Харбин. Книга 2. Нашествие Анташкевич Евгений

Сашик замялся, не зная, что ответить; он потёр озябшие руки и пододвинул стул ближе к печке.

– Вижу, что не очень! Правильно?

Сашик пожал плечами.

– Относительно недавно вы рассказывали о них взахлёб, я даже начал сомневаться, нужны ли вам наши отношения?

Он зашёл в этот гостиничный номер несколько минут назад и только успел снять шубу и шапку и сесть напротив своего собеседника, и ещё не очень понимал, о чём его спрашивают. Последняя часть вопроса прозвучала неожиданно, однако вопрос был задан, и у него в голове, как немое кино, прокрутились события начиная с июня прошлого года. Он ещё сдавал выпускные экзамены, когда знакомые с юридического факультета пригласили его на собрание РФС. Желание познакомиться с лидером союза Константином Родзаевским засело в нём ещё девять лет назад, после того как он оказался случайным свидетелем разговора Родзаевского с русским полицейским ночью, когда харбинская полиция готовилась напасть на советское генеральное консульство. И уже год, как он конспиративно встречается с советским разведчиком Сергеем Петровичем Лапищевым. Сашик сразу рассказал ему об этом: и приглашении, и своём давнем желании; втайне он думал, что Лапищев начнёт его отговаривать, – позиция руководства СССР по отношению к фашистам была известна, – однако, на удивление, Лапищев сказал, что, мол, это интересная идея, только пусть Сашик ко всему, что услышит, отнесётся внимательно и не даст обмануть себя громкими лозунгами и умением некоторых фашистов хорошо ораторствовать. Сашик стал ходить к фашистам, а фашисты на своих собраниях очень ладно громили коммунистов и СССР, и после первого же собрания, на которое он попал, у него стали появляться сомнения в том, что ему прежде рассказывал Лапищев. Сашик этого не скрыл, но Лапищев только улыбнулся и сказал, что, мол, а вы ещё их послушайте, ещё!

Он слушал фашистов с громадным интересом, но при этом чувствовал, что в согласии Лапищева, в такой неожиданной его лёгкости, в самом настроении, как ему показалось – ироничном, когда тот об этом говорил, была какая-то интрига. Сашика это сильно смущало и даже мучило.

Начались каникулы, было лето и отпуска, Лапищева вызвали в Москву, собрания в клубе РФС стали проводиться реже, однако Сашика заметил Родзаевский, их познакомил одноклассник Гога, и, когда Родзаевский не уезжал из Харбина, они в «малом кругу» близких соратников довольно часто общались.

Сашик очень удивился первой реакции Родзаевского на свою фамилию, когда Гога сказал, что это Александр Адельберг. Константин отступил от Сашика на шаг и стал его разглядывать, как птица, наклоняя голову то на один бок, то на другой, потом сказал: «Похож!» – но руки не подал. Сашика это обидело, и он хотел послать всех к «чёртовой матери», но была не понятая им интрига с Лапищевым, и он перетерпел. На следующих встречах Родзаевский вёл себя сдержанно, а потом, видя интерес Сашика к тому, что он говорит, стал общаться с ним так же, как и со всеми остальными.

Дед от этого знакомства был в ужасе, но это было не его дело; папа же посмотрел внимательным и долгим взглядом, потом хмыкнул и сказал, что в политику надо приходить со своими собственными идеями. Наслушавшись погромных рассуждений Константина о разрушительной роли жидов, Сашик обратился отцу с вопросом о действительной роли евреев в Октябрьском перевороте, но отец ничего не сказал. Мама старалась всего этого не замечать, а когда Соня вернулась после отдыха из Барима и он ей всё рассказал, она отреагировала с испугом. Потом он подумал, что, может быть, её напугала его новенькая чёрная форма с белыми ремнями.

В конце сентября, когда Сашик фашистскими идеями уже пропитался, он подумал, что, наверное, это здорово, что Лапищева до сих пор нет, потому что после всего, что он услышал от Константина, всё, что до этого рассказывал Лапищев, казалось откровенным враньём, и он наверняка порвал бы с ним. Вообще, Сашику стало казаться, что это лето и первый месяц осени в его жизни всё перевернули.

