумбаи, показались им очень красивыми. За головами корреспондентов, вещавших от захваченного «Таджа», виднелись симпатичные красноватые башенки и богато украшенные фасады вокзала. В Аннавади каждая семья строила свой дом согласно собственному разумению и вкусу, а там все казалось частью единого, тщательно продуманного ансамбля и выглядело величественно, несмотря на чрезвычайную ситуацию и страшные сцены, разыгрывавшиеся среди этих архитектурных шедевров.

Следующим утром, очень рано, Сунил и косоглазый Сону отправились на сбор мусора. Но им не удалось даже приступить к работе. Аэропорт был оцеплен, к трассе стянули отряды спецназа. У каждого бойца висел на груди большой черный автомат с длинным стволом. Мальчишки побежали обратно в Аннавади и ринулись к дому владельца игровых автоматов, к включенному телевизору. На экране показался объятый пламенем отель «Тадж». При этом в здании оставались как террористы, так и туристы. Диктор сказал, что весь мир напряженно следит за тем, как разворачивается эта трагедия. Рядом с гостиницей хорошо одетые люди со слезами на глазах рассказывали журналистам, как много для них значил «Тадж».

Сунил понял, почему богатые люди так сокрушаются. Они плачут от того, что разрушено здание, где они приятно проводили время и чувствовали себя в безопасности. И у него было такое место – игровой салон площадью 9 квадратных метров. Но здесь никто не беспокоился о том, что происходит сейчас в южной части города, не горевал о сотнях убитых и раненых. Жители трущоб волновались только за себя. Все отдавали себе отчет в том, чем чревата эта атака террористов. Через шестьдесят часов, когда все закончилось, в Аннавади уже прекрасно понимали, каких экономических последствий следует ждать.

Никто не захочет провести зимние каникулы в городе, где убивают туристов прямо в гостиницах. Наплыва иностранцев в ближайшее время не будет. Затихнет аэропорт, опустеют отели. В ночь на 1 января в «Интерконтинентале» не будет шумных вечеринок и мало кто под бой часов закричит «С Новым годом!».

Наступающий 2009-й принесет Аннавади новые проблемы. Жителей трущоб снова ждет нищенское существование. Крайняя бедность – вот плоды глобальной рецессии, помноженной на страх новых террористических вылазок. Многим в обитателям трущоб опять придется есть крыс. Сону отправит Сунила ловить лягушек в квартал Наупада, потому что там они вкуснее тех, что живут в сточном пруде. Безумный мусорщик, беседовавший с гостиницами, перестанет обвинять «Хайат» в том, что тот собирается убить его. Он встанет напротив отливающего голубым светом стеклянного фасада, и горько пожалуется:

– Я так много работаю, «Хайат». И так мало зарабатываю. Почему же тебе нет до меня дела?

Однажды днем Сунил решил искупаться в заброшенном карьере на территории цементного завода. Он отогнал руками водоросли, чтобы как следует рассмотреть свое отражение в воде. Недавно он заделался вором, и Сону сказал, что это написано на его лице.

Сунил понимал, что имеет в виду его друг. Он видел, как менялись лица других мальчишек, которые начинали красть лом. Охранники умели быстро «считывать» особое выражение, характерное для юных «джентльменов удачи». Но Сунил пришел к выводу, что его внешность не изменилась: все тот же большой детский рот, широкий нос, впалая грудь. И так же торчащие во все стороны густые волосы. На эти непослушные вихры он уже не сетовал, особенно после того, что произошло с Сунитой. Недавно девочка абсолютно облысела. И все из-за крысиных укусов. Вообще крысы нападали во время сна на них обоих. Пораненные места, в том числе на голове, нарывали. В болячках у Суниты завелись черви, от этого все волосы у нее выпали.

