Инферно Браун Дэн

Глава 56

Ищите, и найдете.

Лэнгдон стоял перед купелью и смотрел сверху на посмертную маску, и светло-желтое лицо отвечало ему взглядом невидящих глаз. Горбатый нос и торчащий подбородок делали его мгновенно узнаваемым.

Данте Алигьери.

Созерцать безжизненное лицо тоже было не слишком приятно, но в его положении было вообще что-то противоестественное. Лэнгдон не сразу понял, в чем дело.

Маска… что, плавает?

Он наклонился и посмотрел внимательнее. Купель была глубиной значительно больше метра — скорее колодец, чем мелкий бассейн. Его вертикальные стены спускались в шестиугольную емкость, заполненную водой. Но странно, маска как будто парила посередине колодца — держалась над поверхностью воды вопреки законам природы.

Лэнгдон не сразу понял, чем вызвана эта иллюзия. В центре купели был столбик, доходивший до середины ее высоты, и на нем, над самой поверхностью воды, — что-то вроде маленького металлического блюда. Это выглядело как декоративная имитация фонтана, а на тарелку, вероятно, клали младенца при крещении. Но сейчас на этом пьедестале, над водой, лежала маска Данте.

Лэнгдон и Сиена стояли, не говоря ни слова, и смотрели на угловатое лицо Данте Алигьери, запечатанное в прозрачный полиэтиленовый пакет с застежкой, словно поэта таким образом задушили. При виде этого лица, смотревшего снизу на Лэнгдона, в памяти у него всплыл страшный случай из детства, когда он в отчаянии смотрел наверх со дна колодца.

Он отогнал это воспоминание и осторожно взял маску за края, там, где у Данте были бы уши. По нынешним меркам лицо было маленькое, но старый гипс оказался неожиданно тяжелым. Лэнгдон осторожно вынул маску из купели и держал так, чтобы хорошо было видно и ему, и Сиене.

Даже под пленкой лицо выглядело на удивление живым. Гипс воспроизвел каждую морщинку и кожный изъян на лице старого поэта. Если не считать трещины посередине, маска была в идеальной сохранности.

— Переверните ее, — шепнула Сиена. — Что там внутри?

Лэнгдон уже переворачивал. На охранном видео в палаццо Веккьо было четко видно, как Лэнгдон и Иньяцио обнаруживают что-то на внутренней стороне маски — что-то настолько поразившее их, что уносят маску из дворца.

Очень осторожно, чтобы не уронить хрупкую вещь, Лэнгдон перевернул ее и положил лицевой стороной на правую ладонь. В отличие от внешней стороны, сохранившей фактуру немолодого лица, внутренняя сторона маски была совершенно гладкой. Поскольку для ношения маска не предназначена, изнутри ее залили гипсом, чтобы увеличить прочность слепка. Получилась ровная вогнутая поверхность наподобие мелкой суповой миски.

Лэнгдон не знал, что он ожидал увидеть на изнанке маски — но точно не это.

Ничего.

Совсем ничего.

Только гладкая, пустая поверхность.

Сиена тоже была в недоумении.

— Гипс, и только, — прошептала она. — Если здесь ничего нет, что вы с Иньяцио увидели?

Понятия не имею, подумал Лэнгдон, разглаживая прозрачный пластик, чтобы отчетливее видеть. Тут ничего нет! Лэнгдон огорченно поднес маску к столбу света и внимательно осмотрел. Когда он чуть-чуть повернул ее, ему показалось, что гипс в верхней части несколько другого цвета — будто цепочка пятнышек протянулась там, где на лицевой стороне был лоб Данте.

Неровности в гипсе? Или… что-то другое? Он резко повернулся и показал на мраморную панель, подвешенную на петлях позади них.

— Посмотрите там, — сказал он Сиене. — Нет ли полотенец.

Сиена взглянула на него недоверчиво, но послушалась и открыла этот незаметный шкафчик. За дверью обнаружился кран для пуска воды в купель, выключатель фонаря над ней — и стопка полотняных полотенец.

Сиена с удивлением посмотрела на Лэнгдона, но он побывал во многих церквях по всему миру и знал, что почти всегда у священника под рукой есть запас пеленок — на случай неприятностей, обычных у младенцев при крещении.

— Хорошо, — сказал он, взглянув на полотенца. — Подержите пока маску.