Лапищев вернулся в Харбин в начале октября и поставил метку, что он в городе. Сашика это очень разозлило. Он уже пожалел, что при первом знакомстве дал ему честное слово никому ничего не рассказывать. У него, по выражению Тельнова, чесался язык поведать Константину Родзаевскому про свою связь с Советами и что-нибудь придумать… Поэтому Сашик не стал реагировать на метку советского разведчика.

Однако в Рождество произошло сразу два события.

– Я вот что думаю, Александр Александрович!..

Сашик вздрогнул – только в самом начале их знакомства Лапищев называл его по имени и отчеству.

– …А, действительно, зачем вам наши отношения? – Лапищев сказал это тихо и спокойно. – Вы живёте в Харбине. Харбин – город настолько своеобразный и настолько благостный, что это даже удивительно, что здесь есть такие страсти, как политика, фашисты, и если бы не японцы, то его можно было бы считать раем земным…

Он, сгорбившись, сидел на стуле, он был очень худ, настолько, что, когда закидывал ногу на ногу, одна свободно в два оборота обвивала другую.

Сашика это раздражало.

Лапищев был очень некрасив: маленький ростом, тщедушный, с глубоко посаженными чёрными глазками, прямыми чёрными волосами, зачесанными на косой, как облитый клеем, пробор. Он одну за одной курил противные советские папиросы из неряшливой, плохо склеенной пачки, из которой всегда сыпался табак прямо на колени, и Лапищев никогда его не стряхивал с хорошей шерсти дорогого костюма, который сидел на нём неуклюже. Но Лапищев этого не замечал, хотя иногда Сашику казалось, что он только делает вид, что не замечает, а на самом деле это была эдакая пролетарская бравада, за которой читалось пренебрежение к буржуазным традициям и необходимостям дипломатического этикета – носить дорогие и хорошо сшитые костюмы. Однако Лапищев так крепко и доверительно жал руку, что это подкупало и обращало в ерунду все его видимые глазу недостатки. Сашик курил мало и нечасто, но на встречи с Лапищевым всегда приходил с крепким и пахучим французским «Жэтаном».

– …Вы, с вашим образованием и воспитанием, знанием нескольких языков, очень даже просто могли бы жить, хорошо зарабатывать, обзавестись семьёй, жениться на красивой девушке из хорошей семьи, родить деток, наверняка ваша мамаша говорила вам об этом и мечтает, чтобы её сын жил именно так. Я не прав? Зачем вам двойная жизнь, конспирация, опасности, которым вы себя подвергаете? Вы же понимаете, что если люди Родзаевского или японцы об этом узнают, то несдобровать ни вам, ни вашей семье?..

Сашик слушал, молчал и внутренне мучился, это случалось и раньше, иногда ему казалось, что этот похожий на хищного зверька человечек играет с ним в кошки-мышки.

На последнюю встречу 9 января Сашик пришёл в смятенном состоянии, и Лапищев это сразу увидел, но он долго-долго рассказывал про войну в Испании, про участие в ней против Франко интернациональных бригад и вдруг спросил:

– А что это настроение у вас такое подавленное? Вроде праздники были, и такие хорошие? Рождество, Новый год, Крещение!

Сашик даже вздрогнул.

Он никому не хотел ничего говорить, а тут его как прорвало, и он рассказал, что вчера, во время рождественского банкета, на котором присутствовали и Константин Родзаевский, и все его главные соратники, один из них, здорово выпив, стал рассказывать, как пять лет назад «стоял на шухере» и охранял дом на окраине города, где держали заложника. Заложником был талантливый пианист Семён Каспэ, сын еврейского харбинского богача Ёзефа Каспэ, мецената и владельца красивейшего здания в Харбине – гостиницы «Модерн» на Китайской и, между прочим, гражданина Франции. У соратника, когда он об этом рассказывал, налились сжатые кулаки, глаза глядели в одну точку; он был сильно пьян, но рассказывал уверенно; и Сашик поверил, что, если бы «этот жидёнок» снова попался ему в руки, он бы снова резал ему уши, рубил пальцы и посылал бы всё это «его вонючему папаше наложным платежом», а японская полиция, «прикрывая нас, молотила бы какую-нибудь чушь». Сашик счёл этот разговор пьяным бредом, но, когда непьющий Константин подтвердил всё, что рассказал соратник, и обосновал тем, что партии нужны были деньги, Сашик попытался возразить, а Родзаевский просто взбесился и громко кричал, что в белых перчатках не борются, мол, вспомни своего отца. Дошло до того, что Константин стал укорять Сашика тем, что он – «сын героя Белого движения, царского офицера и начальника разведки Верховного», хотя Александр Петрович был заместителем начальника разведки Колчака, но это было не важно. Всё произошло очень неожиданно, и эмоции Родзаевского Сашику показались излишними. «Политика политикой, – подумал он, – а просто так резать людей… – Сашик вспомнил рассказ Тельнова про казаков, – нельзя!» В конце концов Родзаевский договорился до того, что «все, кто не с нами, – те являются прямыми врагами нашей Родины». Сашик врагом себя не ощущал, он не выдержал и ушёл домой.

