Записки prostitutki Ket Безымянная Екатерина
— Почему? — не выдержала я, скользя ребрами ладоней вдоль ее позвоночника.
— Ну, он гулял по-страшному. Мама мне тоже, знаешь, всего не рассказывала, но я понимаю, что там у них с этим постоянно проблемы были. Я не знаю вообще, зачем они женились. Ай! Так чуть больно! Пониже опустись… Так, считай, сколько лет прожили. Она его из-за этого жрала постоянно. Пос-то-ян-но. Представляешь, всю жизнь так прожить?
— Слабо, — честно призналась я и уколола ее, — так ты решила к маминым проблемам еще и себя добавить?
Я сказала это как-то зло, она явно почувствовала, но предпочла не замечать.
Замолчали вдвоем, мои руки опустились ниже.
— А ты такая же, — внезапно сказала она, — у тебя мама жива?
— Да.
— И что, она знает, чем ты занимаешься?
— Ну, нет, — неохотно ответила я.
— Ну, вот и моя никогда не узнала.
Она снова потянулась за сигаретами, я ненадолго остановилась.
— Я думаю, со мной и кроме этого проблем было немерено. Мне как тринадцать исполнилось — я из дома начала уходить. Ну там, переходный возраст, знаешь, такое все…
Ну, как уходить — на несколько дней. Мы поругаемся, а я ухожу. Где-то у подруги переночую, раз было — на скамейке летом два дня спала… Ну, так. Мама меня постращать решила, на учет поставила. Я еще, помню, ходила, отмечалась там…
— Так а с папой что? — не выдержала я.
— Ну что с папой, — подхватила она задумчиво, — это мне уже лет четырнадцать было…
Ты знаешь, я папу очень любила. На самом деле любила. Больше, чем маму. Ну и вот у меня идея фикс появилась — я решила, что он у меня должен первым стать. Он мне нравился.
— Ниче так идейка, — мрачно усмехнулась я, — дельная, что сказать.
— Да ладно тебе, он же мне все равно неродной. Он знаешь какой красивый был! Ему 58, а по нему видно — мужик еще! Высокий был, ну да, седой уже.
Ну, я и начала его соблазнять. Так, знаешь, мамы когда нет — я его то полотенце прошу подать, то из душа без ничего в комнату иду. Несколько раз, было, натыкался он на меня, — помолчала, — я, знаешь, уже тогда была какая-то испорченная…
— И что? — перехватило дух у меня.
— Ничего, — она пожала плечами, — вот я сейчас думаю, он, наверное, все понимал, ну, что мне надо? Черт его знает… А может, и не понимал. Или не хотел понимать. Может, думал, что случайности. Хотя вряд ли. Помассируй мне поясницу, а? Очень ноет…
Ой, я тогда вообще вытворяла. У меня мама часто на дачу уезжала, папа в городе оставался, ну, и я тоже. Веришь, мне снилось, как он со мной это будет делать…
Я тот момент так хорошо запомнила: дома очень жарко, мамы нет. Я в своей комнате лежу, в одних трусах. И слышу — ключ поворачивается, он входит и идет к моей комнате, посмотреть, дома ли я. И зовет меня по дороге.
Ты думаешь, я простыней прикрылась? Нет. Я специально так повернулась, еще руку закинула, чтоб он видел все. Лежу, глаза закрыла — и меня трясет — вот вдруг сейчас это случится… И смотрю через ресницы на дверь, как он в комнату заходит. Дышать перестала, веришь…
А он вошел, посмотрел на меня и стоит, молчит, смотрит. Я решила, что он сейчас подойдет — мы же одни дома, никто не узнает. А он несколько секунд потоптался и вышел. И дверь закрыл плотно.
— Слушай, — вступила я и тут только поняла, что все это время я даже не шевелилась, — а если б он не выдержал тогда? Ты думала, как бы ты потом маме в глаза смотрела? Как бы он смотрел?