Сону твердил, что Сунил должен оставить свое противозаконное занятие и по этому поводу даже раза четыре надавал ему крепких оплеух. Сунил сдачи не дал, но и с выбранного пути не свернул. Сону, вероятно, был самым честным и правильным парнем во всем Аннавади. Но у него была мать и младшие братья и сестры, которые тоже работали на благо семьи. Общими усилиями им было проще прокормиться. А Сунил последнее время не мог заработать на хлеб себе и своей лысой сестре одним лишь сбором мусора. Поэтому ему пришлось искать новые источники дохода. При этом местные старожилы воровского бизнеса и скупщики краденого с удовольствием помогали ему осваивать азы нового ремесла. Для первой его самостоятельной вылазки ему даже дали велосипед, чтобы легче было уйти от возможной погони. К утру пожарная команда аэропорта лишилась медных вентелей от гидрантов.

После этого владелец игрового зала охотно одолжил ему специальные инструменты для резки металла, и вскоре были срезаны десятки рам, на которые опирались крышки канализационных люков. Пока сотни рабочих усердно готовились к скорому открытию многоуровневой парковки, Сунил стащил с места строительства сотни гаек и болтов.

Он очень подходил для такого рода разбойничьих рейдов по новым высокотехнологичным объектам. Мальчик еще несколько лет назад отработал навыки верхолаза на растущих вдоль аэропортовой трассы кокосовых пальмах и теперь легко вскарабкивался на любую стену. Сунил был низкого роста, совсем как малый ребенок, что тоже отводило подозрения. К тому же он был готов рисковать, как тогда, когда прыгал с заграждения у стоянки такси на выступ над рекой, чтобы собрать скопившийся там мусор. Единственной проблемой было то, что руки и ноги у него почему-то начинали страшно трястись, когда он касался любого куска металла. Этот странный тик казался его коллегам по воровскому цеху смешным и нелепым.

Один из его новых товарищей, Тофик, спрашивал его каждый день в течение целого месяца: «Ну что, пойдем сегодня в «Тадж»? Речь шла не о разоренной террористами гостинице. Имелась в виду фирма Taj Catering Services. Она размещалась в приземистом здании на территории аэропорта. Владела ею та же компания, что и пятизвездочным отелем в южной части города. За высокими каменными стенами, увенчанными несколькими рядами колючей проволоки, готовили еду для пассажиров авиарейсов. Недавно Сунил заметил, что за стеной появилась оранжевая строительная сетка и леса. Это означало, что там начали что-то возводить или ремонтировать. Не исключено, что на стройке можно будет разжиться каким-то ломом.

В свое время Калу легко преодолевал любую колючую проволоку на пути к вожделенным контейнерам. Но Сунил знал, как проникнуть в Taj гораздо проще: он нашел небольшую дыру в стене у самого ее основания. Лаз прикрывали кусты. Он располагался в самом конце не освещаемой по ночам гравиевой дорожки, которая вела к офису фирмы. В таких условиях выкрасть металл будет очень просто. И все же Сунил медлил.

Его напарник, Тофик, все время жаловался: если долго тянуть, другие мальчишки обнаружат дыру. Но Taj Catering почему-то напоминала Сунилу о Калу и заставляла думать о смерти. На эти мысли его наводило теперь многое: и спецназовцы в голубых беретах, засевшие в специально вырытых траншеях и наблюдавшие за происходившим вокруг; и полицейские из участка Сахар, которые, казалось, после терактов стали лютовать еще больше. Недавно охранник Indian Oil поймал Сунила, когда тот рыскал по двору компании в надежде найти лом, и доставил его в участок к пьяному констеблю по имени Савант. Тот жестоко избил мальчика и оттоптал ему всю спину ногами. Это было настолько ужасно, что другой полицейский потом даже извинялся перед Сунилом и принес одеяло, чтобы укрыть его.

Учитывая то, что риск снова попасть в подобную переделку был велик, Сунил предпочитал несколько ночей понаблюдать за охранниками Taj через дыру в стене. Чтобы не быть схваченным, надо выяснить, каков график патрулирования. А пока маленький мусорщик готовился к этой вылазке, он зарабатывал себе на пропитание «визитами» на недостроенную четырехуровневую автостоянку неподалеку от международного терминала.

К этому времени он уже знал, как правильно к ней подобраться. Надо пройти мимо ярко раскрашенных красно-желтых заграждений; мимо бульдозеров и генератора, укрываемого на ночь чехлом; мимо контрольно-пропускного пункта, где служба безопасности с фонариками осматривает багажники машин; мимо великолепной кучи гравия; мимо миндального дерева с его горькими плодами (сейчас его листья покраснели – верный знак, что орехи созрели и стали слаще); мимо двух бункеров охраны.