– Так и назвал – врагом? – сощурившись в дыму, спросил тогда Лапищев.

В голове у Сашика зазвучала какая-то тяжёлая нота, и он, глядя прямо в глаза Лапищеву, промолчал.

– Понятно! Значит, для вас это важно, что не какие-то бандиты или хунхузы, а именно фашисты Константина Родзаевского выкрали и убили Семёна Каспэ! А почему? Он же жид!!! Вполне соответствует программным установкам фашистов!

– А мне, Сергей Петрович, – ответил Сашик, – это всё равно, кто жид, а кто нет! Я дружу со всеми, если это нормальные люди!

– Правильно, я тоже так считаю!

На той встрече Лапищев вдруг рассказал о том, что японцы создали в Маньчжурии две секретные лаборатории: «Отряд 100» и «Отряд 731»; в них на китайцах и арестованных жандармерией коммунистических подпольщиках и просто схваченных на улице людях они проводят опыты по прививке смертельных заразных болезней и после их изучают, и подытожил:

– Родзаевский и его фашисты являются самыми близкими помощниками японских военных, разведки и жандармерии!

После этого он ещё коротко объяснил, что ни одна политическая партия сама денег не производит.

Именно тогда, после пьяных откровений соратника и подтверждения трезвого Родзаевского, Сашик начал думать: а можно ли хорошее дело делать грязными руками убийц талантливых музыкантов любой национальности? За прошедшие после этого две недели он ни с кем из них и даже со своим другом Гогой не встретился.

– Вы точно знаете, что фашистская партия существует на деньги японцев? – спросил он у Лапищева, вспомнив слова отца о том, что если «у них забрать деньги или не платить им, то от партии ничего не останется».

– Точно! – коротко ответил Лапищев, и Сашик ему поверил. Всё же его простота и крепкое рукопожатие подкупали Сашика. После этого он подтвердил, что хочет получить советское гражданство. Лапищев, как и год назад при их знакомстве, предложил ему пока никому об этом не говорить, даже «папаше и мамаше», и только что, неожиданно поменяв тему разговора, спросил: – А как бы ваш папаша отнёсся к этому вашему желанию – принять советское гражданство? Ему об этом ничего не известно? – Он опять завил ногу за ногу и, ссутулясь в прямом китайском резном стуле, стал над коленями разминать папиросу.

– Ему это будет непонятно.

– Могу поверить – он боролся с нами, большевиками, а любимый и единственный сын норовит стать советским гражданином. А мамаша?

– С матушкой проще – она ни с кем не боролась, она из России уехала давно, ещё до семнадцатого года, и просто испугается.

– Да! Ну и тут понять несложно! А как, кстати, поживает ваш иконописец?

– Тельнов?

– Да!

– Кузьма Ильич? Ему бы в Москву, поближе к Тверской, к его любимому университету. Поругивает вас. Не может чего-то простить, всё вспоминает сибирских казаков, как он говорит, – «пострелянных» красными партизанами.

– А вы как относитесь к этим его рассказам?

– Плохо. Я думаю, что люди всё-таки должны жить и радоваться жизни.

– Тут, Александр, я с вами согласен. Люди действительно должны жить и радоваться жизни. Кстати, а как у вас на личном фронте?

Снова перемена темы была неожиданной, и Сашик поднял удивлённые глаза:

– На «личном фронте»? Что это?

– Ну-у! – усмехнулся Лапищев. – Теперь я за вас спокоен. Если бы сейчас вас взялись вербовать японцы, толку от этого всё равно бы не было.

