Цвет боли: белый Хансен Эва

— Почувствуй свое тело, каждую клеточку. Я помогу тебе.

Нет, это не массаж, даже не эротический массаж. Ларс просто исследует мое тело. Сначала со спины. Медленно, от шеи, плеч, по спине, проводя пальцами по бокам… Я напрягаюсь, когда он доходит до поясницы, наверное, никогда не научусь не смущаться.

Но его мое смущение не останавливает. Ларс снова ласкает ягодицы, обводит их, от чего внутри у меня вспыхивает пожар.

— Какая попка у моей девочки… Загляденье. Но в ней коечего не хватает…

Я понимаю, что речь о плаге. Так и есть, следует знакомая процедура: побольше лубриканта, и плаг занимает положенное ему место.

— Линн, не забывай о плагах, я хочу пользоваться всем, что у тебя есть.

Я чтото бурчу в ответ. Он хочет пользоваться!.. Ишь какой.

— И не ворчи, не убудет твоей попы, если я ею воспользуюсь. Переворачивайся, хватит демонстрировать мне свои ягодицы, не то выну плаг и…

Перспектива этого «и» заставляет меня перевернуться на спину поскорей. Но я тут же понимаю, что неизвестно, что лучше, потому что никакого так любимого мною раньше пледа не имеется, а отворачиваться или скромно отводить глаза Ларс не намерен. Наоборот, он начинает разглядывать меня уже спереди.

Обернутый полотенцем, он почти сидит на моих коленях, мои руки немедленно оказываются разложенными в стороны, а его пальцы обследуют, как и со спины, каждую клеточку, заставляя меня изгибаться дугой.

— Что, щекотно?

— Ларс!

— Знакомая песня. Покрутись, покрутись, я люблю, когда ты извиваешься. — Его глаза заглядывают в мои. — И не только под моими руками, но и сама. Поняла?

И вдруг он переворачивается, подхватывая меня, и я какимто непостижимым образом оказываюсь сидящей на нем верхом.

— Однажды одна скромница попросту изнасиловала меня на этом самом диване и грозилась повторить. Я готов стать жертвой…

Он не дает мне опомниться, крепко беря за талию:

— Давай, девочка!

И я «даю». Вопреки своему смущению, своим страхам, всем комплексам и сомнениям делаю все, как заправская жрица любви (черт, кто их знает, как именно они делают?). Больше всего я, кажется, боюсь его вопроса: где я этому так научилась? Я не училась, тело самое подсказывает, как двигаться, что делать, а его руки помогают, направляют, поддерживая мою талию и задавая ритм.

У меня внутри плаг, а потому ощущения особенно яркие у обоих.

— Хорошо! Еще, Линн, еще!

Наступает тот самый момент, когда мои глаза распахиваются в поллица, а дыхание останавливается на коротком вдохе. Вовремя, потому что Ларс резко опускает меня вниз и прижимает, не позволяя подняться. Внутри все сокращается с бешеной силой. Вот когда нужна ярость львицы! Ларс подо мной не то стонет, не то рычит…

Бурно кончив, я просто сваливаюсь ему на грудь без сил. Ларс гладит мои волосы, восхищенно шепча:

— Ты сумасшедшая девчонка! Развратница!

И вдруг его руки оставляют мои волосы, одной он прижимает меня за спину, не позволяя перекатиться на диван, а вторая рука спускается к плагу и начинает его теребить. Я взвиваюсь:

— Ларс!

— Ау?

— Так… нечестно…

Дыхание сбивается снова, потому что еще не пришедшее в себя тело готово реагировать снова.

— Кончи еще раз, ну кончи…

Он добивается своего, мало того, заставив меня поднять голову и смотреть ему в глаза.

— Ты… садист…

— Угу. Я хочу видеть твои расширенные зрачки, видеть, что ты испытываешь, когда кончаешь.