— Не знаю, — флегматично сказала она, — не знаю. Как-то смотрела бы.
Я потом уже думала, как ему тогда было — здоровая молодая кобыла в доме, еще и неродная… Я не знаю, как он устоял.
— А потом ты еще пыталась?
— А потом как-то так получилось, что он почти сразу к бабушке уехал, ей плохо было, он перебрался к ней пожить. Из-за меня, наверное, — мрачно усмехнулась она, — а я потом отравилась. Но не из-за папы — из-за Костика.
— О боже… А Костик откуда взялся? — я ловила каждое слово.
— Да ниоткуда… Откуда они все берутся? Так, в компании познакомились. Он меня на три года старше был. Сама понимаешь, любовь, все дела, и с ним я уже начала. Ну, в итоге он меня бросил, к девке одной ушел. А я отравилась.
— Откачали? — совершенно глупо переспросила я.
— Как видишь, — ухмыльнулась она, — клиническая смерть была. Меня потом в дурке долго держали, типа, нервный срыв лечили…
Папа спас, кстати. Я выпила тридцать таблеток клофелина. Где взяла? У нас дома лежали, давление сбивать. Мама на даче была, папа у бабушки. Я и решила. Веришь, тогда так серьезно решила, даже записок не оставляла, ни к чему это все.
А папа приехал от бабушки случайно, на минутку буквально, что-то взять хотел. Я к тому времени сутки спала. Он пришел, начал меня будить, понял, что разбудить меня нельзя, и вызвал «Скорую». Они сказали, что еще бы буквально чуть — и начались бы уже необратимые изменения. Меня и забрали. Я крепкая оказалась.
Менты еще потом приходили, ну, знаешь, несовершеннолетняя травится… Кто, что, из-за чего, мол, доведение до самоубийства. В итоге сошлись: я им написала, что по неосторожности выпила пачку анальгина. По не-ос-то-рож-нос-ти… Ну да. Им-то этот гемор ни к чему. Так…
— А Костик?
— Костик? Костик ни разу не пришел.
— А знал вообще?
— Что в больнице — знал, что отравилась — знал… А так… нет, наверное. Кто ж ему скажет? Да и зачем?
Я потом уже в училище ушла, там мужа будущего встретила, ну и так…
— С мужем не живешь уже? — глупый вопрос, и так было ясно, что нет.
— Неа, — она снова потянулась за сигаретой, — он сел. Друга прирезал.
— Друга зачем?! — это был какой-то трэш.
— А я с ним спала. Муж узнал. Не насмерть прирезал, но так, серьезно… Потом у меня еще один муж был. Короче, это уже скучно…
— Знаешь, — она вдруг повела телом, давая понять, чтоб я слезла, — я вызову такси. Не хочу до утра оставаться. Какой там у тебя адрес?
Она встала и потянулась к телефону.
Я продиктовала адрес. И, когда она положила трубку, спросила вдруг:
— А мама твоя сейчас где?
— Я с ней живу, — усмехнулась она, — мама уже старенькая. Папа умер. Еще пять лет назад. Считай, два раза меня замуж выдать успел…
Она оделась и ушла. И я закурила.
Обещать — не значит жениться
У меня была знакомая — Любочка. Не подружка, нет. Так, подруга подруги. Пили вместе иногда.
Во мне она видела добрую душу и свободные уши. Не знаю уж сейчас, что привлекало ее больше.
Ну так вот, было у Любочки давнее прошлое, которое, по сути, ничего уже не значит.
Когда-то Любочка работала в салоне красоты администратором.
То есть она как бы и не парикмахер была, и не мастер маникюра, но торчала целыми днями в небольшом, но приличном салончике. Контингент разный — девочки, редко мальчики…
Все больше приличные, но никак не элита.
Кстати, Любочка должности таки соответствовала. Длинные волосы, мастерски затонированные в «натуральный» каштан, грамотный макияж, ухоженные ногти. Симпатичная дамочка, очень.