– Почему? – спросил Сашик.

– Вас удивило, что они стали бы вас вербовать или что от этого не было бы толку?

Сашик немного подумал и ответил:

– И то и другое!

– Ну что ж, отвечу и на «то», и на «другое»! – Лапищев смотрел на своего молодого собеседника с хитрой прищуренной улыбкой. – «То»! – значительно произнёс он и поднял палец. – Фашиста, да из такой семьи, не завербовать – грех! Ваша семья слишком авторитетна в Харбине! «Другое»! В этом городе вы как в консервной банке! Совершенно не знаете современного русского языка. Если в СССР вы будете так вскидывать глаза на простые фразы, которые у нас давно уже стали обычными, мои коллеги из контрразведки быстро вами заинтересуются – чужих у нас не любят.

Сегодняшняя беседа проходила как-то странно, и Сашик вытащил из кармана пачку «Жэтана»; крепкий дым толстых французских сигарет быстро перебил запах лапищевских папирос. Ответ Лапищева был ему непонятен.

– «Личный фронт» – это, наверное, личная жизнь? – переспросил он.

Сергей Петрович согласно кивнул и улыбнулся.

– На «личном фронте»? – Сашик повторил вопрос Лапищева. – Крупных событий не происходит. Фронт стоит на месте!

– Может быть, оно и к лучшему. Но это я так, для затравки.

Сергей Петрович сделал последнюю, очень дымную затяжку и вмял остатки папиросы в пепельницу. Сашик уже давно заметил, что его движения часто бывали резкими и даже грубыми. Это напоминало ему манеры рабочих мастеров из железнодорожных мастерских; они были простыми людьми, но в постоянном общении с инженерами, особенно из старых, обладавших хорошими манерами и с образованием, русскими интеллигентами многое перенимали, иногда очень комично. Чувствовалось, что Сергей Петрович провёл своё детство и юность не за гимназической партой или около университетской кафедры, а, вероятнее всего, в рабочей, мастеровой среде. Однако дипломатическая работа оставила свой след – он хорошо говорил, грамотно писал, иногда цитировал известных русских поэтов и писателей, однако окурки своей серой, грубой и сильной рукой растаптывал в пепельнице всмятку и выражения вроде «для затравки» были для него естественными.

– Александр Александрович, я хочу, чтобы вы ответили на один вопрос!.. – опять закурив, сказал он. – Однако, прежде чем ответить, подумайте!

Сашик смотрел на собеседника не отрываясь, ему казалось, что он догадывается, о чём тот его сейчас спросит.

– У вас есть много вариантов, но мы рассмотрим только два! Вы меня внимательно слушаете? Я могу продолжать?

Сашик кивнул.

– Тогда вариант первый – вы выбираете свой жизненный путь, если хотите, остаётесь с фашистами, но тогда мы сейчас расстанемся и будем считать, что вы от нас, а мы от вас свободны, и, если случайно встретимся в городе, можете со мною не здороваться, я не обижусь…

Сашик пошевелился…

– Погодите, Александр, не торопитесь, вы можете ответить сейчас, можете позже, однако выслушайте вариант номер два!

Сашик кивнул.

– Вариант номер два – мы работаем вместе на пользу вашей и моей родины – России. Сейчас она называется Советский Союз. – Лапищев секунду помолчал. – Если нужно время, чтобы обдумать ваше решение, оно у вас есть…

Езда из Фуцзядяня на Пристань получилась долгой и утомительной. Рикша, молодой китаец в войлочной шапке и ватной куртке, бежал хотя и резво, но всё-таки медленно, и Сашик снова успел замерзнуть.

Он сошёл у кондитерской в самом начале Китайской улицы.

«Хорошо, что Лапищев назначает встречи не утром и не вечером, – все места свободны, можно спокойно посидеть и подумать».

В зале кондитерской было всего несколько человек; почти все столики были свободны. Мысль зайти именно в кондитерскую пришла ему в голову по дороге, и не только потому, что на улице стояла стужа с пронизывающим ветром, он был хорошо, добротно одет: крытая шуба и бобровая шапка уберегали от холода и ветра. Выйдя из маленькой китайской гостиницы и перебирая в голове только что закончившийся разговор с Сергеем Петровичем, он понял, что всё, что он сейчас услышал, надо обдумать в тишине и уединении. Дома ему этого сделать не дадут: матушка и Тельнов будут отвлекать разговорами, да и время неурочное – середина дня – по идее он сейчас должен быть на службе, не станешь же, будучи очевидно здоровым, объясняться перед домашними, что в конторе он сказался простывшим и отпросился.