— Кто из нас сумасшедший? — ворчу я, пытаясь спрятаться от его взгляда. Не удается, Ларс несет меня в душ, по пути ехидно сообщая:

— По статистике женщина может кончать в два раза больше, чем мужчина. Надо попробовать.

— Прекрати!

— Я еще не начинал…

Вытирая меня полотенцем, он обещает:

— Но прямо сегодня начну ставить такой эксперимент. И вообще тебя пора пороть, давно попа плетки не получала.

Я вздрагиваю. Все очарование снимает как рукой, внутри чтото щелкнуло и выключилось. Чертова плеь, при одном слове я слышу ее свист и крики Марии, у которой в кровь располосована спина. Меня саму там не били, но видеть, как плеть оставляет багровые следы на спинах других не легче.

Руки невольно рвутся к ушам — закрыть, чтобы не слышать этот свист.

Вот и вся любовь…

— Что, Линн, что?!

Я дышу тяжело, клапан ни при чем, все роскошные ощущения словно смывает накатившей волной воспоминаний. А ведь всего пять минут назад было так хорошо.

Я закрываю лицо руками и начинаю плакать.

— Прости, я ненормальная…

Ларс прижимает меня к себе, снова гладит по голове, целует в макушку:

— Нет, все хорошо, все будет хорошо, моя родная…

Теперь я точно знаю, что всего лишь воспоминание о свисте плети может испортить самый роскошный секс. Понимаю и ужасаюсь этому, потому что поселившийся в моей голове страх способен испортить не только секс, но и отношения с Ларсом похуже ревности и отравить всю мою жизнь.

Ларс еще долго пытается привести меня в нормальное состояние, но ято знаю, насколько все серьезно.

Когда мы уже одеты и собираемся уходить, я, основательно искусав губу, мрачно объявляю:

— Я схожу к психиатру.

Он притягивает меня к себе:

— Зачем?

— Ну, я ненормальная, если могу вдруг услышать свист плети…

— Ты никуда не пойдешь, просто мы перестарались, слишком много за один раз. Нельзя наверстывать упущенное такими темпами.

Я киваю, словно соглашаясь, но понимаю, как трудно будет жить дальше.

Всю дорогу до дома я мрачно размышляю над тем, имею ли право портить жизнь рядом с собой и Ларсу тоже.

Он все понял, остановив машину возле нашего дома, поворачивается ко мне, привычно берется за мой подбородок, поворачивает к себе:

— Тебе понравилось сегодня?

— Да.

— Давай ездить туда чаще? Линн, — его губы касаются мочки моего уха, — ты даже не представляешь, какая ты восхитительная любовница!

— Чем? Тем, что в ненужный момент вдруг вспоминаю свои страхи и…

— Нет, восхитительно сначала пробуждать твой огонь, раскрепощать тело и желания, а потом получать сумасшедший секс с оседлавшей меня амазонкой. Ради твоего бешеного взгляда стоит постараться.

Ларс ласково и одновременно восхищенно смеется. От его смеха мне становится много легче, словно внутри отпускает какуюто сжавшуюся пружину. Появляется надежда, что я сумею преодолеть все свои страхи…

Даг решил сходить в миграционную службу, хотя прекрасно понимал, что там услышит, и еще побеседовать в госпитале с одной из бывших пленниц — Верой. Также необходимо расспросить персонал о том, кто мог войти в палату к Маргит Стринберг, чтобы отключить поддерживающую ее жизнь аппаратуру. Охранник клялся, что никого неположенного не допускал, но Вангер обычно мало верил таким клятвам… Ведь аппаратуруто отключили. Она не отключается сама, для этого нужна чьято злая воля.

В миграционной службе неожиданностей не случилось, да, с Софией Иванич работала Кайса Стринберг. Куда Иванич делась? Она медсестра, помогли найти работу и сняли с учета пособий по безработице. София получила свои подъемные, все было хорошо. Прошло два года после того, как София Иванич пересекла границу Швеции, у женщины был вид на жительство, как у беженки, и больше она в опеке не нуждалась.