Он осторожно передал ее Сиене и принялся за дело. Прежде всего он задвинул крышку купели на место. Потом взял несколько полотенец и застелил ими получившийся стол. После этого он щелкнул выключателем в шкафу, и фонарь у них над головой осветил пространство вокруг купели и белые полотенца на ее крышке.

Сиена бережно опустила маску на полотенца, а Лэнгдон взял еще несколько штук и, пользуясь ими как кухонными рукавицами, чтобы не трогать маску голыми руками, освободил ее из пакета. Теперь посмертная маска Данте лежала лицом вверх под ярким направленным светом, как усыпленный пациент на операционном столе.

Фактура маски под резким светом выглядела еще более неровной, отчетливости морщинам и складкам добавлял и тон потемневшего от старости гипса.

Внутренняя сторона казалась гораздо свежее наружной — она была белой и чистой, а не тускло-желтой.

Сиена озадаченно наклонила голову набок.

— Вам не кажется, что с этой стороны она новее?

Действительно, разница в окраске оказалась неожиданно большой, хотя оборотная сторона наверняка была того же возраста, что лицевая.

— Неравномерное старение, — ответил Лэнгдон. — Эта сторона не подвергалась воздействию солнечного света.

Про себя он сделал заметку, что надо покупать крем от загара с вдвое большим солнцезащитным показателем.

— Подождите. — Сиена наклонилась к маске. — Смотрите! Наверное, вот что вы с Иньяцио увидели.

Взгляд Лэнгдона пробежал по гладкой белой поверхности и остановился на том же пятнышке, которое он заметил еще под прозрачным пластиком — как бы черточку поперек лба. Теперь, при резком освещении, было ясно, что это не дефект гипса… а сделано человеческой рукой.

— Это… написано, — прерывающимся голосом произнесла Сиена. — Но…

Лэнгдон рассматривал надпись. Это была цепочка вычурных рукописных букв, бледных, буро-желтых.

— И это вся надпись? — чуть ли не сердито сказала Сиена.

Лэнгдон ее почти не услышал. Кто это написал? — думал он.

Кто-то во времена Данте? Это было маловероятно. Если бы так, ее бы давно обнаружил какой-нибудь историк искусства в ходе обычной чистки или реставрации и она упоминалась бы в литературе. Лэнгдон ничего такого не слышал. Ему пришла в голову гораздо более правдоподобная версия.

Бертран Зобрист.

Зобрист был владельцем маски и потому мог получить доступ к ней когда угодно. Он мог написать текст на внутренней стороне совсем недавно, потом вернуть маску на место, и никто бы об этом не узнал. Владелец маски, сказала Марта, запретил открывать шкафчик в свое отсутствие даже нашим работникам.

Лэнгдон кратко изложил свою теорию.

Сиену как будто убедила его логика, но что-то продолжало ее беспокоить.

— Не вижу смысла, — сказала она с сомнением. — Если поверить, что Зобрист тайно написал это на внутренней стороне маски и озаботился сделать этот маленький проектор, чтобы указать на маску… то почему не написал чего-то более содержательного? Это же бессмыслица. Мы с вами целый день разыскивали маску — и что мы находим?

Лэнгдон снова посмотрел на текст внутри маски. Надпись была очень короткой — всего семь букв — и вправду казалась совершенно бессмысленной.

Разочарование Сиены легко понять.

Тем не менее Лэнгдон ощущал знакомое волнение, какое возникало у него всякий раз на пороге разгадки. Он сразу понял: эти семь букв подскажут им, каков должен быть их следующий шаг.

Кроме того, от маски шел слабый запах; запах был знакомый, и сразу стало понятно, почему внутренняя сторона маски белее наружной: эта разница никак не была связана ни с возрастом, ни с солнечным светом.

— Не понимаю, — сказала Сиена. — Все буквы одинаковые.

Лэнгдон спокойно кивнул и еще раз взглянул на надпись — семь тщательно выписанных букв с обратной стороны лба.

— Семь «P», — сказала Сиена. — И что нам с этим делать?

Лэнгдон улыбнулся и поднял на нее глаза.

— Предлагаю сделать то, что рекомендуется нам в письме.

Сиена смотрела на него в изумлении.

— Семь «P»… это — письмо?

— Письмо, — подтвердил он с улыбкой. — И если вы изучали Данте, письмо совершенно понятное.

На Соборной площади человек в галстуке вытер ногти платком и потрогал гнойнички на шее. Стараясь не обращать внимания на жжение в глазах, он смотрел на недоступный баптистерий.