Однажды январской ночью он пришел на эту окутанную тьмой парковку. Под ногами сновали какие-то зверьки, но он не мог их разглядеть: наверное, это были крысы. Но раньше он здесь их не встречал. А вот на охрану он натыкался нередко, однако сейчас здесь было пустынно. Сунил не мог понять, куда делись сторожа. Он еле слышно пробрался к находившейся сбоку лестничной шахте. Ее внешняя стена была сквозной, сделанной из горизонтальных металлических перекладин. На нее падал бледный голубоватый отсвет огней международного терминала. С одной стороны, подсветка могла его выдать. С другой – благодаря ей он мог лучше осмотреть местность.

Сунил искал то, что в Аннавади именовали «мельхиором»[102] – алюминий, гальванизированный металл, никель. В последнее время в трущобах говорили о нем с особым придыханием. Нет, конечно, цветные металлы тоже упали в цене – со ста рупий за килограмм до шестидесяти. Но обвал цен на другие утилизируемые отходы был гораздо более значительным.

Медленно поднимаясь по лестнице, Сунил останавливался в конце каждого пролета и глядел вниз через оставленные в полу дырки. Он предположил, что вскоре через них пропустят водопроводную трубу, но пока что эти отверстия давали возможность следить, не крадется ли по его следу охрана. Особенно он боялся сторожей-непальцев, поскольку считал, что они чем-то похожи на китайцев и владеют боевыми искусствами, как Брюс Ли.

На третьем этаже в углу лестничной площадки он увидел две стоящие в углу узкие алюминиевые панели. Оглянувшись, он боязливо подошел и схватил их, удивляясь, что никто не забрал их до его прихода. Наверное, это части каких-то оконных рам. Хотя, с другой стороны, на парковке ведь нет окон. Для него было несущественно, какие именно детали попали к нему в руки, но все же он задумался об их предназначении.

Сунил потащил алюминий с собой на верхний этаж. Там он знал единственное место, где можно отыскать «мельхиор». Из него был сделан держатель для огнетушителя, хранившегося в закрытом ящике с надписью: «Пожарный кран». Эта деталь была маленькой и легкой и стоила недорого. При этом находиться рядом с крышей было опасно, потому что возрастала вероятность наткнуться на охранников, которые выходили туда покурить. И все же каждый раз, приходя на эту автостоянку, он забирался на самый верх. Сунил никогда не бывал в таких высоких зданиях. Больше его поражал простор и вид, который открывался с последнего, четвертого уровня.

Сейчас крыша была абсолютно пустой, поэтому можно было встать посередине, раскинуть руки в стороны и кружиться, зная, что никого и ничего не заденешь. Потом, по завершении строительства, когда здесь будут рядами стоять машины, это пространство изменится, и перемещение по нему будет сильно ограничено. Оно станет более обыденным, имеющим, как все в повседневной жизни, строгие рамки и границы.

Сунил любил стоять на этой крыше и смотреть, как взлетают самолеты Air India с оранжевыми хвостами. Он с удовольствием разглядывал водонапорную башню с похожей на луковицу верхней частью, наблюдал за возведением нового обширного терминала. В сторону труб крематория Парсивада, где сожгли тело Калу, он предпочитал не поворачиваться. Лучше уж развернуться к сияющей надписи «Хайат» над стеклянным фасадом гостиницы или отыскать теснящиеся друг к другу лачуги Аннавади. Но самое занятное – следить, как состоятельные пассажиры подъезжают и отъезжают от международного терминала.

Другие мальчишки, приходившие на эту крышу, тоже любили наблюдать за людьми внизу, потому что те казались им маленькими, будто игрушечными. Но когда Сунил смотрел на них сверху, то странным образом становился ближе к ним, словно вдруг ему удалось сравняться с ними в статусе. Отсюда можно было свободно глядеть на них, а внизу этого ему никто бы не позволил. Они не знали, что мальчик за ними наблюдает, и не могли возражать против этого.

