Записки на кардиограммах (сборник) Сидоров Михаил
– Это какой корпус?
– Не знаю.
– Но вы ж из него только что вышли!
Куда ни приедь.
Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.
Не пишут.
Но полагают, что мы – назубок.
И разбухают во гневе.
Порвал с корешем.
Тяжёлые сутки, переработка часа на три, ехал домой – мужик в трамвае засудорожил, в лифте сосед к жене попросил. Стянул кроссовки, упал поперёк кровати – звонок:
– Слу-у-ушай, ты мне нужен как доктор…
– Пошёл на х…й!
Обиделся насмерть.
Поймёт едва ли.
«Левел ап» – когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.
Сам.
Ночью.
Мистика!
Очевидное-невероятное.
Диспетчер опытны.
– Нет такого дома по этой улице.
Взрыв.
– Да вы… Да я…
– Паспорт откройте.
Пауза.
– Ой, да…
Не часто, честно скажу. Но извиниться – это ещё реже.
Начал обычно: чем болеете… последнее обострение… что принимали?
А в спину сказали:
– Чё х…ню спрашиваешь – лечи давай!
Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадёт.
Совсем плохо – переломил об колено.
Чуть-чуть – поскрёб ложечкой.
И в рот.
– Дорогая моя, вам шестьдесят лет! Вы прожили такую долгую жизнь – неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?
Не найти.
– Тупой какой-то… Ну плохо – что непонятного?
Принадлежность к прокуратуре объявляют ещё в прихожей.
И недоумевают, не встретив подобострастия.
Что странно – многим сочувствуешь.
Против воли порой.
Большинство негодует – каллиграфий, похоже, ждали, на бумаге на ароматной. Иные пеняют на негатив: толкуют «жесть!» и жаждут приколов – неистово, ненасытно. А по мне, так забавно: отрешился, бесстрастный, и смотришь, как утверждаются – кто во что…
«Яд каплет сквозь его кору…»
Наше всё
В кафе – только ночью. Днём куражатся: жрёте, мол, а там люди мрут! Или, наоборот, уважухой задостают. Один вот недавно от полноты чувств предложил шаверму за ним доесть.
Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:
– НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!
Фельдшер – девочка из училища – аж расплакалась с непривычки.
Храм.
Пасха.
Эпилептик.
Судороги нон-стоп – глубокий статус.
Кончилась служба, пошёл народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, всё подождать их просил да помолиться во здравие.
Первая минута на «Скорой»: ржут над коллегой – капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:
– И у тебя так будет. Лет через десять.
Хмыкнул гордо, а зря.
Как в воду глядели.
Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.
Грозила публичными казнями.
– Ух, ты! – сказали все. – Круто! Ну-ну.
Очереди исчезли.
Дня на два.
…и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.
Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.
Как минимум.
Через полюса на собаках запрос везут.
А больницы теперь в честь христианских святых.
Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.
Имени Кальтенбруннера, например.
И, скажем, Адольфа Эйхмана.
Варум нихт?
Впихнули в карман полтинник.
Как швейцару.
С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!
А был с получки – достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!
Пришла жалоба: такой-разэтакий и даже говном бросался…
Лишили премии на год.
Диспетчер говорит – донимал минут двадцать. Давление ему, гниде полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе – хлебнёт, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зыннннь!
И ни души на станции, как на грех.
А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром – инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.
Госнаркоконтроль бдит.
Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии «Скорой».
Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда.
Так и катаемся.
А обращаются к нам: ребята.
– Любезный!
Мы.
Не.
Ребята.
Давно уже!
– Ой!
Да!
Конечно.
Извините, ребята!!!
Всё время.
Выцелив самого трезвого, надо сказать:
– Вы мне кажетесь наиболее здравомыслящим из присутствующих…
Строить собутыльников будет исключительно он.
Было дело, даже участок впаривали.
На носилках лёжа, под капельницей.
– И соседи хорошие: зампред избиркома и полковник из ФСБ – соглашайтесь!
От порога с ехидцей:
– Что-то вы сегодня быстро приехали!
Вот же ж б…дь, а?
– Ну, тогда мы внизу подождём, в машине, – позовёте, когда пора будет…
Готово дело – оскорблены донельзя.
О журналах.
Их восемнадцать.
За сутки – подписей семьдесят.
На днях ввели девятнадцатый.
Учёт журналов.
Коллега.
Изящен.
Подтянут.
Эрудит.
Интеллектуал.
Знаток поэзии и шахматных комбинаций. Цитирует наизусть и искромётен до зависти.