На вход для туристов.

Перед дверью усталый экскурсовод в блейзере курил сигарету и объяснялся с туристами, которые, очевидно, не могли понять расписание:

APERTURA 13.00–17.00.

Человек посмотрел на свои часы. 10.02 утра. До открытия еще несколько часов. Он понаблюдал за экскурсоводом и принял решение. Вынул золотую булавку из мочки уха и положил в карман. Потом достал бумажник и проверил его содержимое. Помимо разных кредитных карточек, в нем была небольшая пачка евро и три тысячи американских долларов.

К счастью, сребролюбие — интернациональный грех.

Глава 57

Peccatum… Peccatum… Peccatum…

Семь «P» на внутренней стороне маски Данте повернули мысли Лэнгдона к тексту «Божественной комедии». Он перенесся в Вену, на свою лекцию «Божественный Данте: символы ада».

— Теперь мы спустились по девяти кругам ада, — разносился по аудитории его голос, усиленный динамиками, — в центр земли и встретились лицом к лицу с самим Сатаной.

Он стал показывать слайды с трехглавым Сатаной, изображенным на «La Mappa» Боттичелли, на мозаике баптистерия, ужасного демона кисти Андреа ди Чони — в черной шерсти, запачканной кровью жертв.

— Мы с вами спустились по косматой груди Сатаны, — продолжал Лэнгдон, — и в точке, где сила тяжести меняется на обратную, стали подниматься из мрачного подземья… чтобы вновь увидеть светила.

Лэнгдон продолжал менять слайды, пока не появился тот, который он уже показывал, — фреску Доменико ди Микелино в соборе: канонический Данте в красном одеянии перед стенами Флоренции.

— Если присмотреться… вы увидите эти светила.

Лэнгдон показал на небесный свод со звездами над головой Данте.

— Как видите, небо состоит из девяти концентрических сфер, охватывающих землю. Девятиярусное строение рая призвано уравновешивать девять кругов преисподней. И вы, наверное, заметили, что число девять — повторяющийся мотив у Данте.

Лэнгдон умолк, глотнул воды и подождал, когда аудитория отдышится после мучительного спуска и выхода из преисподней.

— И вот, претерпев ужасы ада, вы, наверное, с нетерпением ждете, когда вам откроется дорога в рай. К сожалению, в мире Данте все не просто. — Он театрально вздохнул. — Чтобы попасть в рай, мы все должны — фигурально и буквально — взобраться на гору.

Лэнгдон показал на фреску Микелино. На горизонте, позади Данте, виднелась коническая гора, поднимающаяся к небесам. Вокруг нее спиралью, девятью витками, сужающимися уступами шла дорога к вершине. По ней тащились нагие фигуры, претерпевая разные наказания.

— Перед вами гора чистилища, — объявил Лэнгдон. — И увы, это изнурительное восхождение — единственный путь из глубин ада к сияющему раю. На этом пути вы видите кающиеся души, каждая платит соответствующую цену за свои грехи. Завистники должны идти с зашитыми веками, дабы не алкать; гордецы — согбенными смиренно, под тяжестью громадных камней; чревоугодники — без пищи и воды, терзаемые голодом; сладострастники — сквозь пламя, чтобы очиститься от плотского жара. — Лэнгдон выдержал паузу. — Но прежде чем вам будет даровано право подняться на эту гору и очиститься от грехов, вы должны побеседовать с этим существом.

Лэнгдон поменял слайды и показал крупным планом деталь фрески, где крылатый ангел сидит на троне у подножия горы чистилища. У его ног — очередь кающихся грешников ждет разрешения подняться на гору. Но странно: у ангела длинный меч и направлен он в лицо первого человека в очереди.

— Кто знает, — спросил Лэнгдон, — что делает этот ангел?

— Хочет пронзить кому-то голову? — предположил кто-то из публики.

— Нет.

Другой голос:

— Пронзить глаз?

Лэнгдон покачал головой.

— Еще идеи?

Откуда-то из задних рядов послышался решительный ответ:

— Пишет у него на лбу.

Лэнгдон улыбнулся:

— Кажется, кто-то там основательно знаком с Данте. — Он опять показал на изображение. — Это действительно выглядит так, будто ангел намерен рассечь лоб бедняге. На самом деле — нет. Согласно Данте, ангел, охраняющий вход в чистилище, пишет что-то острием меча на лбу входящего. «И что же он пишет?» — спросите вы.