Сашик оглядел зал. В этой кондитерской он ещё ни разу не был. Он хорошо знал Харбин, все приличные места, где можно было провести вечер, хорошо поесть – русского, или китайского, или французского. Знал все кофейни и кондитерские, а об этой, судя по всему недавно открывшейся, не знал.

Зал был высокий, просторный. В центре потолка висела большая изящная электрическая люстра, от неё лился свет, который мягко отражался от окрашенных в цвет кофе с молоком стен. Понизу стены были закрыты полированными чуть выше столов деревянными панелями. Вся мебель – столы, стулья, бар были сделаны из красного дерева. Почти под самым потолком висели, как это ни странно, узкие книжные полки, в которых стояли старые книги.

«Как в библиотеке! Как уютно и как тихо!»

Он огляделся и увидел, что возле громадных зеркальных окон стояли высокие, как в баре, столешницы, а рядом с ними были стулья на высоких ножках. Если сесть на такой стул, то можно, опершись на столешницу локтями, смотреть из тёплого зала на бегущих по морозу закутавшихся людей, у которых не было пяти минут для того, чтобы зайти сюда и отогреться чашкой кофе.

В зале вкусно пахло – мололи, поджаривали зерна и варили кофе тут же.

– Чего изволите? – услышал он тихий голос за спиной и обернулся. Рядом с ним стояла и улыбалась миниатюрная кельнерша в белой наколке на скромно уложенных волосах, в руках она держала большую, обтянутую коричневой кожей книгу меню.

Сашик молча взял его и раскрыл.

– Если вы один, не пожелаете ли присесть к окну? – спросила кельнерша.

«О! – подумал он. – Тут мысли читают!» Он уселся на стул, положил локти на столешницу и посмотрел в окно: «Стужа! Бр-р-р!»

Меню приятно удивило – кроме обычного, довольно богатого выбора кофе, чая и полагающихся в таких заведениях пирожных в меню были холодные и горячие закуски, коньяки, водки и вина, и это несколько озадачило: «А что? С мороза не помешает!»

Через несколько минут перед ним стояла рюмка арманьяка, тарелочка с солеными орешками, чашка кофе и большой кусок наполеона. Ещё через несколько минут, когда тело начало согреваться от пригубленного коньяка, в голову пришла мысль: «А хорошо бы сюда – с Соней. Бьюсь об заклад – она об этом заведении ещё ничего не знает».

Пока он сюда ехал, то по дороге обдумывал только что закончившийся разговор.

С первого дня знакомства с Лапищевым он полагал, что стал советским разведчиком. Его, правда, удивляло, что он ещё не получил ни одного серьёзного задания. На встречах Лапищев рассказывал о жизни в СССР, объяснялся на политические темы, это было интересно, но совсем не интригующе. До знакомства с Родзаевским Сашик горел совершить что-то такое, что в его понимании было бы настоящим поступком настоящего разведчика, однако дальше обсуждения общеполитических вопросов и некоторых ситуаций харбинской городской жизни дело не шло. А когда сорок минут назад он сказал, что принимает второй вариант, Лапищев, как ему показалось, погрустнел и молча выкурил две папиросы подряд.

– Тогда вот какое дело, Александр! – задумчиво отмахивая рукою дым, сказал он. – Наши японские «друзья» сейчас решают одну очень важную для себя задачу.

Сашик напрягся, разговор в такой тональности за год их общения был впервые.

– Им нужны свежие люди. И здесь, и там! Из наших, из русских.

«…Из наших, из русских…» Сашик вспоминал слова Лапище – ва, вытащил из кармана и положил перед собой пачку «Жэтана».

– Месье! – услышал он за спиной. Он обернулся, у спинки его стула стояла та же кельнерша и держала в руках зажжённую спичку.

– Спасибо! – Сашик прикурил и выпил глоток коньяку. «Интересно, а в СССР есть такие кондитерские? Надо спросить!»