С течением времени, с каждым проходившим месяцем, Сунила все больше терзали сомнения, к какой же категории жителей расстилавшегося внизу города он принадлежит. Раньше он думал, что достаточно умен, чтобы стать «кем-то» – нет, не важной персоной, как те, что снуют возле аэропорта, а кем-то поменьше. На крыше он чувствовал себя в большей степени человеком, чем в Аннавади, даже при условии, что он пробрался сюда, как вор.

Ну, хватит терять время. Надо отправляться домой, прихватив, конечно, «мельхиор». Мальчик спустился по лестнице и перед тем, как выйти из здания, расстегнул штаны и сунул полоски металла в трусы. От их соприкосновения с телом возникало неприятное ощущение, но просто положить их в штанину он не мог: оттуда они выпадали.

Ковыляя и прихрамывая, Сунил благополучно миновал КПП, участок Сахар и вскоре вернулся в Аннавади. В эту ночь он спал, свернувшись калачиком в кузове грузовика. На следующий день он снова отправился воровать, и, используя инструменты, одолженные тамилом из игрового салона, срезал несколько металлических замков, которые навешивала на колеса провинившихся авторикш парковочная полиция аэропорта.

Когда Сунил в сумерках явился в игровой зал, все обсуждали, как одна из женщин сегодня пыталась повеситься. Ее удалось спасти. Муж несчастной из-за долгов вынужден был продать хижину, а жить на улице она не хотела.

«Что-то уж слишком много женщин в Аннавади мечтает покончить с собой», – подумал Сунил. Особенно его опечалила смерть Мины, которая всегда была добра к нему. Когда кругом столько потенциальных самоубийц, сам поневоле задумываешься о сведении счетов с жизнью. Так, во всяком случае, говорили люди.

Абдул же считал, что поступок Мины был смелым и дерзким. Калу тоже нередко звали отчаянным храбрецом. А теперь тамил, скупщик краденого, стал величать так Сунила: «Храбрец из Аннавади!» «Первый среди воровской братии!» Но Сунилу было ясно, что за этой лестью стоят корыстные цели. Хозяин игровых автоматов пытался подбодрить мальчика, чтобы тот скорее пробрался в «Тадж», стащил лом и продал именно ему. Но пока что Сунилу не хватало уверенности в себе, чтобы совершить эту вылазку.

Мимо салона проковылял, кренясь и шатаясь, его отец. Неподалеку стоял Абдул и оживленно что-то говорил мальчишке, который его совсем не слушал. Абдул, вещая, смешно мотал головой вправо-влево, точно как водяной буйвол за его спиной. Видимо, оба таким образом отгоняли назойливых комаров. Сунила это рассмешило. Калу наверняка принялся бы пародировать эту забавную сцену.

– Ты когда-нибудь задумывался, глядя на какого-нибудь человека или слушая его, живет ли он по-настоящему? – спрашивал Абдул у собеседника, который пропускал все это мимо ушей. Похоже, на сортировщика мусора сейчас снова нашло вдохновение. Такого рода «одержимость» иногда нападала на него с тех пор, как он вернулся из колонии в Донгри.

– Вот, например, женщина, которая пыталась повеситься. Или ее муж, вероятно, избивший ее перед тем, как она решила покончиться с собой. Что за жизнь была у них? – продолжал Абдул. – Мне больно на них смотреть. Но это тоже жизнь. Даже совсем уж собачье существование – тоже существование. Однажды мама поколотила меня, и мне пришла в голову эта мысль. Я тогда сказал ей: «Ужасно, если это будет продолжаться до конца моих дней. И все же я останусь живым». Мать тогда очень удивилась таким рассуждениям и ответила: «Не забивай себе голову размышлениями о том, насколько ужасной бывает человеческая жизнь».

Сунил считал себя живым. Существование его было жалким и, конечно, оно могло оборваться в любой момент, как это произошло с Калу. И тогда никто не вспомнит о нем. Потому что для людей, населяющих этот город, он абсолютно незначим. Но там, на крыше парковки, он осознал одну важную вещь. Как-то он попытался перегнуться через край заграждения и задумался, что же случится, если он перегнется еще больше. В тот момент мальчик понял, для кого его жалкая жизнь остается ценной и значимой. Прежде всего для него самого.