Лэнгдон сделал эффектную паузу.

— Как ни странно, он пишет одну букву, повторяя ее семь раз. Кто-нибудь знает, какую латинскую букву ангел написал семь раз на лбу Данте?

— Букву «P»! — крикнул кто-то в зале.

Лэнгдон улыбнулся:

— Да. Букву «P». Эта «P» означает peccatum, а семикратное написание символизирует — Septem Peccatta Mortalia, то есть…

— «Семь смертных грехов»! — крикнул еще кто-то из зала.

— Точно. Поэтому, только поднявшись по всем кругам чистилища, вы искупите свои грехи. На каждом уровне ангел стирает одну букву «P» у вас на лбу, и наконец, когда вы взошли на вершину, все семь «P» стерты у вас со лба и вы очистились от всех грехов. — Он подмигнул. — Поэтому гора и называется чистилищем.

Лэнгдон отвлекся от своих воспоминаний и увидел, что Сиена смотрит на него из-за купели.

— Семь «P»? — сказала она, вернув его к действительности. Она показала на маску Данте. — Вы говорите, это — письмо? И оно объясняет нам, что делать?

Лэнгдон быстро объяснил ей, как устроено чистилище, смысл букв «P», символизирующих семь смертных грехов, и как их стирают со лба грешников.

— Надо полагать, — закончил Лэнгдон, — Бертран Зобрист, поклонник Данте, знал, что такое эти семь «P» и что их стирают со лба по мере приближения к раю.

Сиена смотрела на него с сомнением.

— Думаете, Зобрист написал эти «P» на маске и хотел, чтобы мы… сами стерли их с маски? Это, по-вашему, мы должны сделать?

— Мне ясно, что…

— Роберт, пусть мы сотрем буквы, что нам от этого пользы? Будет у нас просто белая маска.

— Может быть, да. — Лэнгдон ободряюще улыбнулся. — А может быть, нет. Думаю, здесь скрыто больше, чем кажется на первый взгляд. — Он протянул руку к маске. — Помните, я сказал вам, что маска внутри светлее, чем снаружи, из-за неравномерного старения?

— Да.

— Возможно, я ошибся. Слишком велик контраст, и фактура внутри зернистая.

— Зернистая?

Лэнгдон показал, что поверхность внутри гораздо шершавее… зернистая, почти как наждачная бумага.

— Художники предпочитают писать по шероховатой поверхности, потому что краска на ней держится крепче.

— И что из этого?

Лэнгдон улыбнулся:

— Вы знаете, что такое «гессо»?

— Да, это белая грунтовка на холсте, и… — Сиена осеклась, по-видимому, начиная догадываться, что хочет сказать Лэнгдон.

— Совершенно верно. Грунт дает белую шероховатую поверхность. Грунтуют холст или ненужную картину, когда хотят написать поверх нее новую.

Сиена оживилась.

— Вы думаете, Зобрист покрыл маску изнутри грунтовкой?

— Это объясняло бы, почему она изнутри шероховатая и более светлая. А возможно — и то, почему ему надо было, чтобы мы стерли семь «P».

Последняя фраза вызвала у нее недоумение.

— Понюхайте, — сказал Лэнгдон и поднес маску к ее лицу, как священник, протягивающий гостию[44].

Сиена наморщила нос.

— Грунтовка пахнет псиной?

— Не всякая. Обычная грунтовка пахнет мелом. Псиной пахнет акриловая.

— И что же?..

— Она водорастворимая.

Сиена наклонила голову к плечу; Лэнгдон чувствовал, что там происходит напряженная работа мысли. Она медленно перевела взгляд на маску, а потом вдруг снова на Лэнгдона, широко раскрыв глаза.

— Думаете, под грунтовкой что-то есть?

— Это многое объяснило бы.

Сиена тут же схватилась за шестиугольную крышку купели и сдвинула ее, так что открылась вода. Она взяла полотенце, окунула в купель и подала Лэнгдону.

— Попробуйте вы.

Лэнгдон положил маску лицом на левую ладонь и взял каплющее полотенце. Выжав его, он принялся смачивать тканью то место на лбу, где были выведены семь букв «P». Несколько раз прижав полотенце указательным пальцем, он опять окунул полотенце в купель и продолжал смачивать маску. Черные чернила стали расплываться.

— Грунт растворяется, — возбужденно сказал он. — И чернила сходят.