И вот однажды, давным-давно, двенадцать лет назад, в салон к Любочке пожаловал дядечка. Ну, то есть, он как бы не к самой Любочке пожаловал, а заскочил подстричься туда, где мимо проезжал.
Любочка потом рассказывала, что и не обратила бы на него внимания, но дядечка начал с заметной регулярностью возвращаться.
Где-то после третьей встречи Любочка заметила, что дядя к ней неравнодушен. И пригляделась.
И понеслось.
Дядечка водил Любочку по ресторанам, целовал ей ладошки и дарил букеты охапками. Букеты, между прочим, дядечка доставал из собственного «Мерседеса» при каждой встрече. Любочка была вне себя от счастья.
Иногда они проводили вместе выходные, иногда ездили за город. Как-то даже успели сгонять в Китай на недельку — у дядечки там были страшно важные дела.
Омрачало Любочкино счастье лишь одно незначительное, но невероятно мерзкое обстоятельство.
Дядечка был давно и прочно женат. Жену, по его же словам, не любил, но воспитание четырехлетнего сына не позволяло дядечке бросить женщину, шедшую с ним рука об руку всю их долгую совместную жизнь.
Любочка терпела, когда в Новый год ей приходилось вздыхать в одиночку на маленькой кухоньке. Терпела, когда раз за разом любимый дядечка доставал новую пачку презервативов, на которые у Любочки была жесткая аллергия.
Терпела тишину телефона и ждала, пока он сам позвонит, потому что самой ей запрещалось набирать его номер без веских и таких что-лучше-б-и-не-было причин.
Раз в пару месяцев Любочка устраивала концерты с истериками. Ну, как обычно, да.
Она лила слезы ведрами и выкидывала тапочки, которые дядечка покупал себе каждый раз после примирения.
И каждый раз, успокоившись, она спрашивала его о будущем, их совместном будущем.
И каждый раз дядечка говорил ей, что осталось подождать чуть-чуть, совсем немного, еще капелюсечку.
Знакомая история, короче.
И каждый раз дядечка, в доказательство серьезности своих намерений, устраивал Любочке романтический вечер, полный шампанского, тигровых креветок, поцелуев безымянных пальчиков на левой ноге и феерического секса. Любочка снова верила и снова ждала.
А время шло. И потом снова были дежурные скандалы, выкинутые тапочки, шампанское, креветки и обцелованные пальчики. И обещания-обещания-обещания.
Незаметно вырос его четырехлетний сын. И тут бы дядечке уйти от ненавистной жены и прибиться к Любочке, но…
Сына надо же поставить на ноги, там институт и все такое… И уж потом…
Ну, в общем, ничего принципиально нового.
Любочка себя не обманывала.
Она действительно искренне верила, что дядечка говорит правду. Все двенадцать лет.
Он всегда так убедительно смотрел на нее своими грустными, печальными глазами, и Любочка знала, что такие глаза не могут врать.
И сидела она со мной в одном из недорогих пивных баров и рассказывала мне всю их длинную историю в подробностях и мелких деталях.
Я слушала, качала головой, понимая в стопятидесятый раз, какие ж бабы дуры.
А, так к чему я это говорю?
К тому, что месяц назад Любочка с дядечкой порвала. Она в самый последний раз вынесла его тапочки в парадную, поставила рядом его любимую пепельницу, привезенную им хрен-знает-откуда, и заодно положила на холодный пол всю связку его прошлогодних газет.
Все это было абсолютно хладнокровно. На этот раз она не устраивала ему скандалов и истерик, а просто молча, не предупредив, вычеркнула его из своей жизни.
В тот день Любочке исполнилось сорок лет.
Думаю, что ощущение безнадежности упало на уже не молодую женщину, которая зря потратила столько лет своей жизни на бесплодные ожидания любви, которой, видимо, и не было.