Жива ли Иванич?

Инспектор изумленно вскинула взгляд на Вангера:

— Скажите, вы знаете, что делает и как живет каждый, кто встречается на вашем пути по работе? В Швецию прилетают, приплывают, приезжают и даже приходят тысячи иммигрантов, разве мы можем отследить судьбу каждого? Мы помогаем получить документы, найти работу, устроиться в новой жизни, но через два года они уже шведы и дальше ваша обязанность отслеживать, чтобы они были живы.

Вангер рассмеялся:

— Вы правы, дальше наша обязанность. Кстати, София Иванич исчезла, а женщина, жившая по ее документам, по крайней мере последние месяцы, убита. И у нас есть подозрения, что она была членом той самой банды, в которой состояли Кайса Стринберг и Бригитта Ларсен.

Глаза инспектора округлились от ужаса, но что она могла возразить?

А Даг вдруг задумался: как долго Эмма Грюттен работала по документам Софии Иванич? Нужно узнать или поручить Дину сделать это.

Ему самому предстояла беседа с едва пришедшей в себя девушкой, которой чудом удалось выжить. Причем не просто беседа, требовалось заставить бедолагу вспомнить многое из того, что она очень хотела бы забыть. Даг никогда не отличался особым тактом, иногда даже не замечал, что обижает собеседника, а потому старался в таких случаях отправлять на беседу Фриду. Но сегодня Фриды не было, мысль о том, почему, старался гнать от себя сам Даг, он очень не любил выяснять отношения и задумываться над чужими проблемами, не относящимися к работе.

За прошедшие дни у Веры спала опухоль с подбитого глаза, синяк изменил цвет, но середина все равно была фиолетовой. Перевязана рука, невозможно наступить на ногу без костыля, но она жива и даже пыталась ходить. Когда Вангер был у нее в предыдущий раз, Вера лежала пластом.

О банде рассказывала на удивление спокойно, но Вера слишком плохо говорила поанглийски, чтобы беседа получилась полноценной. И все же Даг задал два особенно интересующих его вопроса: видела ли она в банде человека с вот такой татуировкой?

Он намеренно не стал говорить, где именно эта татуировка, чтобы не подсказывать ответ. Если видела, то вспомнит сама.

От Вангера не укрылось, как вздрогнула Вера:

— Да, это самый страшный человек. Он и те двое, которых мы связали. Они звери, их надо убить.

Теперь вздрогнул Вангер. Знала ли Вера, что ее обидчица лежала совсем рядом с ней? Не Вера ли отключила аппаратуру? Но внимательней посмотрев на девушку, Даг мысленно вычеркнул Веру из списка подозреваемых. Она еле ходит, понятно, что два дня назад и вовсе с трудом поднималась с постели. Но все же поинтересовался:

— Вы знаете, что Маргит Стринберг, которая вас мучила, лежала недалеко здесь же?

Вера ответила прямо:

— Да, она была в коме, так сказали медсестры. Я боялась, что она может прийти и сюда, а я не смогу защититься, но медсестра сказала, что не придет, потому что в коме изза наркотиков.

— Да, ее убили, отключив аппаратуру.

— Мне не жалко, — честно созналась Вера. — Она плохая женщина, такие не должны жить.

Вангер призвал на помощь все свои дипломатические способности и почти мягко поинтересовался:

— Вы давно ее видели?

— Маргит? Там… в подвале… Здесь — нет, она не ходит, я тоже.

«Ну, это еще нужно проверить», — решил для себя Даг и, вспомнив о Викстреме, поинтересовался:

— Человек с этой татуировкой… где она была сделана?

— Тату? Тут, — Вера уверенно показала на запястье правой руки.

— Он был в подвале в тот день, когда вас освободили?

— Да.

— А куда девался?

По сути, нелепый вопрос, откуда Вера об этом могла знать, разве что спросил себя, а не ее. Но девушка ответила:

— Не знаю.