Сегодняшний разговор с Лапищевым был не похож на предыдущие.

«…Из наших, из русских…»

Только уже к концу он понял, что весь год их общения Лапищев к нему присматривался, только сейчас до Сашика стал доходить смысл некоторых отрывочных фраз, которые обронил Лапищев в последнем разговоре, а разговор свёлся вот к чему.

– …Им нужны свежие люди, – сказал Сергей Петрович. – И здесь, и там! Из наших, из русских. Дело в том, что полковник Асакуса и его подчинённые усиленно подыскивают среди вас, харбинцев, людей, у которых есть родственники в Хабаровске. Именно в Хабаровске. Опрашивают многих, стараются делать это очень конспиративно, однако попадают и на наших людей.

Когда Сашик услышал финал последней фразы, он удивлённо вскинул глаза.

– Подробности я пока опущу, Александр! Сами понимаете!

Сашик мало что понял, но кивнул.

– Мы пока не знаем, зачем им это надо! – Сергей Петрович окутался клубами дыма, и Сашик стал догадываться, что, скорее всего, они обо всём знают, но, видимо, для него это пока секрет. – Уж очень усиленно они повели этот поиск! Многие семьи харбинцев, как вы знаете, «располовинены» – остались родственники и друзья и в Питере, то есть в Ленинграде, и в Москве, и в Париже, и здесь, на Дальнем Востоке, только по ту сторону Амура. Но им нужен именно Хабаровск.

– А в Хабаровске что?

Сергей Петрович немного помолчал.

– В Хабаровске штаб Дальневосточной армии, новые заводы, новое оборонное строительство! Соображаете?

Сашик кивнул, теперь он начал понимать.

– Вы рассказывали о ваших друзьях и знакомых…

Сашик снова кивнул.

– …так вот, среди ваших знакомых наверняка есть люди или человек, которые очень могут пригодиться японцам.

Сашик смотрел на Лапищева.

– Софья Ларсен! – сказал, как отрубил, Лапищев и впился глазами в Сашика, тот похолодел!

«Зачем? А Соня им зачем?»

– Сама Софья нам ни к чему, – сказал, как будто читал мысли, Лапищев, – и японцам, она, скорее всего, тоже ни к чему. А вот её родная тетка, которая работает секретарём-машинисткой на одной из больших пригородных железнодорожных станций под Хабаровском, им бы очень подошла. И нам тоже.

Сашик смотрел на Лапищева не отрывая глаз и молчал.

– Мы предполагаем, что им нужен или человек, способный кого-то опознать, или человек для организации канала связи, не вызывающий подозрений у нашей контрразведки, а раз она работает на железной дороге, значит, по мысли японцев, она не должна вызывать у НКВД особых подозрений. Пусть даже её близкая родственница, к примеру сказать, мамаша Софьи, живёт в эмиграции! Не все же в этом виноваты, в конце концов!

Говоря это скороговоркой, Лапищев даже покраснел, он забыл про папиросу и обжёгся.

– Фу, чёрт! – Он бросил её и помахал пальцами. – Ну! Теперь понятно?

Сашик окаменело смотрел на него.

– А в чём будет состоять моя задача?

– Ну, слава богу. – Лапищева как будто отпустило, он распрямился и, глядя на Сашика с мягким прищуром, произнёс: – Ваша, Александр, задача – простая. Ваша задача, как человека близкого к её семье, не пропустить, если к ней кто-нибудь обратится с просьбой вспомнить о тётке в Хабаровске! Засечь нам надо этот момент и того человека, который… вы понимаете меня!

В течение наступившей паузы Сашик подумал: «…Японцы могут найти… могут найти кого угодно, могут и Соню… Могут и Соню! Если они найдут Соню… в смысле…»

– Я понял! – неуверенно сказал он.

– Ну вот и хорошо. А о желании вашем по поводу гражданства никому ничего не говорите. И папаше с мамашей тоже! Ни к чему! Это нам может только помешать! Этот вопрос мы с вами решим позже. Да, кстати! – без всякого перехода вдруг сказал Лапищев. – Я хочу подвесить вам одну задачу. На первый взгляд она может показаться несерьёзной, но результаты могут нам очень помочь, поэтому то, что я вам скажу, примите как боевое задание!