Возможно, понимай она, что это просто интрижка, роман на стороне и просто качественный секс, — Любочка по-другому смотрела бы на свою жизнь и на эту нелепую связь. Но она всегда верила, что эти глаза не могут врать.
Видела я те глаза.
Печальные глаза уставшего от жизни, уже пожившего человека.
Кольцо на пальце, волосы с сединками, ботинки дорогие.
Он молча смотрел, как тело уже немолодой Любочки закапывают в землю.
А я смотрела на него.
Была ли там скорбь?
Ну да.
Любовь?
Может быть.
Не знаю. Не мне решать.
Но я вот все думаю… Как они, мужчины, умудряются так мастерски это проделывать, что женщины теряют напрочь мозг и годами ждут-ждут-ждут? И главное — зачем они, мужчины, это делают?
Зачем обещать то, чего все равно не будет?
Зачем давать надежду человеку, ломая жизнь?
Но держат этих женщин на коротком поводке. И страх, что женщина сорвется, мешает им честно сказать: «Да, мне с тобой хорошо. Да, ты нравишься мне в постели. Да, мне приятно обнимать и целовать тебя. И мне хотелось бы, чтоб это продолжалось. НО. У меня уже есть жена, и я не хочу другую».
И не говорят. И обещают, обещают, обещают… зная, что никогда не сдержат обещаний.
И Любочки бесплодно и бездарно проживают жизнь.
Вечный зов
Обеих своих жен Андрей, в прямом смысле этого слова, прое*ал.
Как? Да просто.
Гулял направо и налево. А также вперед и назад. Ну, то есть, всегда, не особо стесняясь.
Андрей был везде, где хоть что-то шевелится.
Жены терпели стойко, примерно по два года каждая. Одна даже, закрыв глаза на обстоятельства, решилась родить, но, в конце концов, не вынеся любвеобильности супруга, жены уходили обиженными, оставляя его в недоумении — да как же так?
В перерывах между женами были загулы с хорошенькими малышками, милыми стройняшками и симпатичными милашками.
Андрей — сильно бывший бойфренд моей приятельницы Лики.
Она встречалась с ним давно, еще до жен и собственного мужа, лет десять назад, когда ей было двадцать.
Разошлись они после того, как однажды он, придя домой, абсолютно ровно сообщил причесывающейся у зеркала Лике:
— А я сегодня одну блондочку развел. Нормально так ее…
Спокойно так сказал, и даже слегка похвастался.
И, глядя на ее перекошенное лицо, совершенно недоуменно добавил:
— Ну чего ты? Я же тебя люблю, а это — так просто.
«Так просто» оказалось тогда последней каплей, и Лика от него ушла.
Впрочем, когда остыли страсти, они как-то ухитрились сохранить отношения, не то чтобы приятельские — так, на уровне раз в год по телефону поздравить друг друга с днем рождения.
Иногда Лика от общих знакомых узнавала подробности его личной жизни, да и он сам изредка по телефону жаловался ей на своих женщин, которые все уходили и уходили… и почему?
Андрей позвонил Лике две недели назад. Говорил с трудом, комкая слова, о дамах разговоров не вел и сильно просил приехать.
За месяц до этого он перенес инсульт.
В тридцать пять лет. Так бывает.
И тут-то выяснилось, что друзей особых не нажил, прежние супруги знать не знают (да и понятно), а милашки как-то сразу рассосались.
Осталась мама, уколы, полупарализованное тело, унылая квартира и тотальная безнадега.
Общаться не с кем, никому не нужен, выходить из дома — просто нет сил.
И Лика приехала.
Дверь открыл Андрей.
Шаркая ногами, с трудом по стеночке передвигаясь, держа вдоль тела скрюченную безвольно повисшую руку, он с усилием поздоровался, устало улыбнулся и провел Лику в давно забытую ею комнату.