— Вас навещают? — вопрос скорее просто ради продолжения беседы.

— Да.

— Кто? — он просто давал себе время придумать вопрос о том, почему их мучили, а Линдберг нет.

— Приходили Линн и ее подруга. А еще здесь была ваша помощница, я не знаю ее имени. Вы приходили в первый раз с ней. Но она не допрашивала, нет, просто пожелала выздоровления.

Фрида была здесь? Но зачем и когда, если она должна быть в Эстерсунде?

— Давно? — по поводу Фриды Вангер уже решил, что Вера спутала, но вопрос о пытках так и не придумал, потому тянул время.

— Сегодня… вчера… два дня назад, — показывала, загибая пальцы, девушка.

— Спутала, — успокоился Вангер и, уже не думая о тактичности, прямо поинтересовался:

— Почему вас мучили, а Линдберг нет?

— Кого?

— Линн…

— Я не знаю. Маргит все время ей чтото говорила.

— Что именно, вы не слышали?

— Слышала, но… я плохо понимаю шведский, когда говорят быстро или тихо. Нужно слушать внимательно, чтобы понимать.

— А человек с татуировкой азговаривал с Линн?

— Нет. Белый Медведь — да, а этот… нет.

— Белый Медведь?

Для Вангера не было новостью, что Улофа Микаэльссона прозвали Белым Медведем. Действительно похож — огромная фигура с опущенными вдоль туловища руками, кисти которых почти всегда повернуты внутрь, короткие волосы, словно выбеленные до седины с торчащим на макушке непокорным хохолком… Такими рисуют белых медведей в мультфильмах. Вангер о прозвище знал, но откуда знала Вера?

— Да, его так называла Линн.

— О чем говорил Белый Медведь с Линн?

— Грозил убить. Обещал убить.

— С кем еще беседовала Линн?

Девушка в ответ смотрела недоуменно:

— С нами… с Маргит… с Белым Медведем… все. Другие с нами не разговаривали.

— А Маргит беседовала с вами?

— Нет, она принесла видео нам показать, а пока смотрели, говорила с Линн.

«Это ничего не значит», — почемуто заявил сам себе Вангер.

Попрощавшись с Верой и пожелав ей скорейшего выздоровления (слышала бы Фрида, всегда укорявшая его в нетактичности!), Вангер отправился к медсестрам, расспросить о посетителях убитой Маргит. И тут его ждал удар.

— Ваша сотрудница вот оставила…

Воздух в госпитале вдруг закончился, во всяком случае, Вангеру показалось, что так и произошло, хотя медсестра, подавая Дагу часы, продолжала дышать, как ни в чем не бывало. Эти часы он узнал бы из тысячи, именные часы первого наставника самого Вангера — отца Фриды Волер! Как Вангер, начинающий следователь, мечтал иметь такие же, на которых выгравирована благодарность руководства за отличную работу! Делать подобные подарки перестали давно, сейчас вообще мало кто носит часы, тем более именные. Фрида носила, и ни у кого не повернулся бы язык сказать ни слова против. Отец Фриды погиб при задержании, в него в упор выстрелила белокурая красотка с лицом ангела и невинными голубыми глазами.

Вангер принял часы, стараясь не смотреть в лицо медсестры, чтобы та не увидела ужаса в его глазах, хрипло поинтересовался:

— Она была здесь?

— Да, два дня назад. Видно, мыла руки и оставила… Они ценные, именные…

— Помощница заходила в палату к убитой?

Вопрос явно смутил девушку, она замялась:

— Да… последней… как она могла не заметить отключенной аппаратуры?..

Вангер не помнил, как распрощался, как вышел на ставших непослушными ногах… Медсестра с сочувствием смотрела вслед. Если честно, то она не сомневалась, что именно заходившая последней в палату к погибшей и отключила аппаратуру, причем всю, чтобы на посту не сразу заметили, не услышали сигнал тревоги.