Проделав это в третий раз, Лэнгдон принял благочестивый вид и заговорил торжественным монотонным голосом, гулко разносившимся по баптистерию:

— Крещением водою и Духом Святым Господь Иисус Христос освободил тебя от греха и возродил к жизни новой.

Сиена посмотрела на него как на сумасшедшего. Он пожал плечами.

— По-моему, это вполне уместно.

Она закатила глаза, потом снова обратила взгляд на маску. Лэнгдон продолжал ее смачивать, и из-под грунта уже проступал ее собственный гипс желтоватого тона, как и следовало ожидать от такого древнего изделия. Когда последняя «P» исчезла, он вытер маску сухим полотенцем и показал Сиене.

Она охнула.

Как Лэнгдон и говорил, под грунтом было действительно что-то скрыто — второй слой письмен: восемь букв, написанных прямо на желтом старом гипсе.

Но на этот раз из них сложилось слово.

Глава 58

— Разумные? — сказала Сиена. — Не понимаю.

Я, кажется, тоже. Лэнгдон рассматривал слово, прежде скрытое под семью «P» на внутренней стороне лба маски.

— Разумные кто или что? — спросила Сиена.

Грешники? Лэнгдон поднял глаза на мозаику, где Сатана пожирал несчастных, которым не дано было очиститься от грехов. Едва ли они. Все это не укладывалось в голове.

— Там должно быть что-то еще, — уверенно сказала Сиена. — Она взяла у Лэнгдона маску и стала внимательно рассматривать. Потом несколько раз кивнула. — Да, посмотрите на конец и начало слова… по обе стороны еще какой-то текст.

На этот раз Лэнгдон разглядел бледные буквы, проступившие под мокрым грунтом с двух сторон от слова «разумные».

Сиена нетерпеливо схватила мокрое полотенце и стала прикладывать к надписи. Проступили новые слова, выписанные по дуге.

Лэнгдон присвистнул.

Сиена смотрела на него с недоумением.

— Что это значит?

— Это одна из самых знаменитых строф «Ада», — возбужденно ответил Лэнгдон. — Данте призывает наиболее умных читателей искать скрытый смысл в его загадочной поэме.

Лэнгдон часто цитировал эту строфу в лекциях о литературной символике. Ближайшим аналогом этого стиха была бы такая картина: автор размахивает руками и кричит: «Эй, вы, читатели! Здесь есть второй смысл, символический!»

Сиена принялась энергично оттирать изнанку маски.

— Осторожнее, — попросил Лэнгдон.

— Вы правы, — объявила Сиена, усердно стирая грунт. — Здесь остальная строфа Данте — точно как вы процитировали. — Она умолкла, окунула полотенце в воду и прополоскала.

Лэнгдон огорченно заглянул в купель: в воде клубилась растворенная грунтовка. Наши извинения, Сан-Джованни, подумал он: нехорошо использовать святую купель как таз.

Когда Сиена вынула полотенце из воды, с него текло. Она слегка отжала его и стала протирать всю маску круговыми движениями, словно мыла суповую тарелку.

— Сиена, это древняя вещь, — укоризненно сказал Лэнгдон.

— Текст на всей изнанке, — объявила она, не переставая тереть. — И написан на… — Она замолчала, наклонила голову влево, а маску повернула вправо, будто пыталась прочесть под углом.

— Как написан? — Лэнгдону не было видно.

Сиена домыла маску, вытерла сухой тканью и положила перед ним, чтобы вдвоем рассмотреть результаты ее трудов.

Увидев внутренность маски, Лэнгдон не поверил своим глазам. Вся вогнутая поверхность была исписана десятками слов. Начиная с «О вы, разумные, взгляните», они сплошной цепочкой спускались по правому краю и, достигнув низа, поднимались вверх по левому к началу и под ним снова описывали петлю, только более узкую.

Расположением своим текст поразительно напоминал спиральный путь по горе Чистилище к раю. Символог в Лэнгдоне мгновенно опознал эту фигуру. Левая архимедова спираль. Он отметил также число витков от первого «О» до последней точки в центре.

Девять.

Едва дыша, Лэнгдон поворачивал маску по кругу и читал текст, по спирали сходившийся к центру.

— Первая строфа — из Данте, слово в слово, — сказал он. — «О вы, разумные, взгляните сами, и всякий наставленье да поймет, сокрытое под странными стихами…»

— А дальше? — спросила Сиена.