Лика застелила покрывалом скомканную постель и поняла: под простыней — клеенка.
От Андрея осталась худая немощная тень.
Лика села в кресло рядом с кроватью. Она расспросила его о здоровье, он в двух словах с трудом рассказал. Возникла пауза. Больше говорить было особо не о чем.
Столько лет не виделись, а поздравлять друг друга с праздниками — вряд ли это можно считать дружбой.
Перед ней сидел совершенно чужой человек, с которым у нее не было ни одной точки соприкосновения. Кроме того, давным-давно забытого, что было десять лет назад.
У каждого была своя жизнь.
У нее муж и ребенок, у него — вот так.
Лике хотелось сбежать.
Приличия диктовали ей потерпеть хотя бы часик.
Они молчали.
Она протянула ноги на стул перед кроватью.
Андрей дотянулся рукой до ее коленей и погладил их. Едва-едва.
— Положи их сюда, — с усилием проговорил он.
И Лика переложила ноги на кровать. Он обнял их, наклонился как мог и начал их целовать. Он водил губами долго, нежно, он уткнулся лбом в ее колени и молчал.
Под ним шуршала клеенка.
И Лика гладила его по голове.
Больной Андрей целовал ее колени, гладил пальцами икры, и в тот самый момент, когда Лика была уже готова расплакаться, он поднял голову, долгим взглядом посмотрел ей в глаза и проникновенно спросил:
— Пососешь?..
Моя кухня видела много историй.
Лика сидела в обнимку с чашкой и говорила:
— Он ходит по стеночке, понимаешь? Кать, под ним клеенка… клеенка, Кать! Клеенка!
— Так что, ты не пососала? — ехидно смеялась я. — А че?
— Та ну тебя! — картинно обижалась Лика. — Я срулила оттуда за три минуты. Вот так прямо встала, сказала: «Знаешь что, Андрей…» И ушла. В жизни больше не поеду!
Я, конечно, очень надеюсь, что он поправится, но пусть это счастье развлекает кто-то другой…
Фамильная клетка
Даше исполнилось тридцать три года. Не тридцать один и даже не тридцать два, а целых тридцать три. Это было позавчера. А сегодня мы сидим на моей кухне и маленькая Анечка, Дашина дочка, чирикает о чем-то своем на стульчике в углу.
Мы разговариваем, потом Дашка вдруг надолго замолкает и, пока я завариваю чай, говорит внезапно, как будто не мне, а самой себе:
— У меня не получилось, Кать. А знаешь, так теперь, наверное, будет всегда.
У Даши было трудное детство. Авторитарная мама-врач и не менее авторитарный папа-военный. И Даша до сих пор не понимает, как им это удавалось, но жили родители в гармонии друг с другом. Двое сильных людей, два лидера — они, наверное, просто боялись давить друг на друга.
Но у них была дочь.
Сначала Дашу таскали по гарнизонам, меняли школу за школой, потом родители осели в Питере.
Единственный ребенок в семье должен вырасти человеком, причем человеком с большой буквы Ч.
Воспитывали Дашу в дисциплине, все было очень по-армейски, и Даша до сих пор с содроганием вспоминает те строго пятнадцать минут, отводившиеся на завтрак.
Стерильная жизнь — никаких кошечек, собачек, крысочек и прогулок с друзьями по грязным подъездам.
Все силы только на учебу. Английский, французский, немецкий (вдруг французский не понадобится), фортепиано, танцы, плавание. Все для того, чтобы ребенок нашел свое место в жизни.
И Даша училась. Училась лучше всех. Спортсменка, с идеальным музыкальным слухом и знанием трех языков.
В самый лучший университет, на самый лучший факультет — все сама, без блата, но под покровительством отца.
Староста в институте, главред студенческой газеты, молодец, молодец, молодец.
В двадцать Даша захотела жить отдельно. Мама заохала и прикинулась сердечницей, папа заорал и задал несколько вопросов, ответы на которые ему были не нужны.