Погибшую никто не жалел, вопреки заговору молчания вокруг нее, все знали, что это садистка, мучившая свои жертвы. Относились просто как к очередной пациентке, ведь должны помогать всем в равной мере, но, когда умерла, никто слова доброго не сказал.

Да и вообще, эта пациентка все равно долго не прожила бы, у нее цирроз печени изза наркотиков, только и держалась на аппаратах, в том числе искусственного дыхания, который наверняка отключила женщина, оставившая свои часы.

Вангер вышел из госпиталя на ватных ногах, с трудом добрел до машины и некоторое время сидел, нервно куря. Фрида, которая, по ее словам была в Эстерсунде, то есть за полтысячи километров от Стокгольма, позавчера навещала Маргит, после чего ту обнаружили без признаков жизни, случайно оставила там часы… А телефон девушки сейчас в Окерсберге, который совсем рядом со Стокгольмом, а не далеко на севере. И вела себя Фрида в последние дни странно…

А в Окерсберге, вернее в соседнем с ним Эстерокере… тюрьма, где сидят в основном те, кто торговал наркотиками… Маргит была наркоманкой — эта мысль почемуто пробивалась через все остальные.

Даг затушил сигарету, пытаясь унять дрожь в руках. Фрида… нет, только не это!

Но ужасная правда не отпускала. Главе банды было хорошо известно о каждом шаге полиции, не просто шаге, но и их с Фридой намерениях, Бергман даже зло шутил, что им с Дагом подшили жучки прямо в мозг. Фрида знала все и имела доступ ко всему, в том числе могла прийти в палату к Маргит и отключить аппаратуру.

Фриды, по ее словам, не было в Стокгольме, когда убили Эмму Грюттен, которая, видимо, убила Микаэльссона… Фрида ведет себя странно… Одно полушарие мозга, то, что отвечает за эмоции, кричало: «Нет!», ему вторило сердце, но второе, логическое, требовало признать факты, которые были сами по себе страшны.

Вангер влюблен во Фриду, хотя старательно это скрывает. Ее отец умер у Дага на руках. Через несколько лет в управление пришла работать симпатичная насмешливая девушка, окончившая Полицейскую академию. Вангер сразу взял ее на заметку, и последние несколько месяцев они работали вместе. За это время была парочка глупых бытовых убийств, которые они с легкостью раскрыли, и вот это дело с бандой, которое обрастало трупами и неразрешенными вопросами как снежный ком.

Дагу хорошо рядом с Фридой, она умеет пошутить, схватывает на лету, мыслит логически, умеет общаться с людьми.

Но Фрида… Фрида… неужели она могла?!

Немного придя в себя, Вангер позвонил Бергману:

— Нужно поговорить, но не в управлении. Есть новости, очень плохие…

Договорились встретиться на СанктЭриксгатан по ту сторону моста в баре «Граппа Матсал», что почти сразу за площадью в доме номер 86.

— Там точно не будет наших.

«Наших» там не было, но теперь Вангер не боялся подслушивания, он почти наверняка знал, что эта самая «подслушка» находится вне Стокгольма. Сам отправил Фриду в Эстерсунд.

Бергману нравилось это место, потому что на СанктЭриксгатан на четной стороне растут большие деревья, он както даже заявил, что если их соберутся вдруг вырубить, то первым выйдет протестовать. Представляя себе солидного Микаэля Бергмана с плакатом в руках или дующего в протестную дудочку, Вангер невольно улыбался. Но деревья и впрямь большие, из окон бара одно даже закрывает яркокрасную крышу дома напротив, правда, если сесть в самом дальнем углу или на улице возле дерева.

На улице сидеть не позволяла погода, пока столики только внутри. Они пристроились подальше от чужих глаз, и встревоженный Бергман, наконец, поинтересовался:

— Что случилось?

Даг без слов выложил на стол злополучные часы.

— Фриды? Ну и что?