Сашик смотрел на часы, занятый своими мыслями, он просидел в кафе уже час. Было ещё светло, и он решил пока никуда не торопиться.

Уже в самом конце разговора, как только Лапищев упомянул Хабаровск, он вспомнил свою позавчерашнюю встречу с Соней, и его обожгло. После кафе «Марс» Сашик проводил её домой, Соня жила недалеко, около кинотеатра «Америкэн», и на автобусе поехал к себе. Настроение испортилось, ему не хотелось объясняться по поводу своих разочарований в фашистах, а кроме того, в автобусе было так холодно, что он моментально забыл, что только что сидел с Соней в тёплом кафе, вместо этого было ощущение, что весь вечер он простоял на морозе.

Тогда он ехал один, сейчас один сидел – и вспоминал и сопоставлял позавчерашний разговор с Соней и сегодняшний с Лапищевым.

«Черт побери! Все всё знают, – думал он. – Только до меня всё доходит последним. А кстати, как она могла получить «весточку», – вспомнил он, – то есть её мать? Из Советского Союза? Переписки-то нет!»

Это было не совсем так, однако японцы старались контролировать всё, что касалось контактов эмигрантов с СССР, по крайней мере так думали все русские, жившие в Харбине.

«Если пришло письмо по почте, даже пусть кружным путём, то японцы наверняка его прочитали. Значит, они могут проследить связь Сониной мамы с сестрой в Хабаровске. И наверное, это то, что они ищут, если верить Лапищеву. Кстати, Лапищев! Он тоже этого ищет, то есть хочет перехватить то, что нужно японцам! Вот это загадка! Или отгадка? Или «зацепка» – как он выражается! Если они её зацепят… – тут мысль Сашика прервалась, – то что я смогу сделать?»

Чем больше он об этом думал, тем яснее понимал, что сам он ничего сделать не сможет.

«А если она уедет в Шанхай? Тогда они возьмутся за мать, и у меня не будет возможности что-то выяснить. Нет, это не подходит. Помочь им уехать вместе? Это потребует денег, да и кто их устроит в Шанхае? Мало ли, что там родственники! Многие хотят уехать, но пока мы все здесь! Да и что я им смогу объяснить, что мне что-то подсказал сотрудник советского консульства?»

Мысль Сашика запнулась.

«Ну и объясню! Мне нечего бояться! Если это надо ради их спасения? – Сашик внутренне согревался от собственного мужества. – А если не поверят и не поедут? – Тут он снова запутался. – Ну что ж! Объяснять так объяснять!.. Только кому?» И похолодевшей душой он понял, что объяснять ни Соне, ни её маме ничего нельзя, не поймут, не поверят, начнут волноваться… а к чему это может привести, один Бог знает!

«А почему я так волнуюсь, может быть, они получили это злополучное письмо не по почте, а как-то иначе? Тогда что? Просто сидеть и ждать? Так ведь и японцы не дураки, если они серьёзно возьмутся за дело, то как об этом узнать? Тогда уж точно помочь будет нечем, это ясно как божий день! Матка Боска! – вспомнил он молитву матери. – Спаси и помоги!»

И тут его осенило!

«Лапищев! Конечно, Лапищев!»

На душе у Сашика потеплело, и мысли потекли ровнее.

«Не зря Матерь Божья за всем наблюдает со своих небес и мама её об этом просит! Лапищев! Сам напросился! Разве он со мной не об этом говорил? – Тут Сашик снова запнулся. – А почему со мной? Именно со мной!» В этом месте его мысль опять застопорилась.

«А почему я думаю, что Лапищев разговаривает об этом только со мной? Он ведь сам сказал, что… – Здесь он вспомнил сказанное Сергеем Петровичем дословно: «Японцы опрашивают многих, стараются делать это очень конспиративно, но частенько попадают на наших людей». – Значит, – догадался он, – у них есть с кем об этом разговаривать… кроме меня!..»

За этими мыслями Сашик вдруг вспомнил, что Лапищев «подвесил» ему первое, как он выразился, «боевое» задание.

«Вот зачем ему понадобился мой «личный фронт»! – подытожил он, сделал последний глоток коньяку, допил остывший кофе и решил, что если он пойдёт отсюда пешком, то придёт, когда все уже будут дома. Как обычно.