В феврале сгоравший от нетерпения Тофик поколотил своего менее решительного коллегу и взял операцию по проникновению в Taj Catering Services в свои руки. Статус Сунила сильно упал, но он с облегчением признал себя рядовым вором и стал одним из четверки, которая отправилась на дело. Три раза за три недели мальчишки пробирались через дыру в каменной стене и добыли двадцать два небольших куска металла. В одну из ночей за ними погнались охранники, но ребята закидали их камнями. Теперь Сунил почти каждый день ел досыта, плюс ему удалось скопить десять рупий и купить посеребренную сережку в виде черепа. Он присмотрел ее в магазинчике рядом с железнодорожной станцией Андхери, так как давно мечтал заиметь какую-нибудь блестящую штуковину.

Мальчик набрал еще немного «мельхиора» на строящейся парковке, а также на промышленных складах за рекой. Одна только стремянка, которую юный вор уволок из какой-то сторожки, стоила тысячу рупий. Он разобрал ее на пять частей и продал по отдельности. На долгие недели он почти забыл, что такое голод. И вот, наконец, сбылось самое заветное его желание; мечта, которая была ему намного дороже, чем покупка блестящей побрякушки.

Поначалу он даже не поверил своим глазам. Решил, что это обман зрения и списал все на игру света и тени на стенах хижины. Но потом позвал Суниту; они встали спинами друг к другу, и Сунил с радостью удостоверился, что он действительно выше сестры! Став вором, он начал расти.

Глава 14

Суд

Отец Абдула в глубине души считал, что до суда в Индии доходят только дела самых неимущих. Все остальные откупаются от полицейских на этапе расследования. И все же в своих детях Карам воспитал уважение к индийской Фемиде. Именно суды, по его мнению, более, чем другие государственные учреждения, были склонны принимать во внимание интересы и права мусульман и других меньшинств. В феврале должны были состояться слушания по его делу, и в преддверии этого господин Хусейн начал следить по газетным публикациям за громкими судебными процессами, проходившими в разных частях страны. Он ждал очередной заметки с таким же нетерпением, как некоторые жители Аннавади ждут следующей серии какой-нибудь мыльной оперы. Некоторые вердикты казались ему сомнительными; он понимал, что встречаются коррумпированные судьи, и все же в целом его вера в судебную систему росла и крепла.

– В участке нам никто не давал и рта раскрыть, – говорил Карам Абдулу, хотя тому вовсе не надо было об этом напоминать, и так все было свежо в памяти. – Но не исключено, что в суде нас все-таки выслушают.

Еще больше господин Хусейн воодушевился, когда узнал, что его дело будет рассматривать городской суд упрощенного производства.

В обычных судах разбирательства шли крайне медленно. С момента оглашения обвинения слушания могли длиться пять, восемь, одиннадцать лет. Для людей с поденной работой, а таких в Индии было большинство, каждая явка на заседание означала потерю дневного заработка. Так что долгие процессы были крайне разорительными для семей. Но вот правительство взялось за решение проблемы массового затяжного судопроизводства и создало тысячу четыреста «быстрых» судов по всей стране. В Мумбаи эти инстанции рассматривали дела и выносили решения с такой скоростью, что за три года общее количество «долгоиграющих» процессов в городе сократилось на треть. Очень часто такие суды разбирали громкие дела, например, связанные с деятельностью организованной преступности. Власти считали, что по ним особенно важно получить вердикт оперативно, поскольку общественность хочет видеть, что они движутся, а не застревают на полпути. Подобные заседания активно освещали телевидение и пресса. Но помимо резонансных преступлений «быстрые» суды рассматривали и множество мелких, менее интересных широкой публике, в том числе и такие, как дело Хусейнов.