— Она оставила часы в госпитале, когда приходила к Маргит Стринберг, и, кстати, была последней, кто входил в палату.

— Что?! — Похоже, воздух закончился для Бергмана, как недавно для Вангера. — А где сама Фрида?

— Говорит, что Эстерсунде, но ее телефон оказался в Окерсберге.

— Это ни о чем не говорит, Даг! — Бергман, как и сам Вангер недавно, просто отказывался верить очевидному. Он уже все понял, понял, в чем подозревает Даг свою напарницу. Фрида была всеобщей любимицей, и Бергмана тоже, тем более, он хорошо относился и к ее отцу.

Но в отделе не просто утечка информации, грозившая развалить все дело, это утечка прямо от них с Вангером, недаром сам Бергман однажды зло пошутил, что, видно, ему самому вшили жучок прямо в голову. Поэтому они и встречались вне управления.

— Даг, этому должно быть логическое объяснение.

— Должно, только я не вижу…

— Ты думаешь, что, — он кивнул официанту, принесшему пиво, подождал, пока тот отойдет подальше от стола, и продолжил, — Фрида могла убить Маргит Стринберг, выключив аппаратуру?

— Там не просто выключено, в таком случае сработал бы сигнал тревоги на посту у медсестер, все было отсоединено от самой больной. Действовал опытный медик, по крайней мере, знающий, какую трубку выдернуть и какую кнопку нажать.

— Фрида имеет медицинское образование?

Даг был рад схватиться за эту зацепку, отрицательно покачал головой:

— Кажется, нет. Микаэль, Фрида чтото скрывает, и это мне не нравится. Я поручил разузнать все об Эмме Грюттен и ее подруге в Эстерсунде, обещала сделать это завтра, посмотрим, что получится.

Они долго сидели, пытаясь понять, виновна ли Фрида Волер или это немыслимое совпадение. За второе говорил весь их предыдущий опыт общения с девушкой и ее отцом, но лежавшие на столечасы просто кричали об обратном.

— Если Фрида укокошила эту дрянь, я ее понимаю, но остальное…

Бергман нахмурился:

— Ты думаешь, это она выдавала наши планы банде?

Вангер растер ладонями лицо, вздохнул:

— Не знаю, Микаэль, просто не знаю… Была бы она здесь, чтото объяснила, но она даже скрывает, где находится. Окерсберга от Эстерсунда далековато…

— Может, ошибка? — в голосе сурового Бергмана звучала такая робкая надежда, что Дагу очень захотелось поддержать его вопреки фактам:

— Может быть. Вернется, спрошу, где была все эти дни. Пусть подробно расскажет, даже если уехала с парнем в Окерсбергу, когда работы по горло.

Личные симпатии Вангера к его напарнице ни для кого не были секретом, Бергман прекрасно понимал, каково Дагу, но помочь ничем не мог. Если это Фрида выдавала все секреты, то никакие симпатии ее не спасут, предательство никем и никогда не поощрялось. Все равно у Бергмана и Вангера теплилась надежда, что Фрида и впрямь в Эстерсунде, а часы… случайно забыла, когда была в госпитале еще вместе с Дагом. Бергман выказал такое предположение по поводу забытых часов, словно хватался за соломинку, как утопающий.

Даг прекрасно помнил, что часы у Фриды были и после опроса свидетелей в госпитале, но говорить об этом Микаэлю не стал, для себя он уже понял, что, если Фрида укокошила мерзкую Маргит, сделает все, чтобы выгородить девушку. Похоже, медсестры поддержали бы его в этом преступлении, потому что Маргит Стринберг дружно ненавидели все.

Да, у него была возможность спустить все на тормозах, скрыв участие Фриды в убийстве Стринберг, но что делать с остальным?

Похоже, об этом думал и Бергман. Он вдруг тихонько попросил:

— Даг, никому не говори про часы, если она объяснит, где была все эти дни, пусть так. Я бы тоже эту дрянь от аппаратов отключил, если бы мог. Понимаю, что нельзя, но бывает…

— Не объясняй. Если только Маргит, скрою, но Эмма Грюттен…

— Посмотри еще раз видео, вдруг и эта там есть?