Как это — отдельно? А как же институт семьи?!
Нет, нет и еще раз нет!!!
Даша устроилась на приличную работу.
Даша защитила кандидатскую на какую-то сложную тему, вроде «Влияние сообщающихся сосудов на философский аспект французского творчества Шопена в период Великой Депрессии».
Спустя время она принялась за докторскую, но на работе словила повышение, и докторскую пришлось отодвинуть на неопределенный срок. Большую часть заработанного Даша отдавала матери с отцом.
На стройматериалы для дачи, на ремонт в квартире и снос стен, на новую кухню и дорожку к клумбам. Родители лучше знали, куда вложить деньги, и не понимали, зачем они нужны такой молодой Даше — вещи у нее есть, а кушать можно дома.
О следующем повышении Даша, не будучи полной дурой, решила умолчать. И на кровно заработанные, прикрываясь командировками, стала путешествовать. Наконец-то вырвалась из дома.
Сначала с подружками в Болгарию, а потом и в одиночку — откуда у подружек столько денег, чтобы несколько раз в год мотаться по заграницам?
Берлин, Мюнхен, Кельн, Париж, Прага, Вена, Краков — перед глазами был весь мир.
В Афинах Даша познакомилась с греком — ах, каким был тот грек! Голубоглазый, накачанный. Аполлон, не иначе. Только достоинство у него было далеко не аполлонское. Лучше, лучше! С ним-то у Даши и случился первый раз.
И Даша поняла, что много в жизни упустила.
В Париже — французы, в Кракове — поляки, потом венгры, шведы, датчане…
Новая страна — новый мужчина. Везде Даша наметанным уже глазом вырывала из толпы того самого — ненавязчивого хорошего любовника, яркого, да что яркого — самого лучшего представителя своей страны. Дорвалась до того, чего всю жизнь была лишена.
И правда, а то б познакомилась с таким в семнадцать, да замуж бы вышла, родила б — и какие уж тут путешествия.
Но в семнадцать познакомиться не дал отец. В семнадцать, в двадцать, в двадцать пять… Каждого, кто претендовал на сердце или хоть на вечер в кино с дочерью, папа отметал за непригодностью. Не для того свою кровиночку растил.
А вышло, что для фюреров да лягушатников.
И Даша поняла вдруг, что, чем дальше она от дома, тем больше там любви и меньше опеки. К тому моменту Даше исполнилось двадцать девять. И тут подружка позвала в Египет.
Даша взяла отпуск и поехала. Солнце ударило в голову, вокруг были мужчины, молодые, много. Свежие, накачанные, с мускулистыми руками и смуглой кожей.
Гуляй — не хочу.
Она и погуляла. Вечер — с одним, вечер — с другим, а вскоре встретила Ваэля.
Высокий черноглазый художник из Хургады, он покорил ее сердце сразу и, похоже, навсегда. И случилось то, что должно было случиться: она стала ездить к нему каждые две недели, хватая на работе то больничные, то отпуска.
В один из таких визитов Ваэль сказал ей, что они — люди взрослые, что жизнь он без нее не представляет, а потому отчего бы ей не переехать? И нарожать ему детей.
Даша была человеком неглупым (три языка, кандидатская и почти дописанная докторская — это не хухры-мухры), детей не планировала, да и жить в египетской деревне в ее планы как-то не входило, а потому она поклялась Ваэлю в вечной любви, но решительно сказала, что пообещала родителям: если замуж, то в России. Какая ж свадьба без любимой бабушки?
Ваэль поник, но смирился.
А Дашка вскоре поняла, что критические дни она упустила еще полтора-два месяца назад. Стала вспоминать, когда они были, да так и не вспомнила.
Доктор сказал: быть мамой.
Рожать, не рожать? Даша долго мучалась вопросом.
Но жизнь подсказала: рожать. Да и когда, если не сейчас.