Судье по имени П. М. Чоан предстояло решить, действительно ли Карам и Кекашан довели свою соседку до самоубийства. Виновность Абдула должен установить позже отдельный суд, разбиравший преступления несовершеннолетних. К судье Чоан, заседавшей в южном предместье Сюри, младшего Хусейна даже не вызывали. Поэтому ему казалось, что все эти слушания проходят очень далеко от Аннавади, как будто где-то на другом краю земли. Кекашан рассказывала, что туда можно добраться за час – сначала на автобусе, потом на электричке, – но он не принимал этого во внимание. На процесс он никак не мог повлиять, а потому мало думал о нем. Абдул во всем полагался на разумную и сдержанную Кекашан, которая лучше отца сумеет разобраться в любом вопросе. Она будет держать брата в курсе происходящего и скажет, стоит ли ему беспокоиться или там все идет хорошо.

Здание суда в Сюри когда-то принадлежало фармацевтической компании.

– Это вообще не похоже на государственное учреждение, – озабоченно говорила Кекашан отцу в день первого слушания. Ни тебе деревянных панелей на стенах, ни тиковых перил и балясин – ни вида, ни величия. В коридорах прямо на полу сидели родственники подсудимых. Они здесь ели, пили, молились, спали. Люди отдыхали, прислонившись к облицованной плиткой засаленной стене, а над их головами красовались предупреждающие надписи: штраф в тысячу двести рупий тем, кто плюет на пол. Здесь явно не хватало бригады мусорщиков: прямо в зале заседаний валялись пустые пластиковые бутылки и алюминиевые банки от напитков, а над всем этим возвышался подиум, на котором находилось кресло госпожи Чоан.

– Эта судья ужасно строгая, – сказал один из полицейских. – Никого не оправдывает.

А Кекашан сразу заметила, что она еще и очень нервная и нетерпеливая. Теребя темно-красную губу, дама сразу закричала на господина Хусейна:

– Что же вы явились без адвоката?! Дело очень серьезное, бхаари, с летальным исходом. Не задерживайте меня, шевелитесь!

Она была просто вынуждена торопить всех и каждого. Как и большинство судей, специализирующихся на ускоренных процессах, госпожа Чоан вела до тридцати пяти дел одновременно. Причем каждое дело не рассматривалось разом от начала до конца, как это показывали в телесериалах, которые видела Кекашан. Его разбивали на десятки коротких слушаний проводившихся раз в неделю или два раза в месяц. В обычный день слушалось около девяти дел. Поэтому скамья подсудимых, на которой разместились Кекашан и Карам под полицейским конвоем, была переполнена. Рядом с ними сидели люди, обвиняемые в убийстве, вооруженном разбое, незаконном подключении к электрическим кабелям. Многие были закованы в наручники. Карам был самым старшим из мужчин, а Кекашан – единственной женщиной. Скамья расположилась у дальней стены зала заседаний, а в центре были расставлены пластиковые стулья для свидетелей и других приглашенных. Здесь же стояли два длинных стола с металлическими столешницами. За ними сидели многочисленные судебные чиновники, а также прокуроры и адвокаты, без конца просматривающие какие-то документы в толстых папках. Кекашан с ее места казалось, что деревянная кафедра, к которой должны выходить свидетели, и судья с ее накрашенным темной помадой ртом, находятся очень далеко.

Второе слушание было таким же коротким и динамичным, как предыдущее. Но на этот раз в зале суда появился адвокат Хусейнов, а также был вызван свидетель – патологоанатом из морга больницы Купер. Он подтвердил подлинность документа, который на самом деле был сфабрикован медиками: в заключении было написано, что у Фатимы было обожжено 95 процентов тела.

Все! На этом слушание закончилось.

– Так! Что у нас дальше? – вскричала судья, подвигая к себе новую папку и переходя к следующему делу.

Через неделю полицейский из участка Сахар доложил о результатах расследования: Хусейны избили Фатиму и довели ее до самоубийства. И опять:

– Так! Что у нас дальше?

Следующего этапа разбирательства Хусейны ждали со страхом. Он должен был начаться в первых числах марта, а сколько продлится, неизвестно. Суд будет выслушивать показания соседей из Аннавади – тех, которых сочли необходимым выбрать полицейские и прокурор для подкрепления своего обвинения.

Абсурдность ситуации состояла в том, что большинство этих «очевидцев», например, муж Одноногой, а также две ее ближайшие подруги, не присутствовали при самом конфликте, предшествовавшем самосожжению Фатимы.