Вангер потер лоб указательным пальцем.

— Меня уже воротит от этого видео. Нет, там женщин, кроме жертв, не было вообще. И жертвы тоже никого не упоминали, кроме Маргит. — И вдруг даже оживился. — А ведь в госпитале была и эта Линдберг со своей подругойамериканкой. Как раз когда у Стринберг отключили аппаратуру. Может, они?

— Поговори с охранником, намекни, что, если он и допустил оплошность, пустив когото в палату, то наказан не будет, найдем, как оправдать, обещаю.

Кажется, от такой зацепки им обоим полегчало. Снова взялись за свое пиво.

— Еще, Даг, осторожно посмотри, нет ли пальчиков Фриды в квартире Грюттен.

— Нет, Фрида не глупа.

— А часы забыть?

Немного помолчали, потому что мысли вернулись в неприятное русло. Отхлебнув пиво, Бергман предложил:

— Поинтересуйся часами, когда приедет, только осторожно, но не спугни. Если это Фрида, — он сокрушенно помотал головой, — то я ничего не понимаю в людях.

Поднявшееся настроение упало снова. Но Бергман упрямо мотнул большой кудлатой головой:

— Должно быть логическое объяснение, Даг, должно.

В ответ тот только вздохнул…

Фрида не стала говорить Дагу, где она в действительности и что делает в Окерсберге, а в Эстерсунд решила добраться машиной, потому что на ночной экспресс, на который могла бы сесть в Упсале, уже не успевала. Она и в саму Упсалу поехала, не возвращаясь в Стокгольм, словно боялась попасться там комуто на глаза. Выбравшись от Эстерокера до ЭссебюГарн, отправилась на северовосток, только срезала уголок от Ре до Римбо, а там уже хорошая трасса через Готреру до Упсалы.

В Упсале Фрида заехала в огромный торговый центр «Гренби», чтобы перекусить и выпить кофе, ведь дорога предстояла неблизкая. Чуть поколебавшись между огромными «Квантумом» и «Куп Экстра», она все же свернула в «Квантум», почемуто всплыло воспоминание об оранжевой мозаике на стенах и черных шапочках барменов.

Взяла салат, заказала кофе, вздохнув, добавила булочку с корицей и уселась ближе к окну, хотя уже было темно. Есть не очень хотелось, но Фрида вспомнила, что ничего не ела с утра, и принялась уничтожать салат. Когда дело дошло до кофе, на столе появился ноутбук. Что там Вангер прислал?

Ей поручалось найти в Эстерсунде в местном госпитале врача, рискнувшего делать сложную операцию маленькому мальчику по имени Петер Грюттен, а также выяснить, где живет София Хантер, некогда (неизвестно когда) лежавшая в госпитале вместе с Эммой Грюттен несколько лет назад. Единственная подсказка: Эмма Грюттен из Брекке, и ее сынишка умер на операционном столе, у него был порок сердца.

Ну, врачато найти несложно, а вот когдато лежавшую в больнице женщину…

Фрида вздохнула. Вангер беседовал с ней както странно, конечно, его недовольство вызвало ее отсутствие, когда там видно, появилось новое дело. Ну так бы и сказал, она бы все поняла и отложила собственные дела…

При мысли о собственных делах Фрида нахмурилась, вот уж о чем думать не хотелось, визит в Эстерокер оказался не самым приятным, но это была дань памяти отцу…

В Седерхамне пришлось останавливаться и пить кофе еще раз. Боясь пусть не заснуть, но ослабить внимание за рулем, Фрида решила провести остаток ночи в Сундсвале, а утром отправиться в Эстерсунд, до которого оставалось километров двести. В конце концов, кто сказал, что она уже в восемь утра должна стоять у двери госпиталя?