Убеждён, что все нам должны, но милосерден – войдя в положение, соглашается взять вещами.
DVD-плеером, например.
Или узелком столового серебра.
С полной сумкой порой со смены идёт.
На станцию пожаловал Госнаркоконтроль.
Помимо комиссии, ещё и автоматчик в бронежилете.
Они что думали – мы отстреливаться будем?
Обожают пересчитывать пачку денег под самым носом. Тут главное – не ляпнуть что-нибудь вроде «смотри, не ошибись!», иначе непременно кляузу настрочат.
Главврач «Скорой» заканчивает интервью так: звоните и обращайтесь!
И тёплый взгляд в объектив.
Не на камеру поучает: врача надо бить, но не добивать!
А когда докладывают: мол, государь, медик-то разбегается, отвечает: плевать – хоть полтора человека, но останется!
По всему видать, крепко сидит.
А однажды у нас свечу вывинтили – кому-то среди ночи понадобилась.
Остального, правда, не тронули, взяв лишь то, что крайне необходимо.
Как папуасы.
– Могу я вас попросить воздержаться от фамильярности в адрес человека, в услугах которого вы в данный момент крайне нуждаетесь?
И удивление:
– Но ведь я ж старше!
Тоже не редкость.
У пациента, как правило, родственники. Наихудшая разновидность – бодренький балабол.
С онкологическими, как с детьми, – предельная искренность!
Никаких недомолвок и без утайки.
Они ж чувствуют.
И с бабками дементными так же:
– Любаша, девонька, ну дай ручку, дай… во-о-от молодец!
Всё позволят – ЭКГ, сахар, инъекцию…
Подсознательно.
Элитный дом. Всюду иконы и выдержки из Завета.
Тридцать семь штук – от прихожей до спальни.
А перед дверью, на ход ноги, молитва – от руки и аршинными буквами.
Похоже, сильно с совестью не в ладах.
Многие с возрастом прозревают.
Мечутся, исхудалые, по подушкам, истекая потным отчаяньем.
– Не так я жил, не та-а-ак!!!
Вызвав ночью, молодняк с амфетаминовой абстенухой лепит горбатого, втирая про дистонию.
– Вы не первые, кто вызывает с такими симптомами. Давайте честно – что принимали?
Возмущаются натурально, особенно девочки.
Что ж, дистония так дистония – пожалуйте ягодицу.
Через час перезванивают: не помогает!
Что вы говорите?
Кто б мог подумать!
Ещё раз: чего и сколько?
С неохотой раскалываются.
Почему шифруются?
Бестактно, оказывается, о таком спрашивать.
«Я вся такая внезапная… Противоречивая вся…»
А кисы, перебрав с кокаином, сетуют на душевную хрупкость, заряжая про походы по кардиологам… Пока не расколешь.
Старики гниют в одиночестве, гордясь успехом детей.
Мальчишкой отсидел в немецком концлагере.
После войны шёл за третий сорт – был на оккупированной территории.
Ни справок, ни компенсаций, ни льгот.
В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие.
А в департаменте его не нашли в списках.
И попросили подтвердить документами.
Он закатал рукав, показал номер.
Предъявил письмо из Германии.
Сказали, что недостаточно.
Ну, плюнул.
Через пятнадцать лет проблема – неуплачен налог с пособия.
То есть кто-то за него получал.
Изловчился.
А нынче, поди, на Бессмертный полк ходит!
Доктора, одержимого православием, фельдшер избегают – неловко, говорят, за него как-то.
Перед больными.
Концерт Шнура в Ленсовете.
Пьяные, потные, полуголые, неуправляемые имбецилы.
Летающие бутылки, битые черепа, облака табачья.
Кровь, моча, разлитое пиво.
Хрип и корчи со сцены.
И мат.
Отовсюду.
Со всех сторон.
Вакханалия матерщины.
Увозили сразу троих и чуть не подрались с ними в салоне.
Сдали, отзвонились – опять туда же!
Ну уж хер!
Взяли остановку в пути: видим, мол, тело на тротуаре, проехать мимо клятва Гиппократа не позволяет, а сами зашхерились у Ботанического и минут сорок только в себя приходили.
Болтают, Шнур нынче в Оперу подался и там, по слухам, всю труппу очаровал.
А меня вот, как вспомню, до сих пор передёргивает.
Молодые мамы, заспавшие новорожденных.
Обнимут его во сне, а он под тяжестью руки задохнётся.
Маленький же ещё.
Раза три попадал – полпачки потом выкуривал за присест.
Читать бесплатно другие книги:
